ГЛАВА 7
Владивосток, май 2012 года
Дождь хлестал по лобовухе с такой силой, что дворники еле справлялись. Мы проехали Уссурийск.
Чонг сокрушенно разглядывал дырявый кожаный плащ и что-то насвистывал себе под нос. От одежды на нем остались одни обрывки — это еще по-божески, после такого-то обстрела. Я мысленно собирал воедино всю доступную информацию.
По городу летал гигантский нетопырь, убивал людей, потом убрался в тайгу. У Чжана сидит еще один, а пропало их несколько. Кстати…
— Чонг, ты можешь точно сказать, сколько ваших упырей исчезло?
— Не упырей, а киан-ши, — назидательно произнес китаец. — Проявляй толерантность. Я же не называю людей бурдюками с кровью.
— Ну так сколько?
— Кроме Джанджи и Бэя, пятеро. Но сейчас трудно сказать. Может, и еще были, просто мы не отследили.
Отлично! Допустим, их было всего семь, будем оптимистами. Двое из пропавших уже превратились в зверей, но при этом сохранили зачатки человеческого разума, раз осталась способность говорить. Значит, можно ожидать появления еще как минимум пяти монстров, а то и больше. Надо ускоряться с расследованием, такими темпами от Владивостока мало что останется.
Понять бы, что с ними происходит и где они находятся все это время. Тогда можно будет обезвредить оставшихся.
— Чонг, ваши… киан-ши склонны к отшельничеству? Может, у вас есть что-то типа монастырей для… киан-ши?
Упырь покачал головой:
— Наши любят общество. А монастыри… Говорят, есть где-то тихое местечко, только для избранных. Но там пропавших точно нет, мастер Чжан знал бы. Да и не стали бы они уходить без разрешения главы клана, это нарушение кодекса киан-ши.
Значит, были похищены? Могли, конечно, замыслить какое-нибудь восстание, да уж больно способ странный. Нет, скорее всего, их поймали и где-то удерживали насильно. Морили голодом, пока не озвереют. А потом? Просто выпустили? Зачем?
Ответ напрашивался сам собой. Видимо, мастер Чжан прав, это очень похоже на провокацию. Кто-то хочет столкнуть людей и киан-ши.
Пока я размышлял, Чонг достал планшетник, потыкал в него, и на экране появился мастер Чжан в компании обезьянки.
Чонг что-то быстро проговорил по-китайски.
— Мы будем беседовать на русском, — спокойно сказал глава киан-ши. — У нас нет секретов от Ивана.
Его демонстративное благородство меня ничуть не впечатлило. Политик, мать его.
Чонг вкратце изложил происшедшее.
— Понятно. — Лицо мастера Чжана осталось бесстрастным, обезьяна же недовольно скривилась. — Я пошлю рейнджеров прочесывать тайгу, а еще отправлю вертолеты для поддержки с воздуха.
— Скажите там, пусть не обращают внимания — неподалеку от Климовки трупы на деревьях развешаны. Это я улики прятал.
Мастер Чжан кивнул:
— По поводу тех, кто на вас напал, я подумаю, дам задание службе безопасности. Может быть, накопают что-нибудь. А вот у наших ученых уже есть первые результаты. В крови Джанджи обнаружены ионы серебра, и…
— Ерунда, не может быть, — перебил я. — Серебро убийственно для вампиров, это непреложный закон, исключений быть не может. А уж если ввести его прямо в кровь…
Мартышка недовольно заверещала, возмущенная таким неуважением. Мастер Чжан сделал вид, что не заметил моей грубости.
— Соединение серебра было введено в малой концентрации. Этого недостаточно, чтобы убить, но достаточно, чтобы изменить. Именно присутствием этого вещества в крови Джанджи объясняется его звериный облик. Как охотник, вы, несомненно, знаете, — старик доброжелательно кивнул мне, — что серебро обнажает истинную сущность вампира, лишает способности оборачиваться человеком.
Я задумчиво кивнул.
— Наши ученые считают, что такие инъекции можно делать только в лабораторных условиях, под тщательным наблюдением, с применением сложной и очень дорогой аппаратуры. Мы полагаем, дети нетопыря стали объектами какого-то эксперимента.
— То есть надо искать лабораторию или клинику…
— Мы предпринимаем шаги в этом направлении. Моя служба безопасности отслеживает лаборатории, больницы, исследовательские институты, где были бы возможны такие опыты. Задача осложняется тем, что лаборатория может находиться где угодно, в любой точке мира.
Старик был прав. Что мешает неизвестным экспериментаторам переправлять киан-ши самолетом, скажем, в Эквадор, видоизменять их, а потом возвращать во Владивосток? Только знать бы, зачем…
— Начали мы, конечно, с самого простого, — добавил мастер Чжан. — Пока отслеживаем клиники Владивостока и Приморья. У меня все. Вопросы, пожелания?
Чонг молчал.
— А Джанджи не удалось разговорить? — спросил я.
Мартышка злобно зафыркала, вытянула лапу и показала средний палец.
— Нет, — ответил мастер Чжан. — Все старания оказались бесполезны. Его даже подвергали пыткам и угрожали уничтожением. Но нетопырь молчит.
Старик вежливо распрощался с нами, экран планшетника потух.
Вся эта загадочная упыриная история начинала меня потихоньку доставать. Хотелось есть, в душ и отоспаться.
