Глава 9
Крышу автобуса вскрыло, словно консервным ножом. В снег посыпались обломки.
Пара микропланов, вынырнувшая из низких туч, зависла над автобусом и одну за другой влепила еще три ракеты в уже дымящиеся внутренности машины.
— Твою мать! — крикнул Пфайфер, бросаясь прочь от автобуса, но не забыв при этом забрать свой кофр с аппаратурой.
Касеев побежал следом. Споткнулся, упал лицом в снег, снова вскочил…
Он как раз пытался снова нащупать сознание Быстровой, когда чужие микропланы нанесли удар.
Быстрова просто исчезла из мозга Касеева. Ее силуэт лопнул, взорвался красным, и за ним на одно мгновение открылось чужое лицо. Лицо…
— Томский! — крикнул Касеев. — Третий слева! Третий слева! Огонь!
Третий слева в цепи космополет нелепо взмахнул руками и упал, словно его кто-то дернул сзади.
Томский, пригнувшись и держа пистолет перед собой в вытянутой руке, побежал к нему, еще раз выстрелил метров с десяти, а потом, добежав, остановился прямо над лежащим и несколько раз выстрелил ему в голову.
Пнул уже мертвого ногой. Пнул еще раз. И снова ударил, с яростью, изо всех сил.
Его никто не останавливал. Никому до него не было дела.
Только Пфайфер развернул свои камеры так, чтобы полковник не попал в кадр.
Касеев встал. Отряхнул с одежды снег. В голове было пусто и звонко. Касеев прислушался. Легкий шум, похожий на шорох.
Нет, сказал Касеев. Нет. Он зажал уши и торопливо пошел прочь, к лесу, проваливаясь в снег.
И вдруг в голове словно взорвалось. Это была не боль — он словно попал в ревущий поток горячего воздуха.
Касеев замер и медленно повернулся.
По снегу, от леса в сторону маячившего неподалеку особняка шел человек. На вид ему было около тридцати. На руках он нес девушку. Ее глаза были закрыты, рука, выскользнувшая из-под клетчатого пледа, в который девушка была завернута, безвольно покачивалась в такт шагам.
Свободный агент Гриф, вспомнил Касеев. И девушка… Быстрова Маша. Мать которой только что…
Таких совпадений не бывает, подумал Касеев. Не бывает.
Он потрясенно смотрел вслед уходящему свободному агенту. И не видел, как от леса, с другой стороны, несколько белых фигурок движутся наперерез Грифу, разворачиваясь редкой цепочкой.
А Младший… Младший видел все.
Младший ждал. Даже увидев, что Ильин нагоняет Грифа, ждал. Не пытался посмотреть, что там с ядерными зарядами, вкатывают ли их в кольца, а ждал вспышки…
Одной, двух, десятка смертельно ярких вспышек.
Он не контролировал пути американских боеголовок, чтобы не привлечь внимания Старшего.
Предложил способ отобрать перед Завершающей Стадией ядерные остатки у американцев, через Клеева все вывез, рассредоточил… Согнал фургоны сюда, к Понизовке, чтобы не смог, не успел Гриф отреагировать на угрозу… Не знали исполнители, для чего программируют заряды…
Не знали другие, сменившие программистов, что именно в тяжеленных контейнерах развозят по стране и для чего должны по сигналу втолкнуть контейнеры в кольца…
Гриф может многое, но он не всемогущ, даже с Системой. Он вполне мог не успеть скомкать и сжать ядерные устройства… Хотя бы одно…
Младший осторожно тронул черную звездочку на голопанели.
Сигнал.
Ровно через пять секунд.
Четыре.
Три.
Две.
Одну.
Младший даже прищурился, словно вспышка могла повредить его глаза через сотни километров и через видеофильтры.
Ну?
Нет, подумал Младший, этого не может быть. Не может!
Люди продолжали суетиться там, на снегу. Гриф, которого догнал уже Ильин, подошел к дому.
Младший торопливо вывел и повесил перед собой в воздухе кадры с кольцами.
Никого нет. Ничего нет перед кольцами. Ни людей, ни контейнеров… И в фургонах ничего не проявилось. Пусто. Исчезли контейнеры. Пропали.
Клеев? Он решил в последний момент переметнуться? И что это значит?
Младший вытер губы.
Это все было бы не так страшно. Ну, не вышло так не вышло, но теперь Гриф, которого все настойчиво тянули к Понизовке, в ловушку, теперь спокойно встретится… встретился с Ильиным, с обиженным Ильиным, с Ильиным, который захочет отомстить этим сволочам из космоса, которые пытались его убить…
Ильин просто расскажет о Станции, о кольцах, и Гриф обязательно — обязательно — придет сюда.
И некуда бежать… Некуда…
Они не могут встретиться!
Нельзя! Так нельзя! Так неправильно! В этот момент… Когда все решается, когда то, что он задумал, начало осуществляться…
Обманули…
Младший вскочил с кресла, обернулся к кадропроекции Старшего.
— Ты это видишь? Видишь? Их нужно остановить! Ильин ведь расскажет Грифу о станции… Расскажет…
— Непременно… — сказал Старший, не торопясь закрывая книгу. — Расскажет. И подробно опишет наш зал приема, с кольцами. И Гриф, который, как оказалось, легко проходит даже чужие, даже непарные кольца, придет сюда… Правда, забавно?
— Ты… — прошептал Младший.
— Имеешь в виду — так ли я задумал? Ответ положительный. — Старший снисходительно улыбнулся. — Понимаешь, ты забыл, что те забавные человечки за окном и в кадропроекциях — не персонажи игр, а живые люди, которые при удачном стечении обстоятельств могут и в рожу дать. Например, тебе.
— Так? — крикнул Младший. — Значит, так?
Но он еще не здесь, подумал Младший. Гриф еще там, они с Ильиным еще не поговорили. На станции всего два человека, один из них разбитый болячками старик. И я — не этот старик.
Я еще смогу объяснить Старшему, что десять лет наедине с ним — слишком много. Что за десять лет мое терпение и снисходительность закончились.
Особенно сейчас.
Младший легко пробежал по коридору, поднялся на жилой этаж.
И ты, старик, забыл, что на дверях наших апартаментов нет замков. Так придумали строители… Предусмотрительные, черти. Какие молодцы!
Младший на секунду остановился перед дверью старика. Они никогда не пробовали одновременно дать противоположные приказы — открыть дверь и закрыть. Ну…
Мембрана разошлась.
— Привет, — сказал Младший, переступая порог.
И голос его дрожал от напряжения и обиды.
Старший сидел в кресле спиной к двери и на приветствие не отреагировал.
— Так что, ты гордишься своей работой? — прохрипел Младший и попытался восстановить дыхание. — Любуешься?
Перед Старшим была развернута кадропроекция — Гриф подходит к особняку Быстровых, останавливается, а справа к нему приближается Ильин, без оружия, с разведенными в стороны руками.
— Думаешь, я не успею свернуть тебе шею до его появления здесь? — тихим, вкрадчивым голосом осведомился Младший.
Что-то в комнате было не так. Какая-то ерунда. Что-то изменилось, как на картинке «Найдите десять отличий».
Гриф отошел на шаг в сторону, Ильин ударил ногой в дверь. Еще раз. Гриф что-то сказал, Ильин подошел к нему, достал какой-то предмет из кармана куртки Грифа.
Вспышка. Дверь открылась, на месте замка зияла дыра.
Небо упало на землю — свободный агент передал свой «блеск» в чужие руки.
— Сволочь, старая сволочь, — прошипел Младший, рванулся вперед и, уже хватая старика за левое плечо, вдруг понял, что именно изменилось в комнате — на стене с коллекцией Старшего не хватало кинжала — даги, как всегда поправлял Старший.
На стене кинжала не было. Кинжал был в правой руке Старшего.
