7

Кебер оказался городом изрядным и, по мнению здешних жителей, столице королевства Парсу ни в чем не уступал. Дома стояли тут так же плотно, грязи на улицах было немного, а главное, в городе имелся герцогский двор, с огромным, темным, на взгляд Диодора, угловатым и чрезмерно старым замком.

К замку этому, стоящему на холме, князь присмотрелся особо. Было видно, что его переделывали множество раз, может, веками достраивали. Древняя часть, сделанная в стиле старинного готического креста, почти совсем была скрыта новейшими постройками, более светлыми, высокими и с менее остроугольными крышами. А потом из этого старого основания вырастали совсем уже недавние, выстроенные не долее двух-трех поколений тому назад, дополнения, которые грешили вычурностью, обилием украшений, чрезмерной белизной стен и множеством окон. Становилось ясно, что эта часть замка никогда не была задумана для войны и для противодействия осаде, здесь бы любую атаку, даже не очень сильного войска, попросту не сумели бы сдержать.

Еще на склонах холма, на котором замок находился, был разбит обширнейший парк, именно парк, а не сад или хозяйство. Герцогские предки, судя по всему, не любили, чтобы службы находились слишком близко, с их шумом, суетой слуг и разными запахами. Кухня герцога, все же, находилась в пристройке к замку, с обширным двором, и трубы ее изрядно дымили, это тоже можно было сразу увидеть, к тому же, на дворцовую кухню вела отдельная, наезженная дорога.

Оценив все это, князь Диодор решил, что двор этот, сам город, да и герцогство — живет весело, беспечно, с размахом тратит деньги, добытые крестьянами и ремесленниками, и не нуждается ни в какой особой защите, кроме как, возможно, от тараканов с кухни.

Город князю и всем его спутникам тоже не слишком понравился. По нему бродило слишком много разодетых людей, которые на чрезмерно широких бульварах торжественно раскланивались или же манерно отворачиваясь от людей другого, дельного вида, торговцев и богатых мастеровых, которые и походкой отличались от благородного сословия, поспешая по делам. Разделение это на две слишком заметные касты так бросалось в глаза, что даже батюшка удивился.

— Лоск-то всегда бывает излишним, князь, вот только… — Он помолчал и неожиданно добавил: — Нам придется ему соответствовать.

— Вероятно, — процедил Диодор сквозь зубы, рассматривая парочку офицеров, которые были одеты не хуже придворных франтов, даже в кюлоты с какими-то дурными лентами под коленями, и вооружены шпажонками, от коих в серьезной стычке не могло быть никакого проку.

— Я к тому, что вы-то — люди вполне светские, вам можно так же… обрядиться. А мне что делать?

— А ты ничего не делай, — посоветовал ему маг. — Оставайся в своей ряске, как приехал.

— Не о себе забочусь, — вздохнул батюшка. — Мне бы ваше достоинство не уронить.

— А и впрямь, — пробурчал Дерпен, разглядывая широкую витрину из дутого стекла выставленную пряму на улицу, за которой находилась полка с ножами и короткими саблями. — Раз уж тут оказались, вероятно, придется и нам приодеться.

Князь задумался, это могло быть серьезно. Лоск лоском, но очень-то отличаться от местных — тоже не дело. Странным оказалось лишь то, что это заметили батюшка с Дерпеном.

— Хорошо, — решил князь, может быть, немного сгоряча. — Давайте, раз уж у нас есть время и возможность, попробуем тут… приодеться по-местному.

В этом он был все же не весьма уверен, да и покупать ничего не хотелось. Но когда вернулись в гостиницу, простенькую, но чистую и близкую ко всем главным торговым площадям города, то неожиданно выяснилось вот что. По какому-то из приказов герцога всех путешественников, которые тут останавливались, нужно было как-то регистрировать. И вот когда предыдущим вечером Густибус весьма небрежно, как и прежде случалось, доложил держателю гостиницы, кто они такие, и что направляются в Парс, тот дал знать в канцелярию герцога.

И пока они спокойно себе бродили по городу, к ним уже с утра прибыл посыльный, который передал приглашение явиться вечером на обед к герцогу. Так идея приодеться по местной моде сделалась настоятельной. К тому же, следовало опробовать возможность путешественников вписаться в местное общество, не выделяясь чрезмерно, а как бы растворясь среди прочего дворянства.

