ПОВЕСТВОВАНИЕ ДВЕНАДЦАТОЕ
Какой же я все-таки дурак!
Брэд Охтанг закрыл глаза и некоторое время рассматривал оранжевые и желтые кольца и полосы, жившие своей необяснимой жизнью, совокуплявшиеся и распадавшиеся на более мелкие. Кольца смеялись, а полосы пренебрежительно кривились: «Какой же ты все-таки дурак!»
— Ставьте лагерь, — велел он и открыл глаза, чтобы посмотреть на тьму.
Тьма шевелилась, устало переговаривалась и лязгала сбруей. Брэд Охтанг взглянул повыше, туда, где тьма переливалась в ночное небо. В месте соединения одного и другого возвышались гигантские распухшие пальцы — сторожевые башни Ашэдгуна. Там было тихо — ни огонька, ни движения.
Ждут. Они все давным-давно знают и только ждут, пока мы войдем. Проклятье!
Данн (северяне сказали бы «старэгх») совершенно неуместно зевнул и спешился. Сумасшедший, на грани сил и возможностей марш через всю страну, организованный лишь затем, чтобы теперь половина — и это в лучшем случае — войска хуминов полегла в треклятом ущелье. «Так велел Берегущий». И братьям глубоко плевать, что невозможно проскочить такое небольшое, по сути, ущельице, каковым является Крина. «Так велел Берегущий».
Рабы уже ставили шатер, разжигали огонь в треножниках, задавали корм лошадям. Дозорные отъезжали к границе будущего лагеря, остальные спешивались, чтобы ухватить те недолгие часы отдыха, которые были им дарованы.
К Брэду подошел Нол Угерол, поклонился:
— Как долго мы будем стоять, данн? Да пошел ты!..
— Еще не знаю, Собеседник. Думаю, не дольше, чем это окажется необходимым.
Жрец нового Бога, этот плешивый шакал, кивнул, отчего тонкая заплетенная косица — все, что осталось от некогда пышной шевелюры, — вздрогнула. Не говоря более ни слова, жрец удалился.
Брэд Охтанг с плохо скрываемым презрением посмотрел вслед Собеседнику и напомнил себе: этот человек сейчас могущественнее тебя во много раз. Вернее, могуществен не он сам, а те, кто стоит за ним, что, впрочем, мало меняет дело.
Данн снова зевнул и направился к шатру, бросив поводья рабу-конюху. Нол Угерол — забота будущего; ущелье, «гостеприимно» ожидающее армию, — забота нынешняя.
В шатре он скинул с себя тяжелый плащ (когда тот рухнул, пыль поднялась маленьким плотным облачком и некоторое время висела в воздухе, не желая опадать), прошел к разборной скамеечке, которую уже поставил рядом с треножником расторопный раб, опустился на нее и блаженно вытянул ноги. Несколько очень коротких минут можно ни о чем не думать. Потом… Потом одна надежда — на то, что Гук Нивил справился со своим заданием.
/смещение — над горизонтом идет гроза/
Как выяснилось, Джергил поторопился. Хумины хоть и подошли к Крина, но входить в ущелье явно не собирались. Самые зоркие из башенного гарнизона, забравшись наверх и понаблюдав за врагом, сообщили, что те, судя по всему, намереваются разбить лагерь. Правильно, в общем-то, намереваются.
Если бы хумины сглупили и вошли в Крина прямо сейчас, возможно, план Талигхилла оказался бы просто не нужен. Но хумины не вошли, план оставался в силе, а правителя все-таки разбудили, причем — зря. Теперь же, зная о том, что завтра начнется, он не мог уснуть и затравленно шагал по своей комнатке, вызывая нервный тик у нескольких наскоро зажженных свечей.
Сквозь узкую дыру в стене, которую и окном-то назвать было нельзя, внутрь проникали лишь завывания ветра. Талигхилл старательно напрягал слух, чтобы уловить хотя бы намек на звуки из хуминского лагеря, но… ничего, только ветер, только один проклятый ветер! Он даже остановился, чтобы шаги не мешали слушать.
Ф-фу-ты, какая чушь! Конечно, в Северо-Западной не может быть слышно ничего, что творится южнее, ты же это прекрасно понимаешь. Прекрати нервничать. Пойди прогуляйся, что ли…
Идея пройтись по башне показалась Талигхиллу не такой уж плохой. Обычно нагуливают аппетит, но, может быть, ему повезет, и он нагуляет сон — не сон, а именно сон, нормальный, здоровый, можно с разными там наложницами и всяческими усладами плоти. Говорят, тут подмешивают что-то такое в суп, чтобы солдат не отвлекали несвоевременные мысли. Не знаю, не знаю…
Правитель вышел из покоев и наткнулся на телохранителя. Джергил виновато кашлянул, мол, понимаю, что поторопился, но… Пресветлый махнул рукой:
— Перестань. Ты все сделал правильно…. Не ходи за мной, останься здесь.
По кольцевому коридору он добрался до лестничной площадки и задумался: куда же, собственно, идти! Вокруг сновали люди, некоторые не замечали или не узнавали его, задевали локтями, просили отойти в сторону. Он, наверное, должен был пожалеть о том, что приказал Джергилу остаться, но не жалел.
— Не спится? — спросили за спиной.
Талигхилл обернулся и увидел Хранителя Лумвэя.
— Не спится.
— Понимаю, понимаю, — сказал «глава семейства». — Ничего, со временем, уверен, это пройдет. — Да, — добавил он, — я сделал, как вы просили, и велел звонарям обращать внимание на Коронованного.
Правитель рассеянно кивнул, что при желании можно было расценить как благодарность.
— С вашего позволения, удаляюсь, — улыбнулся господин Лумвэй. — Дела, дела…
Он стал спускаться по лестнице, сопровождаемый своими помощниками, которые внимательно выслушивали распоряжения Хранителя, кивали и что-то даже записывали на небольших пергаментных свитках.
Талигхилл поднял глаза и увидел знакомый силуэт:
— И вы здесь, госпожа? — Он вежливо поклонился предводительнице Клинков, но Тэсса лишь скупо кивнула в ответ и даже не попыталась улыбнуться. — Что-то случилось?
— А?.. Все в порядке, благодарю вас. — Она неопределенно махнула рукой. — Так, мелочи всякие.
— Если я могу чем-либо помочь, только скажите…
— Благодарю вас.
Ув-Дайгрэйс, откуда в нем столько вежливости? Он что, переел сладкого на ночь?
Но воительница тут же мысленно хмыкнула и мысленно же похлопала себя по плечу. Да ладно тебе, как будто не понимаешь? Этот высокопоставленный господин положил на тебя глаз. Ну… ты же сама хотела, ведь так? Вот, получи. Обстоятельства не позволили правителю взять сюда свой гарем, так что приходится с такими, как ты… Между прочим, великая честь быть обесчещенной…
Тьфу, гадость какая! О чем ты только думаешь?!
/А он ничего./
Кстати…
Тэсса еще не знала, что «кстати», но была твердо уверена: еще чуть-чуть, и она начнет невыносимо дерзить. Поэтому быстренько попрощалась и поспешила к себе, проклиная все на свете.
Воительница была в растерянности. Все это время она занималась исключительно проблемами Клинков и только теперь урвала несколько минуток для того, чтобы
/выплакаться/
побыть одной. А ей необходимо побыть одной.
Она вошла в комнату и яростно хлопнула дверью, желая, чтобы каменная кладка начала разваливаться ко всем треклятым демонам, чтобы… чтобы…
Ну как он мог?! Как он мог остаться там, когда она сидит сейчас здесь?! Почему он поехал в восточные башни? Ну почему?
Да нет, я сама виновата. Это же я руковожу Клинками. Конечно, распоряжался разделением каторжников Сог, но ведь… Да нет, при чем здесь Сог?
/Подожди, а зачем он вообще ввязался в эту затею?/
Ну, я не знаю. Да не в этом же дело! Почему я вовремя не обратила на это внимания? Ну почему?! Боги, я так долго ждала, а теперь…
/А может, это и к лучшему? Вы ведь совсем-совсем чужие. Ну, не совсем, конечно, но все-таки. А так… все уладится… каким-нибудь образом./
Конечно, он изменился. И я изменилась. Но не настолько же! И тогда… зачем вообще?..
«Изменилась». Это слово неожиданно стало самым главным. Она осторожно прикоснулась пальцами к глазам и поняла, что те абсолютно сухие.
«Предводительница Вольных Клинков не имеет права на слезы».
Такой ли она была когда-то?
Нет.
И что же теперь? От всего отказаться, отказаться от любимого, отказаться от себя самой? Я ведь уже такая, какая есть. И он — такой. Но мы любили… мы любим друг друга до сих пор. Значит, еще не все потеряно, значит…
Тэсса встала с кровати и прошлась по комнате. С этим нужно что-то делать. Нельзя все оставлять как есть, иначе будет еще хуже. Но что можно сделать, находясь по эту сторону ущелья?
Стук в дверь нарушил ее размышления, как будто осыпал холодным градом.
— Кто там?
— Кэн. К тебе можно?
Она оглядела себя, потрогала лицо — не покраснело ли?
— Да, входи.
Брат сегодня весь день был какой-то смурной, но только сейчас Тэсса поняла, что это серьезно. А ведь ничего удивительного нет. Мабор говорил такие вещи, от которых поневоле станешь смурным.
— Я знаю, тебе плохо, но постарайся забыть. Это он сгоряча, сам понимаешь.
Кэн невесело засмеялся:
— Ну конечно! Боги, Тэсса, это ведь я пришел тебя утешать!
Воительница махнула рукой и хотела отвернуться, но не отвернулась.
«Предводительница Вольных Клинков не имеет права на слезы».
— Не стоит, Кэн. Война ведь рано или поздно закончится, правильно?
Он кивнул. Да, но для кого-то она может закончиться раньше.
Опустился на ближайший стул и спросил:
— Что решили с… каторжниками? — . Воительница рассказала.
Брат кивнул, словно ожидал услышать нечто подобное.
— Послушай, Тэсса, ты задумывалась над тем, что происходит?
Она вопросительно посмотрела:
— Что ты имеешь в виду? Происходит война.
— Верно, верно. Я говорю о другом. О том, на чьей мы стороне, мы, Вольные Клинки. Мы… уже очень давно не нанимались на службу к Пресветлым, так давно, что я готов был сказать сейчас «никогда». Укрин знает это лучше меня, но и я, в общем-то, немного разбираюсь. Мы всегда были вольнонаемными — не кривись, я знаю, что тебя коробит это слово, но ведь такова правда — мы были вольнонаемными до последнего времени. И уж совершенно точно то, что мы никогда не объединялись под чьим бы то ни было руководством.
