* * *
Show must go on!
Queen
— Скорее смешно, чем страшно. Вот как это выглядит, — ответил хмурый Авдей и принялся протирать кафель.
Татьяна Алексеевна только вздохнула. И это называется семья?..
С тех пор, как Авдей в сопровождении тестя, прекрасной японки и дракона-бизнесмена впервые навестил свою супругу, обзаведшуюся чешуей и парой внушительных крыльев, прошел целый месяц. Трижды в неделю, по понедельникам, средам и пятницам Авдей с достойным для любящего мужа постоянством отправлялся на далекий полигон, где среди сугробов в вечерней полумгле постепенно обретали материальность стены офиса Московской Управы драконов. Авдей (и Инари-сан с ним) спускались в Обиталище Наследницы, и писатель-фантаст получал уникальную возможность созерцать, как его жена-дракон поглощает бананы, рычит, изрыгает раскаленный пар (пламя у Вики почему-то не получалось) или спит, тревожно подрагивая кончиком зазубренного, как пила, хвоста.
В состоянии бодрствования Вика очень часто видела перед собой человеческую фигуру, подпрыгивающую и кричащую: «Это же я! Прекрати шипеть! Возвращайся домой!» Однако вид этой фигуры не вызывал в драконихе ничего, кроме кошмарной головной боли. Поэтому едва фигура появлялась у прозрачной магической стены Обиталища, Вика с ревом и разверстой пастью, в которой свободно поместился бы приличный копировальный аппарат формата A3 или компьютер со всей периферией, кидалась на стену, стремясь произвести своим видом самое отталкивающее впечатление. После каждого такого посещения Вике было тоскливо и тревожно. Она чувствовала себя неуютно, отказывалась есть бананы и теряла в весе.
Авдей же все-таки не терял надежды на возвращение жене человеческого облика. Тем более что эти его чаяния горячо поддерживала Инари. Она утешала Авдея, уговаривала его быть стойким в несчастье, цитировала Сайге и Конфуция. Кроме того, благодаря Инари Авдей перезнакомился со многими важными драконами и стал запросто вхож в круги правления МУДРАКа. Как оказалось, большинство драконов были весьма состоятельными людьми (как ни парадоксально это звучит): бизнесменами, владельцами акционерных обществ и даже правительственными чиновниками. Правда, положением своим и богатством они вовсе не кичились, в разговоре были просты и демократичны, сочувствовали Авдею, а некоторые из укрывающихся от налоговой полиции олигархов даже купили в магазинах его книги и смущенно попросили автограф… Словом, со всеми людьми-драконами Авдей нашел общий язык. Со всеми, кроме своей жены. Которую, кстати сказать, остальные драконы уважали как чистопородную и побаивались как ведьму. Одним словом, ситуация с Викой выглядела скорее смешно, чем страшно, как указывалось ранее. Но от этого писателю Белинскому легче не было. А самое досадное — Баронет вдруг подхватился и умчался куда-то в неизвестном направлении, кратко бросив родственникам: «Проблемы. Срочно вызывают», оставив зятя и Татьяну Алексеевну в полном неведении — строить версии и заниматься воспитанием Марьи и Дарьи.
Девочки изводили папу и бабушку ежедневными вопросами о том, куда пропала мама. Сказкам о том, что мама гостит у больной подруги, они справедливо не верили. При этом прагматичная Марья сказала так:
— За это время можно уже целую больницу подруг вылечить или даже похоронить. Где мама?
Дарья же вдруг потрясла отца тем, что втихомолку принялась набивать свой маленький пестрый рюкзачок трусиками, таблетками аспирина и пачками крекеров. Рюкзачок был при уборке обнаружен под кроватью, там же Авдей нашел свой старый карманный фонарик и завернутый в банное полотенце меч, врученный писателю в качестве литературной премии одним из престижнейших издательств. На вопрос: «Зачем тебе все это, Дарья?!» — дочь сначала по-партизански отказывалась отвечать, а потом, разревевшись, заявила, что она хочет идти искать маму, а меч ей нужен, чтобы защищаться от врагов, как бесстрашный горец Макдауэлл…
«Дети! Чего же ты хотел — чтобы они о матери родной забыли?!» — справедливо заметила тогда теща. Авдей, конечно, ни в коем случае не желал, чтобы дочки забыли Вику, но их постоянно похоронный вид и чересчур бесшумное хождение по квартире наводили писателя на грустные мысли. Хуже того. Собственные дети стали казаться ему какими-то ирреальными, как в фильмах про привидения и вампиров. В полнолуние он ненароком заглянул в детскую — проверить, спокойно ли девчонки спят. И остановился на пороге, похолодев от вцепившегося в ребра ужаса. Марья и Дарья, облитые серебристым молоком лунного света, проникавшего сквозь незашторенные окна, с закрытыми глазами кружились посреди комнаты в сомнамбулическом трансе. Авдей попытался переступить порог детской — и не смог, как в страшном сне наблюдая за этим действом и не в силах остановить его. Девочки потанцевали и все так же, не открывая глаз, держась за руки, прошли сквозь стоявшего в дверях папу. И благополучно рассыпались серебристой пылью, едва Авдей с придушенным воплем глянул им вслед… На грохот упавшего мужского тела прибежала полусонная Татьяна Алексеевна. Она включила свет, привела зятя в чувство и с пониманием выслушала его спутанный рассказ о том, что он видел. После чего они вместе подошли к девчоночьим кроваткам. Машка и Дашка безмятежно спали, прижимая к себе любовно замусоленных плюшевых медведей…
— Не понимаю… — прошептал Авдей.
— Водки выпей — все пройдет, — в ответ прошептала теща и заботливо отвела зятя на кухню. — Чего тут непонятного? Это наверняка мороки были. Полнолуние, вот они и бродят…
— А вы откуда знаете?
— Ну… Знаю, и все, — уклонилась от ответа полковничиха в отставке и тоже хлопнула рюмашку «Лужковской-люкс».
Наутро Авдей вместо того, чтобы вести девочек в сад, а самому ехать на киностудию (по одному из его романов собрались снимать эротический боевик «Девять с половиной мечей»), остался дома и принялся бесстрашно штудировать принадлежащую Вике книгу с заманчивым названием «Как отличить морока». Первые пять прочитанных страниц повергли его в уныние — судя по перечисленным признакам, мороком был не только он сам, но и теща, и Баронет, и даже пара знакомых писателей-фантастов…
Словом, жизнь превратилась в тихий повседневный кошмар. Если бы не Инари.
Однажды, после того, как они в очередной раз вместе навещали Вику, Инари вдруг сказала Авдею, что хотела бы увидеть его дочерей и тещу. И едва прекрасная японка переступила порог жилища Белинских, она словно зачаровала всех! Девчонки прилипли к ней, как мухи к меду, упрашивали, чтобы тетя Инари поиграла с ними и сделала из их косичек такие же, как у нее, прически. Татьяна Алексеевна же была в восторге от того, что Инари тоже любит есть тофу (соевый творог) и прекрасно готовит сасамакидзуси, хотя Авдей не понимал, что такого вкусного в колобках из вареного риса с уксусом и кусочками сырой рыбы. Впрочем, то, что приготовила госпожа Такобо, он готов был есть без возражений, будь то хоть копченая саранча…
Вместе с Инари в дом проникла атмосфера легкой влюбленности, от которой хотелось совершать приятные глупости вроде дарения подарков, выращивания орхидей и грибов-вешенок, сочинения лирических стихов и собственноручной починки протекающего на кухне крана… Марья и Дарья проявляли свою любовь в том, что воодушевленно изрисовывали для тети Инари целые альбомы, хотя раньше ни Авдей, ни Вика не видели у них интереса к художеству. Татьяна Алексеевна заказала по каталогу и, гордясь собой, вручила японке полный набор модной кислородной косметики «Фаберлик», что, по мысли Авдея, являлось несомненным признаком истинно женской солидарности.
Инари тоже не оставалась в долгу. Недаром японцы слывут самым деликатным, вежливым и любезным народом. Инари каким-то образом узнала, что Татьяна Алексеевна мечтает приобрести собрание сочинений Ясусари Кавабата, раздобыла-таки его и, смущенно улыбаясь, преподнесла теще книги, завернутые в фуросики с тысячекрылым журавлем. Девочкам она подарила по кимоно с поясами, тканными вручную, и сама же их в эти кимоно нарядила, объясняя, что именно так одеваются японские девочки во время традиционного весеннего праздника кукол…
Авдей втихомолку любовался Инари, восхищаясь и страдая одновременно. Он самому себе боялся признаться в том, что его отношение к прекрасной японке давно вышло за приемлемые границы целомудренной дружбы. Безупречная и в то же время удивительно трогательная красота Инари довела писателя до бессонницы и трех скоропалительно испорченных венков сонетов. Эта женщина словно была всюду. Падающий снег напоминал о совершенной белизне ее кожи, стелющиеся над землей ветви плакучих ив — о ее хрупкости и грации, а ослепительные в морозном ночном небе звезды были столь же недоступны. И если раньше Авдею, как честному супругу, снились сны исключительно с участием Вики, то теперь в его воспаленных сновидениях царила Инари. Да еще как царила! Она приходила к нему в алом, с золотым широким поясом, кимоно; с грацией, достойной стихов Сайге, распускала пояс, и складки ее одежд струились на пол, подобно алому водопаду. Инари поднимала тонкие невесомые руки, вынимала нефритовые заколки из строгой прически, и блестящие черные волосы окутывали всю ее фарфоровую фигурку. Дивное созданье, сияя очами, приникало к истомленным желанием губам писателя Белинского, но вместо того, чтобы одарить эти губы бесконечным сладостным поцелуем, Инари шептала:
— Пожалуйста, не забудьте купить Вике еще бананов.
