37

Уже направившийся навстречу гостям генерал-граф Мараншон встретил их на втором рубеже сторожевой охраны.

— Прошу извинить меня, господа! Спешил! Спешил, но дела никак не отпускали. Дворец пуст, но беспокойства с ним ничуть не меньше. Прошу ко мне в кабинет, к свету, а тот тут темень повсюду, я велел не жечь масло понапрасну.

По мере продвижения к кабинету генерал-графа зажженных фонарей на стенах галереи становилось больше. Каспар осматривался. Это была присутственная часть дворца, где располагались отдельные департаменты королевства, оттого и убранство здесь было попроще. Картины на стенах, отражавшие давнишние баталии, чередовались с портретами давно забытых военачальников. Нетрудно было догадаться, что все эти «произведения искусства» сосланы сюда из парадно-публичной части дворца, где появлялись первые лица королевства.

Миновав последнюю пару часовых, Мараншон, Каспар и де Шермон оказались в ярко освещенном и жарко натопленном просторном помещении, которое служило генерал-графу кабинетом.

На самом видном месте, прямо над рабочим столом Мараншона висел большой портрет Анны Астурийской в полный рост. Филипп Бесстрашный Рембург оказался представлен поясным портретом на боковой стене. Из этой расстановки можно было сделать вывод, что Мараншон принадлежал к той части придворных мужского пола, кто был безнадежно влюблен в свою королеву.

— Прошу вас, господа, занимайте места на ваше усмотрение, сейчас принесут чай или шоколад — что сами пожелаете, — сказал генерал-граф, усаживаясь за рабочий стол.

— Однако у вас здесь жарко, — заметил де Шермон, косясь на красные угли в глубине камина. — Ожидаете заморозков, генерал?

— За свою долгую солдатскую жизнь я провел на стылой земле так много ночей, что до сих пор не могу отогреться.

— С вашего позволения, я расстегну мундир, с дороги мне душновато, — сказал де Шермон, расстегивая пуговицы.

— Я тоже, с вашего позволения, — сказал Каспар, садясь в кресло с высокой резной спинкой.

— Итак, судя по тому, что сообщил мне сержант-порученец, король присоединил герцогство Ангулемское?

— Именно так, генерал, — подтвердил де Шермон.

— А что же Ангулемский — сдался или убит?

— Герцог погиб, став жертвой предательства.

— Вот так? И кто же этот негодяй?

— Представьте себе, генерал, им оказался некто граф де Кримон, бывший наставник молодого герцога.

— Гизгальдец? — уточнил Мараншон, вытягивая под столом ноги.

— Вы не ошиблись, генерал, он из тех мест.

— Ошибиться тут трудно, только гизгальдцы и дистанцерийцы могут продать своего господина с потрохами. Что же он сделал — подсыпал яд или ударил кинжалом?

— Перед контратакой, которую Ангулемский намеревался возглавить лично, предатель подрезал подпругу. Герцог рухнул под копыта игапов, а потом по нему прошлись и его гвардейцы.

— Какой мерзавец, — покачал головой Мараншон, и его глаза засверкали праведным гневом. Ангулемский был врагом королевства, но предательство всегда выглядело отвратительно.

— Что же случилось дальше?

— Король остановил сражение, ведь после гибели герцога оно уже не имело смысла.

— Наш король благороднейший из монархов, и это неудивительно, если помнить, от какой матери он рожден! — воскликнул Мараншон, обернувшись к портрету Анны Астурийской.

— Вы не поверите, генерал, что было потом… Вскоре явился сам предатель и, признавшись в содеянном, попросил у короля милостей.

— И что же король?

— Король дал знак сержантам, и те одарили негодяя петлей из шелкового шарфа.

— Вот это поступок! — Мараншон хлопнул ладонью по столу. — Вот это поступок достойного сына достойной матери! Гвардейцы герцога оценили действия короля?

— О да, генерал, в этот же день они присягнули ему, теперь у нас в руках вся былая сила древнего королевства Рембургов. Правда, остался еще Кремптон, но за этим дело не станет.

— Прежде лорды Кремптона отсиживались за широкой спиной Ангулемских, случалось даже, давали герцогству тысячу-другую рейтар для общей обороны от королевства, но теперь они ответят за все.

Мараншон откинулся на спинку кресла и еще раз взглянул через плечо на портрет королевы.

Решив, что все интересные темы обсуждены, де Шермон достал из поясной сумы свиток с сургучной печатью и подал генерал-графу. Каспар немного удивился, он и не предполагал, что кроме свитка с правом в их малом посольстве имеется и другой документ.

— Что это? — спросил Мараншон, принимая свиток.

— Это распоряжение короля относительно полномочий генерала Фрая.

Мараншон бросил на Каспара быстрый взгляд и стал неспешно разламывать печать. За свою долгую жизнь он насмотрелся всякого, поэтому спокойно отнесся к сообщению сержанта-порученца о том, что помимо графа де Шермона во главе колонны едет «генерал Каспар Франциск Фрай с семьей». Еще недавно по личной просьбе королевы он сам короткой и стремительной экспедицией вызволял этого человека с территории вердийцев, и вот пожалуйста — тот уже генерал!