— Это камень в мой огород? — тихо спросила Тэсса. Кэн покачал головой:
— Нет, конечно нет. Я просто хотел сказать, что с Братством что-то происходит.
— Ничего удивительного, — пожала плечами воительница. — Времена меняются, меняются и люди. Ты боишься этого? Странно, я никогда не считала тебя таким уж яростным приверженцем соблюдения всех без разбора традиций, которые Братство успело накопить за свое долгое существование.
— Есть традиции, и есть Традиции. Если начать нарушать последние… — Кэн замолчал и растерянно качнул головой.
— Жизнь не стоит на месте, Кэн. Ты знаешь.
Он задумался, опустив свой твердый подбородок на сцепленные кулаки. Стул, на котором сидел Брат, еле слышно скрипнул, словно тяжесть подбородка передалась и ему.
Следующие слова, произнесенные Кэном, Тэсса поняла не сразу. Потому что тот говорил уже о другом:
— Он ведь прав. Он прав в главном, мой брат. Я здесь не ради него, нет. Понимаешь, Сестричка, когда мать умирала, она просила меня приглядеть за младшеньким. Среднего тогда уже не было… ты знаешь, Сестричка. Просила приглядеть…
— Ты и приглядываешь, — завершила Тэсса.
— Приглядываю. А он знает… ну, если не знает, то догадывается. Он всегда был догадливым.
От слова «гадить», — подумалось ей. — Я, пожалуй, буду молиться Ув-Дайгрэйсу, чтобы тот прибрал Бешеного к себе. Это лучший выход для всех нас; наверное, именно поэтому мы можем на него не рассчитывать.
— Ничего, Кэн. Там будет видно.
— Верно, Тэсса. Завтра станет полегче, начнется дело, тогда — не до мыслей.
Воительница согласно кивнула. Дело — это хорошо. До нас, правда, вряд ли докатится, по крайней мере — завтра-послезавтра.
— Кстати, не забывай, пожалуйста, о том, на каких условиях мы здесь, — сказала она как можно небрежнее. (Еще в столице договорились, что о рассекреченном плане Талигхилла они будут упоминать не иначе как намеками. Вокруг могли быть — наверняка были — внимательные уши и зоркие глаза)
— Я присмотрю, — пообещал Кэн.
— Да, — вспомнила Тэсса, — присмотри еще за тем пареньком, Кэйосом.
— Моя ошибка, что он попал сюда.
— Ошибки станем делить после, когда выберемся, — резко и жестко сказала она.
— Верно, — согласился Брат. — Спокойной ночи, предводительница.
Тэсса смотрела на дверь, закрывшуюся за Кэном, и во рту было сухо и горько, как будто глотнула питья, в котором был растворен яд.
/смещение — блик на изгибе бокала/
Как ни странно, после разговора с Тэссой Талигхилл вернулся к себе и почти сразу уснул. Он, правда, так и не смог потом вспомнить, были ли во сне «всякие там наложницы и прочие услады плоти», но утром правитель чувствовал себя отдохнувшим и полным сил.
За завтраком компанию ему составил лишь Тиелиг, поскольку все остальные «сколько-нибудь значительные господа» либо уже откушали, либо так и не нашли на это времени. Правитель знал, что в лагере хуминов уже четверть часа назад началось движение — видимо, враги намереваются войти в ущелье. Давно пора.
— Как вам спалось, Пресветлый? — спросил верховный.
— Отлично, спасибо. Я так понимаю, Тиелиг, у вас ко мне какое-то дело? Жрец улыбнулся:
— Отнюдь. Сегодня моих дел с лихвой хватает на других, вам, уж простите, ничего не осталось. Приятного аппетита.
— Вам тоже, Тиелиг.
Когда в зал вошел Хранитель, завтрак приближался к концу и уничтожение грозило сладкому.
Господин Лумвэй принес с собой запах тертых кож и стати Не садясь, он склонился над столом, взял в руку кувшин и налил себе слабого сладкого вина; выпил жадными глотками, утер усы и сообщил:
— Пошли. Теперь главное, чтобы в Юго-Западной не подкачали.
— Думаете, не подкачают? — Талигхилл внимательно посмотрел на Хранителя.
— Не подкачают. Там Амджай, я его хорошо знаю. Ударит в самый раз, когда эти молодцы расслабятся и начнут пересчитывать облака над головой.
— Сомневаюсь, что они расслабятся, — негромко сказал Тиелиг.
Лумвэй обернулся в его сторону:
— Здесь вы правы, здесь я согласен. Эти господа не настолько глупы, чтобы переть напролом. Еще по вчерашнему их поведению было понятно. Если б их данн не ждал неприятностей, они бы сунулись сюда, как только пришли. Но знаете, Тиелиг, мои дозорные высмотрели некоторые детали, которые могут вас заинтересовать.
— Я слушаю.
— Вам ведь известно, что хумины не верят в Богов? Тиелиг покачал головой:
— Это не совсем так. Они верят в Богов, но только их Боги отличаются от ашэдгунских. Это своеобразные духи природы, которые в представлениях хуминов являются главенствующими силами в мироустройстве… Ничего, что я говорю так учено?
— Ничего, — отмахнулся Хранитель. — Что еще вам известно? Жрец пожал плечами:
— Многое. Вы спрашиваете о чем-то конкретном?
— Точно. Перед боем — что они делают перед боем?
— Приносят жертвы… этим самым духам природы. Господин Лумвэй кивнул:
— То-то и оно! Никаких жертв, никаких алтарей, вообще ничего. Мы здесь, на границе, много всякого слышали, знаете ли. Слухи тут ходили: говорили, у хуминов появился какой-то новый Бог. То ли Бегущий, то ли Берегущий — что-то такое…
— Считаете, это имеет сейчас какое-либо значение? — осторожно спросил Тиелиг.
— А вот это, господин верховный жрец, вам уж лучше знать, — заметил Хранитель.
— Хорошо. Спасибо, я подумаю над тем, что вы сказали. Может быть, вы и правы.
— Подумайте. А я, с вашего позволения, отправлюсь на балконы, проверить. — Он неопределенно махнул рукой.
Когда господин Лумвэй ушел, Талигхилл вопросительно посмотрел на жреца Ув-Дайгрэйса:
— Ну? Неужели вы не знали об этом?
— Представьте, не знал… Интересно, — пробормотал Тиелиг. — Очень интересно.
Оставив жреца в рассеянной задумчивости, Пресветлый направился на колокольню. Во-первых, чтобы посмотреть на происходящее внизу, а во-вторых, чтобы взглянуть на Коронованного: вчера как-то не вспомнил о нем.
Наверху уже собрались люди: звонари и их помощники. Храррип выразительным взглядом попросил их потесниться, и Талигхилл встал у парапета, как стоял вчера на закате.
Вот он, Коронованный. Гордо несет на голове венец и следит за ущельем, кутаясь в каменный плащ. Кажется, во-он у крайнего зубца кто-то стоит, хотя это может быть всего лишь обманом зрения. Но Армахог наверняка уже отослал сюда верных людей. За это можно пока не волноваться. А что там внизу?
Пресветлый положил локти на прохладный камень бойницы и перегнулся, чтобы взглянуть на происходящее в Крина, на самом его дне.
Большой лагерь — скопище людских и конских тел — шевелился, и казалось, это насекомые снуют по развороченной туше дикого зверя. Часть их отделилась от общей массы и сейчас, осторожно, не торопясь, входила в ущелье. Солнце, щурясь, играло на блестящих металлических поверхностях — но этих самых поверхностей было непривычно мало. Талигхиллу пришлось напрячь память и вспомнить: хумины предпочитали обтягивать доспехи и щиты плотной кожей, кажется бычьей. А оружие пока покоилось в чехлах и ножнах. Правильно. Против кипящего масла особенно мечом не помашешь.
— Ну что же они? — сказал кто-то за спиной напряженным голосом. — Почему до сих пор не начали?
Имелись в виду свои, с Юго-Западной и Юго-Восточной башен. Нетерпеливому звонарю было невдомек, что, если ударить сейчас, враг оттянется обратно почти без потерь и предстоящая осада будет для ашэдгуниев продолжительнее и тяжелее. Что поделать — звонарь не играл в махтас.
Хумины… пускай войдут, пускай войдут, все равно они не проскочат мимо Северных. Пускай…
— Слушай, мне кажется или?.. Гляди, гляди!..
Талигхилл удивленно обернулся, чтобы посмотреть на говорившего, потом перевел взгляд обратно вниз. Нет, он не видел ничего такого. Все нормально, враг движется по ущелью, как и должно быть.
Все нормально.
/смещение — солнечный зайчик в башне напротив/
Брэд Охтанг ждал до рассвета. Потом он оттягивал неизбежное еще некоторое время, хотя уже понимал: Гуку Нивилу по каким-то причинам не удалось выполнить задания. Теперь… что хочешь, то и делай, данн.
Но вся беда в том, что он вынужден был делать то, чего не хотел. Он не хотел посылать своих людей в западню, каковой, несомненно, было Крина. У тебя нет выбора, данн.
Нол Угерол явился
/за отчетом/
с вопросами, как только Брэд позавтракал.
— Да будет Берегущий с тобой.
— Да будет, — устало согласился Охтанг. — Ты говорил с ним, Собеседник?
Жрец приподнял правый краешек рта и покачал головой:
— В этом нет необходимости, данн. Его распоряжения достаточно ясны и недвусмысленны. Мы должны торопиться. Мы должны сегодня же войти в ущелье и пройти дальше.
— Скажи, Собеседник, ты не думал о том, что в Крина нас наверняка поджидает засада? что северяне не настолько глупы, чтобы не знать о наших планах, о нашем походе? что они готовы встретить нас здесь, в этом самом выгодном для них месте?
Нол Угерол опустил веки и снисходительно поджал губы:
— Разумеется, так оно и есть. Но с нами — Берегущий. У них тоже имеются Боги, идиот!
— Да, это все меняет.
Жрец сокрушенно покачал головой:
— Я усматриваю в твоих словах злую иронию, данн. Мне бы не хотелось начать сомневаться в твоей вере в Берегущего.
— В моих словах нет иронии, Собеседник. В них только забота о наших воинах.
— Это дело Берегущего — заботиться о них. Ты ведь не хочешь сказать, что сделаешь это лучше Бога?
— Разумеется, нет.