Мы подъезжали к Радово, и я уже предвкушал долгожданный отдых, когда мне позвонила Маша.
— Иван, тут снова Катынина пришла, — извиняющимся тоном проговорила она. — Сидит целый день, рыдает, отказывается уходить.
Твою ж мать… Душ и сон пришлось отложить. Я развернулся и поехал в город. Чонг ничего не сказал, только понимающе хмыкнул. Но в офис пошел вместе со мной.
Катынина сидела в приемной и всхлипывала. Вокруг валялось множество смятых бумажных платочков. Увидев меня, дама разразилась рыданиями.
— Так целый день, — пожаловалась Маша. — Только пытаюсь ее спровадить или говорю, что ты не приедешь, — начинает плакать. Уже не знаю, что делать. И валерьянкой поила, и ново-пасситом даже. Все бесполезно.
— Мадам! — Чонг подскочил к Катыниной, ногой размел мусор и, изящным жестом откинув дырявые полы плаща, опустился на одно колено. — Мадам! Очарован, потрясен, сражен вашей красотою! Позвольте представиться: Чонган Ли Кунг, ваш покорный слуга. Позвольте ручку…
От удивления дама даже перестала плакать и попыталась спрятать руки за спину. Но Чонг с ловкостью фокусника завладел ее ладонью и принялся нацеловывать:
— Поражен, польщен знакомством, ах, вы великолепны, я в восхищении…
— Это что еще за клоун? — шепотом спросила Маша.
— Так… клоун вот, — неопределенно ответил я. — Ты держись от него подальше, хорошо?
Судя по выражению лица, она и не собиралась приближаться к Чонгу. Тот же потихоньку перешел к вылизыванию смуглой длани Александры Вениаминовны. Женщина с ужасом смотрела на упыря, но зато больше не рыдала.
Пора было взять ситуацию в свои руки. Я молча похлопал Чонга по плечу. Взглянув мне в глаза, упырь все понял и отлип от Катыниной, пробормотав:
— Это жестоко, жестоко…
— Чего вы хотели? — спросил я у дамы. — Кажется, мы уже все обговорили.
— Вы должны мне помочь! — Из глаз Александры Вениаминовны снова хлынули слезы.
— О, дорогая, дорогая, не плачьте! — огорченно воскликнул Чонг. — Готов выпить ваши слезы, и не только…
Теперь я уже похлопал себя по боку, по тому месту, где располагалась кобура с водяным пистолетом.
— Злодейка-судьба в лице моего товарища препятствует нам, — объявил чокнутый упырь. — Я не могу жить с этим! Прощай, любимая…
Он схватил со стола нож для разрезания бумаг и вонзил его себе в грудь. Весьма натурально согнулся, захрипел, пустил из уголка губ кровавую слюну, рухнул бездыханным. Рядом свалилась в обморок Катынина.
Маша побледнела, потом, видя, что я никак не реагирую на происходящее, спросила:
— Это… то, о чем я думаю?
— Да, — с сожалением признал я. И, заметив в ее глазах подозрительный восторг, добавил: — Извини, ничего поделать не могу и тебе не позволю. Распоряжение сверху.
— Вот это да, — изумилась секретарша. — А что…
Она не успела договорить, как Чонг неслышно поднялся на четвереньки и пополз к Катыниной.
— Хватит уже паясничать. — Я слишком устал, чтобы злиться. — Маша, приведи ее в порядок, что ли.
Девушка взяла с подоконника брызгалку, которой поливала цветы, пшикнула на Катынину. Та застонала и открыла глаза. Я подхватил ее, усадил на диван. Чувствуя злость и некоторую ответственность за дурацкую выходку Чонга, процедил:
— Хорошо, рассказывайте.
— А что это было?.. — пробормотала бледная женщина.
— Фокус, просто фокус. Видите ли, мой друг — иллюзионист.
Чонг торжественно поклонился.
— А теперь все же расскажите, в чем дело.
— Мне никто не верит! — заявила Александра Вениаминовна. — Они думают, я сошла с ума! Смотрят как на идиотку!
Она снова расплакалась. Да сколько ж в ней этих слез?
— Если станете дальше реветь, то и я на вас так буду смотреть. Соберитесь с мыслями. Кто Не верит? Во что не верит?
— В то, что за мной следят… — выдохнула Катынина.
В это я как раз был готов поверить. Жена крупного предпринимателя, наверняка наследница. А муж пропал… Странно, что остальные не принимают это всерьез.
— Мужа убили, наверняка убили, — прорыдала женщина. — А теперь и меня готовятся…
— По каким признакам вы определили слежку?
— Ночью кто-то ходит по саду. В окнах мелькают тени. А еще… — Александра Вениаминовна перешла на трагический шепот, — я видела глаза! В окне. Лица не видно, а они… горят!
Это меня тоже не смутило. Охотник на нечисть чего только не насмотрится за свою карьеру. Впрочем, глаза и у людей бывают.
— Вам следует нанять телохранителя. Я дам адрес хорошей фирмы…
— Наняла уже! Кучу наняла, — всхлипнула Катынина. — Они ничего не замечают. Один даже предложил обратиться к психотерапевту. С-скотина! А я им, между прочим, деньги плачу, и немалые…
Я ребят понимал: попробуй сладь с такой истеричкой. Явно ведь паранойя, если видит то, чего профи не видно. Сам уже начал подумывать, не вызвать ли психиатричку, как вдруг…
— А еще вчера кто-то висел на дереве вверх ногами! — взвизгнула женщина.
