Книга: Сотник. Не по чину
Назад: Глава 2
Дальше: Глава 4

Глава 3

Возле дома Мишку поджидали Артемий и Дмитрий. Оба откровенно маялись неизвестностью и уставились на своего сотника так, будто надеялись, что он прямо с порога начнет вещать невесть какие истины. Игнорируя их нетерпение, Мишка обернулся к Елисею и Елизару.

 

— К Якову вас пока не отпускаю. Будете находиться при Ее Светлости… ну, не прямо рядом с ней, а в том месте, которое она вам укажет, чтобы в любой миг, если потребуется, она через вас могла ко мне обратиться. А еще, если ей руки мужские понадобятся. Понятно?

 

— Так точно, господин сотник!

 

— Княгиня Агафья Владимировна, разумеется, будет вас расспрашивать о Ратном, о воинской школе, обо мне, о воеводе Погорынском… и о прочем всяком. На вопросы велю отвечать коротко и ясно, если чего-то не знаете, так сразу и говорить, а не выкручиваться и не врать… — Мишка немного подумал и добавил: — Если вам покажется, что она спрашивает о том, о чем ей знать не надо, отговаривайтесь незнанием и отсылайте ко мне. Ясно?

 

— Так точно, господин сотник!

 

Ответ прозвучал менее уверенно: близнецы явно не представляли себе, чего именно княгине знать не надлежит. Подробно их на сей счет инструктировать Мишка и не собирался — пускай изображают таинственность, как получится; дают Агафье лишний повод пообщаться с бояричем. Созданный имидж надо укреплять: мало ли что княгиня себе навоображает, а каждый новый разговор — способ этот самый имидж поддержать или скорректировать при нужде.

 

— Артемий, сейчас снова пойдешь в дом и скажешь княгине, что один из них все время будет там, где она укажет. Для услуг.

 

— Слушаюсь…

 

— Погоди! — Мишка увидел у Дмитрия в руке туесок и вспомнил, что хотел угостить детишек. — Поговори еще, если не самой княгиней, то с кем-нибудь из нянек. Их же наверняка из дому не выпускали, да заставляли тихо сидеть, а детишкам побегать охота, пошуметь… ну понимаешь.

 

— Угу.

 

— Вот и предложи детишек погулять вывести. Тут теперь безопасно, да и мы присмотрим. И спроси насчет одежды, а то их по самой жаре захватили, а сейчас уже холодает. Еще узнай, как у них с едой, вернее, скажи, что как все приготовим, так их в первую очередь и покормим. Ну и, может быть, им еще чего-то нужно, пусть скажет. И… сам там сообрази, если я чего забыл.

 

— Тут вот Мотька меду для детишек, как ты велел…

 

— Вижу. Потом. Ступай.

 

— Слушаюсь, господин сотник.

 

Мишка огляделся: отроков возле дома совсем немного и все при деле, трупы и пленных куда-то убрали, коней тоже не видно…

 

— Мить, как тут у нас дела?

 

— Дозоры расставлены, еду готовят там, — Дмитрий махнул рукой в сторону леса, — решили, на всякий случай, не дымить. Коней отвели на водопой… У берега пошарили, ну, мало ли что, верши нашли, так что уха будет. Пленный… тот, что в одеже разрезанной…

 

— Да, помню.

 

— Он ляхом оказался, и, похоже, не из простых, мы его связали, а так без тебя не допрашивали. Егор… — Дмитрий запнулся, — Егоров десяток и Роська с нашими еще не вернулись, но скоро будут — гонца прислали. Кроме Егора еще двое раненых и один расшибся — с коня упал.

 

— Раненые тяжелые?

 

— Не знаю, привезут — увидим.

 

— А Мотька как?

 

— Вроде бы нос сломан… повезло.

 

— Как это повезло? — удивился Мишка — Ничего себе везенье!

 

— Так это… наставник Алексей показывал, что если вот так, чуть снизу в нос ударить, то и насмерть можно.

 

— А-а! Ну, тогда да, можно сказать, что и повезло. Давай, Мить, ты тут командуй дальше, а я вон на завалинке посижу — подумать надо.

 

— Слушаюсь гос…

 

— Да ладно тебе… не в строю.

 

— Хорошо, я велю, чтобы тебя не беспокоили.

 

— Угу…

 

Мишка сел, откинулся на стену дома, поскреб кольчугой по бревнам — как бык о забор почесался, и прикрыл глаза. Разговор с Агафьей дался ему гораздо большими усилиями, чем со Всеволодом. Все-таки быть «мальчишкой со стариковскими глазами» ему привычнее, чем изображать бурлящего гормонами и эмоциями пацана. Результат тоже особо не радовал — нет, злости в княгине он, похоже, не вызвал, но вот раздражение наверняка, да и осадочек у нее останется.

 

Но хороший управленец и свои промахи сможет к выгоде использовать: слишком восторженные отзывы жены о спасшем ее отроке и его пацанах князя только насторожили бы. Вот начнут в дороге сиятельные супруги мнениями о нем обмениваться, языки обобьют, и выяснится, что мнения-то эти крайне противоречивые, а кое в чем так и вовсе разнонаправленные. Да и отношение к нему у обоих сложилось, мягко говоря, настороженное. Правда, необходимо учитывать, что пора паркетных генералов и лизоблюдов наступит гораздо позже, сейчас властителям нужно иное: пока что время пассионариев, а у них свои приоритеты.

 

Нет, послушные и услужливые, готовые пресмыкаться, всегда найдут себе теплое местечко при сильных мира сего. Яркий тому пример — боярин Гоголь и Веселуха. Один боярин, муж приближенной к княгине боярыни Соломонии, но это — его потолок и большего такой никогда не добьется, просто потому что добиваться желаемого не хватает ни силы воли, ни ума. Зато второй наверняка неудобен, наверняка дерзок, но детей и вообще все дела в Городно после Соломы князь именно на него оставил.

 

То, что княгинюшка станет зудеть про непредсказуемость подростка, в то время как сам князь в нем что угодно, только не это увидел, окажется весьма кстати. Ну и пусть — минус на минус иногда плюсом оборачивается. Они же не просто муж с женой — соправители, и наверняка соперники. А потому и неплохо, что Всеволод это явное несоответствие отметит, да и она призадумается. Ну, а сам Мишка добавит еще — и ей, и ему… Путь до Турова неблизкий, только бы не выйти из образа…

 

«Эх, была бы возможность приволочь княжескую чету к Нинее, та бы им моментом мозги в нужное положение поставила. Но об этом можно только мечтать. Ладно, сэр, мечты мечтами, а реальность — вот она: надо как-то отсюда выбираться, и желательно побыстрей. Идти придется на ладьях — и князь пока для конных походов непригоден, и свои раненые… На ладьях, водным путем, а путей-то этих вы, сэр Майкл, не знаете, и единственный толковый судоводитель Егор…»

 

Мишка усилием воли задавил вновь поднимающееся внутри чувство тяжкой пустоты, возникшее от известия о гибели Егора.

 

«Хватит рефлексировать, сэр, работаем с тем, что есть, и с теми, кто есть. Первое — информация! Надо допросить пойманного ляха, тем более, что, по словам Дмитрия, он не из простых. Возможно, удастся разобраться хотя бы с частью непоняток, которые тут накрутились. Второе — князя переправить сюда, а всех лишних отправить в Городно. Какой-никакой, а судоводитель у вас, сэр, Майкл, имеется — Роська. Да и Ерофей Скука, помнится, толковал, что мог бы самостоятельно сплавить ладью с ранеными до ближайшего селения. Значит, за князем посылаем Роську, а доставить в Городно детишек с мамками-няньками поручаем Ерофею Скуке. Третье… Всех коней в ладьи не засунешь, значит, часть сотни должна идти берегом. Это поручить Дмитрию… и Якова ему отдать, чтобы дорогу разведывал. Эх, зря проводников отпустили, но кто ж знал… Да вот вы, сэр, и должны были знать, кто ж еще-то, но теперь уже не исправишь, придется самому выкручиваться. Дальше…»

 

— Господин сотник! Наши возвращаются!
Мишка вздрогнул и зашарил глазами по опушке леса. Вот из-за деревьев показались первые, едущие шагом, верховые отроки, вот из-за них вывернулся, подгоняя коня Роська — спешит с докладом — вот выехал ратник Молчун, а перед ним, на холке коня, сидит Егор…

 

«Егор!!! Живой!!!»

 

Видок у десятника был еще тот — глаза закрыты, лицо совершенно белое, и видно, что держится он на коне только потому, что его обхватил руками Молчун. Голову Егору обмотали, будто у него болит зуб, кончики повязки завязаны на макушке и кокетливо торчали наподобие заячьих ушек. Вид одновременно и трагический, и смешной. Мишка вдруг почувствовал, что лицо его невольно расплывается в улыбке.

 

— Господин сотник, разреши доложить! — отбарабанил Роська, лихо осаживая коня перед завалинкой, на которой сидел Мишка.

 

— Что с Егором?

 

— Так это… — Роська, настроившийся на четкий воинский доклад, невольно сбился от неожиданного вопроса. — Ну… он зятя выручать кинулся, а под ним коня убили…

 

— Какого зятя? — диалог начинал приобретать некоторые черты идиотизма, но неожиданное «воскрешение» десятника Егора выбило Мишку из колеи и никак не давало сосредоточиться.

 

— А ты что? Ничего не знаешь, что ли? — искренне изумился Роська.

 

— Чего не знаю?

 

«Сэр, да придите же в себя, наконец! Хватит дурака валять

 

— А-атставить! — пришел на выручку начальнику и подчиненному подошедший Дмитрий. — Поручик Василий! Спешиться! Доложить, как положено!

 

— Слушаюсь, господин старшина!

 

Роська бодренько соскочил наземь, сунул повод кому-то из отроков, встал «во фрунт», отрыл рот и… засомневался:

 

— А про что докладывать-то? Про Егора или про все… это… ну, как было?

 

— Про что последний вопрос был? — Дмитрий грозно нахмурился.

 

— Про зятя.