Удар в живот — подленький удар.
Младший замер, согнувшись вдвое, захрипел, вцепившись в руку Старшего.
— Вот такие дела, — сказал Старший, поднимаясь с кресла.
Руки Младшего слабели, тело сползало с клинка.
— Знаешь, в чем прелесть такого удара? — спросил Старший, помогая Младшему опуститься на пол. — Я долго его выбирал. Можно было ударить снизу вверх, под нижнюю челюсть. Ты бы умер сразу и безболезненно. Можно было ударить вот сюда, под руку, и ты угас бы от внутреннего кровотечения через пару часов. Тебе даже больно не было бы. Ну, не сильно…
Младший прижал руки к животу, чувствуя, как между скрюченными от боли пальцами вытекает кровь.
— А так ты будешь умирать несколько часов. Думаю, за это время Гриф успеет добраться сюда. А то, знаешь ли, на станции должно быть как минимум двое. Не хочу проверять, что произойдет, если правило нарушить.
Из стены появилось серебристое щупальце, потянулось к ране. Что-то мелькнуло в глазах Младшего, но Старший, поцокав языком и покачав головой, щупальце аккуратно обломил и отбросил в сторону.
— Лучше давай поговорим по душам, — сказал Старший. — Я даже, пожалуй, тебя перевяжу и дам болеутоляющее. А потом, когда Гриф придет сюда и мы поговорим… договоримся… я тебя отпущу. У меня в коллекции есть мизерикордия, но я добью тебя дагой…
Он оглянулся на кадропроекцию — Гриф осторожно укладывал девушку в кровать, а Ильин стоял чуть в стороне, рассматривая «блеск» в своей руке. Потом протянул оружие Грифу.
— Вот они поговорят немного… И мы поговорим. Ты ведь не возражаешь?
Томский, надо отдать ему должное, приказ начальства выполнить попытался. Несмотря ни на что, он сунулся к Лукичу с сообщением, что задерживает, и требованием следовать…
Полковника не поддержали даже уцелевшие подчиненные. Когда селяне отобрали у Томского пистолет и принялись бить, один из бойцов спецназа пожал плечами и отвернулся. Свой автомат он предусмотрительно уронил в снег. Пистолет — тоже.
Еще двое переглянулись и быстрым шагом двинулись к лесу.
Их не тронули и останавливать не стали.
А вот Томского от тяжких телесных повреждений спас боекостюм и то, что селяне мешали друг другу.
И еще Лукич, который попытался кричать сорванным ко всем чертям голосом, что не нужно, что оставьте его в покое, что не этим нужно заниматься…
Подключились пацаны, которые оттаскивали от полковника разъяренных баб, не обращая внимания на удары в лицо, царапины и крики.
Куда ж вы лезете… убьете ведь… а как он Лешку?.. Ему можно, а нам?.. Да успокойтесь, тетя Надя… ну, богом прошу… ну не нужно… не встрявай, засранец… на тебе, получи…
Протяжно скулила вдова Лешки Игнатьева, стоя на коленях над телом мужа.
Космополеты…
Лучше бы они кричали или попытались бежать… Но они бродили, как механические игрушки, заведенные и брошенные в коробку.
Неподвижные взгляды, застывшие лица… Столкнувшись друг с другом, они не останавливались, продолжали двигаться вперед, отодвигая встречного или отодвигаясь в сторону.
Двое или трое упали и теперь пытались встать, бессмысленно загребая руками снег, перекатываясь и падая назад.
Упал еще один. И еще.
Жители Понизовки их словно не замечали…
Их нельзя было замечать — если их заметить, то нужно будет что-то с ними делать. Может, даже убивать.
Вот Самый Младший Жмыхин сел возле Цыганчонка прямо в снег, потрогал за плечо… А Цыганчонок — мертвый. Не смеется Цыганчонок и даже не дышит. Грудь развороченная кровью сочится, снег красный — тает…
Глаза открыты, в них отражается лицо Жмыхина.
А Цыганчонок — мертвый.
Губы Самого Младшего Жмыхина искривились, рот приоткрылся, словно Жмыхин зевать собрался…
Мальчишки не умеют плакать.
Просто лицо сводит судорога, дыхание словно застревает в горле, и получается только гортанно стонать. Раз за разом, вместе с дыханием…
Или вместо дыхания.
И тут Самый Младший Жмыхин заметил космополетов. Один из них прошел совсем рядом, так близко, что обсыпал Жмыхина снегом, даже на лицо Цыгынчонка упал снег.
Упал и не тает.
Это из-за них все, вдруг понял Жмыхин. Из-за них.
Рука сама легла на автомат Цыганчонка.
Из-за них.
Жмыхин поднял автомат.
Из-за них, стучало в висках. Из-за космополетов долбаных… Ходят тут… живые. А он… Он…
Палец лег на спусковой крючок.
Цыганчонок лежит, а они вот гуляют… делают вид, что они здесь ни при чем… Прикидываются.
Так значит… Вот так.
Жмыхин нажал на спуск.
Очередь ударила под ноги девчонке, но та даже не заметила. Шла куда-то, ее толкнули в плечо, развернули, она удержалась на ногах и снова пошла, в противоположную сторону, но так же сосредоточенно.
Жмыхин снова нажал на спуск.
Слева мелькнула тень, Самый Младший Жмыхин не успел рассмотреть, кто на него бросился, просто удар выбил оружие из его рук, и кто-то тяжело осел в снег рядом.
— Артем Лукич? — удивленно спросил Жмыхин и потянулся к выбитому оружию.
— Нет, ежик резиновый, — прохрипел Лукич, держась за левый бок. — С дырочкой в правом… блин… левом боку…
Снег под ним краснел. Глаза закатились, и участковый повалился на бок.
Совсем как Цыганчонок, понял Жмыхин. Только теперь…
— Лукич, — позвал Жмыхин, отдернув руку от оружия. — Лукич!
Лукич открыл глаза.
— За космополетов мне ответишь… — выдохнул Лукич, глядя в низкое небо, затянутое тучами. — За каждого… Слышишь?
— Женька! Женька! — Пфайфер не мог больше бежать, остановился и махал рукой. — Сюда иди.
Касеев оглянулся. Его движения были порывистыми, словно не хотело тело слушаться, словно застыло от холода.
— Ну, куда ты отправился? — Пфайфер наклонился, держась за грудь. — Я не могу за тобой бегать, я слишком долго прожил и слишком много выпил.
Касеев постоял, пытаясь понять, куда и, главное, зачем сейчас шел. Полные туфли снега. Мокрые ноги, мерзкий привкус во рту…
Куда он шел? Вспомнил.
Подальше отсюда. Ко всем чертям. На хрен…
С него достаточно.
Быстрова погибла не в милицейском автобусе, не ее плоть смрадно горит сейчас среди обломков… Безутешная мать подохла у него в голове.
Мерзкое ощущение чего-то горячего и липкого в самой глубине мозга. Когда силуэт Быстровой взорвался, разлетелся мелкими брызгами… а потом тот космополет, которого застрелил Томский, — они оба умирали в мозгу Касеева.
И теперь, с ужасом понял Женька, их останки будут гнить в моей голове, разлагаться, превращаться в гной…
Касеева вырвало.
Он вытер рот снегом, попытался выпрямиться, но снова упал на колени.
Тяжело дыша, к нему подошел Пфайфер. Попытался помочь Касееву подняться, но сам не удержался на ногах. Они упали в снег.
— Хреново мне, Францевич, — сказал Касеев и сплюнул.
— Это не тебе хреново, — ответил Пфайфер. — Это нам хреново. И ты еще даже не догадываешься, как нам хреново.
— Нам, — сказал Касеев. — Хреново.
Он встал на четвереньки, постоял, нащупывая равновесие. Подтянул правую ногу. Оперся на нее.
