Глава 19
СУД

Совет проходил в большой дружинной палате древнего, построенного еще предками ярла Икера терема. В те незапамятные дни, когда Хирмальм звался Хирмальмцем и был всего лишь небольшим рыбацким селищем, на землю сию пришел первый захватчик. Отбились тогда от злого ворога всем миром, потерявши при сем много люда, и дальний предок Седовласа, Торм Грозный, заложил фундамент главного терема хирмальмских ярлов, оплот и надежу хирмальмцев.

Главная палата, где собирался на трапезу весь род Тормов, а позднее и други верные, прозванные дружиною, по прошествии многих долгих зим была названа дружинной. Именно здесь решались и реклись главные заповеты и наказы ярловой вотчины.

В середине палаты стоял длинный широкий стол из твердого дерева, во главе коего и восседал сам ярл, а по бокам — все сотники и двое воевод. На совете за длинным столом сидели также местные и бежавшие от орды из других городищ панны. Они составляли большинство заседавшего в этот час совета. Также рядом по правую руку от ярла тихой белой тенью, держа в правой руке резной посох, сидел Высший друид Ваянар.

Совет затянулся. Начавшись рано утром, он продолжался вот уже несколько часов. Зажиточные панны спорили, перекрикивая и перебивая друг друга, о том, что делать дальше оставшемуся лоримскому народу. Сотники, часть из которых только что вернулась с крепостных стен, молча хмурились в бороды и попивали ульс, ожидая останнего ярлового слова.

Сам же Седовлас, будто не замечая того шума, который подняли разгорячившиеся панны, молча взирал на Стену Рез. Во главе семнадцати резных бревен стоял столб первого Торма. Последним же стоял его собственный. Удастся ли закончить резьбу на нем? Или, может, уже завтра пламя поражения поглотит эту стену, а с ней и весь народ лоримов, ставший за эти дни таким немногочисленным?

От тяжких дум отвлекло гробовое молчание в палате. Не было слышно споров и ругани паннов, недовольного сопения сотников — все взоры были обращены на задумавшегося ярла. Икер незаметно ухмыльнулся в бороду. Вот они, хваленые члены Сейма. Бьют себя в грудь кулаками, рвут одежды на груди, а как решения тяжкие принимать — так все и замолкли. Никто не хочет взваливать судьбу лоримов себе на плечи. Вот и сейчас совет сидел за длинным столом и с надеждой глядел на своего правителя.

Оглядев твердым взглядом успокоившихся паннов, ярл властно произнес сидящему рядом Торли:

— Снаряди «Змея» и «Гаронну», пусть идут вдоль брега и собирают уцелевший люд. Не может быть такого, чтоб так мало выживших.

Невольно вспомнилась Наюшка родимая. Где сейчас дитятко милое? В гибель дочери ярл не хотел верить, да и Ваянар обнадежил. Хоть и выживает из ума старец, постоянно проповедуя о Белом воине, все же хотелось горюющему ярлу надеяться на чудесное избавление Анаи.

— Что это ты, ярл, такое удумал? — перебил Икера Велим Красномов, один из самых влиятельных паннов Мирольма, ближайший советник Рыжебородого и давний противник Седовласа в Сейме. Икер знал, что именно этому разжиревшему на милостях конунга панну он должен быть благодарен за постоянные помехи в деле создания общего войска. Если бы Сейм принял идеи Седовласа, то, верно, не зашла бы так далеко в глубь страны орда тарков. Только поздно уже говорить об утерянном, не вернешь более ушедших за Берег. Нужно думать, как сохранить людей, доверившихся ярлу.

Тем временем богатый панн встал и, важно подбоченясь, зычным голосом, как когда-то на Сейме, продолжил:

— Али ты забыл, что ворог у стен города, славный ярл? Где же это видано, чтобы во время осады снимать со стен сотню лучших воев да, рискуя самыми быстроходными баррканами, отправлять их незнамо куда и незнамо зачем?

Ободренный молчанием спокойно смотрящего на него ярла и, видимо, расценив его реакцию по-своему, Красномов продолжал с удвоенной силой:

— Видать, запамятовал ты, ярл, что еще не конунг, чтоб баррканами стольными распоряжаться и дружиною Рыжебородого! Мы, Сейм, — продолжал Велим, обведя сидящих за столом рукой с золотыми перстнями на пухлых пальцах, — тебе такого права еще не дали, а может, и вовсе не дадим!

