Глава 14

Тим проснулся, почувствовав, что рядом гуляет смерть. За бортом корабля кто-то умирал. Умирал не от старости — это было убийство. Бодрствуя, Тим бы этого не ощутил, но во сне его сознание раскрывалось, начинали проявляться его странные способности. Дед Ришак, еще в детстве заметив за внуком эти странности, долго изучал дар мальчика. Даже какого-то шамана из далекого стойбища приволок — для консультации. Тщетно — этой тайны не постиг и шаман. Прагматичный Ришак после этого свернул свои исследования. Он и без того понимал, что от брака небесного человека и дочери степи если что-то и родится, то непростое. Когда не можешь заставить этот дар служить себе, то не стоит терять времени — жизнь и без того коротка. Подумаешь, магия! Накхов этим не удивить — если копнуть, то чуть ли не у каждого будет искра таланта. Не зря кочевники веками разбавляли по всем родам ценные гены носителей магического дара.

С тех пор Тим знал, что у него есть небольшие магические способности. Знал и то, что дар его крайне необычен — даже шаманы о подобном никогда не слышали. Но управлять им он не умел. Не знал и его границ. Да и вообще сталкивался с ним лишь в стрессовые моменты или в первые мгновения после пробуждения — это заставляло его подозревать, что дар раскрывается полноценно лишь во сне.

Вот и сейчас, еще не открыв глаз, ощутил весь окружающий мир во всем его объеме. Тим будто превратился в зрачок, способный видеть одновременно во все стороны, причем видеть как явное, так и скрытое. Он осознал, что лежит в угловатом переплетении серых мертвых плоскостей конструкции «Клио». Увидел искрящие малиновыми огоньками нити напряженной оснастки судна, яркие снующие светлячки — это горела жизненная сила членов команды. За правым бортом колыхалось бурое марево мертвой плоти кашалота — из нее струились миазмы угасающей жизни. Но смерть гиганта настигла давно — эти жалкие струйки не могли потревожить Тима.

Настоящая смерть устроила жатву под тушей убитого кита. В мелькание остроносых серых теней она влетала росчерком сияющей стали, пресекая нити чьей-то жизни. Вязкое марево сизых струй и сгустков колыхалось вдоль правого борта. Какие-то мерзкие, бесплотные сущности, пикируя на изломанных крыльях, отхватывали куски от этого туманного «пирога». Тим понял, что видит духов. А может, демонов. Но уж точно не ангелов — ангелов с пастью крокодила не бывает. Да и не будет ангел питаться миазмами умирающих живых существ.

Одна из крылатых тварей просочилась сквозь борт, заметалась по кубрику, на лету она лапами пыталась запихнуть поглубже в пасть ухваченный кусок туманной субстанции. Матрос, лежащий на соседней койке с компрессом на лбу, застонал, когда эта бестия задела ему грудь кончиком крыла. Тим, чувствуя, что странное создание может быть опасно, уставился на него очень нехорошо. Тварь, будто почувствовав взгляд, прытко ушла в небо, беспрепятственно пройдя сквозь настил палубы.

Стараясь не потерять связи с этим миром иллюзий, Тим осторожно встал, поднялся на палубу. Зрение его здесь начало как бы раздваиваться — сквозь призрачные декорации постепенно проступал реальный мир. Это плохо: еще немного — и он перестанет видеть скрытое. Обогнув матросов, занятых на разделке, Тим пробрался на нос «Клио» и уже здесь, подойдя к борту, взглянул вниз. И увидел источник смерти.

Акулы, привлеченные кровью, собрались, наверное, со всего моря. Сколько их было, не понять — может, десятки, а может, и тысячи. Они буквально кишели вокруг кашалота, набрасываясь на его тушу снизу и с боков. Это, естественно, не нравилось матросам, и время от времени они устраивали хищным рыбам экзекуцию — трокелями и пиками начинали убивать тварей. Это привносило в стан акул еще большее оживление — непострадавшие рыбины налетали на своих раненых и убитых сородичей, разрывая их в клочья. Вода была пропитана смертью.

Выставив над морем свои пострадавшие ладони, Тим зажмурился, напрягся, превратил себя в притягательный магнит для струек тумана, покидающего тела убитых рыбин. Те дружно дрогнули, потянулись к человеку, белесыми червями накинулись на его ладони, втягиваясь через них в тело.

