ГЛАВА 2
Полковник Ройс был высоким, смуглым и крепким человеком и всегда казался Юлию вырезанным из цельного куска дуба. Ему было лет шестьдесят, и на его военной карьере можно было смело поставить крест. Генеральские погоны ему явно не светили — мешало плебейское происхождение и полное отсутствие тактического таланта.
Полковник тоже понимал, что он достиг своего потолка, но не оставлял надежды продвинуться и с подчиненными вел себя как родной отец. Ему казалось, что именно так должен вести себя настоящий боевой генерал.
Юлия он все время называл сынком. Юлия это раздражало, но, поскольку полковник Ройс командовал всей базой, жаловаться на него было некому и приходилось терпеть.
К полковнику Юлия привели утром все те же недружелюбные типы из MP.
Полковник был хмур, неулыбчив, глушил черный кофе и курил сигару.
— Я бы тоже не отказался от кофе, — сказал Юлий.
Полковник кивнул, пригласил Юлия присаживаться в кресло и дождался, пока его адъютант принесет Юлию кофе. Кофе адъютант варить не умел.
Юлий стрельнул у него сигарету, поскольку не выносил сигар полковника Ройса, закурил и сделал глоток кофе.
Полковник наставил на него горящий кончик сигары, как пистолет, и начал задушевную беседу:
— Что происходит, сынок?
— Вы о чем, сэр?
— Я о той сцене, которую ты вчера устроил в арсенале. Ты был пьян?
— Не знаю.
— Как это понимать — «не знаю»?
— Я выпил пива, но, с моей точки зрения, я пьян не был. Однако я не могу объективно судить о своем состоянии, и вы можете не согласиться с тем, что я не был пьян. А поэтому — не знаю.
— Если ты не был пьян, то что за чушь ты нес?
— Простите, сэр, а что именно вам рассказали? — спросил Юлий. Признаваться во всем подряд он не собирался.
Однажды, еще в училище, он ответил на один такой вопрос, не уточнив, о чем именно идет речь. И трое суток светившего ему ареста как по волшебству превратились в десять. С тех пор Юлий предпочитал выяснять, что именно знает начальство, прежде чем начать с этим начальством откровенничать.
— Ты требовал у сержанта Дерри лучевик, а когда он спросил, зачем тебе лучевик, ты сказал, что собираешься застрелиться. Это правда?
— Правда. Так я и сказал.
— И ты на самом деле собираешься застрелиться?
— Да.
— Почему?
— Мне слишком сложно это объяснить. Хочу.
— Хочешь?
— Да.
— Просто хочешь?
— Питаю неудержимое желание.
— Почему же ты не застрелился из табельного?
— Это неэстетично. Мне посоветовали лучевик.
— Кто посоветовал, сынок?
— Этого я вам сказать не могу.
— Наверняка это был лейтенант Клозе, — сказал полковник Ройс. — Узнаю его гребаное чувство юмора.
Юлий пожал плечами.
— Неважно, кто тебе посоветовал, — сказал полковник Ройс, — важно то, что ты не должен этого делать.
— Почему? — спроси Юлий.
— Сколько тебе лет, сынок?
— Двадцать пять.
— И ты уже капитан. У тебя вся жизнь впереди, сынок.
— Может быть.
— Ты можешь сделать великолепную военную карьеру, став капитаном в двадцать пять.
— Я стал капитаном в двадцать четыре, — сказал Юлий. — Так что у меня полный карьерный застой. Уже почти год, как я не могу получить майора.
— Хорошая шутка, сынок, — оценил полковник Ройс. — Если у тебя есть чувство юмора, еще не все потеряно.
— У меня нет чувства юмора. Мне его отстрелили в секторе Зэт.
— Какой у тебя летный допуск, сынок?
— Полный, сэр. Омега.
— Просто Омега или Омега-Икс?
— Омега-Икс.
— У меня на базе всего три пилота с допуском Омега-Икс. Потерять одного из них, любого, было бы большой потерей. Невосполнимой потерей, я бы сказал.
— Незаменимых людей нет, сэр.
— Верно, сынок, но есть люди, которых заменить очень трудно. Сколько тебе осталось здесь служить?
— Три месяца.
— А сколько у тебя боевых вылетов?
— Тридцать два.
— Неплохо, сынок.
— Благодарю вас, сэр.
— Я хочу… Нет, я настаиваю, чтобы ты поговорил с капелланом, а потом — с психологом. И лишь после того, как я выслушаю их отчеты, мы продолжим с тобой этот разговор. В том случае, если они не заставят тебя передумать.