 

— Вот про него и докладывай!

 

— Э-э-э… — Роська заметно напрягся, видимо, подбирая формулировки, а потом выдал: — Общая невесто-жениховская ситуация, сложившаяся в нынешнее время в селе Ратное, предрасполагает родителей вошедших в возраст девиц к поиску женихов среди отроков Младшей стражи…

 

«Дурдом, ей богу!»

 

— Хватит!!! Заткнитесь оба!

 

— Слушаюсь, госпо…

 

— Молчать! Егор кинулся выручать одного из отроков. Так?

 

— Так точно!

 

— Под ним убили коня. Так?

 

— Так точно!

 

— Что с Егором было потом?

 

— Господин десятник Ратнинской сотни…

 

— Убью!!!

 

— Головой он об дерево стукнулся… сильно, — Роська наконец-то перешел на нормальную речь. — А потом ему стрела в щеку попала. Так все в кучу и собралось: бармица, подшлемник, клок бороды, кожа со щеки… почти до самого уха все уехало.

 

— Но для жизни не опасно?

 

— Головой он сильно приложился. Рвало его… обмочился еще, и до сих пор без памяти. Все, как ты, Минь, говорил: мозготрясение.

 

— Понятно… Мить, Матвей как? Опомнился уже, лечить может?

 

— Да как сказать… морда у него, конечно… только детей пугать, а так… вроде бы соображает, только злющий, как овод, того и гляди кусаться начнет.

 

— Покой десятнику нужен, — раздался вдруг над головами голос незаметно подъехавшего ратника Арсения. — При таких ранениях главное — покой. Не трясти, не беспокоить, не давать вставать. В дом заносить не будем — шумно там и бестолково. Мы Егора сами устроим, но Матвея ты все-таки пришли, пусть посмотрит. А еще лучше было бы Илью сюда побыстрее доставить, он за тяжелыми ранеными хорошо ходить умеет.

 

Голос ратника возымел на Мишку прямо-таки чудесное действие: разом накатило облегчение от того, что известие о гибели Егора оказалось ложным, и осознание… Да что там, самому себе-то можно признаться: наличие рядом опытных воинов мальчишкам, как бы хорошо они ни выучены, да и их сотнику, кем бы он на самом деле ни являлся, совершенно необходимо.

 

Вслед за этими мыслями накатило раздражение на ни в чем не виноватых мальчишек: изображают тут, понимаешь, строевые экзерсисы, только что каблуками не щелкают, и кажется им, что лихой доклад или показательная выправка делают их настоящими воинами. Подростки… что с них возьмешь. Захотелось шугануть их, чтобы не мельтешили перед глазами, и спокойно поговорить с кем-нибудь из взрослых мужиков, хотя бы с тем же Арсением. С трудом удерживаясь от раздраженного тона, Мишка распорядился:

 

— Роська, раненых устроить, коней обиходить… Сам знаешь, что делать. На ночь выделишь людей в дозор. Дмитрий, людей покормить, да про княгиню с ее свитой не забудь, только сам к ней не лезь, Артюха знает, что там и как, вот пусть и займется. На ночь остаемся здесь, так что обустраивай стоянку. Возможно, еще и завтра здесь пробудем и еще одну ночь, во всяком случае, на это и рассчитывай. Исполнять!

 

Не слушая бравого ответа подчиненных, обернулся к Арсению.

 

— Ты, я так понимаю, вместо Егора старшим остался?

 

— Верно понимаешь… господин сотник, — Арсений ухмыльнулся так, будто Мишка правильно ответил на загадку, заданную на вечерних посиделках.

 

— Тогда, если ты прямо сейчас не занят, присядь. Потолковать надо бы.

 

— Чего ж не потолковать? Дело полезное.

 

Мишка дождался, пока у спешившегося ратника примут коня, потом, вежливо помедлив, чтобы не садиться раньше старшего по возрасту, сам пристроился рядом и, совершенно неожиданно для себя, проворчал стариковским тоном:

 

— Ишь, хорохорятся… победители, богатыри, а толком обсказать, как да что, не могут… Да и не разумеют, скорее всего.

 

Арсений сначала удивленно изогнул бровь, но потом, словно спохватившись, приосанился и степенно ответил:

 

— Сосунки еще… им бы в новиках годик-другой походить. Ничего, обучатся… кто выживет.

 

— Ну, по нынешним нашим делам и месяц за год считать можно, — спокойная неторопливая беседа на завалинке вдруг оказалась для Мишки настолько комфортной, что сворачивать разговор на насущные дела не хотелось совершенно.

 

— Тоже верно, — отозвался Арсений. — Настоящего похода да боев никакая учеба не заменит.

 

— Как там мои-то, — Мишка качнул головой в сторону леса, — дури не натворили?

 

— А ничего так… вполне, вполне. Василий твой командовал толково, поправлять не пришлось. И стреляли метко, — Арсений на несколько секунд задумался, покивал каким-то своим мыслям и продолжил: Ругать, одним словом, считай, что и не за что. Суетились, конечно, ну и осмотрительности не хватало… так ведь молодые, горячие. Но так ничего, выучка видна.

 

Мишка помолчал, одновременно и радуясь за своих ребят, и удивляясь тому, как легко лихой и баламутистый Арсений принял степенный тон беседы. А потом пришла мысль:

 

«А ведь ему лестно! Попросили дать оценку действиям Младшей дружины и разговаривают, как с седоусым ветераном… Похоже, в такой роли Арсению выступать еще не приходилось, и она ему нравится».

 

Пауза явно излишне затянулась, но Арсений, вопреки своему обыкновению, не прервал ее какой-нибудь шуткой-прибауткой, вообще никак не проявил нетерпения, даже не кашлянул «напоминательно».

 

«Это что же? На него так подействовало осознание того, что он оказался старшим в десятке? Впрочем, если уж он заменил выбывшего из строя Егора, то ведь и в роли вашего, сэр, советника тоже? Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд! Прямо на глазах человек изменился. А может, он давно к этому был готов, а лихость и баламутство — всего лишь защитная реакция? Мол, нет для меня командного места, так мне и без того хорошо, да и не по нраву мне командовать. «Эффект зеленого винограда».

 

— В твоем десятке найдется, кто пленного с толком допросить может? А то мы уже подопрашивали тут одного… самим тошно… и чуть не сбежал.

 

На секунду показалось, что Арсений в ответ ухмыльнется и ответит что-то вроде: «Да запросто! Так отделаем — залюбуешься, соловьем запоет!». Но нет — ратник спокойно кивнул:

 

— А это смотря что тебе надобно. Если узнать чего тайное или принудить к пользе какой, то нам такое способно, не впервой. А злобу потешить… Эт тогда тебе Бурея звать придётся, — Арсений испытующе глянул на Мишку. — Понял, о чем речь веду?

 

— Понял! — Мишка почувствовал злость: «Экзаменовать ты меня будешь, осел иерихонский, да я тебя сам так за тайные места потрогаю…» — Тех, кто от чужих мук удовольствие получает, к допросному делу близко подпускать нельзя!

 

— Гм… — его собеседник, кажется, предполагал совсем другой ответ на свой вопрос. — Ну… в общем, правильно мыслишь. М-да… ну, ладно, устроим все как надо, не сомневайся. Кто у тебя там, кстати? Не тот, что Матюхе морду разворотил? — все-таки не удержался от подковырки Арсений. — Тогда, может, проще его тому же Матюхе и отдать? Он с ним страсть как душевно поговорит…

 

— Неплохо бы… — чего уж ерепениться, коли и впрямь с первым допросом обгадились дальше некуда, — Только с ним сейчас на том свете беседуют… Душевно. Да и Матюхе одного раза хватит.

 

— Ну, да… Опыт, он дорогого стоит… — усы у ратника выплясывали, но улыбка всё же не удержалась в бороде. — Стало быть, знающий кто потребовался?

 

— Потому тебя и ждал, — развел руками Мишка. — И дело как надо сделаете, и нас поучите… Сейчас вот меня, а потом я кого-нибудь из своих ребят подберу…

 

— Чего? Тебе, часом, по голове чем не перепало? Знаешь, чего просишь-то? — на лице Арсения мгновенно не осталось и намека на ухмылку, словно стерли ее.

 

— Знаю… — Мишка мысленно цапнул себя за язык, — ну, догадываюсь…

 

— Догадывается он! Ни хрена ты не догадываешься… Не с чего! — Арсений даже не злился, а просто ошалел от такого мальчишеского нахальства, — Коли сам не пробовал, ни хрена ты ни о чём догадываться не можешь!

 

— Я тебя не Киев штурмом брать посылаю! — Мишка уперся взглядом Арсению в переносицу. — Дознание пленного проведи, как должно, а я у вас поучусь…

 

Ратник собирался и дальше сопляка в ум приводить, но споткнулся о Мишкино выражение лица. Некоторое время молча и очень внимательно смотрел на него, потом, видимо что-то решив для себя, заговорил:

 

— Учиться, стало быть, надумал… Ну-ну…С другой стороны, в деле сотника эта наука не последняя. Поучим…Только вот, коли сомлеешь, к деду жалиться не беги.

 

«Угу, «посмотрим, какой ты Сухов». А я бы тебя на какой-нибудь фильм ужасов сводил… тоже полюбовался бы».

 

— Идёт, дядька Арсений! Сомлею, медовуха за мной… — кивнул в ответ Мишка, постаравшись выглядеть при этом максимально серьезно. — Для начала ты мне обскажи, как это все обустраивать надобно. То, что пленника надо сразу же в оборот брать, ты мне уже объяснил, а теперь объясни, что надо делать, если время прошло, и он уже успокоиться и подумать успел.

 

Арсений в очередной раз — Мишка сбился со счета, который за этот разговор — задумался и покачал головой:

 

— Ишь ты… Ты б ещё кнут взял, погонять…Ты хоть знаешь, что тут главным быть должно? Небось, о железе калёном думаешь? Так выкинь из головы эту дурость! И запоминай, коли учиться надумал. Голова тут по первому делу. Без неё никакое зверство не поможет… Понятно объясняю?

