30

Все же дормез был отличный, правда, скрипеть он начинал все сильнее, и Стырь, дурья башка, никак не мог этот раздражающий скрип убрать, хотя смазывал оси и всякие железки чуть не на каждом постоялом дворе, где они останавливались, но пока безрезультатно. Но экипаж все же ехал, и дорога опять стелилась впереди, вызывая и возбуждение, и дремоту — одновременно.

Однако не гнали, князь Диодор сколько-то торопил всех, пока не выехали за пределы Парского королевства, но потом обмяк, стал вялым, спал чуть не сутками, и никак не мог наспаться, а они поехали лениво, чему даже Стырь, кажется, был рад.

Впрочем, поначалу все помалкивали, действительно, даже пробовали не смотреть друг на друга лишний раз, что в тесноте было не всегда сподручно, но все же, все же… Постепенно это затишье прошло, и как прежде маг начал подкупать какие-то листки на рынках с местными известиями, и были они такими разнообразными, что и батюшка к ним пристрастился. Дерпен же где-то у Магетбура купил себе флягу настоящего шнапса, выпил чуть не половину, и тоже попробовал спать, как князь, а водку отдал Стырю. Еще он чистил теперь оружие, да так рьяно, что даже жалко становилось и все те клинки, которые он со звоном драил, и пистолеты, которые разбирал-собирал чуть не до винтика, каждый из этих винтиков едва не полируя. В общем, каждый занялся своим делом, но по-прежнему все больше молчком.

Лишь иногда по утрам ругали постоялые дворы, на которых останавливались, хотя и ругали-то, скорее, по привычке, или от безделья, чем за что-то настоящее, все понимали, что окажутся скоро в своих имперских землях, и там придорожные трактиры, где придется останавливаться, будут вовсе похуже.

Так проехали почти все земли малых макебуртских владений, где едва ли не каждый барон мнил себя владыкой в своих пределах не менее, чем какой-нибудь настоящий падишах или король. Два или три раза даже возникало нечто вроде недоразумений с подорожными, то есть, стражники недоверчиво перебирали бумаги, на этот раз, к сожалению, не имперские, а всего-то из парских канцелярий, щурились и требовали еще какую-то дополнительную мзду, но вот на это у них денег уже осталось немного, и потому проезжать приходилось все же доказывая, что они — не просто так, а хоть и малое, но посольство. Лишь иногда, на крайний случай, Густибус, который привык уже объясняться со стражниками, выкладывал последний козырь — они ездили в Парс по распоряжению Тайного Приказа Империи. Тогда от них отставали, связываться с этим учреждением никто по-настоящему не хотел и пробовать, все равно это было бы и бесполезно, а в случае серьезных неурядиц, могло обернуться плохо для самих дорожных архаровцев.

Потом пошли уже земли довольно обширных королевств восточных макебуртов, сильно размешанные, как их называли, малыми руквацкими племенами — серпенами, венетами, чехами и варукинами. Тут на дорогах уже было неспокойно, приходилось даже выспрашивать о попутных купеческих караванах, которых оказалось так мало, что князь велел сместиться на север, к западным границам Полонских земель. Так и сделали.

И оказались они где-то в восточной Помрани, довольно любопытной стране, где обитали и пруты, одно из малых макебуртских племен, и полонцев уже было чуть не до трети населения, и собственно, помранцы, составлявшие местную земельную и служивую знать. И говорили здесь на такой смеси макебурта и полонщины, что проще было переходить на рукву, которую, конечно, знали многие даже на постоялых дворах, хотя и корявили ее так, что иной раз и Стырь ни слова не понимал.

Дороги тоже стали ухабистыми и неухоженными, конечно же далеко не везде брусчатыми, а просто засыпанными гравием, наколотым из твердого северного гранита. И тут уже было совсем не просто поднанять возчиков, поэтому, Дерпен, как прежде, стал подменять Стыря на козлах. А вот князя Диодора пока этим не беспокоили, почему-то все теперь относились к нему осторожно, словно бы к раненому. Он это сквозь свои сны как-то разобрал, и попытался изменить, ведь не привык же оставаться в стороне от работы, если мог и даже должен был ее выполнять, но не очень успешно, его по-прежнему мало трогали.

Так наступил один из дней, которые бывают, когда внешне неожиданно, но совершенно закономерно, только по глубинным каким-то причинам, все или многое разом вдруг меняется. И началось-то это неожиданно, как подобные штуки частенько и происходят. Дормез притормозил, и в заднюю дверцу, дыша холодом и ветром от гонки, ввалился Стырь. Он подустал и был мокрым, частенько обтирал лицо, а может, потому-то обтирал, что только что на обочине хорошенько умылся снегом.

