Глава 1
— …Не по чину! Не по чину рот раззявили! Сперва старый хрыч все по ветру пустил, и этот бзденыш туда же! — этой более-менее внятной тираде предшествовал долгий и прочувствованный монолог боярина Федора. Мишка впервые наблюдал процесс почти мгновенного протрезвления пьяного в хлам боярина под впечатлением от полученной информации по мере ее осознания. Воистину чудодейственное просветление силой лингвистического воздействия на болевые точки в мозгу пациента. Мелькнула дурная мысль, что так, пожалуй, к его многочисленным странностям и репутации колдуна добавится еще и слава нарколога.
Вначале боярин его не признал, только глянул мельком мутными глазами из-за стола, за которым, судя по всему, почти безвылазно пребывал не первый день. Отхлебнул, выплеснув на уже обильно политую брагой бороду и рубаху немалую часть содержимого из кружки, стукнул ею по столу с живописно разбросанными по нему объедками вперемешку с черепками посуды и прорычал:
— То тов…? Ю… ать… на…хр-р…
— Сотник Младшей стражи Погорынского воеводства! — бодро гаркнул Мишка, интерпретировав вопрос (ибо из всего сказанного более-менее ясно определялось только то, что первая часть фразы именно вопрос), как: «Кто таков?». Вторую часть он предпочел не переводить, так как, судя по всему, информации она не несла, а только выражала состояние души собеседника и добрые пожелания гостю. По всей видимости, с вопросом Мишка угадал, так как последовало разрешение:
— Гри!
Ну, он и не стал себе ни в чем отказывать, отрапортовал, как есть: что ввиду чрезвычайных обстоятельств, прибыл в Слуцк в составе конно-ладейной группы, с купеческой экспедицией Никифора, примкнувшей к ним по пути следования в Туров для передачи плененного Городненского князя Всеволода Давыдовича и его супруги Агафьи Владимировны, освобожденной из рук похитителей, Главнокомандующему объединенными воинскими формированиями Туровского княжества для дальнейшей передачи по команде…
Тут-то и началось чудодейственное протрезвление боярина, ибо в его глазах, наконец, отразилось преддверие мыслительного процесса, в результате которого они заметно округлились и стали вполне явственно вылезать из орбит:
— М-м-мы……иш…ка?! — с трудом прохрипел Федор; попытался подняться из-за стола, но не преуспел, а плюхнулся на него животом. Попробовал вновь встать, но только смел часть неопознанных объедков вместе с кружкой, которая покатилась по полу с глухим стуком, и рухнул на лавку. — В… на… хр… тв…ою… бл…!
Закончилось это звукоизвержение почти осмысленным «Пври чо скзл!» Мишка повторил, постаравшись на этот раз изложить более расширенную версию истории о пленении князя и освобождении княгини с детьми. Боярин снова выдал серию малопонятных, но, несомненно, кучеряво задуманных ругательств, видимо, требовавшихся ему для разгона и тренировки, чтобы сформулировать и изложить очередной вопрос:
— Де князь?
После чего еще раз получил в ответ, что княжеская чета прибыла в Слуцк в обществе Младшей стражи и нагнавшего ее в дороге купца Никифора.
Боярин Федор, только что пьяный до изумления, так, что едва сидел, вдруг вскинулся, резко оперся руками о стол и с хэканьем, как штангист-тяжеловес, идущий на рекорд, наконец-то оторвал свою задницу от лавки. Эта попытка оказалась успешнее двух предыдущих, так что на ногах ему, хоть с трудом, но удержаться удалось.
— Ты шта-а-а?!. — каким-то чудом в этой короткой фразе уместился широчайший акустический диапазон, от низкого утробного до переходящего в ультразвук. Впрочем, дальше дело пошло веселей: нависнув всей тушей над столом, выпучив глаза и хватая ртом воздух, как вытащенная сетями глубоководная рыбина, боярин трезвел на глазах и, по мере обретения связности речи, использовал все более и более цветистые эпитеты и метафоры, чтобы сообщить Мишке все, что он думает о нем, о Корнее, всей их родне и ратнинской сотне в целом. Закончил он на патетической ноте: — Все порушили, сучьи выкидыши, мать вашу! ВСЕ! Приперлись! Да кому вы нужны? Воевода… грамота! Князь… Да какой князь?! Ты хоть понимаешь, паскудыш, куда ты влез?
Куда влез, Мишка уже понимал, а вот при чем тут дед и грамота — еще не очень. Осознание глубины задницы, в которую он угодил, пришло еще во время разговора с бронзовым Лисом, перед отплытием. Тогда его внезапно накрыло отчетливое понимание, что же не давало ему покоя все это время, заставляя беспричинно срываться то в истерику, как после известия о «гибели» Егора, то в сомнения относительно собственной компетентности, то в раздражение на отроков.
И причина-то, как на грех, самая что ни на есть обычная, но для управленца его квалификации непростительная — классическое «головокружение от успехов».
До сих пор у него получалось практически все, что он задумывал. Да, не без усилий, порой значительных; да, времени и нервов тоже уходило немало, но ведь получалось же! В четырнадцать лет — опоясанный воин, сотник Младшей стражи, приравненный к взрослым десятникам! Тут поневоле вспомнишь Аркадия Голикова с его «в шестнадцать лет полком командовал» — возгордиться впору. Вот и возгордился, и в результате влип в ту самую задницу: никакой награды нет и быть не может, и ничего, кроме проблем себе на шею, он не заработал.
Ведь знал прекрасно про опасность экстраполяции успехов, но, как порой бывает даже с самыми умными людьми, к себе, любимому, теорию не приложил; не учел, что успехи ему сопутствовали, пока он крутился в привычной среде — в Ратном и в крепости, среди людей, которые его знали. Но сейчас-то Мишка вышел за знакомые пределы не только в смысле географическом. Человеческое окружение стало другим! С князьями разговаривать — не отроками командовать! Управленец вышел за границы своей компетенции, принялся действовать на том поле, о котором пока ничего не знает и знать не может.
Первый звоночек прозвенел, пожалуй, в разговоре с княгиней: Мишка невольно оценивал ее поведение и реакции, исходя из своего знания мотиваций и реакций женщин у власти ТАМ, ничего, по сути, не зная о женщинах у власти ЗДЕСЬ. Не зная, помимо этого, мотиваций князей и тех условий, в которых они те или иные решения принимают, влез в их игру, попытался решать и оценивать, и удивлялся, что ответ не сходится. Едва не влип; хорошо, вовремя сориентировался.
Правда, после осознания прискорбного факта собственного непростительного косяка Ратникова как будто отпустило. Ничего удивительного: такое облегчение, после безуспешных мытарств по беспомощно разводящим руками врачам, приносит правильно поставленный диагноз. Насколько бы ни оказалась тяжела болезнь, но если она в принципе поддается излечению, и надо только назначить правильный курс лечения, пациенту становится легче. Вот и Мишка сразу почувствовал себя увереннее от одной только мысли, что теперь знает, ЧТО именно не так.
«Не бывает безвыходных ситуаций — бывают недостаточно квалифицированные управленцы. Нельзя, говорите, было князя трогать — надо было тихо обойти его на переправе и следовать дальше по своим делам? Мол, велено вам было лордом Корнеем ляхов преследовать, ну и преследовали бы себе — там и добыча, и слава воинская.
А его светлость… А хрен бы с ним, пусть бы помирал в той избушке, может, и не помер бы, в прежней истории-то он, кажется, вполне себе прожил еще сколько— то там лет. Да и княгиня с детишками, судя по всему, ТАМ не погибла — иначе бы такая трагическая кончина от рук подлых убийц непременно нашла отражение в летописях. Но если ее выкупили благополучно, да ввиду сопутствующих не шибко красивых обстоятельств, хоть и вынужденного, но все-таки предательства шантажируемого супруга, вполне могли вопрос и замять, в конце концов…
Вот-вот, вы еще возьмитесь исследовать теорию искажения причинно-следственных связей в контексте влияния действий неучтенных ранее cубъектов на пространственно-временной континуум. Самое время. В конце концов, какая вам-то половая разница: было оно так ДО вашего появления, или вы себе сами это невольно организовали? В любом случае, раз вы уже вляпались в процесс, так его и используйте. И извольте думать, как его перенаправить, чтобы он не только не смел вас, но и послужил вам на пользу.