По палате пролетел шепоток одобрения нескольких паннов, поддерживающих Красномова, но немного их было. Только сейчас зарвавшийся панн заметил, что поддерживают его всего лишь четверо, а остальные сидят молча. Даже воевода Рыжебородого, Валдо Белоус, и трое его выживших мирольмских сотников безмолвно глядят мимо почуявшего уже что-то неладное Велима.

По мере того как Красномов оглядывал молчавших мирольмских дружинников и паннов, в его сознание постепенно вошло страшное прозрение. Он хотел было что-то сказать еще, да так и осекся, наткнувшись на слегка насмешливый взгляд ярла. Строгие глаза Седовласа смотрели на мигом растерявшего свою уверенность панна, обжигая ледяным хладом. Соратники Велима, тоже почуявшие неладное, вмиг заткнулись.

Ожидая грозной отповеди ярла, Красномов вздрогнул от неожиданности, когда вдруг заговорил старый друид Ваянар. Тихие, спокойные слова его словно тяжелый боевой молот били по враз перепугавшемуся панну:

— Это ты верно заметил, панн, что дружина и баррканы должны подчиняться конунгу. Только невнятны мне слова твои, будто Седовлас не смеет указывать воям своим и кораблям. Дружина сия, — продолжал Ваянар, обведя рукой сидящих за столом воинов, — вчера в храме пред очами Вышнего присягнула своему конунгу.

— Любо! Любо! — Одобрительные выкрики воинов пронеслись по палате, подтверждая тихие слова Высшего друида.

— Да и уважаемые панны земель лоримских приняли власть Икера Седовласа из рода Тормов, — продолжил старец.

Подтверждая сказанное, панны встали из-за стола и поклонились сидевшему во главе его новому конунгу.

— Как же?.. — пролепетал, заикаясь, ошеломленный Велим.

— А то, что вы, уважаемые панны, — рек Ваянар, будто не замечая лепета растерявшегося Красномова, — не извещены были, так на то причин веских с избытком. Ведомо нам, что ты, Велим, со своим людом, узрев идущие на штурм полчища тарковы, оставил часть стены крепостной Мирольма, тебе под охрану отданной. Предав конунга и народ свой, сбежал ты на пристань к баррканам, спасая жизнь свою никчемную. С ворогом, ворвавшимся в ворота главные, вступила в бой дружина стольная во главе с самим Рыжебородым. Пока вой стояли насмерть в сече страшной, через стену, тобой позорно оставленную, прошли тарки, растерзав жалкую кучку героев, не оставивших стену следом за тобой. А затем нежданно ударили в спину дружине конунговой…

В палате стояло грозное молчание. Велим грузно упал на колени. Он пополз на коленях к торцу стола, где молча сидел конунг Седовлас.

Тем временем Высший друид продолжал свою речь:

— Какое наказание за предательство народа своего — вы знаете!

Десяток воинов, с непроницаемыми лицами стоявших у дверей, по знаку воеводы Торли быстро подбежали к побледневшим паннам и вытащили их из-за стола. Кто-то пытался вырываться, кто-то принимал судьбу, обреченно опустив голову.

Последнее слово оставалось за правителем. Конунг медленно поднялся и властно произнес:

— Не на совет вы пришли ныне, а на суд Верховный. Нет места предателям среди общины нашей. По закону, даденному Вышним, позор с рода вашего смоет пучина морская! Грех ваш не лежит на женах и детях ваших, а также на подневольных людях, что ушли по приказу хозяев своих. Только мнится мне — те воины, что отступили от наказа позорного и погибли в бою на стене, лишний раз подтвердили, что человек волен в выборе доли. Вечная память защитникам, павшим в бою с Темною ордой!

После слов конунга все присутствовавшие встали с мест, отдавая честь павшим.

— По примеру героев тех, погибших свободными людьми, я даю вам возможность смыть позор ваш в бою кровью. Выбор за вами. Нынче же возьмете вы оружие и наденете свой доспех да выйдете из ворот городских навстречу врагам — или же поглотит ваши тела и души море хладное!

Развернувшись спиной к предателям, Седовлас дал понять, что приговор вынесен. Дружинники вытащили из палаты скулящего Велима и еще четверых приговоренных. Днем приговор приведут в исполнение. Как умереть — в бою или в море с камнем на шее, панны решат сами.