Он посидел на своем привычном месте, у дверки дормеза, пересел к печке, подкинул пару полешков, и скинул свою шубу, в которой обычно сидел на козлах. Потом осмотрел всех и твердо произнес:

— Ох, говорил я князюшке, не стоит брать с собой этого Крепа, мальчишка же совсем, силенок у него не хватает, чтобы форейторствовать по-толковому.

Батюшка, который читал какие-то из купленных Густибусом в последнем городке листов, поднял голову, поправил свои очечки, сказал спокойно, даже сонно:

— Собирались поспешно, Стырь, не до разговоров было, и не до споров с тобой… Может, потому князь и уступил.

— Кому ж, уступил, батюшка? Я же противился, — продолжил Стырь. — Опять же, говорил, на конях он сидит неловко.

— Крепа тебе поручили, — неожиданно прогудел Дерпен, не отрываясь от созерцания чего-то за окошком, не оборачиваясь. — Тебе его и школить.

— Да как же его?.. На конях с измальства сидеть нужно, а он городской, — почти с отчаянием заявил Стырь. — Я и так, когда еще на козлы местных парских раздобывать удавалось, на князева Самвела садился, а его на твоего Табаска громоздил. Пробовал показывать, что и как делается, а он…

— Видать, плохо показывал, — вздохнул Густибус, тоже отрываясь от какого-то чтения.

Хотя читать он в последнее время что-то мало стал, все больше писал нечто в нетолстую, забранную в клеенку дорожную тетрадку, которую купил где-то по случаю. Хотя с письмом у него и трудности были, потому что чернильницу-невыливайку еще можно было согреть на груди, на шнуре, специально для этого в нее вдетом, а вот когда чернила на пере застывали, тогда уж писать становилось невозможно, и оставалось только перо очинить по-новому.

Маг с неудовольствием стянул через голову свою чернильницу, сунул ее поближе к печке, и почти свирепо уставился на Стыря, словно тот был виноват, что в дормезе такой холод стоял, который их слабенькая печка одолеть не могла.

— Показывал, как надо, — твердо отозвался Стырь, — а то, что он неумелый, так я в том не виноват.

Князь Диодор вдруг зашевелился, обтер лицо ладонями и сел прямее.

— Не виноват, Стырь, — кивнул он. — Только я, как вспомню, как Креп просил нас его с собой захватить, так и не жалею ничуть. Все ж, помощник тебе, какой ни на есть. — Он помолчал. — А силенки к нему придут, и навыки появятся, и очень скоро, оглянуться не успеешь, уже не ты его обучать форейторству станешь, а он будет тебе высказывать, что ты не так делаешь. Дай только срок.

— Это мы еще посмотрим, — огрызнулся Стырь. Но призадумался.

— Ого, кто проснулся, — усмехнулся Дерпен. — А мы-то уж полагали, что ты у нас в Спящую принцессу превратился, знаешь, князь, такую парскую сказку?

— Ее, кажется, принц какой-то разбудил поцелуйчиками, — рассеянно отозвался князь. — А кто же меня-то целовать будет? — Он поднял голову. — А вот откуда ты, Дерпен ог-Фасм, эту сказку знаешь?

Густибус хмыкнул так, что батюшка даже оглянулся на него.

— Так он же со служанкой в Парсе… спознался, не иначе, она ему и нашептала сказку.

— И на каком же языке нашептала? — спросил батюшка чуть смущенно. — Она, кажется, на рукве ни бельмеса, а он — так же на феризе…

— Ну, когда двое с охотой смилуются, то и язык не нужен общий, — вынес свой вердикт Густибус. — Хотя, для того, чтобы сказки рассказывать перед сном, предположим… Да, для этого все же языки знать следует.

— Вот и я о том же, — батюшка неуклюже в своей шубейке повернулся к князю. — Тут главное слово — предположим. Очень много нам пришлось в последнее время предполагать, разгадывать даже… Хотя, кто же спорит, все, вроде бы, получилось, не так ли, князь?

И князь понял, что ситуация созрела. Потому что думали-то в последнее время, когда от Парса стали уже удаляться, об одном и том же — что же там с ними, собственно, произошло?

Разговор этот был даже необходим. Он должен был подвести конец этой их деятельности, поставить точку, если не в их путешествии, которое должно было завершиться только на Миркве, то по крайней мере в их задании, все же выполненном, и без сомнения, для них оконченном. Хотя и не для других оконченном, для князя-посла Притуна многое еще происходило, как и для всего Парского королевства… Но они могли о том и не узнать ничего, не по рангу им было, их роль в этом деле уже была отыграна, и делиться с ними последними сведеньями никто, конечно, не был обязан. Князь даже думал, что и в Миркве, в Тайном Приказе он может не узнать, чем же все завершилось. Только если старый друг княжич Выгота по-родственному расскажет, а так — нет, могло все и неизвестным для него остаться, засекреченным, как все это дело и началось.