Так что хрен вам, а не «мимо пройти»! «Мимо» — это если бы вы тихо сидели на пятой точке и пределом жизненного успеха считали боярский титул, ну, может, присоединение к дедовым владениям (пока, кстати, чисто условным), еще парочки гектаров пашенных земель и сколько-то деревенек на пять-десять домов каждая. Тогда и впрямь, на фига бы вам тот князь сдался? Но, позвольте вам заметить, в таком случае и эти перспективы стали бы для вас весьма отдаленными, ибо свой шанс вы бы прохлопали, а судьба таких ошибок не прощает.
А то, что шанс сей сопряжен с риском потери головы и прочими неприятностями, так на то он и шанс: большой выигрыш вероятен только в результате большой игры и сопутствующего ей большого риска. Так что либо сиди, клопов за печкой дави в тепле и безопасности, либо думай не задницей, а той самой головой, которой рискуешь, пока она еще при тебе. И, между прочим, сэр, теория управления, как и всяческая теория вообще, дает хороший результат только при правильном ее приложении к практике, а на практике вам никто лабораторные условия создавать не обязан, и решать, что именно, когда и куда применять и есть настоящее искусство управления».
А всего-то и надо было — вспомнить про «черный ящик». Когда управленец имеет дело с объектом управления с неизвестными параметрами (вот как Мишка здесь с князьями), единственное, что ему остается — это осторожно воздействовать на объект и внимательно следить за реакцией, ибо только по ней и можно сделать хоть какие-то выводы о том, что происходит в упомянутом «черном ящике», то есть, в данном случае, в голове у князя или княгини. Воздействовал — посмотрел на реакцию — сделал вывод. Вполне может быть, что и неправильный, но это станет ясно только после следующего воздействия, если объект отреагирует не так, как ожидалось. Значит, придется что-то менять в управленческом воздействии, но только один параметр, иначе не отследишь, на какие изменения реагирует объект.
К примеру, уверился князь Городненский, что пленивший его отрок мало того что опасен, так еще и колдун. Менять впечатление сразу по всем направлениям рискованно: или не поверит князь, или отреагирует как-то непредсказуемо, да еще, не дай бог, с запозданием, когда Мишка уже и ждать той реакции перестанет. Так что приходится управленцу менять за раз только один параметр, в данном случае, показать Всеволоду, что не колдун перед ним вовсе, а прекрасно образованный в разных областях молодой человек.
Случай, как водится, благоприятствует подготовленным, а к совместному путешествию с княжеской четой Мишка готовился от всей души, попутно лишний раз удостоверяясь, что грамотное решение проблемы дает выигрыш сразу по нескольким направлениям.
То ли удар Веселухи поспособствовал прояснению в мозгах, то ли еще что-то — не суть, но только и боярич Михаил, и умудренный жизненным опытом управленец куда-то делись, а вместо них появился молодой и азартный яхтсмен, только что выигравший международную гонку на Балтике. Вот этот-то шалопай и сорви-голова и вспомнил рассказы наставников из Ленинградского яхт-клуба, щедро делившихся с салагами опытом, в том числе и военным.
Он упоенно носился по пологому берегу, находясь, казалось, сразу повсюду и везде успевая. За ним, как хвост у кометы, то разрастаясь до пяти-шести человек, то уменьшаясь до одного взмыленного Роськи, носились подручники.
Роська, после того как преодолел оторопь от вновь открывшихся талантов боярича, потребовал у Кузьмы немедленно перековать в походной кузне все трофейное оружие на детали, необходимые для установки на корме нормального румпеля вместо правила, а после стоял у кузнецов над душой, пока ему не дали по шее, чтобы не бубнил под руку.
В результате избу-катальню имени княгини Агафьи разобрали, соорудив вместо нее две нормальные надстройки: кормовую, повыше, для князя, баб и контуженого Егора. Носовая получилась поменьше, почти лежачая, но в пути не до роскоши. Хотя ладью княгине построили знатную — не боевую, конечно, но и не пузатую купеческую. К ней бы хороший двигатель, узлов 11–12 делала бы: длина, как известно, бежит. А обводы у неё, да для гладкой, без волны, воды — классные, как будто дипломированный инженер-кораблестроитель на компьютере считал. Осталось только добавить кое-какие штрихи, чтобы получилось модифицированное плавсредство, пригодное для эвакуации.
Первым делом вдоль плоского днища ладьи набили длинный брус, получив суррогат фальшкиля — чтобы уменьшить боковой дрейф. Паруса, после некоторого размышления, Мишка решил не менять, потому как осенью преобладающие ветра здесь северо-западные, а общее направление движения — на юго-восток, так что значительную часть пути получат ветер от галфвинда до бакштага (то есть, от полветра до попутного).
Мачту перенесли вперёд, для улучшения устойчивости судна на курсе и его управляемости — все равно
с надстройками очертания ладьи и без того получились из ряда вон выходящими; авось примут их издалека за невесть как попавших в верховья Немана совсем уж чужестранцев, а подпускать к себе кого-то близко Мишка не собирался. Ну, и еще пригодилось кое-что полезное из прежнего яхтенного опыта для облегчения пути вверх по течению причудливо петляющей реки, а убеждать и уговаривать никого не пришлось — статус командира за бояричем все признавали безоговорочно и поперек не лезли.
Илья попытался было сунуться с каким-то вопросом, но поймал взгляд Арсения и передумал. Сами же ратники из десятка Егора наблюдали за всеми Мищкиными действиями пристально и к его объяснениям прислушивались внимательно, но только переглядывались между собой; если и обсуждали что-то, то келейно. Роська — второй после Егора в отряде «специалист по судоходству» — самозабвенно и восторженно соглашался с любым предложением крестного, сам Егор пребывал пока не в том состоянии, чтобы вникать в детали, а когда придет в себя, спорить поздно.
Разделиться все-таки пришлось: коней очень хотелось спасти, ну, хоть сколько-то, тем более что совсем безнадежным это предприятие, несмотря на все терзавшие его сомнения, Мишка уже не считал. Насколько он помнил, в Великую Отечественную примерно в этих же местах почти в это же время года совершали рейды по немецким тылам аж целые гвардейские кавалерийские корпуса Доватора и Белова: книгами про войну, в частности про генерал-майора Доватора пацаны его поколения зачитывались так, что никакому Толкину не снилось. Пускай к середине двадцатого века плотность населения стала существенно выше и общее состояние экономики иное, но ведь и не триста коней Младшей стражи — там тысячи кормить приходилось, да и не на прогулку гвардейцы выходили — и то потери составляли всего от одной трети до половины конского поголовья. Жалко лошадей, конечно, но ничего не поделаешь.
Общая картина казалась уже не столь удручающей: основной путь пешей группе предстоял не через дикие леса, но вдоль Немана, а всякая большая и судоходная река, являвшаяся по совместительству зимой санным трактом, традиционно кормила немало народу. Хватало по берегам весей, где можно купить все необходимое и нанять проводников-лоцманов, а в подходящих местах специально обученные меланхоличного вида лошади привычно тянули ладью бечевой — этот заработок кормил их хозяев так же, как волок тех, кто жил вдоль него.
В общем, не так все оказалось страшно, как пророчил Роська, хотя с греблей пришлось помучиться, конечно: то "леща пускали", то в воду зарывались. Ничего удивительного — парни почти все хоть и выросли рядом с реками, но силенок на тяжелые весла, даже и попарно, не хватало, да и не привыкли лесные жители к большим ладьям. Хорошо, под Пинском уже потренировались, когда пришлось удирать от погони.
Когда вышли в сам Неман да повернули против течения, скорость движения сразу упала, зато появился ветер. Бакштаг — почти в корму — и как раз такой, как надо: не слишком слабый, так что не пришлось необученному экипажу ловить каждое его дуновение, и не слишком сильный — даже если и лопухнется кто, то ни паруса не порвет, ни ладью на воду парусами не положит. Веслами приходилось только поправлять ход, а румпелем управлять намного проще, чем правилом. Сразу хорошо пошли, весело, хотя река — не море, с парусами приходилось работать чуть ли не каждые пять минут, но все равно гребцам отдых.
Всеволод Городненский за прошедшие дни заметно окреп: садиться он, правда, пока не решался, но уже и на бок поворачивался сам, и на локте привставал, с любопытством наблюдая за Мишкиной кипучей деятельностью. Разумеется, князь не мог не оценить сноровку молодого боярича при управлении плавсредством, да и непривычные паруса от его внимания не ускользнули.
— Откуда у тебя столь необычные познания, сотник?