 

— Чего ж тут не понять-то? — Мишка старательно изобразил, что выслушивает азбучные истины лишь из вежливости. — Самоубийцы-то, считай, никогда от телесной боли на себя руки не накладывают, а вот от страха или от мук совести — это да. Настоящий страх, настоящее подчинение — это когда дух сломлен, а не плоть.

 

— Гр-кха… — ратник от неожиданности даже поперхнулся, — это откуда ж ты такое?..

 

— Плохо ты, дядька Арсений, проповеди отца Михаила, Царство ему Небесное, слушал. О борьбе тварного и божественного в человеках, сиречь, о противоборстве телесного и духовного начал. Там про это все было сказано, нам же, грешным, только и надо, что умеючи эту мудрость к делам земным приложить. Дальше давай учи.

 

— Э… И ты со словом Божьим … на допрос?..

 

«Приехали, сэр, сейчас вас еще и в извращенцы запишут. А ведь инквизиция так и будет действовать: пытать с молитвами, цитатами из Писания, и во славу Божью».

 

— Да! Со словом Божьим и на допрос! И уберегусь сим от греха жестокосердия, ибо Бог есть любовь! Из любви к ближним сотворю зло малое, дабы уберечь их от зла великого! Ну чего ты на меня так смотришь? Не согласен?

 

Арсений молчал. Не просто молчал — он явно не знал, как отнестись к тому, что от совершенно, казалось бы, правильных и благопристойных слов веет какой-то непонятной жутью.

 

«Что, съел, крутой вояка? ТАКОГО ОПЫТА у вас, в вашем бурном послужном списке не было? То-то и оно. Не знаете вы, милостивый государь, что такое фанатики, независимо от того, адептами какой идеологической доктрины они являются. И дай вам, как говорится, бог никогда этого не узнать».

 

— Однако… — Арсений и так, и этак примерял сказанное Мишкой. — Умеешь ты всё наизнанку вывернуть… Хотя… Можно и клушкой поквохтать, было бы яичко к празднику…

 

— Ну что, дядька Арсений, дальше будешь учить, или передумал? — Мишка вернул разговор на насущные проблемы.

 

— Гм… тебя учить — сам свихнешься…

 

— Значит, передумал?

 

— Хватит! — рявкнул ратник, словно командовал в бою. Молчи и слушай! А премудрости свои книжные… — Арсений пошевелил губами, не находя слов (и это Арсений-то!), — на потом оставь. Глядишь, и пригодится. И не перебивай меня!

 

Мишка молча изобразил из себя внимательного и почтительного слушателя, отчего Арсению, кажется, очень захотелось двинуть наглого мальчишку в ухо. С некоторым усилием сдержавшись, он все-таки продолжил «лекцию по пыточному делу».

 

— Вот ты сказал давеча, что тех, кто от чужих мук удовольствие получает, к допросному делу нельзя подпускать. И правильно сказал. А вот как ты разницу между Буреем и тем же Дормидонтом понимаешь?

 

— Без сердца таким делом заниматься надобно? Так? Душа чтобы к такому не льнула, разум только… Верно? — послушно ответил Мишка, не желая больше раздражать Арсения.

 

— Хм… Верно. По-своему сказал, но верно. Неужто и такое в учёных книгах писано?

 

«Знал бы ты, чего в тех книгах только не писано… Хорошо, те писаки не скоро родятся».

 

— Было в одной. Не про пытки, — поспешно поправился Мишка, заметив, как взлетели у Арсения брови. Слишком-то уж завираться и перед ним не стоило. — Про то, как правду узнать. Ну так это я запомнил. А дальше-то чего, дядька Арсений?

 

— Дальше? А дальше побыстрее вытряхивать, что надо. Чем раньше возьмёшься, тем, стало быть легче нужное и получишь. После боя сразу в самый раз…

 

— А мы так и сделали: взяли сразу же, да только… не умеем же. — Мишка развел в стороны руками и скривил досадливую рожу. — Вот толку и не вышло.

 

— Еще бы! Не умеючи и хрен сломать можно! — Арсений шевельнул левым усом, с заметным усилием не допуская на лицо привычную ухмылку. — А чтобы ничего ломаного не получить, по уму надобно… И ко всякому полонянику по-своему подходить… Того, что вы взяли да упустили, по-другому ломать надобно. А тот, которого сейчас выпотрошить думаешь, кто таков?

 

— Лях, и похоже, что не из простых. У них тут, как я понял, какая-то замятня случилась, когда мы на дом напали, и полочане всех ляхов, что с ними были, в ножи взяли. Только один и уцелел — со страху под лавку забился, его и потеряли там в суматохе. Порезан немного, но для жизни не опасно.

 

— Эх, вот бы нам его сразу в оборот взять! Ну, ладно, где он у вас?

 

— Там где-то, — Мишка махнул рукой в сторону деревьев. — Митька пленных там пристроил и охрану приставил. Он покажет.

 

— Пленных? Так он не один?

 

— Второй — полочанин раненый. Молодой, из простых, толком и не знает того, что нам надо. И еще один есть, но ранен тяжко… может и помер уже.

 

— Жаль. Раненые, да тяжко, быстрее ломаются… Смерть к ним близко. В лицо дышит, а жить всем хочется… А этот, стало быть, трусоват и со зверствами пыточными знаком не понаслышке, коли при дворах ошивался… Такого и без пытки сломаем, — Арсений не бахвалился, а просто констатировал — спокойно и по-деловому. — Теперь, что ты узнать от него хочешь? Коли пара- другая вопросов, так и мы поспрошать можем…

 

— Ну, перво-наперво, надо понять, что тут происходит. Как-то все по-дурному у них с похищением княгини получилось, да и отдали нам ее слишком легко. А когда все непонятно… сам понимаешь. Надо решать, что делать дальше, — продолжил Мишка после короткой паузы, — но пока не разберемся, во что мы вляпались, решать ничего нельзя.

 

— Ну, вляпались-то, похоже, не мы, а вот они, — Арсений ткнул большим пальцем через плечо в стену дома. — Те, что на ладье смылись, этих защищать не захотели. Назад, так я понимаю, они уже возвращаться и не думают, а бегут отсюда так, что весла гнутся. В вас у дома они стрелять не стали, ладьи спрятанные попытались попортить, чтобы погони за ними не было, да и в нас там тоже не очень-то… Пока оставалась надежда выручить тех, кто в ладьях днища прорубать взялся, стрелы клали густо, а как твои соколики тех пакостников перещелкали, так сразу луки убрали, весла на воду и дай Бог ноги.

 

— Да? — удивился Мишка. — Просто сбежали? Они же городненцев чуть не всех перебили, чем же мы им такими страшными показались?

 

— Ну, во-первых, сколько нас и кто мы, они не знали, а лезть с ладьи на берег, на котором латная конница — дурь самоубийственная. Во-вторых, с городненцами им было не в пример легче: те вслепую шарились и сами в засаду пришли, а мы-то уже княгиню отбили, значит, все знаем и ко всему готовы… Гм, ну, надо думать, они так решили, что мы все знаем. И в-третьих… полезут они княгиню отбивать, и что? Даже если бы прорвались сквозь нас к дому… пешими, против латной конницы лезть — это ума лишиться надо, но даже если прорвались… С княгиней и детишками опять сквозь нас к берегу прорываться? Знаешь, чтобы помереть по-дурацки, можно и попроще способ найти.

 

— Но все равно, — Мишка пожал плечами, — похитить княгиню, охранять столько времени, городненцев отбить, а потом взять и так вот просто бросить! Не складывается.

 

— Верно, не складывается. Вот, значит, про это твоего ляха и надо пытать, тем паче, как ты сказал, он не из простых, значит, должен во всех этих загогулинах что-то понимать. Только вот… вишь, какая тут заковыка… — Арсений задумчиво поскреб в бороде. — Пленный не должен догадаться, чего ты на самом деле от него узнать хочешь, а то такого наплетет… Говорить— то мы твоего ляха заставим, а вот правильно вопросы задать… Это уметь надо.

 

— Я смогу!

 

«Сэр! Опять? Да сколько ж можно— то?!»

 

— Ты? — ратник даже не удивился, а просто возмутился мальчишеским хвастовством.

 

— Туробой может, а я — Окормля! Или позабыл?

 

На секунду показалось, что Арсений просто плюнет и уйдет, или вплеснет по-бабьи руками и взвоет: «Да что ж такое-то? То он поповской наукой глаза колет, то учебой у перунова потворника!!!», или просто сочтя это все издевательством, врежет Мишке от души кулаком так, что того потом рядом с контуженым Егором укладывать придется. Не произошло, однако, ни первого, ни второго, ни третьего — Арсений просто завис, как компьютер. Только руки ратника перебирали подол кольчуги.

 

«Однако, сэр! Вы что, решили добиться, чтобы от вас все нормальные люди шарахались? Что значит «случайно вырвалось»? Гормоны гормонами, но извольте держать себя в руках; управленец вы или так, погулять вышли? Он же начисто охренел: вроде бы все правда, а в голове не укладывается — ни опровергнуть, ни осмыслить. Эх, дать бы ему сейчас «яблоневки» хлебнуть, так ведь нету. У Ильи в обозе, наверное, осталось, так где тот обоз и где тот Илья

 

Арсений все-таки справился сам. Глядя куда-то мимо Мишки, он негромко произнес:

 

— И ничего удивительного.

 

— Чего удивительного? — не понял Мишка.

 

— А то, что полочане все тут бросили и смылись. Я бы тоже… ото всех ваших выкрутасов… Егор-то, аж завидно, лежит себе и не о чем таком не думает. Может и мне тоже обо что-нибудь башкой стукнуться?

 

— Ага! А мне прикажешь у Заики с Молчуном совета спрашивать? Они наговорят, заслушаешься… а потом Чума всех успокоит. Экое благолепие!

 

— Вот-вот, так и помянешь Фрола покойного! Выдрал бы он тебя, чтобы зад лохмотьями пошел, и никаких мудрствований лукавых.