Пфайфер встал, помог встать Женьке.
— Хреново? — спросил Касеев.
— Полный песец, — сказал Пфайфер и начал отряхивать свою одежду и кофр, который так и не бросил.
— Что так?
Женька обнаружил, что, когда разговариваешь, можно не замечать, как кровь Быстровой собирается в лужицу где-то возле касеевского мозжечка.
— Посмотри, — сказал Пфайфер и протянул Касееву контрольный монитор. — Полюбуйся. Я записал начало, теперь сигнал принимаем с опозданием в десять минут. Любуйся.
Натали в кадре. Что-то говорит, за спиной у нее покрытые снегом деревья.
Касеев мотнул головой, пытаясь настроиться. Ну, что она там…
— …Наша съемочная группа. Полученная информация позволяет предположить, что группа так называемых космополетов предприняла попытку захватить населенный пункт Понизовка, используя ментальные способности, характер которых до сих пор не понятен. Как удалось выяснить, уже месяц космополеты накапливались в деревне, заставляя местных жителей обеспечивать себя едой, одеждой и жильем. Дошло до того, что местный участковый и группа несовершеннолетних создали вооруженное формирование для охраны и защиты своих новых хозяев.
Изображение Натали исчезло, вместо него появилась картинка с телефона.
Перрон. Дождь. Изображение прыгает и трясется, будто снимавший бежит, пытаясь построить кадр на ходу. Картинка плоская, без глубины и объема.
То самое кино, подумал Касеев. С перрона, что переслала в Агентство Быстрова.
Участковый бьет девушку. Явно под контролем, сволочь.
Его заставили новые хозяева. А куда же делись старые? За такую лажу в материале Касеев при личной встрече устроил бы Натали выволочку.
Если есть новые, значит, были старые. А ведь учил тебя, дуру, даже надежды подавала, казалось бы…
— …Этот мент… милиционер… я попросила, чтобы он вмешался… мент… милиционер вначале даже попытался задержать космополета, а тот на него посмотрел и говорит… типа… разгони их, говорит… защищай меня… и мент… милиционер вдруг замер так, словно парализованный, а потом… потом бросился на нас и стал избивать… а космополет повернулся к местным ребятам, кстати, «землянам» и тоже приказал им… я потеряла сознание и… я так испугалась… я так…
Снова Натали. Очень серьезный вид. Шалавам типа Натали очень идет серьезный вид. Они даже очки носят специально, чтобы выглядеть серьезней и значимей. Когда их трахают, они очки не снимают и делают сосредоточенное лицо.
Камера держит средний план, видны только Натали и деревья за ее спиной.
— Наша съемочная группа отправилась вместе со специальной группой внутренних органов…
Касеев поморщился, как от зубной боли, — совсем плохо с Натали.
Группа внутренних органов. Пять баллов. Покойная Пулитцеровская премия за вклад в мировую журналистику…
— Мы получали информацию от Евгения Касеева и Генриха Пфайфера.
Пошла картинка.
Снег, цепочка космополетов, участковый, который мечется между космополетами и жителями Понизовки, размахивает оружием, что-то беззвучно кричит…
— Брешет, — прокомментировал Пфайфер. — Это еще ментовское кино. Кадр строить ни фига не умеют. А скажут — Пфайфер налажал.
Потом пошла картинка Пфайфера.
Огнеблок прижимает всех к земле, мальчишка с автоматом вскакивает и умирает, и становится понятно, что это милиция пытается остановить бойню, применяет оружие против вооруженного формирования, подчиняющегося космополетам…
А бойцов, которых огнеблок порвал в клочья, в кадре нет…
Выстрелы, кровь, взрывается автобус, пара микропланов уходят в зенит…
— Попытка спецподразделения взять под контроль ситуацию ни к чему не привела. Как вы видели, вмешалась неустановленная вооруженная группа, по мнению экспертов, имеющая отношение к так называемому Патрулю, действовавшему в районе Территорий от имени так называемых Братьев. — Многозначительная пауза, зрители, по мнению Натали, должны осознать всю глубину и масштаб происходящего. — Командует Патрулем полковник Ильин, либо оказавшийся под контролем космополетов, либо выполняющий приказы Братьев. К сожалению, связь с нашими корреспондентами прервалась. Скорее всего, это объясняется ментальным воздействием…
Касеев оглянулся на Пфайфера. Тот криво улыбнулся.
— То есть, — сказал Касеев, — власть взяли космополеты, мы под контролем, Патруль убивает всех подряд…
— Бей жидов — спасай Россию, — кивнул Генрих Францевич. — Мои камеры блокированы, выхода в Сеть нет. Только на прием. Телефон вне зоны… И, опасаюсь, не только у меня. Вырубили весь район, как месяц назад.
— И с минуты на минуту мы можем ожидать появления наших славных сухопутных войск и военно-воздушных сил, — заключил Касеев. — С нами разберутся по-свойски, без свидетелей.
Если подумать — это попахивало безумием. Это просто-таки смердело безумием.
Их только что чуть не убили. На их глазах вот только что погибли люди…
А они стоят по колено в снегу, смотрят новости, прикидывают, что не так в тексте и в кадре…
Они даже не замечают, что все космополеты пришли к ним, окружили, стоят и смотрят на Касеева, сквозь Касеева, сквозь друг друга, смотрят в никуда…
Касееву достаточно просто оглянуться, чтобы увидеть их, просто оторвать взгляд от монитора, от картинки, на которой мексиканские бронетранспортеры, тела мексиканских солдат, искореженный металл и клочья плоти заметает зеленая метель… Колючие ледяные кристаллики, песок и зеленая пыль…
Возможно, Касеев краем глаза уже заметил космополетов, но продолжает смотреть на монитор… Иначе… Иначе придется что-то делать…
Бежать… Оттолкнуть в стороны стоящих на пути космополетов и бежать к лесу, понимая, что они бегут следом, не приближаясь и не отставая… как в страшном детском сне.
Просто нужно не обращать на них внимания, не слышать, как нарастает шум в голове, словно кипящее масло… раскаленное кипящее масло кто-то переливает с одной сковороды на другую… с десятков сковород… и это не треск лопающихся пузырьков, это слова — десятки, сотни, тысячи слов, кипящих, взрывающихся и обжигающих…
Их нельзя пускать в голову. Они выжгут… Выжгут его, Касеева, изнутри…
Не обращать внимания…
Вот как на сообщение Сетевого Информационного Агентства внимания почти никто не обратил. Все потрясенно смотрели новости из Америки.
Боевик превратился в фильм ужасов.
Уцелевшие солдаты перестали стрелять друг в друга. Словно кто-то нажал на кнопку, отдал приказ — и стрельба разом прекратилась.
Сержант, поваливший на промерзший песок офицера, уже почти дотянулся зубами до его горла и вдруг замер. Встал, помог подняться офицеру. Потом вместе они подошли к съехавшему в кювет вездеходу, вырвали, не сговариваясь, заклинившуюся дверцу и помогли вылезти наружу водителю.
Усилился ветер.
С севера несло зеленую пыль.
Зеленой стала пустыня, зелеными стали низкие тучи. И небо, скрытое ими, тоже наверняка было зеленым.
Беспилотник, переживший своего оператора, продолжал кружить над тушами Кораблей и гнал картинку, на которой ветер поднимал из развороченной земли, из кратеров и из-под Кораблей клубы зеленой пыли.
Поднимал и отправлял на юг, к войскам, уничтожавшим самих себя, и дальше, к границе.
Мотострелковый батальон, сразу после начала стрельбы выдвинутый на помощь передовым частям, был накрыт зеленой метелью и остановился.
Нет, никто не стал убивать своих товарищей, машины стояли, не глуша моторов, солдаты сидели в грузовиках и под броней неподвижно, даже не переговариваясь между собой. Они словно ждали чего-то.
