Часть первая
Зараженная кровь

Его величество король Гаэлона Эрл Победитель стоял на балконе верхнего яруса Башни Ветров, самой высокой башни Дарбионского королевского дворца. Северный ветер, свирепый и дерзкий, трепал вьющиеся пряди золотых волос его величества, шевелил складки тяжелой пурпурной мантии. Взгляд пронзительно-голубых глаз короля был устремлен вниз — на город Дарбион. Глыбистые каменные дома центральной части величайшего города королевства отсюда казались семейством грибов, лепящихся, как к древесному стволу, к громаде дворца. По узким и извилистым улицам, словно по раскрытым норкам, двигались крохотные человечки, медленные, будто гусеницы. Чуть дальше от городского центра улиц было уже не различить, крыши домов наползали друг на друга, как чешуя на тулове свернувшейся в клубок гигантской змеи. А окраины и вовсе представлялись гладкой россыпью мельчайших камешков, наполовину утонувших в голубом утреннем тумане.

А тут, наверху, открывался совсем другой мир — необъятно огромный, распахнутый во все стороны, светлый и свободный. Только птицы — то совсем близко, то далеко-далеко — проплывали по воющим волнам ветра. И, глядя вниз с высоты полета этих птиц, странно было наблюдать скученные в несуразный муравейник тесные жилища людей.

Эрл Победитель был не один. Кроме него на балконе находились еще двое — мимолетного взгляда хватило бы, чтобы определить: это вовсе не люди. Рост этих существ намного превышал человеческий, но они вовсе не казались великанами. Телосложение их было настолько утонченно-изящным, а движения преисполнены такой невыразимой грации, что сразу становилось ясно: раса, представителями которой являлись эти существа, суть идеал физической красоты. А все человеческие красавцы и красавицы — только карикатурные подделки под этот идеал.

Стоявшие в то утро рядом с королем Гаэлона на балконе верхнего яруса Башни Ветров были детьми Высокого Народа, эльфами — как их еще называли на землях Шести Королевств.

— Ты прошел долгий путь, рыцарь, — заговорил один из Высокого Народа. Он был облачен в белые одежды, имя его было — Орелий, Принц Хрустального Дворца, Танцующий На Языках Агатового Пламени, а голос походил на звон алмазных горошин в ледяном кубке. — Ты прошел долгий и славный путь. И принес в свое королевство мир и покой.

— Твой путь был бы еще более долог, был бы неизмеримо более труден, и — кто знает — возможно, прервался бы там, в Предгорье Серых Камней Огров, если бы не помощь нашего Народа, — сказал второй эльф, облаченный в одежды цвета бирюзы. Его имя было — Лилатирий, Хранитель Поющих Книг, Глядящий Сквозь Время. — Тебе и твоим подданным важно помнить об этом.

Король Эрл несколько мгновений молчал. Лучи бледного солнца вспыхивали и гасли на серебряных масках, скрывающих лица эльфов.

— Никто никогда не забудет о том, что Высокий Народ пришел на помощь людям в темные дни войны с узурпатором гаэлонского престола Константином, ведомым Убийцей Из Бездны, — проговорил, повернувшись к Лилатирию, Эрл. — Благодаря вам на землях моего королевства больше не льется кровь и не гибнут безвинные.

— Это так, — сказал Орелий. — Но посмотри, — добавил он и, подняв руку, замысловато изогнул пальцы.

Тотчас ветер ударил в лицо королю, и в ушах его засвистело. Границы поля зрения Эрла вдруг неимоверно расширились, словно король каким-то образом мгновенно взлетел к самому солнцу. Теперь он видел под собой лоскуты крестьянских наделов и поля их господ; увенчанные острыми башенными шпилями города и похожие на скомканные драные тряпочки деревни и поселки, раскиданные по берегам извилистых рек. Видел бескрайние голубые леса на востоке и сияющие изумительной синевой озера Белых гор на западе, угрюмые колючие гряды Скалистых гор на юге и пологие склоны Ледников Андара на севере — откуда брала начало могучая Нарья, рассекающая синим серпом все королевство Гаэлон. Его королевство Гаэлон…

У Эрла захватило дух. Он покачнулся и, ища опоры, судорожно схватился за холодный камень парапета. Подошвы сапог сухо скрипнули по плитам балконного пола. Эрл едва не вскрикнул, удивленный тем, что, оказывается, на самом деле не парит в небесах, а стоит на том же балконе. Но стоило ему оторвать взгляд от мраморных плит, как его голова снова закружилась.

Теперь он ощутил, что словно бы взлетел еще выше.

Теперь король мог видеть не только Гаэлон, но и соседствующие с ним королевства. Стоило чуть повернуть голову, и перед ним открылись лесные поселения Кастарии на юге. Стоило взглянуть на запад — и он увидел башни университетов и библиотек Крафии, укрытой скалами Белых гор от извечного своего врага: небольшого, но воинственного княжества Линдерштерн. Взор короля беспрепятственно проникал за гряды Скалистых гор, где раскинулись владения Марборна, королевства, лишь немного уступающего по могуществу великому Гаэлону, — и еще дальше: сквозь бесплодные Земли Вассы и гибельные Красные Пески — к зеркальным куполам дворцов далекого южного королевства Орабия…

А потом все изменилось. Приобретенное чудесное зрение перестало повиноваться Эрлу. Он видел не то, на что смотрел, а то, что заставляла видеть чужая воля.

…Вот пылают грубо срубленные из массивных бревен сторожевые башни одной из лесных крепостей Кастарии. Беззвучно крича, бросаются из объятых пламенем окон люди. На крепостные стены, земля под которыми истоптана, пропитана кровью и усеяна трупами, при помощи крюков и веревок карабкаются воины в кожаных доспехах. Защитники крепости отчаянно отбиваются — но их остается все меньше и меньше, потому что вражеские лучники, засевшие на ветвях растущих вокруг крепости деревьев, одного за другим сшибают смельчаков длинными стрелами…

…А вот несущий тьму вихрь налетает на пылающую крепость — и под его черными крыльями гаснет пламя. Тьма начинает таять, и скоро становится видно, как по гулким коридорам Уиндромского королевского дворца, уже многие века служившего главной резиденцией марборнских королей, движется вооруженная процессия: дюжина человек с обнаженными мечами в руках, но без доспехов. К правому рукаву каждого из участников процессии приколоты три красных петушиных пера. Ведет вооруженных людей коренастый мужчина с клочковатой пегой бородой — у него, единственного, на плечах плащ с фамильным гербом: красный петух с золотыми шпорами. Люди идут, не таясь. Да и от кого им таиться? То и дело по пути попадаются лежащие вдоль стен тела стражников, лезвия их алебард не обагрены кровью — видимо, на стражей напали внезапно и закололи прежде, чем те успели вступить в бой. Процессия поднимается по широкой лестнице, ведущей к королевским покоям. Широкий коридор, по стенам которого располагаются двери в опочивальни членов королевской семьи, сплошь забрызган кровью. Не менее двух десятков изрубленных тел валяются в коридоре. Люди с красными перьями на рукавах, перешагивая через трупы, приближаются к одной из дверей — самой большой из всех, двустворчатой, окованной массивными железными листами, покрытыми причудливой резьбой. Там их уже ждут. Семеро в темных одеждах, изорванных и залитых кровью. Двое из этих семерых ранены настолько тяжело, что едва могут стоять. Некоторое время пришедшие о чем-то взволнованно разговаривают с ожидавшими. Затем мужчина в плаще решительно распахивает дверь и, держа меч наготове, входит в опочивальню… Возвращается он скоро. Меча при нем уже нет. В одной его руке — королевская корона с прилипшими к ней седыми прядями волос в кровяных сгустках и бело-серыми ошметками мозгового вещества. В другой — отсеченная голова со страдальчески распахнутым бледногубым старческим ртом…

…Тьма пожирает коридоры Уиндромского королевского дворца. И тотчас эту тьму прорезают каменные громады, светящиеся неземным белым светом. Эти горы, точно облитые молоком небесных кобылиц, лежат на запад от Гаэлона — их зовут Белыми горами. Здесь даже самой глухой осенней ночью светло так, что можно видеть на несколько шагов вокруг… По извилистой горной тропе неслышно скользят друг за другом воины, облаченные в косматые одежды из шкур диких животных. Вооружены они тяжелыми топорами, короткими луками; на поясах — по несколько кривых ножей, и почти у каждого за спиной связка легких дротиков. Воины движутся по извивам тропы так быстро, и их так много, что этот нескончаемый поток напоминает громадную хищную многоножку, стремящуюся за добычей.

Горная тропа ныряет в ущелье, выход из которого заперт крепостью с высокими стенами. На сторожевых башнях ровным светом горят костры, караульные ратники в сияющих доспехах мерно вышагивают по стенам. При одном только взгляде на крепость становится ясно: воины в косматых шкурах — сколько бы их ни было — нипочем не смогут взять штурмом эту цитадель. Как и многие столетия до этого, очередная атака князей Линдерштерна разобьется об оборонительные строения на пограничных заставах королевства Крафии. Но почему же ратники Линдерштерна движутся вперед с такой наглой уверенностью? И что несут на плечах воины, замыкающие шествие? Какие-то громоздкие мешки и какие-то странные длинные трубки?..