Тим смог выдерживать это недолго — каких-то несколько жалких мгновений. Сила, напитывающая его тело, первым делом начисто выветрила из головы сонливость и симптомы похмелья. Взбодрила так, будто ведро степного чая выпил с добавкой змеиной крови и яда, прогнала боль из ладоней и ломоту из измученных греблей суставов. Увы, все это привело к неизбежному финалу — Тим больше не смог удерживать свой разум на хрупкой грани между сном и явью. Это все равно что попытаться спать под ледяным водопадом. Если кому непонятно — подобное занятие очень сильно бодрит.

Призрачный мир исчез в одно мгновение. Тим, резко окунувшись в реалии материального бытия, ухватился за планшир. Его шатало, но не от слабости — от избытка сил. Он себя чувствовал не просто хорошо — он горы готов был свернуть. А еще он заметил, что ладони не болят вообще — даже схватившись за дерево планшира, он не растревожил ссадин.

Ладони были аккуратно перемотаны тонким льняным бинтом, причем Тимур вообще не помнил, чтобы ему их кто-то перевязывал. Да уж… попил бренди… Осторожно оттянул ткань, довольно осклабился. Под бинтами розовела кожа младенца — нежная, без малейшей царапины. Жаль, что дед Ришак этого не видит, — внук впервые смог применить свой странный дар для своей пользы. Невелико достижение залечить ссадины от шершавого линя, но это лишь на первый взгляд. Кожи счесало немало — Тим практически без рук остался на неделю, а то и более. Да и с этой новой кожей ему придется обращаться аккуратно — слишком она нежная, ненадежная. Того и гляди на ней кровавые мозоли натрет от простейшей работы.

Поправляя бинт — не стоит удивлять команду дивной скоростью излечения, — Тим опять уставился за борт: для него, впервые наблюдающего разделку кита, все было интересно.

К этому моменту матросы прекратили истребление акул — на некоторое время рыбы заняты пожиранием пострадавших сородичей и от жесткой шкуры кита отстанут. На туше кашалота стоял Арикс. Логично — кого, как не его, посылать на такой пост. Нелегко человеку удержаться на скользкой коже, если при этом ее колышет волнами и крутит лебедками, — вот пусть этот акробат и проявляет свои таланты.

Коротким острейшим трокелем Арикс вырезал в теле гиганта две параллельные полосы. По ним лебедкой, зацепленной за кожу двойным крюком, шла разделка туши. Под скрип блоков и тряску судна от туши отделялась лента жировой ткани с приставшими розовыми кусками мяса, толщиной она была с половину руки взрослого мужчины. Плоским червем эта полоса сырца уходила на палубу, исчезая в недрах «клопиной норы». С тела кашалота будто спиралью стружку снимали — обезглавленная туша вращалась в плену цепей веретеном, заставляя Арикса попотеть над проблемой удержания равновесия.

Лента внезапно оборвалась, и Ариксу пришлось заново цеплять крючья. Тим ему не завидовал: матрос суетился внизу в одной набедренной повязке и страховочном поясе, мокрый до самой макушки и посиневший от холода. Ноги его при колебаниях туши погружались в воду по колено, и в считаных сантиметрах от голых лодыжек мелькали носы акул. Если упадешь и товарищи не успеют вытащить за веревку на поясе, то или затянет в ловушку между тушей и бортом, или акулы порвут. Хотя, может, и не порвут — Токс уверял, что они неохотно трогают человека и, если еды хватает, вообще людоедством не занимаются. Но Тиму, будь он на месте Арикса, проверять на себе слова старого матроса не захотелось бы.

У кормы, где висела отделенная голова кита, шла своя работа — из огромного жирового мешка на его темени откачивали самый ценный жир. Там не нужно было возиться с выдиранием сырца — матрос, стоя на срезе шеи, принимал ведро, опускаемое на шесте, и без затей вычерпывал студенистую массу из биологического резервуара. На палубе содержимое ведра выливали в приготовленные бочки — даже отсюда было видно, что парочка этих пузатых емкостей уже заполнена.

Заглядевшись на слаженную работу команды, Тим прошляпил приближение боцмана. Тот насмешливо рявкнул прямо в ухо:

— Ну что, степняк, это тебе не козу обдирать? А? Интересно? Топай давай к капитану — он тебя вызывает. Бегом топай, якорь тебе в задницу! Или с одного раза не понимаешь?! Капитан ждать не любит!