Поэтому, после полудня, вместо того, чтобы отправиться дальше, в сторону Парса, пришлось расспрашивать гостиничного хозяина, где тут можно быстро и не слишком дорого найти портных. Хозяин долго не размышлял, и тут же выделил для гостей слугу, который проводил их к местному кутюрье, как тут было принято говорить, расположившего свое ателье в огромном доме, обращенном к речке, что протекала под герцогским холмом.

Собственно, ателье занимало весь первый этаж этого дома, без перегородок, с одним огромным залом, в котором трудились чуть не с полсотни разных портных. Тогда-то князь впервые оценил, что и такое простое дело, как пошив одежды, можно делать с размахом, и с некоторым даже блеском художества. Ими занялись сразу же, мгновенно оценив, что эти гости за ценами не постоят, и что тут хозяина ждет немалый барыш.

Следующие пару часов вся компания, включая Стыря, провела за выслушиванием советов о том, как и что следует носить в Парсе, а равно в Кебере, который столице ни в чем не уступает, ну да тут это говорил каждый, кто чем-либо торговал. И дело это по-правде оказалось непростым — примерять и кургузые камзолы, и тяжкие, зимние по местному представлению, плащи с опушенными мехом капюшонами, и башмаки с невиданными пряжками, и пресловутые кюлоты с завязками… Хотя и суетно это было, а по мнению князя, вовсе не нужно, вот только… Могло так оказаться, что все же нужно. Поэтому он терпел.

Как оказалось, сапоги тут были не приняты, обходились башмаками и чулками. Причем чулок требовалось очень много, и разных, потому что они быстро пачкались и изнашивались. Вообще, вся одежда, на которую князь и его спутники отважились, выглядела на редкость непрактичной, словно бы домашнее одеяние в Рукве, и какой-то ненастоящей. Нет, на самом деле, какой мороз мог бы выдержать камзол, сделанный до пупа, и оставляющий, к тому же, голую шею, которую следовало укутать только в высокий, чуть не до ушей, плоеный воротник?

В общем, согласно советам пресловутого кутюрье или его помощников — князь так и не разобрал среди всех этих людей, которые ими занимались, кто же тут хозяин — все они довольно-таки приоделись, причем по-разному. Самому князю пришлось последовательно обряжаться и в обыденный, служебный, смахивающий на руквацкий, полукафтан, и в парадное платье, до последней подвязочки похожее на местное, в котором ему и посоветовали быть на вечернем обеде у герцога, и в зимнее, долгополое, принятое только в этом году одеяние с очень широкими плечами. Дерпен выбрал себе что-то вроде привычного халата, только с таким расунком, что от него рябило в глазах, и короткую, похожую на стрелецкую ферязь, хотя могучие бицепсы воина в рукавах едва уместились, как портновские их не подгоняли и не дошивали прямо на нем. Батюшка остался в чем-то наподобие рясы, и еще разохотился на очень плотную накидку из небеленой козьей шерсти, которую полагалось подвязывать ярко-зеленым поясом, плетенным, как утверждал портной, из сложнейшим образом обработанной конопли, и с крупной серебряной пряжкой. Маг тоже хотел было найти привычную для себя хламиду, но неожиданно для всех, обрядился по манере местных франтов, и его высокой, худой фигуре это, как ни странно, подходило более всего другого.

Даже Стыря пришлось одевать в серый зимний плащ с пелериной и в темно-синюю ливрею, что его изрядно развеселило. Зато он первым изо всех справился с этим делом, и даже позаботился о местных синих и белых рубашках из плотной хлопчатой ткани, с широкими рукавами и удобным отложным воротом.

В конце концов, было решено, что, несмотря на то, что купили, по сути, одежду готовой, а не заказали ее шить, лишь подогнали тут же, в ателье, выглядеть они стали весьма по-местному, не по-свойски. А уж денег на все это барахлишко ухлопали столько, что экономный Стырь только зубами заскрипел, когда принесли окончательный расчет. Зато он оказался хватом, когда стало ясно, что теперь в дормезе места для всех обновок не хватит, то сумел там же, в ателье, приобрести четыре весьма удобных кожанных чемодана, которые можно было везти на крыше, поверх полозьев, и скорее всего, по словам все тех же мастеровых, ни дождь, ни снег их обновки не испортят.

