Глава 3

Владивосток, ноябрь 2009 года

— Подпишите, — следователь подвинула Сергею бумаги. — А теперь не для протокола. Что вы делали ночью на месте преступления? Зачем вообще туда отправились?

День выдался не самый удачный. Как, впрочем, и ночь. После той дикой перестрелки Сергей долго отвечал на вопросы милиционеров, которые к самой разборке не успели, приехали, когда все затихло. Наутро его вызвали к следователю, в Первомайский РОВД.

Едва рассвело, Сергей вышел на улицу, чтобы самому осмотреть место происшествия. Походил туда-сюда, заглянул за угол дома. На асфальте, перед самым подъездом, расплылись темные пятна, сейчас выглядевшие вполне безобидно. Патроны и стреляные гильзы, конечно, подобрали милиционеры. Сергей и сам не знал, что хочет найти. Остановившись, он задумался, бросил случайный взгляд на окна своей квартиры и увидел на стене ржавое пятно. Кровь? Но откуда? Неряшливая клякса находилась чуть ниже Дашиного окна. Залезть на стену физически невозможно. Разве что кто-то спускался с крыши на веревке или тросе. Сергей так и не смог объяснить себе происхождение пятна, но на сердце почему-то стало еще тяжелей.

Потом он провел пару часов в Первомайском РОВД. А вечером Сергея «порадовали» вызовом в Пушкинский, где Свириденко долго и дотошно допрашивала его как свидетеля. И конечно, она не могла не поинтересоваться, с какой целью он приехал на место преступления.

Сергей открыл было рот, но Александра Михайловна перебила:

— Вопрос, конечно, риторический. Можете сколько угодно утверждать, что отправились туда под влиянием момента, хотели почтить память погибшей. Сочувствую вашему горю, Сергей Владимирович. Но хочу предупредить: не нужно вмешиваться в ход следствия. Вы больше здесь не работаете, и ваши действия можно квалифицировать как воспрепятствование производству расследования. — Поправив очки, Свириденко неохотно добавила: — Тем более что дело скоро будет передано в суд.

Сергей кивнул. Он и не сомневался.

— Так или иначе благодарю за помощь в поимке преступника. До…

В коридоре раздались раздраженные голоса, потом дверь с грохотом распахнулась и в кабинет ворвался очень сердитый человек. На вид ему было лет шестьдесят. Невысокий, коренастый, мощный, он, несмотря на солидный возраст, двигался легко и энергично. Коротко остриженные, абсолютно седые волосы были воинственно вздыблены, водянисто-голубые глаза смотрели негодующе. Грубоватое лицо выражало крайнюю степень недовольства. Правую бровь и скулу мужчины рассекал широкий кривоватый шрам, начинавшийся с середины лба. Человек был одет в утепленный камуфляжный костюм, на ногах — тяжелые, плотно зашнурованные солдатские ботинки. Два милиционера, маячившие за его спиной, тщетно пытались ухватить пришельца за куртку. Он досадливо отмахнулся и громко протопал к столу следователя, при ходьбе заметно припадая на левую ногу.

Решив, что перед ним то ли разозленный уголовник, то ли просто скандалист, Сергей привстал и приготовился дать отпор. Но Свириденко осталась спокойной, лишь мученически закатила глаза и тяжело вздохнула:

— Кто его впустил?

— Что, Саша, — ничуть не смутившись таким приемом, пробасил седой, — все не веришь? Очевидного не признаешь?

— Николай Григорьевич, мне некогда. Вы шли бы домой, — неожиданно мягко проговорила Свириденко.

— Зна-а-а-ю! — Мужчина погрозил пальцем. — По телевизору видел! Он снова убивает! Они убивают! А вы бумажки пишете да разговоры разговариваете! На кого в этот раз убийства повесите?

Следователь кивнула милиционерам, нерешительно топтавшимся у двери. Те подошли, мягко взяли Николая Григорьевича под локти:

— Пройдемте. Не надо шуметь!

— А, — мужчина резко дернул плечами, освобождаясь, — бесполезно! Ладно, черт с вами. Оставайтесь. Больше ни слова не скажу.

Раздраженно оттолкнув милиционеров, которые даже не ответили на такую грубость, седой похромал к выходу.

Заметив изумленный взгляд Сергея, Александра Михайловна сочла возможным пояснить:

— Бывший сотрудник, Харитонов. Вы его не помните. Это в конце девяностых было. Хороший был опер. Но сошел с ума.

Безумие седого ничуть не трогало Сергея, но на всякий случай он изобразил сочувствие. Однако следующие слова Свириденко сбили с него равнодушие:

— У него убили жену и дочь. Ну, психика и не выдержала. Вообразил, что ищет какое-то сверхъестественное существо, ударился в мистику. В общем, попросили его из органов. Долго он не появлялся, а в последние два месяца зачастил. Наши его жалеют. Вот сегодня опять пропустили. — Александра Михайловна поднялась из-за стола, по-мужски протянула руку: — До свидания, Сергей Владимирович. Надеюсь, вы меня поняли.

Сергей молча пожал сухую горячую ладонь и вышел.

На улице совсем стемнело. Под фонарем, нервно покуривая, топтался Харитонов. Сергей хотел пройти мимо, но его словно кто-то подтолкнул к этому странному человеку.

— Вас подвезти? — спросил он.

— Что? А, нет, я на колесах, — рассеянно ответил мужчина, указывая на стоявшую на противоположной стороне улицы машину.

Это действительно были колеса — огромные, высоченные, как у КамАЗа. Харитонов ездил на тюнингованном внедорожнике «ниссан сафари», из тех, что используются в гонках по пересеченной местности.

Пора было идти, но Сергей почему-то медлил. Дело в том, что не похож был этот человек на сумасшедшего. Хотя бы автомобиль этот… кто даст права шизофренику? Ему хотелось спросить напрямик: «Вы знаете, кто убивает девушек?» Но он медлил, не зная, как отреагирует Харитонов на такой вопрос от незнакомого человека.

— Вампиры, — вдруг произнес тот, словно подслушав его мысли. — Всех убивают вампиры.

Он поднял глаза, и Сергей увидел: взгляд Николая Григорьевича пуст, тосклив и безумен. Захотелось распрощаться и уйти, пока у несчастного не начался новый приступ. Свириденко была права.

— Ты ведь тоже по этому делу? — спросил Харитонов. — Что ж молчишь? Не веришь? Ну молчи. Но если вдруг невмоготу станет… — Он достал из кармана блокнот и ручку, вырвал листок, быстро нацарапал номер телефона. — Звони, в общем.

Хлопнув Сергея на прощание по плечу, Николай Григорьевич не спеша побрел к машине.

Сергей медленно вел субарик по Океанскому проспекту. Не доезжая до автобусной остановки, притормозил, и в машину плюхнулся недовольный Вовка.

— Холодно, — пожаловался друг, зябко дыша на замерзшие ладони.

— Рассказывай, — вместо сочувствия мрачно потребовал Сергей.

— Анализы из лаборатории пришли, — неохотно отозвался Вовка.

— И что там?

— Короче, Серега, дело и правда скоро в суд передадут. Там все ясно. Следы на шее — от клыков животного, предположительно очень крупной собаки — это еще в заключении эксперта было. На коже обнаружены следы собачьей слюны. Так что все логично.

— А кровь? Слитая кровь?

— Ну мало ли зачем бомж это сделал? Он же псих конченный. Весь изолятор заколебал, факофф, своими молитвами. На допросах дурью мается: то убивал он, то не убивал.

— А ты сам как думаешь? — напрямую спросил Сергей.

— Не знаю. Чего ты от меня хочешь, Серега? Были там некоторые странности, в заключении экспертов. — Немного помявшись, Вовка достал из кармана сложенные вчетверо листки. — Черт с тобой, на вот. Откопировал полностью, вместе с результатами анализов — знал, что попросишь.

Сергей подвез друга домой, развернулся и поехал обратно. Он собирался найти убийцу, а для этого — повторить путь следствия с самого начала.

Поставив машину так, чтобы видеть вход в клуб и парковку возле него, Сергей взглянул на часы. Семь тридцать восемь. «Колизей» открывается в девять, времени еще много.

Он развернул бледненькие копии, принялся продираться сквозь нагромождение медицинских и биологических терминов. В крови Алисы эксперты не обнаружили никаких наркотических веществ. Содержание алкоголя было незначительным. На коже и мышечных волокнах обнаружена слюна плотоядного животного. Эксперты сделали осторожную оговорку: «предположительно собаки». Так, а вот и первая странность: говоря попросту, выходило, что в слюне содержится вещество со сложным названием, понижающее свертываемость крови (эксперты упомянули, что подобное, только в меньшей концентрации, имеется в слюне некоторых видов южноамериканских летучих мышей), а также аналог кетамина.

— Кетамин, кетамин… — пробормотал Сергей. — Что-то знакомое…

Он вспомнил, что в бытность свою оперативником как-то выезжал на задержание парня, устроившего резню на дискотеке. Потом выяснилось, что мальчишка сидел на калипсоле — сильном анестетике с галлюциногенным действием. Химическое название — кетамин.

— И что же это получается? — вслух сказал Сергей. — Пес, накачанный наркотой? Пес — летучая мышь?

Вроде бы кетамин применялся в ветеринарии. Но разве станет бомж водить свою собаку по врачам? А уж наличие второго вещества вообще никаким объяснениям не поддавалось. Подумав, Сергей вытянул из кармана телефон:

— Володь, а труп собаки эксперты уже осмотрели? В лабораторию передали?

— Нет еще, — сонно ответил друг, — в общем-то это уже пустая формальность. Все равно убийства на деда повесят. Есть подозреваемый, есть мотив, орудие убийства и вещественное доказательство. Чего еще надо? На какие-то анализы никто и не посмотрит.

Заручившись обещанием Вовки скопировать новый отчет экспертов, Сергей отключил телефон. Площадка перед клубом оставалась пустой. Внутрь он заходить не рискнул: в таких местах трепетно заботятся о репутации заведения и на вопросы человека «с улицы» отвечать не станут. Так что Сергей рассчитывал перехватить кого-нибудь на входе — желательно фейсконтрольщика.

Без четверти девять к «Колизею» подъехала машина. Сергей вышел из субарика, перебежал улицу и успел перехватить у самого входа в клуб белобрысого парня лет двадцати пяти.

— Вы работаете на фейсконтроле?

— Да, — коротко ответил парень, делая попытку обойти Сергея.

Но тот заступил дорогу, предъявляя раскрытое удостоверение:

— Милиция. У меня к вам несколько вопросов.

— Просроченное, — едва взглянув, равнодушно буркнул парень.

Действительно, корочки были устаревшими, да еще и числились утерянными.

— А если так? — Сергей сунул руку в карман за бумажником.

Пухлощекое лицо презрительно скривилось, в голосе прозвучала агрессия:

— Даже не думай. Охрану вызову.

Сергей покосился на вход: над дверью располагалась камера слежения.

— Не знаю, откуда ты, — бросил фейсконтрольщик, — но вали, пока цел.

— Послушай. Это моя девушка, — глухо произнес Сергей, достав из кармана фото Алисы. — Мы собирались пожениться.

Лицо парня немного смягчилось:

— Понятно… Сочувствую. Но я действительно ничем не могу помочь, так и милиции сказал.

— То есть ты вообще ее не помнишь?

— Помню. Красивая девушка. Пришла с подругами.

— А ушла?

— Не по… — начал было фейсконтрольщик, но осекся, немного помолчал и вдруг произнес: — С парнем ушла.

Сказал — и удивленно вытаращился на собеседника, словно сам не понимал, что за шутки откалывает его память.

— Что за парень? Как выглядел? — быстро спросил Сергей, ощущая, как гулко забилось сердце.

— Я обходил зал, — медленно, видимо с трудом заставляя себя вспомнить, заговорил фейсконтрольщик. — И видел твою девушку. Она сидела с ним… — И опять замолчал.

— Что было дальше? — мягко проговорил Сергей.

— Когда основной поток гостей спадает, я на входе не стою. Если кто-то приходит, охранник вызывает меня по рации. Вот он и вызвал. Я пропустил двух человек… И как раз тогда девушка вышла с ним…

— С кем?

Выражение лица фейсконтрольщика вдруг из сосредоточенного сделалось рассеянным, напомнив Сергею о Леночке и Ирине. Он уже догадывался, что услышит.

— Не знаю, — фейсконтрольщик даже потряс головой, будто надеясь таким образом привести в порядок мысли. — Это очень странно… но я не помню. Девушку помню, ее подруг, последних гостей. А его… как будто стерлось из головы. Я даже не помнил, что он был. Неожиданно всплыло. Извини… — Он развел руками. — Мне пора.