Мы с Чонгом переглянулись и слаженно зашагали к двери в соседний кабинет.
— Скоро вернусь, а ты пока приведи ее в порядок, — сказал я Маше. — Ну придумай что-нибудь…
В кабинете Чонг снова связался с мастером Чжаном.
— Вы не поручали своим подданным следить за некоей Александрой Вениаминовной Катыниной? — спросил я.
Старик ответил после недолгого раздумья:
— Нет, впервые слышу.
Я поблагодарил и распрощался. Мы посовещались еще минут пятнадцать, потом вернулись в приемную.
В поведении Катыниной произошли разительные перемены. Теперь она весело хихикала, перемежая смех иканием.
— О, мальчики! — Увидев нас, Александра Вениаминовна кокетливо прищурилась. — Поедем ко мне… сауна, бассейн… все дела… За бабки не волнуйтесь, заплачу.
— Что ты с ней сделала? — строго спросил я Машу.
— Успокоила, как могла, — пожала плечами секретарша, вертя в руках пустой стакан.
Я принюхался:
— Так… Мой «Хеннесси». И сколько?
— Да полный налила, — покаялась Маша. — А потом еще половину.
Удивляясь способностям дамы, проглотившей за пятнадцать минут полтора стакана коньяку, я подхватил ее под мышки:
— Поехали, мы согласны.
— О-о, — восхитилась Катынина. — А ты сильный…
— А уж я-то какой сильный, — осклабился Чонг. Выдернув женщину у меня из рук, взвалил ее на плечо, подмигнул: — Идем.
Александра Вениаминовна, вися вниз головой, заливалась радостным смехом. Чонг выскочил из приемной и понесся вниз по лестнице. Пришлось бежать за ним — мало ли, что психу в башку взбредет? Поужинает дамой, а мне потом отвечай.
Но китаец сдержался. Запихнул красотку в машину, и мы поехали в пригород, в дом Катынина. Правда, к тому моменту, как добрались до трехэтажного особняка, Александра Вениаминовна уже дремала. Хорошо хоть адрес успела назвать.
Пришлось растолкать дамочку, чтобы представила нас охране. Пробормотав что-то вроде: «Это мои сладкие мальчики, пропустить и не приставать», — Катынина окончательно отключилась.
Мы занесли ее в дом, свалили на первый попавшийся диван и пошли осматривать сад. Здесь прогуливался вооруженный охранник.
— Где окна спальни хозяйки? — спросил я, предъявляя удостоверение.
— Вон, — тот ткнул пальцем, — на третьем этаже, вторые слева.
— Третий этаж. Глаза видела, — многозначительно произнес Чонг.
Я согласно хмыкнул:
— Где расположимся? Можно вон в тех кустах.
— Давай ты в кустах, а я на дереве, — предложил киан-ши. — В случае чего опять спасу твою шкуру… то есть приму превентивные меры.
— А для чего ты еще нужен? — проворчал я, устраиваясь в пышных зарослях сирени, которые немедленно обдали меня потоком дождевых капель.
Ждать пришлось до полуночи. Ровно в двенадцать, когда охранник, ходивший по периметру, был с другой стороны дома, я услышал шуршание травы под чьими-то ногами.
Вскоре увидел совершенно голого мужика. Он подошел к стене дома, немного постоял и вдруг, как ящерица, ловко пополз вверх. Добравшись до окон Александры Вениаминовны, посмотрел в них минут пять, разочарованно вздохнул и тем же путем спустился. Потом пробежался вдоль деревьев, выбрал подходящее, подпрыгнул и повис вниз головой, в точности как киан-ши.
С другого дерева на него наскочил Чонг. Сбил на землю, словно грушу, навалился сверху. Мужик громко завизжал. Подбежав, я первым делом ткнул ему в шею серебряное распятие. Никакой реакции — обычный человек.
Только совершенно безумный. Я включил фонарь, чтобы рассмотреть его. Блуждающие глаза со странным блеском, расширенные зрачки, кривая улыбка.
— Не узнаешь? — спросил Чонг. — Вспоминай, морда-то известная.
Я пораженно выматерился. Перед нами был бизнесмен Денис Катынин собственной персоной.
Из истории рода Батори
Замок Чахтице, июль 1601 года от Рождества Христова
— Вот ведь говорила тебе: пошли, пока солнце высоко, — одышливо ворчала толстая Агнешка. — Нет, заладила одно: еще ягодку, да еще горсточку… У-у, заноза…
Пирошка виновато молчала. И впрямь, нехорошо вышло: заблудились в лесу. С утра еще отправились по ягоды, их в это лето уродилось видимо-невидимо. Глаза у нее разгорелись, не хотела уходить. А теперь вот заплутали, да так странно — как будто спутал кто. Вон дуб с кривыми корнями, а вон — пень трухлявый светится. На этой поляне они уже были, да сюда же и вернулись.
— А может, нас кто запутал? — словно подслушав ее мысли, протянула Агнешка. Остановилась, прижала руку к груди. — Ой, тяжко мне, ой, сердечко…
Может, и запутал. Триединый ли бог Иштен развлекался, прекрасная ли Мнеллики, правительница лесов, рассердилась на жадность глупой бабы. А может, и страшный демон Ердег водит, уморить хочет…
От этой мысли Пирошке стало не по себе. Темнота показалась угрожающей, за каждым деревом мерещилась нечисть, а свет луны виделся особенно зловещим. Она громко, нарочито бодро сказала:
— Подумаешь, горе! Выберемся.