«Вот она — возможность скорректировать один из параметров. Ну, теперь только не переборщить!»
— Наставники у меня хорошие, княже, — Мишка отозвался заготовленной впрок фразой. — У нас в Ратном по любому делу мастер найдётся. Вот хотя бы десятника Егора взять: много лет по рекам да морям ходил; и воевал, и торговал успешно. Да и покойный отец Михаил, священник наш, — вслед за Мишкой благочестиво перекрестились и его слушатели, — в море неоднократно бывал и с нами, учениками своими, знаниями сиими щедро делился.
«То, что отец Михаил по тем морям ходил исключительно пассажиром, тебе, княже, знать необязательно, а Егор меня не выдаст — его такая рекомендация князю более чем устраивает. Так что уверится князь Городненский, что видит перед собой редкое по нынешним временам явление — отрока, который охотно учится везде, где только можно: мало ли какие казусы в жизни случаются. Колдовство же князюшке примерещилось ввиду тяжелой болезни и общей нестандартности ситуации».
Ещё в школе Ратников запомнил, что дороги на Руси — это прежде всего реки, но только сейчас он осознал эту расхожую истину в полной мере. Именно реки связывали огромные, по сравнению с землями франков или тевтонцев, пространства в единый организм, не давая ему окончательно развалиться на обособленные осколки еще недавно великого целого. По рекам и зимой и летом шел обмен новостями, людьми, товарами. Весной и осенью дыхание огромной страны ненадолго затихало, чтобы вновь ожить, как только станут пути, что водный, что ледовый.
«Что вы хотите, сэр Майкл? «Из варяг в греки» — натуральный средневековый автобан — и это мы еще не по самому популярному маршруту идем, да не в самое мирное время. А что же тогда творится на основных путях? Озолотится дядюшка на сети пятизвездочных отелей «Никифор и Ко».
Потихоньку обучая свою команду новому делу — работе с парусами, Мишка на протяжении нескольких дней пути прикидывал, как бы ему обернуть экспромт с пленением князя к своей пользе. Соображения, что удача эта весьма сомнительная и больше смахивает на визит северного родича бронзового лиса, он уже давно отмел. Главное — удача! Надо только грамотно ей распорядиться.
То, что никакого выкупа со Всеволода Городненского он получить не сможет в принципе, Ратников понял довольно быстро. И вовсе не потому, что боярич намеревался и дальше изображать благородного рыцаря. Хрен им! Мог бы — ободрал, аки липку. Но невместно сотнику Младшей стражи, входящей в Погорынское войско на службе князя Туровского, запускать руку в карман своего сюзерена, пусть и опосредовано: Городно-то входило в Туровские владения.
Какое наказание для проштрафившегося родича выберет князь в Турове — и тем более в Киеве — неведомо, и высовываться на уровень, где принимаются такие решения, четырнадцатилетнему сотнику никак не стоило. Себе дороже могло выйти. Самым разумным сейчас было бы как можно скорее найти того, кому можно скинуть это счастье вместе со всеми прилагающимися к нему проблемами. Причём выбирать этого «кого-то» следовало правильно, то есть, чтобы он, во-первых, все юридические и морально-этические сложности мог грамотно разрулить в силу своего положения и большего, чем у Мишки, допуска; во-вторых,
чтобы он хотел этим заняться — или захотел после грамотно проведенной разъяснительной работы с указанием вытекающих для него лично выгод; и, наконец, в-третьих, чтобы он воспринял этот подарок судьбы с должной благодарностью к тому, кто его ему подогнал. И не забыл впоследствии отблагодарить.
«Кхе… Осталось найти клиента».
Впрочем, первый «клиент» нашелся сам. И не просто нашелся, а гнался за ними от самого Городно, не покладая весел. Дядюшка Никеша на двух ладьях с дюжими гребцами чуть не взял племянника на абордаж в верховьях Немана. Если бы не Роська, издалека опознавший Никифоровы суда, могло бы и стрельбы дело дойти.
Родственник как раз возвращался из успешного вояжа, связанного с поставками оружия куда-то в низовья Немана, и начавшийся набег ляхов благоразумно решил пересидеть в Городно, где у него хватало и просто знакомцев, и деловых партнеров. Судя по дядюшкиным обмолвкам, Мишка пришел к выводу, что какие-то дела связывали ушлого купца с Веселухой, а через него — и с самим Всеволодом: не могли такие объемы оружия пройти мимо внимания князя, сидевшего в приграничной крепости. Скорее всего, и велась-то эта торговля с его прямого благословения и по его указаниям — кому, что и в каком количестве можно продавать.
Вот от Веселухи Никифор и услышал о сотне, состоящей из странных мальчишек с самострелами под командованием наглого до невозможности боярича Мишки, который увез княжескую чету в неизвестном направлении. Узнав же в описании «нахального щенка» собственного племянника, любящий дядюшка быстро собрался и, невзирая на опасность путешествия в военное время, шустро рванул следом, здраво рассудив, что его ражие гребцы легко догонят непривычных к веслам пацанов.
Бывалый купец никак не мог учесть Мишкин яхтенный опыт и не предполагал, что шустрый племяш экстренно модифицирует доставшуюся ему ладью и парусную оснастку так, что нагнать его удастся почти у самого переволока. К моменту встречи он уже уверился, что либо Мишкина авантюра все-таки закончилась самым плачевным образом, либо он просто обогнал мальцов, выбившихся из сил и затихарившихся в устье одного из многочисленных притоков Немана. Посему Никифор пребывал в крайне раздраженном состоянии, точнее говоря, озверел вконец.
Так что первые слова, которые Мишка услышал от дражайшего родича, оказались вполне предсказуемыми и практически ничем не отличались от того, что через несколько дней высказывал боярин Федор:
— Не на свой каравай рот раззявил! Ты хоть понимаешь, на кого замахнулся, щенок?! — ну и дальше, согласно прейскуранту; разве что, в отличие от боярина, Никифор был трезв, аки стеклышко.
В результате дальнейшей беседы Мишка, правда, не совсем понял, чьи именно неприятности анкл Ник принял так близко к сердцу — будущие племянника или нынешние княжьи: переживал он так, будто князь Всеволодко приходился близким родичем не только Мономашичам, но и ему лично.
Впрочем, внезапному появлению дядюшки, несмотря на то, что тот поначалу не изъявлял сильного желания прижать племянника к груди, Мишка не на шутку обрадовался. Во-первых, стало совершенно понятно, что другой погони можно не опасаться: Веселуха, судя по привезенным сведениям, в ближайшее время будет крайне занят подготовкой обороны Городно. Конечно, рано или поздно полусотник выяснит, что его, мягко говоря, дезинформировали, но для этого ему придется, как минимум, собрать хоть какие-то разведданные, да еще убедиться в их достоверности. Вот только в здешних условиях и при сильных потерях в личном составе городенского гарнизона в результате последних событий дело это не быстрое, и погоня за «княжескими похитителями» к тому времени потеряет всякую актуальность. А чтобы выпустить пар, выместить все свои огорчения последних недель и возместить убытки городненцам и ляхов с компанией более чем достаточно.
Во-вторых, Никифор рванул в погоню за племянником отнюдь не с пустыми руками: ушлый купец нагрузил две ладьи, захватив с собой и провизию, и одежду, соответствующую прогнозу погоды и приличествующую высокому статусу vip-пленников, и много чего еще, что позволило создать хоть сколько-то сносные условия княжеской чете и сопровождающим ее лицам, избавив Мишку хотя бы от этой головной боли.
Собственно, из «сопровождающих лиц» наибольшие трудности создавало одно-единственное — Дунька-отличница. Вся морока с раненым князем и реверансы вокруг княгини, которая хоть и требовала к себе соответствующих статусу внимания и почтения, но пустыми придирками никого не изводила, не шли ни в какое сравнение с простодушной девчоночьей назойливостью и непосредственностью дрессированной болонки.
Мишка проклял тот час, когда согласился включить в свиту княгини это невинное создание. Ему и в голову не могло прийти, сколько неприятностей может создать девица ее лет и воспитания, не выходя при этом за рамки приличия и не выказывая особых капризов, но Дунька быстро показала, как глубоко он заблуждался на этот счет. Девчонка взялась выполнять при княгине (или княгиня сама так определила, не суть) роль пресс-секретаря по «связям с бояричем» и каждый раз умудрялась оказаться в самом неподходящем месте и в самый неподходящий момент с очередным вопросом или распоряжением от Агафьи, так что шугануть ее совсем уж доходчиво не представлялось возможным из протокольно-дипломатических соображений. Намеков же она не понимала категорически, правда, почему-то каждый раз, когда ей пытались вежливо указать на нежелательность ее присутствия в данном конкретном месте, надувалась и демонстративно обижалась, но хватало этого, к сожалению, ненадолго.