— Вот и хорошо, — удовлетворенно кивнул Нол Угерол. — Так когда войско выступит?
— Через час, — сказал, как сплюнул, Брэд.
Жрец проигнорировал тон произнесенного и вышел из шатра данна.
Шакал!
Охтанг опустил голову на руки и зарылся пальцами в свои сухие жесткие волосы. Он знал, что следовало бы сделать. Например, было бы очень неплохо остаться здесь еще на несколько дней и дождаться Гука Нивила, а тем временем разослать лазутчиков, чтобы найти другой проход, менее широкий, но не такой опасный. Или, положим, посылать через ущелье небольшие отряды — авось пронесет. Но новый Бог требовал, приказывал, повелевал… берег. Данн мысленно вознес прошение к Духу Воздуха, Гиэлу, покровителю
/былому покровителю/
его семьи. Этого нельзя было делать прилюдно, поскольку всех староверцев ждало одно — рабство («Ты в беспомощности перед прошлым, следовательно, ты — раб»), но вот так, оставаясь наедине с Гиэлом, Брэд обращался к нему. Он чувствовал, Связь еще не порвалась, но стала слабее. Дух уходил, слабел и
/умирал/
отдалялся. Когда-нибудь настанет день, и Гиэл не откликнется. Охтанг не знал
/не хотел знать!/,
что станет делать тогда.
Ну — признайся — на самом-то деле это не так страшно. Будешь верить в Берегущего. В конце концов, какая разница в кого — лишь бы помогал, когда это нужно, и не требовал чрезмерных жертв. Ты ведь наполовину веришь в нового Бога, иначе бы тебя просто никто никогда не поставил во главе войска. Собеседник ведь называется так не по чьей-то извращенной прихоти, он на самом деле может общаться с Берегущим; а было ли возможно такое раньше, чтобы жрец — с любым духом? Нет. Признай: за Берегущим — сила, и он в своем праве. Ты противостоишь ему больше по привычке, исходя из чувства чести, не желая «предавать» Гиэла, но Гиэл отдаляется. Когда Связь оборвется…
— Господин, молитва.
Худосочный раб смиренно опустил глаза и ждал повелений Брэда.
— Иду. И ты — иди.
Данн поднялся со своей любимой скамеечки, с которой не расставался никогда, ни в одном походе, и зашагал к выходу из шатра. Ежедневная молитва Берегущему стала уже традиционной. Ее проводили Нол Угерол и помощники Собеседника — жрецы рангом пониже. Заключалась оная молитва в скрупулезном повторении произнесенного Угеролом: стоявшие рядом проговаривали это, услышав от жреца, а те, от кого Собеседник был далеко, повторяли со слов соседей.
Вот и сейчас…
Люди — рабы и господа — стояли там, где их застала молитва: у шатров, у скакунов, рядом с треножниками; кто-то торопливо выбирался из ближайших кустов, подтягивая штаны. И спереди, из невидимого данну центра, кругами расходился шепот — как от упавшего в воду камня, как от брошенного в толпу слова:
— Верую в тебя, Берегущий нас, сущий на земле и небесах. Верую в тебя и молю тебя: не забудь нас, рабов твоих.
«Верую… Верую… Верую…»
Толпа повторяла это слово уже неосознанно, но Охтанг чувствовал: в данном случае осознанность не важна. Важно другое: они на самом деле веруют. Даже если бы и не хотели этого. Он и сам вытягиванся струной между землей и небом, дрожал в унисон всем остальным, дрожал со всеми остальными — это было слаще любовного экстаза, сильнее напора времени, противиться этому было невозможно, как невозможно одному противостоять толпе. Он повторял: «верую», — и веровач, забывая о чести, о Духе Воздуха, забывая даже о своей неприязни к Нолу Угеролу, открывая для себя мудрого Собеседника и его Берегущего Бога — нашего Берегущего Бога.
Потом, когда молитва закончится, данн еще будет стоять некоторое время, глядя в небеса (сегодня они яркие, почти прозрачные, и кажется, только всмотрись как следует, увидишь там Божественный лик), он будет всматриваться, но не будет видеть, а потом… Потом он почувствует еще более сильную ненависть к Угеролу — именно за эти минуты молитвы и после молитвы. И созовет офицеров, чтобы отдать приказ к наступлению.
«Лагерь сворачивать?» — спросит один из них, бывалый, не боящийся задать вопрос данну, когда тот во гневе.
«Нет, — ответит Брэд Охтанг. — Нет. Не сейчас».
И будет знать, что прав.
Время подтвердит его правоту.
Потому что проклятые северяне, как выяснится, очень хорошо подготовились к встрече своих южных соседей.
…Он велел собираться сразу нескольким отрядам, но сборы эти заключались в основном в переодевании, поскольку роль воинов должны были выполнять рабы. Данн знал, что первый удар врага всегда приносит с собой много смертей, а жертвовать своими людьми он не собирался.
Хорошо, с этим все понятно. Но кто поведет их туда?
Он обвел взглядом своих офицеров, высоких и низкорослых, старых, старше его, и совсем еще молодых, из нового поколения. Кто? Послать юнца — это верная смерть. Послать ветерана — риск, что лишишься одного из самых лучших.
— Орз Витиг, Енг Цулан. Поведете людей в ущелье. Останьтесь для получения указаний, остальные — свободны.
Данн дождался, пока его приказ будет выполнен, прошелся по шатру туда-сюда, стараясь не встречаться взглядом с Витигом — старшим из выбранных (да и, кстати, старшим, нежели Брэд; просто… так уж получилось, что Орз был менее лоялен к новому Богу, чем Охтанг).
— Это проверка, — сказан, наконец остановившись, данн. — Это проверка, и поэтому от вас никто не ждет проявлений геройства. Да ты и сам понимаешь, Орз. Мне просто нужно, чтобы северяне показали, на что способны. Сделайте.
— Сделаем, — спокойно пообещал Витиг. — Не беспокойся, Брэд. Если б побольше времени… Охтанг раздраженно кивнул:
— Да, но у нас нет времени. Собеседник передал мне вполне четкие и недвусмысленные приказы Берегущего.
— Хорошо, сделаем, — повторил Орз. — Можно идти?
— Идите.
Офицеры вышли из шатра данна и, вполголоса переговариваясь, направились к северной оконечности лагеря. Там их уже ждали отряды, более чем наполовину состоящие из переодетых рабов.
Садясь в седло, Витиг украдкой посмотрел на своего спутника. Жаль, если Енгу не удастся выйти сегодня из ущелья. У него в Хуминдаре — жена, двое сыновей. Ладно, там посмотрим.
— Построиться! Начать движение! Оружие не обнажать, но быть наготове. Держаться ближе к середине.
Демона с два получится у них держаться ближе к середине. Крина — не рисовое поле, а эти… рабы и есть рабы. Да и воины в таких условиях тоже не очень бы…
Витиг прервал мысль и посмотрел вверх. Прозрачно-голубого неба стало уже значительно меньше, его стиснули челюсти ущелья, челюсти с четырьмя… нет, с пятью клыками: четыре башни и одинокий утес по имени Коронованный. Говорят… много чего говорят. Забудем.
Конь всхрапнул и скосил правый глаз на Орза. Тот похлопал животину по шее и направил потихоньку вперед. Торопиться ни к чему. В башнях наверняка заметили чужаков и напряженно следят сейчас за двумя отрядами, вторгшимися на территорию Ашэдгуна. Где рубеж, за которым пути назад уже не будет? Какой шаг Орзова коня станет сигналом для стрелков, застывших на балконах и у бойниц? Вот этот? Или следующий?
В Крина пряталась тишина — сбежала от людей в узкую щель посреди горного хребта, улеглась, закрыла голову большими пушистыми лапами и пряталась. А люди пришли сюда, догнали ее. И тишина дрожала, как дрожит загнанный в угол мышонок, тишина хотела только покоя. Тишина…
Какая здесь отвратительная тишина! Она боится и готова сбежать в любой момент, и каждый момент может стать этим «любым». Но уже половина расстояния пройдена, уже навис над нами Коронованный, уже приближаются северные башни… когда же?..
Тишина не вытерпела и закричала.
Витиг не знал, что именно в этот момент последний воин второго отряда оказался в районе «действия» Юго-Западной. Он узнает потом… если узнает.
Небеса разверзлись, но вместо лика Берегущего оттуда посыпались стрелы и каменья. Ущелье за спиной Орза отозвалось глухими вскриками и испуганным ржанием. Он рванул поводья и оглянулся, машинально вскидывая руку, выхватывая из-за спины щит и поднимая над головой. Что-то ухнуло по выпуклой, обтянутой бычьей кожей поверхности, отскочило.
Ряды смешались, людей охватила паника. Этого и следовало ожидать. У раба есть только жизнь, и он отчаянно боится ее потерять.
— Назад! Я сказал — назад! Все назад!
Они знали это и без него. Разворачиваясь, выкрикивая бранные слова, люди неслись к выходу из ущелья, подминая под себя других. Кто-то уже оседал вниз, так и не поняв, что же произошло; кто-то хрипел, затоптанный сапогами. Кто-то с ужасом смотрел на стрелу, вонзившуюся в предплечье. Многих сбросило с коней, и они волоклись вслед за животными, запутавшись в поводьях.
Проклятье!
Витиг выглянул из-за края шита и посмотрел на Юго-Западную. На балконах башни стояли люди, которых до сих пор не было видно; они безо всякой суеты, согласно давно оговоренному и выверенному порядку, посылали стрелы и камни вниз. Выбраться отсюда? попробовать можно. Но больше шансов остаться вольным человеком, заявив во всеуслышание о том, что не веришь в Берегущего.
— Внимание! — рявкнул он, понимая, что, скорее всего, большинство из его людей и людей Енга Цулана сейчас не слышат ничего, кроме собственного крика отчаяния. — Внимание!
Услышали — неожиданно много людей обернулись и даже приостановились на миг.
— За мной, сюда! — Он махнул в сторону северного выхода из ущелья. — Вперед!
И дал шпор коню, так что тот встал свечой и отчаянно заржал. Ну, беги, родимый, беги!
В северных башнях не должны быть готовы к такому повороту. Вернее, должны, конечно, но сейчас вряд ли ждут подобного. Давайте!..
В Северных на самом деле не были готовы. Кто-то там, наверху, недовольно вскрикнул, когда догадался, что происходит. Но — поздно. Те, кто успел, кто сообразил раньше других, уже были у выхода из ущелья. Самых последних, правда, достало несколько стрел, но даже эти, раненные, смогли выбежать из зоны обстрела; только один остался лежать безвольным свертком.