— Выберемся… Если оборотня не встретим, — стращала Агнешка. Слыхала, что люди говорят? Оборотень здесь в лунные ночи бродит, двоих уже загрыз…
Как будто в ответ на ее слова вдалеке раздалось странное урчание, следом затрещали ветки под чьими-то шагами.
— Что это? — всполошилась Пирошка.
Шаги быстро приближались. Агнешка оглянулась, подхватила корзины, шикнула:
— Сюда иди, в кусты!
Пирошка поспешила за подругой. Они замерли, стараясь даже не дышать, глядя сквозь кружево листьев туда, откуда доносился шум.
Вскоре на поляну выбежала женщина в белой рубахе. Остановилась, втянула воздух, словно вынюхивая заплутавших ягодниц. Не учуяла. Тряхнула головой, распущенные черные волосы шелковым плащом текли по плечам. Женщина скинула рубаху, осталась голая — в лунном свете тело ее блестело серебром. Упала на землю, принялась кататься, тереться о траву, точно зверь. Потом изогнулась, подняла голову и начала завывать, как кошка, когда кота зовет.
Свет луны упал на лицо женщины, и Пирошка зажала рот рукою, сдерживая изумленный крик: на поляне бесновалась сама графиня Эржебета.
Долго ли это продолжалось, ни Агнешка, ни Пирошка потом припомнить не могли. А только, даже когда убралась госпожа, не рискнули бабы выйти из кустов. Так и просидели, обнявшись, целую ночь, и лишь когда солнце взошло, поспешили уйти из леса — благо больше не путала их нечистая сила, и замок оказался недалеко.
— Так что ж получается, Агнеша, — говорила по дороге измученная страхом Пирошка, — госпожа-то наша и есть оборотень?
— Выходит, так. Лидерки, они все умеют. И в зверей оборачиваться, и людей зачаровывать, и жить вечно.
— Как вечно? — раскрыла рот Пирошка.
— Да так. Ты посмотри на себя. Во рту-то у тебя уж полтора зуба осталось, кожа сморщилась вся, что твое печеное яблоко, руки вон как сучья, да спина сгорбленная.
— Ладно уж, — пробормотала обиженная Пирошка. — Сама-то красота неписаная. Толста как бочка, да глупа как квочка.
Агнешка ничуть не осердилась на такие слова:
— Так я тебе про что и говорю! Старость пришла! И глянь теперь на госпожу: наша одногодка, уж четыре десятка ей да еще один годок, пятерых детей родила…
— Четверых, — поправила Пирошка.
— Ну тот мертворожденный был, мальчишечка-то. Но родила ведь… А красота в ней какая! Девка, да и только!
— Так она ж госпожа. Чего ей? Не работает, чай, до рассвета не встает, кушает сладко, спит мягко…
— Что ж все госпожи так не глядятся? — прищурилась Агнешка. — Вон вспомни: на прошлое Рождество приезжала в гости родственница господина Ференца. Тоже одногодка, да что-то ни зубов у ней, ни рожи, ни кожи.
Пирошка задумчиво кивнула. Подруга правду говорит. Невозможно без колдовства сохранить красоту, чтоб в старости на девицу юную походить.
— Кровь она человеческую пьет, — рассуждала Агнешка. — Через то и молодая остается. Помнишь девок, что она насмерть замучила? Вот от них и взяла молодость.
— Да уж сколько лет назад это было, — возразила Пирошка. — Шесть годков, поди, прошло.
— Ну так она теперь сил набралась, черной кошкой оборачивается да в лесу охотится. Пропадают в округе люди-то.
— Ох, страх какой…
— Слыхала же, говорят в деревнях: то черная кошка из замка выбегает по ночам, то собака огромная, черная, и глаза горят.
— И собакой может? — ахнула Пирошка.
— А то! Лидерки, они в кого только не перекидываются. А вот девки в Чахтице видали, в лунный свет она оборачивается. А еще… — добавила таинственным шепотом Агнешка, — она по нему летает!
— Как летает?
— Да так: зацепится за лучик и вознесется в небо. И плывет по нему, пока луна есть… Ладно, вон Чахтице уже. Спасибо всем богам, что выбрались.
Бабы ходко затрусили к замку, боясь, что будут наказаны за отлучку…
Молодая смазливая служанка расчесывала госпожу — бережно, осторожно, перебирая прядку за прядкою. Тек из-под черепахового гребня черный шелк волос. Эржебета сидела у зеркала. Рядом, на низкой скамеечке, примостилась дочь Анна. Ей тоже делали прическу — так девушке было веселее, чем в собственных покоях.
Эржебета смотрела в зеркало. Пристально смотрела. Нет ли морщинок у глаз? Не потемнела ли кожа, не появились ли на ней предательские коричневые пятна — признак старости? Сорок один уже…
Нет. Лицо ее по-прежнему сияло свежестью, кожа была бела словно снег, волосы — густы и блестящи. И зубы все сохранились, и грудь по-прежнему высока, и стан как у девушки. Почему ж так плохо, так тяжко на душе? Почему она все равно не чувствует себя молодою? И долго ли будут действовать зелья, которыми она борется со старостью? Вон на руке появилось маленькое пятнышко, и прожилки вен выделяются… Руки у женщины всегда выдают возраст.