Казнь началась спустя два часа. К чести приговоренных, все пятеро выбрали смерть в бою. Они стояли во внутреннем дворе перед крепостной стеной, прощаясь с семьями. Женщины рвали на себе волосы и одежду, выли от горя. Панны, предавшие свой народ, одетые в богатый доспех, кто с секирой, кто с мечом в руках, обнимали плачущих. Неуклюже сидели на них дорогие, блистающие на выглянувшем солнце латы. Непривычны к ратному делу богатые лоримы, не держали их холеные руки ни мечей, ни секир. Все к серебру да злату тянулись их ухоженные пальцы.

Простой люд молча смотрел на прощавшихся. Женщины, сопереживая горю жен приговоренных, роняли скупые слезы. Мужчины, почти все сжимающие в руках оружие, смотрели на прощавшихся кто отстраненно, а кто осуждающе. Только дети, не понимающие, что происходит, испытующе заглядывали в лица взрослых, надеясь там разглядеть, что же все-таки правильно, а что — нет.

Конунг, поднявшись на крепостную стену в сопровождении Ваянара и воевод, поднял вверх руку, призывая собравшихся к вниманию.

— Все вы знаете, что по закону предков наших предателей народа ждет смерть! Предавшие предпочли смыть позор кровью! Если есть среди вас те, кто могут свидетельствовать о невиновности сих мужей, — пусть выйдут и рекут слово!

По рядам прошла волна негромкого ропота, но никто не вышел, чтобы говорить в защиту паннов.

Вдруг ряды дружинных зашевелились, и на открытое место вышел молодой воин в добром доспехе. Люд заволновался, и с новой силой по рядам покатился приглушенный говор. Только один из приговоренных, Рипей Рыжеус, дернувшись, крикнул:

— Не смей! Слышишь? Не смей!

Воин, не обращая внимания на крики панна, снял шлем, и перед конунгом и народом предстал совсем еще молодой отрок из мирольмской дружины. Его красивое чистое лицо было гордо обращено на стоявшего высоко конунга. Валдо, стоявший рядом с Седовласом, нервно сжал деревянные перила, грозившие переломиться под его медвежьим хватом.

Воин стоял молча, ожидая разрешения говорить. Раз он не сказал ничего в защиту приговоренных, значит, по закону, он должен был ждать разрешения на слово. Его круглый деревянный щит с толстым железным ободом и широким круглым умбоном в центре висел на левой руке, а в правой он держал свой конусообразный дорогой шлем, ожидая слова конунга.

— Не смей! Не смей! Не велю! — бесновался Рипей, удерживаемый несколькими дружинниками.

— Говори, — разрешил наконец конунг.

— Я, Олав Рысь, сын Рипея Рыжеуса, сражавшийся в дружине Рыжебородого, прошу тебя, мой конунг, и вас, честной народ, разрешить мне принять бой плечом к плечу с моим отцом и смыть позор кровью! — Обернувшись, он обвел всех замерших людей голубыми глазами.

Короткий глухой вздох пролетел по рядам застывших на мгновение людей. Зашевелились дружинники, бряцая доспехом. Под могучими ладонями Валдо перило все-таки не выдержало и с жалобным треском преломилось, будто маленькая сухая веточка.

Рипей бессильно повис на руках державших его воев. Его полукруглый шлем, нелепо соскользнув с головы, обнажил седую голову и глухо ударился оземь.

Конунг, подняв вверх ладонь, призвал к тишине не на шутку разошедшуюся толпу. Белоус, молча сжав опущенные кулаки, с надеждой взирал на конунга. Когда люди немного успокоились, Седовлас молвил:

— Отцов грех не лежит на его детях, если он смыт кровью, и тебе незачем идти на смерть сегодня, воин. Но я не вправе отбирать у тебя эту честь! Ты сказал!

Валдо, сдержав стон, молча опустил голову.

Довольный воин, поклонившись конунгу и народу, надел шлем и направился к отцу. Двери ворот медленно поползли вниз, перекрывая собой широкий, оскаленный заточенными кольями ров. Приговоренные медленно и обреченно побрели по опустившемуся мосту, подгоняемые дружинниками. Только Олав, ведущий под руку отца, шел, высоко подняв голову. Дружинники, возвращаясь поочередно, дотрагивались до груди Рыси, прощаясь с ним.

Сойдя с моста на мягкую, согретую весенним солнцем землю, Олав, подставив лицо теплым лучам, грустно улыбнулся. Сегодня он отстаивает честь своего рода. Теперь его сестры смогут выйти замуж без позора. Отныне они будут говорить при приветствии, что они сестры Олава Рыси. Никто не посмеет сказать, что Олав Рысь предал своего конунга.