Сергей даже не попытался войти в клуб, чтобы побеседовать с официантами или барменом. Ясно было, что разговаривать с ним никто не станет. И еще появилась уверенность: кто-то очень тщательно поработал со свидетелями, чудесным образом вызвав у них избирательную амнезию. И все же слова фейсконтрольщика подтвердили его догадку: Алиса ушла из «Колизея» не одна. И теперь становилось понятно, как девушка оказалась на Маяке. Ее туда привезли. Чтобы убить. Почему она согласилась уйти из клуба? Может быть, была знакома с этим человеком? А возможно, находилась под влиянием то ли гипноза, то ли еще какого-то воздействия на сознание. В любом случае корни истории нужно было искать в клубе.

Сергей снова набрал номер Вовки.

— Ну что еще? — простонал друг. — Сколько можно меня будить?

— Володь, а записи камер наблюдения в «Колизее» изъяли?

— Нет, факофф, тебя ждали, — огрызнулся Вовка.

— И что?

— Да жесткий у них удачно погорел. Буквально за день до того, как наши пришли. Восстановлению не подлежал, администрация его списала и выкинула.

— Ясно…

Сергей повернул ключ в замке зажигания. Возможно, и не сгорел жесткий диск. Даже наверняка не сгорел. Тут снова сработала забота о репутации. Мало ли что могли бы разглядеть на записи оперативники? Например, пушеров, продающих посетителям амфетамины, или какого-нибудь депутата в непотребном виде.

Он вел машину по вечернему городу, размышляя о том, что еще можно предпринять. Возможно, парень, упомянутый фейсконтрольщиком — и есть убийца. Хотя он может оказаться и обычным искателем эротических приключений. Познакомился с девчонкой, завез ее на Маяк, получил отказ, высадил из машины и уехал. Дальше — все согласно милицейской версии. Бомж увидел одинокую девушку, натравил на нее своего пса, потом обобрал труп. Похоже на правду, если бы не странное поведение свидетелей и исчезновение записей камер наблюдения. Кто-то очень старался сбить с толку следствие. Кстати, и бомж ведь упоминал о каком-то звере… конечно, это похоже на проявление белой горячки. Но если он и вправду видел убийцу и испугался? Или его запугали, чтобы взял вину на себя?

Чем дальше Сергей думал, тем больше утверждался в мысли: ему необходимо поговорить с бомжом. Только вот как это устроить, если тот сидит в изоляторе?

Поставив машину на стоянку, Сергей зашел в домик охранников: пришло время заплатить за следующий месяц. В тесной комнатке было тепло, пахло чаем и колбасой. В углу ненавязчиво бубнил маленький телевизор, приткнувшийся на обшарпанной тумбочке. Шли местные новости. Охранник — молодой парень в камуфляже — взял деньги, присел к столу, чтобы заполнить квитанцию.

— А сейчас криминальные новости, — произнес голос диктора. — Экстренное сообщение. Час назад в самом центре Владивостока, на печально известной Миллионке, был обнаружен труп девушки. Наши корреспонденты выехали на место происшествия…

Сергей уставился в маленький экран, на котором мелькали жуткие кадры: обшарпанные трущобы, запутанные переходы, переулок шириной не больше полуметра, заканчивающийся тупиком. И распростертое в нем тело — совсем юная черноволосая девушка в темной одежде. Мертвые глаза широко раскрыты, на лице застыла гримаса ужаса, кровавое месиво вместо шеи…

— Наш источник в органах заявил, что девушка, возможно, стала жертвой серийного убийцы, — проговорил голос за кадром.

Над городом вставал тусклый рассвет, лучи холодного солнца с трудом пробивали себе дорогу сквозь густой туман и падали на землю обесцвеченными. Все вокруг было серым: замусоренный асфальт, подернутые тонким ледком лужи, клочья грязноватой дымки, будничная немаркая одежда спешащих на работу людей. Даже лица прохожих в льющемся с неба бледном свете тоже казались мрачными и нездоровыми. На этом унылом фоне маленькая девочка-китаянка в нежно-голубом пальтишке и алом берете выглядела, как единственный цветной кадр в черно-белом кино.

На вид малышке было лет восемь. Улыбаясь чему-то своему, она шла по улице Морских Героев навстречу потоку людей, направлявшихся к стоянкам и автобусным остановкам. Две тонкие черные косички, торчавшие из-под берета, смешно подпрыгивали при каждом шаге. За плечами девочки висел украшенный пестрой картинкой темный рюкзак, слишком большой и громоздкий. Но судя по легкости движений ребенка, вес ноши был невелик.

Китаянка подошла к длинной пятиэтажке и скрылась за дверью первого подъезда. Если бы в этот момент ее увидел кто-нибудь из прохожих, он очень удивился бы разительным переменам, произошедшим в малышке. Рассеянная добродушная улыбка сменилась выражением холодной сосредоточенности, движения сделались точными и стремительными. Оглядевшись, девочка побежала вверх по лестнице со скоростью, которой мог позавидовать олимпийский чемпион по легкой атлетике. В считаные секунды добравшись до площадки верхнего этажа, ребенок ловко вскарабкался по металлической лестнице, ведущей на чердак. На люке висел амбарный замок. Осмотрев его, малышка усмехнулась, с силой сжала в ладони — дужка треснула и развалилась пополам. Бесшумно сняв сломанный замок, китаянка откинула крышку люка, зашвырнула наверх рюкзак и одним прыжком взметнулась на чердак. Оказавшись в крошечной будке, тихо опустила крышку. Сбросила пальто, оставшись в тонком черном костюме, раскрыла рюкзак и извлекла снайперскую винтовку «немезис» и пистолет «вальтер».

Быстро собрав винтовку, девочка выбралась из будки, прошлась, выбирая удобное место, и улеглась на самый край промерзшей, обдуваемой ледяным ноябрьским ветром крыши, положив возле руки пистолет. Отсюда отлично просматривалась вся дорога, по которой должен был двигаться объект. Замерев в абсолютной неподвижности, девочка разглядывала в перекрестье прицела проходящих внизу людей. Она приготовилась к долгому ожиданию: приказ мастера должен быть выполнен любой ценой.

Прошло десять минут… полчаса… час… Китаянка не шевелилась, неотрывно глядя на дорогу. Эта сосредоточенность и сыграла с нею злую шутку, когда из чердачной будки бесшумно выбрался высокий парень в спортивной одежде. Он вскинул пистолет: раздался щелчок выстрела. Малышка покатилась по крыше, но ее реакция запоздала на какие-то доли секунды. Девочка гортанно вскрикнула: пуля ударила в бедро, засев в кости и причиняя невыносимую муку. Несмотря на боль, китаянка совершала чудеса акробатики, уходя от выстрелов противника, одновременно умудряясь отстреливаться из «вальтера». Парень, напротив, стоял на одном месте, лишь поворачиваясь за метавшейся китаянкой. Боль обнажила ее истинную суть: черты лица поплыли, изменяясь, приобретая все большее сходство с мордой какого-то зверька. Нос задрался пятачком, рот растянулся и превратился в оскаленную пасть, из которой торчали мелкие, но острые желтоватые зубы. Из глаз излилось желтое свечение, постепенно охватившее всю фигуру ребенка. Мерзко заверещав, существо отшвырнуло пистолет и прыгнуло на парня, выставив перед собой руки со стремительно вырастающими черными когтями. Выстрел прервал этот длинный звериный прыжок. Китаянка сложилась пополам, словно переломилась в поясе, и рухнула под ноги противнику. Тот немного посмотрел на извивающееся червем худенькое тельце, расстегнул куртку, под которой оказались прикрепленные к поясу ножны. Вытащив из них тяжелый, серебристо посверкивающий мачете, одним движением отрубил девочке голову. Поднял за косички, полюбовался гримасами звериной морды, потом сунул голову в рюкзак и коснулся кончиками пальцев висевшей на ухе гарнитуры:

— Объект восемь. Препятствие устранено. И передайте шефу: киан-ши используют «кукол».

Выслушав ответ, принялся за уборку. Спустя час разобранная снайперская винтовка, одежда и расчлененное тело китаянки тоже отправились в раздувшийся баул. На крыше остались лишь лужи бледной крови.

Закрыв рюкзак, парень огляделся, удовлетворенно кивнул, подхватил его и полез на чердак.

Даша проспала и опоздала на первую пару. Вчерашние события оказались для нее серьезным испытанием: сначала незамутненная радость от внимания Дениса, потом странные китайцы в кафе, следом перестрелка на улице, которую она даже не слышала. Бледное лицо брата, когда он схватил ее в охапку, то, как они прятались в коридоре… Это было очень страшно. На какое-то мгновение Даше показалось, что началась война, и теперь они все время будут прятаться, скрываться, защищать свои жизни от неведомого врага. Потом приезд милиции, Сергей, сосредоточенный, сердитый, отвечающий на вопросы…

Девушке казалось, что в эту ночь она ни за что не уснет. Но едва голова ее коснулась подушки, она забылась глубоким сном без сновидений. С утра Сергей почему-то не разбудил ее, а будильник на телефоне она установить забыла.

Посмотрев на часы, Даша решила, что еще успеет ко второй паре. Быстро собралась и выбежала из дома. К ее изумлению, у подъезда стояла знакомая синяя «целика».

— Привет, — просто сказал Денис, выходя из автомобиля и распахивая перед Дашей дверцу, — долго же ты спишь! Я уже звонить тебе собирался.

«Что ты здесь делаешь?» — хотела спросить девушка, усевшись в машину. Но постеснялась. Ей показалось вдруг, это прозвучит грубо и нарушит то невидимое, неосязаемое, трепетное, что, она чувствовала, зарождается между ними. Денис сам ответил на невысказанный вопрос:

— Мы вчера как-то сумбурно расстались, ты была чем-то напугана. Вот я и решил: лучше будет тебя довезти до универа. Заодно и узнаю, что с тобой случилось.

Даша упрямо мотнула головой, вспоминать происшедшее не хотелось. Тем более она и не знала, что рассказывать, подозревая: повествование о сумасшедших китайцах прозвучит… неубедительно. Вдруг Денис подумает, она все сочиняет, чтобы заинтересовать его своей персоной? Или решит: азиаты просто хотели познакомиться, а она повела себя как истеричка? Мало ли, вдруг так оно и было? Даша не имела опыта случайных знакомств, но не хотела выглядеть совсем уж несведущей. А про перестрелку и вовсе говорить не стоило: получился бы пересказ дешевого боевика.

— Ну как хочешь, — произнес Денис, правильно истолковав ее молчание. — Может быть, потом…

Он включил магнитолу, и салон заполнили звуки «Маленькой ночной серенады».

— Люблю классику. А ты?

Даша кивнула, поражаясь сходству их вкусов. Моцарт был ее любимым композитором. Правда, она никогда об этом не говорила своим одногруппникам, по горькому опыту, вынесенному из школы, зная, что ее сочтут «ботаником» или «выпендрежницей». А вот Денис не стеснялся заявлять о своих предпочтениях. Он вообще был сильным, уверенным и необыкновенным. Самым лучшим.

В молчании они доехали до универа. Денис припарковал машину. Даша дернула дверь и выскочила первой.

— Ты куда? — удивился Денис. — Подожди меня.

Девушка замялась, не зная, как объяснить: не нужно им появляться вместе.

— Погоди. — Денис обошел машину, остановился напротив Даши, заглянул в глаза. — Ты что, стесняешься меня?

Девушка едва не расплакалась. Стесняться его? Да она себя стеснялась! При мысли о том, как взглянет на нее Яна, становилось не по себе. А что дальше? Денис поцелует Яну и тут же забудет о Дашином существовании. И она будет обречена на притворно-сочувственные взгляды и скрытые насмешки. Поделом: замарашкам не стоит зариться на капитанов, это вам не кино. Нет уж, лучше войти одной, сделать вид, что ничего не было. Сесть в уголке и постараться не замечать самую популярную парочку курса.

— Даша. — Денис осторожно прикоснулся к ее щеке, отвел в сторону прядь русых волос. — Посмотри на меня. Ну пожалуйста!

Она подняла глаза, с трудом сдерживая слезы, и встретилась с бархатным, теплым взглядом Дениса.

— Запомни. Ты не должна ничего стесняться. Не должна обращать внимания на окружающих. Слушайся только себя, делай то, что считаешь нужным. Ты умная, красивая, необыкновенная девушка. Поняла?

Такие вроде бы простые, незамысловатые слова. Но от них стало тепло на сердце, а в душе поселилось спокойствие. Даша улыбнулась и кивнула.

— Ну вот и хорошо. А теперь пойдем. Вместе.