— Госпожа прекрасна, — мягко сказала рыжая Дорка. Знала, когда ввернуть нужное словечко. — Госпожа как сестра Аннушке…
Эржебета перевела взгляд на юное прелестное личико Анны. Ведь и правда, разница невелика. Но почему ж в душе молодости нет? И глаза… в глазах видны ее года.
Дочери. Дети. Может, в них дело? В материнских тревогах, в страхах, бессонных ночах? Пять раз носила она дитя под сердцем, пять раз кричала, кусала губы, истекала кровью в родах. Здоровье не баловало, и дети всегда появлялись на свет тяжело. А Миклош, третий ее ребеночек, мертвым родился — пуповиною его удушило.
Она плакала тогда — по сыночку, которого они с Ференцем так ждали, по своему подорванному здоровью, по мучениям напрасным… Он похож был на Эржебету, мальчик ее. Белая кожа, черные волосы — такой красивый лежал. И мертвый.
Анна, старшая, тоже похожа на нее. Очень похожа — и лицом, и телом. Те же черные волосы, те же правильные черты, та же бледная нежная кожа. Только глаза зеленые, как у Эржебеты в детстве. И так же, как Эржебета в детстве, Анна любила всех — жалела и слуг, и родных, всех старалась помирить, всем сказать доброе слово. Графиня гордилась дочерью — пусть хоть дети будут мягки душою, если матери не удалось…
Анне недавно исполнилось шестнадцать. Взрослая девушка уже, невеста, думала Эржебета. Пора замуж выдавать. Нужно подыскивать достойного жениха.
Да и Катерине четырнадцать минуло, Урсуле — тринадцать. Обе средние дочери похожи на отца, а вернее, на покойную Оршолю. Графиня всякий раз огорчалась, видя, что у девочек такие же острые подбородки, такие же бесцветные лица, как у свекрови. Ну да зато характерами удались — обе упрямые, бойкие.
Младшенькому, Палу, пять лет всего. Наследник, надежда, последыш. Эржебета берегла его как зеницу ока, нещадно наказывала служанок за недосмотр. Мальчик рос здоровеньким, родители не могли нарадоваться.
Больше не будет у меня детей, подумала Эржебета. Не хотела, да и Дарволия подтверждала. Говорила, нельзя уже графине рожать, здоровье не выдержит. И так каждая беременность вела к возврату заболевания крови. Оттого мольфарка давала Эржебете зелье — зеленое и горькое, как тоска. Но оно действовало — детей не случалось.
Мысли текли плавно, медленно, лениво даже. Графиня раздумывала о женихе для Анны — сговориться бы с хорошей магнатской семьей из евангелистов, да хоть со Зриньи, у них сын Николаус, и умен, и хорош собою…
Вдруг голову ожгла резкая боль. Эржебета вскрикнула, дернулась. Служанки испуганно попятились. Пирошка, державшая таз с водой, спряталась за спину Дорки.
— Простите, госпожа, — взмолилась девка, которая слишком сильно надавила на гребень.
Не задумываясь, Эржебета ударила негодяйку по лицу. Из разбитой губы служанки брызнула кровь, залила белую руку графини. Та передернулась:
— Ах ты, дрянь! — и снова замахнулась.
Девчонка упала на колени, прикрыла голову, сжалась в жалкий комок. Эржебета предвкушала расправу над девкой — такой глупой, такой… ненавистной. Кто знает, быть может, ее отец когда-то убивал и насиловал Эржебетиных сестер? Или отец отца… Да какая разница? Она хлестнула девку по щеке, размахнулась еще.
— Мама, не надо, мама! — со слезами закричала Анна. Подбежала к Эржебете, схватила за руку. — Матушка, прости ее!
Подошла Дарволия, протянула кубок:
— Выпей, госпожа. Это успокоит.
Графиня медленно приходила в себя. Отвела взгляд от девки, которая тут же поползла прочь, как побитое животное. Посмотрела на испачканную руку. На белой коже ярко алели крупные капли. Эржебета взяла услужливо поданный Доркой платок, провела по руке.
Там, где была кровь служанки, кожа словно светилась свежестью, стала нежной, как у ребенка. Мать и дочь смотрели на это чудесное преображение, только черные глаза не выражали ничего, а в зеленых застыл ужас.
С тех пор в Чахтице снова начали пропадать девушки. Это случалось раз в месяц, каждое полнолуние. И в ночь после исчезновения люди видели на стене замка графиню, которая извивалась в странном танце, поднимала к небу руки, словно призывая неведомых кровавых богов…
Замок Чахтице, ноябрь 1601 года от Рождества Христова
— И как она давай девку бить, — рассказывала Пирошка. — У той, болезной, аж все лицо кровью покрылось. А госпожа знай лупцует и молодеет на глазах!
— Так уж и на глазах? — недоверчиво переспросил Донат.
Прохладным осенним деньком в замок приехал Пирошкин младший брат из деревни, сало привез да решил остаться с ночевкой. Сидели под стеной, разговаривали. Брат рассказал о деревенских новостях, а Пирошка поделилась чахтицкими событиями. Тут же примостилась и Агнешка — куда ж без нее.
— Раз говорит, значит, так и есть, — поддержала она подругу. — Тут, мил человек, такое творится ночами… Да погоди, может, сам увидишь.
— Стал быть, правду про чахтицкую госпожу-то рассказывают, — вздохнул мужик. — Глянуть бы, что творит ведьма.