Из-за холма появилась бронемашина, медленно проехала мимо колонны, и колонна, аккуратно, машина за машиной, развернулась и двинулась назад, к границе, поднимая клубы пыли.
И вот тут началась паника.
Вначале — в Мексике. На них шла зеленая пыль, легко захватывая и подчиняя себе людей. Вооруженных людей. Армию.
И если пораженных пылью людей можно было убить — артиллерию торопливо погнали к границе, к минным полям и Ограде, срочно принялись минировать недавно сделанные проходы, — если людей можно было остановить, то мельчайшую, бархатистую на ощупь пыль, зеленую отраву, остановить было невозможно.
Ветер усиливался.
Части «Санта-Аны» получили приказ надеть противогазы, но казалось, пыль даже не заметила этого.
Войска вторжения возвращались. Или это только сейчас они стали войсками вторжения? И кто командовал ими?
Кто? Кто?!
Но паника возникла не только в Мексике.
Постамериканцы вдруг тоже запаниковали.
«Летучие рыбы», так удачно выменянные у русских и выдвинутые к берегам Постамериканских земель, не поддерживали связи с командованием.
Режим секретности требовал, чтобы «рыбы» прокрались бесшумно, скрываясь не столько от Братьев, которые, как были практически уверены лидеры Независимой Аляски и Великого государства Гавайи, на самом деле не существуют.
Скрываться нужно было от канадцев, которые могли попытаться урвать себе жирные куски земель южнее Великих Озер, от японцев, англичан, австралийцев — от всего мира, от государств, которые смогли бы сообразить, что раз уж Братья — всего лишь вымысел земных мерзавцев, то грех оставлять бесхозным все Постамериканское пространство.
Раз уж вон мексиканцы начали свою «Санта-Ану», то времени оставалось совсем мало.
И русские очень своевременно предложили обмен — «рыбы» на боеголовки. Это чтобы никто не мог обвинить постамериканцев в ядерном шантаже…
Пока не мог обвинить.
Русским за это потом придется отдать и Аляску, и Гавайи, но на фоне будущих приобретений все это выглядело малозначительным и, самое главное, выгодным.
В конце концов, после того как контроль над материковой частью будет продемонстрирован и восстановлен, а боеголовки получены с ответственного хранения из русских посольств, можно будет переиграть ситуацию.
Даже если русские что-то задумали, куда они смогут деть ядерное оружие из посольств, окруженных войсками и накрытых многослойным зонтиком ПВО?
Куда они денутся?
А потом вопрос стал звучать по-другому. Куда они делись?
В обоих посольствах, и в Гонолулу, и в Джуно, было пусто. Ни людей, ни, что было куда важнее, боеголовок.
В подвалах обоих посольств были обнаружены вмонтированные в стены совершенно одинаковые, словно сделанные из потемневшего золота, кольца, двух метров в диаметре. И все.
На недоуменные вопросы Аляски и Гавайев последовали недоуменные ответы Москвы.
— Простите, о какой договоренности идет речь? О «летучих рыбах»? Извините, но эти подводные аппараты находятся только на стадии испытаний, и их даже в России имеется всего девять единиц… Ядерное оружие?.. Мы вас правильно поняли — ядерное оружие?.. Мы взяли на сохранение? Мы не могли пойти на такое нарушение Договора и Соглашения… Братьев нет? Извините, а вы смотрите сейчас то, что поступает в Сеть из бывшего Техаса? И видели те самые Корабли? Видели? Тогда у вас не может быть сомнения… Мы не можем отозвать несуществующие «летающие рыбы»… не можем… И просим вас избегать подобных обвинений… и подобных выражений. Мы не можем продолжать разговор в подобном тоне. Извините, у нас очень много работы. У нас тоже есть проблемы. У маленьких государств — маленькие проблемы. У больших — соответственно. И передайте содержание нашего разговора своему коллеге из Аляски… Мы не собираемся тратить свое время на мелочь… вы совершенно правильно поняли.
«Летучие рыбы» были развернуты вдоль обоих побережий бывших Соединенных Штатов Америки. В «рыбах» находились лучшие бойцы и наиболее доверенные чиновники. Были предусмотрены мобильные информационные центры, которые должны были включиться сразу после высадки на сушу…
Сразу после…
А до высадки никто не мог связаться со специальной межгосударственной группой «Пилигримы».
А межгосударственная группа «Пилигримы» не могла связаться ни с кем. И не получала никакой информации со времени своего выхода в море.
Они просто не знали, что происходит в Техасе. И не видели бесконечных рядов Кораблей, которые, словно гигантские огурцы, выросли на всей Постамериканской земле, от Техаса до Великих Озер.
Они выполнили приказ. Техника выполнила программу.
Ракетные двигатели десантных модулей сработали одновременно, модули синхронно вынырнули из волн Тихого и Атлантического океанов, набрали заданные высоту и скорость… Одновременно включились системы обзора, и практически одновременно все, находящиеся в десантных модулях, поняли, что везение на этом закончилось.
Что десантирование произойдет над Кораблями, что…
Но до десантирования дело не дошло.
Первыми закричали пилоты. Огонь с экранов выплеснулся прямо им в глаза. Модули замерли в воздухе, будто что-то схватило их, сжало…
Корпуса модулей словно стремительно старели, покрывались складками и морщинами; завыл металл, сминаясь и скручиваясь, вдавливаясь вовнутрь, калеча запертых в отсеках людей и брызгами разлетаясь прочь от «рыб»…
Несколько пилотов успели включить катапультирование, вслепую, крича от боли и думая о том, что нужно попытаться спасти хоть кого-то…
Но до земли и до Кораблей никто не долетел живым. Модули взрывались один за другим, горящие обломки падали на Корабли, врезались в катапультировавшихся людей и в другие модули, которым выпало прожить на несколько секунд дольше…
Аппараты контроля и наблюдения, взлетевшие с «рыб» вместе с тактическими модулями «Фарос», висели в воздухе и гнали-гнали-гнали в Сеть картинку, которая должна была, по задумке, символизировать начало возрождения, а показала…
Обломки модуля упали возле самого Корабля. Два или три куска обшивки ударили в серо-зеленый бок Корабля.
Словно камешки по поверхности болота.
Кольцевые волны разбежались по борту Корабля.
Корабль вздрогнул, словно просыпающееся животное, шевельнулся…
И словно рябь пробежала по Кораблям, лежащим рядом… И дальше, от одной серо-зеленой туши к другой, от Корабля к Кораблю.
Корабли оживали. Корабли просыпались и будили друг друга. Медленно, словно действительно спросонья, они приподнимались над землей, выбирались из воронок и кратеров и ползли-ползли-ползли вверх, к небу, набирали высоту по миллиметрам, сантиметрам, метрам… ускоряясь, но при этом сохраняя дистанцию и, кажется, свое место в строю.
Оператор в Гавайском координационном центре закричал, вскочил с кресла и бросился к выходу, его схватили, повалили на пол, но он вырывался и кричал, что все, что они убили всех…
Мы убили всех, кричал оператор. Это апокалипсис, кричал оператор. И никто не выживет, кричал оператор…
Он много чего успел прокричать, пока кто-то из коллег не проломил ему голову массивной каменной пепельницей с надписью «Вспомни Гавайские вулканы» на боку.
Какого хрена орать о конце света, когда и так все понятно.
Корабли набирали высоту.
И море зеленого порошка осталось там, где Корабли лежали. Поначалу осталось.
А потом пыль начала подниматься вверх, вслед за Кораблями.
Словно зеленые нефритовые столбы росли, пытаясь догнать Корабли, не отпустить их. Миллионы нефритовых столбов. Или зеленых змей. Огромных и смертоносных.
Корабли поднимались все выше. Не торопясь. Словно им некуда было спешить.