Ворота, резко дернувшись, поползли вверх, оставляя на краю рва шестерых обреченных на смерть. Конунг резко выкрикнул:

— Лучших стрелков на стену, бегом! Я сказал, бегом!

На стену побежали воины с луками. Среди них выделялся невысокий юноша в сшитой из шкур карри одежде. Он двигался мягко и упруго. Одежда и манера передвигаться делали его схожим с кошкой из Ледяного леса. Его красивый составной лук и оперение стрел из серых перьев скальной совы говорили о большом мастерстве их хозяина. Шкуру хитрого и опасного карри мог добыть только очень хороший охотник. Поднявшись на стену, юноша приготовился к бою. К нему, спокойно оглядывая готовивших свои луки и стрелы воинов, подошел конунг в сопровождении заметно взволнованного Валдо.

— Твое имя, воин? — спросил он у юного охотника.

— Хальви, сын Савела Тощего, — ответил тот.

— Что ж, Хальви, сын Савела Тощего, я вижу, лук и стрелы у тебя добрые, и воины мои считают тебя одним из лучших стрелков. Вот тебе, Хальви, задача: воин тот, что с отцом на смерть ушел, под твоим надзором постоянно находиться должен. Пусть стрелы твои добрые да лук тугой оберегут его от тварей темных. Справишься с задачей конунговой — дам тебе второе имя.

Хальви только кивнул в ответ и стал неторопливо готовиться к бою. Казалось, его абсолютно не побеспокоил разговор с Седовласом. Только слегка дрожащие пальцы рук говорили о волнении юного охотника.

Тем временем появление шести человек не осталось незамеченным в расположившемся недалеко от леса лагере орды тарков. Всю эту ночь они непрерывно атаковали стены городища, и только под утро, успокоившись, твари растащили тела погибших соплеменников, чтобы устроить очередной пир. Казалось, их вожаки специально гнали своих воинов на острые колья и стрелы защитников. Они накатывались на стены, подобно морским волнам на твердые скалы. Тарки гибли сотнями, но уносили с собой и жизни защитников. Множество раз им удавалось подняться на стены и потеснить защитников города, но всякий раз благодаря самоотверженности и героизму воинам Хирмальма удавалось сбрасывать врагов со стены на острые колья рва.

За сутки город потерял пятьдесят воинов. Потери тарков были несоизмеримо выше, но для небольшой лоримской армии пятьдесят воинов значили слишком много, тем более всего за один день осады. Если так будет продолжаться, то после месяца непрерывных боев защищать город будет уже некому. А тарки все приходили и приходили, все новые и новые стаи вливались в орду. Создавалось впечатление, что вожаки тарков посылают на штурм только малую часть своих воинов. Казалось, что они ждут кого-то или чего-то, чтобы одним ударом покончить с крепко засевшими за крепостными стенами людьми. Может, они ждут того Темного мага, о котором говорили мирольмцы. Валдо рассказывал, что тарки точно так же вели себя, пока не пришел Темный, а что было потом — известно.

Сегодняшнее утро прошло без нападений, много сотен тарков погибло за ночь. Перестав нападать, орда устроила кровавое пиршество, утащив из-под стен тела погибших. Икер дал команду стрелкам не стрелять по тем тварям, что пришли за погибшими, иначе потом город задохнется от смрада мертвечины, а это паразиты и болезни.

Удивляло также, почему огромные стаи голодных тарков не перебили друг друга? Ведь для такого количества зверей нужно иметь очень много пищи. Каждый вождь, собирающийся в поход, знает, что без обоза и припасов его воины много не навоюют. Тарки же словно повиновались чьей-то невидимой руке. Разведчики доносили, что орда постоянно пополняется: мелкие стайки тварей как ручейки втекали со всех сторон в лагерь захватчиков…

Заинтересовавшись странным поведением людей, несколько любопытных, скорее всего молодых, тарков отделилось от основной массы. Сначала несмело, а потом все быстрее они понеслись на своих коротеньких кривых ножках, опираясь на длинные передние, к застывшим на месте недалеко от стены людям. Увидев добычу ближе, тарки, ревя и завывая, припустили еще быстрее. Забыв об осторожности, они неслись в предвкушении скорого насыщения сладким теплым мясом человека.