Агнешка с Пирошкою переглянулись.
— Нет, Агнеша, не пойду я, не проси даже, — выдохнула Пирошка. — Страхи такие…
— Может, узнаем, куда девки деваются, — уговаривала Агнешка. — Как раз ведь полная луна сегодня. Пошли, не трусь…
Что сделать с настырной товаркой? Да Пирошке и самой было любопытно. Дождавшись темноты, пробрались в тихий уголок, к незаметному подвальному окошку.
Агнешка заглянула и отшатнулась.
— Что там? — Пирошка с Донатом приникли к окну.
Из подвала, как из адской бездны, дохнуло жаром и запахом серы — топились все печи, на них грелись котлы, вокруг которых суетились Дорка, Йо Илона и Дарволия. Горели свечи, бросая на стены тревожные блики. Посредине стояла уродливая «железная дева», давний подарок графа жене. Рядом с нею — огромная бочка, наполненная маслянисто поблескивающей красной жидкостью. Графиня, в одной тонкой рубахе, трогала рукою содержимое бочки.
— Что это, Агнешка? — едва слышно прошептала Пирошка.
— Кровь это, глупая, — одними губами ответила подруга.
Эржебета скинула рубаху, Дорка расторопно ее приняла, Йо Илона поддержала графиню за локоть. Госпожа уселась в бочку, положила голову на край, застеленный холстиною. Белое тело до шеи погрузилось в кровь. Эржебета подняла руку, наблюдая, как по ней стекают ленивые густые капли. Дарволия зачерпнула из котла ковш вонючего черного варева, осторожно долила в бочку.
Вдруг колдунья медленно двинулась в сторону окна, нюхая воздух. Агнешка с Пирошкой отпрянули, потянули за собою Доната.
— Теперь поняла, куда девки пропадают? — сказала Агнешка, когда они оказались в безопасном месте, подальше от треклятого окошка. — Кровь она из них сливает да купается в ней. Вчера кого недосчитались? Мары? Вот, то ее кровь.
— Ну графиня… ну ведьма… — Донат все никак не мог прийти в себя после увиденного.
— Вот почему она молодая такая. — Агнешка назидательно подняла палец.
— Да бочка-то большая, а в Маре сколько той крови? — робко возразила Пирошка.
— Знать, разбавляют чем. Чтоб не засыхала, и чтоб больше ее было, — предположила Агнешка. — Видала, Дарволия туда лила зелье какое-то?
В ту ночь бабы плохо спали и впервые в жизни благодарили Бога, что стары они уже, не нужны никому, потому не попадет их кровь в ванну для графини.
А наутро служанки узнали новость: графиня приказала привести в замок новых девок, взамен пропавших. Дорка, Фицко и Йо Илона отправились по деревням нанимать прислугу.
Многим хотелось сытного житья в замке, легкой и чистой работы по сравнению с трудом крестьянки, хорошей оплаты. А щедрые посулы верных Эржебетиных доверенных довершили дело — в Чахтице отбоя не было от желающих поступить в услужение к графине. Что же до слухов — так мало ли каких глупостей люди напридумывают.
Замок Чахтице, декабрь 1601 года от Рождества Христова
Эржебета читала письмо от главы семейства Зриньи. Вести были добрыми: отец жениха собирался на смотрины. За это графиня не волновалась. Кому в здравом уме не приглянется такая красота, какой обладала Анна? В свое время отец Ференца был восхищен Эржебетой. Дочь — точная ее копия, только глаза зеленые. Ну так тем лучше, не напугает будущего свекра тяжелым взглядом.
Вздохнув, Эржебета поднялась, подошла к зеркалу. Как далеко остался тот день, когда она стояла перед строгим немолодым человеком, который присматривал сыну невесту. Какая она тогда была юная, свежая… А каким был Ференц!
Теперь муж ее постарел, отяжелел. Лицо его обрюзгло, в волосах плешь появилась, усы поседели… А все так же воюет он. Все так же большую часть жизни проводит в походах на турка.
И все так же любит его Эржебета, все так же ждет, мучая сердце в страхе за мужа. Лишь для него старается сохранить юность, красоту — чтобы вернулся домой любимый, и порадовался жене, и захотел ее. Как раньше, в молодости…
Да только из-под свежей прекрасной оболочки иногда проступала тьма. Гнило что-то внутри, черной плесенью вылезало наружу, уродовало белую кожу, из глаз глядело. В такие моменты графиня сама себе казалась древней старухою.
И какой же уродливой была она рядом с Анной, яркая красота которой так напоминала ей о молодости…
— К вам гость, госпожа, — доложила Дорка, деликатно заглянув в дверь. — Господин Дьёрдь Турзо.
— Проси, — кивнула Эржебета.
Дьёрдь вошел — важный, медленный, дорого разодетый. Время и его не пощадило: он разъелся, отрастил большую черную бороду, тяжелое брюхо и два подбородка, что при невысоком росте делало его похожим на кадушку.
Но вот взгляд остался тот же, подумала Эржебета, радушно приветствуя гостя. Как и всегда, при виде графини глаза его сделались беззащитными, словно он о чем-то молить хотел, да не решался.
Дьёрдь моргнул, посмотрел в окно, потом снова на Эржебету. Только теперь это был взгляд другого человека — уверенного в себе, жесткого, сильного.