К тому же Савелий Молчун, которого Дунька панически боялась с той самой эпической сцены перед допросом ляха, на ладье отсутствовал (он вместе с Чумой вошел в конный отряд, передвигавшийся по берегу), а прочих членов экипажа девчонка, преисполненная сознанием собственной значимости, как доверенной ближницы княгини, в расчет не брала. В конце концов, она умудрилась свалиться за борт во время очередного резкого маневра ладьи, усугубленного не слишком грамотными действиями неопытной «парусной команды».
Так что пришлось Арсению, который оказался ближе всех к борту и, в отличие от отроков, не растерялся, нырять за ней следом в ледяную воду, после чего взбешенный ратник сильно пополнил лексический запас боярышни и ее знания в доселе незнакомой ей области. Во всяком случае, во время лекции оттенок лица Дуньки-отличницы из синевато-зеленого, приобретенного благодаря купанию в осеннем Немане, моментально стал свекольным, особенно когда взрослый муж на глазах у всех отроков бесцеремонно содрал с нее мокрую одежду и закутал в сухое.
От княгини ей тоже досталось, так что Мишка, хоть и посетовал про себя на поспешность Арсения при столь героическом спасении на водах (нашел бы в воде утопающую не сразу, глядишь, и доставать бы не пришлось), но после инцидента некоторое облегчение получил: девчонка на какое-то время притихла. А уж после прибытия Никифора поводов приставать к бояричу с дурацкими вопросами стало намного меньше.
В-третьих, дядюшкины гребцы, распределившись на три ладьи, здорово увеличили скорость хода флотилии, давая возможность отдохнуть измученным мальчишкам. И, наконец, в-четвертых — Мишка таки придумал, как слупить выкуп с князя. Он предложил заплатить его дядюшке!
Собственно, о выкупе, как таковом, речь не шла. Просто, выслушивая причитания Никифора на тему «все пропало, гипс снимают», Мишка все больше и больше утверждался в убеждении, что его родственник кровно заинтересован, во-первых, в благополучии князя Всеволода Давыдовича и его дальнейшем успешном княжении на Городенском столе, во-вторых, в хорошем его к себе отношении, и в-третьих, в хороших отношениях с его людьми — тем же Веселухой, например. Причем в обычную схему «купец — прикормленный таможенник», это не вмещалось: чувствовалось тут нечто большее.
Мелькнула даже мысль, а не сам ли Веселуха велел Никифору догонять племянника, перепоручив ему заботу о безопасности княжеского семейства, в уверенности, что и Никифор в этой безопасности видит немалые для себя выгоды, а потому надежен? Очень и очень похоже, что не только — и не столько — золотым ключиком Никифор открывает себе путь к пруссам.
«Дядюшка явно рвется в бой, но пока еще видит одни лишь проблемы, а не перспективу получения выгоды. Потому мыслит лишь о том, чтобы восстановить статус-кво и как-то замазать перед его светлостью досадную неприятность с пленением и прочими неудобствами, а о благодарности племяннику за такой «подарочек» и речи не идет. Но это уже дело вполне поправимое: надо перевести накопившиеся проблемы в разряд задач, то есть, выражаясь по-простому, вместо причитаний на тему «как все хреново, а скоро станет еще хуже», заставить Никифора думать о том, что и как надо сделать, чтобы создавшуюся щекотливую ситуацию обернуть к своей выгоде.
Ни в жизнь не поверю, чтобы купец — да не смог извернуться. Вот и пусть анкл Ник со всей присущей ему энергией решает задачи, которые сам себе и обрисует. Не без моей помощи, конечно, но сам возьмётся и по своей инициативе — никуда не денется. Любого человека всегда можно уговорить делать то, от чего он поначалу категорически отказывался, если, во-первых, правильно его замотивировать, а во-вторых, убедить, что он не уступает вашему давлению, а идет на некоторый компромисс, с помощью которого заставляет уже вас уступать ему.
Так что, сэр, как и положено хорошему управленцу, грамотно объясняем свои косяки и плавно переводим их в разряд ноу-хау».
Вот Мишка и предложил дяде Никеше вариант, при котором тот сможет использовать создавшееся положение с максимальной выгодой для себя: оказать услугу князю, получить за это немалые преференции и заключить крайне выгодную сделку, чем сразу де-факто превратит князя, хоть де-юре и находящегося в плену у племянника, в свои партнеры по бизнесу, то есть окончательно станет своим в Городно. А стоить все это будет ему всего-навсего пятьсот гривен.
— Сколько-сколько? Да никак тебя в походе по голове чем-то тяжелым приложило? — изумился Никифор такому аппетиту племянничка. — Ладно, давай, рассказывай, что на этот раз придумал, а там посмотрим… — с показным безразличием добавил он, но Мишка только усмехнулся про себя. Судя по загоревшимся глазам, купец наживку заглотил, как голодная щука блесну, но просто перестал бы себя уважать, если бы не попробовал для начала развести племянника.
— Нет уж, дядюшка, давай вначале о цене договоримся, — охладил боярич пыл родственничка. — Я тебе прибыльное дело предлагаю, ты эти гривны потом с лихвой вернешь, а мне и так одни убытки — коней, хорошо, если половину приведут.
— А нечего было встревать, куда не просили! — снова «погнал волну» Никифор.
— Так коли бы не встрял — князь бы и вовсе помер. Лучше бы стало? — развел руками Мишка, но тут же мысленно себя оборвал.
«Хватит оправдываться, сэр Майкл! Мы уже не у него на ладье, и я сейчас не его малолетний племянник, а сотник Младшей стражи! Один раз от деда получил — и за дело. Я в своем праве, и не Никифору меня судить».
Мишка состроил зверскую физиономию и перешел от обороны к наступлению:
— Князь городенский ворога пропустил! И про то, что он это делал вынужденно, спасая жизнь жены и детей, я в тот момент не знал и знать не мог! А потому имел я право его пленить, как отступника!
— Так он все равно князь! — взревел Никифор. — А ты перед ним… Тьфу, бестолочь! Ты что, не понимаешь, что ты не в Ратном в игрушки играешь?! Ты же всех подставил! И деда, и меня!
— Вот поэтому тебе и предлагаю выгодное дело, а за деда не тебе решать — сочтет, что я виновен, сам и спросит с меня. Он воин, а не купец.
— Воин… Много бы вы без портов навоевали, — остывая, буркнул Никифор. — А коли знаешь, как теперь это исправлять, так и говори! А то меня в убытки втравил и теперь в мою же мошну залезть норовишь! Да я из-за тебя! — и Никифор снова пустился в пространное и лишенное конкретики, но весьма эмоциональное перечисление неприятностей, кои он теперь поимеет из-за выходки дорогого племянника.
«Ну-ну, знакомая песня. Все как и положено: князь — невинная жертва террористов, ляхи вообще в расчет не берутся, а виноваты во всех неприятностях, разумеется, дураки-военные, которые со своими тупыми понятиями о долге поперлись защищать обывателей. И не так они, оказывается, их защитили, не учли интересы всех причастных лиц и вообще на фиг они вмешивались? Спасибо еще, не принято здесь об «адекватности» ответа на агрессию евросопли по ООНам размазывать.
А занятно, однако: дядюшке-то отсутствие, так сказать, теоретической базы совсем не мешает на голой интуиции возить меня мордой за то, что мы у зарубежных партнеров имидж испохабили его бизнесу. Как будто снова в Думу попал, только декорации сменились. Как ни крути, я сейчас не только и не столько политик, вынужденный все это учитывать и разруливать (хотя придется — никуда не денешься), сколько тот самый вояка, которого за его же эффективные действия вместо заслуженной награды и поощрения готовы чуть ли не выдать со всеми потрохами побежденным — во имя политической целесообразности и общечеловеческих ценностей, так сказать. Выдали же ТОГДА по запросу чеченской стороны списки офицеров, принимавших участие в «антитеррористической операции». Мда-а, любопытные аналогии напрашиваются. И чего удивляться, что решение про неудачный исход операции, которое я озвучил княгине, и спустя тысячу лет вполне актуально для нормального командира, отвечающего за своих людей.