А может, у них и впрямь было много времени для того, чтобы…
Для чего?
— Правда, красиво? — Старший показал пальцем на кадропроекцию. — Мы десять лет ждали этого момента. Я пытался представить, как все это будет выглядеть, но признаюсь — не предполагал, насколько это будет впечатляюще. Не молчи, милый, скажи — ты так все это себе представлял?
Младший не ответил.
После укола он не чувствовал боли. Он не чувствовал раны. Он даже тела своего не чувствовал.
Было ощущение… странное ощущение пустоты… и покоя. Ярость и ненависть к Старшему не ушли, клокотали где-то в глубине сознания, но тело не хотело шевелиться, не хотело нарушать этого покоя…
— Черт, — проворчал Старший, обламывая очередное щупальце медсистемы станции, уже седьмое.
Проектировщики постарались, дублируя системы… Или щупальца восстанавливались?
В любом случае это значило, что Младшего нельзя оставлять одного. Или нужно просто добить этого сопляка?
Добивать пока не хотелось. На станции должны быть двое. Десять лет назад им это втолковывали и вбивали накрепко. Правда, не сказали, что произойдет, если останется один.
Просто взрыв? Или окна вдруг откроются, выпуская воздух и жизнь из станции наружу? К звездам?
Или станция просто накренится, как корабль, получивший пробоину, и рухнет на Землю?.. Или опустится медленно, словно хлопья пепла… или…
Бессмысленно гадать. Нужно просто сидеть на полу рядом с Младшим и время от времени ломать серебристые щупальца, которыми станция пыталась удержать в мальчишке жизнь.
Старший перенаправил систему наблюдения и контроля в свою комнату. Он хотел видеть, как все происходит. Он хотел заранее увидеть Грифа, идущего к кольцу… одного или с Ильиным. Наверняка с Ильиным. Тот обещал найти и наказать…
Наказать… Старший хмыкнул.
Его невозможно наказать. Он даже представить себе не может, какое наказание предусмотрено Богом за его преступления.
Или он на самом деле не преступник?
И правда то, что они говорили с Младшим друг другу, — они не принимали участия в убийстве миллионов, а спасали жизни миллиардам?
Гриф это поймет… Он тоже выбирал меньшее из зол. И Ильин.
Они оба поймут. Должны понять.
— Готовишься? — тихо спросил Младший.
— К чему?
— К встрече с Грифом… Подмылся уже? — На лице Младшего появилось подобие улыбки. — Они тебе вставят… Я просто… подохну… Гриф, если захочет, сможет полакомиться мертвечиной, а с тобой у них будет очень серьезный разговор…
— Поговорим, — кивнул Старший. — Мне есть что сказать…
— И предложить, — прошептал Младший. — Что ты предложишь им взамен? Место на станции?
Младший смотрел, как из стены появилось новое щупальце, замерло, словно осматриваясь, готовясь к броску, но Старший успел раньше.
Щупальце отломилось с легким мелодичным звоном.
— Ты помнишь, что сказал Клеев о последних словах того китайца, который оказался не китайцем? — спросил Старший, отбрасывая обломанное щупальце к стене.
— Не… не помню… имя, кажется…
— Имя, — кивнул Старший. — Именно — имя, извини за тавтологию. Алексей Горенко.
— И что?
— А это — военная хитрость. С одной стороны — имя, которое ты слышал неоднократно. Оно могло вызвать страх или злость, но никак не подозрение. А для меня это имя обозначало, что операция подготовлена, что все фигуры расставлены, что можно начинать… Что сделано все, что планировалось до Завершающей Стадии. Даже в Сеть человек отправлен. Тот самый лжекитаец. И заодно назвали человека, на которого можно все валить. Которого можно даже схватить, и он ничего важного не скажет. Его используют. И у него нет выбора.
Он пытается вести свою игру… Кстати, вместе с Брюссельской Сукой. В общем, это неважно.
— Ты, наверное, чувствуешь себя очень умным и предусмотрительным? — спросил Младший. — Чувствуешь?
Старший не ответил. Он вслушивался в то, что говорил Гриф Ильину. А потом — вошедшему в комнату мальчишке.
— Простите, — сказал Петруха, входя в комнату.
— Что?
— Как там… Маша? — Петруха переступил с ноги на ногу.
Пол в гостиной был застлан ковром, снег с Петрухиных сапог таял, оставляя темные пятна. Вся предыдущая жизнь Петрухи, все воспитание требовали разуться, но выглядело бы сейчас это нелепо. Просто глупо.
— Как там Маша?
— Спит Маша, — ответил Гриф. — Она сейчас много спит.
— А можно… — Петруха прикусил губу. — Посмотреть можно?
Гриф пожал плечами.
— Нет, правда, просто глянуть. — Петруха стащил с головы шапку и прижал ее к груди. — Одним глазком…
Ильин отвернулся и отошел к бару, чтобы не видеть лиц. Гриф в двух словах успел объяснить ему, что происходит с Машей сейчас и что ждет ее впереди.
Теперь предстояло это же объяснить мальчишке, для которого Маша, похоже, не чужая.
— Понимаешь, Петруха… — Гриф посмотрел на свои ладони, потер их и спрятал за спину.
Петрухе показалось, что странные, перламутровые глаза Грифа отсвечивают багровым.
— Понимаешь… — повторил Гриф. — Маше сейчас очень плохо… Она не спящая красавица, которую можно оживить поцелуем.
Оживить, подумал Ильин. Напрасно он сказал это слово. Если хочет успокоить, конечно. Если хочет сказать все сразу — зачем тянет?
Ильин достал из бара бутылку, отвинтил пробку. Потом закрутил.
Он слишком много пьет в последнее время. Так нельзя.
Он еще должен кое-что рассказать Стервятнику… И, не исключено, куда-нибудь с ним сходить.
Закрыл бар, отошел к окну.
Черные, тяжелые клубы дыма стекали с холма, от догорающего автобуса.
Кто-то бежал к дому. Кто-то из мальчишек, присмотревшись, понял Ильин.
Это за Петрухой. Или за Грифом. Бойцы Ильина сейчас, скорее всего, двигаются в направлении города на одном из длинномеров.
Уходя к Грифу, Ильин отдал приказ… Разрешил уходить.
Спасайся, кто может, приказал Ильин. Объяснил, что теперь он вроде как и сам преступник… и приказы выполняет неизвестно чьи… и вообще, извините, ребята.
Трошин с тремя бойцами пошел за Ильиным, когда тот двинулся на перехват Грифа, но, увидев, что все нормально, что Гриф воспринял появление Ильина спокойно, махнул рукой и отвалил назад, в лес.
Связь прервалась несколько минут назад. Ильин проверил свой инфоблок — не работало ничего. Кроме сетевого приемника.
Там что-то происходило, в Америке, но Ильина это не интересовало.
Здесь и сейчас, подумал Ильин. Все остальное — фигня.
Здесь и сейчас.
И выключил инфоблок.
— Ты, конечно же, можешь остаться здесь, — сказал Гриф. — Она никуда не денется отсюда… к сожалению.
И тут Маша закричала.
Петруха бросился на второй этаж, Гриф двинулся было следом, остановился, словно прислушиваясь к чему-то внутри себя. Недоверчивая улыбка появилась на его лице.
Он подошел к дивану и сел.
Маша продолжала кричать, но это не был крик страха или боли… Так кричат, катаясь на карусели, прыгая в воду, от неожиданной радости…
— Мне нужно тебе сказать… — Ильин сел на диван рядом с Грифом, секунду помедлил и отодвинулся к самому краю. — Меня за тобой послали…
— Уж послали так послали… — сказал Гриф бесцветным голосом.