Так, Витиг, а что дальше?
Орз отвел свой маленький отрядец (семнадцать человек, из них — пятеро раненых) подальше от башен и разрешил остановиться. Двое, у которых в этой свалке чудом уцелели кони, спешились, остальные просто рухнули на землю. Семеро из семнадцати — рабы (трое — раненых), остальные — солдаты. А чего ты ожидал, Витиг, а?
— Что теперь? — испуганно спросил один из воинов, длинноволосый светлый мальчишка, годков этак двадцати — двадцати трех. Он оглянулся на ущелье и вздрогнул: там кричала раненая лошадь, которая все никак не могла умереть.
Ну и вопросы у тебя, парень. В самую точку.
— Ждать до ночи, — велел Орз. — Ночью будем пробираться к своим.
Он догадывался, что, скорее всего, эта попытка обречена на неудачу. Северяне в башнях не станут зевать, уж будьте покойны.
Громко кричала невидимая отсюда лошадь, потом звук оборвался.
Тишина, дав отпор, успокоенно улеглась и снова задремала.
/смещение — солнечный блеск в капельке крови на клинке/
Обхаду с Джулахом все было видно очень хорошо. Тысячник смотрел сверху на мечущихся людей в ущелье, на спокойных стрелков на балконах Юго-Восточной — он смотрел. Потом отошел к пепелищу вчерашнего костра и опустился на бревно, поверх которого был расстелен плащ.
— Хумины почти уничтожены, — сообщил Джулах.
— Ты ждал чего-то другого? — удивился Обхад. — Исход этой бойни был предрешен задолго до того, как она началась.
— Мне казалось, вы любите войну, — заметил жрец Ув-Дайфэйса, отходя от края Коронованного. — Странно.
— Ничего странного. Я люблю риск, а войне он так же присущ, как и многим другим проявлениям нашей жизни… и смерти. Но у войны есть много других… моментов, которые я ненавижу. Впрочем… оставим это, хорошо?
Джулах не ответил, он снова смотрел на происходящее внизу. Судя по звукам, там уже все закончилось, и только одинокий крик поднимался струйкой жертвенного дыма к самым облакам — и выше, в небо, сегодня очень яркое, почти прозрачное.
— Некоторым удалось спастись, — проговорил жрец. — Часть хуминов вернулась обратно в лагерь, а часть — перешла ущелье. Отсюда, правда, их не видно.
Может, это все подстроено специально? И перешедшие попробуют найти другой проход? Вряд ли… Но стоит поговорить с ятру.
— Сколько их?
Видимо, жрец думал о том же.
— Около двадцати. Некоторые ранены. В северных башнях, конечно, не ожидали подобной прыти, но в конце концов поняли, что к чему, и постарались исправиться.
Что же, вполне может быть…
— Думаю, нам стоит прогуляться вниз, — заметил Обхад. — Нужно поговорить с горцами.
Джулах безмолвно пожал плечами и продолжал смотреть.
— Что там? — спросил тысячник, уязвленный этим молчанием.
— Хумины зашевелились в лагере. Похоже, они готовятся к осаде. Будут рубить деревья — и так далее. И… мне кажется, у них с собой есть пара небольших осадных машин.
— Странно было бы ожидать от них памятника Ув-Дайгрэйсу в полный рост, — хмыкнул Обхад.
Джулах дернулся.
Вот я и пронял тебя, парень. Лучше бы тебе не забывать о том, кто здесь кто.
— Ну, я думаю, пора отправляться вниз. Не хочу возвращаться впотьмах — на этой тропе вполне можно переломать себе кости.
— Мне кажется, это необязательно, — произнес Джулах.
Он оказался неожиданно близко к тысячнику, и это последнему очень не понравилось. Обхад привык слышать, когда кто-то к нему приближается.
— Что ты имеешь в виду?
Согласно своей раздражающей привычке, жрец промолчал и лишь начал потихоньку спускаться вниз, по тропе. Пройдя немного, он остановился и замахал беспорядочно руками, как будто внезапно двинулся умом и счел себя ветряной мельницей.
Вдоволь намахавшись, Джулах поднялся обратно.
— Неужели вы думаете, что нас оставили здесь без присмотра? — В его голосе не было и нотки насмешки, но — демон сожри! — именно насмешкой и тянуло от этих слов — как тянет из-под двери мясницкой кровью и смертью, пускай ты даже не видишь развороченных топором туш.
На сей раз настал черед Обхада молчать.
Чтобы не выглядеть… — демон! Этот парень начинает меня раздражать! — чтобы не выглядеть полным дураком, он отошел к краю Коронованного и взглянул на дно ущелья. Если никто не займется этим в ближайшее же время, вонь будет препаскуднейшая. Впрочем, гляди-ка, стервятники, кажется, уже здесь.
С небес, плавно и величаво, как вельможи, приглашенные на прием к Пресветлому, спускались грифы. Один, самый наглый, захлопал крыльями и упал прямо на зубец Коронованного, неподалеку от тысячника. Словно понимая, что люди нуждаются в ее помощи, птица не боялась стоявшего рядом Обхада и склоняла голову то на один, то на другой бок, приглядываясь к лежавшим внизу трупам. Выбрав подходящий, гриф опустился туда, где уже прохаживались его собратья. Поскольку пищи было много, они не торопились распарывать животы трупов и засовывать туда свои лысые головы, чтобы покопаться во внутренностях; довольствовались вырванными глазными яблоками… ну и всеми остальными «деликатесами».
В Юго-Восточной кто-то из молодых хотел было подстрелить нескольких птиц, но его одернули. Дайте Боги, чтобы хоть прилетевшие справились с «дохляками». Иначе через несколько дней (а при такой жаре и раньше) неприятный дух станет непременной составляющей бытия гарнизонов всех четырех башен.
— У нас гости, — тихо сообщил Джулах.
Тысячник обернулся.
Рядом со жрецом стояло трое ятру. Сколько вижу, столько удивляюсь. Ну почему они все — на одно лицо? Понятно, что на самом-то деле это только мое личное мнение — а все-таки…
— Да будет камень под вашими ногами прочен, — произнес один из горцев. — Все ли в порядке? Обхад рассказал о своих подозрениях. Ятру кивнул:
— Я передам Ха-Кынгу.
— Буду очень признателен.
— Это наш долг, — невозмутимо сообщил горец. — Если возникнут еще какие-либо сложности, зовите.
И они ушли, попрощавшись.
— Ты был прав, — сказал тысячник, — они действительно следят за нами.
Обхад ждал от жреца чего-нибудь вроде «ну, это же было ясно с самого начала» или «я и сам не был в этом до конца уверен», но тот лишь пожал плечами и, подхватив топорик, ушел подсобрать хворост на ночь.
До вечера было еще далеко. Но совершенно ясно, что сегодня сражений больше не предвидится (если ту бойню можно назвать сражением). А вот ночью следует быть настороже — скорее всего, хотя бы часть хуминов, что прорвались на север, попробует вернуться в свой лагерь.
Тысячник опустился на бревно у кострища и вспомнил о том, как «побывал» в этих краях прежде. Та история почти забылась за последовавшими событиями — а, видит Ув-Дайгрэйс, тех событий хватило бы на несколько неплохих жизней какого-нибудь обычного солдатика, еще б и осталось чуток, — забылась, но сейчас всплывала на поверхность памяти, как всплывает со дна Ханха крокодил, учуявший у берега слабую антилопу.
В те годы гарнизон Северо-Западной не знал особых «напрягов» в плане муштры и тому подобных рутинных вещей. То есть муштра, конечно, имела место быть (все-таки Хранитель Лумвэй — это Хранитель Лумвэй, не больше и не меньше), но муштра эта не отличалась особой суровостью, и при желании ее можно было избегать или, по крайней мере, не выполнять в полном объеме. Тренировки с оружием — статья особая, здесь редкий солдат захочет увильнуть, это — святое, но вот бесконечные построения и маршировки… Это, так сказать, на большого любителя.
Такому относительно вольному соблюдению устава способствовала и политическая обстановка. Хуминдар в те времена представлял собой сравнительно молодое государство, которое недавно поднялось на ноги и состояло из разнородных племен; и уж никаким образом не могло рассматриваться в качестве конкурента-противника Ашэдгуна. «Что? Хуминдар? Не смешите меня!» Первый (да и последующие) правители этой державы покорнейшим образом приглашали Пресветлых посетить хуминскую столицу и тем самым выказывали свое подчинение Ашэдгуну. Пресветлые ездили, принимали дары, благоволили. В обшем, на смену диким племенам (для обороны от набегов которых, собственно, и были построены башни) пришло цивилизованное (ну, почти цивилизованное) государство, с которым было выгодно поддерживать мирные отношения. Кое-кому, конечно, это не нравилось, но в основном ашэдгунцы смотрели на такую метаморфозу одобрительно. Наконец-то на континент-остров снизошел долгожданный покой.
Короче говоря, Обхад, оказавшийся в Северо-Западной, скоро заскучал. В ту пору, во времена своей взбалмошной юности, он с гордостью носил репутацию смельчака. А такие вещи, как репутация, требуют постоянного подтверждения. Возможности? Как правило, такие же зеленые одногодки, для которых все эти штуки с репутациями имеют значение, не оставляют вас без внимания, и подначек вы получаете более чем предостаточно. Главное, выбрать.
Обхад выбрал самую заманчивую. В конце концов, не много храбрости нужно для того, чтобы дерзить офицерам или во время переклички вместо слов «Я, есть!» изобразить «благородную отрыжку». Это все грошовые трюки, за которые сам себя перестаешь уважать. Будущему тысячнику требовалось нечто более значительное.
…О чем разговаривают солдаты в казармах? Правильно, о противоположном поле, для простоты именуемом бабами. Нет, не сомневайтесь, повара добросовестно подсыпают в суп специальный порошок, который обезвреживает определенное количество мыслей подобного направления. Но — во-первых, суп можно и не есть, только выловить куски мяса и всякой там зелени, а во-вторых, никакие порошки, будь они хоть трижды «специальными», не превратят нормального здорового мужика в полноценного импотента, чей круг интересов не простирается дальше «пожрать» и «помахать мечом». Так что как бы ни изощрялись повара вкупе с лекарями, разговоры в казармах имеют своим предметом прежде всего баб: воспоминания, советы, философские размышления по поводу и без повода, пересказы типа «а я вот слышал».