И тогда Дерпен первый произнес фразу, которую князь уже давно ожидал, проговорил лениво, едва ли не в восточной манере:

— А я все же не понимаю… — И вдруг умолк.

— И я не понимаю, — добавил тогда Густибус. — Вроде бы все происходило на глазах, все знаю, любые мелкие повороты… событий. А вот поди ж ты, не понимаю. Не ожидал даже, что так-то выйдет в конце.

— Я о чем-то подобном все же подозревал, — отозвался и батюшка Иона, — когда князь стал говорить, что не только мужчина мог быть оборотнем. Но что все выйдет, как вышло… Это и для меня оказалось неожиданным. Может, пояснишь нам, князь?

— Да что же пояснять? — сонно похмурился князь.

— Едва ли не все, — с заметным жаром отозвался Густибус. — Даже то, как теперь дальше-то все станется?

Князь посмотрел на всех по очереди, даже Стырь, казалось, забыл о печке и повернулся к нему с азартом. А может, он уже согрелся, подумал князь и понял, что никуда ему не деться, придется и в самом деле, держать речь.

— Когда собирались, князь Притун прикатил к нам в отель, помните? Конечно, помните…

— И вы вдвоем почти на четверть часа ушли в библиотеку, — поддержал его Густибус. — Мы думали, он деньги привез и подорожные на обратный путь.

— Верно, привез, он их заранее приготовил, потому у него и подготовка всего нам необходимого почти не заняла времени… — согласился князь. — Но не только с тем он к нам приехал. Я еще и расспросить успел, как все будет по его-то мнению. А его мнение, мессиры, — он суховато улыбнулся, — многое значит, потому что более сведущего человека в делах Парского королевства не сыскать во всем Посольском Приказе. — Он помолчал, собираясь с мыслями. — Будет все просто. Вернее, уже было, тогда еще, едва бал окончился… По приказу короля Фалемота маршал Рен послал две роты для обыска Кеберского замка, причем он, кажется, заручился еще и приказом самого герцога Кебера.

— Понятно, — кивнул Дерпен. — Тому деваться было уж некуда, осталось только королю помогать, и хоть в какой-то степени обелить себя, коли так уж с его женитьбой вышло. — Он тоже призадумался. — Я еще удивлялся, что он на такой-то женился, ведь мог бы себе, кажется, выбрать кого и пригляднее…

— Она могла оказываться для него самой обворожительной и прельстительной, Дерпен, — сказал вдруг батюшка. — Ты забыл, с кем… или с чем ему пришлось иметь дело.

— Да, она могла бы, — кивнул маг. — Что у них там, в спальне творилось, теперь никто не узнает по-настоящему.

— Свечку-то над ними, понятно, никто не держал, — добавил Стырь простонародную мудрость.

— И не хочу того знать, — выдохнул батюшка, — спасать герцога теперь следует его-то духовникам… Не иначе. Давай дальше, князь.

— Обоих графов тет Нестелек д`Атумских, конечно, арестовали прямо за игорным столом, причем оба сопротивления не оказали, просто сдались и все. Семпер сразу же стал говорить… Оказывается, у них в роду оборотничество передавалось только по женской линии, и они виновны лишь в том, что посчитали, что пойманы не будут, и послушали свою сестрицу, конечно.

— Ничего себе — «конечно»… — удивился Дерпен. — Это же измена, как ни крути. Или ты иначе судишь, князь?

— Нет, так же, как и вы, — князь опять чуть улыбнулся. Все же спаялась у них команда… — Старший, граф Абитур, кажется, еще признался, что золото, у них в Кебере находится, и его найдут, конечно, не могут теперь-то не найти. Так что с этим проблем быть не должно. Гораздо интереснее было, по словам князя Притуна, что поведала все же королю сама… герцогиня-оборотница. — Он прервал себя. — Нет, все же, графиня, с разводом у герцога, если все пойдет так, как князь Притун предвидит, сложностей не будет, как с исключительным случаем. А может, ее и вовсе дворянства лишат, король Фалемот, хоть и уважает титулы своих подданных, но может пойти на поводу у верховной знати, а в той среде у графини Нестелек влияние слабое, Палата пэров королевства может ей в титуле и отказать вовсе.

Князь помолчал, потом вдруг потянулся к одной из бутылок с вином, которая осталась еще после проезда вдоль реки Рен, хотя парскому оно и уступало. Уж в винах-то они немного разбираться научились, вернее, привычка сказалась все же. Налил князь себе чуть не целый серебряный стаканчик, и тут же Стырь бросился разливать вино остальным, и себя не забыл. Даже батюшка принял стаканчик из рук верного княжеского ординарца, кивнул, рассеянно поблагодарив, спросил:

— Так что же, праздновать успех нашего дела станем?