Тим не стал задерживаться — боцман не тот человек, с которым можно, задержавшись, поболтать о пустяках. Если боцман сказал идти, то долго уговаривать не будет.

И зачем Тим понадобился капитану? До этого Тим даже в каюту его никогда не заглядывал — сейчас впервые ее увидит. Вроде бы ни в чем не провинился… Может, хвалить за тот бросок гарпуна будет? Так вчера нахваливал — сколько уже можно…

Постучав в дверь, Тим осторожно ее приоткрыл, заглянул. Каюта капитана оказалась на удивление мала и скудно обставлена. Подвесная койка — такая же, как и у обычных матросов, круглый столик и три простых деревянных стула явно работы корабельного плотника, шкафчик в углу и несколько полок с книгами и рулонами карт. На дальней стене — маленькая карта, очевидно изображающая этот мир. Взглянув на нее, Тим разинул рот: подобное изображение он видел впервые. Ну если не считать той яркой карты, которую ему показывал отец. Но она мало походила на эту как оформлением, так и наполнением.

Капитан, сидя за столиком, ручкой с металлическим пером вел записи в какой-то пухлой книге — очевидно, заполнял судовой журнал. Повернувшись к двери, коротко сказал:

— Зайди, Тимур.

Тим, послушавшись, прикрыл за собой дверь, встал у порога. Капитан, укрепив ручку в деревянном письменном приборе, повернулся к матросу, поинтересовался:

— Это правда, что ты хочешь сойти на берег в первом же порту?

— Да, капитан, это так. Мне надо попасть в Империю.

— Понимаю. Возможно, это тебе и вправду очень надо. Вы, степняки, воинственны — постоянно плывете к нам, нанимаетесь на службу в нерегулярные части. И ты туда же… Тебя взяли на половинную долю, но я аннулировал старую запись — теперь ты на полной доле. Вчера заслужил. У нас хорошая команда, но хотелось бы сделать ее еще лучше. Вчера Уинли не попал в своего кита, Ларит запутал линь, а Токс даже не бросал — улетел в море. Ты один отличился. Ты, наверное, уже понял — ремесло гарпунера требует от него многого. Ошибка гарпунера — это команда судна, оставшаяся без добычи, и убыток компании. Слабый гарпунер вообще не добросит своего орудия или вонзит его недостаточно глубоко — гарпун штука тяжелая и неудобная. Тимур, ты — прирожденный гарпунер. У тебя длинные руки, крепкие мускулы, точный бросок. Я видел, как метко и глубоко ты вбил в этого кита гарпун — пробил и жир, и мясо. Это отличный бросок, достойный самого опытного гарпунера, а уж для первого раза — вообще немыслимо. Посмотри на меня — я начинал простым матросом. Сидел, как и ты, на весле, держал трокель. И кто я теперь — я капитан «Клио». Я добыл уже больше сотни китов, у меня отличный дом на берегу, хорошая семья, обеспеченная старость. Хватит детям подняться на ноги и пристроиться к выгодному делу. А что ждет тебя? Поскитаешься бесправным наемником, и если не погибнешь в какой-нибудь бессмысленной стычке, то вернешься в Эгону старым и больным, с ноющими старыми ранами. Так и умрешь в степи, в своей продуваемой ветром юрте. Я поставлю тебя гарпунером на второй вельбот вместо Уинли. Уинли — это недоразумение, ему там не место. Он отлично тянет линь и мастерски работает трокелем по хвосту, но гарпунера из него не получилось. Если не оплошаешь, то после плавания я замолвлю за тебя словечко и тебя внесут в постоянный список — хорошими гарпунерами не разбрасываются. А это уже полуторная, а то и двойная доля будет. И это лишь начало. Посмотри на меня — я помогаю тебе сделать первый шаг на пути в такую же каюту. Помни о доме в цветущем порту, о лишениях солдата, о юрте на ветру. Подумай над моими словами — время у тебя на это есть: в порт мы зайдем еще не скоро.

Тим, чуть наклонив голову, спокойно ответил:

— Спасибо, господин капитан. Я подумаю над вашими словами.

— Вот и хорошо. Можешь идти. И позови ко мне боцмана.

Выбравшись на палубу, Тим столкнулся с необычно мрачным Токсом. Матрос расстилал у борта подвесную койку.