…И вдруг в глаза Эрлу ударяет солнечный свет, и перед взором короля Гаэлона открывается бескрайняя пустыня, застывшие волны песка, буро-красного, как запекшаяся кровь. Его величество видит каменного идола, высящегося посреди песчаного моря. У этого идола звероподобное угловатое туловище и четыре лица, обращенные на четыре стороны света. То, что идолище поставлено здесь, означает: где-то недалеко располагаются поселения людей. Предки местных жителей возводили таких идолов, чтобы те охраняли их жилища от злобных духов Красных Песков…

У подножия истукана сидит юноша. Кольца его иссиня-черных кудрей перехватывает золотая диадема, украшенная крупным бриллиантом, — в Орабии это знак принадлежности к королевской семье. Одежда (диковинного вида длинная куртка, больше напоминающая женское платье, и широченные штаны) сияет нашитыми разноцветными украшениями, но в нескольких местах она продрана, и в этих прорехах темнеют кровавые раны. В руках у юноши тяжелый ятаган… вернее, то, что от него осталось. Клинок сломан на расстоянии ладони от изукрашенной драгоценностями рукояти. Лицо юноши серо от пыли и отчаяния. По ту сторону идола валяется труп невиданного животного, напоминающего лошадь, но гораздо более крупного, с двумя горбами на поросшей рыжей шерстью спине. Несколько стрел торчат из трупа. От него к подножию идола, где сидит юноша, ведет неровная цепочка шагов.

К истукану торопливо приближаются двое: одежда на них такого же странного покроя, как и на юноше, но из простой ткани, к тому же на головах этих людей намотано тряпье, выполняющее, видимо, роль головного убора. Хищный оскал на лицах людей не оставляет никакого сомнения в том, что они — убийцы, загнавшие наконец свою жертву туда, откуда ей нипочем не сбежать. В руках у убийц — опасно поблескивающие ятаганы. Заслышав шаги, юноша на мгновение замирает. Но тут же, очнувшись, разматывает и срывает с себя пояс. Сломанный ятаган падает на песок, юноша подхватывает его и сует за пазуху. Сложив длинный пояс в несколько слоев, он поднимает с земли три камня, невесть когда отколовшиеся от древнего идола. Затем юноша выскакивает из-за своего укрытия.

Первый снаряд из импровизированной пращи попадает одному из убийц точно между глаз. Тот опрокидывается навзничь, прочерчивает в жарком воздухе кровавую дугу. Два других камня, пущенных юношей, уже не застают врага врасплох — последний из убийц без труда уворачивается от них. И, подняв ятаган, бросается в атаку. Юноша успевает выхватить из-за пазухи свое жалкое оружие. У него получается даже отразить пару ударов. Но хлестким выпадом убийца выбивает сломанный ятаган из рук противника и жестоким ударом рукояти в лицо повергает обезоруженного наземь. Теперь убийца не торопится. Жертве никуда не деться…

Юноша вдруг вскакивает на ноги. Размахивая руками, он что-то говорит, о чем-то умоляет… Откуда-то из складок своего одеяния достает небольшой кожаный мешок и швыряет его к ногам наемника. Золотые треугольные монеты рассыпаются из мешка по красному песку. А убийца, расхохотавшись, указывает кривым клинком на диадему на голове юноши. Тот с исказившимся лицом отрицательно качает головой. Убийца хохочет над нелепыми попытками жертвы выторговать себе жизнь… Что помешает ему обобрать юношу дочиста уже после того, как он разрежет ему горло? Впрочем, через пять ударов сердца наемник опускает ятаган и, склонив голову, начинает прислушиваться внимательнее — к тому, что, задыхаясь и жестикулируя, говорит несчастный. Нетрудно догадаться, о чем идет речь. Этот юноша с диадемой в черных курчавых волосах принадлежит к королевской семье, он несказанно богат. В обмен на свою жизнь он готов дать наемному воину столько золота, сколько тот не видывал даже во снах. Опустившись на колени, юноша пальцами чертит на песке какой-то план. По тому, как он с ненужной тщательностью вырисовывает условные обозначения деревьев, строений и дорог, можно понять — побежденный стремится выиграть время. А безостановочно говорит — чтобы заморочить своего врага. Рисунок на песке становится все больше. Продолжая очередную линию, знатный юноша подползает к убийце (тот, околдованный речью своей жертвы, весь обратился в зрение и слух) и вдруг швыряет в лицо противнику пригоршню песка! Наемник, резко отпрянув, роняет свой ятаган… Через мгновение оба, яростно колотя друг друга, катаются по красному песку — и уже неясно, кто из них убийца, а кто — жертва. Впрочем, жажда жизни оказывается сильнее опыта и силы — подмяв под себя противника, принц впивается руками в его горло; злодей сучит ногами, взбивая красную песчаную пыль, наносит кулаками по лицу и голове неудавшейся жертвы беспорядочные удары, которые становятся все слабее и слабее… Скоро юноша поднимается. Бледная улыбка блуждает по его окровавленному лицу. Неведомый принц из далекой страны сумел выжить. Он победил — но лишь на этот раз. А что ждет его дальше?..

Будто порыв ветра хлестнул по лицу короля Гаэлона. Эрл часто заморгал, почувствовав резь в глазах, а в голове — мутноватое, странное и пугающее ощущение, какое испытывает человек всякий раз, когда его неожиданно вырывают из объятий глубокого сна. Он открыл глаза и обнаружил, что стоит все на том же балконе Башни Ветров, а далеко под ним расстилается великий Дарбион, столица его королевства.

Эльфы застыли по бокам от него.

— Зачем вы показали мне все это? — хотел спросить Эрл, но не успел. Лилатирий заговорил прежде, чем он открыл рот.

— В Гаэлоне теперь спокойно, — сказал Хранитель Поющих Книг, Глядящий Сквозь Время, — но на землях королевств, окружающих его, по-прежнему льется кровь и гибнут люди.

— То, что вы мне показали… — начал было король.

— Происходит на самом деле, — ответил Орелий, Принц Хрустального Дворца, Танцующий На Языках Агатового Пламени, — в этот час, пока мы с тобой, рыцарь, стоим здесь.

Эрл помолчал. Отер лицо ладонями. Все-таки он еще не полностью оправился от резкого перехода из мира беззвучных видений к действительности.

— Так было всегда, — сказал наконец король. — Власть пьянит людей. Константин, называвший себя Великим, стремился объединить все Шесть Королевств в единую Империю. Для этого он создал цепь заговоров, уничтоживших правителей соседствующих с Гаэлоном государств. И поставил на их места своих людей. Но установленная таким образом власть не продержалась долго. Как только вековое равновесие пошатнулось, нашлось множество тех, кто посчитал себя достойным занять престол. Так закрутилось колесо кровавых войн. Но скоро все прекратится. Сильнейшие пожрут слабых, и во всех Шести Королевствах вновь наступит мир.

— Надолго ли? — усомнился Лилатирий. — Стремление людей к власти подобно жажде. Никогда не получится утолить ее досыта. Пройдет какое-то время, и снова захочется пить. Люди гибнут, потому что нет крепкой руки, способной удерживать в кулаке власть над всем человеческим миром сразу.

Эрл удивленно воззрился на эльфа. Он словно не поверил в то, что услышал.

— Высокий Народ обеспокоен тем, что творится в Шести Королевствах, — продолжил Орелий. — Высокий Народ помог народу Гаэлона выбраться из трясины Смутных Времен, тогда как прочие государства накрепко в этой трясине увязли. Мы, эльфы, с одинаковым тщанием заботимся обо всем человечестве. И пока над всеми Шестью Королевствами не воцарится единая власть, на этих землях всегда будет литься кровь.

— Насколько мне известно, — проговорил Эрл, — Высокий Народ всегда противился тому, чтобы люди объединялись. Разве не для того, чтобы предупредить становление новой Империи, Высокий Народ встал на нашу сторону в войне с Константином?

— Время идет, и многое меняется, — сказал Орелий. — Разве ты сам не чувствуешь этого, рыцарь? Высокий Народ и люди сражались бок о бок друг с другом, сражались и гибли… Если бы ты узнал об этом до того, как все произошло, — ты бы поверил?

— Нет, — честно ответил Эрл. — После Великой Войны… эльфы лишь изредка снисходили к людям. И никогда не помогали им в их бедах.

— Все изменилось, — повторил Орелий. — Высокий Народ оценил то, как люди могут принимать решения и следовать велениям высшей цели несмотря ни на что. Если хочешь знать правду, рыцарь, мнение эльфов о людях — изменилось. Когда-то мы считали, что человечество еще не достигло той ступени развития, на которой можно перейти к другому уровню существования. После войны с Константином мы поняли: это время настало.

— Высокий Народ, — произнес Лилатирий, — будет рад заключить союз с новой и могучей Империей людей. Единовластие многократно усилит человечество. И нам больше не придется сражаться и умирать, чтобы спасти земли людей от кровавого хаоса. Наш Народ слишком малочислен для этого. Жизнь каждого из нас слишком ценна.

— Гаэлон, Марборн, Крафия, Линдерштерн, Кастария и Орабия станут одним государством, — сказал Орелий. — И лучшего императора, чем ты, рыцарь, мы не видим.

— Не сомневайся, — добавил Лилатирий. — Высокий Народ поможет тебе создать Империю.

— Это… — внезапно охрипнув, проговорил Эрл. — Это очень неожиданно.