— А я вот слышал, — вздохнул Нирих, — у горцев каждый месяц в полнолуние — оргии. Собираются всем селением, и каждый выбирает ту, которую хочет. Ну и…
— Ты видел? — презрительно спросил Обхад. Он не любил этого выскочку, как не любит любой лидер своего удачливого конкурента Правда, Нирих был большим треплом, и поэтому его уважали меньше, нежели Обхада
Теперь выскочка хмыкнул и постучал себе согнутым пальцем по лбу:
— А ты подумай! Горцы ж к себе никого не пускают. Но люди бывалые, смелые, сумели пробраться и рассказывали. Конечно, на такое решится не каждый…
— Если не ошибаюсь, завтра полнолуние, — нехорошо ухмыляясь, заметил Обхад. — Самое время поразмяться.
Конечно, не могло быть и речи о том, чтобы покинуть башню обычным путем, через подземный ход. Но друзья помогли: разумеется, в Северо-Западной имелось некоторое количество веревочных лестниц — одну из них и «одолжили» на ночь. Прихватив самое необходимое, Обхад спустился в ущелье и поспешил к северному выходу, чтобы по тропам взобраться к перевалу Анг-Силиб и проследить за оргиями горцев.
Смешно! Его поймали через час и привели в селение — сонное и совершенно не подозревающее о том, что оно должно заниматься в это ночное время всяческими сексуальными излишествами. А молодой ятру, услышавший о том, за чем пришел к ним ашэдгунец, долго и оскорбительно смеялся. Отец насмешника, правда, одернул сыночка и заметил, что тот несправедлив. В конце концов, что знают северяне о горцах?..
В общем, Обхада отпустили. Даже подарили копье, чтобы мог сказать: был, видел; вот даже принес сувенир.
Но он тогда промолчал — было противно наговаривать на нормальных людей. Просто сунул копье в руки обалдевшему Нириху и ушел, конвоируемый, в карцер (каким-то непостижимым образом Хранитель проведал об авантюре). Сей случай невообразимо поднял авторитет Обхада, но вскоре будущий тысячник покинул Северо-Западную, и события давней полнолунной ночи постепенно забылись. Тем более что были они не из тех, которые стараешься помнить.
А вот имя молодого ятру-насмешника поневоле запомнилось: Ха-Кынг.
/смещение — желтый блеск в глазах черного филина/
Тогин отогнал молодого паренька, который вознамерился было пострелять птиц, и устало покачал головой: н-да, набрали же сюда команду. Он постоял еще некоторое время на балконе, полной грудью вдыхая свежий (пока) воздух. Скоро трупный запах перебьет все остальные, но сейчас вокруг было чисто и пахло свободой. Тогин соскучился по такому запаху
Резкий порыв ветра швырнул в лицо холодный глоток воздуха; бывший каторжник закашлялся. Бросив взгляд на небо и кружащих в небе птиц (падалыцики, казалось, слетаются со всего Ашэдгуна), Тогин ушел с балкона.
Поскольку до вечера ничего серьезного не предвиделось, он пошел к своим, чтобы проверить, как они себя чувствуют после «разминки».
Статус «счастливчиков» в восточных башнях разительно отличался от такового в западных. Здесь их считали полноправными солдатами, Вольными Клинками, которые после долгой разлуки вернулись в Братство. Шэддаль не был против, Укрин с Согом — и подавно, а Хранитель Юго-Восточной, господин Хиффлос, в дела внутренней жизни войска не вмешивался. Для удобства «счастливчиков» оформили как еще одну десятку, а десятником сделали Тогина — с общего согласия. Он, правда, собирался возразить, но Укрин отговорил. В конце концов Шрамник пожал плечами и согласился.
В кольцевом коридоре Тогин столкнулся с Согом. Костлявый Брат приветственно кивнул:
— Ну как, что там себе думают хумины?
— Я слышал, ты в Северо-Восточной, — удивленно заметил Шрамник.
— Там нечего делать, — отмахнулся Cor. — В случае чего — справятся без меня. К тому же, — Брат криво ухмыльнулся, — у меня есть разговор к Укрину.
Сказано это было в большей степени для самого себя, нежели для Тогина; Согу, чтобы поиронизировать, порой хватало собственного внимания, другие люди играли роль полотняных декораций. Да и шутки Костлявого чаще всего были понятны лишь ему одному.
Шрамник посмотрел вслед Вольному Клинку и подумал, что ему не нравится происходящее. Давно уже не нравится, с того самого момента, как ему стало известно, что Пресветлый нанял к себе Братьев — в оплату свободы «счастливчиков».
Сильные мира сего ничего не делают просто так. Все эти рассказы о нехватке воинских сил и о том, что только время, выигранное с помощью Крина, даст шанс на победу… Так скрипит под ногой деревянный мост: ты знаешь, что какая-то из досок прогнила, но какая именно — узнаешь, только когда наступишь. Почти никто из Вольных Клинков не ощущал опасности, исходящей от этого договора, но вот Укрин и Сог — эти чуяли. Правда, Шрамник подозревал: до них дошло, что к чему, слишком поздно, когда все пути к отступлению были отрезаны. Но эти двое собирались что-то предпринять. И Тогин предпочел бы быть в курсе дел.
Он пошел вслед за Согом, не особо прячась, но все же стараясь, чтобы тот его не заметил. Шрамник еще не знал, как станет действовать, он надеялся на удачу.
Костлявый спустился на этаж ниже и постучал в дверь одной из комнат. Дождавшись приглашения, вошел.
Тогин выждал некоторое время, а потом приблизился к этой двери. Ну, и что дальше?
Резко распахнул — и шагнул внутрь.
— Ну вот, — сказал Укрин, — чего-то подобного и следовало ожидать, не правда ли?
Сог поднялся из-за стола, кружка в его руке дернулась, содержимое пролилось на гладкую столешницу. Укрин поморщился.
— Что-то случилось, Тогин? — спросил он. — Впрочем — разумеется, случилось, если ты врываешься ко мне подобным образом. Хумины пошли в атаку?
Тогин покачал головой и сел на аккуратно застеленную кровать, смяв простыни и одеяло:
— Нет, хумины не пошли в наступление — это я пошел. Что происходит, Укрин? Тот пожал плечами:
— Война. Ты только сейчас понял?
— Ты знаешь, о чем я, Брат.
— Надеюсь, ты тоже знаешь, потому что я хотел бы услышать это из твоих уст. — Укрин иронически улыбнулся и подбадривающе махнул рукой, — Ну, так что же?
— С этим договором что-то не так.
— Да?
— Оставь этот тон, Укрин!
— Вот: и это он кричит не на кого-нибудь — на вышестоящее лицо. — Укрин обратился к Согу за сочувствием, но Костлявый молчал; лишь скептически хмыкнул, наблюдая за происходящим.
— Ты очень быстро привыкаешь к офицерским отметинам, — процедил, вставая, Тогин. — И к ошейнику.
Укрин приподнял правую бровь и скептически посмотрел на сжатые кулаки «счастливчика».
— Н-да? Ты так считаешь? Интересно… Ладно, оставим, Шрамник. Садись уж, раз постель смял. Нальем. Расскажешь мне свои соображения по поводу этого договора.
— Все играешь, Клинок? Укрин пожал плечами:
— Иногда еще и пою. Ну что, садишься?
— Сажусь.
Тогин снова опустился на кровать, но от кружки вина отказался.
— Ну, так какие будут соображения? — поинтересовался Укрин.
— С договором что-то не так. Похоже, это — хорошо замаскированная ловушка.
— Все?
Шрамник посмотрел прямо в лицо Укрину: бесстрастные глаза Клинка-предводителя выдержали взгляд «счастливчика» и не моргнули ни разу.
— Все, — признал Тогин. — Но только не пытайся убеждать меня…
— Что ты?! — Укрин выставил перед собой ладони и придал лицу удивленно-обиженное выражение. — И не думал. Зачем? Это ты пытаешься убедить меня… плохо, кстати, пытаешься. Давай-ка ты пойдешь, подумаешь над всем этим как следует и вернешься, когда сделаешь какие-нибудь конкретные выводы, хорошо?
— Как знаешь, — произнес Тогин. — Как знаешь, Брат. Видимо, за то время, пока я был на рудниках, Клинки здорово изменились — мне не угнаться за вами, за вашими достижениями в области нововведений.
— Погоди, — остановил его Укрин холодным тоном. — Посуди сам, Тогин: ты приходишь ко мне и говоришь — ни много ни мало — о предательстве со стороны Пресветлого. Хорошо. Все может быть. Но ты не учел одной маленькой детали: этот договор заключала Тэсса. Насколько мне известно, ее целью было прежде всего вытащить тебя с рудников. Это с одной стороны. А с другой стороны, ее вряд ли стал бы обманывать Армахог — старый приятель, очень близкий ей человек. Очень близкий ей когда-то человек.
— Ладно. Забудь.
— Нет, почему же! Если твои подозрения на самом деле найдут реальное подтверждение… Тогда уже будет слишком поздно, Укрин. И ты это знаешь.
Тогин вышел в коридор и направился… он еще не знал куда.
Что за чушь он нес насчет Армахога? Тэсса рассказывала мне об этом человеке, и, в общем-то, ее отношение к нему всегда было… уважительным. Нет, это все ерунда.
И все же… И все же Тогин знал, что отсутствовал в ее жизни слишком долго, непозволительно долго. И как она изменилась! Она никогда не была такой. А самое главное: почему она не взяла меня в западные башни? Почему?!
Он сказал себе, что не должен сомневаться. Не имеет на это права.
Но он сомневался. Ростки сомнения, сдерживаемые силой воли свернутыми в пружины, начали разворачиваться, пробивая землю здравого смысла, протягивая побеги ревности к небесам, затянутым пленкой бушующей грозы.
«Как поэтично!» — сказал бы Укрин, но Укрин сидел сейчас у себя в комнате, стирал со стола винную лужу и молчал.
/смещение — стрела вдогонку закату/
Орз Витиг еще раз оглядел своих подопечных. Темнеет. Нужно что-то решать.
А решать, по сути, было нечего. Оставаться здесь, на территории врага, без провианта, без фуража для коней, и дожидаться, пока свои пройдут ущелье?.. Безумие. К тому же за такое по головке не погладят — сейчас каждый человек будет нужен. Данн, наверное, и так сходит с ума, пытаясь разрешить задачку, поставленную северянами.
Хороший он мужик, Охтанг; немного, правда, рисковый, но это даже к лучшему.
Грифы так и сновали по небу. Ровно чайки на побережье, когда туда с тоски выбрасывается шалый кит.
