8

До Парса оставалось едва ли два дня пути, но с похмелья ехали медленно, тащились как на похоронах. Самое удивительное было то, что изрядно пьяным оказался и Стырь. Он едва мог править, и все время подходил к князю, чтобы что-то ему объяснить едва ворочающимся языком.

Зато батюшка был спокоен, и скептически поглядывал на своих спутников, а теперь, когда они оказались в парских землях, можно было бы сказать и компаньонов. Дерпен страдал больше всех. Как бы он ни притворялся перед кеберским герцогом, что пьет из его лохани ту жуткую смесь, которой герцог решил отметить его победу в рукопашной, как бы ни проливал эту бурду на грудь, все же в его желудок, мало пригодный для спиртного, попало, видимо, достаточное количество, чтобы воин был недовольным и всего стыдился. Также трудновато приходилось, конечно, и князю, но его еще вечером своими травами отпоил Густибус, и как показалось Диодору, маг и сам выпил немало настоев из своих пузырьков.

Но по-настоящему лечить следовало бы только Стыря. Тот не только тяготел к неумеренной разговорчивости, но и на козлы взбирался так, что князь всерьез захотел его сменить, и уступил только после того, как Стырь пьяно и неубедительно, но решительно, вздумал этого не допустить. То есть, было проще уступить ему и понадеяться на удачу, чем спорить.

Удачи хватило не надолго, не успели они проехать и десяток миль, как Стырь, пьяной рукой направил дормез прямиком на одну из каменных тумб, которыми тут вдоль дорог что-то обозначали — то ли расстояния, то ли бывшие некогда границы между королевствами. Впрочем, отмечать границы тут, по мнению князя, было глупо, они так часто менялись во всех прежних войнах и из-за нынешней частной политики, браков и обмена территориями, что уж всяко срывать и переставлять эти тумбы приходилось бы местному люду постоянно… Если бы этим было кому заниматься, и за правильностью этих разметок следить.

Поломка оказалась незначительной, только добрались до ближайшего городка, как уже к обеду экипаж был снова готов в путешествию. Но одна особенность князя заинтересовала. Когда они сидели в таверне, пережидая ремонт, к ним очень уж учтиво стал подкатывать хозяин заведения. Он и так, и эдак пытался выказать свое почтение, настолько, что даже пришлось его спросить — мол, откуда он знает, кто они и что будут тут проезжать? Ведь теперь издали их невозможно было отличить от местной публики, ну, почти невозможно… И у них был Густибус, был даже батюшка, который мало чем отличался от местных монахов, и все тот же Стырь, не снимающий свою новую накидку… На что простодушный, румяный хозяин весело отозвался:

— Так мне сказали, чтоб я…

И лишь тогда что-то свое сообразил, осекся и исчез в кухне, причем всю компанию стала обслуживать почти такая же румяная служанка, а может, и не служанка, а дочь хозяина, уж очень на него лицом была похожа. Когда же князь решил продолжить этот разговор, поразмыслив, что все это обстоит довольно странно, то выяснилось, что хозяина нет и не будет до вечера.

Тронулись в путь. Князь не мог не задуматься об этом, и у ближайшей переправы через крохотный, по меркам Империи, ручей, через который и мост не следовало ставить, но который тут все же поставили, да еще и с вооруженной охраной, чтобы сдирать местный налог, Диодор стал расспрашивать сержанта. Парень оказался бравый, по всему видно, что старослужащий, а значит, неразговорчивый и внимательный. Но и он все же не устоял перед полупистом, странной монетой в пять ливров, что по словам Густибуса, было едва ли не больше, чем этот сержант получал за неделю.

— Все просто, господин, — хмуро и осторожно, чтобы не заметили подчиненные, проговорил стражник. — Еще утром тут был гонец, который про вас изрядно нарассказал.

— Что он мог рассказывать, если мы тут еще не проезжали? — князь все же решился говорить на феризе, потому что маг, который стоял рядом, мог не понять важности разговора, и неправильно его перетолковать.