 

Арсений тяжко, по-стариковски вздохнул, словно сожалея о несбыточном, а Мишка примолк, неожиданно задумавшись: а получилось бы у него все, что получилось, если бы был жив Фрол? Мужик-то, по всему видать, характер имел отнюдь не легкий и баловства мальчишеского мог и не допустить…

 

Оба немного помолчали, размышляя каждый о своем, потом Мишка спохватился и вернул разговор к главной теме:

 

— Ну, ладно, дядька Арсений, помечтали и будет, все равно меня пороть некому. Давай дальше рассказывай: что и как делать надобно.

 

— И впрямь некому, а жаль… Ну ладно, ладно, глазом-то не жги… господин сотник. Значит так: сейчас я со своими переговорю, приготовим все. Отроков я сам отберу, кто там пострахолюднее, да после боя, в одежде, посильнее кровью измазанной, ну и лицо сможет сделать… вот как у Андрюхи Немого, когда ему на ногу наступишь. И баб надо тоже — тех, которые при княгине не заняты… Это ты сам прикажешь. А дальше… Дальше уж мы все сделаем, а ты смотри и учись, раз и эту науку постичь решил. Приготовим тебе его в лучшем виде — и спрашивай, коли умеешь. Я, конечно, подмогу, но главный спрашивальшик у нас ты, и если что, пенять не на кого.

 

— Добро, — Мишка решил довериться профессионалам

 

— Ну, вот и ладно. Начнем… гм, помолясь.

 

До чего уж там досовещался Арсений со своими, Мишка не знал, но подходя к полянке, где планировался допрос, невольно ожидал увидеть там душераздирающую картину, выдержанную в традициях фильмов о мрачном средневековье или уж, как вариант, киношных страшилок «про бандитов». И истерзанного пленника с выпученными глазами, подвешенного на дыбе, и палача с кошмарным инструментом, и соответствующие звуки да запахи…

 

Но, как выяснилось, ничего подобного планом Арсения не предусматривалось. На полянке вполне мирно были расстелены два потника (видимо, за неимением ковра или войлока), на одном стояла миска с едой и лежала баклажка, а второй, надо понимать, предназначался для сидения.

 

«Ну, прямо как для пикника все приготовлено».

 

Рядом с молодым дубком «режиссеры» пристроили обрубок бревна, подпертый толстыми ветками, чтобы лежал вплотную к стволу и не откатывался. И вот этот-то обрубок начисто снимал первоначальное мирное впечатление, потому что был сильно запачкан кровью и в нескольких местах на нем виднелись подпалины. Зловещий колорит декораций дополнительно усиливал и сам Дормидонт Заика, голый по пояс, невозмутимо поправляющий кузнечными клещами в костерке какие-то непонятные железки не слишком, впрочем, устрашающего вида.

 

Квалификацию «художника-постановщика» Мишка оценил: если подходить к месту допроса именно с той стороны, с которой шел он, то сначала глаз цеплялся за место «выпивающего и закусывающего», потом за окровавленный и обожженный обрубок бревна, и только после него — за Заику в образе палача. Все исполнено на должном уровне: контраст и негатив по нарастающей. Оценить-то Мишка оценил, но не впечатлился — и не такое видал (на экране, естественно, а не в жизни), да и Дормидонт, надо признать, до буреевских статей не дотягивал — тот-то одной своей внешностью был страшнее бормашины.

 

«Так, а где тут дыба, испанский сапог и прочие девайсы-гаджеты папы Мюллера и дедушки Торквемады? Что-то бедновато у специалистов с инструментом. И это все? Впрочем, им виднее. А Арсений, надо понимать, чего-то придумал — вон черти в глазах так и прыгают».

 

Заместитель десятника Егора, похоже, разочаровался мишкиной реакцией, вернее, полным отсутствием таковой. Слегка покривившись, он мотнул головой в сторону и недовольно пробурчал:

 

— Иди, погляди там из кустов — нарочно устроили так, чтобы тебе удобнее смотреть… раз, того… учиться надумал. Мож, и правда когда пригодится… Но как пойдем с ним сюда — чтобы встречал нас уже, — Арсений кивнул на потник. — Тут и сиди тогда.

 

 

Первое действие спектакля «Психологическая обработка пленных», несомненно, удалось — поглядеть действительно было на что…

 

Арсений с отобранными и, видимо, проинструктированными отроками, выгнали в пинки пленных на опушку леса возле дома. Один раненый, похоже, идти не смог и его пришлось просто выволочь. Женщины тоже оказались тут же, но их, правда не трогали — оставили стоять в сторонке, а вот мужчинам досталось и пинков, и кнутов. Особого актерского мастерства от мальчишек не требовалось, лица-то бармицами закрыты, а вот внешний вид их впечатлял. Лесной мусор, застрявший в кольцах доспеха, пятна крови (и где крови-то столько добыли?), какое-то непонятное не то рычание, не то хрюканье, доносящееся из-под бармиц… Мишка невольно вспомнил себя в Отишьи, когда выскочил из разваленного курятника весь в помете и перьях.

 

Отроки стояли в оцеплении, а Арсений, неожиданно резко контрастирующий невесть откуда взявшимся благообразием со звероподобным видом остальных участников «спектакля», расположился вблизи сидящего на земле ляха. Ратник успел каким-то чудом привести себя в порядок и даже причесался, и теперь выглядел не то аристократом, не то интеллигентом, особенно на фоне обнаружившегося тут же Савелия Молчуна, расхристанного, лохматого и грызущего добытую в походном котле, кипевшем неподалеку, огромную кость с мясом. При этом Молчун, никогда ранее не отличавшийся подобными манерами, вполне мог послужить натурой для картины «Неандерталец-людоед на привале». Он чавкал, рычал, пускал слюни на бороду и ловко отмахивал ножом мясо у самых губ.

 

Арсений же, устроившийся на пенечке в теньке со скучающим видом, более подходящим не ратнику Ратнинской сотни, а скорее князю, оказавшемуся здесь по чистому недоразумению или инкогнито, брезгливо косился в сторону Савелия.

 

— Вот ведь! — наконец, не выдержал он, и презрительно скривив губы, во всеуслышание попенял в сторону Молчуна. — Образина… Кабы боярич не наказал… Ты б хоть жрал, что ли, потише!

 

Сидящий прямо перед ним лях невольно обернулся на эти слова.

 

— Ум… — невозмутимо ответил Савелий, громко глотая очередной кусок.

 

— Вот-вот… Скотина! И чего вас всех боярич терпит?

 

— Ум… — пояснил Савелий, не отрываясь от еды.

 

— Да знаю я … Знаю… Тебе бы только брюхо кому вспороть. Одно удовольствие… А завтра ещё полста таких рыл прибудет… Ты-то хоть только жрёшь… А те… Тьфу! — Арсений сплюнул и, будто только сейчас заметив внимание ляха, добавил, обращаясь уже непосредственно к нему: — Во, видал? Даже и поговорить здесь не с кем. Вот она, служба… Боярин велел любимого внука опекать — никуда не денешься… Но боярич-то наш сейчас весь в делах, с кем словом перемолвится? Не с этим же? — ратник кивнул на Савелия, сокрушенно вздохнул и посетовал: — А скука, хоть на луну вой! Бояричу-то и дела перепоручить некому… Я да ещё Бурей… Тоже тонкой души человек, книжной премудростью просветленный, но сейчас его с нами нет — эти только… Жрет, понимаешь, скотина бессмысленная, а отвернись на миг, тут же девок портить полезет… А встрянет кто, так и по горлу полоснет, хоть чужого, хоть своего. На него только одна управа — боярич.

 

Арсений теперь обращался исключительно к ляху, как к благодарному слушателю, которым тот в сущности сейчас и являлся — так и вперился взглядом в ратника.

 

— Боярич-то наш умница, головушка светлая, ну чисто ангел… — самозабвенно продолжал токовать Арсений, напомнив Мишке покойного Спиридона, охмуряющего ратнинских молодух. — Как в поход двинулись, так и мается, бедный… Он-то умственный больно — с детства учителями приучен к обхождению. А тут ни слова с кем молвить, ни беседой пристойной развлечься, ни книжку почитать ученую. Эти-то только ругань понимают, — ратник в очередной раз горестно вздохнул.

 

— Благородный господин боярич ваш, да пошлёт Господь ему здоровья, рода, полагаю, древнего? — лях, пытаясь унять дрожь в голосе, решился наконец осторожно вставить свое слово.

 

— О! — Арсений вроде даже обрадовался начавшейся беседе. — Благородная речь? Какая удача… Ты, что ли, тоже из бояр? Учен? Эх, нашему Михайле-то и не известно про это, поди… Княжьих он кровей. Умён необычайно! Книг тьму прочитал — иной столько и не увидит за всю жизнь… А поговорить-то и не с кем. Ему б советчика толкового — учитель-то его помер недавно, Царствие ему Небесное… Да где ж другого в нашей-то глухомани взять?

 

Лях замер в напряженной позе, словно охотничья собака, сделавшая стойку. Как ни фальшивил Арсений, изображая интеллектуала, страдающего в окружении быдла, спектаклю это повредить не могло. ТАМ было полно людей воображающих (или искренне считающих) себя умнее других, а на деле являющихся копией чеховского автора «Письма ученому соседу». ЗДЕСЬ подобные «умники» попадаются реже, но сам по себе типаж неистребим. Принял лях трепотню Арсения за чистую монету или посчитал его дураком с претензиями, не имело значения — задачу свою, как ее понял Мишка, ратник выполнил. Пленник увидел для себя шанс на спасение — заинтересовать боярича, который среди этих дикарей царь и бог, улучшить свое нынешнее положение, занять возле него место интересного собеседника, скрашивающего скуку, а там, глядишь, и советника…

 

Тем временем Молчун, прикончив мясо, пристроил свою кость на пеньке и вытянул из-за спины топор…

 

— Ха-а!!