Держась за руки, они вошли в университет. Оба так заняты были друг другом, что не заметили, как у обочины припарковался черный «паджеро». Сидевший за рулем Иван не спешил выходить из машины, внимательно наблюдая за каждым движением парочки, ловя каждый взгляд. И лишь когда Денис с Дашей скрылись в здании, Иван распахнул дверцу…

Второй парой была практика по математике, группа уже собралась в небольшой аудитории. Появление Даши и Дениса произвело ожидаемый эффект: все взгляды устремились на них.

Разойдись они каждый к своему месту — и внимание группы тут же переключилось бы на что-нибудь другое. Но Денис, не выпуская Дашиной руки, прошел к ее столу и уселся рядом с нею. Это обеспечило парочке всеобщий интерес. Парни глазели на них, мысленно гадая, что нашел Денис в такой неяркой, незаметной девчонке, и тут же весьма цинично отвечая себе на этот вопрос. Девушки же все как одна смотрели на Яну: им было интересно, как отреагирует она.

Яна сумела выдержать удар — ни жестом, ни взглядом не выказала изумления и горечи. Постепенно взгляды переместились с нее на Дашу, которая опускала глаза, краснела, бледнела и мечтала превратиться в невидимку. Но одновременно в душе девушки зрело чувство гордости и протеста: Денис — с нею, вот что главное. И считает ее умной, красивой, необыкновенной. Так что ей за дело до остальных? Пусть идут к черту со своим любопытством. Да, именно так. К черту всех! Даша подняла глаза и обвела аудиторию вызывающим взглядом.

— Молодец, — защекотал ухо шепот Дениса.

Он приобнял Дашу и легко коснулся губами виска. Этот нежный, почти невесомый поцелуй словно обжег кожу, бросил в жар, огненной струйкой побежал по позвоночнику, вызывая сладкую истому во всем теле.

И вдруг — резкий, как боль, укол страха. Даша встретилась взглядом с Иваном, который только вошел и, стоя у двери, наблюдал за нею и Денисом. В его желтых глазах горела настоящая ненависть, тонкие губы кривились в презрительной усмешке. Заметив, что девушка смотрит на него, Иван отвел взгляд и двинулся между рядами к своему месту, рядом с Женечкой.

— Котенок мой! — завопила она и, выскочив из-за стола, бросилась парню на шею.

Иван, поморщившись, без охоты чмокнул девушку и почти силой оторвал ее от себя. В этот момент слегка растянутый ворот свитера грубой вязки сдвинулся, открыв странной формы шрам на шее. Бросив вокруг подозрительный взгляд, словно желая понять — видел ли кто-нибудь, Иван быстро поправил свитер. Он давно уже прошел мимо, а Даша все не могла справиться с приступом страха и каким-то недобрым предчувствием.

Но скоро все прошло. Сидящий рядом Денис, его внимание, ласковый взгляд, мягкая улыбка заставили забыть о неприятном моменте. Захваченная новыми чувствами и ощущениями, она не услышала ни слова из того, что говорил преподаватель, и не заметила, как кончилась пара. Спроси потом кто-нибудь у Даши, по какому предмету было занятие, она вряд ли сумела бы ответить.

Перемена в обществе Дениса вообще пролетела, как одно мгновение. Кажется, они о чем-то говорили и даже смеялись. А потом сидели рядом на лекции в поточной аудитории и шептались, и это было так волнительно… Никогда в жизни Даше не было настолько хорошо, спокойно и радостно. Она словно пребывала в удивительном сне, плыла на облаке мечты. И очнулась, только когда в радужный хрупкий мирок грубо ворвалась жестокая реальность. В середине пары у преподавателя зазвонил сотовый. Извинившись, она взяла трубку. Разговор длился всего несколько секунд.

— Уважаемые студенты, занятие окончено, — произнесла преподаватель. — Сейчас прошу всю группу спокойно, без шума встать, покинуть аудиторию, спуститься по боковой лестнице и выйти на улицу. Еще раз напоминаю: соблюдайте спокойствие. На ближайшие два дня учеба отменяется. Потом старосты будут оповещены о начале занятий.

Несмотря на собственный призыв, преподаватель заметно нервничала, то и дело прикладывая руку к горлу, как будто задыхалась.

— Не бойся, я с тобой, — шепнул Денис, поднимаясь и подавая Даше руку.

— А я и не боюсь, — беспечно ответила она, тем не менее ощущая, как где-то в глубине души просыпается неясное беспокойство.

Они подождали, пока передние ряды покинут аудиторию, и двинулись к выходу. Студенты, обрадованные отменой занятий, оживленно переговаривались, гадая, что же произошло. И только в коридоре Даша осознала, что ее тревожило: она нигде не видела Ивана. Почему ее вдруг это взволновало, девушка понять не могла. Но вид Женечки, которая шла в одиночестве, вызывал смутный страх.

По узкой лестнице двигался плотный поток. Не было ни паники, ни давки: студенты и преподаватели спокойно покидали корпус. Тем не менее народу было много. Денис крепко держал Дашу за руку, следя, чтобы ее никто не толкнул.

— Надоело уже, — пренебрежительно фыркнула шедшая за ними старшекурсница. — Каждый год одни и те же звонки: в здании заложено взрывное устройство…

— На этот раз не устройство, а ртуть, — поправила ее подруга.

— Какая разница?

— Большая вообще-то. Бомбы еще ни разу не нашли. А ртуть действительно есть. Я сама видела. На лестнице шарики рассыпаны…

— Надо же быть такими идио… ай, не толкайся! — взвизгнула старшекурсница.

В толпе произошло волнение. Раздались недовольные возгласы и ругань. Какой-то парень в свободной мешковатой куртке с капюшоном, низко надвинутым так, что не видно было лица, быстро бежал вниз по лестнице, бесцеремонно распихивая студентов. Пробегая мимо Дениса, он на секунду замешкался, потом рванулся дальше, с удвоенной силой работая локтями. Денис дернулся, глухо вскрикнул и прислонился к стене. Его колотила дрожь, лицо стремительно бледнело, губы сделались белыми.

— Что с тобой? — испуганно спрашивала Даша, стараясь поддержать его.

Денис только стонал, зажимая рукой левый бок, и медленно съезжая по стене. «Сердечный приступ», — решила девушка, судорожно роясь в сумке в поисках телефона.

— Сейчас, сейчас, потерпи, я «скорую»…

— Не надо… «скорой»… — с трудом проговорил Денис, — долго…

— Ой, что это с ним? — Рядом остановилась Томочка. — Отравился? Надо на воздух…

— Возьми… мой телефон… — Голос Дениса становился все тише. Он скосил глаза, показывая на нагрудный карман куртки. — Отец… отцу позвони… он все сделает… клавиша два…

Даша дрожащей рукой выудила дорогую трубку, нажала быстрый набор.

— Алло, — ответил холодный голос.

Девушка, стараясь не паниковать, вкратце рассказала, что у Дениса какой-то приступ, и объяснила, где их найти.

— Оставайтесь на месте. — Голос Ладимирского-старшего был по-прежнему холоден и спокоен. — Сейчас буду.

— Помоги спуститься, — прошептал Денис.

Вдвоем с Томочкой они подхватили парня под руки и свели на площадку. Денис опустился на пол, привалился к стене и закрыл глаза. Дыхание его стало неровным и прерывистым, в уголке губ показалась капелька крови. Обессилев, он оторвал руку от левого бока, и Даша увидела, что его ладонь окрашена красным. Денис был ранен!

— Убили!!! — заверещала Томочка, вцепившись обеими руками в пухлые щеки. — Ой-ой, убили!!!

Опустившись на колени, Даша неотрывно смотрела в его лицо, искаженное болью, но все равно красивое и уже родное. Закусив губы, чтобы не плакать, повторяла про себя: «Пусть с ним все будет хорошо! Ну пожалуйста, пусть все будет хорошо! Я не могу его потерять…» Страх потери, живший в ее подсознании с самого детства, вырвался из плена, мутными волнами заливая душу.

Томочка металась рядом, не зная, чем помочь, но и не решаясь оставить студентов. Она так громко завывала, что Даше пришлось на нее прикрикнуть. В ответ лаборантка икнула, хрюкнула и лишилась чувств, упав прямо на лестнице. Даше ничуть не было ее жалко. Напротив, девушка даже ощутила облегчение оттого, что над головой больше никто не орал.

Все студенты покинули корпус, и лестница опустела. Когда на ней появился худощавый черноволосый человек в сером кашемировом пальто, Даше казалось, прошла уже целая вечность. Но взглянув на часы, она поняла, что ожидание длилось всего двадцать минут. Ладимирский-старший, пачкая дорогой костюм, опустился на колени рядом с сыном. Томочка, не приходя в себя, приняла на лестнице более эффектную позу. Но, поняв, что никто не обращает на нее внимания, встала и принялась отряхивать юбку.

— Он ранен, — сказала Даша. — Вы привезли врача?

— Я сам врач, — ответил отец, осторожно ощупывая левый бок Дениса. — Ребята, поднимайте.

Только сейчас девушка заметила стоящих чуть ниже по лестнице двух мужчин с носилками. Они быстро поднялись, ловко переложили Дениса и понесли. Даша двинулась следом.

— Все будет в порядке, — отрывисто произнес Ладимирский-старший, похлопав ее по плечу. — Спасибо, девушка. Езжайте домой. И вам спасибо, — кивнул он Томочке. Вопреки ожиданиям Даши, лаборантка, ничего не сказав, послушно начала спускаться по лестнице.

— Папа… — едва слышно прошептал Денис, — это Даша…

Мужчина остановился, посмотрел Даше в глаза. У него был острый, словно испытующий взгляд. На мгновение ей стало неуютно, но тут отец Дениса улыбнулся и сказал:

— Спасибо вам.

На этот раз благодарность прозвучала более тепло и искренне.

— Вы можете поехать с нами, Даша. Если вам так будет спокойней, — добавил мужчина.

— Да. Да, конечно. — Она просто не в силах была оставить Дениса. Страшно представить, что придется ехать домой и сидеть там, мучаясь неизвестностью. Ей необходимо было находиться рядом, точно знать, что он спасен.

На улице стоял большой японский микроавтобус. Шофер распахнул заднюю дверь, медбратья ловко вкатили носилки в машину. Даша заметила, что внутри микроавтобус оборудован под реанимобиль.

— Вы поезжайте с моим водителем, — коротко распорядился отец Дениса, усаживаясь рядом с сыном.

Микроавтобус сорвался с места и полетел по Океанскому проспекту, лавируя в потоке машин. А к Даше мягко подкатился белый «лексус».

— Прошу, — вежливо произнес водитель, выходя из машины и открывая перед девушкой дверцу.

Даша уселась и всю дорогу смотрела в одну точку, нервно тиская сумку и продолжая молиться о том, чтобы Дениса спасли. Оглянись она назад, может быть, сумела бы заметить, что припаркованные неподалеку два черных джипа медленно тронулись и на почтительном расстоянии последовали за «лексусом». Впрочем, вряд ли девушка придала бы этому значение.

Машина выехала за город, свернула с трассы на узкую дорогу, проходящую через сосновый парк и наконец остановилась перед белоснежным двухэтажным зданием современной постройки.

Вывеска над широким крыльцом гласила: «В ладу с миром. Семейная клиника».

— Сюда, — сказал водитель.

Даша вслед за ним взбежала по мраморным ступеням и вошла в просторный холл. Здесь водитель сдал ее с рук на руки симпатичной приветливой медсестре в кокетливом розовом халатике.

— Вы не волнуйтесь, — сразу заговорила та, ведя Дашу по широкому светлому коридору, — Рэм Петрович — высококлассный хирург, профессор медицины. Правда, он сейчас отошел от дел клиники, занимается политикой. Но сына будет оперировать сам. Дениса уже готовят к операции. А вам придется подождать здесь…

Она провела девушку в роскошно обставленное помещение, в котором ничто не напоминало о больнице. Широкий письменный стол у панорамного окна, тяжелые книжные шкафы, белые кожаные диваны, шелковый ковер на полу, вазоны с деревьями в углах, на стене — картины и необычные часы в переливающемся хрустальном корпусе. Пахло свежестью, зеленым чаем и — совсем чуть-чуть — мужским парфюмом.

— Кабинет Рэма Петровича, — пояснила медсестра. — Устраивайтесь. Чай, кофе? Может быть, хотите перекусить? У нас пекут очень вкусные булочки.

Даша отрицательно помотала головой: о еде и думать не хотелось. Улыбнувшись на прощание, медсестра ушла.

