Часть III
Терранцы
— Стоп, — и после короткой паузы: — Поздравляю. Задание выполнено, коэффициент ошибок — ноль.
Филипп облегченно откинулся на спинку кресла и вытер пот. Наконец-то. Комплексный зачет одиннадцатого уровня он пытался сдать уже в четвертый раз. В первый раз ему хватило двадцати минут, чтобы умудриться набрать болевой порог в десять единиц и отключиться тут же, в кресле. Во второй и третий разы он сумел продержаться до конца, но одиннадцатый уровень требовал нулевого коэффициента ошибок, так что эти две попытки не принесли ему ничего, кроме опыта. Конечно, можно было бы остановить зачет сразу, как только он сделал первую ошибку и браслет включился на болевую пульсацию первого уровня. Но Филипп уже успел понять, что опыт стоит многого, а боль, что ж, к боли они успели привыкнуть. К тому же после того, что они вытерпели в первые два с половиной месяца, болевые импульсы ниже шестого уровня казались щекоткой, и не более того.
Боль появилась на следующее утро после памятной встречи с Его Высочеством. В тот вечер Ташка устроила куратору скандал. Не успели они войти в свою секцию, как Ташка развернулась и со всего маху засветила куратору по физиономии… вернее, попыталась засветить. Поскольку единственным результатом ее энергичного и даже несколько картинного замаха оказалось то, что она отлетела в угол холла, сверкая рельефным красным отпечатком кураторской пятерни на левой щеке. Все ошеломленно замерли. Куратор все время был таким милым дядькой, правда, немного занудным… но сейчас перед ними стоял совсем другой человек. Между тем Ташка, на которую было просто больно смотреть — такой у нее был униженный и потрясенный вид, — поднялась на ноги и каким-то севшим голосом спросила:
— За что?
— Что за что?
— Вы меня ударили?
Куратор спокойно посмотрел на нее, потом скользнул взглядом по всем остальным:
— Но разве не это ты только что собиралась сделать со мной?
Ташка вздернула подбородок:
— Но ведь вы с нами так подло поступили…
Лицо куратора приняло несколько высокомерное выражение:
— Значит, ты решила, что, согласно исповедуемым тобой моральным принципам, имеешь на это полное право? То есть ты приняла решение на основе СВОИХ представлений и СОБСТВЕННЫХ выводов. А я руководствовался двумя общепринятыми и гораздо более древними этическими постулатами: «намерение есть действие» и «око за око и зуб за зуб». — Куратор вдруг повернулся к Филиппу: — Так кто из нас прав?
Филипп вздрогнул, беспомощно посмотрел на молчавших товарищей и растерянно произнес:
— По всему выходит, что вы, но я чувствую, что это не так.
Куратор усмехнулся:
— Да-а-а, дети, в общем-то настоящая учеба для вас только начинается. И вот вам первый урок, вернее даже два. Первый — то, что кажется правильным и истинным вам, совсем, не обязательно представляется таковым кому-то другому и уж, конечно, вряд ли является абсолютной истиной. И второй — все на свете можно объяснить и оправдать. Так что если основным критерием для вас будет являться мнение других, пусть даже и выраженное в столь солидных и уважаемых формах, как Священный Завет, общепринятые правила, законы или кодексы, — вы обречены на постоянные ошибки.
Тут вновь подала голос Ташка:
— Все равно, вы не имели права так обращаться с женщиной.
Куратор повернулся к ней:
— Подобный этикет в отношении женщин суть наследие инстинкта выживания. Поскольку жизнеспособность популяции в первую очередь зависит от возможности воспроизводства, а возможность воспроизводства в основном связана с количеством самок в возрасте деторождения, ибо даже одна мужская особь может «покрыть» практически неограниченное количество самок, любой вид, будь то люди, слоны или, скажем, тараканы, вырабатывает некие правила, позволяющие повысить выживаемость самок. К тому же подобный этикет подразумевает, что женщины — существа, требующие особого отношения, защиты, а значит, несамостоятельные. Ты согласна с этим утверждением?
Ташка несколько мгновений молча сверлила куратора гневным взглядом, потом выпалила:
— Второй урок, да?
Куратор невозмутимо пожал плечами:
— Не согласна — докажи. Тем более что на этот раз все обстоит действительно так. Этому утверждению есть много доказательств — и исторических, и физиологических, и даже психологических. Мужчины и женщины устроены очень по-разному, что выражается не только в отсутствии у женщин бороды, а у мужчин менструации. Но для нас с вами это уже не актуально. Мы, в подавляющем большинстве, бесплодны. Да и физиология мужских и женских особей у нас намного более схожа, чем у обычных людей. Так что, девушки, скоро вы сможете не забивать свою голову расчетами циклов.
Кто-то сзади ойкнул и пробормотал:
— Ой, а я так хотела маленького…
Но ее тут же перебил другой голос:
— А как же секс?
Куратор пожал плечами:
— Тут все зависит только от вас. Будете тренировать эти рецепторы — все ощущения сохранятся, а нет… Ладно, давайте на сегодня закончим лекции. День был тяжелым, и вашей психике требуется отдых.
Сзади кто-то нервно хмыкнул:
— И телу тоже.
Куратор криво усмехнулся:
— С телом сложнее, дальше будет только хуже. Так что давайте подходите по одному. Еще один укол, и можете отправляться спать.
И тут вновь выступила Ташка:
— Я не дамся.
Все снова замерли, но куратор отреагировал как-то совершенно спокойно:
— Хорошо, Смальская, тобой я займусь в последнюю очередь.
Однако Ташка, по-видимому, решила идти ва-банк:
— Нет, они тоже больше не будут делать никаких ваших дурацких уколов. И вообще, мы отчисляемся, так что вы обязаны немедленно предоставить нам медицинскую помощь и эвакуировать отсюда.
Все оцепенели. Куратор обвел спокойным взглядом своих подопечных, а затем негромко спросил:
— Это так?
Кто-то в конце их куцего строя дернулся, но Ташка полоснула по нему таким взглядом, что он остался на месте. Куратор устало вздохнул:
— Ну что ж, дети, я думал, что это произойдет немного позже, хотя бы завтра, но…
И тут все оказались на полу, отчаянно вопя. Через две секунды куратор опустил руку с пультом и жестко произнес:
— Это — первый уровень. Одна единица. Максимально ваш браслет настроен на двенадцать единиц. — Он окинул взглядом валявшиеся тела и продолжал уже не таким жестким тоном: — Я — ваш учитель. Я не имею права на доброту, жалость или сострадание. Потому что моя доброта и жалость могут окончиться тем, что вы все превратитесь в дурно пахнущие лужицы разлагающихся кровяных телец. Поэтому все, что я буду требовать, вы будете выполнять беспрекословно и точно. И если для этого мне придется подвергать вас наказанию тысячу раз в день — я сделаю это. А сейчас встали и подошли ко мне.
Так закончился первый день. А утром начался ад…
Ташка ждала его в коридоре:
— Ну как?
Филипп улыбнулся. Ташка одобрительно мотнула головой и, повернувшись, пошла рядом с ним. Когда они проходили пандус, Ташка покосилась на проем отводного коридора второго уровня и скосила глаза на Филиппа. Он молча кивнул. Когда-то давно, в той, старой жизни, Ташку после очередного теста так скрутило на этом повороте, что начало рвать. Куратор предупреждал, что у некоторых могут быть подобные реакции, поэтому если кто почувствует позывы к рвоте, то ему необходимо временно перейти на внутривенное питание. Но Ташка, как обычно, отмахнулась и, тоже как обычно, получила свое. Тогда они впервые влетели на восемь единиц. Филипп взвалил Ташку на плечо и поволок в секцию, но по пути им встретился куратор и выдал по первое число. Когда они, все в блевотине после болевого удара, поднялись на дрожащие ноги, куратор сурово произнес:
— Каждый должен сам расплачиваться за свои ошибки. А помощь друга не может заключаться в том, что он делает за тебя твое дело.
— Но он же за меня не блевал, — упрямо проклокотала Ташка.
Куратор усмехнулся:
— Зато он тебя тащил.
А через две недели, когда сопровождающая их боль уже начала немного утихать (а может, они просто начали к ней привыкать), Ташка впервые пришла к нему в альков. Она деловито влезла на широкую постель, стянула с себя майку, шорты, под которыми не оказалось ничего, и, сверкнув курчавым треугольником внизу живота, уселась напротив него, раскинув ноги в довольно развязной позе:
— Ну чего уставился? Куратор же сказал, что, если мы не хотим, чтобы ЭТО атрофировалось, рецепторы надо тренировать.