Зная, что это обозначает, Тим коротко поинтересовался:

— Кто?

— Шинк, — так же коротко ответил товарищ, скупо добавив: — Хорошо умер — во сне.

Тим, развернувшись, направился на нос, к боцману. Шинка он знал хорошо — их койки были по соседству. У бедняги и до этого с грудью бывали проблемы, а тут он в придачу ухитрился сильно простудиться, подремав на вахте в холодном медном котле салотопки. Тело его после этого два дня пылало жаром — матросы обкладывали его компрессами.

Не помогло…

А еще Тим вспомнил, как грудь Шинка задела краем крыла одна из призрачных тварей. И после этого он умер…

В такие совпадения Тим не верил. Значит, ему все это не померещилось. Да и розовые ладони доказывают то же самое.

Интересно, а что, если бы эта тварь призрачная задела Тима? Или Шинк и без того был обречен?

Вопросов много, ответов — нет… Ничего, когда-нибудь все тайны открываются. Особенно перед теми, кто так же любознателен, как Тим.

Дербитто откровенно скучал. Скучал давно и демонстративно. И Сеул его понимал — стражник по складу характера и роду деятельности был органически не приспособлен к бумажной работе. Всю городскую бюрократию он считал одной из лавочек для пристраивания непутевых отпрысков знатных родителей на места, где работать не требуется (в этом он отчасти был прав). Дербитто работал на улице, среди переулков межстенья, в темных подворотнях, в задних комнатках подозрительных трактиров. Он работал с людьми, но не с бумажками. Бумаги, которые он обязан был заполнять лично, его бесили — они отвлекали стражника от настоящей работы. Даже подписывать пачки отчетов для него было мукой. И ему не нравилось то, что он делал сейчас.

Он закопался в бумаги.

Полностью.

По самую макушку.

Причем это было именно так — стол, за которым сейчас сидел Дербитто, был заставлен бумажными бастионами. Сотни казенных папок из серого картона скрывали стражника полностью. Из-за этого монумента бюрократии доносились унылое шуршание и горестные вздохи.

За столом Сеула дела обстояли получше. Нет, бумаг здесь было не меньше, даже больше, но дела он раскладывал в каком-то странном, одному ему понятном порядке. Низенькие стопочки соседствовали с высоченными бюрократическими монументами, далее перемежались с башнями среднего размера — и опять пики или провалы. Дознаватель сидел не за стеной, а за какой-то бумажной вязью вроде иероглифов давно забытой письменности Древних.

И он не скучал. Более того — он был настолько увлечен своим занятием, что, если бы не Дербитто, забывал бы про обед. Да и про сон — одну ночь он так и провел в архиве. Для этого ему пришлось посылать Дербитто в лавку за свечами — архивариус наотрез отказался выделить столичным «гостям» свой единственный светильник, ссылаясь на то, что архив снабжается крайне скудно. Сеул не сомневался, что бородатый скупердяй попросту подворовывает казенное имущество, но был настолько увлечен своим делом, что выводить его на чистую воду не стал, и, что самое досадное, Дербитто тоже этого делать не позволил — так бы стражник хоть немного развлекся.

К счастью, бумаг смотритель архива не воровал — в этом нет смысла. Да и украсть дело из архива префектуры не так просто, как кажется. Муж, зарезав гулящую жену, даже не представляет, какой бумажный водопад вызывает его в высшей степени справедливое деяние. Первым делом подшивается протокол осмотра места преступления и записка от стражника, обнаружившего тело или получившего донос. Далее — протоколы допросов свидетелей и подозреваемого. Справки из ратуши об имущественном и сословном положении уже обвиняемого. Приказ о взятии под стражу. И если не упоминать всего остального моря бумаг, финальный аккорд — копия приговора.

Каждое дело пронумеровано и отмечено двумя датами — когда заведено и когда закрыто. Если не закрыто, но попало в архив, дата идет одна: вместо второй — жирный прочерк. Фиксируются номера и даты сразу в трех ежегодных журналах, там же коротко, в одну строку, указывается суть дела. Пример: «Кража кассы в лавке у купца Тотто Нелгиса его приказчиком Шиумой Воссом». Один журнал хранится в архиве префектуры, второй — в личном архиве префекта, третий — в архиве наблюдательного совета при наместнике провинции. Если вдруг у архивариуса по журналу запросят дело, а он его не найдет, ему не поздоровится. Скрыть пропажу дела затруднительно — для этого придется получить доступ к журналам префекта и совета.