Наступило время тягостного ожидания. Девушка посидела на диване, потом встала и принялась мерить шагами кабинет, то и дело взглядывая на циферблат настенных часов. Минуты текли невыносимо медленно. Ей казалось, что минула целая вечность, а стрелки будто застыли на месте. В таких метаниях прошел час, другой. Даша подошла к сияющему чистотой окну, взглянула вниз, на окружающий клинику парк, ровные, посыпанные песком тропинки, по которым неспешно прогуливались люди — то ли пациенты, то ли просто отдыхающие.

— Прекрасный вид, правда?

Даша вздрогнула от неожиданности и обернулась: в дверях стоял Рэм Петрович — усталый, но спокойный и улыбающийся. На нем был хирургический костюм, на шее болталась маска — видно, профессор прошел в кабинет прямо из операционной.

— Все хорошо, Дашенька, — произнес он, встретив молящий, полный надежды взгляд девушки. — Операция прошла успешно.

— Можно к нему?

Даша почувствовала, как глаза наполняются слезами, но уже ничего не могла с этим поделать: накопившееся напряжение требовало выхода.

— Он сейчас спит. — Рэм Петрович взял девушку под руку, усадил на диван. — Ну хватит, хватит, милая. Все закончилось.

Даша судорожно рылась в сумке в поисках салфеток. Профессор галантно подал ей белоснежный шелковый носовой платок.

— Успокаивайтесь, а я пока схожу переоденусь.

Он вышел и вскоре вернулся уже в безупречном деловом костюме.

— А не перекусить ли нам, а, Дашенька? Обязательно надо перекусить!

Он подошел к столу, нажал на кнопку селектора.

— Оля, сообрази нам что-нибудь… — Рэм Петрович выразительно помахал рукой, словно неведомая Оля могла увидеть его жест.

Очевидно, служащие клиники привыкли понимать не только жесты, но и интонации профессора: спустя несколько минут в кабинет впорхнула уже знакомая Даше медсестра с подносом в руках и принялась расставлять на столе кофейник, чашки и тарелки с закусками.

— Угощайтесь, — радушно предложил Рэм Петрович. — И, пожалуй, нам с вами сейчас это необходимо…

Он достал из шкафа изящный хрустальный графин и два широких бокала. Увидев коньяк, Даша попыталась было отказаться.

— Не считайте меня чудовищем, способным спаивать ребенка, — рассмеялся профессор, плеснув на дно бокала совсем немного. — Это Реми Мартен, Луи Тринадцатый — божественный напиток. Он успокоит вас и придаст сил.

Даша поднесла к губам бокал, вдохнула насыщенный аромат, пригубила, и ей действительно показалось, что медленно разливающееся по телу приятное тепло освежает и успокаивает.

— А ведь я заочно знаком с вами, Дашенька, — говорил между тем Рэм Петрович, придвигая девушке тарелки с сыром, икрой и пирожными. — Да-да, наслышан…

Стараясь разрядить напряжение, профессор нарочно не упоминал о случившемся, развлекая девушку беседой:

— Денис о вас на днях рассказывал. Нет, ничего такого, не подумайте… Но у него нет секретов от нас с матерью. Он воспитан в доверии. Единственный ребенок, знаете ли. Нас немного беспокоила эта его дружба с Яной.

— А почему? — искренне удивилась Даша.

— Нет, мы с женой ничего не имеем против Яны. Она часто бывала у нас. Очаровательная, очень милая девушка. Дело в самом Денисе: он как-то легкомысленно относился к Яне. Мне это не нравилось. Возможно, я излишне требователен к сыну, но считаю, что мужчина должен отвечать за свои поступки. И за женщину, которая рядом с ним. А вот о вас он говорил совершенно по-другому, Даша. Восхищался вашими рисунками, познаниями в искусстве… Он искренне увлечен, поверьте…

Тепло коньяка, уют кабинета, мягкий баритон Рэма Петровича и его доброжелательный взгляд словно стирали из души все переживания этого сумасшедшего дня, утешали, убаюкивали… Борясь с дремотой, девушка слушала профессора:

— …операция прошла удачно. Кстати, это наша семейная клиника. Я открыл ее десять лет назад, и здесь работают лучшие врачи города. Но за эти годы многое изменилось. Я занялся государственной службой. Сейчас клиникой управляет моя жена. Вы скоро с нею познакомитесь. Я еще не сообщил ей о случившемся с Денисом. Даже не знаю, как об этом сказать. Анастасия — разумная женщина, но только не тогда, когда речь идет о ее ребенке…

Голос профессора обволакивал, звучал плавно и успокаивающе. Вдруг Рэм Петрович подался вперед, требовательно заглянул ей в глаза и жестко произнес:

— Вы видели того, кто это сделал?

— Нет, — вздрогнув от неожиданности, ответила Даша, — на нем был капюшон, и я не разглядела лица.

Еще несколько мгновений профессор продолжал сверлить ее взглядом, будто пытался по глазам определить правдивость ответа. Потом устало потер ладонями лицо, вздохнул:

— Простите, Дашенька. Сорвался. Дениса ранили заточкой. Знаете, что это такое? Оружие бандитов. Тот человек воткнул ему в левый бок шило и обломал рукоять, оставив кусок металла в ране.

— Как это? — поразилась девушка.

— Очевидно, она была заранее подпилена. Денису несказанно повезло: ударь убийца сантиметром выше, и спасти его было бы невозможно. Понимаете, я — не последний человек в городе, и у меня немало врагов. Возможно, кто-то решил таким образом со мной поквитаться. Конечно, я разберусь в этом, но мне требуется время. Поэтому прошу вас: не говорите никому о случившемся. И не будем впутывать сюда милицию.

Девушку несколько задели эти слова: что же получается, репутация ему важнее, чем единственный сын? Но Рэм Петрович пояснил:

— Прежде всего я забочусь о безопасности Дениса. Поверьте, Даша: так будет лучше.

Голос его звучал столь убедительно, что Даша согласилась, пообещав никому ничего не рассказывать.

— А теперь езжайте домой, Дашенька. Время позднее, Денис все равно еще долго будет приходить в себя, а вам надо отдохнуть, — сказал профессор. — Я отправлю с вами водителя.

Девушка взглянула на часы и удивилась: десять часов. Теперь время летело стремительным потоком, и она не заметила, как наступил вечер.

Сидя в машине, Даша вспоминала разговор с отцом Дениса. Ей было немного совестно, как будто она слукавила, обманула профессора. Но девушка отдавала себе отчет: лучше промолчать, чем высказаться необдуманно, тем самым рискуя подставить под удар невиновного. Ведь она и правда не видела лица преступника. Она снова и снова прокручивала в памяти момент нападения, пыталась припомнить все детали: стремительные и одновременно плавные движения убийцы, его рост, телосложение, поворот головы… Этот человек был очень похож на новичка, Ивана Таркова.

Длинной стрелой тянется через Владивосток главная улица Светланская, по обеим сторонам которой ровными рядами стоят дорогие магазины, уютные кафе и ресторанчики, отреставрированные здания постройки начала прошлого века. Но свернув в арку одного из нарядных домов, можно открыть для себя другой центр города, его изнанку. Сергею это всегда напоминало переход в другой мир. Здесь время застыло, и ничего никогда не меняется, здесь начинается Миллионка, с ее обшарпанными приземистыми домами из коричневого и серого кирпича, деревянными гнилыми лестницами, последними коммуналками и странной, неповторимой атмосферой старости.

Когда-то тут был китайский квартал — крошечные квартирки-соты, разделенные тонкими перегородками. Опиекурильни, публичные дома, лавки скупщиков краденого и подпольные игорные заведения. Не каждый рисковал заходить сюда после наступления темноты — можно было и не вернуться. В тридцать седьмом китайцев выселили, а Миллионка осталась. И существует до сих пор. Трехэтажные дома, опоясанные наружными галереями с проржавевшими коваными перилами, двухэтажные — с разнокалиберными балкончиками и деревянными надстройками на крышах. Соединяющие все это переулки-переходы, узкие, как тропинки, то ныряющие вниз, то вдруг выводящие на крышу следующего дома. Лестнички, карнизы, неожиданные тупики — все это образует настоящий лабиринт, в котором, кажется, заблудилось само время…

Здесь до сих пор живут люди. На галереях полощется под ветром белье, скрипят, грозя развалиться под ногами обитателей, старые лестницы. Теперь на Миллионке, рядом с доживающими свой век стариками, селится богема. В дряхлых домишках устраивают мастерские молодые художники, открывают студии фотографы. А еще тут почему-то очень много кошек — наверное, им нравятся укромные уголки старого квартала. Они шныряют по бесконечным закоулкам, греются на солнце и орут по весне на полуразрушенных крышах, чувствуя себя полноправными хозяевами этого странного мирка.

И все же, все же… Сергей никому не рекомендовал бы заходить ночью на кривые улочки Миллионки.

Эта девочка на свою беду зашла. А скорее всего, ее привезли, чтобы убить вот здесь, в узком проулке между двумя глухими стенами домов… Сергей приехал сюда утром, едва рассвело. Сам ни за что не отыскал бы нужный угол в хитросплетении переходов, поэтому взял с собой Вовку. Друг поворчал для приличия, но к месту преступления провел. В проулке милиция уже прошерстила каждый квадратный сантиметр, глупо было бы надеяться после них найти что-нибудь важное. Но Сергей все равно стоял и смотрел на мерзлую землю и представлял себе лежащую на ней девушку.

— Что ты хочешь увидеть? — в который раз уже спросил Вовка.

Сергей неопределенно помотал головой:

— Володь, что там вообще, по этой девчонке?

— Оссеяну Марика, восемнадцать лет. Ушла в клуб и не вернулась.

— Какой клуб?

— «DSB». Девочка была готкой, пошла с друзьями на вечеринку готик-металл. Несмотря на дурацкий прикид, она из небедной семьи, да и родители со связями. Тревогу подняли с самого утра. А вечером ее нашли художники граффити. Они тут неподалеку стену размалевывали, провозились дотемна, потом посидели у друга в студии, попили пивка. Стали выбираться, ну и наткнулись…

— Получается…

— Ни хрена, факофф, не получается! — злобно рявкнул Вовка. — То есть хрень как раз и получается. Пока мы с бомжом воевали, девчонка была еще жива.

Сергей ничуть не удивился: он давно уже не верил, что старик — убийца.

— Как со свидетелями?

— Такая же, факофф, безнадега, как и в прошлый раз. Никто ничего не помнит, а в клубном компе очень вовремя жесткий диск загнулся. Такие дела. — Вовка набычился и с горечью признался: — Начальство рвет и мечет, весь отдел на ковер таскали. Журналюги панику разводят, а сверху давят. Говорят, из Москвы уже звонили, вдули по первое число. Приказано бросить все силы на раскрытие преступления. Как будто у нас этих сил немерено!

— А художников проверили?

— Проверили. У всех, как назло, алиби. В Уссурийске они все были в ту ночь. И есть, кому подтвердить. И местные, факофф, конечно, ничего не слышали и не видели. Окна-то сюда не выходят! — Вовка досадливо пнул обшарпанную стену.

— Опять ни одной зацепки…

— Есть одна, — оживился друг. — На пальце у девчонки огромная серебряная печатка. Череп, такой… с зубами. Видать, она сопротивлялась, дралась. И преступника поранила. На кольце осталась кровь и фрагменты кожи. Хотя бы будет, по чему идентифицировать, если поймаем урода.

Девушка сопротивлялась маньяку. И выражение лица… вот что не давало Сергею покоя. У Алисы лицо было умиротворенное, улыбающееся. А у этой девчонки — искаженное ужасом.

— Пора мне, Серега, — сказал друг. — Сейчас на летучке люлей получу, и вперед, к новым свершениям, факофф.

Вдвоем они выбрались из трущоб на Светланскую. Но Вовка наотрез отказался от предложения Сергея подвезти:

— Мне еще зайти кое-куда нужно, в магазин забежать, и все такое…

Сергей кивнул. Друг не хотел, чтобы их видели вместе. Наверное, Свириденко уже провела с ним предупредительную беседу.

Вовка торопливо попрощался и быстро ушел. Сергей постоял немного возле субарика — садиться в машину не хотелось. Его тянуло назад, на улочки Миллионки, как будто там осталось что-то важное, чего он не заметил, но обязательно должен найти. Он не стал бороться с собой и вернулся к месту преступления.

В который раз осмотревшись, удивился шуткам подсознания: ничего странного или необычного. Проулок как проулок — холодный, грязный и пустой. Мерзлая лысая земля без единой травинки, зато покрытая давним, слипшимся в плотный слой мусором, растрескавшийся, некогда рыжий, а сейчас черный то ли от старости, то ли от копоти давнего пожара, кирпич стен. Сергей задрал голову, всмотрелся в ветхие деревянные надстройки на крышах домов и огибающие их ржавые водосточные трубы. И там ничего не увидел. Прошагал из конца в конец проулка, развернулся, пошел обратно. Остановился на середине. Ничего и никого. Кроме черной кошки, которая, совершенно не боясь человека, медленно и вальяжно прогуливалась вдоль стены дома. Немного понаблюдав за нею, Сергей отвернулся. «Пора идти, — подумал он, — нет здесь ничего».