— Империи — быть, — твердо произнес Орелий. — Она просто необходима для человечества. И начинать строить ее нужно именно сейчас — когда вековой порядок в Шести Королевствах уже безнадежно разрушен. Удобнее момента не придумаешь. Стать императором должен ты, рыцарь. Кто еще, кроме тебя? Ты молод, но умен. Ты заслужил наше доверие и любовь своих подданных, освободив их от страшного гнета узурпатора. Очень скоро твоя невеста, рыцарь, ее высочество принцесса Лития, прибудет в Дарбион. Вы вступите в брак — и дадите начало новой династии. Императорской династии, рыцарь.

Король Гаэлона Эрл Победитель пришел в себя. Ему теперь даже странно было, что поначалу он так изумился предложению эльфов. Сейчас все, о чем говорили Хранитель Поющих Книг и Принц Хрустального Дворца, казалось простым и понятным. Да — единовластие положит конец череде войн в Шести Королевствах. И да: именно он — тот единственный человек, который сумеет стать первым императором.

— Империи — быть, — негромко повторил Эрл.

— Запомни, рыцарь, — веско произнес Лилатирий. — В этот самый момент решилась судьба всего мира людей. Этот день станет началом новой страницы истории человечества.

Эрл кивнул. Что тут было говорить? И так все предельно ясно…

— Нужно действовать быстро и решительно, — продолжил Лилатирий. — По-настоящему великие свершения не терпят промедлений. И первое, что нужно сделать тебе, рыцарь, — это обуздать Орден Королевских Магов. А еще лучше — вовсе упразднить.

Король нахмурился:

— Но ведь это… Разве можно лишать королевство защиты магов? Орден и без того сильно пострадал в ходе войны. Его нужно восстанавливать, а вовсе не обуздывать или упразднять!

— Восстанавливать? — воскликнул Орелий. — О чем ты говоришь, рыцарь? Маги едва не погубили твое королевство, а ты сам стремишься поскорее залечить их раны!

— Королевство без Ордена Магов сильно ослабеет, — упрямо проговорил Эрл. — Нет… Я никак не могу пойти на это. К тому же те маги, которые сражались против нас, давным-давно мертвы.

— На их место придут другие.

— Другие — вот именно, — кивнул Эрл. — Они будут другими. Я сам воспитаю их так, как должно.

Эльфы переглянулись. И не стали дальше спорить. Видно, в их планы не входило заканчивать столь важный разговор конфликтом. Лилатирий Глядящий Сквозь Время сменил тему:

— Было бы очень хорошо, если бы твоя свадьба с принцессой, рыцарь, состоялась уже в ближайшие дни, — сказал он.

— Двадцать два дня назад я отправил большой отряд во главе с сэром Бранадом к Болотной Крепости Порога, где мои братья рыцари укрыли ее высочество принцессу Литию от слуг Константина, — сообщил Эрл. — Я повелел сэру Бранаду не медлить в пути, но дорога до Туманных Болот так долга…

— Не беспокойся, рыцарь, — сказал Лилатирий. — Я улажу это дело.

Лицо короля вдруг исказилось.

— Нет! — выкрикнул он. Но, тотчас взяв себя в руки, продолжил более спокойно: — Я бы не стал так спешить.

— Почему, рыцарь? — спросил Лилатирий. — Теперь я вижу, что-то беспокоит тебя… — Алые огоньки тепло запульсировали в прорезях его маски.

Король поспешно отвел глаза. Ему вовсе не хотелось, чтобы эльф прочитал в его голове… то темное и смрадное, что жестоко мучило его последние дни. Высокий Народ не должен знать об этом! Никто не должен знать…

— Мы поможем тебе, — сказал Орелий. — Тебе ведь известно, что мы сделаем все, чтобы помочь тебе. Почему ты не хочешь, чтобы ее высочество как можно скорее оказалась во дворце?

— Я… всем сердцем желаю поскорее увидеть Литию! Я просто хочу сказать… следует лучше подготовиться к прибытию принцессы.

— За этим дело не станет, — отозвался Лилатирий. — Если ты пожелаешь, мы и в этом тебе поможем. Итак… я доставлю ее высочество во Дворец уже через несколько дней. Ты ведь не против того, чтобы встретиться с возлюбленной, скажем, через два дня?

Эрл как-то ломано кивнул.

— Да, да… — сказал он. — Конечно, не против…

Это было весеннее яркое утро на опушке зеленого леса, раскинувшего тень близ проезжей дороги, ведущей из города Ардоба — одного из захолустных городков на дальних юго-западных рубежах королевства Гаэлон. На дороге утопала в жирной черной грязи карета, запряженная тройкой жеребцов. Еще около десятка оседланных коней пощипывали неподалеку молодую травку. На козлах кареты сидел тощий, как вяленая треска, кучер и, разинув рот, глядел в сторону опушки.

А над лесом натянутой до предела струной тревожно гудела тишина.

Удивление кучера было понятно. Не бывает такой странной тишины там, где на нешироком пятачке собралась довольно большая группа людей — не менее семи десятков. У дороги стояли на коленях, склонив головы, десять вооруженных воинов. Среди них выделялся один, чьи доспехи во многих местах сияли позолотой, а плюмаж на шлеме полыхал, как костер. Чуть поодаль замер в седлах отряд численностью в полсотни клинков. Возглавлявший отряд чернобородый рыцарь напряженно стиснул ладонь на рукояти меча. Между коленопреклоненными воинами и воинами, восседавшими на конях, стояли пятеро.

Одной из них была юная девушка в простой дорожной одежде из кожи. Волосы ее, туго стянутые на затылке крепким узлом, отливали золотом под весенним солнцем. Рядом с девушкой стояли трое рыцарей. Первый рыцарь был облачен в полный доспех, но необычен был этот доспех — явно не из металла ковался он. Будто в черные зеркала обернули рыцаря, но в зеркала, не способные отражать свет, — казалось, что сама душа тьмы затаилась внутри доспешных пластин. Шлем венчался пучком длинных и гибких игл, а поднятое забрало открывало юное лицо, обрамленное прядями темных волос, в которых почему-то поблескивали нити седины. Второй рыцарь был стар. Об этом представлялась возможность судить по аккуратно подстриженной белой бороде да морщинам на сухом лице — тень от поднятого забрала делала эти морщины еще глубже и резче. Доспех рыцаря также выглядел странно и даже пугающе. Похоже, броню старика изготовили из панцирей каких-то невиданных гигантских насекомых. Она была ядовито-лилового цвета и сплошь щетинилась шипами: на груди и спине — короткими тонкими и прямыми, на сочленениях рук и ног — крупными и зазубренными, а на плечах — длинными и угрожающе изогнутыми. На шее, на поясах и запястьях обоих рыцарей посверкивали десятки диковинных амулетов. Оба были вооружены мечами с рукоятями в виде голов виверны; у юноши — меч висел на поясном ремне, а у старика — крепился за спиной. Третий рыцарь, хоть и смотрелся настоящим великаном, возрастом явно ненамного превосходил юношу с сединой в волосах. Грубоватое его лицо понизу курчавилось жидкой светлой бородкой, а белокурые, коротко остриженные волосы, должно быть, никогда не знали гребня. Доспехи верзилы были кожаными, давно и изрядно иссеченными. Над правым его плечом торчала рукоять боевого топора.

А пятый… тот, который стоял напротив этих четверых… и вовсе не являлся представителем человеческой расы. Его звали — Лилатирий, Хранитель Поющих Книг, Глядящий Сквозь Время.

Было слышно лишь лошадиное фырканье да беззаботное пение птиц. Люди не издавали ни звука. Тишина казалась настолько страшной и тянулась так долго, что ничего удивительного не было в том, что откуда-то из группы стоящих на коленях послышался истерический всхлип.

Вслед за этим юный рыцарь в черных доспехах обнажил меч — жуткий меч с багровым, причудливо искривленным клинком. Опустил забрало и проговорил, обращаясь к эльфу:

— Она останется.

Из ротовой прорези серебряной маски эльфа вырвалось короткое, едва слышное шипение.

— Ты представляешь себе, рыцарь, — прозвенел голос Лилатирия, — какие последствия повлечет за собой твой поступок?

Черный рыцарь ничего не ответил. За него сказал старик в шипастых доспехах:

— Ее высочество не изъявила желания следовать за тобой. Чтобы заставить ее, ты применил магию. Когда действием своих амулетов мы развеяли твои чары, ее высочество подтвердила свой отказ. У нас нет причин доверять тебе, эльф. Но даже если бы и были — сэр Кай и сэр Оттар поклялись оберегать принцессу от всех напастей…

Юный рыцарь в черных доспехах (как видно, его звали сэр Кай) и белокурый великан, вооруженный топором (это он носил непривычное для уха жителей Гаэлона имя Оттар), одновременно обернулись, чтобы поклониться золотоволосой. Принцесса ответила им преисполненным благодарности взглядом. На дне ее глаз все еще плавал страх, и по тому, что страх этот загорался ярче, когда она смотрела на эльфа, было ясно: Лилатирий пугал ее.

— И пока никто не освобождал их от несения этой службы, — договорил старик. — Ее высочество пойдет в Дарбион вместе с нами.

— Я не намерен причинить ее высочеству ни малейшего вреда. — Теперь голос Лилатирия звучал вкрадчиво — но в нем ясно были слышны нотки едва сдерживаемого гнева. — Я всего лишь предложил ее высочеству силой магии перенестись в Дарбионский королевский дворец. Это займет только мгновение, тогда как обычный путь растянется на долгие недели.