Впрочем, при дворе случались взлеты и повыше. Прапрадед де Шермона и вовсе был речным разбойником. По воле случая на охоте он стал свидетелем неравной борьбы одного из придворных с вепрем. Потеряв от клыков зверя лошадь, дворянин оставался с одним лишь мечом. И неизвестно, чем бы закончилась эта встреча, если бы разбойник Шермон не уложил зверя из своего ставронского лука, служившего ему для пробивания деревянных бортов купеческих барок.

Дворянин на радостях представил разбойника королю, а тот, будучи в веселом расположении духа после возлияний, пожаловал герою должность второго загонщика.

Сын загонщика во время двухлетней «войны за торговлю» стал оруженосцем у герцога Карского и, проявив личную смелость, сумел отбить нападение ополченцев герцога Ангулемского на пустой шатер короля и знамена. За этот поступок оруженосец Шермон был произведен в бароны и к исходу своей карьеры старым и израненным полковником был награжден графским титулом и поместьем Одуан на юге королевства. С тех пор он стал называться Матиусом де Шермоном графом Одуанским.

Его старший сын — Харольд Матиус де Шермон никакими особыми подвигами не прославился, и очень скоро его Одуан стал забытой провинцией. Но во время путешествия юного принца Филиппа по королевству ему потребовался напарник для игр. Дети простых подданных на эту роль не годились, и выбор пал на сына Харольда Матиуса де Шермона — Грегори, который имел и соответствующее происхождение, и подходящее воспитание.

Несмотря на юный возраст, молодой граф прекрасно понимал, что его используют лишь как временную игрушку, а при дворе за пост партнера принца по играм идет нешуточная борьба. И он, как мог, мстил Филиппу: ни в чем с ним не соглашался, спорил, говорил дерзости.

Поскольку путешествие короля подходило к концу, Грегори не сомневался, что скоро возвратится в свой маленький Одуан. Однако принц Филипп так не думал. Грегори понравился ему именно своей несговорчивостью и наличием собственного мнения, которое отстаивал. Он сильно отличался от прежних партнеров для игр, которые во всем соглашались с будущим королем и играли в шар слабее, чем могли. Постоянные выигрыши делали игры пресными, и, лишь познакомившись с Грегори, принц узнал настоящий вкус победы, доставшейся с большим трудом.

Так Грегори попал во дворец и стал лучшим приятелем принца. Их спальни располагались на одном этаже, и завтракать они садились только вместе.

Во время войны за трон в молодом де Шермоне проявились черты его бесстрашного деда Матиуса. В жестоких схватках он повсюду оказывался рядом с Филиппом и в любой момент был готов закрыть его от разящего удара.

После благополучного завершения кампании Филипп пожаловал другу соседнее с Одуаном поместье Бризо, так Грегори стал именоваться графом Одуанским и Бризо.

Старый генерал-граф знал много таких историй и привык относиться к их героям без всякой зависти. Завистники же рано или поздно попадались на распространении слухов, «оскорблении короля» и заканчивали в подвалах или на эшафоте. Мараншон следовал другой манере поведения и благополучно пережил множество горячих голов. Его считали опытным, надежным и верным, а потому, когда король решил отправиться в поход на Ангулемского, других кандидатур на губернаторство в Харнлоне не оказалось.

Сломав печать, Мараншон стал осторожно разворачивать свиток. Он опасался, что в нем будет приказ убить свергнутого короля Ордоса, который содержался в северной башне. Иначе зачем присылать сюда бывшего шпиона герцога Ангулемского в чине генерала? Только для того, чтобы тот выполнил грязное поручение, а потом граф де Шермон убил и его самого.

Ордос Четвертый был опасным свидетелем последних событий, однако убийство монарха, пусть даже бывшего, считалось тяжким преступлением. Этого не одобрила бы и чернь, случалось, что после дворцовых переворотов начинались бунты.

Поэтому Ордосу сохранили жизнь, но каждый день тюремщик добавлял в пищу узника толченые семена гилеры, яд которой постепенно убивал его.

Может, Филиппу наскучило ждать и он решил покончить с Ордосом скорее? Но нет. Мараншон облегченно перевел дух. В послании короля говорилось лишь о содействии генералу Фраю в походе на Тыкерью.

— М-да… — Мараншон положил документ на стол и придавил его края двумя чернильницами. — Тут говорится, что вы, генерал Фрай, решились испытать вердийцев на прочность.

— Это приказ короля, генерал, — заметил Каспар.

— Ну да, ну да, — закивал Мараншон. — Но меня смущает только цифра…

— Какая цифра?

— Три тысячи гвардейцев! Где же я их возьму, это ж просто армия целая? — Мараншон пожал плечами. — Ну тысячу, извольте, наскребу, оголю направления, сниму часовых — приказ короля нужно выполнять, тут уж ничего не поделаешь. Но больше тысячи мне из гарнизона не выжать.