— Смертью пахнет… — прошептали за спиной.

Он резко обернулся. Кошки уже не было. А была сгорбленная старуха, такая дряхлая, что выглядела ровесницей Миллионки. Седые непокрытые космы паклей свисали вокруг худого лица. Крупный крючковатый нос, маленькие, глубоко посаженные тусклые глазки и склоненная набок голова делали бабку похожей на старую больную ворону. Наряжена она была на манер капусты: несколько выглядывающих одна из-под другой разноцветных юбок, спортивная куртка, поверх нее — щегольская жилетка, отороченная по вороту облезлым мехом. На плечах лежала цветастая шаль. На скрюченных артритом руках красовались водительские кожаные перчатки без пальцев.

— Смертью пахнет, — громко повторила старуха неожиданно сильным, басовитым голосом. — Умерла девка-то…

— Вы что-то видели, бабушка? — осторожно спросил Сергей.

Он боялся поверить такой удаче: нашлась свидетельница преступления! Правильно боялся.

— Почему видела? Я и сейчас ее вижу, — заявила бабка, подходя ближе.

От нее пахло пряными специями, плесенью и тленом.

— Вот же она лежит. — Старуха ткнула корявым пальцем себе под ноги. — Че-о-о-о-рная… и одежа на ней черная. И волосы черные, и кожа смуглая. Только душа светлая, ходит вокруг, плачет, мается. А девка лежит. Голова закинута, горло разорвано. Лицо-то скривила… в страхе померла. Видела она, видела. Другие тоже видели, да не поняли. А эта сильная была, наша… Потому и поняла, и дралась даже. Да поздно. Не сразу освободилась душенька, а когда освободилась, уж поздно было.

Опять сумасшедшая. Не много ли их вокруг этого дела? Тем не менее Сергей внимательно слушал старуху. Может, та и была не в себе, но совершенно точно описывала жертву. Значит, свидетельница. Но как такую опрашивать? Слово правды — три слова бреда. Он честно пытался вычленить из потока бессмыслицы крупицы информации.

— Много смертей. Еще больше будет. Он во вкус вошел, Зверь-то. А ты его не ищи. Все равно не найдешь. Ты вон какой: плечи широкие, лицо доброе, глаза светлые. Красивый… другую встретишь. А ту отпусти, красивый. Беду накликаешь.

— Какую беду?

— Охо-хо… — вздохнула бабка, и ее глаза вдруг молодо блеснули. — Что было, что будет, чем дело кончится, чем сердце успокоится… Пойду я, красивый. Пойду себе потихоньку.

Шагнула назад — и растворилась в облаке невесть откуда набежавшего серого тумана. А на ее месте материализовалась черная кошка. Сидела, прищурив на Сергея наглые зеленые зенки. Все это напоминало сон — не кошмарный, но неприятный, вязкий, из которого хочется вырваться, да никак: затягивает, точно в болото.

— Ну бабка, фокусница… — пробормотал Сергей, изо всех сил борясь с ирреальностью происходящего. — Погоди…

Он шагнул туда, где исчезла старуха. Кошка подскочила, выгнула спину, хищно раззявила пасть и зашипела, показывая маленькие острые зубы.

— Пошла вон! Я тебя!

Сергей замахнулся, кошка вдруг успокоилась, развернулась и грациозно пошла впереди, время от времени оглядываясь, будто желала удостовериться, что он идет следом. Решив принять правила этой непонятной игры, Сергей спокойно шагал за животным.

Поплутав по переулкам, кошка шмыгнула в распахнутую неказистую дверь, над которой висела потертая вывеска: «Гадания по руке, кофейной гуще, предсказание будущего, снятие порчи». Сергей тоже вошел и оказался в небольшом коридорчике, заваленном горами пыльного хлама. Отсюда вела только одна дверь, обитая подранным дерматином. Она была приоткрыта. Сергей толкнул и остановился на пороге небольшой комнаты.

Плотно задернутые шторы почти не пропускали дневной свет. Здесь царил полумрак, в котором загадочно светились желтые, зеленые, серые кошачьи глаза. Кошки были повсюду: восседали на продавленной кровати, на покрытом вязаной скатертью круглом столе, выглядывали из-за шкафа, наблюдали за Сергеем с высокого комода. В спертом воздухе смешалось множество запахов: острая кошачья вонь, пыль, плесень, специи. К этому букету добавлялся аромат благовоний, горевших в курильнице на столе. Но ни перец, ни сандал, ни даже кошачья моча не могли заглушить сладковатого душка тления.

Старуха сидела в кресле-качалке лицом к занавешенному окну. Поверх высокой гнутой спинки был виден только пучок седых волос.

— Зачем пришел, красивый? — не оборачиваясь, спросила она. — Или хочешь, чтоб старая Глаша тебе погадала?

Сергей молчал, надеясь, что на бабку снова нападет говорливость и она скажет что-то такое, за что можно будет уцепиться и начать расспросы. Но Глаша не торопилась поддерживать беседу, тихо напевала себе под нос. Сергей продолжал разглядывать комнату. На стенах, оклеенных даже не выцветшими, а уже пожелтевшими обоями, висели дешевые бледные репродукции, засиженные мухами, обтрепанный коврик с вышитыми лебедями у пруда. Потертая, некогда черная растрескавшаяся гитара на широкой ленте. Старинное зеркало с помутневшей амальгамой в бронзовой раме. И — ярким всполохом — большая картина: на фоне темного неба, подсвеченного заревом костров, пляшет красивая молодая женщина в алом платье. Развевается широкая юбка, перехваченная вместо пояса пестрой шалью, длинные черные кудри выбиваются из-под алой косынки, поблескивают многочисленные браслеты на гибких руках. Алое на черном, черное на алом… в лице девушки, во всем портрете — первобытная, звериная страсть и сила.

— Нравится, красивый? — Старуха безошибочно угадала, чем занято внимание Сергея. — Когда-то и баба Глаша была молодой, когда-то ходила с табором по миру, у костра плясала, песни пела.

— Это… вы? — изумился Сергей, в сознании которого образ юной красавицы никак не хотел монтироваться с действительностью в лице старухи.

— Я. Много покочевала. Потом ушла, осела. Не хотела больше ИМ служить.

— Кому им, бабушка?

— Им… все цыгане им служат. Только многие о том и не догадываются. Не все их видят, только посвященные, малые дети и блаженные. А знают бароны да подручные. Я была женой барона, потому тоже знала.

— И как вы служили? — спросил Сергей, отчаявшись узнать, кто такие загадочные «они».

— Как положено, так и служила. В том беда нашего народа. Проклятие Сары Кали. Это мы привели ИХ к людям и за это обречены вечно служить ИМ.

Старуха все глубже погружалась в непонятные легенды, и Сергей попытался вернуть ее к реальности:

— Скажите, бабушка Глафира, вы видели, как убивали ту девушку?

— Видела, красивый. Я видела много убитых девушек. Тебе про какую рассказать?

Сергей глубоко вдохнул, призывая себя к терпению:

— Про ту, которую позапрошлой ночью убили. На Миллионке. Помните?

— Помню. Наша девочка, сильная. Видела, да не сумела спастись…

Цыганка вернулась к тому, с чего начала, слово в слово повторяя уже сказанный бред. Сергей попытался зайти с другого конца, разомкнуть круг:

— Бабушка Глафира, погадайте мне. Я вам хорошо заплачу.

— Не-э-эт, — хрипло рассмеялась она. — Как ни золоти гадалке ручку, судьбу не купишь. Уходи, красивый. Уходи и забудь обо всем, пока не поздно.

— Но…

Тихо приговаривая, старуха принялась раскачиваться в кресле, которое вторило ей мерным скрипом:

— По ночам приходит страх… — скрип-скрип… — Что-то бродит в зеркалах… — скрип-скрип… — Дети ночи, дети тьмы… — скрип-скрип… — Вам до гроба служим мы… — скрип-скрип…

Монотонное бормотание, незамысловатые слова, похожие на детскую считалку и стон рассохшегося дерева опять погружали сознание в подобие сна, одновременно навевая безотчетный ужас. Казалось, с каждым словом стишка приближается что-то неотвратимое, непонятное и оттого еще более жуткое. Разозлившись в первую очередь на себя, Сергей с силой вырвался из холодной полудремы, решительно подошел к бабке и развернул кресло:

— Хватит! Расскажите, что видели!

Старуха, ничуть не возмутившись такой бесцеремонностью, уставилась ему в лицо. Черные бусины птичьих глаз потускнели, нижняя челюсть мелко затряслась, и без того морщинистое лицо съежилось в испуганной гримасе. Дрожа, бабка размахивала руками, указывая на что-то, видимое ей одной:

— Мертвые… мертвые вокруг тебя… они идут… близко уже… спаси и сохрани, Сара Кали!

Глафира резво, как молодая, соскочила с кресла, подбежала к комоду и принялась рыться в ящиках. Вскоре вернулась, сунула в руки Сергею небольшой узкий сверток из черного бархата:

— Вот! Возьми. Только уходи и не приходи больше. Не хочу, чтобы мулло нашли меня через тебя. Уходи.

Она снова опустилась в кресло, отвернулась и застыла, неотрывно глядя в занавешенное окно.

«Черт, придется оставить бабку в покое. А то еще кондратий хватит», — подумал Сергей, машинально опуская сверток в карман. Громко поблагодарил за подарок и, не дождавшись ответа, двинулся к двери.

— В доме обязательно должна жить кошка. Она чувствует приближение мулло. Следи за кошкой! — донеслось до него на прощание.

«Сюр какой-то, — думал Сергей, выбираясь из узких переулков, — хватит с меня на сегодня чудес Миллионки». Усевшись в машину, он достал из кармана сверток, откинул ткань: на черном бархате покоился небольшой кинжал. «Нет, — поправил сам себя Сергей, — скорее, это стилет». Длиной не более тридцати сантиметров, с прямой крестовиной, тонким трехгранным клинком, он выглядел одновременно изящно и угрожающе. Судя по черноте, покрывавшей резную рукоять, и тусклому клинку, стилет был серебряным. Хотя Сергей мог и ошибаться. Но вещь явно была старинная и, наверное, стоила немалых денег. «Получается, ограбил старушку, — расстроился Сергей, — она ж не в себе была, когда отдавала». Но при мысли о том, что придется вернуться в странный дом и снова выслушивать бредни сумасшедшей, его передернуло. «Завтра приеду и отдам, — решил он, опуская стилет в карман куртки. — К тому времени, может, и бабка в себя придет, получится ее разговорить».

Он и не подумал сообщить о новой свидетельнице в милицию. Старуха могла испугаться и вообще отказаться разговаривать. Сергей не хотел в этом признаваться даже себе, но та мистическая чушь, которую несла цыганка, оставила на душе неприятный осадок. Было тревожно и тоскливо, как будто одолевали неясные предчувствия. Он мысленно приказал себе не раскисать и не поддаваться мистической атмосфере, сгущавшейся вокруг этого дела. Старуха, бомж, отставной опер Николай Григорьевич — все они утверждали, что убийства совершены каким-то сверхъестественным существом или существами. «А еще все они чокнутые», — зло усмехнулся Сергей. И бомж ведь тоже предполагаемый свидетель убийства! Вовка говорил, его так и не смогли толком допросить.

Сергей позвонил другу. Ему повезло: Вовка был «в поле», поэтому мог говорить.

— Отпустили бомжа, — угрюмо произнес он, приправив заявление заковыристым матерком. — Сегодня утром отпустили. И не спрашивай меня почему! Высокое начальство приехало и разоралось. Мол, у вас по подозрению сидят невиновные, а в это время настоящий маньяк продолжает убивать. Выпустили сразу же.

— Но он же свидетель!

— А чем это подтверждается? Старик невменяемый, показаний от него не дождешься. Молится да про чертей рассказывает.

— Хорошо, но у него был крестик Алисы.

— Говорит, что нашел рядом с трупом. Что взять с сумасшедшего? Остальные вещи нам отыскать не удалось. Доказательств о том, что он обобрал тело и сдал краденое, нет.

— А экспертиза на невменяемость?

— Кому она, факофф, нужна, если он уже не подозреваемый? В общем, турнули его из изолятора.