— Я должен тебе сказать… Там… — Ильин ткнул указательным пальцем куда-то вверх, — там есть космическая станция… Последняя. Или единственная. Двое… Они меня посылали за тобой. Еще когда ты в Клинике был. Я чуть-чуть опоздал… Потом, через месяц, они попытались меня убить, что ли… А потом голос… Ну, человек один, сказал, чтобы я сказал… передал тебе… Они в космосе. Такой круглый зал…
Ильин попытался изобразить двумя руками шар в воздухе.
— Там кольца. Много. И ты туда можешь попасть… если захочешь… Эти двое — они всем командуют… Но они не Братья — люди. И это они все…
— Ну, — нервно улыбнулся Старший. — Все сказано. Давай!
Гриф закрыл глаза, потер переносицу.
Интересно получается, подумал он. Меня пинками гнали сюда, заставляли нести сюда девочку, а теперь, когда она закричала, ничего не произошло. Никто меня не подтолкнул, не отправил наверх, чтобы посмотреть, просто посидеть рядом. Словно свою задачу он уже выполнил… Или что от него теперь ничего не зависит.
То, что пыталось навязывать ему свою волю, вдруг исчезло. Голова легкая, до звона.
Гриф попытался представить себе то, что происходит сейчас на холме возле деревни.
Пустота.
Не появилось ничего. Он может фантазировать сколько угодно, но никто ему не собирается помогать информацией.
Наверное, этому можно радоваться.
Маша замолчала. Потом закричала снова.
Бедный Петруха!
Но он сам это выбрал. Если умный — просто уйдет, оставит Машу умирать. А если умный и добрый — убьет ее еще до того, как все станет совсем плохо.
Открылась дверь, вбежал Самый Младший Жмыхин.
— Петруха… — только и смог он сказать.
— Наверху.
— Это… — Жмыхин закашлялся. — Бинт нужен, аптечка…
— Что там?
— Лукич умирает. — Жмыхин вдруг всхлипнул и вытер глаза. — Я его… случайно… не хотел, честное слово… а он уже сознание потерял… мы рану зажали, его жена перевязала на скорую руку, но говорит, что нужно в больницу… или, на крайний случай, медблок военный.
— Я схожу, — предложил Ильин, вставая с кресла.
— Я с тобой. — Гриф тоже поднялся, оглянулся на лестницу и вышел из дома.
— Что, не рвется сюда Стервятник? — спросил Младший. — Уже и Корабли набрали высоту, уже даже маневрировать начинают…
Одна из кадропроекций показывала, как выглядят Корабли сверху, с орбиты.
Серо-зеленое облако, покрывшее целый континент, замерло, а потом начало медленно расплываться, как капля краски в воде.
Корабли, выглядящие с такого расстояния как мельчайшие пылинки, расползались в стороны, накрыли уже Канаду и Мексику, двигались над океанами. Не торопясь, но с каждой секундой все быстрее.
— Скоро Грифу станет не до того. — Младший даже позволил себе засмеяться, тихо-тихо, осторожно, чтобы не потревожить пустоту, поселившуюся у него внутри. — И не только Грифу.
— Он придет, — сказал Старший, но в голосе его было больше надежды, чем уверенности.
— А если он не придет, а я умру… — Младший снова засмеялся, на этот раз увереннее. — Нет, я могу, пожалуй, тебя простить. Если ты попросишь у меня прощения, поцелуешь меня в задницу… Хотя, пожалуй, не все так плохо. Будешь называть меня на «вы», приносить мне кофе в постель…
Не целясь, Старший полоснул кинжалом Младшему по лицу. Потекла кровь, но больно не было.
Было даже смешно.
— Ты же кишки мне располосовал, думаешь испугать меня шрамом на лице? Я теперь ничего не боюсь, — сказал Младший. — Раньше — боялся. Все десять лет боялся. Когда нас через испытания гнали — тоже было страшно, но с этими десятью годами не сравнить. Даже когда ждал атомных взрывов — было жутковато. Все-таки миллионы жизней, то, се… даже думал выключить изображение, когда начнется…
А сейчас — совершенно не страшно… Даже смешно на тебя смотреть, на обосравшегося заговорщика. Гриф — большой мастер на неожиданности. Как он тогда, в Севастополе, отличился? Ведь мы могли его перехватить, эти, Контролеры, тоже могли, но понадеялись на боль и страх. И что?
— Я тебе язык сейчас вырежу, — не оборачиваясь, пригрозил Старший.
Он не мог отвести взгляда от кадропроекции: Гриф идет от дома на холм, поднимается, подходит к лежащему на снегу человеку. Изображение увеличивается — истоптанный снег, кровь, искаженное болью лицо.
— Привет, — сказал участковый. — И снова свиделись…
Ильин включил медблок, положил его на рану Лукичу.
— Холодная штука, — сказал Лукич.
— Ничего, потерпишь, — отмахнулся Ильин.
Он чувствовал себя необыкновенно спокойно — впервые за месяц он не был никому ничего должен. Он выполнил все приказы и теперь мог делать что угодно.
Забытое чувство.
Если бы можно было все забыть… Тех ребят из сто двадцать четвертого отдельного, которые, к несчастью, оказались на пути Ильина. Если бы можно было забыть о своем обещании отомстить… Если бы.
Медблок мигнул индикатором обследования, потом высветил на крохотном экране вердикт и предложение.
Ильин разрешил процедуру и встал.
— Что у него? — спросил Гриф.
— Обезболивающее и обеззараживающее. И срочная доставка в госпиталь. У него серьезное внутреннее кровотечение. — Ильин говорил тихо, чтобы не услышали стоящие рядом люди. — Твою мать! Я же всех своих отпустил. Врача в том числе. Он, наверное, уже в спецлагере. Можно его сейчас оттащить к машине и через кольцо…
— Полагаешь, они тебя там ждут? — спросил Гриф. — И бросятся помогать ему?
— Не знаю… Не звери ж они…
— Не звери, — согласился Гриф. — Люди.
Он опустился на колени возле Лукича. Убрал медблок. Положил ладонь на рану.
— А мне полегчало, — сказал участковый и посмотрел на свою жену. — Честное слово, полегчало. Могу, наверное, даже встать.
Можешь, подумал Ильин. После такой инъекции раненый боец может полноценно вести боевые действия около часа. Армейская химия — штука сильная. И коварная.
Ильин отошел, посмотрел в ту сторону, где совсем недавно были его ребята.
— Отойдите все, — попросил Гриф. — Мешаете…
Толпа вокруг Лукича качнулась и осталась на месте.
Гриф неловко, левой рукой из правого кармана куртки, достал «блеск», поднял над головой.
Вспышка молнии, сухой треск.
Люди отшатнулись.
— Еще раз прошу — отойдите, — снова попросил Гриф, на этот раз громче.
Люди отступили на несколько шагов. Осталась стоять рядом только жена и присевший возле нее на корточки, словно испуганный щенок, Самый Младший Жмыхин.
«Ну, — сказал мысленно Гриф. — Давай».
Как в Крыму. Как с его рукой. Как с домом, мебелью, деревьями. Эта самая розоватая маслянистая пленка. Давай.
Ничего. В голове пустота. Под рукой — кровь. И что-то пульсирует.
Так дело не пойдет, подумал Гриф.
Значит, когда те ракетные установки крушил, все получилось, сработало, выполнило его приказ… и возле замка тоже, залечило руку, восстановило камень и дерево…
Никуда ты не уйдешь, сделаешь… Думаешь, я не смогу ничего предпринять?
Гриф оглянулся, не отрывая правой руки от раны. Где тут дом Быстровых? Вот там… Маша ведь там? Там…
Гриф поднял «блеск».
— Расступитесь, — сказал Гриф людям, стоявшим между ним и домом.
Люди бросились в стороны. Гриф прицелился.
Думаешь, я не выстрелю? Пожалею девчонку?
Именно, пожалею.
Так она умрет быстро и безболезненно.
