Глава 24. КОМАНДИРСКИЙ ФУРГОН
Большая часть Тарии находилась под контролем тачаков. Вот уже несколько дней она была объята пожаром.
Наутро после битвы у фургонов я вскочил на свежую каийлу и отправился в Тарию. Через несколько пасангов я встретил фургон с моим тарном и воина, охранявшего боевую птицу, медленно ехавшего в сторону лагеря. За ним двигался фургон с тарном Гарольда и сопровождающим его охранником. Я оставил каийлу тачакам, перебрался на тарна и вскоре уже различил вдали возвышающиеся стены Тарии и окутывающий их дым.
Дом Сафрара все ещё держался, а на крыше главной башни виднелись обороняющие её тарнсмены Ха-Кила. Помимо этой цитадели в городе остались не подавленными считанные очаги сопротивления, где тарианцам ещё удавалось хоть как-то сдерживать натиск нападающих. Мы с Камчаком полагали, что теперь Сафрар должен улететь из города в самое ближайшее время, поскольку теперь ему было совершенно ясно, что удар паравачей по фургонам и боскам тачаков не достиг цели и Камчак не увел свои войска из Тарии. Кроме того, на стороне тачаков теперь выступали катайи и кассары, и дальнейшее развитие событий не могло не приводить Сафрара в ужас.
Единственной причиной, по-моему мнению, которая ещё способна была удержать Сафрара от бегства, являлось его ожидание какого-то события чрезвычайной важности: вполне возможно, прибытие на тарне серолицего человека, перед которым у него было обязательство во что бы то ни стало сохранить золотой шар. К тому же, если его дом будет взят приступом и торговец, таким образом, будет подвергаться опасности, у него останется возможность улететь в самый последний момент, бросив своих слуг и защитников на произвол судьбы.
Я знал, что через гонцов Камчак был в курсе всех дел в фургонах тачаков, и не стал сообщать ему ни о разграблении, которому подвергся его собственный фургон, ни о судьбе Африз и Элизабет Кардуэл, которую, что казалось мне совершенно естественным, он вполне мог давно продать. Интерес же мой к подобным вещам он со своим типичным для тачаков складом характера непременно должен был воспринять как вмешательство в его личные дела и непростительную дерзость. Придет время, и я узнаю — если будет возможность — имя её нового хозяина каким-либо косвенным способом, не обращаясь непосредственно к Камчаку; гораздо хуже, если при нападении она попала в руки паравачей — тогда поиски её следов сильно осложнятся.
Зато я напрямую спросил Камчака о том, почему он, предполагая, что катайи и кассары не придут на помощь тачакам, не оставил тем не менее Тарию и не отвел свои главные силы к фургонам.
— Это была рискованная игра с моей стороны, — признался он.
— Опасная.
— Возможно. Но мне казалось, что я в достаточной степени знаю и катайев, и кассаров.
— Да, но ставки в этой игре очень высоки.
— Они гораздо выше, чем ты думаешь.
— Не понимаю, — признался я.
— Игра ещё не окончена, — сказал он, но от дальнейшего разговора отказался.
На другой день после моего прибытия в Тарию Гарольду удалось перепоручить свои обязанности командующего колонной фургонов кому-то другому, и он к вечеру прибыл во дворец Фаниуса Турмуса.
Днем и ночью, урвав всего час-другой для сна где-нибудь на ковре во дворце или устроившись прямо на каменной мостовой у разведенного часовым костра, мы с Гарольдом выполняли всевозможные указания Камчака, то принимая участие в штурме очередной удерживающей оборону тарианской внутренней крепости, то проверяя и выставляя на посты часовых. Силы тачаков были расположены таким образом, чтобы оттеснить не желающих подчиниться тарианцев в сторону двух городских ворот, сознательно оставленных открытыми и неохраняемыми, чтобы позволить всем как воинам, так и гражданским лицам покинуть город. С городских стен хорошо был виден поток беженцев, оставляющих Тарию. Они несли с собой провизию и вещи, которые им удалось захватить из объятых пламенем домов. Стояла поздняя весна — не слишком суровое время года, хотя и отличающееся нередкими затяжными дождями, значительно ухудшающими и без того несладкую судьбу беженцев. В связи с этим меня немало приятно удивил тот гуманный факт, что вдоль путей следования покидающих город тарианцев Камчак оставил емкости с питьевой водой и кое-какой провиант.
