Глава 21

Под нами медленно проплывали заснеженные окрестности Серпухова. Вообще летать зимой на самолете, лишенном кабины, оказалось довольно экстремальным занятием. Несмотря на полушубок, ватные штаны и валенки, дуло нещадно. Ладно, я, как инструктор, пребывал сзади, а вот ученик, он же высочество номер два, вообще сидел открытый всем ветрам. Но ничего, ему полезно померзнуть, глядишь, меньше укачивать будет.

Его высочество великий князь Михаил Александрович оказался подвержен воздушной болезни — хорошо хоть в слабой степени, не доходившей до медвежьей. У человека была просто врожденная боязнь высоты. Если бы он сразу начал летать на «Тузике», то есть в нормальной кабине, глядишь, ему было бы и легче, но мы свято блюли секретность и до новейших самолетов кого попало не допускали.

После первого полета, когда бледно-зеленое высочество сползло с самолета, судорожно пытаясь не проблеваться, я подумал, что на этом ученичество и закончится. Однако Мишель — так его пришлось называть, чтобы не путать с асом Мишкой — оказался упрямым и вот уже третью неделю почти ежедневно боролся со своим организмом. И похоже, эту битву организм помаленьку проигрывал — с каждым разом Мишель пилотировал все уверенней, уже не цепенея при любой воздушной яме. Вот и на этой мне, похоже, не придется подправлять… Мои благодушные размышления были прерваны громким «бзынь», и наш «Святогор», задрав нос, начал заваливаться на крыло.

— Руки с ручки, ноги с педалей! — заорал я в раструб, добавляя газ до предела и пытаясь элеронами скомпенсировать крен. Самолет с трудом выровнял нос, вышел из правого крена и тут же свалился в левый. Теперь попытки парировать элеронами не помогли, вправо ручка шла без сопротивления. Трос лопнул, вон его обрывок болтается… Пришлось, несмотря на опасность таких движений на «Святогоре», двигать ручку от себя и выправлять крен рулем поворота. Вроде вышло, но аппарат теперь мог летать только кругами, и, вот ведь подлость, как раз над небольшой рощицей. Я глянул на ученика — вроде не видно, чтобы он паниковал, по крайней мере, со спины.

— Ми-и-ише-э-эль!!! — завопил я в трубу. Он прислонился ухом к раструбу. Я продолжил: — Прямо за вашей спиной, сверху, болтается обрывок троса! Можете за него ухватиться?

Ученик заерзал и завертел головой, но в пристегнутом состоянии у него ничего не вышло. Тогда он рывком расстегнул ремень и, ухватившись одной рукой за планку подкоса между нами, в два движения встал на колени лицом ко мне. А ничего лицо, кстати, я ожидал увидеть гораздо более перекошенную рожу.

— Где? — проорал он. Я показал рукой на обрывок и только тут сообразил, что с колен его Михаилу не достать… Он это тоже сразу понял. Замер. Я думал, он собирается с духом, но оказалось, он (молодец!) просто ждал промежутка между воздушными ямами. Дождался, привстал и, наконец перехватив другой рукой подкос, встал… стал шарить рукой вверху, поймал обрывок троса…

— Тяните его вниз! Да не так сильно, блин!

Общими усилиями нам наконец удалось восстановить управляемость аппарата. Теперь Мишель тянул обрывок с постоянным усилием килограмма три, а я парировал его натяжение ручкой. Появилось время повнимательнее посмотреть вниз, на предмет поиска места для вынужденной посадки. Оно, конечно, имелось, но не так чтобы очень большое, можно было сломать шасси. Мы колбасились километрах в десяти от аэродрома, то есть пока найдут, пока пришлют лошадь, куковать нам в снегу… Да и вынужденная посадка для находящегося в неустойчивой позе пассажира может нехорошо закончиться…

По мере отступления опасности, как обычно, переходила в наступление лень. Летим же вроде? Ну и полетели на аэродром, авось высочество не свалится по дороге! Правда, оно почему-то без шлема, ну ничего, за десять минут сильно не простудится, несколько часов на земле для организма гораздо хуже будет… Я лег на курс.

Посадка удалась на пять баллов. Я бодро соскользнул со своей инструкторской доски и помог спуститься Михаилу. Выяснилось, что он не только потерял шлем, но и сбросил перчатку с руки, которой держал трос. Рука была в крови, но вроде не обморожена. К нам уже бежали люди.

— Ну как, не раздумали летать, Мишель? — поинтересовался я.