— Сказано тебе, — прорычал белокурый великан в кожаных доспехах. — Принцесса пойдет вместе с нами. И нечего больше турусить.

По рядам воинов, окружавших эльфа, принцессу и рыцарей, пронесся изумленный вздох. Мыслимо ли представить, чтобы обычные люди так разговаривали с представителем Высокого Народа?! Народа, коему все человечество было обязано избавлением от беззаконной власти ужасного мага Константина?!

Лилатирий, кажется, хотел что-то сказать. Но, видно, прорвавшийся наружу гнев не дал ему сделать этого. Он снова зашипел, и на этот раз шипение вышло громким: режущим слух, точно ржавый кинжал.

Старик-рыцарь опустил забрало. Белокурый сэр Оттар поднял руку к рукояти топора, видневшейся за плечом.

Тогда эльф неуловимо быстро изогнулся всем телом, словно пронзенный внезапной судорогой. Он вскинул руки вверх и молниеносным взглядом, вспыхнувшим в глазных прорезях серебряной маски, окинул все вокруг.

Будто рябь пронеслась по картине действительности, на крохотную долю мгновения превратив реальность в плоское изображение. А когда все снова стало как обычно, в том месте, где только что находился Лилатирий, медленно развеивались полосы синего дыма.

И тут же злобный — как бы нечеловеческий рев — накрыл лесную опушку. Этот рев рвался из распяленных ртов ратников, окружавших принцессу и рыцарей. Те, кто стоял на коленях, повскакивали на ноги, с лязгом выхватывая мечи из ножен. Те, кто сидел на конях, кинулись на землю, торопясь так, что многие запутались в стременах.

Воины — все, более шестидесяти человек — с обнаженными мечами в руках бросились на троих рыцарей. Даже облепленные дорожной грязью мужики-слуги, путешествовавшие на запятках кареты, размахивая кулаками, ринулись в бой. Даже тщедушный кучер — и тот соскочил с козел и, поудобней перехватив рукоять своего кнута, вклинился в общую вопящую кучу.

Волны нападавших обрушились со всех сторон и захлестнули рыцарей и принцессу.

Оттар проворно выпростал двуручный топор из наспинной перевязи, успел крутануть его над головой, разминая руки. Первого, кто подбежал к нему, он встретил мощным ударом по голове — и только в последний момент повернул свое оружие так, что удар пришелся плашмя. Воин отлетел в сторону, сшиб с ног сразу троих своих товарищей.

— Брат Оттар! — строго окликнул верзилу сэр Кай. — Сдерживай свой гнев! Помни, что рыцарю Болотной Крепости не пристало сражаться с людьми… Тем более с теми, чей разум пленен магическими чарами… Если ты стремишься к тому, чтобы войти в Крепость, наши правила — теперь твои правила!

Кай молниеносным движением багрового клинка перерубил мечи двоих подскочивших к нему воинов. И закончил:

— Рыцарь Болотной Крепости может только вразумлять людей…

Оттар послушно кивнул. И следующий удар нанес уже рукоятью своего топора. Кай же бросил меч в ножны и с ловкостью, невероятной для человека, облаченного в доспехи, скользнул вперед — поднырнул под занесенный над ним меч. Схватив атакующего одной рукой за правое запястье, а другой — за широкий кожаный ремень, он резким толчком крутанул его, с размаху швырнув о землю. И тотчас развернулся в сторону очередного противника, который обрушил на его голову утыканную массивными треугольными шипами булаву. Если бы разум обладателя булавы не был затуманен эльфийской магией, он бы точно подивился тому, каким это волшебным образом его булава вдруг оказалась в руках у рыцаря в черных доспехах. Впрочем, имей даже этот ратник возможность мыслить свободно, вполне вероятно, он все равно не успел бы ничему удивиться. Потому что сразу после того, как Кай завладел его оружием, сам воин полетел кувырком и еще в полете лишился чувств. Чудесный доспех сэра Кая практически не стеснял его движения. Тогда как облаченные в тяжелую броню враги, будучи повергнуты на землю, далеко не сразу могли подняться.

— Брат Кай! — рыкнул Оттар, сосредоточенно орудуя своим топором, лезвие которого до сих пор не было обагрено кровью. — Ее высочество-то, брат Кай!..

— Не тревожься об этом, брат Оттар, — откликнулся Кай и, резко присев, полоснул тяжелой булавой по ногам напирающих на него воинов.

Ратники, казалось, вовсе не замечали золотоволосой принцессы. Словно быки, не видящие ничего, кроме раздражающей зрение красной тряпки, они различали лишь силуэты троих рыцарей. Для них, влекомых кровожадной страстью убийства, ничего другого сейчас не существовало.

Но принцесса, как только на придорожной лесной опушке закипела битва, вышла из оцепенения. Будто с исчезновением эльфа с нее спали незримые путы неуверенности и страха. Выхватив из ножен, висящих на поясе, короткий меч, она приняла боевую стойку. Впрочем, вступить в схватку не получилось. Седобородый старик в утыканных устрашающими шипами доспехах сразу занял такую позицию, что золотоволосая Лития оказалась между его спиной и спиной сэра Кая.

Старик-рыцарь даже не пытался обнажить свой меч. Он стянул с обеих рук латные перчатки, сделанные из того же диковинного материала, что и весь его доспех, и, действуя ими, как кистенем, опрокинул навзничь первых двух ринувшихся на него ратников, проломив им решетки забрала. Видимо, материал, из которого изготавливали броню старика, был намного прочнее металла. Затем старый рыцарь бросил перчатки под ноги, пронзительно свистнул и, бормоча что-то себе под нос, вытянул вперед руки. Сразу несколько человек кинулись на безоружного, но подоспевший на сигнал старика Кай разбросал их отнятой у врага булавой.

Закончив бормотать, седобородый всплеснул руками, словно стряхивая с них воду. Из-под ногтя каждого пальца его вдруг плеснуло серым дымом — дымные струйки мгновенно вытянулись, обретая плотность и необычайную подвижность, и превратились в подобия длинных плетей. Старик хлестнул этими плетьми ближайших к нему нападавших. Эффект этого удара оказался невероятным. Тех, кого коснулись дымные плети, отбросило на несколько шагов. Старик взмахнул плетьми еще раз и еще… Дымные плети мяли и плющили доспехи, рвали кожаные ремни, соединявшие части лат; прожигали подлатники и куртки — оставляли на обнажившихся телах жуткие багровые ссадины, от которых валил густой дым, но не черный, а красный — будто раны таким образом кровоточили.

— Ах ты… — выдохнул за спиною старика сэр Оттар, ударяя тупой стороной топора в плечо очередного ратника, который с отчаянным ревом бросился в атаку, словно не замечая того, что клинок его переломлен у самой рукояти. — Да они совсем полоумные! — завопил верзила. — Я вот энтого уже два раза сшибал! У него половина костей точно переломана, а все равно лезет! А ты куда?! — рявкнул Оттар, отшвыривая ногой воина — тот, не имея сил встать, все же пытался вцепиться в лодыжку рыцаря зубами. — Тебя уложили, значит — лежи!

Ратники, сбитые с ног ударами булавы Кая, корячась на земле, сдирали с себя покореженные доспехи — чтобы легче было подняться, чтобы скорее снова кинуться в бой. Даже те, которые получили такие травмы, что уж точно никак не должны были сражаться дальше, продолжали наступать. Те, у кого выбивали или ломали оружие, — хватали что попадалось под руку: камни с земли, части доспехов, а то и просто пытались достать рыцарей голыми руками. Вой и рев метался над опушкой — нападая, ратники не переставали страшно вопить.

Брошенным одним из противником камнем Оттару рассекло бровь. Страшно выругавшись, верзила тряхнул головой — половину его лица тут же залила кровь.

Старик, мельком оглянувшись на Оттара, снова пронзительно свистнул. Кай глянул в его сторону, и старый рыцарь прокричал ему какое-то непонятное слово, словно состоящее из одного рычания. Кай понимающе кивнул и метнул булаву в рыцаря с пышным тюрбаном на шлеме, мчащегося прямо на принцессу. Булава угодила латнику точно в правый наплечник, заставив его, прежде чем он шмякнулся о землю, сделать два полных оборота вокруг своей оси. Избавившись от оружия, Кай поднял руки и сцепил их в замок над головой. И запел — сначала тихо, а потом все громче и громче. Он будто бы пел одно-единственное слово, переполненное нескончаемым и непонятным для всех остальных людей смыслом. Пока рыцарь пел, старик отшвыривал от него своими дымными плетьми подскакивающих безумцев.

Сэр Кай смолк. И тотчас движения ратников замедлились — они двигались теперь, будто воздух вокруг них превратился в прозрачный ил, продраться через который стоило немалых усилий. Рев, оглушавший рыцарей и их спутницу все это время, превратился в негромкое, чрезвычайно низкое рокотание — похожее на ворчанье далекого-далекого грома. Принцесса и Оттар в изумлении заозирались, а Кай упал на колени, забрало его шлема лязгнуло о нагрудник, руки обвисли.

Тогда запел седобородый. Пение его не было похожим на пение Кая. Старик-рыцарь ритмично выкрикивал отрывистые короткие слова, которые, казалось, не уносились прочь, а затвердевали в воздухе невидимыми сгустками, загромождая пространство. Когда седобородый закончил петь, над головами принцессы и троих рыцарей появились… словно бы их отражения — четыре трепещущих фантома. Золотоволосая прикрыла глаза рукой. Оттар выругался и подпрыгнул, чтобы схватить за ногу своего призрачного двойника. Рука рыцаря прошла сквозь фантом, не встретив никакого сопротивления.