Я обратился к Камчаку за объяснениями, поскольку обычно в состоянии войны тачаки не оставляли на неприятельской территории ничего живого, уничтожая даже домашних животных и отравляя колодцы. Города, сожженные народами фургонов сотни лет назад, как говорят, продолжают до сих пор лежать в руинах, являясь пристанищем лишь для ветра да охотящихся за уртами слинов.
— Народам фургонов нужна Тария, — без обиняков ответил Камчак.
Для меня это было как гром среди ясного неба. С другой стороны, все выглядело совершенно логично.
Тария действительно явилась основным звеном, связывающим народы фургонов с городами Гора, своеобразными воротами, через которые всевозможные товары попадали на бескрайние равнины кочевников. Без Тарии существование народов фургонов, несомненно, было бы гораздо более скудным.
— А кроме того, — добавил Камчак, — народам фургонов нужен враг.
— Не понимаю, — признался я.
— Не имея общего врага, они никогда не объединятся, а не объединившись — однажды погибнут.
— Именно с этим и связана та игра, о которой ты говорил? — поинтересовался я.
— Возможно, — уклончиво ответил Камчак.
Однако я не чувствовал себя удовлетворенным; мне казалось, что Тария свободно могла выдержать гораздо большие разрушения, чем те, которые ей причинили войска тачаков: они, например, могли оставить открытыми для отступающих только одни ворота и позволить покинуть город не тысячам, а сотням тарианцев.
— И это все? — спросил я. — Это единственная причина, почему столь большому числу тарианцев позволено остановить город?
— У тебя, командир, несомненно, есть какие-нибудь дела в других частях города? — сухо сказал Камчак.
Я коротко кивнул, повернулся и, разочарованный разговором, покинул комнату. Давным-давно я понял, что нельзя давить на Камчака, если он не хочет говорить. Однако, успокоившись, я сам удивился его снисходительности. Испытывая жесточайшую ненависть к Тарии и тарианцам, он тем не менее не остался глухим к отчаянию своих беспомощных врагов и отнесся к безоружным гражданам с величайшей терпимостью и сочувствием, подарив им жизнь и свободу, позволив им беспрепятственно оставить город. Пожалуй, единственным с точки зрения тарианца исключением явились женщины Тарии, рассматриваемые не иначе как часть доставшейся победителю добычи.
Все немногое оставшееся у меня свободное время я проводил у дома Сафрара. Внутренние строения, входящие в его состав и отбитые тачаками, были укреплены при помощи булыжника и бревен, что превратило двор в одну большую баррикаду. Я регулярно проводил обучение тачаков стрельбе из арбалетов, десятки которых оказались в руках нападающих. В распоряжении каждого из отобранных мною воинов находилось по пять арбалетов и по четыре раба-тарианца, назначенных мной для заряжания оружия. Новоиспеченных арбалетчиков я расставил на крышах ближайших домов, кольцом огибающих строения Сафрара. Арбалет, уступая тачакскому луку в скорострельности, имеет тем не менее целый ряд преимуществ, важнейшим из которых являлась возможность ведения более прицельного и мощного огня, что — как я и добивался — в значительной степени затрудняло действия неприятельских тарнов, базировавшихся на главной башне — цитадели осажденных. Прошедшим у меня обучение тачакам уже в первый день удалось подбить четырех подлетающих к башне неприятельских птиц, хотя тарнсмены продолжали наносить нам урон. Однако все шло к тому, что скоро мы бы смогли контролировать воздушное пространство и над башней. Я, конечно, опасался, что известие о появлении у нас дополнительных видов вооружения вынудит Сафрара ускорить свое решение покинуть башню, но сообщение о четырех сбитых тарнах, очевидно, возымело совершенно иное действие, поскольку с бегством Сафрар явно не торопился.
Улучив минутку, мы с Гарольдом расположились перекусить у костра, разведенного прямо на мраморном полу дворца Фаниуса Турмуса. Рядом наши стреноженные каийлы расправлялись с тушей убитого верра.
— Большинство жителей, — сказал Гарольд, — уже оставили город.
— Это хорошо.
— Камчак скоро закроет ворота, и тогда мы решительно возьмемся за дом Сафрара и за наемников Ха-Кила.