— Это мы еще посмотрим, — злился Стырь на местные цены. — Может, местный снежок или дождик эти чемоданы и не намочит, зато наши-то распогоды…

— Нет, — отозвался Густибус, спокойно помогавший слуге со всеми сложностями по поводу платы за приобретенное. — Тут тоже дожди бывают знатные. И еще обильнее, чем у нас. Океан же близко, и он не замерзает, как у нас реки. И бывают они и зимой, и летом, круглогодично.

— До лета мы тут не задержимся, — продолжал злиться Стырь.

Пришлось князю его немного осадить. Тем более, что теперь он выбирал себе рубахи и всякие мелочи, вроде дополнительных манжеток.

— И что же, тебе тут ничего не нравится? — спросил он Стыря.

— Зачем же сразу — ничего? Многое нравится, служаночки у них ничего себе…

Хохот всей этой чужеземной компании, кажется, заставил даже самых занятых портных оглянуться. Батюшка, отсмеявшись, проговорил:

— И что удивительно, я замечал, это внимание твое, Стырь, не остается без ответа. На тебя ведь тоже заглядываются.

— Знаю, — отозвался Стырь, одновременно смущенный и польщенный этим смехом и скрытым в нем одобрением. — Вот только языкам я не учен. А не то…

Диодор все же выговорил слуге:

— Ты с этим осторожнее, парень, неизвестно еще какие у них тут политесы, можешь нарваться.

— Нарвусь, так ты меня вытащишь ведь, князюшка мой. Да и какие политесы? Дело это одно на всех, и везде… — И заметив, что князь нахмурился, быстро добавил: — Что же делать, если они сами высматривают, может у нас для них новина какая окажется?

— Я тебе дам, новину, будешь у меня на конюшне сидеть, пока от дури своей не откажешься, — продолжал строжить слугу князь.

Вот на это Стырь опять с непререкаемой убежденностью отозвался:

— Так и лошади здешние, князюшка, даром животина умная, тоже новины смотрит. Только уж не у меня, а у Самвела твоего, Табаска Дерпенского, и даже у Буланки нашей…

Теперь рассмеялись даже некоторые из портновских, которым маг, как оказалось, малозаметно переводил этот разговор. А князь посмотрел на всех своих спутников впервые после выезда из Мирквы с мыслью, что, может, и сложится у них компания, раз так-то смеются сообща. И Стырь все же толковый малый, только вот… боек слишком, может, и придется угомонить его, но в дороге это было кстати. Да и не глуп он, поэтому, скорее всего, и дальше не поглупеет, все правильно будет понимать.

Расплатившись окончательно уже в гостинице, куда было доставлено столько ворохов одежды, сколько князь только на армейских складах и в магазейнах видел, расположились немного передохнуть. После походов по городу захотелось есть, но тут уж гостиничный хозяин посоветовал им повременить — обилие и разнообразие герцогского стола вошли в поговорку по всему королевству, и даже за его пределами, тратить аппетит на гостиничную снедь было неразумно.

Поэтому попросту выкупались как следует в горячей воде, что в дороге не всегда выходило, и приодевшись, отправились к герцогу Кеберскому. Стырю было наказано отвезти их, и посторожить дормез у какой-нибудь конюшни, что опять же получилось не слишком по-местному, потому что большая часть гостей прибыла не в экипажах, а в носилках. Но с этим, в виду путешествия, было сложно, и кажется, местные распорядители все поняли правильно.

Дворец герцога, пристроенный к старому замку, который князь высматривал еще днем, поражал воображение не столько роскошью и богатством, сколько вычурностью этого богатства. Создавалось впечатление, что все деньги герцог тратил именно на украшательство, и еще, пожалуй, на кухню…. Ведь на обед явилось не менее чем три сотни разных гостей.