Каждые десять лет в архиве проводят чистку. Уничтожают дела начиная от третьей категории и ниже — при условии, что они раскрыты. После уничтожения фиксируют это в отдельных трех журналах, рассылаемых туда же, где хранятся первичные. Их сверяют с основными журналами и ставят там красными чернилами отметки об уничтожении архивных дел.

Так что Сеул не боялся, что нужные ему дела пропадают или уничтожаются, — они были мало того что нераскрытыми, но еще и подпадали под первую категорию («пропажа без вести лица дворянского сословия») или под вторую («пропажа без вести мещанина третьего сословия»). К сожалению, пропажа крестьянок или представительниц беднейших слоев городских обитателей хоть и считалась по закону преступлением третьей категории, но по факту стража крайне не любила марать бумагу по таким пустякам, и дело если и заводилось, то только в случае раскрытия сразу, по горячим следам. Ну или если на этом сильно настаивал аристократ, лишившийся приписной крестьянки (что бывало нечасто). Стража любила демонстрировать высокие проценты раскрываемости и, естественно, не любила фиксировать откровенно безнадежные преступления — никто не станет совершать серьезных движений ради какой-то пропавшей простолюдинки.

Сеулу придется довольствоваться дворянками и мещанками. Но в масштабах провинции это немало — бумажной пылью придется хорошенько надышаться.

Дербитто, устав скучать в тишине за бумажной баррикадой, решил развлечь дознавателя цитатами из безграмотных протоколов:

— Вот послушайте, какие перлы от стражи тут попадаются: «На мой вопрос: «Не ты ли зарезал Иону, после чего в ночи с криками гонялся за его женой, после чего изнасиловал ее за конюшней?» — встреченный мною у колодца подозреваемый ответил уклончиво, заявив, что он не мог кричать, так как от рождения нем и глух, и не мог надругаться над женой Ионы, так как является скопцом, тоже от рождения. Осмотр тела подозреваемого не подтвердил его показаний, кроме того, для немого он был подозрительно красноречив, за что был взят под стражу и сдан в караульную башню при западных воротах». Или вот еще слушайте: «Я прицелился подозрительному убегающему в ноги, хотел осуществить выстрел, но неожиданно вспомнил, что сдал служебный арбалет по описи на проверку управскими ревизорами, ввиду чего произвести выстрел счел совершенно невозможным, отчего задержание было сорвано ввиду этой непредвиденной помехи». «Высланный вслед пропавшему первому патрулю усиленный боевой патруль устроил в заведении тщательный обыск, в ходе которого в сарае на заднем дворе было обнаружено крупное количество емкостей с незаконно выгнанным бренди, а также сильно пьяных тел сотрудников первого патруля». «Зловеще захохотав, шевалье Лиронин сказал, что сейчас укусит себя за левый глаз. Этим и объясняется досадный перелом его челюсти, а вовсе не рукоприкладством старшего стражника Цуцана». «Пойманный с поличным на чердаке, подозреваемый отрицал свою причастность к краже, а незаконное проникновение в дом объяснял прелюбодейской связью с супругой хозяина. Когда ему было сообщено, что хозяин супруги не имеет, тот неожиданно сменил показания, заявив, что связь имеет непосредственно с хозяином, после чего, доказывая свои слова, пытался слюняво облобызать зад домовладельца, при этом укусив его за левый кальсон». А вот вообще шедевр из героических будней местной стражи: «Подозреваемый в изнасиловании был нами схвачен непосредственно на пострадавшей, после изъятия орудия преступления был взят под стражу и сдан в караульную башню номер два». Мне его даже немного жалко…

— Я, когда помоложе был, тоже такие перлы коллекционировал. Кстати, помнится, даже от вас парочку находил.

— Не стану отрицать. Иной раз в суматохе такое напишешь, что сам потом удивляешься… А уж про стражников можно и не говорить. Как сейчас помню: «В ходе допроса подозреваемый Тикис вел себя вызывающе, а именно: нагадил на стол и в грубой форме предложил младшему стражнику Урицию вступить с ним в противоестественную связь непосредственно на этом же столе». И это мой первый десятник тогда настрочил — моя правая рука. Даже старшие писать не все умеют, а кто умеет, тот такие перлы выдает… Попробуй грамотного к нам затащить — грамотный лучше уж на бумагах где-нибудь сидеть будет. Там, где можно взятки в тепле и спокойствии брать. Скажите, Сеул, а правду говорят, что вы из мещан вышли, а дворянство вам за заслуги пожаловали?