— Как скажете, сэр.
— Кажется, я уже сказал.
— Так точно, сэр.
— Тогда какого черта ты до сих пор здесь сидишь?
Капеллана на месте не оказалось, а потому Юлий зашел к себе, принял душ, необходимый ему после пребывания в карцере, переоделся, выпил приличного кофе, сваренного на своей личной кофеварке, запасся сигаретами и пошел к психологу.
Психологом на базе служила женщина в чине капитана, и потому Юлий мог разговаривать с ней на равных.
Ей было лет тридцать, и она была не во вкусе Юлия, что, однако, не помешало ему переспать с ней после грандиозной новогодней попойки. С тех пор они практически не разговаривали, только здоровались при встрече, и потому Юлий считал инцидент исчерпанным.
— Что привело вас ко мне, капитан? — спросила психолог. — Что именно заставило вас прийти?
— Очень хорошо, что вы использовали местоимение «что», потому что это был полковник Ройс, — сказал Юлий. — Вы знаете, откровенно говоря, мне он тоже не нравится. У него мания величия, отягощенная отеческим комплексом. Он всех называет сынками, хотя прекрасно понимает, что не может быть моим отцом. Потому что у нас разные фамилии, и вообще, я — дворянин, а он — черт знает кто. Точнее, черт знает что, как вы точно подметили минутой ранее.
Психолог вздохнула.
— Вы, пилоты, поголовно считаете себя прирожденными комиками и записными остряками, — сказала она. — Работать в десанте было гораздо спокойнее.
— Я сам хотел пойти служить в десант, но мне папа не разрешил, — признался Юлий.
Отчасти это была правда.
Когда предок Юлия настоял, что его отпрыск должен отметиться в армии, отслужив хотя бы два срока, Юлий решил записаться в десант, чтобы убедить отца отказаться от этой глупой затеи.
Юлий не хотел в армию. Он не любил никому подчиняться, не любил ходить строем, не любил сугубо мужских компаний и не признавал само понятие дисциплины. Но отвертеться не получилось.
Ты не пойдешь в десант, сказал отец. В десант идут тупые безродные мордовороты, а моему сыну, отпрыску древнего рода, там делать нечего.
Тогда Юлий захотел пойти в артиллеристы. По его мнению, это был наиболее безопасный вид войск, недостаточно мобильный, а потому опаздывающий на большинство локальных конфликтов, в которых принимала участие имперская армия. В артиллерии много аристократов, сказал он отцу.
Но тебя там не будет, сказал отец. Я служил пилотом. Твой дед служил пилотом, мой дед служил пилотом и дед его деда тоже служил пилотом — и ты будешь служить пилотом, черт бы тебя подрал, трусливый сукин сын.
Маму не трогай, попросил Юлий и отправился служить пилотом.
Продолжать чертову династию.
— Насколько я понимаю, вы хотели застрелиться, — сказала психолог.
— Интересно, если вы знаете, почему я здесь, то зачем спрашивали?
— Я хотела послушать, как вы сами это сформулируете. Так хотели вы застрелиться или нет?
— Нет, — твердо сказал Юлий. — Вы используете прошедшее время, и в этом ваша ошибка. Я и сейчас хочу.
— Почему вы хотите застрелиться?
— У меня затяжная депрессия, — сказал Юлий.
— Как вы думаете, чем она вызвана?
— Меня хотят убить, — выпалил Юлий.
— Кто?
— Многие.
— Назовите хотя бы одного.
— Я не могу их назвать.
— Почему?
— Я их не знаю. Я имею в виду, поименно.
— Может быть, вы знаете их в лицо?
— Нет.
— И, тем не менее, вы утверждаете, что эти неведомые «они», которых вы даже не знаете, хотят вас убить?
— Утверждаю.
— Любопытно.
— И мне тоже. Они — совершенно больные люди. Я имею в виду, психически больные. Как раз по вашей части, доктор.
— Хорошо, — сказала психолог. — Попытаемся зайти с другой стороны. Откуда вы знаете, что они хотят вас убить?
— Это же очевидно. Они пытаются.
— Как часто?
— Каждый мой боевой вылет.
— А, так вы говорите о повстанцах, — облегченно выдохнула психолог. — Но ведь вы прекрасно понимаете, что они хотят убить вовсе не вас.
— Да? А почему тогда они стреляют именно в меня? Хотите посмотреть на мой последний истребитель? В крыле есть пробоина величиной с кулак.
— Я хочу сказать, что повстанцы не питают к вам личной неприязни. Им все равно, кого из пилотов убивать.