Первым не выдержал толстый Велим. Видя, как приближаются клыкастые твари, он, бросив щит, побежал вдоль рва, пытаясь добраться до моря. Несколько тварей, отделившись от стаи, погнались наперерез убегающему панну. Велим, тонко вереща, пытался убежать от смерти, но одна из тварей настигла приговоренного у кромки рва. Тарк с размаху опустил длинную лапу на голову убегающего. Панн захлебнулся визгом, и твари принялись рвать его еще живое тело, огрызаясь друг на друга.

Вдруг со стены сорвалась стрела с серым совиным оперением и, сделав высокую дугу, вонзилась точно в сердце терзаемого голодными тварями человека. Стрела, пущенная с почти трехсот шагов, освободила от страданий предателя, обрекшего когда-то на смерть многих славных воинов…

Тем временем обреченные, не видевшие кончины Велима, приготовились к отражению атаки набегающих на них тарков. Икер насчитал два десятка особей, а от леса, почуяв запах свежей крови, торопились еще звери, которым, видимо, ничего не досталось этой ночью.

Завязался бой. Олав Рысь, один из лучших дружинников Валдо, прикрываясь щитом, успевал защищать пришедшего в себя и неумело державшего в руках оружие отца. Схватка едва началась, а у ног дружинника уже лежало тело сраженного тарка. Так получилось, что Олав и его отец были оттеснены от троих других паннов. Твари, потеряв еще одного соплеменника, решили оставить на потом опасного человека, так легко их убивающего, и насели на троих менее умелых людей. Первым от удара длинной когтистой лапы упал Данут, маленький и щуплый панн, — он так и не понял, откуда пришла смерть. Мощным ударом дубины ему раскроили череп, не помог даже искусно выкованный шлем. Оставшиеся панны, потеряв третьего, быстро скрылись в гуще волосатых тел. Тарки их разорвали на куски, так и не потеряв ни одного из своих сородичей.

Олав, отвлекшись на тарка, пытающегося огреть его тяжелой палицей по спине, потерял из виду отца, чем немедленно воспользовались остальные твари. Рыжеус, уже выдохшийся за время скоротечной схватки, на мгновение опустил щит и тут же пропустил сильный удар когтистой лапы, снесший ему пол-лица.

Олав Рысь, видя смерть отца, с криком отчаяния и боли бросился на убившего его тарка, нанося быстрые рубящие удары. Тварь, изрубленная озверевшим воином, лежала у ног смывшего свой позор Рипея Рыжеуса. Стоя над телом погибшего отца, Олав чувствовал, что штанина его левой ноги намокла и из бедра толчками выходит кровь, унося с собой по капельке жизнь.

Тарки, рыча и скалясь, окружали раненого воина, разящего их направо и налево острым клинком. Из раны, нанесенной ему когтистой лапой, струилась кровь, все больше нарастали слабость и апатия. Перед глазами Олава скалящиеся морды тарков слились в одно мутное пятно. Уже не видя своих врагов, Рысь слепо, налившимися свинцом руками, пытался достать ближайшего врага. Он не чувствовал, как упал рядом с мертвым отцом, не видел, как со стен летели сотни стрел, разя подбиравшихся к нему тварей, и как они умирали от их смертельных укусов. И уж тем более не мог видеть, как опустились ворота и как его воевода, Валдо Белоус с еще несколькими воинами, быстро подняв его безжизненное тело на плечи, возвращаются в городище. Олав Рысь стоял с воеводой плечом к плечу, сражаясь у ворот Мирольма. В том бою, с которого так позорно сбежал его отец, в котором погибли его товарищи от палиц и клыков тарков, ударивших им в спину. Уходя за Берег, Олав, улыбаясь, еле слышно прошептал:

— Очищен…

Небесный диск Шруко теплыми яркими лучами согревал скалы, к середине дня делая их похожими на тела громадных зверей.

Ксур очень любил греться на горячих камнях. Он часто, выбираясь из своего логова, устроенного им в высоких верхушках скал, подолгу лежал на прогретых утесах. Но сейчас ему вместо лежания на камнях приходилось красться по темному холодному лесу, постоянно вздрагивая и прислушиваясь своими широкими ушами к малейшим звукам. Ксур был еще совсем молодым гроллом, только недавно отделившимся от матери. Она говорила, что Ксур, самый мелкий и самый слабый из ее последнего помета, не проживет и до середины зимы, оставшись наедине с лесом. Вспоминая ее слова, маленький гролл частенько злорадно хихикал, прижимая к мелкой клыкастой пасти когтистую трехпалую лапку.