Филипп насупился:
— Если только ради этого, то найди кого-нибудь еще.
Ташка сердито сверкнула глазами, потом вымученно улыбнулась:
— Вот глупый, не хочу я никого другого. Фил, мне нужен ты. Понял?
Для Филиппа это был первый опыт, но Ташка, которую он считал этакой опытной светской львицей, тоже показалась ему какой-то скованной и даже немного испуганной. Во всяком случае, когда он, с пунцовым от смущения лицом, наконец-то проник (с ее помощью) куда следует, то, заглянув в — лицо Ташке, увидел, что у нее между бровей собралась напряженная морщинка, а нижняя губа прикушена, будто она опасалась боли и того, что не выдержит и закричит.
Когда все закончилось и он осторожно сполз с нее, очень смущенный тем, что остатки его семени измазали ей весь лобок и бедра, Ташка несколько мгновений еще лежала неподвижно, а потом как-то обмякла и, подтянув колени к животу, свернулась калачиком, повернувшись к Филиппу спиной. Некоторое время они лежали неподвижно, и Филипп тихонько разглядывал Ташкину обнаженную спину, выпирающие позвонки, острые лопатки, длинную изящную шею, нежные, слипшиеся волоски на ней, потом пододвинулся и коснулся губами нежной кожи между лопатками. Ташка замерла. Филипп поцеловал ее еще раз, потом еще, в шею, в плечи, в немного развернувшийся в его сторону подбородок, в щеку, в губы… Ташкино дыхание стало прерывистым, а Филипп все целовал и целовал ее в грудь, в живот, в остро пахнущие волосики лобка, опять в грудь, и тут Ташка как-то тихо простонала и, извернувшись под ним, сама будто бы наездилась на его вздыбленное естество. Затем вскинула ноги и, упершись пятками в его поясницу, резким движением загнала его жезл на всю глубину, потом еще, еще, еще…
Когда они наконец оторвались друг от друга и Филипп, восстановив дыхание, обессилено замер слева от Ташки, она вдруг повернулась к нему и, прижавшись к его руке и бедру грудью и животом, впилась Филиппу в губы долгим и страстным поцелуем. А когда оторвалась, то улыбнулась и тихо произнесла:
— Спасибо…
Филипп растерянно промолчал, не сразу сообразив, что ответить. А когда нужные слова наконец пришли ему в голову, Ташка уже спала, закинув ногу ему на живот и по-детски распустив губы.
После того вечера они стали жить вместе, а сама Ташка стала гораздо спокойнее…
Когда они ввалились в свою секцию, там было почти пусто. Только куратор сидел за терминалом и что-то просматривал. Страницы мелькали на экране с такой быстротой, что, казалось, ничего различить было невозможно. Но Филипп уже почти автоматически слегка напрягся и через пару секунд понимающе кивнул. Похоже, куратор искал метеоинформацию.
— Посмотрите на сайте kosmeteo.canadin.com, по-моему, там лучшее из того, что я накопал.
Куратор благодарно кивнул:
— Спасибо, — и добавил после короткой паузы: — Слышал, поздравляю.
Филипп кивнул в ответ. Они с Ташкой дошли до своего алькова и забрались внутрь. Ташка тут же стянула с себя одежду и растянулась во весь рост. Нет, они не собирались немедленно заняться любовью, просто ей нравилось валяться нагишом. Филипп тоже стянул футболку и повалился рядом. Несколько минут они молча лежали, потом Ташка перевернулась на живот и повернула лицо к Филиппу:
— Как ты думаешь, когда будет последнее испытание?
Филипп пожал плечами:
— Не знаю. Видишь, куратор копается в метеосводках, так что, возможно, скоро.
— А ты не боишься?
Филипп помолчал, вспомнив дни, когда каждый шаг, каждый вздох давались с такой болью, что казалось, будто кости внутри наполнены раскаленным свинцом, вместо крови по венам течет серная кислота, а в легких вместо воздуха плещется иприт, когда каждая ошибка в любом тесте — неверно высчитанный в уме результат, неправильно нажатая клавиша, пропущенный мяч или невыполненное подтягивание — награждалась еще большей болью, и с легкой улыбкой тихо ответил:
— Нет.
А наутро куратор поднял их в четыре часа и ровным голосом, в котором, однако, чувствовалось напряжение человека, изо всех сил старающегося убедить всех, но в первую очередь себя, в том, что никакого волнения нет и в помине, приказал:
— Обувь не надевать. Личные вещи не брать. Одежду — по желанию. Двигаемся к шестому тамбуру.
Сзади кто-то ахнул и сдавленно пробормотал:
— Последнее испытание.
Куратор молча развернулся и первым шагнул на выход.
Когда они остановились у высоких двустворчатых ворот, через которые когда-то очень давно, в прошлой вселенной, вошли в «Гнездо», куратор повернулся к ним, окинул их лица медленным взглядом, задержавшись на каждом по несколько секунд, и тихо заговорил:
— Это — последний тест. Задание: вы должны пройти по маршруту протяженностью сорок километров. На маршруте вам необходимо отыскать десять контрольных точек. Отметки выглядят вот так. — Куратор показал на невысокий столбик серо-голубого цвета, с легким жужжанием выросший из пола, после того как он что-то нажал на своем наручном пульте. — При обнаружении данной отметки необходимо коснуться своим браслетом верхнего контакта. Эта операция разомкнет замок браслета, и вы сможете его снять. Браслет необходимо принести обратно. — Куратор нажал на пульт, столбик исчез. — Температура снаружи — минус сорок два по Цельсию. Снег. Вьюга. Скорость ветра пятнадцать — двадцать метров в секунду, порывы до тридцати пяти. К десяти утра ожидается повышение температуры до минус тридцати восьми и усиление ветра до тридцати метров в секунду. — Куратор еще раз обвел всех взглядом. — Вопросы?
Некоторое время все молчали, потом Филипп, которого неожиданно для него самого все уже какое-то время считали лидером группы, тихо спросил:
— Контрольный срок прохождения маршрута?
— Не ограничен.
— Мы должны отыскать все контрольные отметки?
Куратор пожал плечами:
— Это каждый решит сам. Контрольная отметка освободит от браслета только одного, а по окончании маршрута, в момент вашего пересечения линии входного шлюза браслеты начнут непрерывное индуцирование болевых ощущений уровня двенадцати единиц. — Он мгновение помедлил, затем продолжал все тем же бесстрастным тоном: — По моим расчетам, вы сможете выдержать боль такого уровня в течение не более одной минуты. Затем потеря сознания, болевой шок и смерть.
На несколько минут в тамбуре установилась напряженная тишина, и снова ее нарушил Филипп:
— Значит, группа может вернуться в «Гнездо» врассыпную?
— Да.
— Санкции к группам, потерявшим кого-то из своих членов?
— Не предусмотрены.
— Контрольные отметки расположены на открытой местности?
— Нет.
— То есть они могут быть засыпаны снегом, завалены буреломом?
— Да.
Филипп замолчал, все стояли не шелохнувшись. Только Ташка, стоявшая рядом с любимым и державшая его за руку, тихонько стиснула его ладонь своими пальцами. И Филипп вновь спросил:
— Как контролируются наши действия на маршруте?
— Никак.
— А если кто-то, добравшись до первой отметки, просто развернется и двинется напрямую к конечной точке?
Куратор пожал плечами:
— Никаких расспросов, никаких расследований проводиться не будет. Сведения о порядке прохождения последнего теста объявлены личной тайной.
Филипп обернулся и посмотрел на товарищей. И заметил, очевидно, в их глазах, кроме внутреннего напряжения, еще что-то такое, от чего его лицо, когда он снова повернулся к куратору, было окрашено легкой улыбкой:
— Мы готовы, куратор.
Тот молча кивнул. Казалось, он сух и бесстрастен, как прежде, но в его голосе все почему-то почувствовали отзвук этой улыбки.
— Добро. — Куратор вновь коснулся какой-то клавиши на наручном пульте, и висевший на стене плоский плазменный экран засветился. — Вот карта маршрута. Места расположения контрольных точек отмечены с точностью до 0, 6 километра. Запомнили?
Филипп молча кивнул.