— Да? Так они просто маньяки!
— Вы им тоже не пирожки с повидлом на голову сыплете, между прочим.
Юлий, знавший, что в обиходе одна из бомб с начинкой из жидкой взрывчатки как раз называется «пирожком с повидлом», многозначительно улыбнулся.
— Вы не понимаете, — сказал Юлий. — Они хотят убить именно меня. Они меня ненавидят. Я чувствую волны ненависти, которые исходят от каждой зенитки, над которой я пролетаю. Я не могу работать в столь нездоровой атмосфере.
— Ваша работа, между прочим, называется войной.
— А вот и нет, — сказал Юлий. — Наша работа называется антитеррористической операцией. О войне на этой планете и речи не идет.
— Неважно, как это называется. Я имею в виду суть явления, а не то, как про это говорит пропаганда.
— Мне тоже не нравится пропаганда, — сказал Юлий. — Она слишком слащавая и рассчитана на дебилов. Взять, например, вот этот плакат. Там, где нарисована страшенная тетка в камуфляже и написано «Империя-мать зовет!». По-моему, это уже перебор. А вы как думаете?
— Я не видела таких плакатов.
— У меня есть один в чемодане. Хотите, я вам покажу?
— Вы не любите пропаганду, но таскаете в чемодане агитационный плакат?
— Да. Это странно?
— Я видала странности и похлеще.
— Не хотите поделиться впечатлениями? Я знавал одного парня, который не любил пива. Представляете? Служил в армии и не любил пива. Вот это уж точно странно.
— Не уходите от темы, капитан. Вы совсем не хотите покончить с собой.
— Неужели?
— Именно так. Если бы вы всерьез хотели расстаться с жизнью, вы воспользовались бы своим табельным оружием, и вам не было бы абсолютно никакого дела до того, как будет на похоронах выглядеть ваш труп.
— Вот и неправильно, — сказал Юлий. — Я не просто хочу покончить с собой, я хочу покончить с собой стильно. Видите ли, я происхожу от древнего рода и меня просто положение обязывает. Я все должен делать стильно. Даже умирать.
— И вы считаете, что суицид может быть стильным? В принципе?
— Еще как.
— И много ваших предков прибегло к такому способу расстаться с жизнью?
— Дайте вспомнить, — сказал Юлий. — Дядя вскрыл вены ножиком для разрезания бумаг. Дед по отцовской линии разбил свой флаер во время прогулки по родовому имению в пригороде Лондона. Прадед по материнской линии застрелился из охотничьего ружья двадцать первого века. Кстати, я видел кадры хроники. Дырка в голове была очень аккуратная. Далее, мой старший брат утонул в бассейне, глубина которого была не более метра, и это при том, что ему, брату, а не бассейну, было шестнадцать лет и он прекрасно умел плавать. Думаю, что тут не обошлось без несчастной любви. Моя двоюродная сестра трижды пыталась наглотаться таблеток, и только два раза ее удалось откачать.
— Вы гнусный и лживый тип, капитан, — сказала психолог. — Ваш старший брат жив и служит адъютантом у адмирала Клейтона, командующего Третьим имперским флотом.
— А вы не допускаете мысли о том, что у меня могло быть два старших брата?
— Я читала ваше досье. У вас только один старший брат.
— Вообще-то это был мой двоюродный брат, — сказал Юлий. — Но мы с ним были очень близки. По-родственному, я имею в виду.
— Как звали вашего двоюродного брата?
— А вам зачем?
— Хочу запросить о нем базу данных.
— По правде говоря, это был мой сосед, — сказал Юлий. — Но он был мне как брат.
— Вы снова лжете.
— А вот и нет.
— Я понимаю, чего вы добиваетесь. Вы хотите, чтобы я признала вас ненормальным и рекомендовала полковнику Ройсу списать вас.
— Это было бы просто замечательно.
— По-вашему, это стильно?
— Конечно. Ведь я останусь в живых. Это особенно стильно. Это просто шикарно, черт побери.
— Не ругайтесь в моем присутствии.
— Вы только что назвали меня гнусным типом.
— Это было не ругательство, а диагноз.
— С таким диагнозом комиссуют из армии?
— Нет. С таким диагнозом в армии делают карьеру.
— Послушайте, — проникновенно сказал Юлий, — мы с вами — взрослые люди, и оба точно знаем, чего хотим от этой жизни. Я хочу избавиться от армейской службы. Если вы мне в этом поможете, то я помогу вам добиться той цели, которую вы перед собой поставили. Поверьте мне, я умею быть благодарным, а у моей семьи много влиятельных друзей. Очень много.