В чем, собственно, разница между Мономашичами, безусловно, не простившими бы ОСВОБОДИТЕЛЯМ неудачный выстрел или стечение обстоятельств, пролившее, пусть и без умысла, заложников ЗДЕСЬ — и толпой «правозащитников», гневно кидающейся на спецназовцев, с потерями освободивших заложников ТАМ? Причем ответственность террористов и их пособников за не туда прилетевшие пулю или болт даже не рассматривается. Да ни в чем! Только ТУТ — честнее. По крайней мере захватчикам не спустят: никакими соображениями о «борьбе за независимость» или «протестами против тоталитаризма» они не оправдаются.
Однако это меня в сторону понесло… Что там дядюшка?»
А Никифор про торг как будто забыл и распалялся все сильнее. И как-то так у него интересно получалось, что именно Мишка виноват во всем сразу, если не сам лично, так вместе с дедом и всей сотней.
— На Ратное напали, вы находников покарали — ваше право, а в княжьи споры-то зачем встревать? На кого наш князь укажет, с тем вам и ратиться, а ляхи это или еще кто — не вашего ума дело! Вон, сам Мономах сколь раз половцев призывал!
«Выходит, наше дело — кровь проливать, а думать — ни-ни? Уж не ты ли, анкл Ник, за нас головой работать станешь, с немалой выгодой для себя, надо полагать? Ну-ну, попробуй, родимый, хоть раз объегорить племянничка, который в бизнесе разбирается на-амного хуже тебя… Впрочем, ты, дядюшка, не дурак, сам все понимаешь.
Значит, ляхов бить мы, оказывается, право имели, а вот городенцев — никак. Потому что свои. А то, что «свои» в данном случае заодно с ляхами выступали, совсем не важно, потому как их принудили».
Мишка от такого выверта, живо напомнившего ему истеричные панегирики защитников всевозможных «борцов за свободу и права угнетенных» (они так же не дружили с логикой, когда с экранов и газетных страниц доказывали, что «несчастных» убийц женщин и детей вынудили к этому «жестокий гнет тоталитаризма» и «диктат Кремля»), аж опешил. Правда, ненадолго: до него дошло вдруг, и он едва не рассмеялся прямо в лицо дядюшке, потому что все заходы и настойчивые посылы Никифора стали совершено понятны. Про сделку, значит, купец забыл? Как же, забудет он!
Дядюшка-то наезжал на племянника с вполне определенной целью: внушив тому чувство вины, постараться выторговать скидку, а то и вообще получить «рецепт» в качестве компенсации!
«Ага, и это мы проходили. И тоже аналогия ОТТУДА напрашивается. Втемяшить целому народу чувство вины непонятно за что, укоренить это чувство в головах обывателей с помощью многократного повторения, когда из каждого утюга призывают к покаянию и раскаянию — а все ради чего? Да чтобы банально развести его на бабки! Ну-ну, дядюшка, я тебе не Горбачев в Берлине, за Победу извиняться! Хрен тебе, а не вывод войск и крушение Берлинской стены на халяву!»
— Так в убытки тебя похитители втравили, а не я. Или ты считаешь, что я твою мошну пуще долга своего перед князем Туровским должен беречь?! — вызверился в ответ Мишка, не на шутку разозлившись на родственника. — А тебе я предлагаю способ, коим ты такое положение себе же на пользу и обернешь. Князю в удовольствие и не противореча долгу и чести…
— Шустер ты, племяш, как я погляжу, — прищурился Никифор, мгновенно растеряв обличительный пафос и переходя на деловой тон. — Откуда я тебе столько возьму-то? Да и где это видано — не поглядев товара, за него платить? Ну, гривен пятьдесят я бы, может, и дал — и то только чтобы тебя от скуки послушать.
— Грамоту пиши, а расплатишься в Турове. А про пятьдесят гривен… — осклабился Мишка. — Ты никому не проговорись случаем, что такое мне предлагал. За жизнь князя меньше четырех сотен невместно!
— Вот с князя тогда и спрашивал бы…
— Так ты же сам только что говорил, что не по рылу мне крыльцо — с князем про выкуп даже и заикаться!
— Вот и не заикайся!
— Так я не про выкуп, а про то, что научу тебя, как князю полезным оказаться. Ты же сам мне говорил про ключик золотой, что любые двери отмыкает! А коли те двери по волшебному слову сами раскроются?
— Ишь ты, как повернул мудрено! То за жизнь князя, то за волшебное слово… Что же тогда, как в прошлый раз, за десятину не сговариваешься?
— Но-но! За пятину у нас договор… — напомнил Мишка. — А мне сейчас нужно убытки покрывать, так что тебе же дешевле обойдется.
— Ну да, дешевле! Кто тебя продешевить вынудит — остальных и вовсе без портов оставит. Сто — и то потому только, что ты мне племяш! — Никифор уже не злился и не обличал, а работал — торговался.
Ничего другого Мишка от него и не ожидал, а потому и цену сразу заломил с учетом того, что в процессе торга придется скинуть. Так и вышло — сошлись на трех сотнях и ударили по рукам. Никифор, ворча и сетуя, что слову родича и делового партнера надобно верить, все-таки составил грамоту — за неимением под рукой гербовой, то есть пергамента, как и в прошлый раз, на бересте. То, что дядюшка неспроста согласился с совершенно грабительскими расценками на спасение князей, молодой сотник, воодушевленный успехом торга, сообразил гораздо позднее.
Идея же состояла в следующем: хотя не то что Мишке, но и даже Корнею невместно получать выкуп с князя — да еще со своего, пусть и пребывающего ныне в статусе пленника, но, тем не менее, спасение его жизни и освобождение детей и княгини чего-то да стоило. И тут боярич с князем оба оказывались перед некоторым парадоксальным противоречием не противоречащих друг другу интересов: и Всеволоду невместно не отблагодарить и остаться в долгу перед сопляком, и Мишке никак нельзя с него получать, а тем паче потребовать — хотя не принять награду, будь она предложена, и таким образом оставлять князя должником тоже чревато. Просто опасно — хотя бы потому, что такие долги обычно дольше помнят одалживающиеся, чем одалживающие. И уж во всяком случае — не прощают.
Но на что-то же да существует тонкое искусство дипломатии? Ежели нельзя сказать прямо в лоб: гони, дескать, княже, гривны, то вполне возможно мягко и ненавязчиво заговорить о таможенных скидках и особых условиях для бизнеса. А бизнесом как раз дядюшка Никеша и заведует. И почему бы не попросить за это для родного дядьки (не для себя же!) семь лет беспошлинной торговли в Городненских землях? А чтобы князь и внакладе не остался, и свое удовольствие поимел, пообещать за это время, пользуясь подобными преференциями, приманить смердов с Черных земель, чтобы они привыкли ездить за товаром не в Пинск, а в Городно. А там уж пусть сам Всеволод не плошает и постарается столь соблазнительные земли подгрести под себя.
Все эти соображения Мишка доходчиво и убедительно изложил Никифору, совершенно обалдевшему от открывшихся ему перспектив и нового выверта хитроумного племянника. Правда, учитывая результативность их предыдущих деловых разговоров, дядюшка стал понемногу привыкать к подобным откровениям.
Но перед тем как затевать с князем Городненским переговоры на столь щекотливую тему, предстояло как-то нейтрализовать его жену и соправительницу. Если с женой особые проблемы и не возникли бы — «мужеские дела решаются, и не лезь, баба!», то с соправительницей такой номер не проходил.
«Угораздило же Всеволода жениться на здешнем варианте бизнес-леди, да ещё и сестре гендиректора ЗАО «Мономашичи». Ведь любые кулуарные беседы воспримет как покушение на ее деловые интересы!»
Не то, чтобы результаты переговоров предполагалось утаить от княгини, но вот сам процесс ее присутствия не предусматривал, а на ладье уединиться на сколько-нибудь долгое время представлялось затруднительным — не отсылать же, в конце концов, соправительницу и сестру Великого Князя Киевского прочь, как простую бабу?
То есть Никифору предстояло подкатиться к князю в тот момент, когда его жена на достаточно продолжительное время займется чем-то увлекательным, желательно, на максимальном удалении от супруга. Тем паче, что ее светлость изволила за дорогу сильно скучать: на проплывающие мимо унылые осенние пейзажи смотреть радости мало, особых развлечений на ладье не выдумаешь, поговорить ей особо не с кем, рукоделия, приличествующего даме ее положения, не нашлось. Не отроков же ей обшивать, в конце концов? Никифор, собирая багаж для княжеской четы, прихватил, что сам счел необходимым, но княгининой скуки совершенно не учел: то ли сам в дороге никогда не скучал, то ли, напротив, давно уже притерпелся.