Сначала все торжественно собрались в пустом зале, где играла негромкая музыка, но никто не танцевал, а все переходили от одной группки к другой, чтобы подчеркнуто раскланяться и перекинуться парой слов. Имперцы недолго стояли особняком, к ним тоже стали подходить, представляться, и раскланиваться, что послужило князю еще одним поводом для удивления. Потому что поклоны эти бывали такими долгими, с разнообразными шажками, прыжками и разными прочими телодвижениями, что немногим отличались от танца. Он даже подумал, что тратить время на такие поклоны, — что может служить большим доказательством беспечности и праздности здешнего общества?

Потом состоялся выход герцога и герцогини. Они прошлись по образовавшемуся коридору людей, милостиво отдавая улыбки в разные стороны, но было отчетливо видно, что герцог уже настолько пьян, что едва способен говорить. Герцогиня чуть смущенным взглядом показывала, мол, такое бывает, и многие из присутствующих с пониманием к этому отнеслись.

Потом уселись, собственно, обедать. Перемен было столько, что путешественники не поспевали уследить за всеми. По руквацкому обычаю еду полагалось расставлять на столе, а приносить с кухни только то, что могло остыть. Тут же оказалось, что на столе стояли только приборы, а блюда разносили слуги, предлагая их по очереди, впрочем, как заметил князь, каждому что-то свое, и по категориям гостей — иным подавали одно, другим — другое, попроще, или даже вовсе вареные овощи с какой-то кашей, лишь для вида приправленной мясным соусом.

Имперцам, впрочем, подавали, как именитым гостям, хотя и не так обильно и искусно, как за главным столом, за которым восседал герцог с герцогиней, какой-то из папских прелатов, кажется, местный епископ, и несколько разодетых в пух и прах дворян со своими женами. Имперцы ели, как и положено воинам, сначала помногу, потом поменьше, потом вовсе почти не ели, лишь клевали что-то, чем потчевали их на удивление расторопные слуги. Пили тоже немало, сначала каждый сам по себе, потом прозвучало несколько здравиц и пришлось подниматься на ноги, чтобы обозначить понимание и согласие с хозяевами стола, а потом…

Князь Диодор и Дерпен пили очень осторожно, хотя вина, которые им подливали в разнообразные и многие кубки и фужерчики, были выше похвал. Маг пил еще меньше, главным образом потому, что, не переставая, с кем-либо разговаривал, иной раз и через стол, за которым они оказались по специальной подсказке герцогского гофмаршала. Батюшка за всем следил, поблескивая своими очками и добросовестной улыбкой, разговаривал очень немного, а пил только подкрашенную лимоном воду, которая пузырилась после какой-то особой выдержки.

А потом все в зале изменилось, так бывает на шумных сборищах, и почувствовать это не очень сложно. И князь тоже сообразил — гости перепились. Герцог поднялся, прошелся вдоль столов, причем не все даже офицеры вставали на ноги при его приближении. А он, оказавшись в окружении знакомых лиц, разошелся. Кому-то из слуг вылил на голову свой кубок, потребовал лучшего вина, что-то стал выкрикивать, и опять же, не все его офицеры поддержали, некоторые, как жевали и переговаривались, так и продолжили, не обращая внимания на сюзерена.

Тут к князю пристал странного вида молодой, с едва пробивающейся бородкой местный чинуша, который и на прием пришел в строгом служебном кафтане. Говорил он по-полонски, но так, что ни слова было не разобрать, хотя пришлось князю ему что-то отвечать и тоже на полонском. Чиновник тут же стал говорить чуть более понятно, и оказалось, он представляется, что он какой-то лиценциат и служит при герцогской канцелярии, а еще при университете, который по его словам, весьма неплох, вот только… Дальше Диодор ничего не понял, но зато хорошо понял Густибус, который и повел переговоры далее на феризе.

Неожиданно все поднялись, видимо набивать брюхо было уже не под силу никаким едокам, зато, совершенно неожиданно, многие отправились танцевать, предводительствуемые герцогиней, которую вел на этот раз не герцог, а местный епископ, что было странно. Но делать нечего, поднялись и имперцы.

В зале, под торжественные и тягучие поначалу звуки, лиценциат из университета снова оказался рядом с князем, и стал вдруг очень инетерсоваться целью их поездки. Пришлось сделать вид, что князь его не понимает, и после выразительного взгляда, который отпустил своим Диодор, даже маг сделал вид, что более интересуется танцами, чем разговорами.