— Правда, Дербитто, я этого не скрываю.

— Это редкость в наше время… даже не знаю, что вам для этого пришлось совершить.

— Да ничего… так же сидел, зарывшись в бумаги. Зря вы от бумаг нос воротите: при нашей бюрократии каждый архив — это золотая жила. Главное — к ней подступиться правильно и грамотно разработать… Тогда… Все тайны Империи зафиксированы и раскрыты в бумагах наших архивов: в них есть все, главное — найти.

— По мне, я уж лучше в горах золотую жилу поищу. Может, шансов там и поменьше будет, но зато не придется неделями этой пылью дышать.

— Гм… И как же вы, шатаясь по горам в поиске золотых жил, раскроете тайну исчезновения женщин провинции Тарибель?

— Да никак. По очень простой причине — нет этой тайны. Вы и без меня прекрасно знаете, что дело это высосано из пальца Карвинсом и его компанией. Это надуманный предлог, чтобы мы поработали здесь над исчезновением одной-единственной девушки. Ни вы, ни я не сомневаемся, что если ее не убили сразу после похищения, то вывезли из Империи: долго такую заметную пташку не удержать — кто-то проболтается. А кратчайший путь к стране, которая никогда не выдаст нам преступников, пролегает через Тарибель. Вот и сидим мы здесь… Только не понимаю: зачем было так серьезно в архив зарываться? Я думал, мы для виду посидим тут немного, а вы явно лишку позволили — слишком уж увлеклись.

Сеул, встав, уставился через завалы дел в глаза Дербитто и с ноткой торжественности заявил:

— Да, я действительно увлекся. Увлекся, потому что нашел нечто интересное.

— Что же? Уникальное дело о краже телеги списанных солдатских подштанников?

— Не ехидничайте, Дербитто. Все гораздо смешнее — в этой провинции действительно пропадают женщины. Так что Карвинс, придумав нам повод устроить тут официальное расследование, оказался прав.

— Ну вы прямо удивили! Господин Сеул, женщины — это такие создания, что имеют свойство исчезать. Можно за этим так далеко не ехать — они и в Столице неплохо исчезают. При желании вы в своем управском архиве могли кучу подходящих дел найти.

— Вы, конечно, правы, но одновременно и неправы. Позвольте я вам поясню: вы — неглупый человек и, если отбросите брезгливое отношение к этим бумагам, сразу поймете то, что понял я.

Сеул, обойдя стол, указал на разложенные кучками папки:

— Посмотрите, Дербитто: на этом столе сложены все исчезновения женщин за прошлый год. На вот этих стульях — убийства, тоже женщин. Вон на том столе — пропавшие мужчины, а на подоконнике и тумбе — убитые мужчины. Естественно, я брал только дворянское сословие и третье. Женщин из семей жрецов не учитывал — там, как обычно, проблема с учетом, так что второго сословия здесь нет. Брал я только нераскрытые дела. Вы ничего странного не замечаете?

— Признаться честно — нет.

— Хорошо. Вот посмотрите — сравните количество дел по исчезнувшим мужчинам и по убитым. В каком, по-вашему, они соотношении?

— Если глаза меня не сильно обманывают, то на восемь или десять трупов вроде бы приходится один пропавший.

— Не обманывают — по моим подсчетам, на девятнадцать убитых приходится двое пропавших без вести. А теперь посмотрите на дела по женщинам. Каково здесь соотношение?

— Да вроде поровну.

— Тоже верно — на двадцать три убитых женщины приходится двадцать пропавших без вести. Вам разве не кажется это странным? Ведь один к десяти и один к одному — это существенная разница.

— Ну… с одной стороны, странно, но с другой… Женщин воруют для борделей, или, может, нурийцы их в свои горы и леса увозят, для сожительства. А мужчин кто воровать будет? Для сожительства — это вряд ли, здесь вам не Столица с ее постыдными нравами, для борделей… гм… для борделей обычно воруют мальчиков. Да и не сильно этот промысел распространен. Кроме того, рядом Хабрия, а там некров не гнобят — им там почет и уважение. Может, девушек им продают.