— Открываю.
Высокие двустворчатые двери с легким скрежетом разошлись в стороны, образовав узкую, шириной сантиметров сорок щель, в которую порыв пронизывающего ветра тут же вогнал облако снежной пыли.
— С богом, дети. — Всегда спокойный голос куратора дрогнул, но никто этого уже не заметил.
Десять стройных, практически обнаженных фигур гуськом, одна за другой, скользнули в щель и легким бегом двинулись вперед, в метель, в мороз, оставляя за собой узкие следы босых ног, которые мгновенно затягивались бешено клубящейся поземкой. Наконец силуэт последнего исчез в ревущем мареве вьюги. Куратор вздохнул и, коснувшись пульта, заставил створки ворот снова сомкнуться. Он еще несколько мгновений постоял, задумчиво поглядывая на закрывшиеся ворота, тяжело вздохнул и двинулся в обратный путь, в опустевшую секцию…
За последующую неделю последний тест прошел весь второй курс Терранского университета. Максимальное время прохождения теста составило шесть суток. Но за все время теста ни одна группа не добралась до последнего пункта маршрута врассыпную.
— Спасибо!
Ташка с улыбкой помахала проводнице. Та улыбнулась в ответ и тоже помахала рукой, затем поднялась наверх, откинула ступеньку и закрыла тяжелую дверь вагона. Поезд дернулся и начал медленно набирать ход. Ташка подождала, пока длинная зеленая змея не уползет со станции, проводила взглядом последний вагон с горящим красным огоньком и, подхватив чемодан, направилась к неказистому, облупленному зданию вокзала. Она не была дома два года. Прошлой зимой Ташка осталась на каникулы в Москве и вволю нагулялась по барам, кафешкам и дискотекам, а летом совершенно бесстыдно напросилась в гости к знакомой с факультета природных ресурсов, которая была родом из Джемете, и всласть накупалась и назагоралась на роскошных анапских пляжах. Ну а эту зиму они провели в «Гнезде»…
На привокзальной площади, считавшейся в Узловой чем-то вроде Сохо, в этот поздний час было довольно малолюдно. Из шести столбов освещения фонари горели только на двух. У тупиков тускло светили лампочками, прикрепленными под козырьками, две палатки со стандартным винно-сникерсным набором, причем Ташка могла дать голову на отсечение, что, несмотря на запрет, там из-под полы приторговывают и водкой. Уж ночью наверняка. Прямо напротив горела вывеска какой-то новой забегаловки с претенциозным названием «Монте-Карло». Половина лампочек внутри вывески перегорела, и она выглядела так же убого, как и все окружающее. Ташка усмехнулась. А чего еще можно было ожидать? В Узловой время остановилось.
Когда она, распахнув дверь, шагнула в сени, из горницы донеслись гулкие удары стареньких ходиков. Ташка замерла. Она столько раз за свою жизнь засыпала и просыпалась под их все еще звонкий и такой теплый, домашний бой, что у нее невольно перехватило дыхание. Тут из горницы послышался глуховатый голос матери:
— Отец, дверь хлопнула, пришел кто?
Ташка улыбнулась и, толкнув дверь, шагнула вперед. Перед ней стоял отец. В руках у него были блестевшие от воды чашки с блюдцами. Наверное, они с матерью только что пили чай, и мать, по заведенной привычке, пошла разбирать постель. А папка принялся за мытье посуды. Он всегда был немного рохлей и подкаблучником, ее папка. Мать работала кассиром на станции и была в Узловой фигурой заметной, а отец был простым рабочим ремонтных мастерских… Когда он увидел Ташку, у него задрожали руки и он, торопливо поставив чашки на стол, начал суетливо вытирать руки фартуком. О боже, как просто стало читать на лицах и в душах людей после прошедшей зимы! Ташке было абсолютно ясно все, что творилось в его душе. В тот теперь уже казавшийся таким далеким вечер, когда она прибежала домой в истерзанной одежде и с окровавленными ногами, он схватил топор и, яростно вращая глазами, выкрикнул:
— Кто?!
Но когда она, захлебываясь слезами, назвала своих истязателей, у отца точно так же задрожали руки, и он выронил топор. Потому что один из тех подонков был сын начальника станции, а выше власти в Узловой просто не существовало…
Однако сейчас все это казалось далеким и незначительным. Ташка улыбнулась, поставила чемодан и, шагнув вперед, обняла отца и прижалась щекой к его колючему лицу, обросшему за день короткой щетиной:
— Здравствуй, папка.
Он вздрогнул, и она поняла, что вся боль, что копилась в нем эти два года, пока она не переступала порога родного дома, который не смог ее защитить, вдруг как-то разом его отпустила. И отец не выдержал этого облегчения, из его глаз градом покатились слезы. Тут из-за занавески, скрывающей проем в соседнюю комнату, выскочила мать и, бессильно проговорив:
— Доченька… приехала… — опустилась на стоящую у двери лавку…
На следующее утро Ташка проснулась оттого, что солнечный луч, нащупав щель между неплотно задернутыми занавесками, заплясал на ее лице. Она кошкой потянулась на своей кровати и радостно рассмеялась наступившему дню. В ту же секунду на пороге ее комнатки появилась мать.
— Доброго утра, доченька. — Мать просеменила по комнате и присела на краешек кровати. — Доброго тебе утра. — Она несколько мгновений любовалась на свое дитя, которому жизнь в столице явно пошла на пользу, и, вдруг спохватившись, всплеснула руками: — Да я ж вчера так и не спросила, ты к нам на все каникулы али как?
— Я думаю, недели на четыре, может, пять. Через две недели приедет Филипп, и мы поживем у вас. А потом поедем к его родителям.
Мать Понимающе кивнула. О Филиппе родители уже знали. Вчера они проговорили до двух часов ночи. Казалось, папу с мамой интересовал в подробностях каждый день, который их ненаглядная дочь провела вдали от родного очага. Мать замялась, а затем робко заговорила:
— Тут это… доченька, я при отце не хотела… Башмачников сын ко мне в кассу почитай каждую неделю заходит, все про тебя спрашивает. Башмачниковы ноне большую силу взяли. Куда там прежние времена! Башмачников сын энтим, новым русским заделался, машину себе купил новую, дружков у него куча. Ты бы это, поостереглась, что ли. Может, твоему мальчику и не приезжать пока, а то кто его знает, как оно может повернуться.
От сквозящей в ее словах безысходной беззащитности у Ташки заныло сердце. Нет, Его Высочество прав, иначе с этим не справиться… Но на ее лице появилась лишь спокойная улыбка человека, уверенного в своей способности встретить достойно любую неожиданность:
— Не беспокойся, мама, все изменилось. Теперь мне любые неприятности нипочем. Можешь мне поверить.
Мать несколько мгновений с тревогой всматривалась в лицо дочери, затем сокрушенно вздохнула:
— Ну что ж, тебе виднее.
Вечером, когда они расправились с праздничным ужином, на который мать пригласила соседку с мужем и товарку, работавшую в привокзальном буфете, Ташка извлекла из чемодана легкую куртку, с эмблемой Терранского университета во всю спину и, накинув ее на плечи, махнула родителям:
— Я пойду прогуляюсь.
Мать приветливо кивнула.
— Иди, иди…
Отец, привстав с места, окинул ее тревожным взглядом. Ташка успокаивающе махнула рукой:
— Я недалеко, к Люське схожу.
Отец тоже кивнул и опустился на место. Все старшие уже чинно расселись перед телевизором. Наступил час традиционного очередного мексикано-бразильского телесериала.
Солнце уже садилось. Ташка, не торопясь, прошла по знакомой улице, вдыхая терпкие ароматы наливающихся соком яблок, крыжовника и вишен, свернула в проулок и вышла к косогору. Багровый глаз уходящего на покой дневного светила пронзал окружившие его тучи, подтверждая народной приметой объявленный прогноз погоды. Вниз, к реке, вела деревянная лестница. Ташка несколько минут постояла, вспоминая, как она жаркими летними утрами бегала по этой лестнице с подружками, потом повернулась и двинулась вдоль обрыва в сторону почты. Люська подождет, а сейчас ей неожиданно захотелось позвонить Филиппу.