Тут сон окончательно портился. Потому что в него (то есть в сон) врывался сиренево-серебристый дракон и, полыхая как взорванная бензозаправка, принимался вопить:
— Изменник коварный! Я отдала тебе лучшие свои бананы, тьфу, то есть годы! Да я тебя знаешь во что превращу?! В унитаз общественного туалета на Курском вокзале! И быть тебе унитазом до конца дней своих! И пусть твой сливной бачок постоянно ломается!
Понятно, что после подобных сновидений человек просыпается в холодном поту и судорожно пересчитывает свои конечности. И романтические мысли не посещают его голову примерно несколько часов.
Но когда приходила Инари, все страхи и сомнения казались Авдею смешными. Главным становилось то, что он мог коснуться узкой нежной ладони, слушать голос, любоваться посадкой головы и плавной линией бедра… Благо еще то, что Татьяна Алексеевна тоже как бы ослепла в своей очарованности прекрасной японкой и не замечала явных симптомов влюбленности своего непутевого зятя. А то Авдею кошмарные сны точно показались бы явью.
Более того, Татьяна Алексеевна отнюдь не препятствовала весьма частым совместным прогулкам Инари и Авдея то в Третьяковку, то на Воробьевы горы, безропотно оставаясь дежурить с Машкой и Дашкой. А влюбленный и оттого полный вдохновения писатель отправлялся со своей пассией на дачу в Переделкино — любоваться снегом.
Снега для начала зимы действительно выпало много. Авдей и Инари бродили по узким тропинкам сонного парка, любовались деревьями, похожими на девочек-католичек, одетых к конфирмации…
— В Японии, — говорила Инари, — есть праздник снега. Мы очень любим это время. Тоже уезжаем в парки или в дальние горные монастыри, где снег лежит, как нетронутое полотно… Там прекрасно!
— Я не позволю вам уйти в монастырь, Инари, — улыбался Авдей. — На кого вы меня оставляете?
Инари смотрела на него с непониманием. А потом — с пониманием и испугом в темных глазах.
— Не следует этого говорить, Аудэу-сан…
— Почему? — дыхание Авдея смешивалось с дыханием Инари.
— Вы женатый человек. У вас есть дети.
— Да. И что из этого, если я люблю вас?
— Аудэу-сан…
Хлопья снега падают на целующихся мужчину и женщину. Тишина стыдливо обходит их стороной.
— О Аматэрасу! Я чувствую себя преступницей…
— Скорее, это я преступник. Инари, сокровище мое, ну перестань плакать.
— Ах, Аудэу! Ведь я стала сестрой Вики! Мы принесли друг другу обещания вечной дружбы. А я предала ее, посягнув на того, чье сердце должно принадлежать только ей одной! Будь на моем месте даже дешевая гейша из веселого квартала, и то не сотворила бы того, что сотворила я!
— У нашего преступления есть смягчающие обстоятельства. Мы полюбили друг друга.
Авдей вновь целует мокрое от слез и снега лицо Инари, но та вырывается из его объятий и отходит, отрицательно качая головой.
— Нет. Прошу вас, Аудэу-сан, выслушайте меня! Вы полюбили меня не по своей воле!
— Что за чепуха, Инари…
— Это правда. Неужели вы забыли, что я — тоже дракон, как и ваша супруга?
— А это что-то означает?
— Да. Дело в том, что природные драконы имеют свойство возбуждать любовь к себе, очаровывать людей. И я очаровала вас, потому что…
— Что?
— Полюбила. Я увидела вас давно, случайно… Вы выступали по телевидению в каком-то шоу, и я… Ваш образ будто нарисовали тушью в глубине моего сердца. Потом я встретилась с русскими драконами, а потом познакомилась с Викой. Но поверьте, сначала я не знала, что Вика — ваша жена! Лишь когда мы обменялись душами…
— Что?!
— Это сложный обряд у природных драконов, при котором решившие породниться узнают все о жизни и мыслях друг друга. Так я узнала, что мой возлюбленный уже несвободен и принадлежит моей подруге.
— А что о тебе узнала Вика?
— Что я страдаю от неразделенной любви, — слабо улыбнулась Инари. — К некоему неизвестному.
— Инари, милая… Моя любовь к тебе…
— Молчите, умоляю вас! Это были только чары. И еще, — Инари решительно пошла по тропинке прочь из леса; лицо ее светилось неестественной бледностью. — Это моя вина в том, что вас не узнаёт Вика. Помните тот раз, когда вы пришли с господином магом и господин маг превратился в змея? Я солгала Вике, что господин маг — ее супруг, поэтому она так и обрадовалась ему…
— Боже мой… Но почему она потеряла сознание, когда увидела меня?
— Простите, Аудэу…
— Говорите же!
— Я сказала ей, что вы зубной врач, пришедший ее осмотреть. Я же знаю, что Вика смертельно боится стоматологов,
Авдей чуть в сугроб не сел.
— Теперь понятно, — после тяжелого молчания сказал он, — почему Вика всегда встречает меня таким ревом…
Инари опустила глаза.
— Простите меня, — прошептала она. — Это все из-за любви к вам. Мне хотелось, чтобы вы подольше побыли со мной. Я преступница. Вы вправе меня презирать.
Авдей неловко обнял Инари:
— Успокойся. Пожалуйста. Что ж теперь делать…
Инари только вздохнула.
Они встречались почти каждый день. Авдей говорил теще, что едет снова навестить Вику, а сам, чувствуя себя полным негодяем, покупал букет белых камелий и шел на свидание с Инари. Японка встречала его в своей маленькой квартирке, снятой для нее корпорацией «Новый путь». Инари улыбалась, устраивала чайную церемонию, но за ее грациозностью, улыбкой и нежной речью угадывалась печаль.
— Нет, нет, Аудэу, — качала она головой, когда Авдей, изнемогая от страсти, принимался развязывать пояс ее кимоно. — Я не позволю вам этого.
— Но почему?!
— Как я посмотрю в глаза вашей жене? Нет. Все что угодно, но только не это…
Авдей отступал перед такой твердостью. Иногда японка представлялась ему изысканно-недоступной и холодной, как вода из горного родника. О Вике он никогда не думал подобным образом. Вика была огненной женщиной. Во всех смыслах.
Раздираемый между страстью и долгом, Авдей и не заметил, как читающая общественность принялась вовсю трубить о десятилетии его литературной деятельности. Он вспомнил о том, что является не просто писателем, но еще и почетным членом элитарных ПЕН-клубов, председателем жюри ежегодной литературной премии «Сателлит», присуждаемой молодым авторам. Вспомнил потому, что ему принялись звонить из всех этих организаций и учреждений, выясняя, каким образом писатель Белинский, краса и гордость российской фэнтези, собирается отметить столь значимую дату. Авдей растерялся: ему сейчас только помпезных торжеств и не хватало, особенно если учесть, что дома дети смотрят на папу как на врага всех покемонов, а теща недвусмысленно намекает на то, что она в гувернантки не нанималась…
Так что все вопросы, связанные с юбилеем, Авдей сбросил на своего промоутера, поставив только два условия: чтобы все было скромно и тихо. И не более ста приглашенных.
За день до торжества Авдей позвонил Инари.
— Удобно ли будет, если я приду, — засомневалась японка.
— Если ты не придешь, я оставлю всю эту братву пьянствовать и есть икру, а сам приеду к тебе, — грозно пообещал Авдей, и Инари согласилась присутствовать на вечере.
(Если быть предельно откровенными, то детям и теще Авдей о вечере в свою честь даже не заикнулся).
Мероприятие прошло благопристойно и чинно. Было много речей (официально-хвалебных и хвалебных с юморком), актеры любительского театра-студии при Союзе писателей России, неловко махая мечами, изобразили батальную сцену из авдеевского романа, потом Белинскому вручили очередную премию, причем очень оригинальную: яшмовую фигурку крысы, сидящей на друзе горного хрусталя. Лицо женщины, вручавшей статуэтку, было полускрыто вуалью.
— Какую организацию вы представляете? — негромко спросил Авдей, принимая премию.
— Те, кто придет, — загадочно ответила женщина, и непонятно было: то ли это название организации, то ли еще какая чертовщина.
После всех поздравлений Авдей, чувствуя себя немыслимо усталым, выдавил из себя благодарственную речь. И начался банкет. Авдей усадил Инари рядом с собой, избегая отвечать на вопросы типа: «Авдей Игоревич, а где ваша супруга?»
— Инари, нам надо бежать отсюда, — прошептал Авдей японке.
— Почему? Ведь эти люди собрались здесь ради вас.
— Я думаю, моего отсутствия уже не заметят…. И действительно, банкет находился уже в том градусе, при котором отсутствие виновника торжества воспринималось как нечто само собой разумеющееся.
— Инари, пожалуйста, поедем к тебе, — принялся упрашивать Авдей, едва они сели в такси. — Уверяю, я сейчас абсолютно безопасен и годен лишь на то, чтобы пить анальгин с нарзаном. Я у тебя просто посижу в тишине, остыну от всей этой болтовни…
— Хорошо.
Машина тронулась, Инари внимательно поглядела на Авдея.
— У вас болит голова? — внезапно спросила она.
— Что голова, она кость! Такое впечатление, что у меня болит все до последней нитки в носках.
— Это странно, — в глазах японки появилась какая-то нечеловеческая глубина. — Такое бывает, если навести на человека порчу или дать ему заклятый предмет.
— Чепуха, — поморщился Авдей. — Да и не давали мне ничего… Стоп! Яшмовая крыса!
Он раскрыл свой дипломат, где лежала статуэтка, и скорчился от новой волны боли.
— Перепил мужик… — сочувственно покачал головой водитель.
Инари во все глаза глядела на крысу.
— О милостивый Амиду, — прошептала она помертвелыми губами. — Неужели они теперь и здесь?!