И вновь над лесной опушкой взметнулся рев обезумевших ратников. Движения их снова стали быстры — с прежней свирепостью ратники бросились на своих противников. Но седобородый взмахнул рукой, и фантомы поплыли над поверхностью земли в сторону леса. Ратники — и те, которые не успели получить серьезных повреждений, и те, кто уже с трудом передвигался — устремились вслед за своими эфирными двойниками. Очень скоро на опушке стало тихо и просторно. О бушевавшем здесь только что сражении говорили лишь валявшиеся повсюду обломки оружия и доспехов, да еще — несколько изувеченных бесчувственных тел, лежавших главным образом там, где орудовал своим топором сэр Оттар. Кони рыцарей, заранее стреноженные, тревожно ржали поодаль. Коней ратников нигде не было видно — испуганные шумом битвы, они разбежались кто куда…

Сэр Кай с трудом стащил с головы шлем. Принцесса поразилась тому, как бледно было лицо юного рыцаря. Она шагнула к нему, но тот через силу усмехнулся и успокаивающе поднял руку.

— Н-да… — проворчал Оттар, озираясь по сторонам. — Они что — не вернутся?

Ему ответил Кай.

— Они будут бежать вслед за фантомами, пока силы окончательно не оставят их, — сказал рыцарь, не пытаясь подняться, напротив, усаживаясь поудобнее. — Эльфийские чары сильны… Возможно, лишь к утру следующего дня воины придут в себя…

Принцесса неуверенно усмехнулась. Посмотрев на меч в своих руках, медленно вложила его в ножны.

— Эльфийские чары сильны, — повторила она. — Но ваша магия, сэр Кай… Кто бы мог подумать, что заклинанием можно замедлить время. Я всегда считала, что на такое не способен ни один — даже самый сильный — маг.

— Это не… — начал говорить Кай, но вдруг, закатив глаза, повалился на бок.

Вскрикнув, золотоволосая кинулась к нему. А Оттар тревожно нахмурился и вопросительно окликнул седобородого.

Старик в это время был занят тем, что обходил лежащих без сознания недавних врагов своих и осматривал их раны. Он обернулся на оклик верзилы и сообщил:

— Замедлить или остановить время не может никто. Заклинание, которое произнес брат Кай, просто ускорило всех нас, сделало наши тела стремительнее — правда, ненадолго. Кай отдал нам свою жизненную энергию.

— Он!.. — выкрикнула Лития. — Он, кажется, не дышит!..

— С ним все будет в порядке, — сказал старик, снимая с одного из ратников помятую кирасу, чтобы осмотреть грудную клетку. — Брат Кай не вполне еще оправился после своей битвы с Ловцом Разума… Оттого и прочтение Великого Слова Жертвы далось ему нелегко. Отвар голубиной травы приведет его в чувство. Вы знаете, как приготовить отвар, ваше высочество…

Последняя фраза была произнесена с интонацией утвердительной. Лития кивнула и, не теряя времени, направилась к лесу.

— Брат Оттар! — позвал седобородый верзилу. — Ее высочество позаботится о брате Кае, а ты должен помочь мне. Здесь полно обломков клинков — мне нужны те, что подлиннее. И еще — крепежные латные ремни. Нужно изготовить несколько шин…

— Убивать людей куда как проще, чем их вразумлять, — проворчал северянин, проводя пальцем по лезвию топора, покрытому зазубринами, но не испачканному кровью. — Они нас разорвать пытались, а мы теперь на царапинки им дуем.

— Хороши царапинки, — усмехнулся старик, глядя, как Оттар собирает сломанные клинки в охапку, будто дрова. — Ты так здорово обработал этих несчастных, что, если им не оказать сейчас помощь, они вряд ли уже придут в себя… А мы не можем допустить, чтобы по нашей вине гибли люди. Наш Долг — защищать людей, а не убивать их… Поэтому я и создал фантомов — когда понял, что этих ратников удастся остановить, только убив или сильно покалечив.

— Зато коней теперь — сколько угодно, — сказал Оттар, ссыпая к ногам старика груду клинков, — целый табун. Да и откормленные какие… В ближайшем городе за них хорошо заплатят. Только собрать их надобно. Это я быстро — вряд ли они очень уж далеко удрали… А эвона — штук пять по степи рыщут…

— Не нужно брать с собою больше того, что ты сможешь без труда унести, — наставительно произнес седобородый. — Всегда избегай обузы в долгой дороге.

Он выпрямился, мелко ступая, медленно повернулся вокруг своей оси, точно выглядывая нечто, кому-то другому невидимое. Затем дважды замысловато свистнул.

Менее чем через четверть часа на опушку со всех четырех сторон стали сбредаться оседланные кони, волоча за собой поводья и привязанные к лукам седел, но слетевшие от дикой скачки мешки с провизией.

— Хэх! — мотнул головой Оттар и тут же сморщился — видно, плеснулась в ушибленной его черепушке боль. — Слушаются они тебя… — сказал, потирая затылок, — а ведь, считай, первый раз видят…

Старик усмехнулся. Поднял голову и свистнул еще раз — свистом свирбяще-тонким, от которого у Оттара противно заныло в ушах. Северянин моргнул, огляделся по сторонам и вдруг охнул, уставился в сторону леса. Оттуда, двигаясь редкими и короткими прыжками, показался заяц. Потом еще один. Потом еще… Зверьки подбирались к людям осторожно, но, казалось, без особого страха. Старик свистнул еще раз. Зайцы — будто их вытянули плетью — с визгом бросились обратно в лес.

— Этому не учат в Укрывище! — звонким от обиды голосом воскликнул верзила.

— Этому учит старый Аша, что живет на Грязном пастбище, у берегов Горши, — сказал седобородый старик. — Жаль, что у тебя не хватило времени навестить его.

— Жаль, — согласился Оттар.

Пока старик накладывал первую шину, верзила отошел, чтобы подобрать еще ремней. Торопливым шагом вернулась из леса принцесса. Кроме пучка травы она несла еще и несколько сухих сучьев, между которыми были воткнуты лоскуты седого прошлогоднего мха. Переломав сучья и поставив их пирамидкой, Лития обложила образовавшуюся пирамидку мхом. Затем сняла с пояса огниво. И опытный лесной охотник не смог бы разжечь костра так же быстро, как сделала это золотоволосая принцесса. Более года прошло с тех пор, как она вынуждена была бежать из Дарбионского королевского дворца. Куда подевалась та испуганная девчонка, не умевшая не то что разжигать костры, а даже самостоятельно затянуть корсет? Странствия с рыцарями Братства Порога и обучение в Укрывище на Туманных Болотах полностью изменили принцессу. Можно было смело ставить золотой гаэлон против конского копыта, что во всех Шести Королевствах не найдется особы королевской крови, способной превзойти Литию в бою без оружия или на мечах, в искусстве врачевания травами или умении выживать в безлюдной местности… Впрочем, все эти навыки были лишь частью тех знаний, которые приобрела принцесса за те долгие месяцы, когда путь в родной дом был для нее закрыт.

Все трое действовали сосредоточенно и слаженно. В котелке над костром уже закипало варево из тщательно растертых стеблей голубиной травы, оставался лишь один раненый, которому следовало наложить повязки и шины. Тогда сэр Оттар вновь нарушил молчание.

— А долговязый-то, — проговорил он, имея в виду, вероятно, бежавшего с поля сражения эльфа, — отменной гадиной оказался. Будь на нашем месте кто-нибудь другой, этого кого-нибудь толпа одуревших болванов вмиг затоптала бы. А то на каждом углу только и слышишь, как людишки славословят Высокий Народ. И эльфы — вона какие, оказывается… Правильно брат Кай тогда, в Дарбионском дворце, вломил им по первое число! А вот тех ребят, которые брату Каю в Болотной Крепости тем случаем в глаза тыкали, привести бы сюда… Поглядели бы — на тех, за кого заступаются! Ишь ты: не понравилось, как ему прекословят!

— Высокий Народ так же подвержен страстям, как и люди, — ответил седобородый. — Нельзя судить обо всем народе по одному только его представителю. А этого эльфа нельзя судить за один только его поступок. Мы сражаемся лишь с теми, кого наш Кодекс велит считать врагом рода человеческого. А из того, что мы знаем о Высоком Народе, нельзя утверждать, что они — враги. В конце концов именно эльфы встали на сторону брата Эрла в войне с Константином. Именно они предотвратили гибель тысяч и тысяч людей. Следовательно, нельзя полагать врагами тех, кто принес человечеству великое благо.

Раненый, которому накладывали шину на сломанную руку, вдруг очнулся. Сверкнув налитыми кровью глазами, он зарычал и попытался укусить Оттара за палец. Верзила проворно отдернул руку и тут же закатил очнувшемуся оплеуху, от которой тот снова лишился чувств.

— Чтоб не дергался, — пояснил Оттар укоризненно взглянувшему на него старику, — ему же добро делаешь, а он тебя зубами тяпнуть норовит!

Седобородый рыцарь усмехнулся.

— Совсем непросто разглядеть, — сказал он, — что есть благо, а что — худо. Где истинный враг, а где — всего лишь фантом.