 

Кость разошлась вдоль, и брызнувший во все стороны мозг попал ляху на лицо…

 

— Скотина! Не мог поосторожней? Рубаху же заляпаешь! — немедленно заверещал Арсений и снова со вздохом оборотился к ляху. — Во… Видал? А завтра таких еще полсотни привалит! Да воевода… Рудным его кличут. Вот уж зверь, куда там этому. Сколько кровушки пролил! И своих-то, кто не угодит, запросто живьем спалит, али в муравейник зароет. За то и прозванье свое получил! Я, уж как он появляется, стараюсь от боярича нашего без особой нужды далече не отходить. Боярич-то, хоть и молод, а все равно его слово здесь главное. И он ученого человека в обиду не даст…

 

А Савелий смачно, с присвистом, высосав из кости мозг и зашвырнув ее в кусты, почесал живот и принялся оглядываться явно в поисках еще какого-нибудь развлечения. И в этот момент столь удачно разыгрываемый сценарий, чуть было не поломался — из дома, с озабоченно-решительным выражением лица, выскочила «Дунька-отличница» и грозно, как, видимо, ей самой представлялось, вопросила:

 

— Пошто наших женщин забрали? Матушка-княгиня гневается и велит…

 

— Гы-ы-р-р… — Савелий развернулся со слоновой грацией и вразвалочку направился к боярышне, растопырив лапищи, недвусмысленно сулящие девице жаркие объятия. Евдокия словно с разбегу на стену налетела, Мишка затруднился бы определить, что у нее шире распахнулось — глаза или рот? Но ни писка, ни визга — похоже, девицу настигло то состояние, которое сами женщины описывают словами «голоса не стало».

 

— Ты куда? Стой, скотина! — бросился следом за Молчуном Арсений.

 

— Гы?

 

Савелий, не оборачиваясь, сделал вполне понятный жест бёдрами и руками.

 

«Не перестарались бы… ведь заикой же девчонку сделают

 

— С ума съехал? — отчаянно взвыл «защитник». — Боярич сказал пока не трогать… Голову снимет!

 

— Ых…

 

Савелий бросил ещё один взгляд на Евдокию и нехотя вернулся на прежнее место. Боярышня изобразив рукой какой-то неуверенный жест, будто искала опору, мягко, словно тряпочная, осела на землю.

 

«Да что ж она хлипкая-то какая? Вроде бы на свежем воздухе и в корсет не затянута, а в обморок брякнуться при каждом удобном случае норовит. Хотя, нет — шевелится и глазами лупает, просто ноги подкосились. Ну, Савелий, ну артист

 

Евдокия так и осталась сидеть в полной прострации, а действо благополучно вернулось к первоначальному сценарию.

 

— Слышь, Гробня! Я тут отойду, а ты пригляди, да не балуй, смотри! — распорядился Арсений, обращаясь к Молчуну, — до боярича я… Сказать надо, что смысленный человек к нам попал, может, полюбопытствует.

 

Судя по мимике ляха, ужас от одной мысли остаться наедине с таким зверем, как Савелий, смешался у него с надеждой на неведомого боярича и даже некоторой благодарностью к Арсению за обещенную протекцию.

 

Оставшийся один, Молчун то ковырял в зубах, то недвусмысленно косился на испуганно сбившихся в кучку баб, то задумчиво рассматривал ляха, словно выбирал, какой кусочек мясца отрезать от него себе на ужин.

 

Но по всем признакам такое времяпрепровождение должно было ему вот-вот наскучить, а как он будет развлекаться дальше, можно только догадываться. Лях, во всяком случае, чувствовал себя не лучше «Дуньки-отличницы», кажется, решавшей сейчас для себя дилемму: подняться на ноги или рвануть подальше от всех этих ужасов на четвереньках. Как бы всё обернулось для ляха, не появись, наконец, Арсений, неизвестно.

 

— Боярич желает тебя видеть. — Арсений расплылся в улыбке, — да поторопись, сейчас охранник подойдёт… проводит, чтобы ты, значит, не заплутал, да кто по дороге не обидел…

 

— А ты? — невольно вырвалось у ляха.

 

— Я?.. — начал было Арсений но его прервал раздавшийся из кустов рык Чумы:

 

— А-а-а… Сюха! Я что, баба — в подоле его за тобой таскать?! Жопу отрублю — сам побежит — и Фаддей, на самом деле злой и вымазанный кровью вывалился на поляну прямо перед пленным.

 

Арсений пожал плечами и, развернувшись, пошел прочь, Мишка тоже поспешил удалиться — надо было успеть на место допроса раньше Чумы с пленным. Лях же замешкался, неловко поднимаясь с земли, но подхлестнутый рыком Фаддея чуть не вприпрыжку рванул в указанном ему направлении, только бы не оказаться слишком близко к своему новому «защитнику».
Мишка, уже понявший, что от него требуется, восседал на потнике, скрестив ноги, и старательно изображал на лице скуку. Он небрежно кивнул появившемуся Арсению и махнул рукой Дормидонту, давайте, мол. Пленник, выскочивший прямо к «дастархану», сначала смотрел только на боярича, но потом, уловив краем глаза движение, заметил Заику, с деловым видом пихающего в огонь какие-то окровавленные тряпки. Дернулся назад — не мог не дернуться, слишком уж открывшаяся картина не соответствовала его ожиданиям, с трудом удержался на ногах после пинка Фаддея и заметался взглядом между Арсением и Мишкой.

 

— Садись… — Мишка внешностью и голосом постарался изобразить скуку.

 

Лях растерянно затоптался на месте.

 

— Боярич велел садиться, — поведал Арсений тоном переводчика с иностранного языка.

 

Кроме как на чурбак у дерева садиться было некуда, но туда… Лях попытался выйти из положения, сев на землю.

 

— Сказано, садись, а не падай! — рявкнул за спиной пленника Чума, — ща… подмогну…

 

— Гы? — поинтересовался вылезающий из кустов Савелий. Этого оказалось достаточно, и лях добровольно плюхнулся на приготовленный для него чурбак.

 

Чума, одобрительно хмыкнув, ловко завёл его руки за дерево и перехватил ремнём.

 

— Арсений говорит, что ты собеседник интересный… — прогнусавил Мишка таким голосом, что самому противно стало, — а ты всё молчишь… Не уважаешь? Или столь высокороден? — на пару секунд замолчал и, заметив намерение ляха что-то сказать, добавил: — ну как знаешь… Дормидонт…

 

Заика пошевелил дрова в костре, тот плюнул искрами и затрещал.

 

Лях сломался и, сорвавшись на крик, заорал:

 

— Смилуйся, боярич! Слугой тебе верным буду! Учёный я… Знаю много… Услужу!

 

Пленник еще что-то торопливо и бестолково говорил, а Мишка, выдерживая паузу, поднял с «дастархана» баклажку, отпил из нее, сморщился, сплюнул, заткнул пробкой и бросил баклажку обратно. Поерзал, устраиваясь поудобнее, и поднял глаза на ляха, сморщившись уже от его голоса. Фаддей намек уловил и «выключил звук» мастерски исполненной затрещиной.

 

— Слугой, говоришь? Много просишь. Пока рабом разве… Да и раб пользу приносить должен, а ты вон сколько наболтал, а все без толку.

 

— Да я… — попытался снова «включиться» лях, но получив в зубы от Савелия и в брюхо от Чумы, замолк, вытаращив глаза.

 

— Ещё раз рот откроешь без дозволения, язык прижгут, — сердобольно пояснил Арсений, — у нас это запросто. Ты лучше боярича слушай.

 

— Угу… — Мишка снова потянулся к баклажке, но передумал и ухватил ложку. Поковырялся в миске, вздохнул и есть не стал. — А что знаешь много, это хорошо. Потешишь рассказом, накормим. Ну, давай, говори…

 

— О чём желает знать ясновельможный пан?

 

«О как! Уже и ясновельможный! И построение фразы чисто польское — спекся бобик! Впрочем, следовало ожидать, вон как на Заику косится, и не хочет смотреть, а глаза как магнитом притягивает, наверняка уже подобные процедуры наблюдал. А Дормидонт тоже молодец — вроде бы ничего и не делает, только у костра топчется, но умудряется постоянно привлекать к себе внимание».

 

— Обо всем хочу! — заявил Мишка тоном Царевны Несмеяны из старого фильма, требовавшей мороженного из дегтя. — Про тебя, про всех, кто здесь был, про тех, кто там остался, — боярич мотнул головой куда-то на запад, — как посмели княгиню с детьми похитить… все говори, а забудешь, так они помогут вспомнить!

 

Ратники Егора тут же изобразили полную готовность «помочь»: Дормидонт лязгнул клещами, Фаддей зверски оскалился, а Савелий подтянул штаны и громко шмыгнул носом. Как ни странно, вполне невинные действия у Молчуна получились более зловещими, чем у Заики и Чумы.

 

— Не надо!!! — лях натурально взвыл. — Я не сам, мне приказали… Человек от пана Власта приезжал… Они с Полоцким князем договорились…

 

— А вот про пана Власта поподробнее, — позволил себе проявить заинтересованность Мишка, — и про остальных тоже.

 

И полилось… Сначала довольно бестолково, а потом…

 

Когда-то в детстве отец объяснил Мишке, как цирковые собаки «складывают» и «вычитают», гавкая нужное число раз. На самом деле они просто лают, прекращая подавать голос в тот момент, когда дрессировщик подаст нужный знак. Вся хитрость заключается в том, что во время дрессировки собаки выучиваются улавливать тончайшие нюансы поведения дрессировщика, из-за чего этот самый знак, останавливающий гавканье, для публики оказывается совершенно незаметным.

 

Вот и сейчас, во время допроса, получалось примерно то же самое. Мишка лишь слегка менял выражение лица, а пленный тут же улавливал: что «ясновельможному пану» интересно, что нет, о чем надо рассказывать более подробно, о чем менее…

 

Интересно, впрочем, было все. Пленник оказался кем-то вроде офицера по особым поручениям комеса Силезии Петра Власта и знал очень много о внутриполитических раскладах Польши. Или делал вид, что знает, во всяком случае, именами, титулами и названиями областей в Польше он так и сыпал, догадавшись, что господину сотнику это интересно. Проверить сказанное возможности, конечно, не было, да и очень уж сильно напоминало это выступления расплодившихся ТАМ «политолухов», которые вроде бы все про всех знают, вот только с прогнозами все время попадают пальцем в небо. Да и не нужны были Мишке эти сведения в настоящее время — сейчас сферой его интересов являлось княжество Туровское и только оно. Однако словесный поток Мишка не прерывал и несколько уточняющих вопросов задал — информация лишней не бывает.