Не обращая внимания на вопросы Авдея, она положила дипломат к себе на колени и уставилась на статуэтку долгим немигающим взглядом. Глаза ее при этом стали переливчато-золотыми, как бумага для упаковки подарков. Под взглядом Инари фигурка претерпела разительные перемены: вместо яшмы и хрусталя в дипломате Авдея теперь лежала полуразложившаяся, кишащая червями вонючая крыса, зажавшая в лапках остатки тряпки, в которой Авдей опознал свой давно выброшенный на помойку галстук.
— Аудэу, вам дорог этот чемодан?
— Нет.
— В таком случае откройте окно.
Инари захлопнула дипломат и, едва они въехали на мост, швырнула его в Яузу.
— Боже, Инари, да ведь теперь вода будет отравлена…
— Нет. Неужели вы не поняли — это было заклятье на вашу, исключительно вашу гибель. Какой ужас! Давно не было ничего подобного…
— Объясните же мне…
— Вас хотели уничтожить при помощи черного колдовства. У нас в Японии этим занимаются тэнгу — злые духи, оборотни, полулюди-полудемоны. Они подчиняют себе лисиц, барсуков и крыс и с их помощью творят злодеяния. Не думала, что встречу такое в России…
В квартире Инари Авдею стало легче.
— Я приготовлю для вас целебный чай, а покуда греется вода, сделаю вам шиацу.
— Это не больно? — пошутил Авдей. Инари мягко улыбнулась:
— Это традиционный массаж. Он помогает снять усталость и боль.
Чуткие пальцы Инари творили просто чудеса. Авдей ожил настолько, что принялся целовать ладони прекрасной японки.
— Перестаньте, Аудэу, вы же обещали…
— Перестать — это выше моих сил.
— У меня выкипит вода для чая. Не троньте платья. Мне надобно на кухню.
— Так что ж ты не идешь?
Инари вздохнула:
— Ах, Аудэу… В моей душе совесть сражается с желанием, и я не знаю, кого мне хочется назвать победителем…
Авдей привлек к себе женщину, чье лицо отправило бы в путь тысячи искусственных спутников Земли, и прошептал:
— Пусть все сражения подождут до завтра…
Пьяный от счастья, окрыленный любовью и полный восторга от недавнего обладания дивной женщиной, Авдей вернулся к суровой реальности, то есть вернулся домой где-то около полуночи. Для любопытствующей тещи (если та еще не спит) у него была заготовлена правдоподобная ложь о том, как долго длился банкет, а потом одному упившемуся драматургу пришлось вызывать бригаду «скорой помощи»… Но едва Авдей открыл дверь, как почувствовал, что в квартире что-то неладно.
Воздух был словно стеклянный, неподвижный и почему-то намекающий на близкое присутствие гипотетического склепа. Ни в одной комнате, кроме гостиной с кораблями, не горел свет. Да и за дверями гостиной свет был какой-то странный: дрожащий, неверный, словно горели свечи, которых Вика в доме старалась принципиально не держать.
Из гостиной доносился негромкий говор. Маша и Даша что-то увлеченно рассказывали, но голоса их звучали, словно во сне — стеклянно и неестественно. А потом зазвучал другой голос, и от этого счастливую беспечность Авдея мгновенно смыло холодной волной ужаса, как прорвавшаяся сквозь плотину река сносит детский бумажный кораблик.
Авдей, стараясь не дышать и уж тем более не топать ногами, скользнул по стене и замер у полуоткрытой двери гостиной так, чтобы оставаться незамеченным для тех, кто там сидит, и при этом услышать, о чем идет разговор.
— Вы правду говорите, что наша мама ведьма? А откуда вы это знаете?
— Дяденька, если бы наша мама была ведьмой, она бы делала пальцами вот так — щелк — и у нас была бы куча игрушек и живая лошадка, и Ромка Федин не насовал бы мне песку за шиворот…
— Дяденька, а ведьмы — злые?! Но ведь наша мама не злая…
— Милые дети, — заговорил полночный гость, и Авдей опять похолодел. — То, что я вам сказал, — истинная правда. Ваша мама — ведьма, но вы не должны ее бояться или стыдиться ее призвания. Ведь ваша мама умеет такое, что не способны сделать лучшие маги мира.
— Почему же она от нас это скрывала?! — Марья, как всегда, сурова и прагматична.
— Потому, что среди ведьм принято сообщать такие сведения своим деткам лишь тогда, когда те достигнут совершеннолетия. Но в случае с вашей мамой обстоятельства изменились. Видите ли… Ваша мама сейчас…
— Пожалуйста, не говорите нам, что она гостит у подруги. В это мы уже не верим.
— Ваша мама допустила одну малюсенькую ошибку в заклинаниях и превратилась…
— В лягушку? — испуганный голос Дарьи.
— В «Мисс Вселенная»? — это Марья.
— Нет. В дракона.
— Ой!
— Класс!
Авдей стиснул зубы. Вся система секретности, возведенная вокруг Викиной профессии ради блага и психического спокойствия подрастающих дочерей, рушилась в одночасье усилиями некоего незнакомца, от одного звука голоса которого почему-то хотелось немедленно натереться чесноком и увешаться серебряными цепями.
«Где же теща? — отчаянно принялся размышлять Авдей. — Мертва? Без сознания? Кто он такой, как проник в дом? Почему здесь все так странно? Уж не тот ли это, кто охотится в ночи…»
— Авдей Игоревич, — донесся из гостиной исполненный холодной вежливости голос, — полноте стоять в коридоре и терзаться догадками. Что ж вы не заходите? Мне, как гостю, право, неловко.
Авдей шагнул в гостиную, словно под гипнозом. В голове его вдруг зазвучал тонкий неживой голос, напевающий что-то вроде: «О вампирах много песен сложено. Я спою тебе, спою еще одну». Он огляделся.
В гостиной действительно горело множество свечей, но воздух был холодным и безжизненным. А на диване, элегантно положив ногу на ногу, в окружении Машки и Дашки сидел самый настоящий вампир. Завидев Авдея, он встал и неуловимо переместился, оказавшись прямо рядом с писателем.
— Успокою вас сразу относительно почтеннейшей Татьяны Алексеевны, — сказал он, чуть обнажая матово блеснувшие клыки. — С нею все в порядке. Просто она на кухне, готовит овсянку для девочек. По моему совету.
— Как вы смогли пройти в дом? — мрачно спросил Авдей.
— Вы имеете в виду ту легенду, согласно которой вампир не смеет переступить порог человеческого жилища, пока не получит приглашения? К счастью, у меня несколько иная ситуация. Я имею персональный допуск в ваш дом, данный ведьмой Виккой, поскольку являюсь генеральным директором радиоканала, на котором работает ваша прелестная супруга. — С этими словами вампир протянул Авдею визитку.
— Пальцев Петр Николаевич? — прочел Авдей готическую надпись. — Что ж вы сразу не объяснили, что вы с Викиной работы. Я такое подумал…
— Понимаю вас, — худой, изможденного вида вампир мягко улыбнулся, хотя лицо его при этом оставалось подобным мраморной надгробной маске. — Вряд ли в повседневной жизни вы часто встречаетесь с детьми Тьмы.
— Папа, — подала голос Марья, — почему ты нам никогда не рассказывал про то, что мама — ведьма и дракон?
Авдей окончательно пришел в себя и сурово глянул на вампира:
— Зачем вы выдали нашу семейную тайну девочкам? Вика была противницей подобных разговоров!
Глаза вампира замерцали, как льдинки под лунным светом.
— Вы не правы, — ответил он. — От детей все равно ничего не скроешь, поверьте моему опыту. Вы думаете, мне легко было сознаться собственной жене в том, что в одну прекрасную ночь образ моей, гм-м, жизни претерпел радикальные изменения?! Благодарение Тьме, Марго оказалась понимающей женщиной, и после того, как я инициировал ее, сама сотворилаиз наших детей вампиров. А что делать? Такова жизнь. Кто художник, кто писатель, а кто вампир — и всем нужно место под этим негостеприимным небом…
— Бытовая философия… — сквозь зубы процедил писатель Белинский.
— Возможно, — мягко согласился вампир. — Однако я появился в вашем доме не для того, чтобы философствовать. Думаю, это вы поняли. Позволите мне снова присесть?
— Да. — Авдей и сам устроился в кресле, избегая вглядываться в ртутный блеск глаз ночного гостя. — Кстати, мне было бы спокойнее, если б девочки отправились спать и не присутствовали при нашем разговоре.
— Ну, пап, — тут же заныли дети. — Дяденька вампир еще не рассказал нам, как это — спать в гробу и не кушать баранину с чесноком!
— Девочки, вам еще рано это знать, — посуровел Авдей. — Немедленно в детскую, и чтоб я не слышал ни звука!
— Если угодно, я могу навести на них особый сон, — любезно предложил вампир. — Они проснутся, ничего не будут помнить…
— Нет, благодарю вас. Пусть засыпают естественным образом. Марья и Дарья, я что сказал?
— Пап, ты вредный. У тебя ан-ти-гу-ман-ное поведение, вот. Ну, погоди. Вот мы вырастем, тоже станем сильными-пресильными ведьмами, как мама, и тогда ты нас ФИГ СПАТЬ УЛОЖИШЬ!
С этими словами девочки гордо удалились в детскую, на прощанье улыбнувшись вампиру и скорчив гримаску папе.
— Ох уж эти современные дети, — сочувственно покачал головой вампир Петр Николаевич. — Никакого почтения к старшим. Знаете, Авдей Игоревич, с тех пор, как я инициировал своего младшенького (на момент сотворенияМитя был тринадцатилетним подростком), он вот уже восемьдесят лет попрекает меня тем, что я сделал его бессмертным с бессмертными прыщами и постоянным желанием охотиться за девочками на танцах. А что в этом плохого, я вас спрашиваю?.. Впрочем, мы отвлеклись.