Двое чудом уцелевших коней немного успокоились, но ноздри их все равно бешено раздувались, чувствуя запах смерти. Витиг приказал рабам обвязать копыта лошадям тряпками. Он еще не был уверен, что рискнет взять животных с собой — все-таки оставалась большая вероятность того, что они выдадут неосторожным звуком — но чем-то же нужно было занять людей. К тому же то, что Витиг верит: все, даже лошади, вернутся обратно, — должно бы повысить настроение в маленьком отряде.
Впрочем, вернутся точно не все.
В маленькой пещерке, которую они использовали в качестве временного укрытия, горел костер; рядом лежали раненые. Двоим, похоже, очень скоро предстояло насовсем отправиться под заботливую длань Берегущего. Соломенноволосому рабу средних лет стрелы повредили легкое, воину с приморских окраин в голову угодил камень — солдат испытывал резкое ухудшение самочувствия, из носа текла кровь, он не отвечал, когда к нему обращались. Орз не был лекарем, но видел: этим двоим не выжить. Брать их с собой в бросок — глупость, которую он не собирался совершать.
— Уже темнеет, — сказал кто-то. — Боже, там, наверное, полно грифов!
Витиг резко обернулся — пожалуй, чуть резче, чем следовало.
— Я бы посоветовал тебе бояться северян, а не птиц. Летающие курицы вряд ли будут представлять для нас опасность. Они сейчас не агрессивны, их брюха набиты тем, во что могли превратиться мы — и во что у нас еще будет возможность превратиться, если ты станешь бояться каких-то там грифов.
Внезапно зазвонили колокола. Густой гул наполнил ущелье и выплеснулся за его пределы. Послышалось встревоженное хлопанье крыльев — падалыциков спугнули.
Башни переговариваются между собой. Может быть, просто обмениваются вежливыми фразами: «У нас все спокойно, а у вас?» Но скорее всего, речь идет о «южанах, проскочивших к северному выходу», и речь эта весьма проста и безыскусна: «Будьте настороже, попробуют пробраться; остановить, уничтожить».
Колокола еще немного позвонили и затихли, оставив гнетущее впечатление. Все попытки Орза поднять в отряде настроение, кажется, пошли насмарку.
— Ладно, готовьтесь, — отрывисто бросил он своим подопечным и направился к костру, чтобы посмотреть
/не отошли ли к Берегущему обреченные/,
как там чувствуют себя раненые.
Приморец свое уже отжил. Он лежал недвижимый, и, хотя тело его оставалось теплым, это тепло было позаимствовано у костра. Сидевший рядом с ранеными длинноволосый светлый паренек вяло поднял глаза на Витига и сообщил:
— Умер. Даже не щупайте.
Ох, не нравится мне твое настроение, парень.
— А второй?
Можно было и не спрашивать. Раб, как ни удивительно, еще дышал, пусть и слабо. Но и ему в лучшем случае оставалось пара часов, не больше.
Орз склонился и положил руку ему на плечо, чтобы привлечь к себе внимание. Воспаленные веки приподнялись, и раб посмотрел на офицера, посмотрел вполне осознанно, но говорить ничего не стал. Ждал, пока что-нибудь скажет Витиг.
— Послушай, ты должен кое-что сделать. Ты меня понимаешь? Кивни, если да.
Соломенноволосый кивнул.
— У нас с собой два коня. Отпускать их я не хочу — мало ли, вдруг не пробьемся и кому-то придется возвращаться, — но и привязывать — тоже. Кони-то ни в чем не виноваты. В общем, я сделаю один длинный повод и дам тебе, хорошо? Если мы до рассвета не вернемся, отпустишь их.
Раб поколебался, но потом согласился:
— Они и вправду не виноваты, офицер.
— Спасибо. — Витиг похлопал его по плечу и поднялся.
— Ну что, все готовы?
Глупый вопрос. Что им готовиться? Вещи паковать, что ли?
С помощью Витига сделали повод необходимой длины и передали в руки рабу. Потом Орз взглянул на небо и скомандовал: «Вперед!»
Луна покамест не взошла; может, успеем.
Конечно, у северян должны иметься какие-нибудь свои средства для освещения Крина, но это выяснится только во время броска. Дай Берегущий, чтоб не слишком поздно.
Пятнадцать человек подошли ко входу в ущелье и замерли, всматриваясь перед собой. Зрение, немного ослабленное огнем костра, постепенно восстанавливало способность видеть в темноте, и вскоре проступили склоны Крина, его дно и лежавшие то здесь, то там бесформенные валуны. На некоторых, нахохлившись и втянув лысые головы в плечи, сидели грифы.
— Идти цепочкой, — шепотом велел Витиг — Не шуметь. Разговаривать только в случае крайней необходимости. Пошли.
Для удобства он разбил весь путь на ряд небольших звеньев-переходов. Первый — от входа в ущелье до ближайшего валуна с грифом. Эта часть броска была решающей. Встревожится стервятник или нет? А если встревожится, то начнет ли шуметь так, чтобы это могло привлечь внимание стражников на башнях?
Гриф дремал. Объевшийся и оттого — ленивый, но все же достаточно чуткий, он вздернул голову и завертел ею. Птица слышала какие-то звуки, но видела плохо. Все-таки она — дневной падальщик, и ее зрение ночью равно почти нулю. Обычно грифы ночуют в каких-нибудь безопасных местах, в гнездах или, скажем, на неприступных скалах. Они бы и сегодня отправились туда, но трудно взлететь, когда твое брюхо до отказа набито мясом.
Люди замерли даже раньше, чем Витиг успел отдать сигнал. Непременно нужно было дождаться, чтобы птица успокоилась.
Гриф еще немного повертел лысой головой, но потом, видимо, счел источник звуков неопасным и снова задремал.
Отряд двинулся дальше.
Подобное повторилось еще несколько раз через неравные промежутки времени. Чем дальше они забирались, тем беспокойнее становились птицы. Тревога передавалась среди пернатых как по цепочке.
Потом на Северо-Западной неожиданно зажегся свет сразу на нескольких балконах, и непонятно откуда взявшиеся лучи вонзились в массивное тело тьмы. Испуганно вскрикнули грифы
Витиг не знал, радоваться ему или проклинать весь мир. Лучи не задели никого из отряда, хотя и упали близко от того самого мальчишки с длинными волосами и вялым взглядом. Орз свирепо посмотрел на своих людей и безмолвно, одними глазами приказал не шевелиться.
Что делать? Берегущий, что делать?!
Непонятно, почему так долго северяне тянули… хотя нет — очень даже понятно. Дали нам шанс выползти из норы, а теперь собираются ослепить и уничтожить раньше, чем мы успеем что-либо предпринять.
Первый луч, самый дальний, зашевелился.
На Северо-Восточной зашумели, и, похоже, там тоже собирались зажечь огни.
Но прежде, чем северяне успели это сделать, один из солдат не выдержал. С громким истерическим криком он помчался вперед, размахивая руками и вспугивая этим сонных падальщиков. Ущелье наполнилось резкими звуками и светом — из Северо-Восточной тоже поползли лучи.
Бойцы маленького отряда сообразили, что таиться дальше не имеет смысла, и побежали. Витиг выругался, упал. Он не мог кричать, потому что его бы услышали в башнях, и поэтому Орз сделал единственное, что мог в этой ситуации: схватил кого-то из пробегавших за лодыжку и резко дернул на себя.
Человек рухнул, застонав.
— Лежать! — свирепо прошептал Витиг. — И делай вид, что ты — дохляк.
Потом он попытался ухватить еще кого-то, но последний из бежавших инстинктивно увернулся и помчался дальше.
Идиоты! Какие идиоты!
Витиг был несправедлив в своей оценке и хорошо понимал это. Очень сложно размышлять и взвешивать, когда вокруг валяются трупы твоих соратников, а сверху в любой момент готова обрушиться смерть, делая тебя точно таким же безвольным и смердящим куском мяса.
В южных башнях тоже зажгли огни. Полетели первые стрелы.
Лучники не торопились, долго целились и отпускали тетиву, лишь будучи уверенными в том, что стрела настигнет цель.
Настигали.
Ни один из бегущих не добрался до своих.
— Боже! — испуганно прошептали рядом. — Что теперь?
Орз посмотрел на светловолосого мальчишку, безвольно распластавшегося впереди, справа.
Ну и вопросы у тебя, парень. В самую точку.
/смещение — лучи над башнями/
Неожиданный гул колоколов не дал Пресветлому уснуть, и Талигхилл встал с кровати, порядком раздраженный: что за демон?!
Храррип, дежуривший у дверей, объяснил. В происходящем нужно было винить не абстрактного демона, а Хранителя Северо-Западной — господин Лумвэй решил, что настало время обменяться с остальными башнями кое-какими сообщениями. Вот и обменивались.
Похоже, бессонница становится у тебя хронической болезнью, — иронически подумал правитель, потирая вспотевшие виски. В комнате было душно и немного воняло, вот только не разобрать чем. Трупы вроде бы еще не должны настолько смердеть, да и стервятники сегодня знатно поработали. Что же в таком случае?
Он походил по комнате, отыскивая (вернее, вынюхивая) источник своего беспокойства методом «тепло-горячо». Потом догадался, заглянул за этажерку. Так и естъ! Узкий лаз между двух камней и кучка мышиного помета. Уже и сюда добрались! Тьфу, гадость!
Талигхилл приказал телохранителю позаботиться о том, чтобы нору залепили чем-нибудь мышенепроницаемым, а сам выбрался из комнаты, порядком раздраженный случившимся. Он хотел было пройтись в сторону казарм Вольных Клинков, но потом передумал и направился наверх, на колокольню.
— А-а, это вы, правитель, — улыбнулся ему господин Лумвэй, подавая руку, чтобы помочь подняться на площадку. — Снова не спится?
— Колокола.
— Ну, понятно. Ничего, скоро привыкнете ко всем этим мелочам, будет не разбудить.
Пресветлый имел другое мнение по этому поводу, но промолчал. Его внимание привлекли странные сооружения, которые устанавливали здесь, у бойниц, а также и на нескольких балконах ниже.
— Что это?
— Это? Это такие механизмы, которыми мы собираемся ослепить тех хуминов, что пробрались к северному выходу. Как думаете, они попробуют пробраться к своим?
Талигхилл кивнул:
— Разумеется. А что им еще делать? Хотя, конечно, могут попытаться найти горные тропы, но это вряд ли. Займет слишком много времени, да и шансов на успех почти никаких.