 

Арсений слушал молча и с интересом, по всей видимости решил, что это и есть способ не дать понять допрашиваемому истинного интереса допрашивающего, иначе зачем мальчишке интересоваться такими совершенно бесполезными вещами. Постепенно, впрочем, разговор перешел и на дела насущные.

 

Идея с похищением княгини Агафьи, как выяснилось, принадлежала этому самому Петру Власту. Однажды этот деятель уже поимел неплохой гешефт на подобном мероприятии, когда бежал по каким-то причинам из Польши и поступил на службу князю Перемышльскому. Втеревшись к тому в доверие, Власт похитил князя Володаря во время охоты и преподнес королю Болеславу, а тот назначил пленнику такой выкуп, что обобрал княжество Перемышльское до нитки. «Общественность», правда, возмутилась подобного рода действиями, и Власту пришлось передать большую часть своей доли выкупа церкви. Но ведь не успокоился на этом, паскудник, новое похищение измыслил!

 

План он составил грандиозный: посадив «на крючок» князя Городненского, двумя ударами (с севера — из Полоцкой земли и с запада — из Польши) взять города Пинск и Берестье. Отторгнув таким образом у Киева Полесье и Черную Русь, собрать княжество и посадить туда кого-нибудь из своей родни.

 

Ни черта, правда, из этого роскошного плана не вышло, и не столько из-за упорной обороны пинчан или инициативы воеводы Погорынского, сколько из-за своих же внутрипольских заморочек.

 

Подлянку своим (или не очень своим?) устроила некая Саломея фон Берг. Если про Петра Власта Михаил Ратников где-то что-то слыхал (или читал?) еще ТАМ, ибо гнусность и известность его поступка оказались таковы, что о них сочли нужным упомянуть летописцы, да и крови он был не простой — Лебендзи второй по влиянию род из старых польских князей, то кто такая эта самая фон Берг, непонятно, хоть убей. Со слов пленника выходило, что она не то наместница Мазовии (но почему женщина, да еще немка?), не то княгиня Мазовецкая, не то вообще регентша при десятилетнем сыне Лешеке. В общем, черт ногу сломит, но правила она запустевшей и обезлюдевшей Мазовией, и Пинск с Берестьем ей совершенно неинтересны. А вот нахватать полон, чтобы населить свои земли, она оказалась кровно заинтересована. Да еще и епископ Краковский тут каким-то боком затесался — эту самую фон Берг поддерживал.

 

Короче, с подачи Саломеи, к переходу через границу собралось не нормальное войско для взятия Берестья, а толпа претендентов на поместья в Мазовии, которым фон Берг наобещала земли в соответствии с тем, как они сумеют их населить и обустроить. Проще говоря, бандиты, хоть и благородного происхождения (или считавшие себя благородными) — обычное, в общем-то, для средневековья дело.

 

Как обо всем этом безобразии прознал князь Полоцкий, неизвестно, но, когда дело дошло до похищения княгини Агафьи, полочане, составлявшие основу «группы захвата», сотворили все по-своему: набили морды и повязали участвующих в операции ляхов, а княгиню хапнули вместе с детьми, что планом вовсе и не предусматривалось.

 

Дальше четверо ляхов пребывали на положении пленников, подвергаясь упрекам, издевательствам и даже побоям со стороны полочан за то, в чем они персонально были не виноваты — за нарушение договоренностей, о которых имели весьма смутное представление. Когда же к месту содержания пленников заявилась мишкина сотня, и боярышня Евдокия, узрев изображение на щитах, завопила, что это люди пана Лиса, ляхов просто принялись резать. Допрашиваемому повезло — второпях посчитали убитым, а проверить уже не успели.

 

Пленник излагал это все достаточно долго, со всякими отступлениями и уточнениями. Молчун с Чумой как-то незаметно испарились с поляны, Заика откровенно заскучал и уселся на землю у затухающего костра, хотя железки из углей не вытащил, а Арсений терпеливо топтался рядом, время от времени поглядывая на Мишку, то ли удивляясь: как это можно допрашивать, почти не говоря ни слова, то ли сомневаясь: не слишком ли много пустой болтовни разрешается пленнику.

 

Наконец лях заметно охрип, начал повторяться, да и просто устал. Мишка, поняв, что еще что-нибудь полезное пока узнать не получится (и так голова опухла от непривычных имен и названий), прервал его монолог:

 

— Так, хватит пока. Господа ратники, отойдите-ка в сторонку, чтобы случайно не услышать чего не надо. А клещи оставьте.

 

— Чего-чего? — удивился Арсений.

 

Не то чтобы он не понял сказанного, но переход оказался слишком резким и неожиданным.

 

— Отойдите, говорю, — Мишка повернулся к ратникам и развел руками. — Мне и самому неохота, да надо. Ничего не поделаешь.

 

— А чего надо-то? — Сюха явно тупил напоказ, почему-то не желая уходить.

 

Заика поднялся с земли и потянул напарника за рукав.

 

— Ты чего меня хватаешь? Бабу свою хватай…

 

— Окор-м-мля, — пояснил Заика и потащил Арсения к кустам; тот, впрочем, и не сопротивлялся, только выдернул рукав из пальцев Дормидонта.

 

Отойдя на десяток шагов, он все-таки оглянулся и окликнул Мишку:

 

— Если что, зови, мы тут рядом будем, — недоуменно обернулся на толчок Заики, что-то понял и предупредил: — Только не усердствуй с клещами-то, тут умеючи нужно, а то и помереть может.
Мишка не ответил, дождался, пока ратники отойдут на достаточное расстояние, нагнулся и, ухватив клещами, вытащил из углей подходящую, на его взгляд, головешку.

 

— Ну что, поговорим?

 

— Да я же и так… — Лях попытался посмотреть Мишке в лицо, но клещи притягивали его взгляд как магнитом.

 

— До сих пор я только слушал, а теперь буду спрашивать. Ты ведь сам сказал, что много знаешь. Так вот: спрошу тебя об одном человеке, а ты мне расскажешь не только то, что знаешь сам или слыхал от других, но и то, о чем только догадываешься. Понял?

 

— Да… понял…

 

— Называю имя, а ты вещаешь все, что сможешь. Княгиня Ольга Туровская… у вас она, кажется, зовется Ядвигой из рода Пястов. Начинай.

 

Мишка бил, что называется, наугад, но то, что угодил «в яблочко», понял сразу — лях испугался. Казалось бы, куда уж больше, ан нет: есть страх боли, увечья, смерти, а есть страх мистический — СТРАХ ЧЕГО-ТО ЗАПРЕДЕЛЬНОГО. Для средневековья с его дикими суевериями, поголовным мистицизмом и прочими «удовольствиями» — дело совершенно обычное. Вот в этот-то «обычное дело» мишкин вопрос и попал, в самую середку, как говорится.

 

Лях рванулся так, что Мишка забеспокоился: либо порвет путы, либо повредит себе что-нибудь. Губы посинели, изо рта закапала слюна, мышцы вздулись — куда там культуристам! Правда, хватило пленника ненадолго — он бессильно обвис, если бы не веревки, наверняка бы упал, тяжело и неровно задышал, глаза закрылись.

 

«И впрямь, не помер бы… Но что-то знает. Да и хрен с ним, если помрет; это важнее всего, что он до сих пор наболтал».

 

— Знаешь, — утвердительно произнес Мишка. — Значит, скажешь.

 

— Нельзя… это… — неразборчиво пробормотал пленник.

 

— Дурак! Ты сосуд для послания, только поэтому тебя и убить не смогли. Говори!

 

Лях молчал. Мишка сунул головешку почти в лицо пленника, тот стукнулся затылком о ствол дерева позади себя в безуспешной попытке отшатнуться, втянул ноздрями дым от паленого волоса и закашлялся.

 

— Не-е-ет!!!!

 

— Говори! Послание предназначено мне, ты его все равно не поймешь, на тебе никакой вины не будет.

 

— Я не знаю ни про какое послание…

 

— И не нужно. Просто говори. Я пойму. Ну!

 

— Колдунья… у нее тут живет где-то…

 

Допрашиваемый сжался, словно ожидал, что вот прямо сейчас черти подденут его вилами и утащат в преисподнюю.

 

— Дальше!

 

— Говорили, что комес послал к Ядвиге женщину. С ней сколько-то людей, а вернулась она одна…

 

— Дальше!

 

— Ядвига их к колдунье послала… и все… Только женщина вернулась. Никто не знает, с чем… Слышали, что комес кричал: «Что значит «не время еще»? Чего ждать?»

 

— Дальше!

 

— Дальше ничего… Она вышла от комеса, пошла к себе и повесилась. Так рассказывают… Больше ничего не знаю.

 

«Может, и правда не знает? Нет, надо еще попробовать».

 

— Послание неполное. Ты знаешь что-то еще! Какие-то слухи, сплетни… Вспоминай!

 

— Еще говорят, что колдунья сама из Полоцка, княжьего рода. Любой, кто против нее умышляет, умирает страшной смертью. Все, больше ничего не знаю.

 

— Ну, что ж, считай, что жизнь ты себе выторговал. На какое-то время…

 

Мишка оглянулся и отыскал глазами рожу Арсения, выглядывавшего из-за елки. Ратник честно отошел на такое расстояние, что слышать ничего не мог, но не подглядывать, видимо, тоже не мог. Призывно помахав рукой Мишка сделал несколько шагов навстречу и, сойдясь с вплотную, негромко скомандовал:

 

— Кончайте его… быстро и без разговоров.

 

— А что, ты больше…

 

— Все! Кончайте.