Музыка на этот раз стала очень громкой, видимо, потому, что и музыканты изрядно выпили, да и гости танцевали после двух-трех туров не слишком старательно. А еще через некоторое время, где-то в углу зала молодые петушки из офицеров вдруг затеяли чуть не драку. Диодор посмотрел на них, оба из ссорящихся ему не понравились, были они красными, злыми и один из них, что был побойчее на вид, так сжимал губы, что нетрудно было догадаться, что он, возможно, по-настоящему жесток.

Гофмаршал вмешался в их ссору, попробовал заставить одного из буянов вернуть вытащенную наполовину шпагу в ножны, но тут, к вящему удивлению Диодора, вмешался герцог. Он обрадовался казусу, увлек офицеров, и теперь за ними пошли уже многие. Перед выходом в сад из большого и полутемного зала, с окнами чуть не до пола, герцог выхватил у ливрейных слуг два фонаря, выбежал в своем парадном камзоле на снег, и потребовал, кажется, настоящей дуэли.

До дуэли дело не дошло. Как-то странно вышло, князь и сам не понял, но оказался вдруг в центре круга, потому что герцог, заметив его, предложил ему быть дуэльмейстером, и невзирая на протесты Диодора, едва проговоренные на феризе, сунул ему в руку один из фонарей. И все стали смотреть на князя, а герцог продолжал бегать, размахивал руками и что-то выкрикивал.

Вот тогда, тоже не вполне внятно для князя, вперед выступил Дерпен. Он спокойно вытащил из рук Диодора фонарь, воткнул его в снег, потоптался, скинул свою ферязь, и жестами подсказал обоим поссорившимся сразиться с ним на кулачках. Сначала местные не поняли, но потом… Герцог вдруг пришел в восторг. Он даже попробовал говорить с Дерпеном по-полонски, но слова его звучали еще с более непривычным и диким выговором, чем у давешнего лиценциата, поэтому Густибусу пришлось за всех переводить.

Бойцы, кажется, уже и сами были не рады, что все так обернулось. Тот, что был все же постарше, попробовал улизнуть, но ему не позволили. Другой тоже смотрел на своих товарищей, явно обращаясь за поддержкой. А князю на ухо прошептал батюшка, который, как оказалось, все понимал лучше князя:

— Они боятся драться, наслышаны про умение руквацев сражаться без оружия, пустой рукой.

Очевидно, что-то похожее и Дерпену сказал Густибус, который не отходил теперь от него, переводил что-то и отвечал за него веселящимся офицерам. Впрочем, не только эти люди получали удовольствие, князь мельком оглянулся на дворец, там у окон собралось немало зрителей, и среди них высокими прическами выделялись дамы.

— Батюшка, а нельзя ли как-нибудь незаметно отсюда…

— Не выйдет, князь, Дерпена не выпустят, кажется.

— Глупо получается, — вздохнул князь.

— Или наоборот, кто-то очень постарался, чтобы вышло именно так, как вышло.

Это тоже было правильно. Князь и сам понимал, что все это могло быть подстроено. Но что же теперь делать?

И лишь Дерпен ни о чем не волновался. Он расхаживал, разминая руки и странно, чуть шире обычного расставляя ноги в не вполне удобных новеньких башмаках. Наконец, кто-то из офицеров, подзадориваемый общим гамом, выкрикнул предложение, чтобы двум драчунам, с которых все началось, в подкрепление вышло еще человека три-четыре. Дерпен согласно кивнул, даже, кажется, обрадовался, улыбнувшись, чтобы это было не слишком заметно, в сторону темного парка.

А дальше все обернулось очень просто. Шестеро местных попробовали было звездой, с разных сторон атаковать Дерпена, который стоял на месте, почти не выходя за пределы образовавшегося круга. Молодой из предполагаемых дуэлянтов попробовал махать ногами, кто-то из более умелых, разогнавшись, бросился на восточника, чтобы связать его борцовским захватом, еще кто-то просто решился достать его кулаками… И ничего из этого не вышло.