Авдей разглядывал вампира. На первый взгляд они были почти ровесниками, если не учитывать тот незначительный факт, что на визитке вампира стояли даты 1782–1803, 1803… — Авдей быстренько припомнил все, что когда-то читал или сам писал о вампирах. Помимо возраста, злоупотребления человеческой кровью и спанья в гробах, вампиры обладали даром чтения мыслей, мгновенного перемещения в пространстве и были практически неуязвимы, если не считать серебра и солнечного света. И еще. Вампиры всегда были знатоками и ценителями хорошего костюма, недаром многие из них стояли у истоков возникновения различных модельных агентств и элитных ателье. Гость Авдея был одет с безукоризненным вкусом. Темно-серый костюм сидел на нем без единой морщинки, сорочка светилась снеговой белизной, а неброский, но наверняка созданный в единственном экземпляре галстук был заколот булавкой, выточенной из цельного раух-топаза. Авдей ни на минуту не сомневался, что башмаки, а также и носки любителя полночной охоты тоже созданы вручную по индивидуальному проекту.
— Полно вам разглядывать меня, Авдей Игоревич. Я ведь не за этим пришел.
— А за чем? Поправьте меня, если ошибусь: коль вы, Петр Николаевич, являетесь начальником моей жены, которая вот уже больше месяца не появляется на рабочем месте, вы пришли сюда в надежде на то, что застанете Вику и устроите ей крупный выговор с занесением в личное дело.
— Ошибка, — опять улыбнулся вампир. Было заметно, что улыбка дается ему нелегко — клыки мешают. — Хотя, разумеется, то, что Вика в данный момент не может вести новости на «Еж-радио», меня тоже волнует, как-никак это снижает престиж канала. Но важнее всего другое. Авдей Игоревич, вашей жене, а возможно, и всей вашей семье грозит смертельная опасность.
Авдей выслушал эту фразу, удивляясь собственному спокойствию. В конце концов, этого следовало ожидать. Жениться на ведьме — все равно что проживать в трансформаторной будке, под табличкой с черепом и скрещенными костями.
— Доказательства, — сухо сказал Белинский.
— Иметь с вами дело — сплошное удовольствие, — блеснул клыками вампир Пальцев. — Вот что мы, вампиры, ценим в настоящих людях — сосредоточенность и рациональность, безо всяких пошловатых сантиментов. Итак, для начала позвольте вам продемонстрировать вот это.
Вампир извлек откуда-то из-за спины книгу в темном переплете. «Парфюмер», — успел Авдей прочитать название и слегка подивился тому, что вампир читает Зюскинда. Впрочем, читай вампир Августина Аврелия, было бы еще удивительнее.
Петр Николаевич раскрыл «Парфюмера» где-то на середине и достал оттуда несколько желтоватых листков бумаги. Протянул их Авдею. Тот взял, отметив попутно, какая странная эта бумага — тонкая, полупрозрачная и на ощупь как…
— Кожа. Совершенно верно, человеческая кожа, — без тени эмоций подтвердил вампир. — Погодите, не бросайте! Я понимаю вашу естественную человеческую брезгливость, но попробуйте абстрагироваться и взглянуть на эти лоскутки как на анонимные письма, угрожающие расправой вашей жене. Взгляните сквозь листок на пламя свечи.
Авдей поступил, как велено. И увидел, как на желтоватом фоне проступили черные корявые буквы: «АТАЛПСАР ТЕДЖ ЯБЕТ АККИВ».
— Это что, заклинание? — недоуменно посмотрел писатель на вампира.
Тот глянул на бумажку и досадливо поморщился:
— Вы ее держите неправильно. Нужно вот так… «ВИККА ТЕБЯ ЖДЕТ РАСПЛАТА». На остальных лоскутках сообщалось, что Вику ждет смерть, месть, гибель и позор.
— Эти письма стали появляться не так давно, — пояснил вампир, бережно укладывая анонимки в «Парфюмера». — Их находили на пульте, за которым работала Вика, те, кто приходил вести передачи после полуночи. До полуночи в помещение компании невозможно проникнуть — наложено сильное охранное заклятье.
— И все-таки кто-то проник.
— Да. И это меня больше всего настораживает.
— А может быть, среди ваших сотрудников…
— Исключено, — отрезал вампир. — Я в этом уверен. Тем более что не далее как вчера ночью на одну из ведущих новостного канала было совершено покушение.
— Она погибла?
— Привидение в силу своей морфической структуры не может погибнуть. Но потрясение ее было велико. Дело в том, что эта сотрудница по нашей просьбе приняла облик Вики, имитировала ее голос, чтобы слушатели не задавали вопросов, куда подевалась Белинская. И что же вы думаете? Едва наше привидение село за пульт, как раздался взрыв. Студию разнесло в клочья, дем-джей и привидение отделались ментальным шоком… Но согласитесь, это уже говорит о серьезности намерений Викиного врага.
— Да уж… Но кому это нужно? У Вики давно не было не то что врагов, а даже завистниц. Мы жили тихо, она не летала на шабаши, может, только если порчу на кого навела, и то вряд ли… Правда, то, что она оказалась потомственным драконом, явилось для меня полной неожиданностью… О боже!
— Что?!
— До меня только сейчас дошло! Если на Вику покушались в студии, не исключено, что ее убийцы разнюхают о том, где она сейчас находится! И прикончат ее в таком беззащитном состоянии…
— Не думаю, что дракон так уж беззащитен…
— Вы не знаете Вику! Она может часами жевать бананы и не чувствовать, что со спины к ней крадется враг! Ох, надо предупредить Инари, чтоб с Вики не спускали глаз и удвоили защитный барьер!
— Кстати, — шевельнул носком лакированного ботинка господин Пальцев. — А в каком месте сейчас находится Викка?
Авдей открыл было рот, но передумал и подозрительно воззрился на вампира.
— Браво, Авдей Игоревич! — изящно хлопнул в ладоши тот. — Вы становитесь осторожным. И правильно делаете. Хотя для меня не составит труда войти в ваш разум и выяснить все, что мне нужнр, делать я этого не буду. Мы с вами представители одного лагеря, и, поверьте, у нас с вами общий враг. Поэтому будьте предельно внимательны и старайтесь не открывать душу первому встречному. Даже мне.
Вампир встал, давая понять, что его визит закончен.
— Я предупредил вас об опасности, грозящей Вике и вашей семье. Пожалуй, больше я в данный момент ничем не смогу вам помочь… — Он переместился было к двери, но тут в гостиную вошла, сомнамбулически посверкивая глазами, Татьяна Алексеевна.
— Авдюша, — сказала она неестественно высоким голосом, — а что же ты не предложишь гостю покушать?
Авдей поперхнулся от неожиданности.
— Наш гость уже уходит, Татьяна Алексеевна, — выдавил он.
— О да, — еще одно сверканье клыков и ледяных глаз. — Я действительно ухожу. И к тому же, любезнейшая Татьяна Алексеевна, я поужинал буквально перед визитом к вам. Так что благодарю за заботу…
Легкий порыв ледяного ветра в коридоре — и о посещении полночного гостя напоминал лишь плотный квадрат визитной карточки, лежащей возле заплывающего воском старинного подсвечника.
«Пожалуй, на сегодня приключений хватит», — решил Авдей, проследил за тем, спокойно ли спят дочери и ушла ли в гостевую спальню теща, а потом и сам, погасив свечи, улегся в гостиной на маленькой софе. Ему казалось, что он заснет мгновенно, но коварный сон не шел. Вместо сна пришла Вика — такой, какой он впервые увидел ее давным-давно, когда выступал в библиотеке Викиного родного городка. Вика присела на краешек кресла, и вид у нее при этом был как у подбитого из рогатки воробушка: печальный, обреченный и взъерошенный. Авдея затопила волна нежности и жалости к этой тихой беззащитной девушке, совсем не похожей на замужнюю Вику — чересчур энергичную, ироничную, вечно занятую и раздражительную…
— Ты меня разлюбил, Белинский, да? — шмыгнув носом, жалобно спрашивает Вика. Сквозь ее пушистые волосы просвечивают паруса клипера «Катти Сарк».
— Нет, что ты… Дурочка, ерунду всякую выдумываешь: разлюбил…
— Не выдумываю, — голос Вики звучит не громче шелеста страниц. Она поднимает руку, и Авдей видит, как сквозь Викину ладонь просачивается лунный луч. — Я же все чувствую. Инари — она очень красивая…
Авдей понимает, что краснеет.
— Инари — это Инари, а ты — это ты, — как-то не очень убедительно говорит он. — И вообще… Ну кто тебя просил превращаться в этого дракона, а?! Когда ты вернешься?
Вика опускает голову:
— А стоит ли мне возвращаться?
— Как это? Глупости говоришь… У тебя же дети! Они знаешь как по тебе скучают!
— А ты?..
— Что?
— Ты как по мне скучаешь? Лю-би-мый. Единственный…
Бесплотная Вика соскальзывает со стула и приникает губами к уху Авдея:
— Скучаешь ли ты по мне, сокол мой ясный?
Авдей хочет сказать, что он, безусловно, скучает, но язык его не слушается. Так и не дождавшись ответа, грустная, тоненькая, как лунный луч, Вика идет к окну, становясь с каждым шагом все туманней и бесплотней.
— Вика, постой! — хочет крикнуть Авдей. — Тебе грозит опасность!
Но Вика уже не слышит его, растворившись в заоконном снегопаде.
А Авдей понимает, что все-таки он заснул, ибо к реальности его возвращает настойчивый телефонный звонок.
— Да! — он берет трубку и мельком смотрит на часы: половина десятого утра. Ничего себе, вздремнул.