Поговорив с Филиппом, она вышла из здания почты и, остановившись на верхней ступеньке старенького крыльца, задумалась. Идти к Люське расхотелось, а дома тоже делать было особо нечего. В принципе, она взяла с собой ноутбук и несколько CD с лекциями Кембриджского университета по английскому и международному праву на английском языке, но работать тоже как-то не хотелось. И тут сбоку раздался знакомый голос:
— Ба-а, кого мы видим? Наталья Ильинична, ма-а-асковская студентка в родные места пожаловала! Наше вам с кисточкой.
Ташка медленно обернулась. Младший Башмачников подматерел, стал мордастее, да и брюшко уже заметно выпирало из-под ремня, но хозяйский взгляд и полупрезрительно оттопыренные губы остались все те же. Он был в джинсах, джинсовой рубашке и дорогом клубном пиджаке в крупную клетку, выглядевшем в подобном сочетании просто нелепо. Справа и слева от него торчали две размалеванные девицы, одетые с такой же вызывающей безвкусицей, что, впрочем, не слишком бросалось в глаза, поскольку одежда на них была максимально минимизирована. В одной из этих ряженых куколок Ташка узнала свою давнюю подружку Люську. Руки Башмачникова по-хозяйски устроились на обнаженных плечах девушек. Возможно, год назад подобная встреча заставила бы Ташку испуганно вздрогнуть или вообще повергла бы ее в паническое бегство, но теперь этот разожравшийся местный кобель показался ей настолько нелепым и смешным, что Ташка не выдержала и расхохоталась.
— О боже, как ты нелеп, Башмачников!
Вот уж этого он никак не ожидал:
— Чего-о-о?
Ташка, вздрагивая от смеха, пояснила:
— Уж если у тебя вдруг появились деньги на дорогие вещи, ты хотя бы поинтересуйся, что с чем можно носить. А то этот пиджак… он на тебе… о, господи… как на корове седло! — И она снова закатилась. Продолжая хохотать, она спустилась по ступенькам и, махнув подруге: — Привет, Люська, — направилась к дому. В общем-то, сегодня получился совсем неплохой денек.
На следующий день она все-таки решила навестить подружек, но стоило ей выйти за калитку, как стоявшая чуть поодаль ярко-алая 99-я с затемненными стеклами коротко бибикнула, и из раскрытой дверцы показалась морда младшего Башмачникова:
— Куда подвезть?
Ташка остановилась. Похоже, тачка была предметом особой гордости Башмачникова. Она была увешана таким неимоверным количеством спойлеров, антикрыльев и всяких иных причиндалов, большинство из которых было хромировано, что от этого великолепия рябило в глазах. Все тот же, как называл это куратор, ковбойский вкус: если уж шляпа, то с самыми широкими полями, если уж машина — то самая длинная, если уж бахрома — то даже на пупе. Ташка подняла голову и ехидно посмотрела на Башмачникова:
— Знаешь, милый, я не привыкла ездить на таких роскошных машинах. Лучше уж я пешочком, — и, растянув губы в насмешливой улыбке, гордо прошествовала мимо.
Люська ковырялась с матерью в огороде. Когда Ташка поздоровалась с ними, мать Люськи тут же заохала и побежала ставить чай, а Люська буркнула что-то в ответ и вновь склонила голову, укутанную до бровей платком, над грядкой. Ташка удивленно пожала плечами и, подойдя поближе, прикоснулась к руке подруги:
— Люська, ты чего?
Та замерла, потом медленно разогнулась и повернулась к ней. Ташка ахнула — весь левый глаз подруги представлял собой огромный заплывший синяк. Несколько минут они молчали, а затем Люська тихо заговорила:
— Ты-то уехала, а от него тут совсем никому проходу не стало. Меня он подстерег считай там же, где и тебя, у колокольни. Только тебя он только сам испробовал, а меня еще и дружкам дозволил. — Люська помолчала, потом, вздохнув, добавила: — А это он вчера, когда ты его обсмеяла, злость свою срывал.
Ташка, словно не веря, качнула головой:
— И что же, на него никакой управы? — От расстройства у Ташки даже сел голос. — А куда милиция-то смотрит?
Люська ядовито огрызнулась:
— А что ж ты сама, подруга, в милицию-то не побежала, чай он тобой на три месяца раньше попользовался? — и, чуть погодя, безнадежно. — Какая здесь милиция! Башмачников-то старший нынче не просто начальник — хозяин! Все в округе куплено.
Ташка зажмурилась. Когда вчера после материных слов она прикидывала, как уладить ситуацию, то самым безболезненным способом ей показалось предстать в глазах младшего Башмачникова этакой столичной стервой, которая зло кусает и которую лучше оставить в покое. И все ее эскапады постепенно продвигали ситуацию именно в этом направлении. По ее расчетам, все должно было разрешиться через пару дней, когда этот боров должен был попытаться вновь ее изнасиловать. Что ж, она и не думала ему в этом препятствовать, просто собиралась ему показать, что одно дело запрыгнуть на испуганную, захлебывающуюся слезами девчонку, а другое — трахать похохатывающую стерву, попутно громогласно комментирующую мужские достоинства насильника и его ближайшие перспективы на этом поприще. Так и импотентом недолго стать. Так что к приезду Филиппа Башмачников должен был бы начать при ее появлении мелко вздрагивать, креститься и бормотать: «Свят, свят». Но сейчас она поняла, что дело здесь не только и даже не столько в ней. Эту тварь надо остановить. Немедленно. Не дожидаясь, пока он совершит что-то такое, что взорвет сонный мирок Узловой. А это требовало совершенно другого расклада. Она повернулась к Люське:
— Ладно, подруженька, не переживай. Скоро все это кончится.
Люська встревожено вскинулась:
— Ташка, ты чего? Ты только не напридумывай никаких глупостей, слышишь?
Ташка удивленно воззрилась на подругу:
— Глупостей? О чем ты?
Люська несколько мгновений напряженно вглядывалась в нее, потом облегченно выдохнула:
— Просто… у тебя вдруг глаза стали такие… злые-злые и… страшные.
Ташка молча кивнула, прижала голову подруги к своей груди и пошла к калитке.
Снаружи ее ждало уже четыре машины. Хромированно-спойлерная уродина Башмачникова впереди и три машины попроще — чуть дальше. Башмачников картинно развалился на капоте, а его прихлебаи стояли рядом со своими машинами. Все окрестные лавочки были туго забиты дедушками и бабушками, собравшимися посмотреть, как будет развиваться ситуация, а за заборами мелькали головы представителей подрастающего поколения. Ташка внутренне усмехнулась. Идеальный расклад.
Завидев Ташку, Башмачников привстал с капота и, шагнув к ней, со словами: «Ладно, чегомаисси-то, поехали культурненько отдохнем» попытался ухватить ее за плечо. Захват, разворот ладони, подсечка, толчок в локоть… и куратор мог бы ею гордиться. Башмачников своей собственной головой вдребезги разнес лобовое стекло своего аляповатого автомобиля. Впрочем, со стороны это казалось всего лишь случайностью. Дебелый Башмачников всего лишь неудачно споткнулся о ее ногу, причем как раз в тот момент, когда девушка скинула его руку со своего плеча. Ташка выпустила вывернутую руку, сделала шаг назад и звонко, так, чтобы было слышно бабушкам даже на самых дальних лавочках, произнесла:
— Если ты, урод, еще раз коснешься меня своими ручонками, я оторву тебе яйца, — и, презрительно фыркнув, добавила: — Будет у нас в Узловой первый в ее истории евнух.
После чего кошачьей походкой профланировала мимо башмачниковских холуев, буквально кожей ощущая, как от них несет похотью. Что ж, это только на пользу, они будут убеждать очухавшегося хозяина в том, что ее стоит как следует проучить, сильно надеясь на то, что, когда хозяин закончит с нею, им самим тоже достанется.
Домой она вернулась только через два часа. Когда она, отворив дверь, шагнула в горницу, в воздухе повисла последняя фраза сидевшей у родителей соседки:
— …и стекло прямо вдребезги.
Ташка улыбнулась про себя. Что ж, сплетня по Узловой пошла ходить шикарная. Теперь ситуация близка к своему логическому завершению.
Следующий день прошел относительно спокойно. Но всем было понятно, что обстановка накаляется. В обед из мастерских прибежал отец. Заскочив в Ташкину комнатку, он суетливо взмахнул руками и забормотал:
— Собирайся, доченька. Скорей. Я договорился со знакомым машинистом, он обещался подбросить тебя до соседней станции.
Ташка, валявшаяся на постели, удивленно уставилась на отца:
— Зачем, папа?