Парселис по прозвищу Сверчок три последних года был занят тем, что обучал стихосложению самого герцога Циана — одного из богатейших аристократов королевства Крафия. К концу обучения герцог преуспел в высоком искусстве настолько, что его поэме рукоплескала сама ее величество королева Крафии Киссиария Высокомудрая. Правда, при дворе шептались, что восторг ее величества был обусловлен не столько талантом Циана, сколько ларцом с драгоценностями, который герцог преподнес своей королеве вместе с поэмой. Но, как бы то ни было, на следующий же день после того, как строки, сочиненные герцогом Цианом под чутким руководством Парселиса, прозвучали в тронном зале Таланского королевского дворца, придворные менестрели во все лопатки принялись перекладывать поэму на музыку, а сам Циан решил, что в услугах Парселиса более не нуждается. Парселис же — не будь дурак — разуверять Циана в этом не стал. А наоборот: со светлыми слезами радости на глазах сообщил герцогу о том, что высшее счастье для настоящего поэта — это когда ученик превосходит своего учителя. Поэтому и получил в награду за трехлетние свои труды немалый кошель золота и в придачу звание капитана одной из приграничных застав, что располагалась на окраине обширных владений герцога. Вверяя в руки поэта крепость с гарнизоном в сотню воинов, окрестную деревеньку с двумя десятками крестьян, Циан рассуждал следующим образом: если человек способен понять и прочувствовать то, что неизмеримо выше всяких земных проблем, то уж разрешить эти самые проблемы для него не составит никакого труда. Кстати сказать, в Крафии подобного рода случаи ни у кого удивления не вызывали. Все потому, что вот уже долгие века правители этих земель всеми силами поддерживали статус своей страны — как самой просвещенной из всех Шести Королевств. Нигде, кроме как в Крафии, нельзя было найти столько университетов, библиотек, обсерваторий и магических лабораторий. Крафийские ученые, историки, поэты и маги — если им вдруг взбредало в головы покинуть родину — легко находили себе место при дворе любого из соседних государств. За исключением, пожалуй, княжества Линдерштерн: давнего и лютого врага страны.

В этот теплый весенний вечер Парселис Сверчок возлежал в глубоком кресле, задрав тощие голые ноги на заваленный пергаментными свитками стол. Кроме свитков на столе помещались еще два преогромных кувшина, один из которых был полон, а другой — почти пуст. И, судя по багровеющему в скудном свете потолочного масляного светильника носу поэта, в кувшинах этих налито было далеко не молоко. Парселис мирно похрапывал, сложив руки на начищенной кирасе, надетой прямо поверх ночной рубахи — и, возможно, продремал бы так до утра, но гулкий удар медного колокола, укрепленного на воротах крепости с внешней стороны, заставил его открыть глаза.

Парселис икнул и попытался принять вертикальное положение, вследствие чего свалился с кресла на пол, едва не опрокинув стол.

Колокол ударил снова.

Обалдело моргая, Сверчок не без труда вскарабкался обратно в кресло.

— Кого это несет? — спросил Парселис у кувшинов дребезжащим тоненьким голоском. — А? Кого несет-то в такое время?

Кувшины, понятное дело, промолчали. Вообще-то Парселису не впервой было разговаривать с неодушевленными предметами, но вот отвечать они ему начинали, только когда он выпивал не менее десяти — двенадцати кружек. Сейчас же до того состояния, когда и кувшин становится приятным собеседником, поэту недоставало еще кружек пяти.

Парселис вздохнул и тут же принялся исправлять это досадное недоразумение. Выпив одну за другой три кружки, Сверчок воодушевился настолько, что прочитал кувшинам длинное лирическое стихотворение. Однако, вместо того чтобы восхищаться и рукоплескать, кувшины все так же тупо молчали. Поэт обиделся.

— Болваны вы, — сказал он. — Как и все здесь…

Опрокинув еще кружку, Парселис ударил кулаком по столу и прослезился.

— Пропадаю я в этой глуши, — пожаловался поэт кувшинам, — мне бы в Талан, во дворец… Эх, я блистал бы там! Густое вино в золотых кубках… Придворные дамы… Благодарные слушатели… А здесь? Мерзкое пойло, от которого по утрам голова трещит, жирные кухарки да тупоумные дуболомы со своими железяками. Даже поговорить не с кем.

Кряхтя, Сверчок поднялся с кресла и подковылял к окну. Картина за окном открывалась унылая: темень, в которой грязный двор выглядел еще более грязным, часть зубчатой крепостной стены, на которой дремал, облокотившись на копье, караульный. А за стеной мутно белели горы, и высоко-высоко в небе висел громадный шар луны, тоже казавшийся неряшливым и нечистым из-за покрывавших его пятен.

— Тоска-а… — проскулил Парселис и тут же вспомнил об ударах колокола, разбудивших его.

Немного оживившись, поэт пересек комнату, открыл дверь и толкнул босой ногой спящего в коридоре слугу.

— Эй ты… — сказал Сверчок, — как там тебя?.. Почему в воротный колокол били?

Слуга — косматый, заросший бородой, удивительно похожий на приблудную собаку — вскочил и прохрипел что-то вроде: «Не могу знать…»

— Так пойди и выясни, дур-рак! — тоненько выкрикнул Сверчок, подкрепив свой приказ еще одним пинком.

Слуга вернулся к тому времени, когда Парселис успел опорожнить очередную кружку.

— Там, господин, бродяга какой-то… — зевая и почесываясь, сообщил слуга. — Старикан бородатый. Говорит, издалека идет.

— Чего ж в крепость-то лезет? — удивился поэт. — Если бродяга, пускай до деревни шкандыбает. У нас тут и своих блох хватает.

— Ему так и сказали. А он говорит, что ноги стер, не дойти ему до деревни. Да! Говорит еще, что он не попрошайка какой-нибудь, а странствующий жрец Нэлы Милостивой. Но врет, конечно.

— Странствующий жрец? — заинтересовался Парселис. — А ну-ка… Скажи, чтоб впустили. Скажи, господин капитан велел. И сразу его ко мне веди. Понял?

Слуга ответил, что понял, и отправился выполнять поручение.

Ожидая гостя, поэт выпил еще кружечку. Сделав последний глоток, он проговорил, обращаясь к кувшинам:

— Слыхали? Жрец! Значит, человек хоть чуть-чуть поумнее этих болванов, что меня здесь окружают. Да еще странствующий, ходил везде, видал много. Вот с кем поговорить можно.

Парселису показалось, что один из кувшинов ему подмигнул.

— То-то, — добавил поэт и налил себе еще.

Странствующий жрец оказался стариком с густой белой бородой и обширной лысиной, коричневой от солнца. Остатки волос на висках и затылке были заплетены в длинную и тонкую косицу. Одеждой жрецу служила бесформенная хламида из грубой холстины, ноги были босы и окровавлены. На плече старика висела тощая сумка. Этот человек явно знавал когда-то и лучшие времена: когда-то он был упитан и даже толст, теперь же растянутая кожа щек уродливо свисала с костей его лица.

— Садись, — указал Парселис старику на голый пол рядом с креслом, в котором сидел сам. — А ты… как там тебя… — обратился он к слуге, — притащи сюда еще пару кувшинов и чего-нибудь пожевать.

Прежде чем сесть, гость глухим и низким голосом поблагодарил за милость, оказанную ему господином капитаном. Господин капитан ответил кивком головы, побарабанил пальцами по металлу своей кирасы и задал первый вопрос:

— Как тебя звать?

Старик непонятно почему помедлил с ответом.

— Гарк… господин капитан, — сказал он.

— Откуда ты?

— Можно сказать, что ниоткуда, — устало усмехнулся старик, — я странствую так давно, что уже забыл страну, которая была мне родиной.

— Но ты не из Крафии?

— Нет, господин капитан.

— А бывал ли раньше в Крафии?

— Нет, господин капитан.

— Скажи мне, чем ты занимаешься?

— Я жрец Нэлы Милостивой, — ответил Гарк, прикоснувшись ладонью к левой стороне груди — как полагалось делать при упоминании имени богини плодородия. — Я странствую по землям людей, исполняя божественные ритуалы на крестьянских полях. Ведь не в каждой деревне стоит храм.

Поэт видел, что жрец очень устал и скорее всего голоден. И на вопросы отвечает безо всякого удовольствия, просто из почтения. Но это Парселиса мало волновало.

— И что же, — хихикнул стихотворец. — Твои ритуалы на самом деле помогают улучшить урожай?

— Великая Нэла дарует каждому просящему по воле своей, господин капитан.

От восторга поэт даже засучил ногами.

— Вот молодчина! — завизжал он своим писклявым голосом, благодаря которому, кстати сказать, и получил прозвище — Сверчок. — Ну не молодчина ли ты, старик?! Как удобно: по воле своей! То есть захочет даровать много — и подарит. А не захочет — никто ничего не получит! Хе-хе! А ты, старик, как там тебя?..

— Гарк, господин капитан.

— А ты, Гарк, в любом случае монетку за пазуху положишь. А?

— Я беру немного, господин капитан. Каждый дает мне столько, сколько может.

— А теперь послушай меня, старик… как там тебя?.. Ладно, неважно… Послушай! — Сверчок воздел к потолку костлявый палец и сурово свел на переносице редкие брови. — Ты находишься в Крафии. В самом просвещенном королевстве мира людей! Наука, искусство и магия — вот чем живут здешние обитатели!..