— И я ничего почти в том не понял, — ответил сержант. — Только ты уж, принц, помалкивай, что я тебе о том сказал. Мне было велено только расспрашивать тебя, или кого-нибудь из ваших. Но не подавать виду, что я вас тут поджидаю.

Поехали дальше, князь уже почти все понял. Теперь за ними следили, и слежка за ними была такой плотной, что их не только преследовали, выясняя, возможно, у каждого хозяина в таверне, где они ненароком задержались или отобедали, о чем говорили странные путешественники, но и обгоняли, чтобы обратить внимание всех стражников и прочего придорожного служивого и торгового люда, что к их разговорам следует прислушиваться.

Против этого оказывалось то обстоятельство, что ни один из местных не мог хорошо знать рукву и был не способен передать их переговоры между собой. Но в пользу этой версии говорило то, что предупреждать этих самых сержантов или трактирщтков без последующего их опроса, то есть, следуя за их дормезом, было бы глупо. Даже если бы их слова кто-то и понял, они бы не достигли того… кто все это наблюдение устроил.

Покачиваясь на неровностях дороги в отремонтированном дормезе, князь предупредил всех, чтобы теперь держали ушки на макушке, разумеется, поговорив и со Стырем. Тот лишь пьяно покивал в ответ и предложил снова нанять тут платных возчиков, уже до самого Парса. Князь посмотрел на него, и отказался, ответив, что это будет ему уроком.

Новость путешественники восприняли спокойно, маг лишь кивнул, соглашаясь, что это возможно, и отозвался так:

— Однако, отвык я от этого.

— От чего именно? — спросил его батюшка.

— Культура, — туманно отозвался Густибус и неожиданно выругался так, что даже князь подивился, он и от Стыря не слышал таких-то замысловатостей.

Тогда Дерпен повернулся к князю и, пробуя собрать глаза в осмысленный взгляд, заметил:

— Знаешь, кна… князь Диодор, я тож-же заметил… Почувствовал. Только думал, что мнится мне. Ан нет, не мнится, ока… Оказалось.

— Ты спи лучше, — посоветовал ему князь. — С теми, кого послали приглядывать за нами, мы уж сами как-нибудь управимся, если потребуется.

— А зачем управляться? — спросил тогда отец Иона.

Князь ему улыбнулся успокаивающе.

— Не знаю пока, мы ничего не можем с этим поделать… Теперь у меня нет уверенности, что эта слежка установлена после Кебера. Может, и раньше была, только мы ее не заметили.

— Верно, — согласился Дерпен, по-прежнему пробуя выглядеть трезвее, чем он был. — Теперь… и-эх… Добраться бы скорее до Парсы.

— До Парса, — поправил его маг. — Ваша восточная Парса… — он подумал, прежде чем продолжить. — Отсюда, должно быть, за полторы тыщи лье находится… Что в верстах…

Дальше он говорить не мог, и убедившись в этом еще раз, уснул, как и Дерпен.

До какого-то не очень удобного, но довольно спокойного постоялого двора добрались уже перед темнотой, и князь с удовольствием убедился, что его предостережение оказалось действенным. Все, включая Стыря, разговаривали только о постелях, о еде и еще о хороших дорогах, по которым катили последние дни.

Следующий день прошел с откровенной торопливостью. Князю хотелось завершить путешествие, добраться до Парса как можно скорее, но неожиданно пошел снег, и это сделало дорогу куда труднее, чем прежде. А может, и снегопад был не виноват, все же снежок тут падал такой мягкий и реденький, что его, по руквацким меркам, вообще не стоило принимать в расчет. Но лошади откровенно выдохлись за все эти бесконечные перегоны, и тянули едва-едва. Да и возчик, которого князь нанял-таки из жалости к Стырю, оказался какой-то квелый, не умел ни погонять, ни удерживать долго гоньбу. Поэтому ночевать пришлось снова в какой-то гостинице.