— Наоборот! — с энтузиазмом сообщил он. — Просто чудо! Едва порвался трос, я вдруг начал чувствовать себя как на земле! Да что там как — лучше! Когда снова летать будем?

— Сегодня точно не получится, а завтра посмотрим, как там с вашей рукой. Пальцами-то шевелить можете?

Михаил только сейчас обратил внимание на свою кисть и попробовал пошевелить ею — вроде получилось. Тем временем к нам подбежали казаки и, главное, подошла лошадь с санями. Я сдал аэродромной команде «Святогор» и плюхнулся в эти сани рядом с Михаилом, которому уже перевязали руку. Местный снегоход мощностью в одну лошадиную силу потихоньку повез нас в Гошину резиденцию. Там я оставил раненого героя на попечение брата и медицины, а сам отправился в ангар — надо было выяснять, с чего бы это трос просто так взял и лопнул.

Выяснение не заняло много времени. Трос оборвался прямо в месте крепления к концевику. По идее, этот концевик должен был вращаться на оси, пропущенной через качалку, но вот именно этого он и не делал по причине загустевшей от мороза смазки. Проверка остальных самолетов показала, что у одного трос точно в этом же месте уже начал слегка лохматиться. Пожалуй, это моя вина — привык я там у себя к синтетическим маслам и даже не подумал, что здешний аналог литола, изготовленный из бараньего сала, имеет совсем другой температурный диапазон. Пришлось распорядится сало со всех самолетов смыть и пока, до изготовления консистентной морозоустойчивой смазки, перед каждым полетом просто шприцевать все соответствующие узлы касторкой. Но делать этого не пришлось — уже на следующий день один из аэродромных техников представил на мой суд смесь графитовой пыли и лампадного масла — вот уж не могу ничего сказать про его состав, однако смазочные свойства оказались вполне приемлемыми. На первое время сойдет, а потом, глядишь, и наши химики во главе с Зелинским придумают что-нибудь более эффективное и технологичное.

Последний месяц в свободное от авиационно-педагогической деятельности время я с интересом наблюдал за зигзагами конструкторской мысли техника Налетова и примкнувшего к нему цесаревича. Поначалу, наслушавшись Гошиных стенаний о необходимости модернизации его корабля, Налетов хотел дополнительно к имеющейся паровой машине сунуть туда пару, а то и четверку тринклеровских дизелей, но даже беглый просмотр чертежей «Мономаха» показал, что в корме их просто некуда девать. Сразу возникла идея электропривода. То есть дизели монтируются где угодно и крутят генераторы, питающие ходовые электродвигатели. Это было уже осуществимо, но как показали расчеты, не нужно — прибавка скорости получалась порядка узла. Однако саму идею Налетов запомнил.

Гошины самоныряющие самолетопогрузчики удалось похоронить еще на стадии обсуждения. Вместо них Михаил Петрович предложил три крана с тентами, снимать самолеты с воды. Причем задним, по его уверениям, можно было пользоваться и на ходу. А потом вполне закономерно у него наконец соединились до того обрывочные понятия: «мины», «ныряющий» и «дизель-электрический привод». Короче говоря, он сам дошел до того, ради чего его и пригласили, — до подводного минного заградителя и вскоре обещал представить эскизный проект.

А я в процессе изучения истории Русско-японской войны нашего мира тоже набрел на интересную мысль. Вот, значит, воюем мы с островным государством. Его снабжение — по морю. Значительная часть продовольствия в этом море и ловится. Понятно, что противник там господствует, иначе для него это не война, а самоубийство. Нам остаются крейсерские операции. А что такое крейсер? Он имеет способность к длительному автономному плаванию и развитию очень высокой скорости, зато вооружение — по минимуму. Он воюет только с невооруженным противником, а даже от миноносца убегает. То есть это пока что еще отнюдь не «Варяг» и уж тем более не достроенный «Аскольд».

Я прикинул водоизмещение такой посудинки — с учетом дальности в четыре тысячи миль, при условии использования дизельных движков, получилось всего-то тонн пятьсот. Правда, в шторм она будет чувствовать себя неуютно… Но ведь плавают люди на яхтах, и ничего! Но у яхты центр тяжести ниже центра давления, боевой корабль так, пожалуй, не скомпонуешь… Значит, катамаран. При небольшом водоизмещении это вполне реально, я лично такие видел в Голландии.