— Авдей, это я, — окончательно пробуждает писателя голос Татьяны Алексеевны. — Детей отвела в сад, сама пошла по магазинам, потому что в доме до неприличия нечего есть. Вернусь не раньше трех. А ты не забудь, что у тебя сегодня в полдень встреча в клубе любителей фантастики «Лоцман». Кстати, с твоей стороны невежливо было не пригласить меня и девочек на твой юбилейный вечер.
— Извините, — давит из себя раба Авдей. От тещиного голоса у него принимается болеть голова и ныть зубы.
— Ладно, ладно. Завтрак в холодильнике. Прежде чем его (я имею в виду завтрак) разогревать, вынь из микроволновки хомяка. Я его туда спрятала, потому что девчонки бедную зверушку окончательно замучили и затискали.
— Все понял. Иду спасать хомяка. — Авдей положил трубку.
Фуфуня мирно дремала под спиралью гриля. Авдей извлек зверушку на свет божий и отправил ее, сонно помаргивающую, в вольерчик со свежими яблоками и пшеном.
— Счастливый ты человек, Фуфуня, — сказал Авдей, глядя на то, как хомячиха сосредоточенно набивает зерном защечные мешки. — Не надо тебе ходить на встречи с поклонниками фантастики, и вообще…
Что «вообще», Авдей додумать не успел, потому что в пустой квартире раздался еще один телефонный звонок.
— Если это из клуба «Лоцман», я их убью, — пообещал хомячихе Авдей. — Я хоть позавтракать имею право?!
— Да! — рявкнул в трубку Авдей и тут же пожалел о своей несдержанности. Потому что голос, ради которого хотелось писать поэмы пятистопным ямбом, робко и нежно произнес:
— Доброе утро, Аудэу-сан. Я не помешала?
— Инари, сокровище мое… Какое счастье тебя слышать! У тебя все в порядке?
— Да… Аудэу, послушайте, у меня всего три минуты, пока господин Синдзен проводит селекторное совещание с руководителями корпорации. Поэтому я буду говорить только о деле. Вы знаете, что в Москву приехал на гастроли театр Но?
— Нет. А это так важно?
— Конечно! Это один из древнейших национальных японских театров. Они играют всего один день и одну пьесу. Уверяю вас, это незабываемое зрелище!
— Что ж, тогда я иду покупать билеты.
Инари рассмеялась. В телефонной трубке ее смех звенел как хрустальный колокольчик.
— Какие билеты, Аудэу! Они были распроданы еще за три месяца до гастролей.
— Ну тогда…
— Слушайте меня, — в голосе японки звучало счастливое торжество. — Господин Синдзен обязательно будет присутствовать на спектакле и берет с собой меня как своего референта. А я попрошу его выписать личные приглашения для вас, ваших детей и вашей уважаемой тещи.
— Инари, мне, право, неудобно затруднять тебя…
— Прошу вас, ни слова! Это лишь ничтожная часть того, что я могла бы сделать для вас, Аудэу…
— Инари, милая, до спектакля ли мне… Я хочу тебя видеть!
— Вот и увидимся. Я еще позвоню вам! — и Инари положила трубку.
Скучаешь ли ты по мне, сокол мой ясный?
Авдей тряхнул головой, отгоняя наваждение, и пошел на кухню разогревать завтрак, готовый ко встрече с фанатами фэнтези, японскими актерами и даже таинственным господином Синдзеном. Так что извини, Вика. Некогда скучать. Просто некогда.
И разумеется, совершенно некогда вспомнить о том, что говорил ночью вежливый вампир Пальцев. Об опасности, грозящей Вике. О том, что кто-то весьма жаждет свести счеты с первоклассной и в данный момент очень уязвимой ведьмой.
… Инари сдержала слово относительно билетов. Когда Авдей вернулся из клуба «Лоцман», Татьяна Алексеевна продемонстрировала зятю четыре плотных позолоченных картонки с замысловатыми черными иероглифами.
— Приезжала госпожа Такобо, привезла нам эти приглашения. Они подписаны самим господином Синдзеном!
— Татьяна Алексеевна, вы так торжественно говорите, словно господин Синдзен ни больше ни меньше, как микадо Японии.
— Микадо не снилась такая власть, какая сосредоточена в руках этого господина, — Татьяна Алексеевна бережно спрятала приглашения в секретер. — Мы с мужем ведь не один год прожили в Японии и потому знаем, кто там правит бал. Корпорация «Новый путь», возглавляемая Синдзеном, оказывает решающее влияние на всю мировую политику и экономику…
— О, я прошу, можно без этих лекций… Поесть в доме ничего нет? А то за девчонками бежать скоро, заодно заскочу в издательство «Ad astra», подпишу договор на собрание сочинений…
— Все-то ты бегаешь, — критически поджала губы теща. — Смотри, добегаешься. Обещал меня к Вике свозить, и вот уж какую неделю везешь…
— Как только, так сразу! — заверил Авдей. — И потом, это все-таки тяжелое зрелище: дочь в облике дракона.
— Ничего, я выдержу, — заверила зятя полковничиха, предпочитавшая выполнять супружеский долг тогда, когда ее супруг превращался в змея, и накрыла на стол. — Борщ будешь? А на второе — зразы.
— Все, что угодно, лишь бы не эти ваши японские… сакаки.
Татьяна Алексеевна расхохоталась:
— Сакаки — это не еда, а священное дерево синтоистов! Беда с тобой, а еще писатель. Ешь уж лучше зразы…
Авдей принялся за обед. Настроение у него было такое лучезарное, какого давно не наблюдалось. Однако если бы на него в этот момент посмотрела гадалка-хиромантка Зося Хрустальная, она бы ужаснулась тому, что ожидает Авдея и дорогих ему людей в самое ближайшее время…
Да ведь поначалу все так прекрасно шло…
Театр Но давал свой единственный в Москве, нашумевший на весь мир музыкальный спектакль «Тринадцатый проспект к храму Аматэрасу». Поэтому зрительный зал был переполнен, публика в нем блистала бриллиантами и общественным положением, так что Авдей поначалу даже почувствовал себя неуютно, особенно когда разглядел в правительственной ложе некоего олигарха, благополучно укрывающегося от ФСБ вот уже несколько лет… Однако олигарх был не важен. Важна была Инари, эскортирующая господина Синдзена. Авдей увидел ее в переливчатом праздничном кимоно, прекрасную, ослепительную, желанную, и весьма рассеянно поклонился, когда его представили главе корпорации «Новый путь». Господин Синдзен выглядел как скромный пожилой клерк фирмы «Сони», хотя его безукоризненный европейский костюм наверняка стоил целое состояние. Обмахиваясь веером, господин Синдзен завел любезную беседу с Татьяной Алексеевной, улыбнулся Марье-тян и Дарье-тян, которые восторженно глазели вокруг и даже забыли выпросить мороженое. Авдей меж тем подсел к Инари. Та посмотрела на него с обычной приветливой улыбкой, но в ее глазах Авдей заметил тревогу и какую-то напряженность.
— Чем ты обеспокоена?
Инари слегка щелкнула пальцами.
— Ах, Аудэу-сан, вам, верно, не понять… Есть в воздухе что-то, что заставляет меня тревожиться. Какая-то опасность, но не пойму — откуда она исходит… Однако знаю, кому грозит.
— И кому же?
— Господину Синдзену. — Инари наклонилась и прошептала в ухо Авдею: — Не далее как вчера к моему боссу явились представители некой фирмы и потребовали от него подписать некий документ. Им в этом было отказано. Я слышала только одно: они пообещали, что господин Синдзен скоро встретится с Кагуя-химэ…
— А что это означает?
— Смерть, — тихо сказала Инари. — Мне надо быть начеку.
— Но разве у вашего босса нет охраны?
— Есть, — просто сказала Инари. — Я — его охрана.
— …?
— Впрочем, мои опасения могут быть пустыми, — Инари раскрыла веер, разрисованный цветами сливы. — Давайте лучше любоваться пьесой. Посмотрите, с каким восторгом ваши дети смотрят на сцену. Вышел кокэн. Он объявляет о начале спектакля…
— Картина первая! — громко объявил кокэн-прислужник на сцене.
На задней части сцены была изображена раскидистая сосна с пышными иглами цвета темного изумруда, символизирующая долголетие Императорского Дома. На переднем плане перед зрителями предстал небольшой скромный садик из персиковых деревьев. Рядом стояло несколько раздвинутых ширм, символически изображавших небогатое жилище. На створках ширм были начертаны иероглифы, просящие Небо о милости к падшим. Из-за ширм появился первый актер.
Первый актер. О, какая холодная весна в этом году! Боюсь, для того, чтобы участвовать в процессии по случаю дня Белого Зайца, мне потребуются новые теплые хакама. Эй, младший брат!
На сцене появился еще актер, всем своим видом показывавший смирение и послушание.
Второй актер. Да, господин старший брат?
Первый актер(изображает хохот). Ты правильно назвал меня! Мне уже надоело, что все соседи в округе Киёмори называют меня просто Брат!
Второй актер(робко). Как же они называют меня, недостойного?
Первый актер. Конечно, Двойной Удар! Потому что я всегда бью тебя дважды: до и после завтрака! (Недовольно.)Какой ты глупый!
Второй актер. Да, господин старший брат.
Первый актер. Я тебя звал за тем, чтоб узнать, не износил ли ты еще свои новые теплые хакама, которые подарила тебе приемная родительница на день Праздника мальвы.
Второй актер. О нет. Я не смел их надевать. Да и куда они мне…
Первый актер. Ты верно поступил. Все равно ты целыми днями копаешься в золе и саже — одно слово: Сажа-сан! (Хохочет.)Отдай-ка мне свои хакама. Я буду участвовать в процессии ко дню Белого Зайца и не желаю замерзать.
Второй актер. О, господин, конечно отдам, я почту это за честь!
Первый актер(самодовольно). Еще бы.
Второй актер. Скажите, господин, а в процессии будет участвовать принцесса Огути-химэ из Главных северных покоев?