Некоторые развлечение княгиня находила себе сама: гоняла с разной ерундой по всей ладье Дуньку, заставляла ее же декламировать что-то из заученного Писания, да воспроизводить на бересте по памяти. Агафья строго вычитывала девице за ошибки, да иной раз покрикивала на няньку, что оставила при себе, но тоже вполне умеренно — видимо, не хотела даже перед мальчишками показаться совсем-то скандальной бабой, ибо дурой Агафья не была и приличия понимала. Потому и с мужем, несмотря на все свое недовольство его решением тащить ее в Туров, держалась ровно, как надлежит хорошей жене; и основное время находилась при нем, тем более, что князь все еще страдал от ран.
Дунька тоже частенько крутилась возле князя и, как заметил Мишка, пользовалась у него гораздо большим расположением, чем у княгини. Всеволод звал девчонку Дуняшей, говорил с ней ласково и заметно смягчался в ее присутствии, что заставляло Агафью всякий раз поджимать губы — не то презрительно, не то зло — в таких тонкостях Мишка не разобрался.
Собственно, именно скуку княгини он и решил использовать в своих целях. Еще в прежней своей жизни Михаил Ратников хорошо усвоил одну истину: любую бабу, как бы она умна ни была, можно расположить к себе приятной беседой и умными разговорами гораздо сильнее, чем эпическими подвигами и внешней привлекательностью. Безупречная красота, чудеса храбрости и благородства или бицепсы увы, зачастую меркнут перед умело подвешенным языком светского хлыща. И даже если женщина достаточно умна или опытна, чтобы отделить истинное от показного, все равно приятные речи благотворно воздействуют на ее восприятие и станут одним из критериев оценки. Поговорка про то, что женщины «любят ушами», на самом деле имеет под собой очень веское основание, а потому пренебрегать светской беседой Мишка ни в коем случае не собирался и решил при первом же удобном случае развлечь княгиню. Ну, и попутно слегка подправить в ее глазах свой несколько подпорченный при знакомстве имидж, чтобы остаться у нее в памяти как интересный и приятный собеседник. То, что у него это получится, Мишка не сомневался.
В прошлой жизни Михаил Ратников еще в юности легко и непринужденно мог уболтать любую понравившуюся девчонку, а потом, уже солидным, счастливо женатым человеком находил удовольствие в легкомысленных разговорах с женами друзей и подругами жены, причем и те, и другие с восторгом заслушивались его байками, от моряцких до думских. И ведь ловеласом не был, но нравилось ему ловить восторженные, задумчивые или изумленные взгляды благодарных слушательниц, наблюдать моментальную смену выражений, когда у них загорались глаза и хорошели лица; от этого он получал своеобразное эстетическое наслаждение, сродни тому, которое не раз испытывал в Русском Музее от шедевров живописи, на обрывистом крымском берегу под Севастополем или в лесу, наткнувшись на стоящий среди обычной осенней трухи роскошный мухомор.
Но до прибытия Никифора с кучей утепляющего и облегчающего жизнь барахла удобного случая как-то не подворачивалось, да и злая, замерзшая и явно чувствующая себя не в своей тарелке княгиня слишком нервничала для вдумчивой беседы. А тут дядюшка сам предложил Мишке отвлечь Агафью, пока он будет договариваться с князем.
— Как хочешь, а княгиню займи! — убеждал его Никифор, стараясь внушить пацану, насколько ответственное дело ему поручает. — Ты, племяш, на умные разговоры горазд, даже у меня от тебя голова кругом идет. Вот и расстарайся, чтобы я с князем мог спокойно поговорить. Княгиня Агафья хоть и княгиня, а все баба! Не при ней же мне такие дела делать?
«Чего на самом деле анкл Ник хочет больше: княгиню от разговора отвлечь или меня от князя подальше отодвинуть — неважно. Главное, что его желания совпадают с тем, что мне и самому надо».
Оставалось решить, как лучше это осуществить: княгиня умна и моментально поймет, если ей просто заговаривать зубы и отводить глаза. Тут надо было придумать нечто, что само привлекло бы к бояричу внимание княгини и расположило ее к беседе. Так что Никифор пусть сам подстраивается да ловит момент. Дядюшка с этими соображениями Мишки согласился, но велел поскорее измысливать предлог — не терпелось ему поговорить с князем.
Неожиданно такой повод нашелся сам, даже и придумывать ничего не пришлось, правда, началось все далеко не самым куртуазным образом.
……………………………………………………
Княгиня на этот раз гневалась не сильно. В отличие от Дуньки,
— Что же ты, боярич, своим отрокам позволяешь? Ты бы еще их научил, как скоморохов, песни петь.
— Виноват, ваша светлость! — Мишка вытянулся во фрунт. — Но наши песни не скоморошьи — воинские. В прошлом году в Турове, когда я с братьями воинское искусство показывал, сам секретарь туровского епископа иеромонах отец Илларион наше представление и музыку одобрил. Потому и князь Вячеслав Владимирович соблаговолил…
— Ах да, помню, ты сказывал. Но ты вроде про учение тогда говорил, а не про песни, — хмыкнула Агафья.
— Тогда музыканты без слов музыку играли. Песни же мы поем на привале или в походе для поднятия духа, — Мишка слегка расслабился, переходя из стойки «смирно» в положение «вольно» и продекламировал голосом Маэстро-Быкова из любимого в ТОЙ жизни фильма:
— Кто сказал, что надо бросить песни на войне? После боя сердце просит музыки вдвойне! — и с трудом удержался, чтобы не добавить классическое «Ибо все преходяще, а музыка вечна!», но рассудил, что таких приоритетов княгиня может и не оценить.
Впрочем, Агафья оценила. Да и было что! Мишка пустил в ход все свое отточенное в прошлой жизни умение заговаривать бабам зубы. Соловьем заливался: и про благотворное влияние музыки вообще и песен в частности на военный дух личного состава, и про то, чем маршевая музыка отличается от той же «Дубинушки», и про то, как воздействуют приятственные уху мелодии на общее самочувствие и благорасположение. Закончил же тем, что наполовину продекламировал, наполовину пропел «Песнь о Вещем Олеге», на мотив бессмертного «Варяга». В конце представления он уже не стоял, а с разрешения княгини сидел, и только что за руку ее не держал. Видно, и впрямь достала Агафью однотонная скука дороги, а тут какое-никакое, а развлечение.
Отпустила она Мишку только тогда, когда ее саму позвал князь, но велела на следующий день непременно снова разогнать скуку занятной и уместной для княжеского слуха беседой.
Так и провел Мишка оставшееся до конца путешествия время, ежедневно развлекая княгиню с «недокняжной», иногда — князя, когда тот не уединялся для напряженных и не всегда гладко протекающих переговоров с Никифором, и понемногу приходившего в себя Егора, который ни разу не подал голоса, но прислушивался очень внимательно и наверняка мотал на ус все услышанное.
В который раз Ратников радовался хорошей памяти, которая выручала в школьные годы, и без которой он бы очень быстро исчерпал запас номеров для «показательных выступлений». Не подвела она и теперь: к его услугам оказались выученные когда-то практически наизусть сказки Пушкина, уже переложенные для слушателя двенадцатого века и опробованные на отроках в трапезной Михайловской крепости. Он, правда, чуть было не подпортил свое реноме ревнителя православной веры декламацией «Балды», но вовремя спохватился, что для подобного место и слушатели не совсем подходящие. Не хватало потом еще Дунькины выговоры выслушивать. После этого, памятуя, что лучше перебдеть, чем недобдеть, Мишка потратил полночи, мысленно перебирая подходящую к случаю классику: «Ромео и Джульетту», например, и вовсе счел за лучшее не поминать, от греха подальше.
В общем, к тому времени, когда они добрались до Слуцка, княгиня Агафья взирала на молодого боярича вполне милостиво и почти что с умилением. Во всяком случае, имидж свой сотник Младшей стражи Погорынского войска в ее глазах исправил кардинальным образом, и то время, которое он буквально с кровью отрывал для великосветских посиделок от совершенно неотложных дел (в отличие от княгини, Мишке в дороге скучать не приходилось), окупилось сторицей.