Дерпен качнулся в одну сторону, в другую, неуловимо ушел от атаки борца, перехватил руку боксера, нырнул под ногу молодого дуэлянта, и… Неожиданно он уже стоял над лежащими телами. А на снегу то там, то сям появились пятна крови. Тот, что пытался бить ногой, не мог подняться, Дерпен его так хватил о землю и притопнул, что он теперь только корчился. Боксер сидел, зажимая нос и губы, из которых потоком вытекала юшка, борец был без сознания, у него, кажется, дело обстояло хуже всех. Трое других сумели подняться, но вид у них теперь был далеко не геройский, драться они больше не горели.

Дерпен, холодно поблескивая глазами, мельком поклонился в одну сторону, в другую, и пошел подбирать свою ферязь, которую теперь со скромной улыбкой держал батюшка, готовый помочь воину одеться. Герцог разразился криками восторга, словно ради этого представления и был устроен весь обед, который только теперь несомненно удался. Обхватив за плечи Дерпена, который казался рядом с тщедушным герцогом великаном, хозяин замка повел восточника, в зал, где на столах уже остались только кувшинчики с вином. Князь, понимая, как все это бестолково и бессмысленно, отправился за ними.

А герцог что-то горячо втолковывал Дерпену, что переводил не отходивший от них Густибус. Князь попробовал было оказаться в стороне, но герцог и его заметил и заставил подойти. Маг тем временем, стал и ему переводить:

— Какая стать, он говорит… — Густибус поискал глазами винные кубки на столах. — А теперь считает, что нужно обязательно выпить. Только не так, как эти, гм… девочки, это он про офицеров своих… А по-настоящему.

— Может, не стоит? — замялся князь, но его никто не слушал.

Герцог Кебер только обнимать его за плечи принялся, а сам показал что-то слугам, и те вдруг выволокли ко всей компании совершенно невероятную, размерами до полуведра стеклянную штуковину, в которой по кайме плескалось… Что это было, князь не разобрал. Но герцогу этого показалось мало, он стал выливать в нее разные вина, до каких только мог дотянуться на столе.

Бурда получилась жуткая даже не вид, впрочем, это никого не смущало. А затем герцог поднял чашу, больше смахивающую на церковную купель, и попробовал из нее пить. У него получилось плохо, потому что он шатался. Тогда он протянул ее Дерпену, тот жалко улыбнулся по сторонам, но вокруг него уже стояли офицеры, с которыми он дрался, поддерживаемые своими друзьями, потому что после драки они не могли вполне очухаться. Тогда Дерпен стал пить, хотя и не очень, большую часть старательно выливал себе на грудь, так что даже герцогу стало жалко вина, он отобрал чашу и передал ее, беспрерывно лопоча что-то, тому, кто бросился на Дерпена с кулаками. Кровь запеклась у того вокруг ноздрей, и одного зуба не было, когда он, криво улыбаясь, тоже принялся пить.

Одобрительные возгласы офицеров подтвердили, что все происходит правильно. Потом напоили еще и того, кто махал ногами, но бедняга сразу же, как от него убрали чашу, сел и стал давиться, его подхватили под руки и повели скоренько куда-то, где его, наверняка, вывернуло наизнанку.

После этого, по-прежнему обнимая Дерпена за плечи, герцог стал говорить, что сам он тоже несомненный имперец, потому что где-то когда-то служил под мирквацкими знаменами, с кем-то из Империи по сию пору знается… А Диодор попробовал протрезветь усилием воли, и это ему отчасти удалось.

Князь знал за собой такую особенность, от сильного желания он умел собраться и начинал думать по-особенному, иногда даже получалось, что при этом соображал лучше и точнее, чем обычно. Вот и сейчас он вдруг понял, что понимает герцога. А тот продолжал разглагольствовать:

— Мне не только ваше, имперское, умение драться нравится… Я полагаю, что потому-то вашу штыковую атаку никому в целом свете удержать не удавалось, что вы такие вот… У вас же в деревнях главное развлечение — драться на кулачках, разве нет?

Густибус что-то перевел Дерпену… А тот вдруг ответил заплетающимся языком, и все умолкли на миг. Густибус отчетливо ответил за воина на феризе:

— А нас на кулачках только холопы дерутся, и это правда — для удовольствия. Воины же дерутся иначе, более умело.