Граф Турзо не терял времени даром. Успевал и с турками сражаться, и при дворе завоевывать влияние. Теперь он был королевским дворецким, доверенным лицом его величества — неслыханная честь для евангелиста. Говорили, что лишь благодаря усилиям Дьёрдя убежденный католик Рудольф не начинает преследования еретиков. А ведь «еретической» веры придерживались почти все аристократы Венгрии. Тонкий политик, Турзо считал, что раскол пойдет во вред империи, обессилит ее и сделает легкой добычей для Османов. Он изо всех сил отстаивал интересы евангелистов.
Дьёрдь женился на красавице из магнатской семьи, у него родилась дочь. Только вот жена была слаба здоровьем и год назад скончалась от лихорадки.
Эржебета понимала, что делает этот человек для всех венгров, и для нее в том числе. Знала, что благодаря его заступничеству семья Надашди живет спокойно, богатеет, не обремененная непосильными налогами в пользу короны.
Но боялась его. Сама не понимала почему. Дьёрдь ни разу не обидел ее ни словом, ни жестом. Только вот взгляды… Беззащитность в глазах опытного мужчины, воина, влиятельного политика была страшнее злобы. Эржебета старалась не встречаться с ним, когда мужа нет дома.
— Графиня! — Низкорослый Турзо остановился в полушаге от Эржебеты. Теперь она могла смотреть на него сверху вниз и снова уловила собачье выражение в его глазах. — Графиня…
Больше не в силах выносить болезненное напряжение, которое всегда возникало между ними, Эржебета спросила:
— Что привело вас в наши края, Дьёрдь?
— Оказался неподалеку по делам короны. Решил проведать семью друга. — Турзо немного помолчал, потом добавил: — И поговорить с вами… Эржебета.
Он взял руку графини, прижался губами — дольше, чем следовало. Она терпела, не отнимала руки. Наконец Дьёрдь прервал поцелуй, решительно произнес:
— О Чахтице идут дурные слухи. Я пришел выяснить, что происходит.
Эржебета рассмеялась:
— Чернь всегда сочиняет байки о господах. Не о чем беспокоиться, Дьёрдь.
Он так и не выпустил ее руку, продолжал держать в ладонях. Пытливо смотрел в глаза.
— Говорят, в Чахтице пропадают крестьянские девушки. Это так… Эржебета?
— Мрут девки иногда, — отмахнулась графиня. — Кто простынет, кто от цыганенка затяжелеет да плод попытается извести. Кто и упадет с лестницы, шею сломает. Что за беда? Новые найдутся.
Дьёрдь притянул графиню к себе. Теперь они стояли друг к другу вплотную, Эржебета ощущала на шее его тяжелое дыхание. Руки Турзо обвили ее талию:
— Черт с ними, с девками. Я все забуду, все прикрою… только будь моей, Эржебета!
Рванулась изо всех сил, отпрянула назад:
— Одумайся, что говоришь? Ведь ты лучший друг Ференца!
Лицо Дьёрдя помрачнело:
— Сил больше нет. Люблю. С тех пор как увидал тебя на свадьбе, в белом платье. Ты была такая красивая… а сейчас еще лучше стала.
Эржебета упрямо мотала головой, словно отгоняя морок. Турзо, кряхтя, опустился на одно колено:
— Я немолод уже. Не могу дольше ждать. Или будь моей, Эржебета, или… — В голосе его прозвучала угроза.
Ледяная ярость затопила сердце. Больше не было ни страха, ни удивления. Черные глаза полыхнули безумием:
— Подите прочь, граф.
Презрительно смотрела, как он поднимается. Алые губы скривились в издевательской усмешке.
— В другой раз жду вас в гости, граф, когда мой супруг вернется, — и тихо добавила: — Ференцу ничего не скажу, ради вашей старой дружбы. Но и ты поберегись, Дьёрдь. Мы ведь тоже люди не из последних…
Турзо вышел прочь, уковылял, как щенок побитый.
Эржебета снова уселась за стол, принялась писать ответ. Анну — как можно скорее замуж. Надо избавиться от этой боли, от этой тревоги…
Замок Чахтице, январь 1602 года от Рождества Христова
— Госпожа. — В покои вошла Дарволия, держа перед собою поднос, на котором стоял высокий кубок. — Выпейте, госпожа.
Сама колдунья в последние годы изрядно сдала. Постарела, подурнела, но по-прежнему держалась прямо, движения ее были легкими, а ум — трезвым.
Графиня приняла кубок, полный свежей, остро пахнущей крови. Сделала большой глоток, поморщилась от сладко-соленого привкуса. Никак не могла привыкнуть.
— Надо, госпожа, — настаивала мольфарка. — Болезнь ваша требует постоянного лечения.
— Что-то не помогает оно, Дарволия.
— Ничего, госпожа. Поможет. Я найду средство посильнее, вы верьте.
Эржебета осушила кубок до дна.
— Так-то лучше, — улыбнулась колдунья. — Рассказать хочу, госпожа…
— Говори.
Мольфарка оглянулась, подошла совсем близко, прошептала на ухо:
— Челядь говорит, в замке объявился Черный человек…
Графиня отшатнулась:
— Это невозможно, Дарволия! Даже ты его не можешь видеть, только по моим рассказам знаешь…
Черный человек был ее личным демоном с детства. Никому он больше не показывался, порою даже сама Эржебета сомневалась: есть ли призрак на самом деле или это плод ее больного разума?