— Ну как же! — Отец стиснул пальцы. — Ты Башмачниковых не знаешь. Он теперь тебя точно в покое не оставит. А он парень лютый…
Ташка села на кровати, улыбнулась и произнесла, четко и спокойно:
— Запомни, папа, ни один подонок не сможет заставить меня в страхе бежать из моего родного поселка. А если до него это еще не дошло — пусть ему будет хуже, — и после короткой паузы добавила: — Не волнуйся, обещаю тебе — все будет хорошо.
К вечеру Ташка окончательно успокоилась. Больше всего она опасалась, как бы всесильный Башмачников-папа не решил подключить к делу официальные власти, тогда к ней припрется участковый разбираться с повреждениями, нанесенными движимому имуществу младшего Башмачникова. Но, слава богу, обошлось. Значит, она правильно просчитала реакцию сынка, и тот жаждет личного реванша.
Эндшпиль наступил вечером. Они как раз пили чай, молча, пряча друг от друга глаза, как вдруг хлопнула входная дверь и на пороге появилась та самая девчонка, которую она видела в первый вечер вместе с Люськой рядом с Башмачниковым-младшим. На этот раз она была одета подчеркнуто скромно, на ее лице не было косметики:
— Здрасьте, дядь Илья, теть Насть… Наташ, меня Люська послала. Просит, чтоб ты к ней пришла.
Все замерли, родители уставились на Ташку, отчаянными взглядами пытаясь внушить ей: «Не ходи, ни в коем случае не ходи!» — но Ташка отодвинулась от стола, улыбнулась, привстав, сдернула со спинки стула платок и накинула на плечи:
— Пап, мам, я скоро…
Отец дернулся, но мать зыркнула на него, и он застыл на месте. Они так и остались там, за столом, растерянно и испуганно глядя ей вслед…
Их встретили уже в следующем проулке. Судя по потушенным окнам домов, все ближние соседи давно заняли места в передних рядах партера. Что ж, это тоже было неплохо. Во всяком случае, когда начнется нормальное, а не «местное» расследование, у милиции не будет недостатка в свидетелях. Ташка остановилась и огляделась. «Встречающих» было восемь человек. Пятеро впереди и трое сзади. Девчушка, которая вызвала ее, уже рванула вдоль по улице, явно не собираясь оставаться в числе участников предстоящей разборки. А чуть впереди, у забора, очень удачно торчала труба. Видно, когда-то здесь была вкопана лавочка, один из столбиков которой и был привязан к этой трубе.
— Че пялисси, постелев не будет, вот тут мы тя и разложим.
Башмачников-младший шагнул к ней. Ташка напряглась, но действовать было еще рано. Сначала этот тип должен окончательно влезть в расставленную ею ловушку. И Башмачников не подвел. Он размахнулся и изо всей силы ударил ее кулаком по лицу. Голова Ташки дернулась, по разбитой губе потекла струйка крови, а Башмачников ударил ее еще раз. Ташка надрывно крикнула: «Ах ты, подонок!» и ловко, но как-то совсем по-женски, так что со стороны удар выглядел беспомощным и лишь случайно достигшим цели, пнула его в пах. Башмачников взвыл и отшатнулся назад. Это послужило сигналом для остальных. Теперь главное было удержаться на ногах. Ташка несколько мгновений яростно пиналась и кусалась, сзади дернули за платье, с треском оторвав рукав и половину спины, и тут в эту кучу малу вновь ввалился Башмачников. Пора! Ташка прикинула траекторию, вывернулась из очередного неуклюжего захвата, по пути наподдав затылком кому-то особо ретивому, и, поймав Башмачникова на болевой, коротким рывком перебросила его тушу через левое бедро, в последний момент слегка придержав за руку, чтобы это дебелое тело аккуратно опустилось основанием черепа на примеченную ею ржавую трубу. Раздался короткий тихий хруст, обозначавший, что она правильно вычислила траекторию, и в следующее мгновение Ташка с картинным вскриком рухнула на землю, короткой подсечкой, со стороны выглядевшей случайным суматошным движением ноги, опрокинув на себя кого-то из нападавших. Тот обрадовано взревел:
— Башмак, я ее держу!
Платье рванули уже спереди. Ташка картинно завизжала, задергалась, но тут со стороны трубы послышался испуганный вскрик:
— Башмак, ты че, Башмак… ой, бля…
Нападавшие оцепенели, вывернув головы в сторону лежащего тела, а стоявший рядом с ним повернулся к остальным и испуганно произнес:
— Ребя, а Башмак того…
Все, пора было заканчивать. Ташка от души врезала лежащему на ней громиле по яйцам и, вывернувшись из-под скрючившегося тела, вскочила на ноги, со всхлипом выдохнула: «Подонки!» и, не дожидаясь, пока в их тупых головах появится хоть какая-то разумная мысль, помчалась обратно по улице, на ходу прикидывая, как быстро прикатит «скорая» и не успеет ли у нее к тому моменту затянуться разбитая губа. С ее измененным метаболизмом это было вполне возможно. Уже нырнув в свою калитку, она притормозила, оглянулась и чуть не рассмеялась в голос. Бог ты мой, куратор прав, во всем прав, люди удивительно предсказуемы и так легко управляемы…
— Смотри, второй курс…
Филипп остановился и посмотрел на вереницу «неопланов», величественно, будто океанские корабли, вплывающих на круглую площадь рядом с центральным стадионом. Ташка посмотрела по сторонам. Все шедшие по галерее «Луксора», огромной десятигранной пирамиды, в которой размещался четвертый курс Терранского университета, тоже остановились и замерли, как бы встречая новое пополнение терранцев, возвратившееся из «Гнезда». И можно было не сомневаться, что весь «Водопад» — величественный корпус третьего курса — тоже смотрел на прибывших… братьев и сестер (в классическом кампусе — поселке из небольших двухэтажных домиков, обитали только первокурсники). Из первых автобусов начали выходить люди. Они разминали затекшие конечности, отходили чуть в сторону и поворачивались лицом к «Водопаду» и «Луксору». Некоторые вскидывали руки в легком приветственном жесте, но большинство просто стояли и смотрели. ТЕПЕРЬ они понимали, почему раньше студенты третьего и четвертого курсов казались им холодными снобами. Наконец «неопланы» окончательно освободились от первой партии прибывших и, блестя темными полосами боковых окон, уплыли за новой партией студентов, уже несомненно скопившейся на аэродроме. Филипп повернулся к Ташке, по его лицу гуляла легкая улыбка:
— Ну что, нас стало больше еще на пятьдесят тысяч.
Ташка кивнула в ответ и, подняв руку, провела ладонью по его волосам:
— Пошли уж, Мишка с Лейлой ждут.
Позапрошлым летом взбесившийся от горя Башмачников-старший заставил-таки местного участкового заткнуть Ташку в КПЗ. Но ровно через два дня дверь камеры со скрипом отворилась и на пороге появился Филипп. Он с тревогой посмотрел на Ташку, но она ответила любимому безмятежной улыбкой, поэтому Филипп успокоился и, отступив в сторону, пропустил вперед дородную сержантку. Та протиснулась в узкую (для нее) дверь, одарив Филиппа плотоядным взглядом, и зычно рыкнула:
— Смальская! С вещами на выход.
Уже в машине Филипп повернулся к ней и тихо спросил:
— Почему ты мне не рассказала?
Ташка удивленно воззрилась на него:
— О чем?
Филипп нахмурился. Ташка усмехнулась и ласково погладила его по щеке:
— Глупый, неужели ты думаешь, что мне было бы приятно вспоминать об этом подонке?
Филипп с досадой поморщился:
— Я не об этом, почему ты мне не рассказала, что собираешься его убить.
— А я и не собиралась. Думала, что смогу справиться с ситуацией и без крайних мер.
— И почему?..
Ташка зло скрипнула зубами:
— Оказалось, что дело совершенно не во мне. Он… насиловал всех, всех, кто попадался ему на глаза. И если б я его не остановила, могло произойти что-то намного страшнее. Представь, что его мог бы зарубить какой-нибудь обезумевший от горя отец… или не зарубить, а только попытаться. Что бы тогда Башмачниковы сделали с ним и его семьей?
Филипп посмотрел на Ташку долгим взглядом, лицо его смягчилось.
— Я боялся за тебя. Боялся… что это просто месть.