— Вот и мы так думаем. Поэтому сегодня, немного погодя после того, как стемнеет, включим эти штуковины. К тому времени на балконах уже будут стоять наши снайперы, так что им не уйти.
Кто-то из звонарей тихим шепотом заметил:
— Столько возни из-за двух десятков человек. Талигхилл повернулся к ним:
— Никогда не оставляй врага у себя за спиной. Вот одно из главных правил жизни.
Вообще-то неясно, с чего это он вдруг так разговорился, но с другой стороны — почему бы и не преподать урок этим людям?
Послушай, дружище, ты ведь все еще пытаешься обмануть самого себя. Ты жалеешь их и поэтому ведешь с ними умные покровительственные разговоры, машешь рукой. Но — от правды никуда не деться — большинство из них обречены тобою на смерть. Думаешь откупиться от совести такими дешевыми подачками?
— Что там слышно в лагере противника? — спросил Тиелиг. Он только что поднялся сюда и теперь стоял, кутаясь в свой балахон и глядя в ночь.
— Как ведут себя хумины? — повторил он.
— Копошатся, — ответил Хранитель. — Смекнули, что к чему, и готовятся к серьезной осаде по всем правилам. Строят машины, хотя, похоже, несколько они привезли с собой. Запасливые.
Удовлетворенный ответом, жрец продолжал всматриваться во тьму ущелья. Пресветлому показалось, что Тиелиг немного взволнован и это волнение — негативного характера, но он не стал приставать к Верховному с расспросами.
Вместо этого снова обратился к господину Лумвэю:
— Скажите, когда, по вашим предположениям, хумины начнут осаду?
— Когда? Наверное, уже завтра. Их данн должен понимать, что время работает против него. Но до нас, мне кажется, дело дойдет еще не скоро. Хотя расслабляться я бы не советовал.
Они помолчали, а потом Хранитель неожиданно быстро шагнул вперед и перегнулся через парапет, то ли высматривая, то ли вслушиваясь во что-то внизу:
— Или мне показалось, или хумины уже пытаются пробраться к своим. Птицы внизу беспокоятся. Думаю, пора начинать.
Посыльный отправится к нижним балконам, чтобы передать команду
Пробегая по лестнице, он столкнулся с угрюмым наемником, одним из тех «счастливчиков» — каторжников, которые теперь, согласно приказу Пресветлого, могли шастать по всей башне Ну, не «шастать», конечно, и не по всей, но простым людям было от этого не по себе Все-таки опасные личности, бывшие смертники.
Мабор в последний момент ухитрился ухватить пробегавшего посыльного за рукав и спросил
— Что там происходит?
Парень вкратце объяснил и умчался, подгоняемый то ли спешностью поручения, то ли страхом перед этим косоплечим здоровяком.
Ерунда, решил Бешеный. С жиру дуреют. Самое главное еще впереди.
Он покачал головой, словно не доверяя действительности, в которой его, Мабора, сделали помощником десятника Шеленгмаха. Он к таким поворотам судьбы не привык. И привыкать, между прочим, не собирался. Просто у Мабора хватало трезвого рассудка, чтобы понять и покориться происходящему. Есть парни, которые предпочитают переть напролом, как несется на противника, нагнув лобастую голову, буйвол в схватке за самку, — Бешеный не из таких. Он — тигр, и, словно тигр, при необходимости готов отступить в высокую траву, затаиться и ждать — ждать своего момента, того единственного мига, когда враг подставит себя под удар когтей и клыков; и уж тогда Мабор не станет ждать. Он с лихвой заплатит и Остроязыкой, и старшенькому братцу, и Согу — всем, кому задолжал. Он заплатит, он…
Кто-то толкнул Бешеного, пробегая, и «счастливчик» развернулся всем корпусом, чтобы как следует проучить наглеца. Он — вольный человек, и пора бы окружающим научиться обращаться с ним соответствующим образом.
— Прости. — Худой паренек, толкнувший Мабора, смущенно улыбнулся. — Я не хотел
— Н-да? — скептически вопросил Бешеный. — А почему это «прости»? Или тебя не учили вежливости, пацан? Кажется, в таком случае следует говорить «простите».
Паренек пожал плечами:
— Но ты же Вольный Клинок, разве нет9 А у нас принято говорить друг другу «ты» Мабор усмехнулся:
— У кого это «у нас»?
— У Вольных Клинков, — объяснил его собеседник как нечто само собой разумеющееся, — у кого же еще?
— И ты, значит, Вольный Клинок?
Парнишка надулся от гордости, хотя старался этого не показывать:
— Да, я Вольный Клинок. И был внесен в списки наравне со всеми.
— И драться, значит, тоже будешь «наравне»?
— Буду, — кивнул тот. — Обязательно.
— И людей убивать, лить им на головы кипящее масло, швырять в них камнями, да? Дробить кости, ударами стрел фаршировать черепа глазными яблоками, а? Обязательно?
Паренек растерянно вздрогнул.
— Да, пацан, похоже, такого в твоих дворовых играх не было?.. И даже в самых смелых мечтаниях. В это вы не играли.
— Оставь парня в покое! — прогремел до демонов знакомый голос с верхней лестничной площадки. — Слышишь, Мабор?
Бешеный изогнулся и посмотрел вверх, хотя, в общем-то, и так знал, кого там увидит.
— Слышу, братец, слышу, старшенький, — как не слышать? Только я ведь его не трогаю, парня. Это он меня толкает, болезного. Дерзкая нынче пошла молодежь, не находишь?
— Это правда, Кэн. Я его ненароком задел, я сам виноват, — подал голос парнишка.
— Ладно, Кэйос, иди куда шел. Нам нужно поговорить с этим человеком. Ступай.
Парень кивнул и, смущенный, побежал вниз по лестнице. Бешеный скользнул по нему взглядом и снова посмотрел на Кэна:
— Поговорить? О чем, скажи на милость?
Клинок уже спускался к нему, медленно, не торопясь, и Мабор поневоле сравнил его с диким медведем — не черным, древесным, а бурым, большим и свирепым, вставшим при виде чужака на задние лапы и угрожающе надвигающимся, чтобы показать, кто в этом лесу хозяин. И еще почему-то вспомнилось, что за всю их жизнь старший брат только однажды применил к младшему «силовые методы воспитания» — когда тот, сорвавшись, нагрубил матери. Задница болела несколько дней; к тому же пришлось извиняться, а это задело гордость Мабора (пускай даже в душе он и понимал, что был не прав).
— Да о всяком поговорить, — сказал Кэн. — О дерзкой молодежи в том числе.
Да пошел ты!!!..
— Понимаю, понимаю. Понимаю насчет молодежи. — Бешеный ухмыльнулся одной из своих коронных ернических ухмылочек. — Защищаешь, опекаешь, заботишься. А что, порошок, которым так обильно сдабривают нашу жратву повара, действует только на тех, у кого имеется тяга к противоположному полу? Или же ты тайком выливаешь суп, а? А может, большим начальникам — ты ведь у нас большой начальник, так? — порошок не положен, а молоденьких мальчиков — сколько угодно?
Внезапно Кэн оказался рядом; он ухватил Бешеного за отвороты новой форменной рубахи и притянул к себе. При этом лицо Клинка оставалось бесстрастным, словно у вырубленной из дерева статуи на мосту через Ханх.
Он встряхнул Мабора, как встряхивает хозяйка старое одеяло, чтобы выбить пыль, потом развернул и швырнул вниз по лестнице.
«Счастливчик» рухнул на каменные ступени и почувствовал во рту знакомый еще по Могилам соленый привкус.
— Я бы пришиб тебя, но не для того вытаскивал с рудников, — сказал Кэн откуда-то сверху. — Поэтому живи, но знай: твоя жизнь давно уже ничем не отличается от жизни постельного клопа. И в этом — твоя вина, брат. Я дал тебе еще один шанс, а ты его снова похерил. Как знаешь. Это — твоя жизнь.
Бешеный заставил себя подняться и посмотреть в спину уходящему:
— Какие мы благородные и милосердные, братец! Ну что же, там, у Ув-Дайгрэйса, тебе, может, зачтется, что ты когда-то сберег жизнь одному постельному клопу. Хотя, я думаю, вряд ли. Сом…
Он закашлялся. Все-таки что-то там такое во мне попортилось от этих лестничных полетов.
Кэн, разумеется, не ответил.
Мабор вытер тыльной стороной ладони кровь с разбитых губ и стряхнул капли на каменные ступеньки Лучше бы уж добил, благодетель хренов. Все равно подыхать в этих башнях.
Бродить по Северо-Западной что-то расхотелось, и Бешеный направился в казармы «счастливчиков».
Как выяснилось, там его ждал Шеленгмах.
Трехпалый рассказал, что хумины «увеличили свою активность и, скорее всего, готовятся к серьезным осадным действиям». В общем же все это сводилось к следующему: отныне, чтобы хотя бы частично восстановить потерянную на рудниках форму, «счастливчики» должны заниматься в тренировочных комнатах — по несколько часов в день. Разумеется, если они не будут заняты более важными делами.
Ответственным за посещение этих самых тренировочных комнат Шеленгмах назначил, естественно, Мабора. Бешеный язвительно (но так, чтобы звучало не слишком явно) поблагодарил Трехпалого за оказанное доверие и тут же приказал всем выметаться из казарм и идти на тренировки.
Встать с кем-нибудь лицом к лицу и помахать мечами, пускай даже — деревянными, было как раз тем, чего Мабору сейчас больше всего не хватало.
/смещение — клинок разрезает в воздухе солнечный луч/
Енг Цулан был растерян, и Брэд его понимал. Когда те, кому удалось уцелеть после бойни в ущелье, вернулись в лагерь, Охтанг лично допросил офицера, и тот говорил, что вроде бы все, кто выжил, здесь. Остальные погибли.
А теперь посреди ночи вся эта катавасия.
Демоны! Демоны, демоны, демоны!.. Если бы я знал, если бы я только знал!..
Данн отпустил Цулана, понимая, что тот, в сущности, ни в чем не виноват. Он спасал и спас тех, кого смог. До оглядок Ли тогда было? Конечно нет. А вот Брэд Охтанг, данн этого войска, должен был предусмотреть такую возможность и устроить отвлекающий маневр — пошуметь, сделать вид, что атакует башни.
Не сделал, не предусмотрел. И теперь около двух десятков своих людей загубил ни за что ни про что. Конечно, не ахти какое количество, а все же. Тем более что среди выживших вполне мог оказаться Орз Витиг — человек, жизнь которого стоило бы спасти в любом случае.