 

Дормидонт Заика, в отличие от напарника, ни удивляться, ни вообще как-то реагировать на мишкины слова не счел нужным — как шел, не торопясь, так и дошагал до дерева, к которому привязали пленника. А как дошагал, махнул рукой и проломил ляху висок рукоятью кинжала — ни крови, ни криков. Сунул кинжал в ножны и принялся отвязывать мертвое тело так же деловито и неторопливо, как недавно возился у костра.

 

Конечно, хорошо было бы привести в Туров такого свидетеля, но если княгиня Туровская узнает, что Мишке стало известно о каких-то ее связях с комесом Силезии… Нет, лучше не рисковать.

 

— Если будут спрашивать, скажете, что от пыток помер.

 

Заика только молча кивнул, а Арсений поинтересовался:

 

— И Корнею тоже так говорить?

 

— Нет, Корнею и Аристарху можете сказать, как было, но больше никому.

 

— Ага! А про нас потом говорить станут, что мы дела своего не знаем, и у нас пленники мрут!

 

— Ну, скажешь, что это я его угробил, — Мишка пожал плечами. — Ты предупреждал, а я по неумелости перестарался. Я, если что, подтвержу.

 

— Угу… ну, ладно, коли так. А узнать-то, что хотел, узнал?

 

— Узнал.

 

— И что?

 

«Ну, вот: сейчас начнет выпытывать, о чем я с ляхом говорил, когда они отошли. Блин, ну не меняются люди с веками! Ведь ясно же дал понять, что им этого знать не надо, так ведь нет — все равно попытается дознаться! Михайла, надо понимать, придурок — сначала заставил уйти, а теперь все выложит…»

 

— Сказано в Писании: «Во многом знании многие печали, и преумножающий знания преумножает скорбь». Я же не зря просил…

 

— Ты мне книжную науку не тычь! — Арсений вроде бы и не совершил никакого угрожающего движения, почти не изменился в лице, но… как-то вдруг стал ОПАСНЫМ. — Я тебя не о том спрашиваю, про что ты в тайности с ляхом говорил! Ты похвастался, что УМЕЕШЬ спрашивать, вот и рассказывай, что сумел вызнать!

 

Сказано все это было таким тоном, что Мишка понял: от оплеухи его уберегла только публичность разговора, были бы они с Арсением наедине, непременно огреб бы.

 

— Прости, дядька Арсений, не понял я, — Мишка покаянно склонил голову — ну, сам посуди: я же впервые на допросе оказался … виду, конечно, старался не показать, но… ты ж понимаешь…

 

— Понабрался, понимаешь, у попа… правильно Корней говорил…

 

— Будет! — прервал Арсения Молчун, и тот, к мишкиному удивлению, мгновенно заткнулся.

 

«Вот те на! Да кто ж у них на самом деле старший-то? Или у них все, как у спецназа?»

 

В свое время Михаил Ратников наслушался немало разговоров о спецназе. Всякое, конечно, болтали, но вот сейчас вспомнилось то, что казалось похожим на правду. Если в линейных армейских частях офицеры — командиры взводов, рот, даже батальонов — могли и не знать общего замысла операции и просто выполняли свою часть задачи, то у спецов о задании знали все, вплоть до рядовых. Да и субординация у них не в чести — общались почти на равных. Возможно, и в десятке Егора дело поставлено именно так?
— Вы, наверное, удивились, для чего я расспрашивал о ляшских вятших людях? Про все эти роды Скарбеков, Лебендзей, Палуков, Одровонжей, не говоря уж о Пястах… — Мишка «собрал» взглядом внимание аудитории, и ратники тут же стали подтягиваться к нему, замыкая кольцо.

 

«Обратите внимание, сэр: в круг-то они собрались, а глазами вокруг так и стригут, причем каждый в своем секторе. Ну, точно спецназеры

 

— Так вот, господа ратники, — продолжил Мишка, — мне это нужно для того, чтобы понять: продолжатся еще такие наскоки ляхов на нас или можно их больше не опасаться? Получается, что таких наскоков быть не должно.

 

Мишка еще раз оглядел ратников — те ждали разъяснений, одной констатации факта им явно недостаточно. Риск, конечно же, был — во внутренней политике Польши Мишка не разбирался совершенно, в международных проблемах ХII века тоже, но подростку (хоть в этом-то польза от возраста!) ошибиться было простительно.

 

— У нас все князья из одного рода — Рюриковичи, но и то мира и согласия между ними мало. Вон что князья Полоцкие нынче сотворили. У ляхов, как и у нас, князь-то один, но своих бояр хватает, и грызутся они между собой за местечко потеплее не меньше наших князей, а потому им выступить заедино не так-то просто. Вот и в этот раз к нам пришло не ляшское войско, а по сути ватага татей из Мазовии. Если боярин Авдей Солома наш уговор выполнит — возьмет ляхов в ножи, то домой доберутся очень немногие и с малой добычей. Получится, что пошли по шерсть, а вернулись стрижеными. После этого охотников ходить к нам в Мазовии много не найдется, а остальным князьям ляшским до этого дела нет, своих забот полно.

 

— А если Солома не справится… — поинтересовался Арсений, выражая, похоже, общее мнение ратников — …или не захочет?

 

— А все равно! — Мишка изобразил уверенность, которой на самом деле не испытывал. — Княгини-то Городненской у них в другой раз уже в плену не будет. Как они пойдут? Через Волынь? Мимо Берестья? Через городненские земли? С войском можно попробовать, а ватагой татей нечего и думать. Так что до Погорынья не доберутся, а если и доберутся, то уже поняли, наверняка, что к нам соваться себе дороже выйдет. Да и князь Вячеслав Владимирович не вечно же в Турове отсутствовать будет! Нет, татям не пройти, а войско ляхи не соберут, не нужно им это.

 

— Угу… похоже, что так, — Арсений поскреб в бороде. — А что там лях про комеса Власта толковал? Он, вроде бы все это затеял?

 

— Может и затеял, — не стал прекословить Мишка — но он комес Силезии, а Силезия находится на юго-западе ляшских земель. Во-первых, ему до нас далеко, а во-вторых, на Силезию все время германцы давят.

 

«Если и вправду давят… вообще-то Польша с Германией все время из-за Силезии грызлись, но вдруг сейчас у них стратегическая пауза образовалась? Блин, ничего толком не знаю

 

— Так что вряд ли комес Власт к нам без ведома Великого князя Болеслава полезет, это все равно что князю Муромскому или Северскому на Туров идти — никак без ведома Киева не получится.

 

«А вот тут, сэр, вы и вовсе того — фантазируете. А может, и нет. Какова на данный момент степень самостийности князей, вам неизвестно. Позже, перед татарским нашествием, да — творили, что левая задняя пожелает, а сейчас? Ни бум-бум, и это еще мягко сказано. Но мужики не возражают… хотя они тоже… те еще политологи».

 

— Не вяжется! — заявил, однако, Арсений. — То ты говоришь, что они там у себя все врозь, а то без ведома Великого князя никуда.

 

«Опаньки! Попали, сэр! Хотя… нет».

 

— Как раз вяжется! — Мишка отвечал Арсению, но смотрел на всех ратников поочередно. — Чтобы комесу Власту свою дружину из Силезии увести, надо быть спокойным за то, чтобы германцы или кто-то из своих во время его отсутствия чего-то не сотворит. Кто от этого уберечь может? Только Великий князь Болеслав! А если не всю дружину уводить, то у других князей помощи просить надо, иначе сил не хватит. А это… договариваться надо, чужой интерес учитывать… и еще всякое. Быстро и по-тихому не получится.

 

— Ну… вроде бы так. М? — Арсений вопросительно глянул на сослуживцев. — Похоже, и вправду, особой опасности нет?

 

— Ну, до Погорынья точно не дойдут! — подал голос Фаддей Чума. — А дойдут, так встретим.

 

— Вот именно! — подхватил Мишка. — Если бы не князь Всеволод, мы бы их всех перебили! Но в другой-то раз так не случится, чтобы и княгиня в заложниках, и князь Туровский отсутствовал, и Великий князь Киевский в Степь ушел, и князья Полоцкие на поход решились, да все это одновременно. Нынче редкий случай выдался, такое не часто случается!

 

— Ну, добро, — подвел итог Арсений — похоже, все верно. Не зря похвалялся, умеешь спрашивать, хорошо тебя учили.

 

«А чего тут уметь-то? Термин «феодальная раздробленность» еще в четвертом классе в мозг вдолбили. Хотя интересно получается: если бы бояре на Руси были настоящими полноправными баронами, а неделимость майората стала законом, порождая в каждом поколении княжат, барончиков и прочих «благородных», толпу младших сыновей, жаждущих приобрести собственный удел, глядишь и Прибалтику завоевали бы, и степь распахали до самого Черного моря. Ходили бы не «испить шеломом Дону», а сесть на плодородных землях. Тогда и батыево нашествие могло бы стать не столь фатальным.

 

Так ведь не полезешь же к Мстиславу Киевскому с советами. Это в книжках все просто: пришел к Сталину или Берии — так и так. План «Барбаросса», 22 июня, ППС, Ту-2, Т-44, реактивный гранатомет, атомная бомба… «Мечты, мечты, где ваша сладость?».

 

— Ну ладно. А что насчет выкупа с князя Всеволода мыслишь? — вернул Мишку к суровой прозе жизни Арсений. — И с княгини с детишками?

 

— А вот тут не знаю, — честно признался Мишка — причем не знаю сразу три вещи.

 

— Глядите-ка, сам признается, что чего-то не знает! — обрадовался неизвестно чему-то Фаддей. — Так, глядишь, и…

 

Чума прервался на полуслове, вернее его прервали сразу трое: Дормидонт — толчком в бок, Савелий — невразумительным бурчанием, Арсений — останавливающим жестом.