Единственное, что несколько омрачало ситуацию, это совершенно не предусмотренное им последствие: Дуньку-отличницу, неотлучно находившуюся рядом с княгиней во время всех его разговоров с ней, наповал сразило его обаянием, хоть и не ей предназначавшимся.
Хотя, если уж быть совершенно честным, то первый сокрушительный удар по девичьему сердцу Мишка нанес еще при первом знакомстве: в образе в меру прекрасного, но, без сомнения, отважного рыцаря в сверкающем доспехе подхватил ее на руки во время штурма, тем более что про насквозь приземленную мысленную реплику про «уронить деву задом» она понятия не имела. Все же прочее упало на хорошо подготовленную почву, так что свой план по очаровыванию светских дам Михаил Ратников перевыполнил, хоть Дунька до полноценной дамы по малолетству заметно не дотягивала.
Впрочем, со всем остальным у нее, как выяснилось, было в полном порядке: девица оказалась сиротой, но приходилась какой-то дальней родней князю и потому воспитывалась при княжьем дворе и состояла при княгине. Ее отец, погибший несколько лет назад, числился у Всеволода Давыдовыча в ближниках и вроде бы с детства состоял в друзьях, вот и взяли девчонку после смерти родителей на воспитание.
По другой версии — или, скорее по бытующим в Городно слухам, от которых никому еще не удавалось застраховаться, а тем паче людям публичным и привлекающим всеобщее внимание — Дунька объявлялась незаконнорожденной дочкой самого князя, так как слишком уж явно он девчонке благоволил, а княгиня, напротив, не особо ее жаловала. Впрочем, точно этого никто, кроме самого Всеволода и покойной Дунькиной мамаши знать не мог. Матушка, по понятным причинам, уже никому не скажет, а у Всеволода спрашивать дурных не находилось.
Все это Мишке очень обстоятельно, но с ухмылкой поведал Никифор, заметивший метания княжеской воспитанницы. Как у любой девчонки ее возраста, все Дунькины чувства явственно читались на лице, но всем вокруг было не до отроковицы с ее переживаниями, а вот купец усмотрел в этом вполне определенные благоприятные намеки на будущее и, видимо, уже прикидывал, какие он сам сможет из этого извлечь выгоды.
— Не теряйся, племяш! — усмехнулся дядька в заключении разговора. — Дед-то твой в свое время сообразил, а ты чем хуже? Дочка — не дочка, тут уж не скажу, да и плевать, все равно князь к ней как к родной расположен. И выдавать ее замуж Всеволод сам будет, приданное даст, как положено. За князя ей невместно, конечно, а за боярина… Почему бы и нет?
— Так сговорил меня дед с дочкой боярина Федора. Да и не дадут мне самому это решать… — поморщился Мишка, вспомнив о своей докуке, но задумался.
Вот бы князь умилился такому небывалому счастью и такой невиданной дурости! Он-то рыцарских романов не читал, по причине их полного пока что отсутствия, и не знает, поди, что ему по правилам жанра полагается умилиться и благословить молодых, закатить пир на весь мир, врагов простить и одарить… и еще чего-то подобное в том же духе. Короче, полный бред и розовые сопли в сиропе. Так что князь Всеволод сам до этого в жизни не додумается и Дуньку за такого придурка точно не выдаст.
Но в принципе дядя Никеша прав: есть над чем подумать в связи с намечающимися перспективами на светлое будущее. Конечно, ситуация пока что не располагает — вам бы, сэр Майкл, сейчас с прочими проблемами разгрестись, да еще Катерина свет Федоровна где-то в отдалении маячит, причем не одна, а с папенькой Федей в качестве группы поддержки. Блин, ну угораздило же тогда деда с этим сватовством!
Называется, любовь нечаянно нагрянет. Самое время, в ваши-то годы, сэр. Но в общем и целом дядюшка прав — Дунька очень даже перспективный вариант. Да и опекун прекрасной дамы, то есть невинной девицы, спасенной вами от злодеев, а потом очарованной, нонче у вас в плену. Ну, прям как в романе, блин! Осталось пасть в ноги князю, попросить руки «прекрасной Евдокии» вкупе с благословением, а получив таковое, развернуть флотилию и всей компанией рвануть в Городно гулять свадьбу, ибо невместно содержать в плену будущего родича. Или лучше вначале широким жестом отпустить князя, а потом уже просить руки — чтобы совсем по-благородному вышло?
Для внука сотника из Богом забытого захолустья такая партия, как дочка боярина Федора — предел мечтаний. Но только для Мишки Лисовина, а вот для Ратникова с его планами девочка Катя могла стать не столько трамплином для будущих свершений, сколько хорошим жерновом на шее. На первых порах брак с ней, вероятно, стал бы преимуществом и ступенькой вверх (и то еще посмотреть нужно), но и потолок, до которого та ступенька поможет дотянуться, обозначил бы достаточно четко — выше не прыгнешь, так и будешь у боярина Федора под рукой ходить.
Ладно, хватит мечтать попусту, нашли время, ей-богу! Нет уж, если не Юлька, так жену надо выбирать в соответствии с размером прилагающегося приданного и точным учетом всех возможных последствий. И тут, безусловно, Дунька Катерине фору даст по всем пунктам. Ну и то, что лет «прекрасной даме» пока что только двенадцать, позволяет нам надеяться, что прямо сейчас под венец у девицы не горит. А Катя… А что Катя? И она, кажется, не перестарок, так что вопрос еще на повестке дня не стоит, но так или иначе придется когда-то эту проблему решать.
«Черт побери, если уж все равно придется жениться по расчету, то по крайней мере расчет должен быть верным. Ну чего бы, как в приличных романах (из того же разряда, что и «пасть в ноги предварительно освобожденному родичу») Юльке не оказаться незаконной дочерью какого-нибудь захолустного князя? Их сейчас тут, как блох на собаке, буквально на дороге валяются, сами убедились.»
После умотавшего всю сборную команду переволока из верховьев Немана в Случь отроки смогли немного расслабиться: все-таки по течению идти гораздо проще. Самый тяжелый и опасный участок пути прошли более или менее благополучно, команда коноводов отделалась минимальными потерями — пригнала чуть менее двух третей табуна, и хотя впереди был переход до Турова, но пугал он гораздо меньше. Да и слухи, распространявшиеся по реке как по течению, так и против него почти со скоростью телеграфа, утверждали, что в Слуцке стоит войско.
Но в городе прежде всего пришлось решать проблему Катерининого папы. Собственно, наличие там боярина Федора оказалось для Мишки приятным сюрпризом, потому что сведения, добытые Ходоком в течении первого же получаса после прибытия прямо на пристани, повергли его в немалую досаду: Младшая стража буквально на несколько дней разошлась с Ратнинской сотней.
Неделей раньше — и застали бы деда, причем не одного, а в теплой компании князей-Святополчичей. Оказывается, сюда сборное войско пришло из Пинска, преследуя противника, и достаточно долго стояло лагерем в окрестностях. После боев погуляли, видимо, на славу — во всяком случае, оставили о себе довольно яркие воспоминания местного населения и впридачу — раненого боярина Федора. Впрочем, то, что раненого, выяснилось уже позже, а вначале сказали — пьяного в стельку и продолжающего усугублять это прискорбное состояние.
— Душевно, похоже, тут боярин отдыхает, — усмехался в усы Ходок. — Говорят, челядинцы удивляются, сколько в человека влезает. Хозяева-то уже опасаются, не приведи Господи, брага кончится — всех зашибет! Грозен.
— А чего ему тут еще делать? — философски хмыкнул Никифор. — Лечится человек. Тут, поди, лекарок нету.
Но Мишка не был так благодушен, как дядюшка.
«Этого еще не хватало! Похоже, правду говорят, что бывших алкоголиков не бывает. Дед с Аристархом его уже один раз из запоя выводили, сколько лет он держался, а теперь опять с катушек полетел? Тяжелый случай и как не вовремя, чтоб оно все! Одно хорошо — водки тут еще нет, и прямых поставок кальвадоса от Журавля в Слуцк, тоже, надо надеяться. Значит, боярин наливается пивом и брагой. Почки бы не посадил.
А ведь он бы нам сейчас очень даже пригодился как раз в ясном уме и трезвой памяти! Дядюшку, как представителя бизнеса, к делу приставили, а опытный политик с богатым дипломатическим опытом и вхожий как раз в те сферы, что для вас, сэр, пока что по техническим причинам закрыты, то, что сейчас надо! Эх, деда бы тут застать…»
***
Боярин, наконец, выговорился и бессильно рухнул на лавку. Но глядел он теперь на Мишку более-менее осмысленно, хоть брага и давала еще о себе знать резкой сменой настроения: от гнева до безнадежной тоски. И монолог свой продолжил в том же ключе.