Первый актер. Разумеется! И я ее увижу, и, главное, она увидит меня! В новом кимоно и новых хакама! (Раскрывает веер и, обмахиваясь им, ходит по сцене)Она обратит на меня внимание и, может быть, даже напишет мне хайку. Или любовное послание. Ступай, принеси хакама да прочисть очаг!
Второй актер. Конечно, господин старший брат. (Робко.)А нельзя ли мне издали, хоть одним глазком увидеть, как будет проезжать в серебряном паланкине принцесса Огути-химэ?
Первый актер. Да ты с ума сошел! Тебе ли, измазанному в саже, смотреть на торжественные церемонии! Ты бы еще на бал к самому дайнагону попросился! Видно, нет у тебя никаких дел по дому, раз в голову твою приходят такие бредни!
Дальнейшее развитие сюжета было обычным для старинных легенд и преданий. Старший брат отобрал у младшего всю его приличную одежду, вырядился как дайнагон из округа Суми-Харуко и отправился на торжество полюбоваться прекрасной принцессой. Младший же брат, изливая в горестных стихах свои страдания, принялся выгребать золу из каменного очага. При этом он стенал:
Целый день тружусь, тружусь!
Постылая сажа очернила руки.
Одежда износилась, протерлись гэта.
Но знают боги и не знают люди,
Как светел восход и чиста душа.
Поэтические излияния приняты были восторженными восклицаниями зрителей, и тут на сцене появился актер, изображавший доброго духа-ками. Он покровительствовал бедняге Саже еще с его рождения и теперь решил помочь ему. После полутора часов заклинаний и танцев с шелковыми веерами младший брат получил от волшебника полное облачение самурая Восточных покоев и, ликуя, вдел в богатую перевязь прекраснейший меч, а в руки взял драгоценную флейту из сикоморы. Тэта же новоявленного самурая были сделаны из чистейшего золота и украшены искусной филигранью. Разряженный таким образом, бывший бедняк еще получил в придачу роскошный паланкин, сотворенный из тыквы, и дюжину прислужников, в коих превратились обычные жабы. Теперь ему не совестно было отправляться посмотреть на принцессу Огути-химэ, которая направлялась во главе праздничного шествия для поклонения в храм Аматэрасу по Тринадцатому проспекту.
Следующая картина представляла общенародное празднество в честь Белого Зайца. Зрители смеялись, видя, как старший брат Сажа, нелепый в своих нарядах, пытается обратить на себя внимание принцессы, но не умеет ни проделать замысловатые танцевальные па, ни запеть вместе со всеми благодарственные гимны. Красавица Огути-химэ с презрением закрывалась от него веером, а ее многочисленные служанки осмеивали напыщенного глупца. И тут появился принц Сажа. Он вышел из паланкина, приблизился к Огути-химэ и учтиво произнес:
Цвет бирюзы у моря,
Закат алого цвета.
Вижу я в цвете чая эти глаза напротив.
Разумеется, принцесса, сраженная красотой и учтивостью незнакомца, не осталась в долгу и тотчас написала на рукаве своего кимоно ответ:
Помню все трещинки на чаше,
Из которой выпил любимый…
Уходит мой корабль из гавани.
После этого принцесса призвала своего советника и просила узнать, знатный ли род у юноши, дабы могли они сочетаться браком. И тут, разумеется, вмешался старший брат. Он объявил, что этот красавец не стоит внимания принцессы и к тому же является вором, ибо украл одежду у него, старшего брата. Бедный Сажа бежал, в спешке оставив золотые тэта. Но здесь явился ками, покровительствующий ему, и в изящных стихах повествовал, какая прекрасная душа у юноши и как недостойно обходился с ним его родственник. Рассказ о самурае Сажа запал в душу не только благородной принцессе, но и еще двум женщинам: монахине-горбунье, прислуживающей при храме Аматэрасу, и красавице-гейше, обучающей всем прелестям чайной церемонии. И следующая картина представляла собой цветущий вишневый сад, где эти три женщины в молитвах изливали душу богине Аматэрасу, не в силах побороть чувство внезапной страсти…
Монахиня-горбунья (тихо напевает, перебирая четки):
Свет осиял святые своды храма.
Нет, ты прекрасен, словно Фудзияма.
Лет пройдет немало, чтоб сумела я забыть
того, кого греховно смела полюбить!
Горбунья бедная я сызмальства была.
В монастыре среди молений я росла.
Мгла безумной страсти мое сердце увлекла!
Я день свидания с тобою прокляла!
Из кельи скромной в небеса смотрю с тоской…
Я Сутры Лотоса отдам за ночь с тобой…
Гейша (поет, размешивая чай в чашке):
Чай с малых лет искусно я варила.
Май будет в сердце, если полюбила.
Дай мне хоть надежду, о бесстрашный самурай,
что в чайный домик ты придешь ко мне на чай!
Да, гейша я, и в этом нет моей вины.
В меня богач и бедный равно влюблены…
Сны мне снятся только о твоем большом мече,
хотела б я забыться на твоем плече…
Мне горек чай, коль в скорби сердца я такой.
И сад камней я отдала б за ночь с тобой!
Принцесса (поет, подписывая приказ о четвертовании брата Сажа):
Стон исторгает сердце, страстью тая.
Он не святой, и я ведь — не святая.
Тон приличий светских мне так трудно соблюсти.
О, кто б сумел меня от той любви спасти!
Высокородности крепчайшая печать
меня заставила о страсти не мечтать.
Часть своих сокровищ и дворцов могла б отдать за то,
чтоб став женой, саке ему подать!
И кимоно я орошаю вновь слезой…
Я целый Токио отдам за ночь с тобой…
Вместе:
Все помышления и грезы лишь о нем!
Горит душа любви сияющим огнем!
Днем мы притворяемся, что в строгости живем,
но лишь настанет ночь, любимого зовем!
Его объятий нам оковы так легки…
Ох, что же с нами вытворяют… самураи.
Этой песней закончилось первое действие. Народ повалил в фойе. Татьяна Алексеевна тоже поднялась, взявши внучек за руки, и двинулась с ними к выходу из зала.
— Пойду куплю девочкам фисташкового мороженого, — нарочито громко объявила она непутевому зятю, но тот даже не услышал этого, всецело поглощенный созерцанием Инари.
— Понятненько… — процедила сквозь зубы теща, и тут неожиданно подал реплику господин Синдзен:
— Позвольте мне сопровождать вас и этих милых детей, сударыня!
К несчастью, Инари Такобо все-таки в первую очередь была влюбленной женщиной, а уж потом — референтом и охранником руководителя корпорации «Новый путь». Поэтому она, глядя только в благородно-нефритовые глаза своего возлюбленного, сразу и не заметила, как ее босс покинул зал вместе с Татьяной Алексеевной и девочками.
— Инари, — шептал Авдей, осыпая поцелуями ее руку, прикрытую веером, — когда я снова смогу быть у тебя? Тот вечер был таким прекрасным…
— Это только чары. Только чары! Не нужно нам было этого делать, Аудэу-сан… О Амиду! Как я могла так забыться, что не увидела… Господин Синдзен вышел! Аудэу, пустите меня, я должна быть рядом со своим господином!
Авдея кольнула ревность.
— Инари, ты ведешь себя прямо как самурай. Успокойся. Никуда твой босс не денется. Мороженое ест в буфете.
— Вы не понимаете! — Инари уже встала с кресла и решительно направилась к выходу. — По сути, я и есть самурай. Моя первая обязанность — быть рядом с сюзереном! А я постыдно пренебрегла ею!
Инари, а следом за ней и Авдей вышли в фойе, пройдя мимо одиноко стоявшей пожилой зеленоглазой женщины, одетой в строгое черное платье. На платье блестела изумрудная брошь в форме скарабея. Проследив взглядом за Авдеем и Инари, женщина негромко сказала в брошь:
— Внимание. Появились помехи.
Глаза ее жутковато блеснули в полутьме опустевшего зрительного зала.
По фойе бродила блистательная публика, сновали официанты с серебряными подносами, слышались смех и болтовня, напоминавшая гомон грачей, слетевшихся по весне на свежеоттаявшую помойку. Инари беспомощно оглядывалась, ища в толпе своего босса. Ее лицо было так тревожно и бледно, что Авдей, боясь, как бы она не упала в обморок, взял японку за руку.
— Идем в буфет. Наверняка они там, девчонки просили мороженого.
Буфет располагался за строем пушистых блестящих елок, уже украшенных к грядущим новогодним праздникам. Инари, облегченно вздохнув, бросилась было к столику, за которым чинно угощались мороженым господин Синдзен, Марья, Дарья и Татьяна Алексеевна, но тут совершенно как из-под земли на пути Инари возникла изящная официантка с подносом, на котором угрожающе звенели бокалы с красным вином.
— Извиняюсь, — сказала басом официантка и опрокинула поднос прямо на кимоно Инари.
И исчезла.
Инари страдальчески поглядела на безнадежно испорченное кимоно, потом глянула на растерянного Авдея.
— Инари, не волнуйся, — пролепетал тот, — здесь есть дамская комната, ты приведешь в порядок свое кимоно…
— Да-да… Но господин Синдзен…
— Да все с ним будет в порядке! — заверил японку Авдей.
И ошибся.
Сначала они с Инари услышали чересчур громкий и пьяный мужской голос, выяснявший: «Ты какого… на меня вылупился, япошка узкоглазый?!», — а затем, обернувшись, увидели сцену, которая сделала бы честь любому из гонконгских боевиков.