И третий день прошел вяло, по мнению князя, вот только одно и оказалось полезным — когда подъехали все же почти в темноте к столице королевства, все уже протрезвели настолько, что было не стыдно показаться перед здешним послом. Только Стырь, деревенщина эдакая, никак не мог привести себя в чувство, за что Дерпен, вполне по-восточному, прихлопнул его слегка по плечу. Стырь, как ни удивительно, от этого все же очухался, и даже попробовал было за последним обедом не пить вовсе.

Этот местный обычай выставлять на каждом обеде, и даже завтраке, не говоря уж об ужине, пару-тройку винных кувшинов, стал князя раздражать. Он и сам пробовал пить только воду, но она оказалась настолько невкусной, настолько отдавала гнилостным запахом, что он, в конце концов, стал поступать по примеру Дерпена и батюшки — разбавлял ее до половины вином. И только Густибус пытался пить одну воду, да еще Стырь, после того, как Дерпен его пристыдил своим пристуком.

Когда проезжали Сенные ворота Парса света еще было достаточно, зато, как и раньше, с низкого, серого неба посыпалась снежная крупа. Это делало и свет, и окружающие дома лучше, краше, чем они были, кажется, на самом-то деле. Зато когда оказались в городе, и принялись петлять по узким и на редкость грязным улицам, стало ясно, что ничего в этой столице, с позволения сказать, особенно красивого нет как нет. Или они въехали в Парс с самой неудачной стороны, такое тоже могло случиться.

Батюшка неожиданно высказался, что слышал, что город этот шаловлив, и тогда Дерпен достал из своего тюка какой-то мелкий пистолет и пару крепких дубовых штырей, скрепленных кованной цепочкой. Батюшка похмыкал на такую браваду и задумал об этом потолковать основательней, но неожиданно и Густибус выволок ту самую дурацкую шпагу, которую прихватил в Кебере, и поставил под руку. Тогда и говорить стало не о чем.

А потом, к счастью, дома пошли краше и выше, даже не дома уже, а дворцы, и площади приняли вполне привычный по Миркве, широкий и раскидистый вид, и стало ясно, что они подъезжают к дворянской части города, где и находилась посольская колония Империи.

Так и оказалось. Тут между двумя весьма ухоженными и богатыми дворцами, прямо на аллее, с обеих сторон обсаженной голыми по зиме, но пушистыми от снега деревьями, стоял почти обычный мирквацкий терем, с уместными завитушками, с высоким крыльцом, с подклетями, которые могли запросто выполнять и оборонительные функции, и с окнами, забранными привычным руквацким переплетом. Вот только ограда перед этим домом была не высокая и глухая, а чугунная, черная и видимая насквозь, как сеть. Это и был шат-о'Рукваци, главное здание имперской колонии в Парсе, в которой по совместительству размещалось посольство.

И только тут князь Диодор неожиданно для себя понял, что за последние дни неплохо выспался, и может не только вести любые переговоры с послом, но и, пожалуй, ждет их. Впрочем, пока Стырь принялся за коней, а остальные путешественники устроились в теплой и привычно обставленной приемной, его тоже подержали в какой-то светелке, обвешанной шпалерами и чудно выглядящими картинами на холстинах в тяжких и резных деревянных рамах. Лишь потом ввели в библиотеку, где стояли отличные кресла, мягкие и удобные, как восточные диванчики. Тут же почему-то предложили закурить, но князь, разумеется, не курил, и относился к этому обычаю западников неодобрительно.

А потом появился странноватый распорядитель, высокий, с удивительно вытянутой головой, словно его растили, подложив с обоих висков дощечки, чтобы он стал похож не на человека, а на рыбу какую-нибудь. И впрямь, в его лице было что-то рыбье, вот только князю чрезмерно рассматривать этого типа не хотелось. Ему хотелось доложиться и выслушать все-таки объяснение — зачем его таким спехом гнали сюда, и что за дело ему предстоит. Но распорядитель посольства повел себя иначе, чем князь ожидал.