Он жил уже третью зиму один, назло всем сородичам и более крупным, но тупым братьям. Мать, увидев его три зимы назад, на первых в его жизни весенних игрищах, была сильно удивлена. Ксур выжил, хотя кое-кому из его более крупных братцев это не удалось. При воспоминании о глупой удивленной рожице своей родительницы глаза Ксура закатывались от удовольствия.

Выжить оказалось не так уж трудно. У Ксура не было длинных клыков и крепких когтей, зато он был хитер и осторожен. Именно благодаря своей хитрости и осторожности он всегда находил себе пропитание. Невольно вспоминалось, как он первый раз украл маленького детеныша хррага или как выследил, где находится гнездо клотсы, в котором оказалось целых пять крупных яиц. Его тупомордые братцы неспособны были думать, вот и погибли от когтей шарр’хи и под дубинами тарков.

Эта зима была особенной. Лес просто кишел стаями тарков. Что привело в Теплый лес такую многочисленную орду этих тупых созданий, Ксур не знал, да и знать не хотел. Главное, что после тарков оставалось очень много мяса, которым маленький хитрый гролл питался. Тарки погибали в сварах между собой и в боях с двуногими, сладкое мясо которых особенно нравилось Ксуру. Вот на такие места схваток и приходил осторожный гролл. Мясо, благодаря морозу, почти не портилось.

Да, эта зима особенная! Сегодня Ксур после нескольких ночей, проведенных в лесу, возвращался обратно к своему логову в скалах. Ведь скоро начнутся весенние игры. О! Ксуру будет что рассказать своим соплеменникам и чем похвастать перед молодыми самками, а если посчастливится, то, может быть, одна из них изберет его и он уведет ее в свою пещерку.

Вдруг по широким чувствительным ноздрям ударил сладковатый запах смерти. Он сообщил насторожившемуся Ксуру, что где-то недалеко есть еда. Беззвучно пробираясь сквозь заросли кустарника, огибая стволы деревьев, осторожный гролл пошел на запах. Скоро он вывел Ксура на небольшую полянку, на которой лежали в снегу два тела мертвых тарков. Совсем рядом с ними к дереву был прислонен еще один — гролл даже испугался сначала, что его могут заметить. Но потом запах подсказал, что этот тарк тоже мертв. Присмотревшись, Ксур заметил у него в голове небольшую прямую веточку. Гролл видел, как двуногие, используя странные палки, метали такие вот веточки далеко и метко.

Все еще боясь вылезти из кустов, Ксур оглядывал поляну и тщательно принюхивался. Судя по запаху, тарки умерли четыре ночи назад, и ничто не угрожало сейчас притаившемуся гроллу. Но острое чувство опасности, не раз спасавшее жизнь осторожному Ксуру, говорило, что враг рядом. Успокоившись немного, он уже шагнул было на поляну, но его опередили.

От увиденного у маленького Ксура на загривке встала дыбом шерсть. Хотелось бежать без оглядки от страшного места, но первобытный ужас сковал хрупкое тельце.

На поляну тихо, почти не касаясь снега, выплыла темная фигура с наброшенным на голову капюшоном. Если бы не потоки необъяснимой силы, гролл принял бы странное существо за двуногого. Ужасная всепроникающая мощь растекалась по поляне. Едва не запищав от страха, Ксур сжался в комок, закрыл тонкими лапками голову и затих в кустах. Что-то очень древнее разбередило сердце испуганного гролла, какие-то отдаленные воспоминания.

Темный — в глубине своего маленького дрожащего сердца Ксур откуда-то знал, что это именно он, — плавно приблизился к тарку с веточкой двуногого в голове. Со странным шипением он протянул руку к его голове и без заметных усилий вытащил черную ветку. Кончик ветки, похожий на длинный широкий лист, вдруг сверкнул в луче яркого Шруко. Резкое шипение вперемежку с сильным, режущим уши свистом разнеслось по поляне, и из леса на страшный зов Темного стали выходить тарки, сжимающие в длинных лапах огромные узловатые дубины. Странно, но гролл больше не боялся Темного. От сердца ушел ужас и страх. Тело прекрасно слушалось своего хозяина. Забылись весенние игрища и постоянно ворчащая мать, голод тоже ушел. Осталось только приятное чувство повиновения. Он смело поднялся на хрупкие лапки и вышел из своего убежища навстречу Повелителю…