Ташка улыбнулась:
— Месть? Глупое чувство, а мы за последнее время изрядно поумнели, Филипп…
Когда Филипп остановил машину у ее дома, за калиткой тут же возник какой-то громила. Ташка ощетинилась, сначала приняв его за одного из холуев Башмачникова-младшего, но стоило ей выйти из машины и приглядеться повнимательнее, как она тут же расслабилась. Это был явно свой, терранец.
— Знакомься, этой мой сосед, Миша Казаков, он с военного факультета.
Ташка улыбнулась и стиснула протянутую ручищу:
— Ну как тут?
Миша хмыкнул:
— Мягко говоря, неоднозначно. После того как твоя мама позвонила Филиппу, я сообщил кое-кому из своих, с военного факультета, и мы приехали сюда довольно теплой компанией. К тому же Филипп звякнул твоей подружке Лейле (той самой, из Джемете, у которой она гостила прошлым летом), так что здесь с нами еще и три девчонки с факультета природных ресурсов. Лейла живет у Люси, остальные еще у двух жертв покойного.
Ташка помрачнела:
— Неужели все так серьезно?
Михаил скупо усмехнулся:
— Уже нет. Местная братва попыталась было объяснить девчонкам, что и как надо говорить в милиции, но мы выступили против разговора на подобных тонах. И, к их глубокому сожалению, оказались несколько более убедительны.
Ташка покачала головой:
— Вы не понимаете, мы ведь все равно уедем, а людям здесь жить.
Филипп усмехнулся:
— Не волнуйся, все будет хорошо. Я, как приехал сюда, сразу же позвонил куратору. А сегодня утром он перезвонил мне и сообщил, что Его Высочество вчера вечером общался с министром путей сообщения, а сегодня утром вылетел сюда, чтобы побеседовать с губернатором и начальником местного УВД. Так что, сдается мне, скоро у господина Башмачникова и его подзаборных псов будут крупные неприятности…
После того лета Михаил и Лейла очень сблизились. Почти так же, как она с Филиппом. Хотя для основной массы терранцев столь устойчивые пары были скорее исключением. Как, впрочем, и для старших (как теперь стали называть тех, кто стал долгоживущим раньше, до создания Терранского университета). Как выяснилось, периоды долгих привязанностей случаются практически у всех долгоживущих, так что, по-видимому, большинство просто еще не отыскало своих потенциальных партнеров. В конце концов, когда впереди столько времени, а внешность, оказывается, довольно просто изменить, ты начинаешь относиться к партнеру намного привередливее, чем раньше. А для того чтобы «потренировать рецепторы», как ЭТО стали называть после «Гнезда», постоянный партнер вовсе не нужен. Тем более что о проблеме венерических болезней или СПИДа теперь можно было забыть, а вероятность зачатия ребенка (как все уже стали понимать — скорее к сожалению, чем к счастью) составляла менее 0, 00000000000001 процента. Уж слишком большой участок генов пары партнеров должен был бы совпасть, чтобы хромосомы сперматозоида и яйцеклетки могли слиться в устойчивом единении.
Мишка и Лейла уже были на месте. Они заняли удобный столик у скошенной прозрачной стены и заказали вино, сок и фрукты. В принципе, алкоголь оказывал на терранцев существенно более слабое действие, чем на остальных людей, причем вне зависимости от градусов (более крепкие напитки просто быстрее разлагались), но какого-то подобия легкого опьянения можно было добиться.
— Привет, я не стал заказывать вино на вас. Ты говорил, у вас через час — тир.
Филипп кивнул:
— Ничего, мы тебя и соком проводим.
Завтра Мишкина группа улетала в Саратов на месячную стажировку в местное вертолетное училище. На военном факультете из ребят готовили настоящих универсалов, как, впрочем, и на всех остальных. Ташка повернулась к Лейле:
— А ты как, с ним?
В принципе, любой терранец выше третьего курса мог, просто по устному заявлению, взять сколь угодно продолжительный отпуск. Его Высочество считал, что старшие курсы уже достаточно вошли в ритм непрерывной учебы и совершенствования имеющихся навыков и умений, чтобы сохранялась необходимость хоть каким-то образом контролировать их успеваемость. Так что все зачеты и экзамены были на четвертом курсе чистой формальностью, реверансом в сторону разработанных и утвержденных министерством программ. Кураторы тоже остались в прошлом, приняв под свое крыло молодых первокурсников, со столь знакомым недоумением и ворчанием воспринимающих этих простоватых на вид дядек и тетек как возмутительное покушение на свою «взрослую» свободу. Это еще раз подтверждало железный закон, что природа стремится к равновесию. Гораздо более плотная, чем в любом другом высшем учебном заведении, опека на первых двух курсах сменялась необычайной свободой и самостоятельностью на двух последних.
Лейла рассмеялась и отрицательно покачала головой:
— Нет, пусть отдохнет от меня. Мы уезжаем на Кольский полуостров, в Апатиты, только чуть позже, через две недели. И я не хочу это пропустить. Ну ладно, давайте гулять.
Это кафе было самым популярным местом отдыха. Оно располагалось почти на самой верхушке «Луксора», и прямо над головами сидящих уходило вверх льдисто блестевшее навершье пирамиды. Так что расстояние отсюда до любой из граней-факультетов было приблизительно одинаково. К тому же прямо под кафе располагался большой зал центрального лифтового столба. И это тоже было удобно. В распорядке дня четвертого курса на сон и развлечения приходилось всего шесть-семь часов в сутки, а все остальное время было плотно заполнено дополнительными курсами, скромно именуемыми в расписании «факультативы с необязательным посещением». Впрочем, все преподаватели, ведущие эти факультативы (а большинство из них было приглашенными, которых ежедневно доставляли из Москвы все те же «неопланы»), первое время поражались, что даже на очень поздних занятиях, начинавшихся в двадцать три пятьдесят пять, аудитории всякий раз были заполнены до отказа.
На изумленные вопросы преподавателей большинство студентов с улыбкой отвечало, что у них де завтра с утра занятий нет, так что отоспаться они вполне успеют. Конечно, это было не так, и существенная часть присутствующих в аудитории после короткого, трехчасового сна уже заполняла другие аудитории, спортивные залы и тренажерные классы, но к чему было волновать людей? Никто из них не имел представления о пределах выносливости организма своих столь старательных студентов. К тому же почасовая оплата в Терранском университете была едва ли не самой щедрой, так что преподаватели чаще всего просто выкидывали вопросы о студенческих нагрузках из головы и увлеченно занимались любимым делом. Ибо, если ты видишь, что то, чем ты занимаешься, воспринимается окружающими с таким интересом, оно начинает гораздо больше нравиться и тебе самому. А самых любознательных просто переставали приглашать.
Они просидели в кафе все полтора часа большого вечернего перерыва. Первой засобиралась Лейла:
— Ну ладно, ребята, мне пора. У нас в восемь тренировка по джиу-джитсу, так что мне еще надо успеть добраться до Центрального стадиона.
Михаил поднялся вместе с ней. И тут откуда-то со стороны лестницы послышался возглас:
— Мишка, я тебя уже час ищу!
К столику подлетел невысокий, крепкий парень с восточными чертами лица, одетый в легкие камуфляжные штаны и обтягивающую куртку с оскаленным медведем на рукаве:
— Здравствуйте, ребята… Ким.
Все обменялись рукопожатиями, после чего парень снова повернулся к Казакову:
— Комбат собирает группу в ритуальном зале. Все уже там.
Мишка, уже год исполнявший обязанности командира группы, спросил:
— А что случилось?
Ким удивленно вскинул голову:
— Так ты не слышал? Второй курс потерял одного в «Гнезде». С радиоэлектронного…
Все ошеломленно замерли. Филипп тихо спросил:
— Как это произошло?
Ким сердито сощурился, отчего его узкие глаза превратились в щелочки. В Терранский университет принимались только граждане России с не менее чем двухгодичным цензом гражданства, а вот национальность никакого значения не имела. Впрочем, большинству на это было просто наплевать. Ярко выраженных шовинистов не было даже на первом курсе, а после второго каждый из присутствующих при горячем желании и достаточном терпении мог изменить свою внешность вплоть до смены первичных половых признаков. Хотя, как говорили старшие, так далеко заходили чрезвычайно редко…
— А-а, дурак! Протащил с собой в «Гнездо» почти три литра чистого спирта и, когда боль дошла до пика, забрался в какую-то нору и вылакал, сколько смог.