— Вы предлагаете мне взятку?
— А есть смысл? — оживился Юлий.
— Никакого, — отрезала психолог. — Я не собираюсь рисковать своей карьерой и рекомендовать к списанию вполне здорового пилота.
— То есть, вы хотите сказать, что я нормален? — уточнил Юлий.
— Нет. Вы — псих, вы — чокнутый, вы — парень со странностями, но эти странности никоим образом не помешают вам исполнить ваш воинский долг.
— Сучка, — сказал Юлий, когда дверь кабинета психолога закрылась за его спиной.
Он побрел к капеллану.
Юлий пару раз встречал капеллана в офицерском клубе и поэтому знал, как тот выглядит.
Капеллан был маленьким смуглым человечком лет сорока, с острой черной бородкой и многообещающей фамилией Рабинович. Юлий подозревал, что капеллан не католик.
Он не решался задать капеллану этот вопрос в офицерском клубе, не желая ставить того в неудобное положение при большом стечении народа, но, как только они остались одни, Юлий решил расставить все точки над «ё».
— Вы католик? — спросил Юлий.
— Нет, а вы?
— Нет, — признался Юлий.
— Это хорошо, — сказал Рабинович. — Честно говоря, я не люблю католиков. Они слишком фундаментальные. Вы любите католиков?
— Я к ним безразличен. Они ко мне тоже.
— К какой церкви вы вообще относитесь?
— Воинствующих атеистов седьмого дня.
— Понятно, — сказал Рабинович. — Циник и пофигист. Вдобавок, еще и неверующий.
— Увы, — сказал Юлий.
— И зачем ты сюда приперся, сын мой?
— А вы какую конфессию представляете?
— А тебе ли не по фиг?
— Конечно, не по фиг, — сказал Юлий. — Я же должен знать, с кем разговариваю.
— Я — иудей.
— То есть, с вашей точки зрения, я — гой?
— Совершенно верно.
— Какое вам дело до проблем гоев?
— Служба такая, — вздохнул Рабинович.
— Как мне к вам обращаться?
— Рабби.
— Я не могу, — сказал Юлий. — На мой слух, это как-то фамильярно.
— Можете обращаться ко мне «ребе».
— А гой может так к вам обращаться?
— Может.
— А вы как будете ко мне обращаться? «Гой мой»?
— А как вы хотите, чтобы я к вам обращался?
— Капитан.
— Отлично, капитан. Мы уже разобрались с формальностями или вы хотите еще что-нибудь уточнить?
— Пожалуй, это все. Можете начинать.
— Так что привело неверующего к капеллану, капитан?
— Большей частью — приказ полковника Ройса, ребе.
— А меньшей?
— Я запутался в себе, — сказал Юлий. — Иногда мне кажется, что я знаю, чего хочу, а иногда мне снова кажется, что я знаю, чего хочу, но хочу при этом совсем другого.
— И чего же вы хотите, капитан?
— В первом случае или во втором?
— Начнем с первого.
— Жить, ребе.
— Просто жить?
— Ага. В этом желании есть что-то аморальное?
— Нет, капитан. Это вполне понятное желание, естественное для любого человека. А что насчет вашего второго желания?
— Я хочу застрелиться.
— Это грех, капитан.
— Я догадывался, ребе.
— Почему вы хотите застрелиться?
— Я знаю? Может, кальция не хватает.
— Интересная версия, — одобрил Рабинович. — А может быть, вам не хватает смелости и веры в себя, чтобы продолжать жить дальше?
— Может быть, — сказал Юлий. — А что делать? Молиться?
— Молитвой тут не поможешь. Тем более что вы атеист. Давайте попробуем рассуждать логически. Что именно вас беспокоит?
— Все, ребе.
— А что беспокоит вас больше всего?
— Честно?
— Честно. Лгать капеллану не имеет смысла.
— Меня беспокоят повстанцы. Они ненавидят меня и хотят убить.
— Значит, они вас ненавидят? А вы к ним как относитесь?
— Как я могу относиться к людям, которые меня ненавидят и хотят меня убить?
— И в самом деле, как?
— Адекватно. Я ненавижу их в ответ.
— Кроме того, вы их убиваете.
— Разве?
— Оголите ваш правый бицепс.
Юлий закатал рукав рубашки и продемонстрировал капеллану правый бицепс. На правом бицепсе Юлия были вытатуированы миниатюрные черные черепа.
— Что это такое? — спросил Рабинович.
— Миниатюрные черные черепа, — объяснил Юлий. — Татуировка.
— Что она означает?