Петруха… Ничего не поделаешь, Лукич — важнее. Для меня — Лукич важнее.
Вот смотри, я стреляю.
Ярко-красный шнур отсек угол у каменного забора, окружавшего дом.
Я выстрелил. Я не хочу, но я выстрелю на поражение. Все превратится в комок огня. Пш-ш! И нет Маши, которую ты так настойчиво пытался притащить сюда.
Еще выстрел — исчезли ворота. Ну…
— Ну… — пробормотал Старший. — Давай!
Черт, а Гриф молодец. Если он сейчас это сделает… Тогда… Тогда… Давай, Гриф, жми. Я тебе потом все объясню, расскажу — зачем нужно убить эту девочку. Честное слово! А сейчас ты просто выстрели. Ты обязательно выстрелишь…
— Горячо! — сказал вдруг Лукич. — Жжет!
Гриф посмотрел на свою руку. Осторожно приподнял ладонь. Розовое липкое желе.
— Вот так, — улыбнулся Гриф. — Таким вот образом. И восстановить забор и ворота. Я сказал. Быстро! И я хочу видеть небо, а не эти тучи. Небо!
И тучи скачком отступили к горизонту. Только что небо было серым и бугристым и вдруг стало голубым и прозрачным.
Гриф встал с колен, хотел отряхнуть брюки от снега, засмеялся и щелкнул пальцами — мокрые пятна исчезли.
— Идиот! — простонал Старший. — Зачем? Ты же мог… Можешь.
А Младший молчал. Старший увлекся драматическим зрелищем настолько, что пропустил появление очередного серебристого щупальца. Оно дотянулось до раны, осторожно проникло под повязку, небрежно наложенную Старшим.
Продолжай смотреть, молился Младший. Продолжай… Там же все так интересно!
Еще немного — и он сможет вскочить и добежать до дверей. Сможет, он чувствует. А там… Пусть потом старик гоняется за ним со своим железом. Пусть… Нет!..
Старший резко повернулся, снова обломил щупальце и ударил кинжалом в рану, прямо через повязку.
Младший выдохнул резко, вдохнул… Живой. Он все еще живой. И даже почти ничего не почувствовал.
А Старший — не заметил. Он не заметил, что кусок серебристого металла остался в ране.
— Связь с Ильиным! — приказал Старший.
— Майор!
Ильин оглянулся.
— Идиот! — сказал выключенный инфоблок. — Сюда посмотри.
Ильин вынул блок из кармана куртки.
— Позови Грифа, — приказал голос. — Или подойди к нему.
— Я ему все передал, — сказал Ильин. — Он сейчас немного занят…
— Он сейчас сходит с ума от эйфории. От ощущения всемогущества. Мне нужно с ним немедленно поговорить. Немедленно! — Голос чуть не сорвался на крик.
Люди потрясенно смотрели на Грифа, кто-то даже торопливо крестился.
— Гриф! — позвал Ильин.
Гриф запрокинул голову и смотрел прямо на солнце, неожиданно осветившее все вокруг.
— Гриф!
— Что? — не оборачиваясь, спросил Гриф.
— С тобой поговорить хотят. Вот. — Ильин протянул инфоблок.
— Слушаю, — сказал Гриф.
Старший зачем-то оглянулся на Младшего, словно ожидая поддержки. Младший показал язык.
— Нам немедленно нужно встретиться, — сказал Старший и чуть не застонал — такой нелепой и бессмысленной показалась фраза. — Как можно быстрее!
— Я узнаю что-то новое? — осведомился Гриф.
У него было хорошее настроение. У него все получилось. И он мог почувствовать себя свободным.
— Ты узнаешь, как можно остановить Братьев…
— И сестер, — тихо сказал Младший. — И остальных родственников.
— Их можно остановить? — спросил Гриф. — Они уже здесь…
— Идиот! — выкрикнул Старший. — Полный идиот! Ты же сам все видел. Ты их перестрелял! И кроме тех, кого ты убил, никого не было на Земле. И до сих пор нет. Это ведь не оккупация шла все десять лет, только подготовка… Ты этого не понял?
— Почему не понял… Понял. Где понял, где просто догадался… — Гриф оглянулся через плечо на Лукича, которого окружили односельчане, и двинулся в сторону, чтобы никто не слышал его разговора.
— Догадался… А ты не понял, что все эти десять лет мог быть почти богом? Ты мог не просто перегонять Корабли с места на место, а строить города, управлять погодой, править Землей… А ты вместо этого занимался контрабандой, поставлял на Территории материал для исследований и думал, что гонишь проституток для Братьев… Или не думал?
— Не думал. Я хотел… — Гриф замолчал, сообразив, что собеседнику не нужно знать, что именно хотел Гриф, о чем он думал, ради чего возился в крови и дерьме…
— Ты полагал, что хуже уже не будет? — спросил Старший. — Думал, что совершил уже все ошибки?
— Ошибки? — переспросил Гриф.
Боль через глаза вливается в его мозг. Он не видит ничего, кроме всепожирающего огня, он сам горит в этом огне… Он кричит и не слышит собственного крика. И продолжает идти вперед. Шаг за шагом. И думает лишь об одном — не сбиться с пути, дойти… Он уже передернул затвор автомата, «калашников», кажется, раскалился, но это не страшно, руки не болят… Горят глаза, мозг, все тело… что там раскаленный металл…
Он наталкивается на препятствие, проводит по нему левой рукой — холодная поверхность, рука вдруг перестает болеть, и, еще не сообразив, что именно делает, он прижимается лицом к стене, прижимается всем телом, словно пытается сбить с себя огонь, вжимаясь в снег.
Боль уходит.
Бесконечная, всепожирающая, бессмертная боль исчезает, только легкое жжение в глазах…
Он недоуменно смотрит на свои руки, абсолютно целые, не сожженные до костей руки, на автомат, на зеленую пыль, покрывающую землю под Кораблем на много метров вокруг…
Он проводит рукой по серо-зеленой поверхности, и тончайшая, словно пудра, зеленая пыль осыпается с бока Корабля на землю…
Неожиданно в серо-зеленой стене появляется отверстие. Он чуть наклоняет голову и делает шаг вперед.
И нажимает на спуск. И стреляет, не переставая, не сходя с места, не понимая, в кого или во что всаживает пулю за пулей… присоединил новый магазин… длинная-длинная очередь… потом в мозгу что-то взорвалось… словно кто-то сжал его мозг между горячих ладоней, сдавил и отпустил…
Придя в себя — через день… месяц… год? Он зарыл убитых там же, возле Корабля. Постоял возле могилы и понял, что теперь обречен.
Он увидел, что должен делать. И понял, почему обязан это делать. И осознал, что произойдет, если он не станет этого делать.
Он кричал. Он схватил свой автомат, но патронов в нем не было…
— Ошибки? — переспросил Гриф.
— Ошибки, ошибки, ошибки! — закричал Старший. — Все эти десять лет ты только этим и занимался…
— Вот сейчас тебя кондрашка хватит, — сказал Младший. — Не нужно так нервничать. Не он один…
— Сейчас все можно исправить, — сказал уже тише Старший. — Все. Сразу. И никто не придет на Землю. Останутся только люди… останемся только мы…
Гриф промолчал.
Он не верил ни единому слову. Он знал, что Братьев нет на Земле, но здесь их Корабли, которые продолжают выполнять программу, которые препарируют людей, требуют уничтожать провинившихся, которые смешали с грязью Америку, изуродовали… изуродовали каждого из землян…
Зачем сюда приходить Братьям? Уничтожить земную цивилизацию? Так она уже практически погибла… Нужно просто дать людям возможность самим уничтожить друг друга… Самим.
— Я тебя прошу… ты ведь ничем не рискуешь…
— Только жизнью, — тихо-тихо подсказал Младший.