Все понимающе кивнули. Такое количество спирта могло само по себе привести к летальному исходу вследствие отравления организма, но для терранцев основная опасность была не в этом. Спирт действовал на организм как высокоскоростной катализатор. Так что даже два-три часа в отключке могли завести процесс Изменения настолько в сторону, что спасти человека ничто уже не смогло бы.
— И сколько он провалялся, прежде чем до него добрались через браслет?
Ким вздохнул:
— Почти двенадцать часов. Куратор спохватился не сразу, а затем пришлось еще резать двери. Тот придурок влез в нижнюю гитару холодильных камер продовольственного склада и намертво заклинил все семь дверей.
Мишка кивнул:
— Понятно, а почему собирают нас?
Ким усмехнулся:
— Он из Вольска. Хотя урну с прахом повезет куратор, а кроме того, туда едет и вся его группа, решено, что мы тоже будем на подхвате и, если понадобится, выступим для антуража.
Все были с этим согласны. Лучше всего, если эта трагическая случайность пройдет как бы незамеченной. Мало ли каждый год гибнет молодых ребят-студентов ни просторах нашей страны? Тем более что скорее всего официальная версия и подтверждающие ее документы выглядят безукоризненно. Ну там — во время прохождения тренировочного маршрута отбился от группы, загрызен волками, потому и кремирован. Но если вдруг история получит огласку, Терранский университет должен выглядеть в ней безукоризненно Вне всякого сомнения, куратор увозил с собой достаточно средств для организации поминок и похорон, а если в семье есть еще младшие дети, то им, скорее всего, будет предложен целевой грант на обучение в любом из московских вузов. Естественно, КРОМЕ Терранского университета. Да и ребята из группы погибшего возьмут под опеку его младших братьев и сестер. Конечно, нельзя нравиться всем и каждому, но каждый терранец обязан приложить все усилия, чтобы ни у кого не осталось ОБОСНОВАННЫХ обид на Его Высочество, университет или самих терранцев.
Поздним вечером, когда Ташка и Филипп уже лежали в постели (им, как устойчивой паре, на этом курсе выделили отдельную секцию, состоявшую из душевой, комнаты с выдвижной кроватью и небольшой кухоньки, где Ташка иногда блистала своими кулинарными талантами), Ташка тихо спросила:
— Слушай, Филашка (наедине она частенько называла его милыми забавными прозвищами), а как ты себе представляешь, какими мы будем через сто лет?
Филип пожал плечами:
— Я не знаю, какими мы будем через десять лет, а ты говоришь о целом веке. Спроси лучше, будем ли мы вообще?
Ташка повернулась на живот и положила голову ему на грудь. Ее глаза оказались прямо напротив его глаз:
— Представляешь, если мы будем достаточно осторожными, то сможем прожить чертову прорву времени, увидеть вблизи Марс, Венеру, Плутон, первыми добраться до звезд…
Филипп усмехнулся:
— Если ты собираешься быть осторожной, тебе надо забыть о Марсе, Венере и уж тем, более о том, чтобы первой добраться до звезд. Знаешь, я воспринимаю все то, чему мы научились и чем мы стали, скорее как аванс, чем как подарок судьбы. К тому же, что ты понимаешь под осторожностью? Ведь у нас будет достаточно времени и для того, чтобы пожалеть о том, что мы могли бы сделать, но не решились, не рискнули, испугались. А как ты думаешь, после того, через что мы прошли и чему мы здесь научились, насколько тяжким будет это сожаление?
Ташка улыбнулась и, потянувшись губами, чмокнула его в лоб:
— Ты прав, о мой падишах. После всего, что с нами произошло, нам будет очень трудно вести осторожную жизнь. Для нас это будет не жизнь, а так, существование лопуха. И все же очень обидно будет потерять не сорок или, в лучшем случае, семьдесят лет жизни, существенная часть которой будет всего лишь борьбой со старческими болячками, а сотни или, при удаче, тысячи лет.
Филипп рассмеялся и, обхватив Ташку за плечи, прижал ее к себе:
— Это точно, моя Шахерезада, но я пока не собираюсь ничего терять. К тому же у нас впереди еще целый курс.
Ташка безмятежно улыбнулась:
— Один курс? Фи! Что такое один курс по сравнению с тысячелетием.
Она оказалась права. Последний курс пролетел очень быстро.
— Товарищ полковник, сержант Казаков для дальнейшего прохождения службы прибыл.
Полковник Полубояринов посмотрел прищурясь на вошедшего и уважительно покачал головой. Да уж, ТАКОГО он не ожидал. Стоявший перед ним громила, затянутый в обычное армейское хэбэ, скорее напоминал увеличенный вариант Рэмбо, чем выпускника какого-то полугражданского университета, неизвестно по какой причине согласившегося пойти служить в армию в чине сержанта. Полубояринов хмыкнул: что ж, если остальные хоть немного будут напоминать этого, то, возможно, чертов эксперимент, навязанный его полку умниками из Главного управления кадров, не такая уж бредовая затея.
— Вот и хорошо, сынок, — Командир полка кивнул на кресло, стоявшее рядом с левой ногой сержанта, но на его фоне казавшееся детским стульчиком. — Садись.
Тот сделал приставной шаг и мягко опустился в скрипнувшее под его весом кресло.
— Ну расскажи, чему тебя учили в твоем университете?
В глазах сержанта промелькнула тень удивления. Ну еще бы, его личное дело сейчас как раз лежало перед Полубояриновым и Казаков не мог этого не заметить. С высоты такого росточка-то. Но, как видно, у них в университете им крепко вбили в голову, что со старшими спорить себе дороже. Поэтому сержант разомкнул свои массивные челюсти и четко доложил:
— Полный курс общевойскового военного института и факультативно — танки и боевые машины, а также средства армейского ПВО в масштабе курса среднего военного училища соответствующего профиля. Допущен к управлению грузовым и вездеходным транспортом, боевыми машинами типа БРДМ-2, БТР-70, 80, 90, БМП-1, 2, 3, танками типа ПТ-76, Т-55, Т-64, Т-72, Т-80, прошел курс летной подготовки и имею допуск к управлению вертолетом «Ми-8» и его модификациями. — Он перевел дыхание и продолжал: — Имею первый разряд по пулевой стрельбе, по самбо, боксу и спортивному ориентированию, второй по плаванию, парашютному спорту, гимнастике и бегу.
Полубояринов хмыкнул:
— И когда ж ты успел всему этому научиться?
Сержант коротко пожал плечами:
— У нас в университете поощряется дополнительное образование и занятия спортом.
— А чего ж тогда мастера не сделал? Вон сколько разных разрядов нахватал, а если б занялся чем-нибудь одним, то, глядишь, вполне бы и до мастера поднялся, а то и в сборную какую-нибудь попал. И служить бы не пришлось.
Казаков ответил после короткой паузы:
— Я поступил на военный факультет университета именно для того, чтобы пойти служить. А что касается мастера… в этом не было необходимости. Освоение технических навыков в данных видах спорта на уровне первого-второго разряда дает достаточную базу для специальных видов боевой подготовки, а дальнейшее совершенствование требует гораздо больших затрат времени, отрыва от учебы и, следовательно, уже идет в ущерб делу.
Полубояринов задумчиво кивнул: «Ну-ну» и принялся молча листать личное дело. Покончив с этим, он отложил папку в сторону, зачем-то посмотрел в окно, потом вонзил острый взгляд в сержанта Казакова:
— Значит, говоришь, будешь служить?
Казаков вылетел из кресла, будто подброшенный пружиной:
— Так точно.
— Вот так, сержантом, спать в казарме, водить отделение на зарядку?
— Так точно.
Командир полка недоверчиво хмыкнул:
— Ну что ж, студент, посмотрим. Может, и не все так уж плохо у нас в стране, если такие ребятки хотят в армию. Но имей в виду, я с вас глаз не спущу. Увижу, что халтурите, — и часа в полку не задержитесь. Мне и без вас тут забот по горло. Понятно?
— Так точно!