— В сущности, это всего лишь ребячество, ребе.
— Но что означает это ребячество?
— Сбитые, — сказал Юлий.
— Сбитые корабли противника? — уточнил Рабинович.
— Да, — сказал Юлий.
— И сколько черепов украшает ваш бицепс?
— Тридцать восемь.
— Давайте уточним, — сказал Рабинович. — Вы сбили тридцать восемь судов противника. Что это означает?
— Что я хороший пилот.
— Это означает, что вы — убийца.
— Разве? Я сбиваю корабли, но не расстреливаю катапультировавшихся пилотов.
— Тем не менее, каковы шансы пилота выжить после того, как вы сбиваете его корабль?
— Это зависит от корабля, ребе.
— Не увиливайте от ответа, капитан.
— Шансы небольшие, — признался Юлий.
— Вы — убийца, — подытожил Рабинович.
— Я — пилот, — сказал Юлий.
— Вы убиваете людей.
— Я делаю свою работу.
— Вам стало легче, капитан?
— Нет, а с чего бы?
— От правильного осознания того, чем вы занимаетесь.
— Послушайте, — сказал Юлий. — Я не питаю никаких иллюзий по поводу того, чем я занимаюсь. Именно поэтому меня и тянет застрелиться.
— Что вам больше не нравится — убивать людей или возможность быть убитым самому?
— И то и другое, — сказал Юлий. — Но, положа руку на интимные части моего тела, я готов признать, что мне до чертиков не хочется, чтобы меня убили.
К удивлению Юлия, Рабинович не стал делать ему замечания по поводу ругательств.
— Вы боитесь смерти? — спросил Рабинович.
— А вы не боитесь?
— Не боюсь.
— Почему?
— Вера в Господа охраняет меня от этого страха.
— До свидания, — сказал Юлий. — Нам с вами больше не о чем разговаривать.
— Почему же, капитан?
— Потому, что либо мы разговариваем на разных языках, либо вы лицемер.
— Вы не можете сейчас уйти, капитан.
— Почему еще, ребе?
— Потому, что я вас не отпустил, капитан. Хочу вам напомнить, что я старше вас по званию.
— Для меня это новость.
— Представьте себе.
— Черт побери. — Юлий сел обратно в кресло. — Чего еще вы от меня хотите?
— Вы ненавидите повстанцев?
— Да. Разве это неправильно?
— Неправильно.
— Я должен возлюбить повстанцев?
— Нет, не должны.
— Тогда я не понимаю, чего вы от меня хотите.
— Я хочу, чтобы вы поняли, что повстанцы являются орудием Господа, который посылает вам испытание.
— Мне?
— Да.
— Испытание?
— Да.
— Зачем?
— Чтобы испытать вас. Чтобы понять, что вы из себя представляете.
— Ребе, вы ведете подрывную деятельность.
— Каким образом?
— Вы только что заявили, что повстанцы — орудия Господа, а я с ними воюю. Воюю с орудиями Господа. Тогда кто я есть, если следовать формальной логике? Кто воюет с Господом? Дьявол. Тогда кто я? Посланник дьявола? Но в то же время я являюсь военнослужащим Империи, и не просто военнослужащим, а офицером. Таким образом, вы заявляете, что имперские офицеры — посланники дьявола. Признавайтесь, сколько вам платят повстанцы за то, что вы сеете такие мысли в наших умах?
— Вы меня неправильно поняли. Повстанцы — орудия Господа, но и вы тоже — Его орудие.
— Вы еще и еретик? Теперь вы заявляете, что Бог не знает, чего творит, раз его орудия уничтожают друг друга.
— Вы понимаете все слишком буквально.
— Это потому, что у меня от природы въедливый аналитический ум.
— Вы насмехаетесь надо мной.
— Нет, клянусь Аллахом.
— Вы клянетесь Аллахом в присутствии иудея?
— Я — атеист седьмого дня, — напомнил Юлий. — Мне по фиг, кем клясться.
— Вы будете гореть в геенне огненной.
— Здорово вы меня утешили.
— Вам не нужно мое утешение. Вы пришли сюда только потому, что так вам приказал полковник Ройс. Вы — эгоистичный, самовлюбленный аристократичный ублюдок с нарциссовым комплексом, трясущийся за свою шкуру и морочащий всем голову!
— Я рад, что вы это поняли, — сказал Юлий. — Мне кажется, таким, как я, не место в армии нашего великого императора.
— Таким, как вы, место на самой дрянной, вонючей, ублюдочной военной базе, находящейся в самой глухой дыре на задворках Империи!