Плохо. Очень плохо. Или… нет? Теперь можно будет разыскать бомжа и потолковать с ним. Денег предложить, бутылку. Вдруг да расскажет чего. Сергей был почти уверен, что старик вернется в тот же заброшенный дом на Маяке. Зима на носу, с жильем у бездомных плохо, все теплые местечки заняты. А там у него вещи какие-то остались. Так что днем бомж, возможно, походит по городу, а к вечеру отправится на ночлег в свое логово.

— Ты представляешь, — говорил между тем Вовка, — наш экспертный отдел на ушах стоит. Сказано же бросить все силы. Вот они и бросили. Всем составом корпели над анализами крови и кожи с кольца девчонки. Сделали заключение. И вот какая штука: выяснилось, что кровь принадлежит животному.

— Опять?

— Ага. Только на этот раз эксперты мнутся. Говорят, ни фига не собака это. А что за зверь — не могут определить. Да, а кожа с того же кольца вроде человеческая.

Это уже не укладывалось ни в какие рамки.

— Напортачили что-то твои эксперты.

— Может быть, — легко согласился Вовка. — Теперь повторный анализ делают. Ладно, я уже на месте. Будут новости — перезвоню.

Несмотря на то что до конца отпуска оставалось еще три недели, Сергей поехал на работу. Возникла у него одна идея…

Проходя мимо отдела кредитования, он увидел за столом Алисы незнакомую молодую женщину. Сердце болезненно сжалось. Сидевшая рядом с новым менеджером сотрудница, поймав его взгляд, кивнула в знак приветствия и виновато улыбнулась.

Сергей зашел в отдел безопасности, поздоровался.

— Решили выйти пораньше? — спросил начальник. — Можем устроить. Работы много, ребята зашиваются. А вам, возможно, на пользу пойдет.

— Нет, я так, проведать, — отговорился Сергей.

Он немного посидел с ребятами, попил кофе, поговорил. Дождавшись момента, когда Михаил Александрович выйдет, включил компьютер, быстро отыскал папку с нужным личным делом, взглянул на указанные в ней телефоны.

Спустя час Сергей вышел из банка и отправился домой. Мурза пушистым комком подкатился к ногам, жалобно заорал. Даша еще не пришла с учебы. Сергей позвонил сестре.

— Я в библиотеке, — сказала она, — буду ближе к вечеру.

— Дашка, только вернись дотемна.

Происходящее в городе заставляло нервничать за сестру. Сергей изо всех сил старался не показывать этого, сдерживался, чтобы не контролировать каждый шаг Даши. На самом деле больше всего ему хотелось запереть сестренку дома и никуда не выпускать, ну или хотя бы ежедневно возить ее в универ и обратно. Но такое пристальное внимание вряд ли понравилось бы самостоятельной и несколько замкнутой девушке. Скорее, она могла расценить его как недоверие со стороны брата. Вот Сергей и ограничивался периодическими звонками по телефону и превентивными мерами в виде лекций о криминальной обстановке в городе.

Даша вернулась, как и обещала, до темноты. Как всегда, при виде сестры на сердце отлегло.

Под вечер позвонил Вовка:

— Из лаборатории пришли результаты повторного анализа. Все то же. Кожа человека, кровь — неизвестного науке животного.

— Вов, а если независимых экспертов подключить? Во Владивостоке есть серьезные ученые.

— Как ты это себе, факофф, представляешь? — фыркнул друг. — Такие анализы серьезных денег стоят. Кто их выделит, бюджет, что ли? Да и потом, результаты независимой экспертизы не считаются доказательством в суде, если помнишь.

— Зато будете знать, куда двигаться и какого зверя искать.

— Все равно денег никто не даст, так что и говорить не о чем, — обрубил Вовка.

— А если я договорюсь с генетиками, чтобы сделали экспертизу бесплатно?

— Серега! Ты перестал бы уже лезть в это дело, а? Я все понимаю, но это уже перебор. Как я должен со Свириденко объясняться?

— Скажешь, что это твои знакомые.

Вовка замолчал и сердито сопел в трубку, очевидно, прикидывая, поверит ему следователь или нет. Наконец пробурчал:

— Ладно, договаривайся со своими генетиками. Там посмотрим. — И бросил трубку.

Сергей набрал номер, ради которого и ездил сегодня на работу.

Два года назад в банк обратился за кредитом ученый-генетик. Тридцатилетний доктор наук, устав получать копейки в разваливающемся НИИ, собрал группу молодых амбициозных ученых и врачей и открыл клинику под названием «Доктор Силантьев. Центр здоровья и красоты». Денег у доктора не было, зато имелось умение работать и способность рисковать. Он явился в банк с готовым бизнес-планом, предложил в качестве обеспечения свою квартиру и квартиры персонала. Проверкой его благонадежности занимался Сергей. Кредит Силантьеву все же дали и не ошиблись. У генетика оказалась недюжинная деловая хватка. Он сделал ставку на новомодные течения в медицине. Главным направлением центра было составление индивидуальных диет по геному человека. Еще здесь определяли отцовство, генетическую совместимость супружеских пар, склонность к наследственным заболеваниям. Услуги были дорогими, но пользовались спросом. Постепенно дела клиники пошли в гору. Теперь уже в центре могли себе позволить не только составлять диеты, но и вести научные разработки. Силантьев выплатил кредит и взял новый, на развитие. Приезжая в банк, он не уставал повторять: «Если понадобятся какие-нибудь исследования по нашей части, обращайтесь. Для ваших работников проведем бесплатно».

Вот к нему-то и обратился Сергей. Изложил проблему в общих чертах, не вдаваясь в подробности.

— Пусть привозят материал, — тут же заинтересовался Силантьев. — Сделаю все, что могу. А могу я многое.

Сергей поблагодарил, перезвонил Вовке, сказать, что договорился с экспертом.

— Я тоже со Свириденко перетер, — сообщил друг. — Она покочевряжилась, но согласилась. Сверху слишком давят, сейчас не до политесов.

Сергей продиктовал Вовке телефон Силантьева и посмотрел на часы. Девять. Пора было наведаться на Маяк. Наверняка бомж уже вернулся и устроился на ночлег. Ноябрьская погода не располагает к долгим прогулкам под открытым небом.

Желтый свет фар взрезал ночную темноту и увязал в густой дымке. «Откуда только вылезает? — досадливо думал Сергей. — Вроде бы уже холодно, а все туман…»

Маяк тонул в кисельном облаке, которое не в силах был разогнать даже дувший с моря ветер. Дымка клубилась над водой, выползала на мыс, делая его загадочным и неузнаваемым, скрывая и старый дом и тропинку к нему. В прошлый раз берег казался огромным, уводящим в бесконечность, сейчас почему-то создавалось впечатление закрытого пространства и липкой, опасной тесноты. Сергей вышел из машины, включил фонарик и окунулся в туман.

А вот дом не изменился, как и в прошлый раз, встретил его мусорной вонью, крысиным шуршанием и скрипом половиц. Только собаки не было. Сергей поднялся на второй этаж и прислушался: из комнаты, где жил бомж, раздавался тихий храп. Хозяин был на месте.

Свет фонарика выхватил из темноты кучу тряпья в углу и скрюченного старика. Он сидел с закрытыми глазами, облокотившись на стену и схватившись за живот. На коленях у него лежал какой-то странный поблескивающий клубок. К запахам испражнений и помойки примешивался еще один — протухшего мяса. Сергей подошел ближе, вгляделся: между пальцами бомжа сочилась кровь. То, что издали казалось непонятным клубком, было кишками, вывалившимися из разверстой раны на животе. Нож, которым его изуродовали, лежал тут же.

Бомж с трудом открыл глаза, страдающие, мутные, как у больного животного. Сергей достал мобильник:

— Потерпи, дед. Сейчас «скорую» вызову.

— Не… надо… — едва слышно проговорил старик. — Поздно… мне… Ты слушай… это я… золото у нее взял…

— Кто тебя так? — спросил Сергей, наклоняясь над ним и стараясь не вдыхать тяжелую вонь.

Из беззубого рта вырвался мучительный предсмертный хрип. Собравшись с силами, бомж прошептал:

— Сам я… сам себя… — И, дернувшись, почти беззвучно добавил: — Он пришел за мной… зверь…

Агония была короткой. Спустя несколько секунд старик умер.

Из истории рода делла Торре

Милан, год 1180 от Рождества Христова

В маленькой таверне пахло дешевым прокисшим вином, подтухшей рыбьей требухой и немытыми телами. Как и всегда по вечерам, здесь было людно: обмывали выручку мелкие торговцы, судачили за стаканом усталые ремесленники и слуги из близлежащих домов, отдыхали сдавшие караул стражники. В одном углу тихо сидела компания пропивающих заработанную мелочь нищих, в другом хихикала стайка вышедших на ночной промысел блудниц.

Над очагом жарился свиной окорок. Янтарные капли стекали по подпаленной шкуре, падали в огонь, добавляя к душному воздуху таверны запах горящего жира. Толстый неопрятный хозяин поворачивал вертел, успевая разливать вино для посетителей, но все внимание его было поглощено беседой с Луиджи, который устроился возле стойки, покрытой многолетним слоем грязи.

— Ох-ох, беда за бедой на дом делла Торре рушится, — хитро прищурившись, причитал хозяин. — Или проклял кто?..

— Ну как сказать… — Луиджи, довольный таким вниманием, сделал большой глоток из глиняной кружки, солидно отрыгнул и продолжил: — Что до мадонны Ортензии, так она давно водянкой страдала.

— Говорят, раздуло ее так, что не узнать? — наклонившись к гостю, прошептал хозяин.

— Истинная правда, синьор Горголло, с трудом в гроб поместилась болезная, — кивнул Луиджи.

Хозяин осенил себя крестным знамением:

— А граф делла Торре что? Он, говорят, и сам недужен?

— Так и зашелся в рыданиях наш бедный господин, — простодушно ответствовал Луиджи, — так и залился слезами. Думали, все — уйдет следом за госпожой. Но пока, милостью Божьей, еще жив, хотя и очень слаб.

К стойке подходили все новые гости, жадно вслушивались, желая во всех подробностях знать о чужом горе.

— Все придворные разбежались, все слуги, — жаловался Луиджи. — Только мы с Руджеро не покинули несчастного господина. Все на наших плечах: и дом и больной… целый-то день в заботах… вот нынче новых слуг наняли. Может, полегче станет.

— Ай-ай-ай, — вторил синьор Горголло, — времена нынче худые, неспокойные, всюду беда. А слыхали, в городе убийца завелся: то ли разбойник, то ли зверь дикий…

— Нечисть! — припечатывая монету к стойке, твердо произнес худощавый монах в истрепанной, подпоясанной вервием рясе. — Наказание за грехи!

— Так оно и есть, фра Томмазо, так и есть, — поддакнул хозяин, почтительно подвигая монаху большую кружку, доверху налитую вином. — Эй, трава придорожная! — окликнул он блудниц. — Зверь вам, случаем, не встречался? Не страшно промышлять-то?

— Если встретится, мы тебе уж ничего не расскажем, — пьяненько захихикала хорошенькая девушка, совсем еще юная.

— Молчи, Джина, дурная ты девка! — одернула ее полная женщина с бледным, увядающим лицом. — Не приманивай беду… А вам стыдно смеяться, синьор Горголло. Вчера зверь убил Носатую Розину. Истерзал бедняжку так, что взглянуть страшно было. А ведь у нее трое голодных ртов осталось…

— Врата похоти, — икнул монах, — семя вавилонской блудницы. Это за ваши грехи платит Милан…

Захмелев, фра Томмазо разошелся и принялся клеймить погрязших в грехах миланцев. Луиджи, поджав губы, согласно кивал в такт его словам.

— А что достойнейшая мадонна Анджелика? — улучив момент, когда монах, утомившись, припал к кружке, спросил кто-то из гостей. — Как она переносит свое раннее вдовство?

— Заперлась в доме вместе с детьми. Молится, мужа оплакивает, даже в сад не выходит. Уж боимся, как бы и она не слегла, — погрустнел Луиджи.

— Времена, времена… — шептал растроганный синьор Горголло…

В храм Сан-Милан к вечерней мессе стекались горожане. Шли медленно, останавливаясь, чтобы поздороваться с соседями, переговаривались, делились новостями.

— Добрый вечер, синьор Руджеро, — проговорила маленькая опрятная старушка. — Как здоровье графа делла Торре?

— И вам добрый вечер, мона Оттавия, — степенно поклонившись, отвечал чернокнижник. — Милостью Божьей еще жив…

— А что его бедные сыновья?

— Ах, мона Оттавия, — вздохнул Руджеро и, наклонившись к старушке, прошептал: — Только вам, почтенная мона Оттавия, только вам, по секрету… Джачинто и Лучано сбежали из дома и записались в Ломбардскую лигу.

— Как же так? — ужаснулась старушка. — Ведь они еще дети! Какой удар для графа!