Мужчина в черном костюме и с лицом, напоминавшим трансформаторную будку, тихо-мирно поглощавший джин у стойки бара, ни с того ни с сего проорал вышеозначенную фразу и, раскрутив над головой тяжелый металлический стул, запустил им в господина Синдзена. Тот ловко уклонился, и стул влетел в аквариум с мирно плавающими экзотическими рыбками. Стекло лопнуло с пистолетным треском, вода вперемешку с рыбками хлынула на ковровый пол буфетной, заставив дам (в числе коих были мадам Бальзамова и внучки) истошно и вдохновенно завизжать. Мужчина-трансформатор же, отхлебнув джина, взревел дурным голосом:
— Порешу тебя, желтомордый! — и кинулся на хлипкого интеллигентного Синдзена.
Тот, однако, не растерялся и, неуловимо взмахнув руками, заставил нападавшего пошатнуться и впечататься лицом в вазочку с мороженым. Впрочем, мороженое противника не остановило. Он мгновенно поднялся, издал звериный рык (все пребывающие на данный момент в буфетной бросились оттуда врассыпную) и принялся демонстрировать великолепную технику рукопашного смертоубийства. Господин Синдзен тоже не остался в долгу, но чувствовалось, что долго он не продержится, поскольку в руках воняющего джином бандюги неожиданно оказался чугунно поблескивающий лом. А против лома, как известно, нет приема…
Авдей, в общей суматохе бросившийся на выручку своим дочерям и теще, не заметил, в какой момент Инари исчезла из его поля зрения. А когда он, препоручив скулящих от страха девочек заботам Татьяны Алексеевны и набежавших секьюрити, кинулся в буфет, то увидел незабываемое зрелище.
Господин Синдзен с набухающей на лбу шишкой рухнул на пол от мощного удара. Мужик-трансформатор занес было над ним лом, но тут…
Инари с пронзительным гортанным криком подпрыгнула в воздухе и блестяще исполнила знаменитый прием «пяткой в нос». От этого удара бандит пошатнулся, но устоял. Посмотрел на Инари налитыми ненавистью глазами и выдавил:
— Прочь… Я все равно его убью. Должен убить. — И махнул на японку ломом.
Но Инари и не думала уклоняться. Ее руки сплелись каким-то хитрым кольцом и выдернули лом из мощных пальцев мужлана. Кимоно на Инари уже не было. Облегающий гибкое тело женщины костюм блестел ало-золотой чешуей, а лицо изменялось, плавясь, словно пластилин на солнце, становясь мордой дракона.
Однако это не испугало ее противника. Он продолжал сражаться с нею, пробивая себе дорогу к бесчувственному телу Синдзена и упорством своим напоминая локомотив.
— Я должен, — невнятно бормотал он губами, на которых выступила кровавая пена. — Я призван…
Авдей не выдержал этого душераздирающего зрелища и бросился на подмогу любимой женщине. Инари вместо благодарности глянула на него нечеловеческим взглядом и прошипела:
— Убирайтесь! Уводите людей! Это не ваш бой! — и чтобы Авдей не вздумал спорить, влепила ему пощечину, от которой писателя лихо вынесло из буфета в соответствии с законами инерции.
Авдей проехался по паркету, вскочил, помотал головой и огляделся. Перепуганная публика жалась к стенам. Люди из администрации театра метались среди зрителей, умоляя сохранять спокойствие и крича, что наряд милиции для усмирения пьяного хулигана уже вызван…
И тут из буфетной раздались два леденящих душу вопля: сначала женский, а потом мужской. Мужской вопль перешел в стон, затихший на какой-то жалостливой щенячьей ноте… После этого воцарилась тишина.
В этой напряженной тишине из буфета, ступая по лужам и осколкам, вышла японка в рваном и перепачканном кимоно. Она вела под руку пожилого японца, смущенно прикрывавшего веером шишку на лбу. Когда к ним подбежали охранники, японка вежливо сказала:
— Пожалуйста, не беспокойтесь о нас. Мы в порядке. Выясните, что можно сделать… для того человека.
Охранники (а затем и милиция) послушно ринулись в буфетную, где на полу лежал безо всяких признаков жизни мужчина, в котором некоторые признали бы полковника Кирпичного.
Его выволокли на носилках, закрыв простыней, уборщицы моментально ликвидировали разгром, а директор театра, поминутно извиняясь, спросила у господина Синдзена, желает ли он смотреть пьесу дальше.
— Да, да, конечно, — заявил господин Синдзен. — Пожалуйста, пусть никто не обращает внимания на этот маленький инцидент. Все прошло. Пусть дают звонок к началу представления.
Нервно разговаривая, публика вернулась в зал. Посреди опустевшего фойе стояли Синдзен, Инари, Татьяна Алексеевна, крепко прижимавшая к себе притихших Машку с Дашкой, и удрученный Авдей.
— Нам нужно уйти отсюда! — сказала Инари. — Я чувствую, что опасность еще не миновала…
— Глупости, девочка, — мягко прервал ее Синдзен. — Да и постыдно показывать врагу спину.
— Я отвечаю за вашу жизнь, господин! И за жизнь этих людей тоже!
— Поверь старику, дитя, все будет в порядке, — заверил Инари босс. — Там теперь полно охраны. Так что идемте смотреть спектакль. Ведь представление должно продолжаться, не так ли?
Они вернулись в зал на свои места. Только в полутьме они эти места немножко перепутали. И в кресло, которое ранее занимал господин Синдзен, уселась Марья Белинская. Мало того. Она ухитрилась выпросить веер у старичка-японца и теперь без конца им обмахивалась, вызывая приступ дикой зависти у сестры.
Меж тем на сцене разворачивалось удивительное по красоте зрелище. Три влюбленные в самурая Сажа женщины отправились искать его по всей Японии, каждая — своим путем. Монахиня возглавляла красочное религиозное шествие с веерами и резными изображениями будд. Гейша танцевала и музицировала, в каждом селении спрашивая, не появлялся ли ее возлюбленный. А принцесса, сопровождаемая эскортом придворных, везла в черепаховой шкатулке золотые тэта, потерянные Сажа. По ее приказу эти тэта примерялись каждому встреченному по дороге мужчине…
И вот наступила кульминационная сцена. Все три женщины одновременно нашли самурая Сажа, скрывавшегося на вершине горы духов — Ютому. И все три потребовали от него ответа, с какой из них он желает переплести ноги.
— Пап, а что это значит «переплести ноги»? — шепотом спросила у Авдея Дашка.
Инари впервые со времени драки усмехнулась.
— Это значит «танцевать», — краснея, соврал Авдей.
Всезнайка Машка тихо хихикнула, прикрывая лицо веером господина Синдзена…
И тут Авдей услышал выстрел, а вслед за ним визг Маши:
— Папочка, веер!!!
В веере господина Синдзена, которым Марья прикрыла лицо, зияло аккуратное пулевое отверстие. А по волосам Машки текла кровь…
— Маша!!! — бросился Авдей к визжащей дочери, и тут прозвучал еще один выстрел. И еще.
И еще…
А потом на сцену, сгоняя актеров в пестрое перепуганное стадо, вышли люди в черном и с раскрашенными черной краской лицами. В руках у них было отнюдь не бутафорское оружие.
— Всем оставаться на своих местах! — приказали люди в черном и автоматной очередью в потолок заставили включиться аварийное освещение. — Нам нужен только один человек. Его имя Хидэо Синдзен. Если он выйдет к нам, мы никого не тронем. Если он откажется, мы расстреляем всех.
На сцену медленно поднялась пожилая женщина в черном платье. Ее изумрудная брошь в свете рампы блеснула маленькой зеленой молнией. Женщина встала напротив суфлерской будки, оглядела скованный ужасом зал и заговорила:
— Ведите себя смирно и не предпринимайте никаких попыток к сопротивлению. Зал окружен моими людьми, в ложах сидят снайперы, которые пресекут любое ваше движение… Господин Синдзен! Надеюсь, вы не хотите, чтобы из-за вас погибло такое количество людей, и выйдете— к нам добровольно.
— Маша, деточка моя, успокойся, — Авдей сполз с кресла, обнял дочку и, леденея душой, осторожно коснулся ее залитой кровью головы.
— Боже, она ранена! — у Татьяны Алексеевны тряслись руки.
Авдей внимательно осмотрел рану и перевел дух. Пуля пробила плотную бумагу веера и прошла по касательной, содрав с Машиной головы кусочек кожи и волос. Господин Синдзен достал большой батистовый платок и, подобравшись к девочке, ловко перевязал рану. Потом он глянул на своих друзей:
— Я должен идти, раз эти люди требуют моей жизни. Когда они заберут меня, возможно, что все остальные будут целы. А Маше-тян нужен врач.
— Нет, господин! — вцепилась в него Инари. — Неужели вы не узнаете ee!Это же она требовала от вас договора с тэнгу! Она убьет вас!!!
— Она?! — тут Татьяна Алексеевна оторвалась от плачущей внучки и глянула наконец на женщину, стоявшую на сцене как грозный ангел смерти. — Господи! Да ведь это Анастасия!!!
— Что? — тут и Авдей оглянулся. — Та самая ваша ненормальная сестра?! Она же сидеть должна в местах лишения свободы…
— Как видишь, не сидит! Но каким образом она могла выбраться…
Новая автоматная очередь вспорола воздух и заставила наших героев умолкнуть.
— ГОСПОДИН СИНДЗЕН, НЕ ЗАСТАВЛЯЙТЕ МЕНЯ ЖДАТЬ! — голос Анастасии Либенкнехт разнесся над залом подобно штормовому предупреждению.
— Прощайте, — ласково улыбнулся своим друзьям Хидэо Синдзен. — Не следует заставлять ждать даже такую… даму.
— Нет, — Инари привскочила с места, но Синдзен остановил ее мановением руки:
— Приказываю вам оставаться здесь и заботиться вот об этих людях. Я больше не ваш сюзерен, Инари-сан.