Брэд с досадой потер небритую щеку и выбрался из шатра Мысли путались, и данн надеялся, что свежий воздух немного прояснит их.
В лагере горели огни и сновали там и тут люди По приказу Охтанга спешно устанавливали две катапульты, привезенные с собой; из подручных материалов строили еще несколько баллист, хотя Брэд подозревал, что этот процесс может серьезно затянуться.
Он перевел взгляд на ущелье с ползающими по нему лучами-червяками. Северяне и впрямь подготовились как следует. И все же мне придется их оттуда выковыривать.
— Прости, данн, нам нужно поговорить. Брэд обернулся и увидел одного из офицеров-десятников, высокого и плечистого Пинца Зикила.
— Слушаю, — кивнул Охтанг. — Или ты хочешь вести беседу в шатре?
Десятник покачал головой:
— Нет. Разговор, в общем-то, недолгий. У моих ребят появилась идея… в связи с тем, что только что произошло. — Он кивнул в сторону ущелья, где, казалось, все еще ломается о стены крик подстреленного хумина.
— Это насчет птиц. Мы тут решили, что падалыцики играют на руку северянам. Они же жрут… — Зикил осекся.
— Тела наших воинов, — продолжил за него Охтанг. — И что дальше?
— Думаю, следует вспугнуть этих тварей. Сейчас деньки стоят жаркие, так что вскорости трупы начнут распространять душок. Думаю, северянам это не понравится.
Брэд задумался: взвешивал все «за» и «против». Разумеется, всегда будет оставаться вероятность, что шальной ветер снесет трупные запахи на лагерь хуминов, но большая часть этого «удовольствия» все же должна достаться северянам. А это, в свою очередь, резко снизит их настроение. К тому же трупные газы, кажется, ядовиты. По крайней мере, так утверждают некоторые современные алхимики, а при современном уровне науки не прислушиваться к их словам глупо.
— Хорошо, пускай люди, свободные от работ, займутся отпугиванием птиц. Пращи, луки; можно пошуметь. Займись этим, Зикил.
— Да, данн. — Десятник поклонился. — Думаю, мы еще покажем этим северянам.
— Я тоже так думаю. Ступай.
Брэд зашагал по ночному лагерю, подбадривая солдат и проверяя, как двигаются работы.
Одну катапульту уже почти собрали и теперь приделывали к ней массивные колеса. Рядом суетились инженеры, прикидывая, долго ли придется пристреливаться. Впрочем, армейские алхимики пообещали уже к завтрашнему дню изготовить достаточный запас зажигательных снарядов, а простые камни я так валялись повсюду — бери не хочу. С этим-то особых проблем не будет.
Вторая катапульта отставала: что-то там напутали с канатами, да и часть их отсырела из-за небрежного отношения складских. Брэд велел высечь виновных завтра же, публично. Хотя, себе-то он мог признаться, что дисциплина в войске покамест держится, а это разгильдяйство — всего лишь исключение из общего правила.
Он заметил одного из инженеров, ответственных за сооружение новых баллист, и подозвал его к себе. Поинтересовался, как продвигаются дела.
Тот оглянулся на подручных, которые несли куда-то бревна.
— Да, несите прямо к мастерской. Покамест все в порядке, — объяснил уже данну. — Правда, нам бы сейчас найти побольше подходящих пород древесины, но и из того, что есть, можно кое-что сделать.
Брэд хлопнул его по плечу:
— Надеюсь, так оно и будет. К завтрашнему дню что-нибудь изготовите?
— Я бы не стал на это рассчитывать, данн. Охтанг кивнул:
— Понимаю. Ладно, работайте.
Он пошел дальше.
Неделя. Как минимум, на ущелье у нас уйдет неделя. Интересно, что на это скажет Угеролу Берегущий?
Словно услышав свое имя, перед Охтангом появился Собеседник. Его лицо скрывали ночные тени, но данн узнал Угерола по тонкой заплетенной косице.
— Берегущий требует, чтобы мы поспешили — изрек жрец. — Иначе имеющееся у нас преимущество будет потеряно.
— Ты говорил с ним?
— Да.
Но по мгновенной заминке данн понял, что это не так. Просто… для того, чтобы быть Собеседником, мало уметь общаться с Богом.
— И что же он сказал? Кроме того, чтобы мы поспешили? Жрец покачал головой; косица исполнила в воздухе танец повешенного.
— Ты становишься все более дерзким, данн. Если думаешь, что тебе не найдется замены, ты ошибаешься. Незаменимых нет.
— Мне очень жаль, что мои слова заставили тебя так думать, Собеседник. Я, конечно, не имел в виду ничего подобного.
Нол Угерол недовольно кивнул, словно видел насквозь человека, с которым говорил, но не хотел сейчас обострять отношения:
— Скажи, данн, в чем ваше затруднение?
Как интересно ты меняешь «наше» на «ваше» в нужных местах! И, о шакал небес, неужели ты настолько туп, что не видишь, в чем наше затруднение?!
— Северяне в башнях, Собеседник. Ты, наверное, знаешь о случившемся сегодня. Ашэдгунцы слишком хорошо приготовились к встрече с нами. Возможно, наше преимущество — то, о котором ты говорил, — уже потеряно.
Косица снова пустилась в пляс.
— Нет. Еще нет. Но прежде всего именно от того, как быстро мы минуем ущелье, зависит исход этой кампании.
Показалось или Собеседник действительно произносил слова, как произносит услышанные от взрослых и заученные «умные» фразы ребенок?
— Люди делают все возможное. Завтра мы начнем осаду южных башен.
— Сколько это может занять времени? Данн пожал плечами:
— Никому не ведомо, одному лишь Берегущему. Все зависит от того, насколько хорошо северяне приготовились к встрече с нами. Но самое меньшее — полторы недели.
(Охтанг специально завысил сроки. Подозревал, что даже в течение одиннадцати дней они не справятся с врагом.)
— Это слишком долго, — заявил жрец. — Нужно скорее.
Да, шакал? тогда пойди и сам вышвырни северян оттуда!
— Скорее, боюсь, не получится. Никак.
— А вы все же попытайтесь. Вдруг да получится. И помни, данн, незаменимых людей нет.
Ступай-ступай. Иди по своим жреческим делам, Собеседник. И не смей пугать меня моей заменимостью, слышишь, не смей! Если бы вы могли найти кого-нибудь другого, вы бы давно это сделали. Во мне еще слишком много староверческого, чтобы безоглядно доверять мне, уж прости за каламбур! Вы доверились — братья Хпирн доверились — те, кто за ними стоит, доверились. Следовательно, у вас не было широкого выбора. И мы с тобой это великолепно знаем, жрец, так что нечего играть со мной в игры. Сейчас и здесь тебе некем меня заменить, хотя то, что нам нужно спешить, — правда.
Круто развернувшись, Охтанг направился к своему шатру, с твердым намерением поспать хотя бы несколько часов. Он приказал рабу разбудить себя, когда все будет готово к первому штурму, и опустился на лежанку, мысленно перебирая еще раз события минувших суток.
Но почему же не пришел Гук Нивил?..
/смещение — лучи шарят под веками, оставляя после себя веснушчатые следы/
Орз с мальчишкой пролежали не шевелясь что-то около часа. Точнее сказать он бы не смог, хотя если полагаться на свои ощущения, то этот час на камнях, политых кровью товарищей, показался Витигу вечностью.
Как только они упали, Орз приказал пацану замолчать и забыть о том, что тот умеет шевелиться. «Даже если на тебе устроится вся стая местных стервятников, ты должен лежать недвижно». (Здесь, конечно, десятник немного перегнул, потому что если бы птицы приняли их за трупы, то и отнеслись бы соответственно — стали бы склевывать глаза и вскрывать животы, — а здесь уж не до маскировки. Но Витиг надеялся, что в темноте стервятники будут по-прежнему дремать, не обращая внимания на лучи, все еще скользившие в ущелье)
Но лежать здесь до рассвета не годилось. Нужно было выбираться.
Уверившись, что в башнях вроде бы успокоились, Орз пересказал пареньку свой план. В общем, не план даже, а так, единственно возможный выход из ситуации, в которой они оказались (если, конечно, не брать в расчет смерть в качестве второго вероятного исхода).
По знаку Витига они поползли обратно к северному выходу, поползли медленно — медленнее, чем ползет по небу раскаленное солнце. Чтобы ни один дозорный не заметил, если вдруг, паче чаянья, какой-нибудь шальной луч их заденет.
Орз сразу решил возвращаться именно к северному выходу. Туда было значительно ближе, чем до лагеря своих, этот аргумент играл решающую роль в размышлениях Витига. Потом как-нибудь выберемся. Наши обязательно прорвутся — с Охтангом-то! — так что все будет в порядке. Как-нибудь выберемся.
Стервятники, утомленные дневной трапезой и недавним переполохом, а кроме того — порядком раздраженные лучами, на ползущих внимания не обращали. Те были «живой падалью», и им предстояло еще немного просуществовать, чтобы наконец «дойти до состояния готовности» и стать «годными к употреблению».
Паренек вел себя сносно, не ныл и не пытался встать и пробежаться — подействовал опыт предшественников. А еще говорят, что дурной пример заразителен! Он, правда, когда полз, пытался задирать кверху задницу и передвигаться на четвереньках, но разъяренный Витиг шепотом весьма популярно объяснил, что трупы, даже самые свежие, никак не могут стоять на своих конечностях… в общем, пацан притих и аккуратно извивался на животе. А так — вел себя вполне сносно.
Так-сяк они добрались до выхода из ущелья. Темное вино неба уже начало сереть, разбавленное грядущим светом, но это уже не имело значения, потому что они выбрались из зоны поражения. Витиг поднялся с камней и подал руку парню:
— Вставай. Дальше можно идти.
Пацан сначала непонимающе уставился на него, а потом вцепился в ладонь десятника и начал медленно подниматься. Только сейчас Орз понял, что его спутник был почти на грани истощения — и в физическом, и в психическом плане. Впрочем, и сам десятник отнюдь не чувствовал себя способным проползти ту же дистанцию еще раз. Но он — старший и не имеет права на слабость.
— Пойдем.
В пещере остались кое-какие их вещи, немного хвороста — можно будет разжечь костер и отдохнуть. Пожрать бы еще чего-нибудь, но это — по ситуации. То бишь не раньше чем через час-другой глубокого сна Хорошо бы еще, если б кони остались…
Но эта надежда была беспочвенной. Раб наверняка отпустил зверей; если и не тогда, когда услышал крики и свист стрел, то уж сейчас — точно.
Потому что уже рассвело.