— Ничем не рискуешь! — выкрикнул старик. — И можешь все изменить! Пока все Корабли тут, на Земле…
— Они здесь и останутся, — сказал Гриф.
— Чушь, чушь… Ты же ничего не видел. — Старик торопливо дотронулся до голопанели. — Сегодня утром, в Америке. Смотри.
Над инфоблоком в руках Грифа появилась кадропроекция. Земной шар торопливо повернулся, демонстрируя свое западное полушарие.
Грязно-зеленая клякса на голубом.
Изображение увеличилось.
Корабли, не торопясь, плавно, не сталкиваясь и не мешая друг другу, плыли в стороны от Америки, захватывали все новые и новые пространства, а ярко-зеленая пыль поднималась за ними, выше их и тонким слоем растекалась в атмосфере.
— Смотри! — выкрикнул Старший. — Смотри! Вначале они равномерно распределятся над всей Землей. Зеленая пыль — тоже. Потом Корабли снизятся. Ты знаешь, что произойдет, когда все эти Корабли опустятся. Ты уже это видел. Десять лет назад, когда по твоей вине…
— По моей?
— Когда погибают Контролеры, вся Система переходит в автоматический режим. Такая хитрая программа… Так вот, Корабли просто снизятся, а потом уйдут в космос. Или просто уйдут в космос, оставив людей дожидаться, пока зеленая пыль не опустится вниз, не проникнет в мозг каждого из людей… Ты же знаешь, что происходит с человеком после зеленой пыли? Знаешь? И что происходит, когда после пыли появляются Корабли? Тоже знаешь? — Старший закашлялся и замолчал.
Гриф ждал.
К нему подошел Ильин, привлеченный кадропроекцией.
— Слышишь, майор, — сказал Старший. — Ну хоть ты ему объясни…
— Что объяснить? — спросил Ильин.
— Ты хотел меня наказать, отомстить за твой батальон… Я на станции. Неужели ты не узнал мой голос? Я тот из двоих, что постарше. Не хочешь меня придушить? В клочья порвать?
Ильин скрипнул зубами.
— Так ведь все просто — уговори Стервятника. Он тебя приведет ко мне. Мы поговорим, и, если я не смогу вас убедить, ты меня убьешь… В клочья, а? Подумай.
— Я… — начал Ильин.
— Ты. Именно ты. Ты можешь остановить апокалипсис. Не стать пехотой апокалипсиса и не пропустить ее на Землю.
Ильин бросил быстрый взгляд на Грифа.
— А если он не врет?.. — сказал Ильин.
— А если врет? — в тон ему ответил Гриф. — Еще есть «пауки» и те, что могут управлять людьми, принимавшими зеленую пыль… Даже если я смогу остановить Братьев, то для чего? И для кого? Десять лет я смотрю на всю эту возню и понимаю, что никто, ни один человек не думает о спасении человечества. Вся суета вокруг власти. Не придут Братья — придут «пауки»… или кукловоды… или они поделят людей, каждому свое стадо. Думаешь, это будет лучше? А если…
— А если ты снова ошибаешься? — спросил Старший.
— Вначале Корабли пройдут над Землей, и на людей обрушится боль. Потом зеленая пыль опустится на кричащих людей, и боль уйдет. И уйдет страх перед Кораблями. И никто из кукловодов не сможет управлять людьми. И никто из «пауков»… Может быть, тебя это не устраивает? Может, как раз в Кораблях спасение для человечества? — Гриф говорил медленно, словно во сне. — А ты хочешь власти? Или тебя используют, чтобы захватить власть…
— А ведь он прав, — засмеялся Младший. — Тоже ведь вариант.
— А если вначале — пыль? — спросил Старший. — Вначале она осядет, а потом уж — Корабли? А если вначале пыль, а потом кукловоды зацепят всех, до кого дотянутся. Ты ведь не знаешь, сколько кукловодов на Земле сейчас. Через Клинику и институты прошли сотни тысяч людей. Кто-то просто мясом, а кто-то стал кукловодом… или еще кем-то… кем-то другим, еще более опасным… Об этом подумать не хочешь?
Гриф не ответил. Что-то хотел сказать Ильин, но только махнул рукой.
Корабли на кадропроекции уже накрыли все западное полушарие от полюса до полюса и текли в полушарие восточное.
— Я не знаю, сколько осталось времени, — прошептал Старший. — Нужно решать. Приди сюда. Я смогу доказать. Я…
Гриф бросил инфоблок в снег. Земной шар в кадропроекции качнулся, и, словно от этого движения, Корабли ускорились, двинулись быстрее, будто торопясь, будто почувствовали угрозу.
Гриф достал «блеск», прицелился.
— Подожди! — закричал Старший. — Секунду… Ты уверен, что это ты сейчас все решил, а не Система? Когда погибают Контролеры, Система должна переключиться на другого… пусть даже человека. Мозг прошедшего через поле Корабля и через зеленую пыль меняется… Он может работать с Системой. Стать в ней чем-то вроде процессора. Без него Система должна была перейти в спящий режим, сорвать всю программу… у нее не было выбора, и она включила тебя, сделала процессором твой мозг… Ты не знал, что можешь всему этому приказывать… Ты получил новые способности только для того, чтобы выжил процессор, чтобы Система продолжала работать, готовить… готовить апокалипсис.
Гриф опустил оружие.
— Система не может тебе приказывать. Она может дать тебе информацию, может подтолкнуть тебя эмоционально… но только подтолкнуть. Вспомни последние дни. Эта девочка…
— Маша, — сказал Гриф.
— Да-да, Маша. Она ведь тоже теперь часть Системы. Очень важная. Тебя подтолкнули к ней. Та перестрелка возле Территории… Именно ее отец оказался там, а ты вдруг расчувствовался, решил, что должен… что обязан отплатить добром… Нет, конечно, это было и твое решение, но Система все рассчитала точно. И чуть-чуть, не нарушая программу и приоритеты, подтолкнула тебя. Немного жалости… Совсем немного. А потом Система подтолкнула Машу сюда, совсем немного опять-таки. И ты принес ее. И в результате постамериканцы потеряли последнее ядерное оружие. Система очень хитра… Не задумывался, почему именно ты оказался владельцем всего запаса зародышей на Земле? И для чего… Ты сейчас можешь ощущать недоверие, ненависть, что угодно…
Но Гриф ощущал только усталость.
— Ладно, — сказал Старший, — делай, что хочешь. Решай. Но помни — ты уже ошибался, и оттого гибли люди. Ошибка — и появилась плесень. Ошибка — и Африка превратилась… ты даже представить себе не можешь, во что превратилась Африка. Миллионы людей. Тебе наплевать? Я больше не буду тебя уговаривать.
Инфоблок замолчал.
— Он не придет, — сказал Младший. — А если и придет — не станет убивать девчонку. Даже если тебе поверит…
— Он поймет, — прошептал Старший. — Он обязательно поймет.
Не в том беда, что Гриф может не поверить. Беда в том, что сам Старший вдруг подумал… Мелькнула мысль… страшная, режущая. А если это ему врут? Те люди, которых он считал настоящими борцами за… за что?
За власть?
Если Братья не придут, то власть достанется кукловодам?
Старший не знал, что должно произойти после того, как выращенные Корабли заполнят все небо Земли. Ему об этом не говорили. Возможно, Контролеры поставили бы его в известность, но Контролеры мертвы.
Он должен попытаться убедить Грифа, но кто убедит его самого?
Десять лет я смотрю на всю эту возню и понимаю, что никто, ни один человек не думает о спасении человечества. Вся суета вокруг власти…
Старший сжал виски. До боли.
Младший засмеялся.
Забавно все получилось. Очень смешно.
Над Землей оставалось совсем немного голубого неба. Маленький клочок.
Назад: Глава 8
На главную: Предисловие