Я кивнул. Защитников в городе осталось совсем немного, основная масса тачаков была освобождена от необходимости отвлекаться на случайные стычки, и у Камчака появилась реальная возможность бросить все свои силы на дом Сафрара и, если понадобится, брать его штурмом. У Ха-Кила в распоряжении, как мы полагали, имелось в настоящий момент более тысячи тарнсменов да плюс почти три тысячи личных охранников Сафрара и неизвестно сколько ещё его слуг и рабов, которых он всегда мог использовать при защите ворот, обороне проломов в стене, для сбора стрел или зарядки арбалетов.
Покончив с куском мяса жареного боска, я растянулся на полу и, положив под голову кулак, взглянул в потолок, своды которого носили нисколько не украшающие его следы разожженных тачаками костров.
— Ты собираешься провести ночь здесь? — поинтересовался Гарольд.
— Надеюсь, что да, — ответил я.
— Но ведь сегодня вечером от лагеря пригнали больше тысячи босков, — заметил Гарольд.
Я повернулся на бок и посмотрел на него. Я знал, что Камчак за последнее время распорядился пригнать босков, чтобы они откармливались под стенами Тарии для пропитания его воинам.
— А какая разница, где я буду спать? — ответил я. — Если ты тачак, то это, надеюсь, не означает, что ты должен спать у боска на спине или ещё лучше под копытами?
Лично меня такая перспектива нисколько не прельщала. Но Гарольда, по-видимому, подобная возможность нисколько не разочаровывала.
— Если понадобится, — поставил он меня в известность, — тачак может великолепно отдохнуть даже на рогах у боска, но коробанец, по-видимому, предпочитает спать на полу, вместо того чтобы по-человечески устроиться на шкурах ларла в командирском фургоне.
— Что-то я не понимаю, — признался я.
— Подумай.
— Может, объяснишь?
— Ты что, до сих не понял?
— Нет.
— Коробанец несчастный, — пробормотал Гарольд; он встал на ноги, вытер кайву о рукав и вложил её в ножны.
— Ты куда? — спросил я.
— К себе в фургон, — доложил Гарольд. — Он прибыл вместе с босками и ещё двумястами фургонами, включая, между прочим, и твой.
Я приподнялся на локте.
— Но у меня нет фургона.
— Теперь есть, — возразил Гарольд. — И у меня тоже.
Я недоуменно смотрел на него, полагая, что начались его обычные тачакские штучки.
— Говорю тебе совершенно серьезно, — заверил меня Гарольд. — В тот вечер, когда мы отправились в Тарию, Камчак приказал выделить нам по фургону в награду.
Мы вспомнили ту ночь с её нескончаемым путешествием по подземной системе городского водопровода, колодец, наш плен, Желтый Бассейн, Сады Наслаждений Сафрара, украденных тарнов, бегство — всю сумасшедшую авантюру.
— В то время, — продолжал Гарольд, — наши фургоны, конечно, ещё не были выкрашены в красный цвет и не были полны трофеями и прочим богатством — ведь мы ещё не были командирами.
— Но за что он нас наградил?
— За храбрость, конечно.
— Просто за храбрость?
— За что же еще?
— За успешное выполнение операции, например. Ты вот добился успеха, получил, что хотел. Но я-то нет. Я потерпел неудачу. Я не заполучил золотую сферу.
— Золотой шар не имеет никакой ценности. Камчак сам это сказал.
— Он просто не знает, чего она стоит.
Гарольд пожал плечами.
— Может быть.
— Вот видишь: я не добился успеха.
— Добился.
— Какого? В чем?
— Для Камчака храбрость — уже успех, даже само по себе проявление храбрости — очень важная вещь. Даже если ты при этом потерпел неудачу, ты все равно добился успеха.
— Понятно.
— Думаю, тебе это не совсем понятно.
— Что именно?
— То, что мы проникли в Тарию и выбрались из неё так, как выбрались мы, приведя с собой двух тарнов, достойно общественного признания. Мы оба, ты и я, удостоены шрама храбрости.
Я не нашелся что сказать. Помолчав, я взглянул ему в лицо.
— Но ведь ты не носишь шрам храбрости.
— Парню с таким шрамом было бы не так-то просто действовать поблизости у городских ворот Тарии, — усмехнулся Гарольд. — Ты так не считаешь?
— Совершенно верно, — рассмеялся я.