… Весь зал, затаив дыхание, смотрел, как по проходу неторопливо идет к сцене невысокий щуплый японец в скромном костюмчике. Люди с автоматами держали его на прицеле до тех пор, пока он не пошел за кулисы. Авдей глянул на Инари. С нею творилось нечто странное: глаза остекленели, голова запрокинулась, а тело напряженно-неестественно вытянулось.
— Инари, что с тобой? — встревожился он. И получил в ответ едва слышное:
— Не мешайте… Я вызываю…
— Кого?
Но Инари мертво молчала и уже не смотрела на сцену, где по приказу бывшей Великой черной ведьмы Анастасии молодчики с оружием скрутили руки бедному японцу и поволокли его за кулисы.
— Что ж, операция прошла успешно, — подойдя к самому краю рампы, насмешливо сказала старуха в черном. — Вы все можете быть свободны. Если, конечно, сумеете спастись от выстрелов моих ребятишек…
Она уже было повернулась, чтобы величаво уйти за кулисы, как вдруг пронзительный детский крик заставил ее вздрогнуть и обернуться:
— Ты злая ведьма! Ты не имеешь права!
… Авдей даже не сразу понял, что это бежит к сцене и грозит кулачком его тихоня Дашенька. Автоматчик взял на прицел бегущего ребенка. Авдей, спотыкаясь о кресла, бросился за Дашей:
— Дочка, вернись!
Зал охнул.
— Расстрелять, — коротко приказала Анастасия.
И, хватая Дашу, падая с ней, прикрывая ее своим телом, Авдей услышал сухой треск очереди, понимая, что автоматчик не промахнется. И тут его ударило, вжало в землю мощной ало-золотой волной…
«Вот и смерть. Лишь бы Дашка выжила… Вику… так и не увидел…»
А потом он почувствовал, как по его шее течет горячая кровь. Не его кровь.
Госпожа Инари Такобо все-таки выполнила свой долг самурая. Она сделала то, что приказал ей сюзерен, — защитила вверенных ее попечению людей. В прыжке, на который не способен обычный человек, она взмыла наперерез автоматной очереди, принимая в собственное тело пулю за пулей. И рухнула, обливаясь кровью, на сжавшихся Авдея и Дашу.
Авдей выбрался из-под ставшего невероятно тяжелым тела Инари. Прекрасная японка хрипела, глядя в налитые ужасом глаза Авдея:
— Не бойтесь. Я все-таки успела ее вызвать. Она прилетит.
— Кто?
— Тетя Инари… — это Дашка. — Вы живы?
Японка устало закрыла глаза.
— Эй, вы! — подала голос со сцены Анастасия Либенкнехт. — У вас ко мне еще какие-нибудь претензии?
У меня к тебе претензии, старая ведьма!
… Громадное окно зрительного зала, занавешенное длинной шелковой портьерой, вдруг взорвалось осколками и щепками рамы. И, зацепив одним крылом портьеру, полыхая пламенем и пуская раскаленные струи пара, в зал влетел разъяренный серебристо-сиреневый дракон. Взгляд его ртутных глаз сфокусировался на Анастасии и ее автоматчиках. Издав громоподобный рык, дракон прицельно выпустил струю белого пламени, заставив террористов врассыпную кинуться со сцены. Анастасия же стояла, словно и пламя не причиняло ей вреда.
— Это ты, — только и прошептала она.
Следующая струя пламени все-таки заставила ее бежать.
В зале поднялась страшная суматоха. Люди бросились к аварийным выходам, вызванная охрана и спецназ метались, отлавливая ошалевших от вида дракона террористов-захватчиков, кто-то тащил огнетушители, заливал пеной вспыхнувшую сцену, а посреди всего этого кошмара над телом Инари стояли Авдей, Марья, Дарья и Татьяна Алексеевна. Стояли и смотрели на беснующегося дракона.
— Это и есть ваша мама, девочки, — слегка торжественно сказал Авдей.
Вот не вовремя он это сказал! Потому что к дракону, выкуривающему из-за кулис Анастасию, вдруг подбежали две перепачканные девочки и запрыгали перед пышущей пламенем мордой:
— Мама, мамочка! Ты вернулась! Это же мы, мамочка!!!
Дракон растерянно хлопнул пастью и присел на хвост, как с разбегу ткнувшийся в стену бульдог. А потом…
Произошло то, чего так долго ждало семейство Белинских.
Дракон словно съежился, его шкура провисла и начала сыпаться, как кукурузные хлопья — в миску с молоком. Жуткая морда с ртутными глазами подернулась дымкой, и через какое-то мгновение Вика, прежняя Вика, взлохмаченная, растерянная, в драном сиреневом халатике стиснула дочерей в объятиях и заревела в голос.
К маминому реву присоединились девочки, потом Татьяна Алексеевна, заливаясь слезами, бросилась обнимать вернувшуюся в человеческий облик дочь. Авдей, стискивая зубы, изо всех сил пытался не пустить скупую мужскую слезу, но в конце концов не выдержал и присоединился к семейству.
— Авдей…
— Вика…
— Мама!
— Мамочка!
— Извините, товарищи, что отвлекаю, — проговорил кто-то, и все семейство, расцепив объятия, взглянуло на перемазанного сажей спецназовца. — Тут, кажись, что-то вроде дракона было…
— Было! — радостно подтвердил Авдей.
— И сплыло! — добавила Маша, гордо придерживая свою повязку.
А Дашенька ничего не сказала, только теснее прижалась к теплой, человеческой маминой руке.
— Ни хрена не понимаю, извините, — развел руками спецназовец. — Да, кстати! А вот эта гражданка мертвая вам не знакома?
… Инари Такобо лежала на носилках. Лицо ее было белым и мраморно-холодным, а тело разворочено пулями. Подошедший врач с сожалением поглядел на японку, для порядка тронул пальцами артерию на шее и прикрыл лицо Инари простыней:
— Мертва. Ничего удивительного — при таких-то ранах… Уносите.
— Инари, — сдавленно прошептал Авдей.
— Погодите! — крикнула Вика и схватилась за бортик носилок. — Это же Инари Такобо, моя названая сестра! Она не должна, не может умереть!
— Медицина здесь бессильна… — выдал заученную фразу врач.
— На фига мне ваша медицина! Куда вы ее везете? В морг?! Не дам! Я отвезу ее к себе домой…
— Вика, — тронул ведьму за плечо Авдей, — я, конечно, все понимаю… Мы перед Инари в неоплатном долгу — она нам жизнь спасла и тебя вызвала, но… Ведь ничего нельзя сделать!
— Можно! — полыхнула глазами Вика. — Это говорю я. А ты знаешь, кто я. Так что мы забираем эту женщину.
— Это невозможно…
— Я прошу прощения… — раздался тихий голосок.
— Господин Синдзен?!
Да, это был злосчастный японец, из-за которого и разгорелся весь сыр-бор.
— А мы думали, вас уже… того, — неловко пробормотал Авдей.
— Я сумел избавиться от своих пленителен, — кратко пояснил Синдзен и наклонился над телом Инари. — Бедная девочка… Умерла как настоящий герой.
— Она не умерла! — опять вклинилась Вика. — Я докажу!
— Так, — посуровел спецназовец. — Давайте уже что-то решать с телом.
— Хорошо, — кивнул головой Хидэо Синдзен. — В таком случае, тело этой женщины забираю я, поскольку являюсь ее соплеменником и сюзереном. Похороны госпожи Такобо должны произвестись в соответствии с традициями моей страны. У кого-нибудь есть мобильный телефон?
Ему протянули трубку.
— Я звоню в посольство Японии, — пояснил Синдзен и, набрав номер, быстро заговорил на японском.
— Сейчас прибудет машина за мной и госпожой Такобо. Я сообщу вам о времени траурной церемонии.
— Да послушайте же! — отчаянно воскликнула Вика. — Я могу ее оживить!
Господин Синдзен посмотрел на Вику долгим внимательным взглядом.
— А вы уверены, что госпожа Такобо желала бы этого?
С этими словами тщедушный старичок легко поднял с носилок тело Инари и в сопровождении охранников, которыми теперь театр был напичкан, как пасхальный кулич — изюмом, пошел к выходу.
К Белинским подбежала суетливая женщина:
— Служба экстренной психологической помощи. Как вы себя чувствуете? Вы можете описать свое состояние как шоковое?
— Можем, — мрачно заверил ее Авдей. — Мы все можем. Но лучше мы домой поедем.
— Но госпитализация…
Тут Вика и Татьяна Алексеевна одновременно глянули на даму таким взглядом, что она не посмела больше слова молвить.
… Их довезли до дома на машине «скорой помощи», хотя необходимости в этом не было, — после того как Вика пошептала что-то над Машиной ранкой, от вспухшей рваной кровавой полосы не осталось и следа.
Они вошли в квартиру с таким чувством, словно не были в ней несколько лет.
— Господи, — всхлипнула Татьяна Алексеевна. — Поверить не могу, что весь этот ужас кончился. У меня просто руки-ноги отнялись, когда я увидела, как тот тип стреляет в вас! А Анастасия-то! Старая мерзавка! Жива же еще, как только земля носит такую пакостницу…
Вика в этот момент как раз вышла из ванной, где после долгого пребывания в драконьем облике приводила себя в порядок.
— Что ты сказала, мам? Анастасия вернулась? Значит, мне это не померещилось…
— Тут у нас такое творится, ты не поверишь, — сказал жене Авдей и пошел умывать дочек.
— Ребята, — жалобно протянула Татьяна Алексеевна, — может, пообедаем наконец по-человечески, всей семьей? Ведь Вика вернулась!
Однако Вика напряженно смотрела в стену. Наконец, она сказала:
— Вы извините. Мне некогда. Я действительно могу оживить Инари. И поэтому я должна спешить. Понимаете?
Домашние ничего не ответили. Вика вздохнула и вышла через стену. Через некоторое время донесся ее глуховатый голос:
— Ничего вы не понимаете…