 

«О как, сэр! Не дают вас перебивать, да еще одновременно втроем, не сговариваясь! Весьма показательно… весьма, не находите

 

— Да… три вещи. Первая: возможно ли нам вообще брать выкуп с князя? Кто мы такие в глазах князей? Егор — всего лишь десятник, да и не княжеской дружины, а воеводской, а я так и вообще — сопляк, никто, и звать никак. Конечно, какая-то награда за освобождение княгини с детьми нам положена, но держать в плену зятя Великого князя и требовать с него выкуп… не много ли на себя берем?

 

— Удачу п-п-п…

 

— Это ты про то, что нам Треска толковал? — помог боярич Заике. — Мол, я у князя удачу перенял? Так это, дядька Дормидонт, для язычников, а для христиан… — Мишка запнулся потому, что чуть не ляпнул «князь — помазанник божий», но вовремя вспомнил, что не знает, применялся в отношении князей акт помазания на княжение или нет — … а для христиан нет власти, аще не от Бога! Это что же выходит, что я у князя часть власти оттягал? Да за такое… не сносить головы нам всем!

 

Ратники быстро обменялись взглядами и… никто ничего не сказал — похоже, мишкин аргумент оказался для них совершенно неожиданным и очень серьезным. Опыта, хотя бы единичного, они тоже не имели— какие бы деяния за Ратнинской сотней в прошлом не числились, князей ей пленять не доводилось еще ни разу.

 

— Теперь второе, — не дождавшись комментариев, продолжил Мишка — если брать, то сколько? Сколько вообще с князя запросить можно? Нет, я понимаю, что много, гораздо больше, чем с боярина, но сколько точно? И как с ним торговаться?

 

— Так ты, говорят, торговаться мастер, — оживился задумавшийся было Фаддей. — В Турове, сказывают, купца чуть без штанов не оставил.

 

«Ну, да! Муж Варвары — первой ратнинской сплетницы. Знает даже то, чего не было и, что примечательно, в мельчайших подробностях».

 

— Так это купец! С ним торговаться любому пристало, а тут князь! К тому же купец тот родич мой, разошлись, в конце концов, полюбовно. Ты себе можешь вообразить, как с князем полюбовно разойтись?

 

Фаддей вылупился на Мишку так, словно у того внезапно выросли рога или перья: представить себе подобных отношений с князем он явно не мог.

 

— Ну, и третье: а с кого брать-то собираемся? Не с князя ли Вячеслава Владимировича Туровского? — окончательно огорошил Мишка собеседников.

 

— Это как? — озвучил общее недоумение Арсений.

 

— Да вот так! Выкуп князь будет собирать с земли, которой владеет. Но владеет-то Всеволод Давыдович частью земель Туровского княжества! Он же не удельный князь, а подручный. Выходит, мы с Туровских земель выкуп брать собираемся! Это как? Правильно? И как на это князь Туровский посмотрит?

 

— Тьфу, чтоб тебя! — Арсений с чувством плюнул под ноги. — Все через задницу! Кои-то веки думали, что великую добычу взяли… Обрадовались, придурки, а тут… как бы не вышло, что сами в долгу.

 

«Блин, вот так и рубили головы вестникам за дурные новости… ишь, уставились, будто вы, сэр, у них кусок изо рта выхватили. А надежды-то, надо полагать, у господ военных были самыми радужными. Облом-с, сэр! А не слинять ли вам по-английски, пока личный состав в задумчивости пребывает? Не дай бог, разгорячатся излишне…»

 

— А с Гоголя сколько запросил? — впервые за весь разговор произнес что-то членораздельное Молчун.

 

— Доспех, оружие, коня строевого, коня заводного с поклажей и сверх того двенадцать гривен. На гривны грамотка дадена, если до Рождества Христова не расплатится, на эти двенадцать гривен лихва набираться станет — по гривне в месяц, за год просрочки еще двенадцать наберется. С тем и отпустим в Городно.

 

— Отпустим? Да ты в уме?

 

«Угу. Традиционно, пленника держат у себя, пока за него выкуп не привезут. В европах-то могут и отпустить под рыцарское слово, но здесь такого обычая нет».

 

— А ты прикажешь его с собой тащить? — Мишка опять, отвечая, вроде бы Чуме, поглядывал на всех ратников. — Охранять, кормить… и так-то намаемся, пока князя с княгиней в Туров доставим, а тут еще такую мороку себе навязывать.

 

— Ничего! Своя ноша не гнетет!

 

— Тогда и ратников городненских придется с собой тащить, о них, между прочим, по две гривны с носа уговорено. Что, будем ладьи, как бочки солониной набивать? И ведь тоже: кормить, охранять, да еще и раненых обихаживать — не дай Бог помрут.

 

— А ежели обманет твой Гоголь? — вполне резонно усомнился Чума. — Человечек-то дерьмовый, всякой пакости ждать можно.

 

— Зимой в усадьбу его наведаемся — я с опричниками, да вы. Не откажетесь, поди? Я у дружинников выведал, где у Гоголя имение. День пути от Городно, никто не помешает.

 

— Хе-хе, вестимо, не откажемся! Возьмем свое, да с лихвой!

 

— Имение-то велико ль? — снова поинтересовался Молчун, и снова в точку!

 

«Ай да Молчун! Позволю себе заметить, сэр, живая иллюстрация к пословице «Молчание — золото». Как он личный состав от мрачных мыслей на конкретную прибыль перевел! Снимаю шляпу, сэр Майкл, и вам рекомендую то же самое

 

— Да, верно! — подхватил мысль Молчуна Арсений. — В простой веси на двенадцать гривен добычи и не наберется, это село большое нужно.

 

— Я что, дурак, по-твоему? — изобразил обиду Мишка. — Выспросил, конечно, да не у самого Гоголя, а у дружинников. Имение велико. Три веси, рыбные ловы на Немане и, самое «сладкое», торговля у него там с ятвягами устроена. Вроде бы… слушок прошел, что Гоголю княжий тиун пенял, будто тот беспошлинно торгует, пользуясь тем, что рубеж ятвяжский рядом. Если правда… а с чего бы неправде быть, рубеж-то и впрямь рядом? Так вот: если это правда, то там и поболее двенадцати гривен взять можно.

 

Судя по мимике и переглядыванию, егоровых ратников явно посетила мысль о зимней «турпоездке» на ятвяжскую границу, вне зависимости от того, расплатится Гоголь вовремя или нет.

 

«А что, сэр? Ничего невероятного в вашем предположении нет. Мужики ушлые, уговорить Егора вспомнить флибустьерскую молодость вполне способны, а к Гоголю они питают отнюдь не симпатию, скорее наоборот. Ну, попал тезка великого писателя, прямо скажем, очень конкретно попал! Средневековье-с, изволите ли видеть, сэр. Лихие девяностые — лишь подобие нынешних нравов! Все то же самое: есть место, где компактно сосредоточены немалые средства, и которое можно взять силой, оставаясь инкогнито. Да и неизвестно, станет ли терпила обращаться к властям, поскольку у самого рыло в пуху. Классика

 

— Когда ж ты успел все обговорить-то? — Арсений явно задал вопрос только для того, чтобы что-то спросить, потому что полученную от Мишки информацию требовалось как-то осмыслить, переварить, возможно, возникнут еще вопросы или сомнения, так что разговор о выкупе заканчивать было рано.

 

— Так с князем еще там, где Ерофея Скуку со товарищи нашли…

 

— Ну! — поторопил Арсений.

 

— Не было никакой торговли, — Мишка изобразил мимикой вынужденное подчинение грубой силе. — Тут и утаивать нечего. Князь Всеволод за спасение детей, на что угодно согласен был. Баш на баш договорились — мы спасаем княжье семейство, боярин Солома возвращается назад и приказывает княжьим дружинникам взять ляхов в ножи. Потом возвращает полон — доводит его до Пинска. Авдея Солому пришлось отпускать, тут-то и зашла речь о выкупе. За Солому, а за Гоголя и дружинников так уж — попутно. Ну, конечно, пришлось Соломе коней и доспех оставить… как иначе-то? Он потом взамен выложит то, что на ляхах возьмет. И двенадцать гривен, само собой.

 

— Почему с обоих бояр по двенадцать гривен?

 

— А сколько еще-то? С того боярина, что мы на Припяти в плен взяли, назначили двенадцать, и за сына его десять. Вот и я так же. Чтобы иную цену называть, надо же знать насколько боярин богат, какое имение… мы же этого ничего не знаем.

 

— Про Гоголя-то вызнал!

 

— Это уже потом, хотел узнать: не продешевил ли? Вроде бы не продешевил. Ну, а раз Солому отпустили, то и Гоголя тоже — князь за них поручился.

 

— А чего ж с самого-то князя выкуп не запросил? Он же на все согласен был?

 

— Да не вправе я князя судить! — Мишка повысил голос почти до крика. — Это вам не Спирьку-паскуду повесить! Там я в своем боярском праве был, а здесь неизвестно еще, виновен князь Всеволод или нет. Да, пошел с ляхами против своих, но семью же в заложниках держали! Да он еще зять Великого князя Киевского. Как там рассудят, неизвестно. По-всякому может повернуться, но как по мне, так лучше мы спасителями всего княжьего семейства будем, чем татями, ради выкупа князя пленившими!

 

Мишка оглядел ратников. Все молчали, обдумывая услышанное, даже Фаддей Чума хоть и глядел исподлобья, но словно и не он недавно на Мишку так тупо наехал.

 

— Ну, и приказ же тоже исполнять надо, — привел Мишка последний аргумент — князья князьями, но воевода Корней приказал всячески ляхам вредить и, если получится, отбить у них хоть часть добычи. А тут, если повезет, всю добычу у них отнять получится, да еще и перебить их, если не всех, так многих.

 

— О! — Арсений состроил такую физиономию, как будто удивился неожиданной находке. — А я уж решил, что ты и про приказ позабыл. Князя пленил, княгиню спас, занесся… прям близко к тебе не подойди.

 

— Угу. Занесешься тут… нам еще до Турова неизвестно как добираться. И нахрена мы проводников отпустили? Прямо как затмение какое-то нашло: до места довели, нате вам плату и прощевайте. А как назад? И Егор почему-то ничего не сказал.
Назад: Глава 2
Дальше: Глава 4