— Мой господин — верный сын своей республики, — утирая глаза, произнес колдун, — он гордится сыновьями и сожалеет лишь о том, что не может быть рядом с ними в эти трудные для Милана дни.

— Какое сердце! — прослезилась набожная женщина. — Я буду молить Господа о том, чтобы не оставил своею милостью семью делла Торре. Наверное, и фра Никколо день и ночь молится о том же?

— Молится, мона Оттавия, но не здесь. Горе семьи так тронуло его, что он отправился в паломничество по святым местам…

— Прекрасные люди, храни их Господь, — пробормотала старушка и заторопилась к товаркам, чтобы поделиться свежими новостями о семье делла Торре…

Молитвы моны Оттавии и остальных миланцев были услышаны: граф Паоло делла Торре все же выжил, нашел в себе силы справиться и с болезнью, и со столькими несчастьями. Он возвращался к жизни медленно и мучительно. Спустя несколько месяцев граф начал появляться на улицах Милана и в домах знатных горожан. При виде этого бледного после недуга человека окружающие преисполнялись сочувствия к его горю и уважения к его стойкости…

Убедившись, что стараниями Руджеро с Луиджи никто не догадывается об истинной подоплеке случившегося в его доме, Паоло совершенно успокоился. Днем он приводил в порядок дела, едва не пришедшие в упадок за время его болезни, заодно присматривая тех, кто когда-нибудь станет его семьею, вечерами сидел в библиотеке и лаборатории, ночью же потайным ходом выскальзывал на улицу в поисках пищи. Луиджи или Руджеро запирали за графом дверь и терпеливо ожидали, когда он, испачканный кровью, вернется домой. Остальные слуги в это время спокойно спали, не догадываясь о сущности своего господина. И лишь фра Никколо, запертый в подвальной комнате, больше похожей на каменный мешок, чем на человеческое жилище, неустанно молился о том, чтобы Господь остановил стрикса, обрушив на него кары небесные.

Всепоглощающий голод больше не мучил его, для насыщения вполне хватало одного человека за ночь. И Паоло начал находить прелесть в самом процессе охоты. Ловкий, точно зверь, он бесшумно кружил по ночному Милану, долго подыскивал подходящую жертву, выслеживал ее. Выбрав удобный момент, набрасывался сзади, впивался зубами в беззащитную шею и с наслаждением высасывал горячую, дарящую жизнь и силу, кровь.

Так было, пока Паоло не обнаружил в себе удивительную способность. Как-то, привлеченный хорошеньким личиком блудницы, граф, сам не зная зачем, решил заговорить с нею. Едва взглянув в его глаза, услышав его голос, девушка сделалась тихою и покорною. Глядя на Паоло влюбленными глазами, словно грезя во сне, блудница послушно шагнула в узкий переулок, где и нашла свою гибель. С тех пор граф не утруждал себя нападением на жертву, находя особое удовольствие в том, чтобы зачаровать ее взглядом и голосом. Женщины шли за ним, смотрели так, словно ждали неземного блаженства, не замечали чудовищного преображения человека в зверя и сладко стонали, когда клыки пронзали их плоть. Сначала Паоло это даже удивляло, и он обратился за разъяснениями к Руджеро.

— Я полагаю, дело в магическом обаянии, свойственном взгляду стрикса. Дети ночи умеют зачаровывать жертв. И еще в особых жидкостях, которые содержатся в слюне стрикса, — сказал чернокнижник после долгого раздумья. — Ведь человеческая кровь имеет свойство загустевать и засыхать на ране, иначе каждая царапина была бы смертельною. Значит, слюна стрикса должна разжижать кровь. А еще опьянять жертву, дабы она своими криками не привлекла ненужного внимания. Скорее всего, именно опьяняющая жидкость и заставляет женщин грезить перед смертью. Кто знает, может быть, они воображают себя в объятиях любимого.

Второй закон детей ночи: стриксы обладают способностью зачаровывать жертву взглядом, делая ее покорною. Но не все люди поддаются этому магнетизму.

Вскоре Паоло осознал, что мог бы обойтись без охоты ночь, две… даже три. Потребность в крови уменьшалась. Но он не желал отказываться от неповторимого ощущения всемогущества, хищного азарта, которые испытывал, выслеживая и зачаровывая людей. Теперь граф обладал огромною силой, невероятною для человеческого тела, и звериной ловкостью. Он мог взбираться на любые, самые высокие стены, бежать ночь напролет и потом даже не ощутить усталости. Зрение, слух и обоняние обострились: он хорошо видел в темноте, а находясь в доме, мог слышать звук шагов и запах шедшего по улице человека. Осязание, напротив, притупилось, и теперь Паоло почти не ощущал ни жары, ни холода.

Все эти чувства, новые способности, открытия и догадки он описывал в своем трактате. Но как обращать людей в стриксов, Паоло по-прежнему не знал, и это тревожило его. Ведь он должен был преображать род людской во славу Зверя, а заодно и создавать крепкую семью.

Все решил случай. Однажды, пробудившись утром, Паоло послал Луиджи за чернокнижником, желая обсудить с ним предстоящий день. Руджеро за короткое время умудрился стать для графа незаменимым помощником. Он вел списки дел, кропотливо записывал расходы и доходы, подбирал нужные книги, искал хороших слуг, покупал ингредиенты для зелий и просто был интересным, внимательным собеседником. Колдун больше не пытался ни обмануть своего господина, ни просить о превращении в стрикса. И его полезность тоже была одною из причин, по которой граф желал как можно скорее освоить науку обращения. Ведь очередной приступ сердечной болезни мог убить чернокнижника.

— Господин, Руджеро не может подняться к вам, — вернувшись, сказал Луиджи. — Беда, мой господин! Заболел он…

Паоло отправился в комнату колдуна. Едва увидев лицо Руджеро, граф понял: сбылись его опасения. Чернокнижник, лежавший на кровати, даже не нашел сил, чтобы приветствовать своего господина. Лицо его было еще бледнее, чем у самого Паоло, глаза болезненно блестели.

— Руджеро, скажи, где стоит твой лечебный эликсир, — произнес граф, — Луиджи тотчас принесет его тебе.

Из синюшных губ вырвался слабый хрип, и колдун медленно, с трудом проговорил:

— Это не поможет. Я уже выпил столько эликсира, что, боюсь, меня убьет если не болезнь, то лекарство от нее.

— Добрый наш господин! — возопил Луиджи, который был очень привязан к чернокнижнику, считая его своим единственным другом, — Спасите Руджеро! Ведь вы обещали, господин!

— Ступай, — твердо сказал ему Паоло. — Ты не должен этого видеть.

Успокоенный слуга удалился, а граф присел на край кровати и задумался. У самого колдуна уже не было сил молить о спасении: его дыхание становилось все прерывистее, а синюшность медленно расползалась от губ по всему лицу. Паоло не испытывал ни жалости, ни сострадания — эти чувства и при человеческой-то жизни были ему чужды. Но он отчетливо понимал, что может лишиться нужного и верного слуги. Граф высоко ценил пытливый ум Руджеро, его преданность и способность много трудиться для достижения цели.

«Что же делать? — билось в сознании. — Как обратить его?» Колдун захрипел и широко раскрыл глаза, в которых читалась мольба о спасении. Паоло вдруг показалось, что тело чернокнижника окутано едва заметной дымкой. Он протер глаза, но облако не исчезло, напротив, еще сгустилось, приобретая неприятный цвет. Грязно-зеленые клубы смешивались с черными, расплывались причудливым узором, напоминавшим пятна лишайника на сырой земле. Дымка льнула к груди Руджеро, колыхалась при каждом вздохе. Ноздри графа нервно раздулись: загадочный туман обрел запах — вернее, тень запаха, едва ощутимую, но оттого не менее отталкивающую. В ней сплетались слабые оттенки плесени и прелых листьев, отдаленные нотки старости и лежалой рыбной требухи. Облако вызывало в Паоло омерзение и одновременно притягивало его, вызывая уверенность: так и должно быть. Он способен видеть то, что недоступно смертным.

Граф вышел из комнаты, остановился в длинном коридоре, огляделся. Возле двери переминался с ноги на ногу растерянный Луиджи, вокруг которого висел пованивающий козлом и мочой коричневый туман. Пробегавшую мимо молоденькую служанку окутывало голубоватое облачко, издававшее нежный аромат ириса. Вторая девушка, несшая поднос с питьем для чернокнижника, была окружена бледно-розовой дымкой с притягательным запахом ванили. Обеих служанок наняли совсем недавно. А вот третья, появившаяся на лестнице, выглядела далеко не так привлекательно в объятиях болотно-зеленого марева, распространявшего гнилостное амбре. Эта девица была похотлива, неразборчива и жадна. Паоло вытянул перед собой руку: его облако было тревожного алого цвета и пахло кровью. Внезапно пришло понимание: он видит и обоняет человеческую сущность. Отголоски души, цвет и запах грехов и добродетели. Граф улыбнулся: это обстоятельство было как нельзя кстати.

Вернувшись в комнату, он увидел, что у колдуна начинается агония. Паоло решился: припал к шее Руджеро и впился в нее зубами, всей темной душою желая, чтобы свершилось преображение. Кровь чернокнижника была невкусной, отдававшей разложением, и граф сумел сделать всего один глоток. Но при этом он вдруг ощутил, как рот наполняется сладким ядом, который стекает с клыков, проникая в кровь Руджеро, превращая его, убивая и даруя новую, бесконечную жизнь…

Чернокнижник в последний раз дернулся и замер, закрыв глаза. Лицо его было счастливым и умиротворенным. Утерев губы, Паоло вышел из комнаты.

Луиджи с надеждой спросил:

— Вы спасли его, господин?

— Будем надеяться, — устало кивнул граф. — На всякий случай перенеси его в подвал, надежно запри и проверяй несколько раз в сутки. Неизвестно, как скоро произойдет обращение.

К вечеру счастливый Луиджи сообщил:

— Проснулся Руджеро. Только вот злой как сам дьявол: рычит и на дверь бросается.

Граф остался спокоен, но в душе ликовал: обращение свершилось! Теперь у него будет клан, а у Хозяина — новые слуги.

— Вот тебе деньги, — сказал Паоло, протягивая слуге позвякивающий мешочек. — Как совсем стемнеет, иди на улицу. Найми трех блудниц и приведи их в подвал. Да только сам не заходи и не забудь быстро захлопнуть за ними двери.

«Трех должно хватить, — рассуждал он про себя, — Руджеро всегда был хил и слабосилен».

Луиджи выполнил приказ. Вернулся из подвала напуганный и трясущийся:

— Уж больно он там лютует, господин!

Под утро Паоло сам отправился навестить чернокнижника. Тот мирно дремал в углу, неподалеку лежали изуродованные трупы женщин. Граф вывел новообращенного стрикса наверх. На следующую ночь Луиджи, вооружившись заступом, закопал в саду тела жертв.

Теперь Паоло охотился не один, его сопровождал Руджеро. Внешность колдуна не изменилась, он лишь сделался чуть бледнее, да на шее с левой стороны остались два округлых белесых шрама от клыков графа. Теперь его окружала красноватая дымка, хотя и не такая яркая, как у самого Паоло. Наблюдая за чернокнижником, Паоло пришел к выводу: несмотря на множество перемен, произошедших в результате обращения, ум Руджеро остался таким же острым и пытливым. Колдун по-прежнему был склонен к науке и даже больше, чем прежде, стремился к познанию. То же Паоло мог сказать и о себе. Приобретя бессмертие, они оба сохранили способности и умения из прошлой жизни. Это облегчало поиск тех, кто должен был присоединиться к новой семье делла Торре.

Граф решил начать с охраны. Важнее всего было обезопасить себя. Что требовалось от тех, кто станет его защищать? Бесстрашие, а еще безоговорочная преданность и способность пожертвовать собою ради господина. Конечно, придется проверять людей, на это уйдет время. Всех, кто охранял его раньше, он убил в ночь перерождения, а новые рыцари еще не заслужили доверия. Он мог полностью доверять лишь Руджеро и Луиджи. Но колдун никогда не был способен к воинскому делу, не разбирался в оружии и был немного трусоват. А вот Луиджи обладал недюжинной физической силой, поистине львиной смелостью и любил подраться. К тому же как-то в порыве откровенности он рассказал графу, что в юности поступил на военную службу, но спустя два года в пылу ссоры зарезал своего товарища, сбежал и прибился к шайке разбойников.

Призвав слугу в богатую оружейную залу, где хранились великолепные доспехи, мечи, щиты, кинжалы, луки и даже цагры, повидавшие Крестовый поход, Паоло спросил его:

— Ты все еще хочешь быть стриксом, мой верный Луиджи?