Когда за сержантом закрылась дверь, Полубояринов еще минуту сверлил ее взглядом. Он принял полк после того, как прежнего командира по-тихому проводили на пенсию. Командованию дивизии чудом удалось избежать крупного скандала. Два молодых солдата, замученные издевательствами «дедов», находясь в карауле по охране складов НЗ, вырубили задремавшего разводящего, завладели оружием и, слава богу, не тронув никого в карауле, дунули в часть разбираться с обидчиками. Часть располагалась в двух километрах, за небольшой речушкой. Но, на их несчастье, паводком смыло пешеходный мост, а идти в обход они не рискнули, решили перебраться по поваленному дереву. И свалились в реку аккурат на середине. Их выловили только через четыре дня, в двадцати километрах ниже по течению. Вообще-то, это происшествие тянуло на уголовное дело, но комдив был в фаворе у командующего округом, к тому же в Москву уже ушли документы на его награждение, так что все представили обычной самоволкой, а автоматы, которые так и не отыскали, списали как потерянные во время поисков бежавших. Тут-то паводок очень даже пригодился. Конечно, в старые, советские времена и за это всем бы надавали по шее и голов полетело не счесть сколько, но сейчас все обошлось. Хотя комполка все-таки выперли на пенсию, а начальника штаба перевели «на усиление» командиром отдельного батальона. Так что работы для нового командира полка здесь было непочатый край. Вот только непонятно, на радость или на беду появились в его полку эти сержанты с университетским образованием…
Появление нового сержанта во второй роте произошло довольно необычно. Когда рота вернулась с обеда, из канцелярии вылетел ротный, капитан Бушмакин, тихий пьяница, сидевший на этой должности по причине большого опыта службы (ну еще бы, восемнадцатый год выслуги!) и сильного дефицита младших офицеров, и проблеял своим сиплым от уже принятого с утречка домашнего варева (на качественный государственный продукт капитанской зарплаты никак бы не хватило):
— Старшина, роту не распускать.
Ефрейтор Дагаев, негласный «хозяин» второй роты, держащий в своих руках и «выкуп» увольнительных, и контроль «за качеством продуктов» в посылках, приходивших молодым солдатам (это дело у него было поставлено на поток, каждый молодой был обязан любыми путями вытребовать у родителей как минимум одну посылку в месяц, а особо провинившимся оброк увеличивался до трех), уже рухнувший на кровать, чтобы по своей привычке немного соснуть после сытной трапезы, коротко ругнулся себе под нос и, нехотя поднявшись, обернул вокруг пояса свой щегольской желтый кожаный ремень с гнутой и точеной пряжкой. Чего это вдруг Сизоносому (истоки прозвища ротного были ясны каждому, кто бросил в его сторону хотя бы один взгляд) взбрело делать какие-то объявления после обеда? Дагаев занял свое место крайнего во второй шеренге, рядом с собственной кроватью, стоявшей отдельно от всех остальных за вешалками рядом с каптеркой, и привалился к шкафу с вещмешками, набитыми тревожным комплектом.
Ротный появился не один, а с каким-то громилой, ростом чуть не за два метра, мускулы которого распирали стандартное хэбэ, будто борцовское трико, рельефно обрисовывая мощную фигуру. Рота замерла. Сизоносый, которого рота уже давно не встречала такой глубокой тишиной, солидно откашлялся и объявил:
— Товарищи солдаты, это — сержант Казаков. Он назначен в нашу роту командиром второго отделения третьего взвода.
Солдаты недоуменно переглянулись. Откуда мог взяться этот тип? Последний призыв пришел только полтора месяца назад, так что нового выпуска сержантской школы дивизии еще ждать да ждать. А на переведенного по недисциплинированности он никак не похож, вон сколько значков на хэбэ. Впрочем, какая разница, из-за чего его перевели, но вот отделение ему досталось не сахар. Один Дагаев чего стоит. Сизоносый полюбовался произведенным впечатлением и коротко приказал:
— Рота, разойдись.
И сразу вслед за этим коротко бухнул бас нового отделенного:
— Отделение, на месте!
И рота вздрогнула… Этот голос разительно отличался от голоса ротного. Это был голос настоящего командира…
Пока новый сержант неторопливо двигался в сторону своих, подчиненных, Дагаев ощерился и зло сплюнул. Похоже, этому лому надо сразу объяснить состояние дел. И когда новый отделенный наконец остановился перед коротким строем своего отделения, ефрейтор плечом раздвинул переднюю шеренгу и, шагнув к сержанту, дружески полуобнял его за плечо:
— Ты откуда, зема?
А в следующее мгновение Дагаев уже валялся на полу, ерзая и визжа, пытаясь ослабить боль в как-то по-особому вывернутой руке, которая мгновение назад лежала на плече сержанта. Рота замерла. Сизоносый, уже успевший удалиться в свой кабинет и открыть заветный сейф со своей жидкой подружкой, пулей вылетел обратно. Сержант Казаков отпустил руку Дагаева, ухватил его за воротник мундира и, одним движением подняв с пола, развернул к себе и боднул тяжелым взглядом:
— Встань в строй, солдат.
Дагаев несколько секунд заворожено смотрел в эти спокойные, но какие-то безжалостные глаза, потом прохрипел: «Есть» и нырнул на свое место. Но его тут же настиг голос отделенного:
— Ефрейтор Дагаев, по штату ваше место в первой шеренге, рядом с командиром отделения.
Дагаев безропотно переместился вперед. Сержант проследил за ним глазами, затем неторопливо оглядел остальных солдат своего отделения, которые лихорадочно вспоминали, где и как нужно держать пятки и ладони, чтобы положение строевой стойки было близко к идеалу. Новый отделенный молча покачал головой и неожиданно спросил молодого солдата, теперь стоящего вторым, рядом с ефрейтором Дагаевым:
— Сколько раз подтягиваешься?
Тот от неожиданности сглотнул, отчего кадык, выпиравший на тощенькой шее, совершил стремительное движение вверх-вниз, и испуганно проблеял:
— Два раза.
Сержант снова покачал головой и глухо произнес:
— Вы — русские солдаты. Вы — лучшие бойцы мира. И горе тем, кто думает, что это не так.
Он был первым, кто вслух произнес эту фразу. В тот момент она резала уши, казалась напыщенной, даже дурацкой. Но вскоре ее начали повторять другие, и не только терранцы. А потом настал момент, когда она стала чистой правдой. Но в этот раз он добавил:
— А если на самом деле это пока не так, то мы это изменим.
Вечером, когда новый отделенный сидел в курилке, к нему подошли шестеро кавказцев — земляков Дагаева. Они остановились в двух шагах от Казакова и с минуту молча меряли его взглядами. Затем старший сержант Меджидов, замковзвода автовзвода и «хозяин» роты МТО, шагнул вперед и присел рядом с сержантом:
— Слюшай, зема, ты чего волну гонишь?
— Я? — Казаков с нарочитым удивлением вскинул брови.
— Ай, перестань… зачем земляка обижаешь? — Меджидов кивнул в сторону уныло маячившего на заднем плане Дагаева. Тому очень не нравился этот разговор. Как только он заглянул в глаза этого сержанта, ему сразу стало понятно, что самое правильное, что он может сделать, — это делать так, как скажет этот сержант. Но свержение Дагаева с трона «хозяина» второй роты затрагивало слишком многих и было прямым покушением на давно и прочно установившийся порядок вещей. Поэтому разборка со слишком ретивым сержантишкой (так выразился Меджидов) была неизбежна. Впрочем, когда Меджидов увидел нового отделенного, у него тоже немного поубавилось прыти. А сначала хорохорился: «Э-э, морду начистим — сразу притихнет!»
— Ты пойми, дарагой, с нами надо хорошо жить. Будешь с нами дружить — все у тебя будет, увольнения каждый неделю ходить будешь, отпуск поедешь уже зимой, да что там — девочки, водка, все будет.
Новый отделенный уставил взгляд на носки своих сапог и задумчиво протянул:
— Вот значит как…
Меджидов уловил в его голосе иронию и зло оскалил зубы:
— Смотри, дарагой, не поймешь по-хорошему, по-плохому объяснять — больно будет.
Тут Казаков усмехнулся уже открыто:
— Ну что ж, тогда чего тянуть. Надо сразу расставить все точки над «i».
— Чего? — не понял Меджидов.
— Ничего, подожди пару минут. — С этими словами Казаков одним движением даже не поднялся, а как-то соскользнул с лавки и каким-то перетекающим слитным движением легко перемахнул через спинку соседней лавочки, после чего стремительным шагом двинулся в сторону казармы.
— Куда это он? — недоуменно обратился Меджидов к Дагаеву.
Тот пожал плечами.