Вошел слуга, таща два кувшина, кружку и холодную вареную баранью ногу. Поставив напитки и снедь на стол, он разлил вино по кружкам и удалился. Поэт бросил мясо старику, присосался к одной из кружек, выпил ее досуха, смачно рыгнул и вновь воздел палец вверх. Пока гость жадно обгладывал баранью ногу, Парселис успел продребезжать ему целую речь об особенном предназначении Крафии.

— В нашем королевстве уже мало кто верит во всякие там ритуалы и жертвоприношения! — сказал в заключение поэт. — Конечно, мы признаем, что наш мир создал Неизъяснимый, явившийся из Великого Хаоса. Мы признаем, что Неизъяснимый сотворил Харана Темного, Вайара Светоносного и Нэлу Плодоносящую и Милостивую. Мы признаем, что, зачав от Вайара, родила Нэла тех, кто положил начало роду человеческому: Андара Громобоя, что нес в себе дух Войны и Разрушения; Гарнака Лукавого, породившего Ложь, Воровство и Искусство; Безмолвного Сафа, даровавшего впоследствии людям Любознание и Мудрость… Родила Нэла от Вайара Алу Прекрасную, которая была сама Красота и Магия; Иллу Хранительницу, которая была Верность, Любовь и Терпение; Вассу Повелительницу Бурь, сберегшую истоки Страсти и Неистовства. Да! И в незапамятные времена Безмолвный Саф осенил своей милостью эту долину, в которой позже выросли города и селения великой Крафии! Осенил! И доказательством этому служит то, что и по сей день каждый подданный нашего королевства смыслом жизни своей видит: постигать новое! Учиться самому и учить других!.. Служить наукам! Или искусству! Или магии! Каждый подданный!.. Ну, не каждый… — сбавил темпы, подумав, поэт. — А только самые лучшие из подданных. Самые умные и просвещенные. Истинные крафийцы!

Старик-жрец тем временем закончил с мясом. Несколько оживившись, он потянулся за кружкой с вином.

— Боги давным-давно отвернулись от людей, — продолжал вещать Парселис. — Где доказательство того, что они слышат нас? Мы, крафийцы, верим только тому, что можно увидеть, пощупать и взвесить! Крестьяне получат хороший урожай, если летом начнут идти дожди и солнце станет греть землю, а не выжигать. А если ты зарежешь на поле хоть сотню красных петухов, на будущий урожай это никак не повлияет. Ты своими глупыми ритуалами не сможешь сделать даже того простейшего, на что способен любой более-менее грамотный маг — вызвать дождь в засуху!

— Маги за свои услуги берут дорого, — мягко возразил на верещания Парселиса Гарк. — А я доволен даже краюхе хлеба. К тому же, господин капитан, люди таковы, что упорному труду всегда предпочтут более легкий обходной путь. Куда как проще накормить странствующего жреца и тем обеспечить себе надежду на обильный урожай, чем горбатиться с киркой и мотыгой дни напролет.

— О-о-о! — удивился поэт. — Вы только посмотрите на него! — предложил он кувшинам, кивнув на старика. — Да этот бродяга не так-то прост… А я сразу увидел в тебе неглупого человека. Вот что я скажу… как тебя?

— Гарк, господин капитан.

— Ну, да… Вот что я скажу тебе, Гарк… Ничего ты не заработаешь в нашем королевстве. Глупцов в Крафии не так много, как в других странах. Тебе бы в Линдерштерн податься. Тамошние дикари всему верят. Озолотят тебя… — снова захихикал поэт. — Если, конечно, сначала не зарежут.

— Я слышал, — покачал головой Гарк, — в Линдерштерне неспокойно. Княжества снова готовят нападение на Крафию.

Сверчок беспечно махнул рукой.

— Сколько уже эти варвары пытаются уничтожить великую Крафию! — сказал он. — Да только ничего у них не выходит и не выйдет. Потому как невежество и дикость никогда не одолеют высокоразвитую цивилизацию. Я уже почти полгода сижу в этой крепости. Знаешь, сколько раз мы подвергались нападениям отрядов линдерштернских князей? Трижды! Трижды, старик! И что же? Только пятеро из нашего гарнизона погибли, и еще… не помню сколько — получили ранения. А дикари Линдерштерна всякий раз уволакивали от неприступных стен моей крепости десятки трупов! Сотник моего гарнизона… этот, как его?., не помню имени — отличный воин, к тому же долгое время изучавший боевую магию Сферы Огня. На него можно положиться. Крепкий мужик. А! Нет! Четыре раза линдерштернцы пытались взять крепость! Четыре! Про четвертый раз-то я забыл… Признаться, в ночь последнего нападения я немного… ну… болел. Вот и проспал до самого утра и, только проснувшись, узнал о том, что был бой.

— Видимо, — чуть улыбнулся странствующий жрец, — сотник гарнизона вашей, господин капитан, крепости и на самом деле отлично знает свое ремесло.

— Ага, — согласился Парселис. — Я-то в воинском искусстве мало смыслю. Я, знаешь ли, старик, — поэт!

— Поистине Крафия — удивительная страна, — чуть улыбнулся гость. — В Гаэлоне или Марборне никогда не бывает, чтобы поэты занимали столь высокие должности.

— Я об этом тебе и говорю, — важно кивнул Парселис. — Крафия, осененная милостью Безмолвного Сафа, — особая страна. А я в этой крепости — как Крафия среди прочих королевств. — Сверчок даже языком прищелкнул, довольный сравнением. — Тоже особенный. Пусть те, которые рождены сражаться, сражаются. Те, чье призвание — кашеварить, пускай кашеварят. А я стою высоко над всеми ними!

— Позвольте спросить, господин капитан, — почтительно поинтересовался вдруг Гарк, — в чем же состоят ваши обязанности капитана?

Парселис допил остатки вина, икнул и уронил кружку. Затем хихикнул над очевидной глупостью вопроса:

— Что значит — в чем состоят?.. А как же гарнизон без меня? Да если б меня не было — что они все делали бы тут? Это ж, понимаешь, Жженая Плешь! Тут держи ухо востро! Ну ты и сказанул, старик… как там тебя?..

— Гарк, — в который уже раз подсказал жрец. — Жженая Плешь? Что это?

Сверчок захихикал:

— Как это — «что это»? А вот! — С риском для равновесия он широко развел руками. — Вот это все и есть — Жженая Плешь. Равнина эта так называется. Тут, понимаешь ли… как тебя? А, неважно… Если с Белых гор спускаться, то как раз на Жженую Плешь и выйдешь. Нет, можно, конечно, и в другом месте спуститься, но только здесь — тропы такие удобные, что по ним многочисленные отряды пройти смогут. Потому в Жженой — наши пограничные заставы, столько, сколько больше нигде по крафийским рубежам и близко нет. От одной заставы до другой — рукой подать. Они ж… — доверительно понизил голос Парселис, — варвары эти горные, грязнозадые, иногда и большие набеги устраивают. Ага, а как ты думал?! Чаще всего какой-нибудь князек со своей дружиной ломанет наугад в надежде близлежащие деревеньки пограбить… да быстро по носу получит и назад ковыляет. А бывает такое, что несколько князей объединятся. Их же в Белых горах больше, чем конских яблок в степи… Немалое войско получится. Такое и целый город разграбить сможет, но такое и по узким тропам не проведешь. И нигде, кроме как через Жженую Плешь, в Крафию войти у такого войска не получится. Потому-то на этой равнине вся трава и все деревья повырублены и повыжжены — чтобы никто незаметно подобраться не смог. Потому-то мы здесь и поставлены. Чтобы родное королевство бер-речь! — неожиданно взревел поэт, погрозив кулаком кувшинам. — Понимаешь?

— Да, — кротко сказал жрец.

Парселис кивнул, но, уронив голову, с трудом уже смог поднять ее. И задребезжал снова, видимо забыв, о чем шел разговор до этого:

— Слухи ходят, что, мол, в Линдерштерне появилось какое-то ужасное оружие… Мол, узнали эти дикари секрет какого-то порошка, который, будучи разогрет на огне, превращается в огонь, способный пожрать все, даже камень. И никак его потушить нельзя. Только магией разве что… Говорят… сконструировали якобы безмозглые горцы такое орудие — пыхающие на большие расстояния ужасным этим огнем длинные трубки, соединенные с котлами, обложенными углями… Говорят еще, орудия эти просты в изготовлении, легко разбираются, и всего лишь трое воинов могут нести их на плечах. Хе-хе!.. Ты слышал, старик? — Окосевший поэт постучал по горлышку один из кувшинов, явно принимая его за жреца. — Вот уж враки-то! Врут еще, что этим орудием дикари уже сожгли одну из дальних застав на Жженой Плеши — прямо дотла! Как слышу эти бредни, меня смех разбирает. Ну разве способны линдерштернские болваны изобрести что-нибудь путное?

Непонятно почему, но жрец после этой новости изменился в лице.

— Слухи рождаются всегда, господин капитан, — тихо произнес он. — Но очень редко оказывается враньем то, о чем говорят с такими подробностями. А что, если это новое оружие — изобретение вовсе не Линдерштерна? Что, если кто-то даровал им секрет этого… смерть-огня?