— Да, господин!

— Хорошо. Но прежде хочу предложить тебе новую службу. Ты возглавишь мою охрану.

— О мой господин! — В порыве благодарности Луиджи опустился на колени.

— Тогда возьми. — Паоло протянул ему меч мавританской работы.

Граф заранее выбрал его в оружейной, для чего пришлось долго перебирать клинки. Меч был средней длины, с рукоятью и полукруглой крестовиной из слоновой кости, искусная резьба на которых изображала переплетенные растения.

— Но, господин! — вскричал слуга, приняв клинок и держа его на вытянутых руках. — Я простолюдин, и мне не позволено владеть оружием знати!

— Скоро твоей родовитости сможет позавидовать любой дворянин, — усмехнулся Паоло, поднимая церемониальный меч, передававшийся из поколения в поколение, и касаясь клинком плеча Луиджи. — Потому что ты станешь членом самой великой семьи. Посвящаю тебя в рыцари клана делла Торре. Будь храбр.

Слуга благоговейно поцеловал подаренный ему меч:

— Я клянусь, мой господин! Благодарю вас! Я всю жизнь мечтал о таком…

— Выбери себе щит и доспех, — сказал граф. — Ты будешь носить цвета семьи делла Торре и повсюду следовать за мною.

Луиджи коротко выдохнул, не веря своему счастью.

Он смотрел на меч так, словно это было самое прекрасное зрелище на свете. В глазах горел восторг, и Паоло понял: он сделал правильный выбор. Этот человек — воин по духу, он любит оружие, как обычные люди любят жизнь. И в благодарность за щедрые дары и доверие Луиджи будет верно служить своему господину.

— Ты должен набрать охрану, — произнес граф.

— Только вот рыцари-то со мною говорить не захотят…

— Ничего, рыцари были и останутся при мне. Позже я займусь ими сам. А ты найди мне головорезов из народа, которые не остановятся ни перед чем и ради бессмертия не побоятся служить самому Зверю. Только пока никто из них не должен знать, что я стрикс.

Луиджи почесал в затылке:

— Добро, господин. Я знаю места, где можно найти таких людей. Проведаю старых друзей…

— Пусть они будут не только сильными, ловкими, но и не самыми уродливыми, — полушутя заметил Паоло. — Возможно, мне придется смотреть на них целую вечность…

Спустя три дня в замок делла Торре стали приходить первые наемники. Граф сам беседовал с каждым из них, уделяя большое внимание их дымке, выбирая тех, у кого она имела как можно более отталкивающий вид и запах, а после отправлял под начало Луиджи. Бывший слуга сжился со своей новой ролью, проникся важностью дела и принялся безжалостно муштровать свежеиспеченных охранников, устраивая им учения и проверки. Прирожденный воин, он был счастлив уже тем, что может просто выполнять свое предназначение.

Между тем по Милану ползли недобрые слухи.

— Мой господин, я считаю, разумнее будет прекратить охоту, — сказал однажды Руджеро, вернувшись с рынка. — Народ начал поговаривать о нечисти, нежити и даже о стриксах. Подеста распорядился усилить ночные дозоры, а начиная с сегодняшней ночи в каждый караул будет входить священник или монах.

Паоло согласился. Он уже знал, что никакая сила детей ночи не справится с молитвой священника. Следовало затаиться хотя бы на время, переждать, пока город успокоится и забудет страшные происшествия.

В тот же день граф купил шесть молодых рабынь, каждую из которых окружал аппетитный флер юности и невинности, провел их в дом потайным ходом и поселил в подвале, приковав каждую цепью к стене. Девушек хорошо кормили, поили дорогим вином, содержали в чистоте. Спали они на теплых подстилках, одеты были в добротные рубахи. Еду и воду для мытья носили в подвал только Луиджи и Руджеро, остальные обитатели замка даже не догадывались о существовании несчастных. Рабыни служили двум стриксам живыми сосудами для крови. Еженощно Паоло со своим помощником спускались в подвал, брали каждый по девушке и насыщались, стараясь не обескровливать их настолько, чтобы это привело к смерти. На следующую ночь брали другую пару, потом — третью. По расчетам стриксов, двое суток были достаточным сроком для восстановления крови. Но спустя месяц — то ли от истощения, то ли от ужаса — все рабыни умерли. Граф тут же купил новых. Это было не так уж дорого и вполне безопасно.

Однажды жарким августовским днем миланцы могли видеть, как мадонна Анджелика, прервав свое добровольное затворничество, покинула унылый дом и отправилась прочь из скованного страхом города в Турин к своему брату Умберто ди Грассио. Юная вдова в траурном одеянии уселась с детьми в паланкин. Четверо сильных рабов подхватили носилки и в окружении шести охранников двинулись прочь от дома делла Торре, чтобы присоединиться в пути к торговому каравану. «Кто же захочет оставаться в таком унынии? Ведь горе гуляет по замку, — нашептывала торговкам молодая служанка. — Да и непристойно это, — ханжески поджав хорошенькие губки, добавляла она, — вдове с вдовцом жить под одной крышей. Пусть наш бедный господин и слаб еще после болезни, но все же он мужчина… Так что улетела кроткая голубка, храни ее Пречистая Дева, и голубят с собою забрала…»

Спустя две недели город потрясла страшная весть: на караван, с которым ехала мадонна Анджелика, напали разбойники. Душегубы не пощадили никого — ни женщин, ни детей…

Постепенно в городе забылись слухи о чудовище, и Милан зажил своей обычной жизнью.

Граф не торопился с созданием клана, памятуя, что впереди у него бесконечная жизнь. Пока он лишь составлял список возможных соратников, изучая их силу и слабости.

Все шло именно так, как задумал Паоло, и лишь одно обстоятельство омрачало его существование. Часто стены дома делла Торре словно давили на него, и сам воздух сгущался вокруг, охватывая графа коконом ужаса. И тогда на душу наваливалась тоска, сердце сжимал страх. Этого не чувствовал никто, кроме самого Паоло и Руджеро. Только стриксы ощущали действие молитвы фра Никколо. Священник по-прежнему оставался пленником в подвале, где его держали на хлебе и воде. Изможденный, прикованный цепями, с кляпом во рту, он не сдавался и молился мысленно. Даже этого хватало, чтобы стриксы ощущали приступы ужаса. Много раз чернокнижник предлагал разделаться с фра Никколо, но граф отказывался. Он считал, что смерть была бы слишком легким исходом для докучливого священника. Паоло задумал обратить упрямца, восторжествовав тем самым над его Богом.

Он не желал признаваться даже самому себе, что его пугает бесконечная вера священника, и, памятуя, как однажды чуть не погиб от молитвы, все откладывал момент обращения. Но когда атмосфера в доме сделалась невыносимой, граф решил действовать. Глубокой ночью, сопровождаемый Луиджи и Руджеро, он спустился в подвал. Фра Никколо, сидевший в углу, даже не пошевелился при их появлении. Он был худ и истощен, истлевшая ряса болталась на нем, подобно мешку, зато его окутывал шлейф, нежно светящийся в темноте, пахнущий дождем и свежескошенной травой. Взглянув в изможденное лицо, Паоло увидел, что глаза священника, полуослепшие от темноты, сохранили фанатичный блеск. Графу сделалось дурно: фра Никколо принялся молиться с удвоенным жаром. Сейчас священник находился под защитой своей веры, и стрикс не мог даже приблизиться к нему.

— Мой господин, позвольте, я отрублю ему голову! — воскликнул Луиджи, заметив, как болезненно искривилось лицо Паоло.

— Нет, не нужно. Просто ударь его так, чтобы он потерял сознание, — ответил граф. — Да смотри не переусердствуй! Он нужен мне живым.

— Тоже мне, ценное добро, жизнь-то его, — едва слышно пробурчал охранник, но приказание выполнил в точности.

Удар могучего кулака свалил фра Никколо с ног. Паоло сразу почувствовал облегчение. Он с опаской подошел к неподвижному телу, склонился над ним и прислушался: сердце билось. Граф вонзил зубы в шею священника, почувствовал, как яд обращения стекает по клыкам, проникая в рану. Кровь показалась ему удивительно вкусной, но он сплюнул, боясь, что она может принести ему вред. Поднявшись в комнаты, тщательно прополоскал рот.

На следующую ночь Паоло со слугами снова пришел в подвал. Фра Никколо по-прежнему неподвижно лежал на полу.

— Луиджи, посмотри, — приказал граф.

Охранник подошел к священнику, приложил руку к его груди:

— Он мертв.

Лицо фра Никколо было искажено агонией, пальцы скрючены, словно от жуткого напряжения. Рана на шее, нанесенная клыками, исчезла без следа, пропала и светящаяся дымка. Священник, боровшийся до последнего вздоха, умер, но даже в смерти сумел победить стрикса.

Мрачнее тучи поднялся граф в свои покои. Всю ночь метался по комнате, как зверь в клетке, под утро же позвал Луиджи и приказал:

— Приведи новую рабыню.

Вскоре охранник втолкнул в опочивальню юную девушку, купленную накануне. Еще не ведавшая, что за судьба ее ждет, но дрожащая от страха перед тем, кто звался ее господином, она жалась к холодной стене, глядя на Паоло полными слез глазами. Она была вывезена из северных земель, где зимы долгие и ледяные, а солнце скупо даже летом, где лижет каменистые берега злое свинцовое море и всегда уныло поет ветер. Торговцы сберегли рабыню для покупателя, сохранив ее девственность и необычную, холодную красоту. Кожа, нетронутая солнцем юга, была бела, как снега ее родины, волосы мягкостью и цветом напоминали степной ковыль, а в глазах словно отражалось серое небо, под которым она выросла.

Граф молча поманил девушку пальцем, и она двинулась вперед. Шла медленно, запинаясь, до боли прикусив бледные губы. Ее окружало облако, легкое и неуловимое, как дымка, что стелется поутру над мокрой от росы травой. Рабыня приблизилась, и Паоло вдохнул ее запах. Ноздри чувственно затрепетали: аромат, исходящий от девушки, был великолепен: родниковая вода, трава и слабый оттенок полыни.

— Ты понимаешь меня? — спросил он.

Беловолосая сжалась, словно ожидая удара, что-то тихо проговорила на своем языке — тягучем, медленном.

— Это хорошо, — одобрительно кивнул граф. — Это позволит соблюсти чистоту эксперимента.

Подойдя к девушке вплотную, он обнял ее, с силой прижал к себе. Несчастная слабо вскрикнула, думая, что этот худощавый черноволосый человек с пресыщенным взглядом собирается надругаться над нею. Но Паоло хотел скверны не для ее плоти, а для ее души.

Медленно, наслаждаясь каждым мгновением, он провел языком по белой шее. Упиваясь ароматом чистой девичьей души, длил предвкушение, оттягивал неизбежное. Верхняя губа задралась, оголяя огромные клыки, на руках выросли острые когти, впились в трепещущее тело рабыни. Терпение давалось ему с трудом, желание выпить девушку до последней капли становилось все сильнее. И все же граф сдержался, напомнил себе, что должен провести опыт. Мысленно призвав способность к обращению, почувствовал, как по клыкам стекает яд — не тот, который заставляет жертву вампира перед смертью испытать наслаждение, а тот, что за день делает из раненой добычи яростного охотника.

Впившись в шею рабыни, Паоло сделал глоток восхитительно чистой, благоухающей, с приятной горчинкой крови. Снова сдержавшись, неохотно оторвался от девушки. Та без чувств опустилась на пол. Вызвав Луиджи, граф отрывисто проговорил:

— В подвал. Да запри отдельно от остальных. — И, не в силах бороться с распаленной страстью, добавил: — Приведи мне другую…

С этой он уже не стал сдерживаться. Набросился, едва она появилась на пороге. Захлебываясь, жадно глотал кровь, терзал зубами податливое тело. Опомнился, лишь поняв, что сжимает в объятиях похолодевший труп.

Минул день. Спустившись в подвал, Паоло нашел обращенную мертвой. Он приказал привести новую девушку и опять попытался прибегнуть к помощи своего дара. Но и эта рабыня умерла. И снова и снова… все они погибали, отравленные ядом обращения.

Убив пятерых, граф смирился с неудачей и погрузился в работу над трактатом. «Обращение принимается душою, — писал он, торопливо скрипя пером по пергаменту. — Лишь тот, кто желает его как жизни, стремится к нему всеми силами ума и сердца, может быть принят в легион Зверя. Душа человека, который не знает о том, что его хотят обратить, или же душа, отторгающая сущность стрикса, не подвержена искажению. Отсюда следует третий закон детей ночи: обратить человека против его воли невозможно».

Назад: Глава 2

Дальше: Глава 4