Почему-то это вызвало новый прилив радости у всех, и теперь чашу, по-прежнему все время наполняемую чем придется, в том числе, как почти с ужасом заметил князь, даже полонской водкой, пустили по кругу. Когда она дошла до Диодора, и тому пришлось к ней приложиться, после него ее перехватил все тот же лиценциат из герцогской канцелярии. Он и вправду выпил немало, так что даже следующий из ожидающих почти вырвал лохань из его рук, чтобы продолжить этот странный ритуал, но тут же, повернувшись к князю с улыбкой, сказал, на этот раз уже на неплохой рукве:

— В питии ваше руквацкое умение мы почти постигли.

— Если не превзошли его, — усмехнулся князь.

И он почти закрыл глаза, потому что вдруг увидел, что лиценциат этот был трезв, как стеклышко. Он даже бравировал тем, что остается трезв, хотя должен был по всему лежать где-нибудь в сторонке, как тот офицер, которого утащили в парк.

— Хотелось бы поговорить, князь, — сказал лиценциат, намереваясь, видимо, продолжить расспросы.

— Позже, — отозвался князь, — позже, если позволишь.

Его за рукав из общей кучи, образовавшейся вокруг разошедшегося герцога с пьяненьким Дерпеном, вытащил батюшка. Вот он-то был спокоен, и хотя улыбался обычной своей улыбкой, на этот раз она выходила напряженной.

— Прошу тебя, князь, не хмелеть. Что-то этому парню, — он кивнул в сторону лиценциата, который пытался снова протолкать к ним, — от нас нужно.

— Откуда зна-аешь? — спросил князь. — Может, он пр… прос-то, — язык его не слушался, — развлекает… вле-кает мня?

— Он что-то принял для трезвости, — тихо отозвался батюшка, — только не пойму, магия тут или медицина?

Внезапно в зал вошла герцогиня, предводительствуя целым сборищем разных дам, из которых многие были весьма целеустремленны остановить этот офицерский загул, и обратить внимание на себя.

— Тогда так… — решил Диодор, — Иона, придерживай меня, сильно.

Он оперся на руку батюшки чуть не всей тяжестью и протолкался вперед. Герцогиня что-то выговаривала мужу с нескрываемым раздражением, у нее даже пятна пошли по не вполне красивому, суховатому лиц. Некоторые из ее дам тоже отвели в сторонку своих кавалеров, так что пройти оказалось возможно.

Дерпена почти так же, как Иона князя, или даже еще крепче, придерживал Густибус. Князь строго посмотрел на воина и проговорил почти без звука, на койне, который странно прозвучал под этими сводами, в окружении этих людей:

— Уходим, немедля.

И снова, как уже бывало, стало на мгновение очень тихо, все умолкли. Герцогиня даже обернулась к ним, герцог качнулся, попробовав повернуть голову. Князь сделал вид, что широко улыбается и кланяется почти на местный манер, с широким отступом назад, вот только разогнуться у него не очень-то получалось. Но батюшка не сплоховал, подхватил его, выпрямил.

И Дерпен двинулся за ними, странно приседая, и пробуя раскачивать головой, будто она не держалась на его шее. Густибус сделал отчаянно извиняющуюся улыбку, и тоже поволок его. Они шли к выходу, а герцогиня вдруг стала говорить что-то резко и зло. Князь заставил себя слушать, хотя выговор герцогини теперь был совсем незнакомым, с какими-то прищелкиваниями, но фериз князь теперь все же разбирал, еще оставалось в нем эта вот… расширенность сознания:

— Дикари, они и есть… Имперцы! Учтивости не знают, только и умеют, что…

Дальше князь не расслышал, они оказались перед широкой лестницей, ведущей к выходу. Густибус выглядел ошеломленным то ли такой бестактностью князя, то ли его решительностью, то ли словами герцогини, которые он-то уж понял совершенно.

— Все же не следовало так, — пробормотал он.

Тогда князь почти обернулся к нему, и твердо, по-командному, несмотря на внезапную икоту, переспросил:

— А ка-ак? Раз мы здесь ок-казались? — Потом он опомнился, и почти весело сказал батюшке: — Ты, если взялся, тащи теперь меня… в карету — слуги ж вокруг, донесут герцогине. Б-будем соблюдать эт-ту игру.

А потом еще подумал — знать бы только, что же это за игра такая? И зачем она кем-то устроена?