— Вы сами-то в это верите? Нурийцы, кстати, может, и разбойная нация, но у них нерушимые семейные ценности. У нурийца одна жена, и он ей верен до гроба. Изменит — свои же проклянут. Воровать девушек ему смысла нет — нурийца обычно женят еще в детском возрасте, заранее. Специально укрепляют выгодные семье кровные узы. Брать невесту со стороны они не будут, а наложницы им не нужны. Некры, конечно, вполне способны обеспечивать себя живым товаром и при желании могут здесь наладить свой промысел. Вот только я с их повадками знаком — им все равно, кого брать. Пол не имеет значения. Их организация не может создать такую диспропорцию. Насчет борделей… Смотрите, там на подоконнике дальнем — дела по пропавшим детям. И там все поровну — отношение убитых девочек к пропавшим равняется такому же по мальчикам. Ну мальчиков вообще-то чуток больше пропадает. Но это как раз понятно — мальчиков, как вы заметили, любят воровать в подпольные бордели. Кроме того, Хабрия рядом, там с радостью купят оскопленного ребенка. Ну так как?

— Должен признать, что-то в ваших рассуждениях есть… Но, может, такое соотношение не только здесь? Не мешало бы проверить.

— Дербитто, все давно проверено. Вот видите мой блокнот? Я, когда было свободное время, частенько так же зарывался в наш архив. Вот количество дел по годам — там все совсем не так. Нет, по детям соотношение практически один в один, а вот по юношам и девушкам — разница колоссальная. А вот здесь, на этой странице, выкладки моего коллеги, который тоже увлекается анализом. Он работает в префектуре Ногии, мы с ним обменивались своими данными. Ногия от Столицы не близко, но тем не менее тамошние показатели весьма близки к нашим. И одинаково далеки от местных.

— Господин Сеул, снимаю шляпу. Сдаюсь — вы и впрямь что-то нарыли. И не лень же вам было время на эти пыльные бумаги убивать.

— Дербитто, помнишь дело портовых чеканщиков?

— Мне ли его не помнить. Кажется, вы там особо отличились.

— Да. Три года мы рыли носом землю, пытаясь найти их мастерскую, — без толку. Первые зацепки тогда получил как раз я, просто анализируя архивные документы за эти годы.

— Странно… Я-то думал, что шайку сдал Косой Роник, когда его калеными клещами за яйца взяли в вашем подвале.

— Да, его показания привели к аресту верхушки, но ведь для начала надо было задержать того же Роника, и задержать с вескими уликами. Вот его брал как раз я, и я знал, чем его прижать потом на допросе. Вот такие бумаги как раз и помогли.

— Еще раз снимаю шляпу — я горд работой с таким дознавателем, как вы. И бесконечно горд, что вы мне так доверяете. До вас меня уже намеками приглашали в Братство, но согласился я лишь после вашего предложения. Уж это вам должно о многом говорить. Но тем не менее от этой макулатуры и впредь буду стараться держаться подальше — не мое это. Да и, по чести говоря, все дела раскрываются в итоге одинаково — если не взяли с поличным, то кто-то потом неминуемо выдаст. Другого я еще не видел.

— Ладно, Дербитто, давайте забудем о теории. Перейдем к практике — что будем делать? Вариантов я вижу два: первый — поднять дела еще за один год и сравнить статистику.

— О нет!

— Вот-вот. Кроме того, я там уж немного покопался — цифры вырисовываются аналогичные. Второй вариант — займемся делом, а не копанием в бумагах.

— Я — за второй вариант.

— И?..

— Господин Сеул, вы вроде бы в нашем деле не новичок. Не знаю, но я бы на вашем месте выбрал несколько дел из последних — и копнул их посерьезнее. Местные дознаватели, разумеется, люди исключительно положительные, но, с другой стороны, при тех неблаговидных делах, что творятся в Тарибели, им точно дела нет до пропавших девиц.

— А как быть с главным нашим делом? Из-за которого мы сюда попали.

— Так ведь зацепок все равно пока никаких нет. А тут явная аналогия прослеживается — принцесса пропала там, где пропадают многие. Раскроем это дело — может, и до нее доберемся.

— Сожалею, Дербитто, но это единственная пропавшая принцесса.

— Да оно и понятно — не так уж их много, чтобы пропадали часто. Ну так что: выбираете дело подходящее или дальше пылью дышим?

— Дело.