— Люди говорят, — упрямо повторила колдунья, у которой имелось множество наушников среди слуг. — Видели, как бродит он ночью по замку.
Эржебета не хотела верить.
— Может, это вор какой? Пусть поймают!
— Прости, госпожа. Ни цыгане, ни гайдуки его выследить не смогли. Говорят, призрак это. А челядь и подавно трясется от страха. Слухи ходят, мол, у тебя в любовниках сам дьявол.
Графиня горько рассмеялась. Что ж, правдивы слухи. Разве не ласкает ее в полнолуния Черный человек? И разве не обладал он ею в первую брачную ночь, вместе с Ференцем…
И все же не верила, пока Дарволия не сказала:
— Не пугайся, госпожа. Но я своими глазами его видела.
В горле пересохло, дыхание занялось, Эржебета с трудом выдавила:
— Где?
— В замке. Он шел с той стороны, где детская половина, в сторону твоих покоев. Прости, госпожа, я побоялась заступить ему дорогу. Спряталась за углом, переждала, пока пройдет…
Не может быть! Графиня заметалась по комнате. Дети… Анна… Ее девочка выросла. Скорее замуж, прочь из замка!
Через неделю состоялся сговор. Вскоре в одном из имений богатой семьи Зриньи сыграли пышную свадьбу. Анна покинула родной дом.
Черный человек больше не гулял по замку, не выходил из стен. Как и всегда, являлся графине в полнолуние, жадно требовал ласки, вонзался в нее — то мертвенным холодом, то адским жаром. Не всегда хватало сил ему сопротивляться. Иной раз Эржебета, уступив, лишь просила:
— Не тронь детей…
В ответ пустота в капюшоне лишь тихо смеялась. Черный человек отказывался рассказывать об их будущем. Но Эржебета сама догадывалась, и сердце ее разрывалось.
Замок Чахтице, февраль 1602 года от Рождества Христова
— Была охота тебе туда идти, Дарволия? — спрашивала Эржебета. — Снова отец Иштван будет коситься на тебя.
— Положено, госпожа. Сегодня праздник Сретения Господня, — отвечала мольфарка. — Схожу уж. А вы кровь-то пейте, пейте.
Старуха ушла, но вскоре вернулась — молчаливая, потерянная. В ответ на расспросы Эржебеты сказала только:
— Правы вы были, госпожа. Отец Иштван меня от церкви отлучил. Сказал, за жестокость, мол, с девками.
— Да как он смеет, недоносок чернорясый?! — в бешенстве воскликнула графиня. — Да он же с семьи Надашди кормится, и церковь его только на наших пожертвованиях стоит!
На другой день Эржебета сама засобиралась в церковь.
— Не ходите, госпожа, — увещевала Дарволия. — Вы ведь праведная евангелистка, молитесь дома, и ладно. Не надо вам туда…
— Молчи, старуха! — прикрикнула графиня. — Пусть мне посмеет сказать то же, что тебе!
Нарядная, укутанная в меха, вошла Эржебета в церковь. За нею — череда служанок и охрана из гайдуков. Люди расступались перед процессией, шарахались в стороны, словно боясь одного взгляда графини. Она опустилась на скамью — и тут же вокруг нее образовалось пустое место.
Отец Иштван смотрел на графиню и чувствовал, что сердце его наполняется решимостью. Он устал наблюдать зверства этой женщины.
Не все девки в Чахтице пропадали бесследно. Некоторые были похоронены по христианскому обряду. Обычно Эржебета посылала за священником, а если служанки были из соседних деревень, просто отдавала тела родителям. Тогда тоже отпевать их приходилось отцу Иштвану, и то, что представало его глазам, повергало в ужас…
— Дорогие братья и сестры! — возгласил он. — Сегодня поговорим о жестокости и милосердии. На праведном суде, когда Господь призовет к себе верных, первое место займет благотворящий. Питатель других первенствует между удостоенными почестей, напитавший алчущего призывается прежде всех и преимущественно перед другими праведниками вводится в Царствие Небесное…
Речь священника лилась плавно и гладко. Эржебета не вслушивалась. Она чувствовала, что засыпает, что ее уносит эта бессмысленная река слов. Ничего не сделает отец Иштван, ничего-то не скажет. Одно дело запугать беспомощную старуху, выросшую в лесу, и другое — пойти против могущественной графини Надашди-Батори. Как вдруг…
— А вы, Эржебета Надашди, повинны в этом грехе! Вы чудовищно жестоки!
Графиня не поверила своим ушам: Иштван Мадьяри, выкормыш неблагодарный, прямо обвинял ее в церкви, полной народу!
— Из-за вашей жестокости умирают девушки! — обличал между тем священник. — Неделю назад мы хоронили двоих. На их телах явственно были видны следы пыток!
Этого Эржебета уже не могла спустить. Ее охватило бешенство.
— Да как вы смеете?! — закричала, вскакивая. — Как вы смеете позорить меня и мой славный род?! Как смеете отлучать моих верных слуг от церкви? Что ж, померли девки — болели они!
Отец Иштван осекся и попятился, словно обжегся о безумный взгляд черных глаз. Графиня быстро зашагала к выходу. Гайдуки схватились за сабли, готовые защищать госпожу.
— Не марайте оружие! — крикнула им Эржебета. — Со всеми, кто здесь был, сама разберусь! А ты погоди, чернорясый, на тебя пожалуюсь моему Ференцу, как только он вернется!