Так, два поплавка, в каждом дизель сил на тысячу с хвостиком, трехдюймовая пушка и торпедный аппарат. На перемычке — жилые помещения. Экипаж человек пятнадцать. Тесноту и прочие сложности службы можно компенсировать сверхвысокой оплатой и специально разработанными моральными стимулами — космонавты вон по полгода вообще черт знает в чем летают и не жалуются. Кино там, кухонный комбайн в местном исполнении, стиральную машину не забыть… Естественно, такая лодка сможет только топить корабли, никаких призов. То есть притеснять можно исключительно японцев, с нейтралами, пусть и везущими военную контрабанду, потом скандалов не оберешься. А японцам надо будет однозначно дать понять, что в военное время ловить рыбу можно только удочкой с берега, да и то перед этим хорошо замаскировавшись. Учитывая, что прибрежное рыболовство обеспечивает больше половины рациона японцев, они слегка похудеют, а то и… чего похлеще.

Незаметно для себя я увлекся и начал прикидывать проблемы. Первая — где строить? Не вопрос, в Германии, по нашему эскизному проекту, так как немцы спохватились и второй месяц обивают пороги Гошиной приемной на предмет покупки лицензии на «Святогоры». Причем строить надо как мою личную яхту. Кстати, а почему «как», чем я не Абрамович? Пусть первый корабль из серии и будет моей яхтой, а с началом войны я ее патриотически пожертвую на общее дело. И заложенный еще при конструировании высокий уровень комфорта для экипажа будет вполне понятен. Заодно и Гоша успокоится, а то достал уже: мол, я тут ничего на себя не трачу.

Решив не откладывать дело в долгий ящик, я собрался было сходить к Гоше и сказать, что тоже хочу корабль, но призадумался. Все-таки серьезную вещь прошу, а не домик или тройку с бубенцами. Надо родить официальную бумагу. Я сел творить. Возможно, недостаток опыта и сказался на канцелярских достоинствах моей цидули, но мне она понравилась. Вот что у меня получилось:

В Гошином кабинете кроме хозяина был и его брат, великий князь Михаил. Увидев меня, он встал по стойке «смирно» и выдал:

— Господин генерал, разрешите обратиться к полковнику Найденову? Господин полковник, курсант Романов к полетам готов! Разрешение от врача получено.

— Вольно… э-э-э… курсант. Гоша, что за дела, кто у нас тут главнокомандующий? Мишель в последнем полете проявил себя настолько хорошо, что должен был перестать называться курсантом еще позавчера.

— Согласен, поволокитили немножко, но и с сегодняшнего дня стать сержантом — тоже неплохо.

Гоша выложил на стол украшенный печатями и чем-то еще приказ и подал брату пару погон.

— Поздравляю с первым авиационным званием, ваше благородие!

— Рад стараться, ваше высокопревосходительство, — серьезно сказал Михаил. Я с интересом глядел на него. Надо же, понимает, что полученные по факту рождения чины — это одно, а заработанное собственной, без преувеличения, кровью звание сержанта — совсем другое… Я сказал:

— Господин сержант, ваш полет в пятнадцать ноль-ноль. К моему приходу проверьте и примите самолет.

— Есть! — козырнул Михаил и вышел.

— Думаешь, из него будет толк? — спросил Гоша.

— Еще какой. Асом вроде Мишки ему, пожалуй, не стать, но нормальным летчиком он точно будет. А главное, есть подозрение, что у нас скоро появится первый хороший командир. А я к тебе, кстати, не просто так, а с официальным прошением.

— Это что же такое случилось? — изумился Гоша. — И где оно, кстати?

Я порылся по карманам и, найдя искомую бумагу в заднем брючном, расправил ее и выложил на стол.

— Вот!

Гоша с сомнением оглядел непрезентабельный листок, почитал, взял паркер и, написав на моем творении что-то явно длиннее, чем просто слово «согласен», положил в папку «К исполнению».

— Э, ты что это там накорябал, мне почитать можно? — забеспокоился я.

— Я точно не знаю, высочайшие резолюции просителям дают почитать в подлиннике или просто через секретаря осведомляют о результате? — задумалось высочество. — Ладно, конкретно в этом случае можешь ознакомиться лично, в знак признания некоторых заслуг. И в воспитательных целях тоже.

Гоша подал мне мой листок. Внизу было написано:

«Ну вот, вечно так, придумал что-то интересное и сразу себе. Эгоист! А о начальстве кто думать будет? Короче, повелеваю — строить это самое сразу в двух экземплярах. Я тоже хочу!

Дата. Подпись».