— У меня приказ выступить с пятью тысячами гвардейцев, две я привел с собой, за вами оставшиеся три, генерал. У вас двенадцать тысяч гарнизона, три тысячи вы можете выделить безо всякого ущерба для обороноспособности Харнлона. По уставному расписанию такой город могут защитить пять тысяч солдат — четыре на стенах и тысяча в резерве на случай десантного выхода через ворота.

Мараншон был удивлен осведомленностью и подготовленностью этого новоиспеченного генерала. Он взглянул на де Шермона, пытаясь по его лицу угадать возможности и решимость этого Фрая, но граф с подчеркнутым вниманием изучал собственные ногти и, казалось, полностью устранился от беседы.

— Ну хорошо, генерал Фрай, вы человек опытный и всю жизнь воюете. Пусть не в масштабах армий и полков, но все же… Скажите, разве плохо иметь под рукой лишний резерв, если враг подойдет под стены Харнлона? Ну скажите, как солдат солдату!

— Иметь лишний резерв всегда хорошо, генерал, — согласился Каспар, — но позвольте мне вас спросить — какого неприятеля вы ожидаете под стены Харнлона?

— Даже в мысленном воображении?

— Даже в мысленном.

— Извольте, генерал Фрай. — Мараншон начал загибать пальцы. — Вердийцы, тардийцы, восставшие чекмесы, дистанцерийская сила и… степняки. Вот, смотрите, пять армий! А если они разом кинутся, разве отбиться от них даже полусотней тысяч? Да никогда! Сроют Харнлон по самый земельный уровень, все разграбят и пожгут. А вы говорите три тысячи! Да и тысячу от себя отрываю! Да что там от себя — от короля отрываю, от отечества!

Мараншон говорил горячо, страстно, потрясая длинными руками и выпучивая глаза. Де Шермона забавляло это представление, но он опасался, что эта пылкая речь смутит Фрая.

Граф покосился на него, ожидая приметить какое-то смятение, однако старый наемник был невозмутим. Уде Шермона даже сложилось впечатление, что Фрай не слышал эмоционального выступления Мараншона и в мыслях был далеко отсюда. Пришло уже время ответить генерал-графу, но Фрай молчал, глядя на стену за его спиной.

Видя странную отрешенность в глазах Фрая, Мараншон бросил взгляд на де Шермона, но тот пристально смотрел на свой манжет. Когда же недоумение генерал-графа по поводу молчания собеседника стало очевидным, Фрай заговорил:

— Перечисленные вами армии, генерал, при сложившейся обстановке не имеют никакой возможности выдвинуться к Харнлону. Они вам не угрожают.

— Оч-чень интересно, генерал. Почему же они не угрожают — приняли присягу верности королю Филиппу? — Мараншон отодвинул кресло от стола и, сцепив пальцы рук на колене, приготовился слушать.

— Из названных вами армий степняки могут пройти к Харнлону только с юга, а там теперь королевская армия. И дистанцерийцы не пройдут иначе, как с южной стороны, по-другому им горы мешают и океан, а флот у них только рыбацкий.

— Но вы забываете тардийцев, вердийцев и чекмесов, генерал!

— А вот про них, генерал Мараншон, я не забываю… — Фрай положил руки на стол и, придвинувшись ближе, продолжил: — Я иду на них походом и свяжу все их силы. Не бросят же они свои дома, чтобы голыми прийти под стены Харнлона? Нет, они будут драться со мной на побережье, и я таким раскладом буду выполнять вашу службу, генерал, обеспечивая Харнлону защиту от набегов с севера.

— А ведь он прав! — сказал де Шермон, широко улыбаясь. Ему понравилось, как Фрай, «измотав» соперника, приберег свои козыри напоследок.

Какое-то время Мараншон молчал, барабаня по столу костяшками пальцев, затем поднял руки, будто сдаваясь, и сказал:

— Что ж, извольте — будь по-вашему!

— Это приказ короля, генерал, — сухо заметил Фрай.

— Да, именно это я и хотел сказать. Я дам вам ваши три тысячи, но заметьте, в городе свирепствует простудная немочь и…

— Никаких больных, генерал, — с нажимом произнес Фрай. — Мне не нужен передвижной лазарет, поэтому я возьму только здоровых. Что касается обозного снабжения — все лошади в обозе должны быть здоровы, фураж только овсяной, солонина только самая свежая, мешки для воды — чистые. Мало того, в мои три тысячи нужно включить солдат, которые владеют вердийским или тардийским языками. Чекмесы тоже сгодятся. Завтра с утра у меня должна быть сотня разведчиков на легких лошадях — они в эти три тысячи считаться не будут.

— Но позвольте, вы же меня обескровите! — воскликнул Мараншон, вскакивая, однако Каспар хлопнул по столу ладонью и в образовавшейся тишине произнес:

— На все сборы и организацию даю вам семь дней и ни часу больше. Если не уложитесь, отпишу королю, что вы саботируете его приказ и способствуете противной стороне.

После такого финала Мараншон сник, как-то сразу постарел и, опустившись в кресло, сказал:

— Хорошо, генерал, я принимаю ваши условия. В конце концов, это приказ короля.