— Ничего, — пообещал Гарольд, — как только у меня выпадет свободное время, я отыщу кого-нибудь из клана шрамовщиков и он нанесет мне шрам. Тогда я буду выглядеть ещё более привлекательным.
Я рассмеялся.
— Может, пусть он сразу же нанесет шрам и тебе? — предложил Гарольд.
— Нет, — отказался я.
— Шрам будет немного отвлекать внимание от твоей шевелюры.
— Нет, спасибо, не нужно.
— Ладно. Всем и так известно, что ты всего лишь коробанец, а не тачак. — Он помолчал и добавил: — Хотя многие из тех, кто носит шрам храбрости, заслужили его менее достойными делами, чем ты.
Это было приятно услышать.
— Ну, ладно, — сказал Гарольд. — Я устал и хочу поскорее добраться до своего фургона. Завтра снова за работу.
— А я даже не знаю, где мой фургон, — признался я.
— Я об этом догадался, когда понял, что ты, скорее всего, провел ночь после сражения, с удобством устроившись на полу пустого фургона Камчака. Я искал тебя, но так и не нашел. Твой фургон — тебе, наверное, это будет приятно узнать, — не пострадал от нападения паравачей. Не то что мой собственный.
Я рассмеялся.
— Странно, я даже не знал, что у меня давно есть фургон!
— Тебе это уже давно было бы известно, если бы ты снова не бросился сломя голову в Тарию сразу после нашего возвращения на тарнах с Хереной, когда фургоны ещё двигались к Та-Тассе. Ты даже не задержался у фургона Камчака: Африз бы, конечно, тебя предупредила.
— Как? Крикнула бы из клетки для слинов?
— Тогда она уже не была в клетке.
— Вот как? Рад слышать.
— Та маленькая дикарка — тоже.
— А с ней что стало?
— Камчак отдал её одному воину.
— Понятно. — Эта новость меня не обрадовала. — А почему ты сразу не сообщил мне о фургоне?
— Это не показалось мне таким важным, — сказал Гарольд. — Но коробанцы, наверное, иначе относятся к подобным вещам — фургонам и прочим мелочам.
Я не мог не рассмеяться.
— Гарольд, я устал. Дай мне отдохнуть!
— Ты не собираешься провести эту ночь в своем фургоне?
— Пожалуй, нет.
— Как пожелаешь. А я постарался, чтобы он не пустовал без паги и вина ка-ла-на из Ара…
В Тарии, хотя в нашем распоряжении и оказались значительные богатства, большими запасами паги или ка-ла-на мы не располагали. Как я уже упоминал, тариане в основном предпочитали крепкие сладкие вина. В качестве трофея я взял себе во дворце сто десять кувшинов паги и сорок бутылок ка-ла-на с Тироса, Коса и Ара, но отдал их своим арбалетчикам, за исключением одной бутылки паги, которую мы с Гарольдом осушили ещё пару ночей назад. Я решил, что неплохо, пожалуй, было бы провести эту ночь в собственном фургоне. Две ночи назад мы с Гарольдом отведали паги, почему бы не подарить эту ночь бутылке ка-ла-на?
Я посмотрел на Гарольда и улыбнулся.
— Я тебе благодарен.
— И есть за что, — сказал Гарольд, спутывая ноги своей каийле и запрыгивая в седло. — Без меня ты никогда бы не нашел своего фургона, а я бы ни за что больше не стал тратить время на пустую болтовню!
— Подожди! — крикнул я ему вслед.
В несколько прыжков его каийла выскочила из зала, пролетела следующий, вихрем промчалась по коридору и через секунду исчезла в проеме главного выхода из дворца.
Бормоча проклятия, я рывком развязал поводья своего скакуна, затянутые вокруг колонны, и, на ходу запрыгнув в седло, помчался вслед за Гарольдом, не желая затеряться на улицах Тарии или среди тачакских повозок, заглядывая в каждый фургон и спрашивая, не мой ли это? Я словно на крыльях пролетел через ступени входной лестницы дворца Фаниуса Турмуса и так же быстро оставил за спиной внутренний и внешний дворы, провожаемый изумленными взглядами воинов, едва успевающих отдавать мне полагающиеся командиру приветствия.
Едва выскочив на улицу, я резко осадил вставшую на дыбы каийлу: Гарольд спокойно восседал в седле, с укоризной глядя на меня.