— Дурак ты, и дед твой придурок! — хлобыстнул Федор кулаком по столу. — Он же все порушил! Все! И свою, и мою жизнь… Сколько лет я из кожи лез вон — а он… В один миг… Думаешь, я спьяну невесть что несу? — он требовательно глянул на все еще стоящего перед ним навытяжку боярича. — Ну, отвечай!
— Никак нет! — браво, как рапорт по команде, отчеканил Мишка, с трудом удержавшись, чтобы не щелкнуть каблуками.
— Пьян! — неожиданно возразил Федор. — Еще как пьян! Был… Из-за тебя, засранца, почти отпустило… — он пошарил глазами по столу. — Кружка где?! Налей! Сил моих нет.
— Никак нет! — повторил Мишка все так же придурочно-бодро.
— Чего?! — взъярился Федор и еще раз саданул по столу кулачищем. — Налей, сказано!
— Подмогнуть, боярич? — сунулся в горницу Арсений: видать, на всякий случай стоял под дверью.
— Боя-ярич? — заржал вдруг Федор. — Будет вам с Корнеем боярство! Он и себя, и меня, и всех под монастырь подвел, скотина!
— Погоди, — остановил Мишка незваного помощника. — Боярин уже и не пьян. Вели нам принести квасу да еды, что ль, какой. Только брагу забери, — кивнул он на стоящую на столе братину, к которой уже тянулся Федор.
— Куда забери?! — взвыл тот, но Арсений, не слушая, уже волок посудину из горницы. Ни слова, ни вопроса — будто так и надо. Мишка в очередной раз порадовался, как быстро мужик врубается в ситуацию, ведь в других обстоятельствах и возмутиться мог: почему ратником командуешь, как пацаном? А тут даже бровью не повел — просто взял и вышел. Золото, ей-Богу!
— Так что с дедом-то? — Мишка, как ни в чем не бывало, откинув церемонии, подсел за стол к Федору. — Ты мне все говоришь, да никак не скажешь. Может, потом и выпьем, если будет за что.
— Дед? — Боярин скривился. — Воюет твой дед. Со Святополчичами связался, придурок. Так что пей — не пей, все одно теперь пропадать!
И Федор, сбиваясь на пространные нецензурные отступления, рассказал, что после освобождения Пинска, объединившись с сидевшими в осаде Святополчичами и их дружиной, ратнинская сотня, преследуя отступающих ляхов, пошла к Слуцку, где и остановилась на привал. И, как водится, никак не смогли при этом обойтись без банкета. Пир полагался по штату и входил в обязательную программу любой успешной операции, да еще и при наличии князей.
Вот и попировали. Да с размахом, да всей дружиной! И на этом самом пиру дед, то ли в приступе пьяного разгула, то ли расчувствовавшись оттого, что ныне воюет вместе со «Славкиными» братьями и сыном, дал старшему, Изяславу, грамоту на боярство — огласить, как полагается, перед ближниками. Изяслав не стал упираться и огласил — надо думать, с великой радостью.
Кстати, этот князь оказался мужиком толковым, в отличие от братца. Брячик-то поначалу попытался договариваться с находниками, а как не выгорело — и вовсе кинулся с перепугу молиться. Так из церкви и не вылезал, пока старший оборонял город. И среди обывателей уже пошли разговоры, что только княжьи молитвы и помогли — спасли Пинск от неминуемой беды.
Впрочем, и боярина, и Мишку степень влияния Брячиславовых молитв на избавление города от нежданного нападения сейчас не волновало.
— Это ж теперь как объяснять в Турове, кому Корней служит? Ну как решат, что он под чужую руку пошел? Мне же не отмыться!
«Опаньки! Приехали, сэр! Это что же тут дед учудил? И какого рожна он эту грамоту с собой потащил? Как раз для такого случая, что ли? Ну, может и не специально — само получилось, и теперь надо это как-то расхлебывать. Да опять же не вам, сэр, вам на такой уровень пока и не сунуться.
Но дед же в бытность свою в Киеве при Великом Князе покрутился, сам управленец от бога, должен он такие вопросы в любом состоянии сечь! Его же только за это на ноль помножат, вместе со всем Погорыньем!
Изяслав-то с братцем и племянником формально единственные, кроме Мономашичей, претенденты на киевский престол, и хотя ничего им не светит, но без внимания их не оставляют, вон как княгиня дернулась, когда я о родстве помянул, а тут… Мономашичам только намекнуть, что к Святополчичам пришел на помощь побратим их брата и на пиру им прилюдно в верности присягнул. Дед не присягал, само собой, но тут кто как подаст. Не просто присягнул, а привел с собой сотню латной конницы, да сотню конных стрелков, да ладейную рать с ополчением? Ага, тут и придурок Брячик с его «святой молитвой о спасении» в тему пойдет — то есть и божья помощь на стороне претендентов на престол? Красиво получается, однако.
И какой вывод из всей этой красоты может сделать нормальный средневековый управленец уровня Мономашичей? Только один: резать, не дожидаясь перитонита! Святополчичей, может, еще и подумают, а вот нас с дедом — запросто.
Так-так-так… Вот и славно, что вы со своим князем и всей компанией в самый разгар этого эпохального события не угодили, как бригада стриптизеров на девичник к бизнес-леди, а то бы и тут все в елку пошло: и князя плененного двоюродным дедушкам привезли, и княгиню, между прочим, сестру Великого князя — да конкурентам правящей династии в руки? А вы-то еще расстроились, что на банкет опоздали! Не-е-ет, в данном случае тише едем — целей будем. Причем все.
Но теперь понятно, с чего Федор запил. Значит, соображать надо быстро, а главное, заставить соображать боярина. Очухается — подскажем, что ничего еще не пропало! Гипс наденем, клиента вернем и вот тебе, дядька Федор, дело, которое сможешь сделать только ты, и никто более!
С оглашением грамоты, конечно, дед упорол серьезный косяк. Тоже от успехов крышу сорвало, что ли? Совсем как у вас, сэр, будто сговаривались. Но небольшая отмазка у нас все же имеется. Грамота подписана Святополком, когда он состоял в должности Великого князя Киевского, и огласить ее должен его потомок — так сказать, придать ей легитимность и подтвердить реквизиты, что и сделано. Изяслав довел до сведения всех присутствовавших на пиру, что сотник Корней Лисовин признан воеводой и боярином еще аж до Мономаха, то есть — очень давно, и признан не кем-нибудь, а самим тогдашним Великим Князем Киевским.
Теперь главное — успеть добраться в Туров быстрее слухов и доложить первыми и, главное, правильно доложить. Просить Вячеслава Туровского, чтобы тот сказанное подтвердил. Дескать, воевода воюет и отлучиться никак не может по причине сложной обстановки на фронтах — долг для него превыше всего, но, мол, счел необходимым испросить у сюзерена, коему всецело предан, санкцию на то, чтобы теперь это оглашение принять и величаться согласно присвоенному званию и должности. То есть, мы Святополчичам благодарны, тем более, что они нам родичи, но присягали-то мы Мономахову роду и себя без него не мыслим.
Ага, и тут же еще подарочек приложим: вот и сестрицу княжескую спасли, и князя, пропустившего врагов, пленили, а виновен он или нет — судить уже не нам. И пленил ее любимый внучек, по дедову непосредственному распоряжению, тот самый волкодав, что весной из чужих рук награду брать отказался. Молод, но уже воин — и первую добычу, как положено, хозяину притащил и к ногам положил.
И кому еще быть таким воеводским посланником, как не боярину Федору? Вы, сэр, там пока не котируетесь. Разве что перед князем, коли будете допущены, завернуть при случае очередной крендель в духе рыцарской куртуазности: пасть на одно колено, подать меч рукоятью вперед в руки его светлости и изречь нечто невыразимо изящное: хочу, мол, княже, меч из твоих рук принять и служить тебе тем мечом до последнего вздоха. Как князь, не знаю, а сестрица Агафья, коли рядом окажется, непременно умилится.
Но это посмотрим по ситуации, а для того, чтобы появился шанс этак красиво всю историю закруглить, придется боярину Федору расстараться. А пока… А пока пошел-ка он…»
— Арсений! — выглянул Мишка за дверь. — Баня боярину готова?