— Князь Диодор Полотич род Кастиан Ружеский, — заговорил секретарь голосом низким и красивым, совсем не подходящим к его вытянутой голове, — рад приветствовать тебя в Парсе.

При этом он раскланивался в манере, которую князь уже видел в Кебере, с отступами, легкими приседаниями и нелепыми подпрыгиваниями, словно они были на официальном приеме. Не такого хотел бы князь, и это его раздосадовало.

— Позволь представиться, секретарь посольства шевалье Атеном д'Ош, к твоим услугам.

Князь смотрел на него некоторое время молча, потом произнес:

— Мне бы не с тобой поговорить, Атеном, а с…

— Никак невозможно, князь. Его превосходительство посол находится на ассамблее за городом, и прибудет… Я не уверен, но он может появиться даже завтра.

— А послать за ним возможно? — спросил князь Диодор.

— Приношу извинения… — Дальше из этого типа посыпались такие залихватские и велеречивые объяснения, по-прежнему смешанные с извинениями, что досада князя только усилилась.

Пришлось сказать ему прямо, почти по-армейски:

— Ты спокойнее, Атеном, я не привык еще к вашему обращению. Давай к делу, известия новые из Мирквы есть?

Слова секретарь посольства выговаривал чудно, иногда проглатывая звуки, а иногда взрыкивая, что делало его речь скачущей. И был это, по-видимому, не акцент, а просто отсутствие привычки говорить на рукве. Но Атеном старался, и все отчетливей произносил слова, пытаясь сойти за настоящего имперца.

— Новых известий, которые я мог бы передать тебе, князь, нет. Мы просто получили известие о предполагаемом прибытии… всех вас, и готовились к тому, что… Да, мы думали, что вы будете здесь позднее.

— Это почему же?

— Торопиться вам, по нашему мнению, смысла не было. Жизнь тут идет неспешно.

Князь посмотрел на секретаря удивленно.

— Не знаю, как живут чиновные в Парсе, но я-то по-другому думал. Я офицер, еще пару месяцев назад воевал на наших южных рубежах… А на войне все делается бегом, Атеном. Иначе я не обучен.

— Нам известно, что ты — офицер. И это нас весьма удивило, ведь дело, которым ты, кажется, должен будешь заниматься, не подлежит…

— Вряд ли стоит тебе судить о том, кто и как должен заниматься делом, которое мне поручено. — Князь и сам не ожидал, что у него получится такой вот выговор этому… длинноголовому. Но раз так вышло, значит, так тому и быть. Все же князь смягчил тон. — Так когда я смогу переговорить с послом?

— Хорошо, я пошлю за ним, — отчего-то вздохнул Атеном, — с известием о вас. Но только, все же… торопиться не след. Вы прибыли — это главное.

И в армии такое тоже бывало, то говорят, мол, быстрее и еще быстрее, а то вдруг оказывается, что нужно ждать и ждать. К этому князь привык, каждый, кто служил по-настоящему, к этому привыкал. А все же неуместная, почти детская досада князя не проходила, он представил себе дорогу, по которой они гнали, останавливаясь только для того, чтобы кони передохнули и люди могли поесть… Ну, как тут было не досадовать? А Атеном, тем временем продолжал:

— Князь, ты не понимаешь, посол наш тут не весьма в дела вникает, я не меньше его знаю…

— То-то и плохо, что ты, шевалье Атеном, похоже, привык к этому.

На эту едва ли не грубость секретарь неожиданно поклонился, но видно было, что его задело и пренебрежение князя Диодора, которое в эти слова вкралось, и резкость тона.

А сам-то князь и сообразить не мог, почему набросился на этого бледного, высокого секретаря. Должно быть, решил он, потому что тот был разодет по местному обычаю, и в самые яркие кюлоты, какие князь только видел, к тому же, с бантиками под коленями.