— Такая поспешность, — заметил он, — не подобает командиру тачакской тысячи.
— Пожалуй, — согласился я, переводя каийлу на шаг и приноравливаясь к шагу каийлы моего эксцентричного товарища.
— Я боялся, что не найду без тебя свой фургон, — признался я.
— Но ведь это фургон командира, — сказал Гарольд. — Тебе показал бы его любой воин.
— Об этом я не подумал.
— Ничего удивительного, — утешил меня Гарольд. — Ты ведь всего лишь коробанец.
— Но когда-то давно мы все же повернули вас вспять, — возразил я.
— Меня там тогда не было, — заметил Гарольд.
— Это верно, — согласился я.
Некоторое время мы ехали молча.
— Если бы это не задело чувства твоего достоинства, командир, — сказал я, — я бы предложил наперегонки на каийлах.
— Вон, смотри! — немедленно воскликнул Гарольд. — Там, сзади!
Я мгновенно остановил каийлу и, выхватив меч, окинул пристальным взглядом пустынные улицы города и глазницы окон.
— Что там? — воскликнул я.
— Вон там, справа! — крикнул Гарольд.
— Да что там такое?
— Пролом в стене, видишь? — решительно кивнул головой Гарольд. — Кто быстрее?
Я обернулся и посмотрел на него.
— Я принимаю твое пари! — крикнул он, пришпоривая своего скакуна и рывком посылая его вперед.
Пока я развернул свою каийлу, он преодолел уже почти треть расстояния. Не могу передать, как меня это задело. Несчастное мое животное чуть не взлетело, так вонзились мои пятки ему под ребра. Пролом мы с Гарольдом проскочили одновременно, благо ширина его позволила нашим животным не столкнуться друг с другом. Тут же пустили своих каийл обратно и перевели на шаг, дабы выехать через главные ворота — уже под изумленные взгляды стражников — не торопясь, как подобает людям нашего ранга.
Мы безмолвно подъехали к фургонам, и тут Гарольд указал на один из них.
— Это твой, — сказал он. — Мой рядом.
Фургон оказался большим, запряженным восемью черно-бурыми босками. У входа стояли два охранника, а рядом на врытом в землю шесте возвышался штандарт с изображением четырехрогого боска. Шест был выкрашен красной краской — цветом, соответствующим командирскому рангу. В щели под дверью я заметил свет внутри фургона.
— Желаю тебе всего хорошего, — сказал Гарольд.
— И тебе всего хорошего, — ответил я.
Тачакские охранники приветствовали нас тремя ударами копья о щит. Мы ответили поднятием правой руки, ладонью наружу.
— У тебя действительно быстрая каийла, — сказал Гарольд.
— Скорость для наездника — это все, — пожал я плечами.
— Да, если бы это было не так, я бы у тебя вряд ли выиграл, — согласился Гарольд.
— Странно, а я считал, что победил я.
— Вот как?
— Конечно. Откуда ты знаешь, что победа не за мной?
— Ну… я этого не знаю… некоторая доля вероятности действительно есть… — замялся Гарольд.
— Большая, большая доля вероятности, — заверил его я.
— На самом деле, — признался он, — я затрудняюсь сказать, кто победил.
— Я тоже, — согласился я и предложил: — Давай считать это ничьей.
— Пожалуй, хотя все это кажется просто невероятным. — Он помолчал и добавил: — Может, решим это монетой? Подбросим? Орел или решка?
— Нет, — отказался я. — Пусть останется ничьей.
— Ладно, идет, — согласился Гарольд и, усмехнувшись, поднял руку в горианском приветствии: — До утра!
— До утра! — поднял руку я в ответ.
Я смотрел, как он идет между фургонов, насвистывая какую-то тачакскую мелодию. Наверное, маленькая Херена ждет его в ошейнике и закованная в цепи.
Назавтра, я знал, назначен штурм последних убежищ Сафрара и башни, которую обороняют наемники Ха-Кила. Вполне возможно, завтра один из нас или мы оба погибнем.
Я обратил внимание, что боски, впряженные в мой фургон, выглядят накормленными и ухоженными, гривы их расчесаны, а рога и копыта тщательно отполированы.
Я передал поводья каийлы одному из охранников и устало поднялся по ступенькам фургона.