— Кто? — хрюкнул Парселис. — Кому они на хрен нужны? Эти дикари враждуют со всеми окрестными странами. Да и друг с другом. Ведь Линдерштерн только по традиции до сих пор называется княжеством. Когда-то он и на самом деле являлся государством, во главе которого стояла одна правящая династия, но с того времени — сколько сотен лет прошло! А теперь — кто его знает, сколько князей порвали на лоскуты свою землю! Ну, десятка два, наверное… И каждый мнит себя величайшим среди ничтожнейших и постоянно стремится это доказать… дубиной по башке или ножом в бок. Это еще удивительно, как они не перегрызлись! Да! О чем мы говорили… А, вспомнил… Кому нужны эти дикари, старик! У них нет друзей!

— И как часто появляются в приграничье слухи о каком-нибудь страшном оружии Линдерштерна? — уточнил Гарк.

— Да никогда не было ничего подобного, — хихикнул Парселис. — Сама мысль о том, что тупоумные горцы могут сражаться чем-нибудь, кроме топоров, дубин, мечей и всяких там дротиков, — просто смешна! Воины Линдерштерна настолько глупы, что даже магией овладеть по-настоящему им не под силу. Разве хоть один сильный маг рождался в этом княжестве?

— За все время противостояния Крафии и Линдерштерна впервые заговорили о новом мощном оружии горного княжества, да еще и упоминая такие подробности… — Жрец покачал головой.

Поэт фыркнул.

— А… ч-чего это… — выговорил он, — тебя — чужестранца — так заботит судьба моего королевства? А? Это непр-ра-вильно! Она не это… не должна тебя заботить! Вот я! — Он с размаху стукнул себя кулаком по загудевшей от этого удара кирасе. — Вот я — подданный великой Крафии — это я должен страдать о своей стране! Это я должен… кровавыми слезами плакать!

Сказав это, поэт и вправду заплакал. Но не кровавыми слезами, а вполне обыкновенными: обильными и пьяными.

Жрец ничего не ответил. Он замолчал, погрузившись в себя. А Парселис по прозвищу Сверчок, глотнув еще из кувшина, пришел вдруг в крайнее возбуждение. Он сполз со своего кресла, подхватил с пола обглоданную стариком кость и, размахивая ей, как мечом, громогласно изъявил желание прямо сейчас отправиться в горы, чтобы лично разнести по камешкам свирепое княжество. Желания своего Парселис осуществить не смог, потому что не сумел найти дверь. Тогда он развернул полномасштабные военные действия против опустевших кувшинов и одержал полную и безоговорочную победу. Правда, когда на забрызганном вином столе остались одни черепки, поэт начал догадываться, что несколько ошибся с выбором врага. С криком:

— Эй, ты, как там тебя… тащи еще вина! — он рванулся к ближайшей стене и, врезавшись в нее на полном ходу, рухнул на пол.

Трижды повторял стихотворец попытки пробиться к храпевшему в коридоре слуге, набил себе на лбу гигантскую фиолетовую гулю — и внезапно замер посреди комнаты, озираясь.

— Ага! — взвизгнул поэт, видимо определив-таки местоположение двери. Кинулся на нее, как хищник на добычу, промахнулся, шлепнулся о стену, отполз и вновь кинулся в атаку. Однако и на этот раз коварная дверь ускользнула от Сверчка. — Да что же это такое?! — плаксиво осведомился Парселис у потолочного светильника. — Я же выпить хочу!

Подковыляв к столу, он поднял один из черепков, в котором плескалась еще жалкая капля вина, но выпить не смог — уронил черепушку.

— Эй, ты! — запищал Парселис. — Как тебя?!.. Принеси мне вина! Эй! Я же слышу, как ты храпишь, гадина ленивая! Или хотя бы дверь принеси, чтобы я выйти смог… и рожу тебе начистить!

Громоподобный храп из коридора красноречиво свидетельствовал о том, что призывы поэта так и останутся без ответа. Тогда, осознав весь ужас происходящего, Сверчок рухнул в кресло и зарыдал.

Старик-жрец, о существовании которого поэт давно и накрепко забыл, пошевелился на полу. Усталое лицо Гарка было бледно и покрыто мелкими каплями пота.

— Значит, они решили уничтожить Крафию, — пробормотал он. — Конечно, руками несчастного княжества… Великие боги, когда я шел сюда, я даже и не думал, что это может случиться. И случиться так скоро… Спасти, спасти… Спасти, что еще можно спасти… — Он стиснул дрожащие руки и добавил уже едва слышно: — А иначе все будет кончено… Навсегда…

Парселис по прозвищу Сверчок затих, услышав странное бормотание старика.

— К-кто здесь? — позвал поэт. — К-кто это сюда… прокрался?

— Скажи мне, капитан… — Голос бродяги-жреца звучал теперь строго и даже повелительно. — Далеко ли отсюда ближайший город?

— Ты кто? — поразился Сверчок.

Жрец поднялся на ноги, шагнул к Парселису и отвесил ему оплеуху.

— Ай! — изумленно сказал Сверчок, вперившись мутными глазами в старика. — Ваша светлость… достославный герцог Циан, это вы?.. Здесь?..

— Отвечай!

— Да… как… куда… — закудахтал Парселис, но, получив еще одну оплеуху, вдруг заговорил четко и быстро: — До Сириса день езды, если кони хорошие.

— Долго… — прошептал жрец. И снова возвысил голос: — Есть ли в этом городе ученые мужи или великие маги?

— Маги есть, но великие… В Талане прорва сильных магов, ваша светлость, неужто вы не знаете? А в Сирисе… А в Сирисе живет Варкус, один из самых известных историков Крафии. Но зачем вашей светлости…

Старик не дал Сверчку договорить. Он сунул ему в руки свою кружку с вином, которую едва пригубил.

— Пей одним махом! — велел жрец.

— Ваша светлость!.. — умильно искривился Парселис. — Да за такое… Да вы ж… солнце вы мое лучезарное…

— Пей!

В один прием поэт выхлебал содержимое кружки и обмяк в кресле.

Странствующий жрец прошел в угол комнаты, к сваленной там куче тряпья. Откопал пару сандалий, надел их на свои стертые в кровь ноги, затянул ремешки. После этого он выглянул в коридор, разбудил слугу и сообщил ему, что господин капитан требует еще вина. Дождавшись возвращения слуги, старик поставил кувшин на стол — прямо перед Парселисом, а сам, хромая и сутулясь, вышел во двор. Сел под стеной и закутался в свою хламиду. Смена караула, проходя мимо него, слышала, как жрец невнятно бормотал себе под нос:

— А может быть, это все и на самом деле слухи? Может быть, я напрасно беспокоюсь?.. Но даже если то, чего я боюсь, правда… Что тогда делать? Что я могу сделать — один в чужой стране?..

Но ратники на бормотание полоумного старика внимания не обратили.

На рассвете стража открыла ворота крепости — крестьяне из близлежащей деревушки ввозили телегу гнилого прошлогоднего картофеля. Старик попытался было покинуть крепость, но один из стражников придержал его за плечо.

— Куда собрался? — осклабился он в лицо жрецу. — Господин капитан велел тебя пустить, так господин капитан теперь пущай приказ дает обратно выпускать. Здесь тебе не постоялый двор, а пограничная застава.

— Долго придется ждать, пока господин капитан очухается… — пробурчал старик.

— Чего-о? — разинул рот стражник, угрожающе надвигаясь на жреца.

Но тут со сторожевой башни донесся тревожный свист. Стражники задрали головы.

— Двое всадников, — проорал ратник на башне, — знамена… Не разобрать пока… Но уж шибко скачут — как бы не случилось чего… Слухи-то вон эва какие ходят…

Никто из воинов крепости не заметил, как при этих словах побледнело лицо старика.

— Разобрал знамена! — крикнули с башни. — С южной заставы парни скачут. Что ж такое стряслось-то?

К тому времени, когда всадники осадили коней у стен крепости, в воротах сгрудилась добрая половина гарнизона.

— Люди князя Рагатристеля… — первое, что сказал один из прибывших — воин в испачканном копотью кожаном панцире. Кисть правой руки его, подвешенной на грязном лоскуте к шее, была черна и скрючена, — этой ночью… — голос его оказался тускл и ровен, — в полночь… — И он замолчал, точно в горло ему вбили кляп.

Второй воин не спешивался. Он тяжело дышал, будто добирался до крепости не верхом, а пешком. Глаза его блуждали по сторонам, но словно не видели ничего вокруг.

Ратник с изувеченной рукой прокашлялся и продолжил:

— Только знамена и спасли, — сказал он. — Шестеро нас… осталось.

Кто-то из крепости капитана Парселиса охнул:

— Да у вас же гарнизон в две сотни мечей был! Сколько же воинов привел Рагатристель к заставе?

Ратник, оставшийся в седле, встретившись глазами с Гарком, вдруг расплылся в бессмысленной, полубезумной улыбке.

— Три десятка, — бесцветно продолжал воин погибшей заставы. — Потому мы их так близко и подпустили к стенам… Надо подмоги просить, парни. Завтра-послезавтра горцы здесь будут…

— Три десятка… — прошептал стражник, задержавший старика-жреца. — Это?.. Как это?..

— Трубки, мечущие огонь, — сказал ратник, шевельнув покалеченной рукой, — слыхали о них? О том, что этот огонь заставляет гореть даже камень? О том, что только магией можно его потушить?

Никто ему ничего не сказал. Тогда ратник ответил на свой вопрос сам.

— Слухи врут, — проговорил он. — Магией этот огонь тоже потушить нельзя. Он горит, пока есть, чему гореть.