— Отчего же не праздновать? — спросил Густибус. — Но ты продолжай, князь.

— Как прояснил князь-посол, род графов д`Атумов действительно один из самых старых и именитых на юге. И служили они королям, которые еще и ди'Парсами не назывались, верно и истово, как и полагается служить, но вот с прадедом у них неприятность вышла. Соблазнила его какая-то… ведьма — не ведьма, но оборотница, тоже, скорее всего, прикинулась обольстительной, и потому пошли у них… В общем, боялись девочек из этого рода, в самой семье боялись. К счастью, не все этим… недугом оказывались заражены. Только одна из них по-настоящему и не умела себя сдерживать. Тогда-то…

— Лет за двести до нынешних времен, — подсказал Густибус, который слушал, боясь упустить хотя бы слово.

— Да, примерно, двести лет назад… Тогда и появилась эта легенда. Но была она все же не вполне правильной, не оборотничество, как оно описывается в старых трактатах, появилось в этой семье, а психическое оборотничество.

— Да, помню, — кивнул батюшка и долил себе воды в вино. — Интересно мы тогда об этом порассуждали.

— Полезно получилось — это важнее, батюшка, — поправил его князь Диодор. — Ведь вот какая штука, сначала я не думал, что оборотень существует. А потом… сопоставил такую особенность, господа. Пьянство отца, старого графа д`Атумского, и пьянство герцога Кебера — оба случая показались мне не просто проявлением их слабости или распущенности, а вызванными более основательными причинами. Понимаете, она над ними как-то «нависала», они ей подчинялись, и это дало такое вот… искажение их природы.

— Всего лишь пьянство? — спросил Дерпен.

— И путь к знанию об обоих людях, которых она решила имитировать. Арматора хорошо знал его же собственный сын, с которым она закрутила любовь, как я понял из бумаг епископа Сен-Робера. А короля еще с детских пор знал Кебер, за которого она вышла замуж.

— Но как же ты догадался все же, что это — она? — спросил батюшка.

— Нет, тут любопытнее другое, — вмешался Густибус. — Она на арматоре проверила свое умение, а после решила ударить по королю Фалемоту и по государству в целом. Неужто ей мало было того, чего она от первого воровства своего добилась?

— Она себя неуловимой полагала, — прогудел Дерпен, — что ее никто и никогда не сумеет на воровстве этом поймать.

— Я думаю, — медленно сказал князь, — тут другое. Не умела она быть вне игры… Понимаете, она должна была свой талант проявлять, не умела иначе, он, этот ее талант, требовал быть примененным. Иначе, полагаю, что-то с ней самой могло худое выйти. И это очень важно… — Он помолчал, слова почему-то давались ему с заметной трудностью. — Собственно, на этом я ее и попробовал ловить на балу, чтобы в ней эта ее особенность стала проявляться независимо от ее воли, даже вовред ей, несмотря на всю ситуацию, в которой она оказалась. Только так, — он вздохнул, — я мог, собственно, доказать, кто она такая есть… И чем является.

— Это тебе отлично удалось, — с улыбкой признал Дерпен.

— Не только ему, — вмешался Густибус. — Но и батюшке нашему.

Князь неожиданно весело обозрел всю команду, всех своих компаньонов.

— Да все вложили в результат дела свою лепту, и каждый оказался… едва ли не незаменимым. Батюшка отмолил отель, и потом отчитал герцогиню… А еще высказал несколько очень дельных предложений. Про Дерпена я вообще не говорю, без него мы бы уже давно под землю ушли, и совершенно бестолково, без малейшей пользы.

— Как бедный Моршток… — вставил Дерпен.

— Нет, он-то как раз с большой пользой погиб, и люди его не напрасно сгинули, — снова вздохнул князь. — Без его бумаг, без его предварительного расследования мы бы так скоро и успешно результата не добились бы. Он оказался молодцом, хотя и не узнал об этом.

— Согласен, — кивнул тогда Дерпен. — Без этого графа Морштока многое показалось бы иначе. Может, мы бы и нападение на наш отель пропустили, оказались не подготовленными к такой-то агрессии… А впрочем, нет, я бы вряд ли о таком обороте событий не подумал, все же…

— Так или иначе, но его смерть оказалась тем сигналом, который мы приняли в расчет, — высказался Густибус на своем иногда чрезмерно умном и не слишком внятном языке. — Вот только я оказался малополезен.

— Густибус, — сказал князь, — ты читал трактаты, и ты подсказал соображения, как оборотницу следует ловить.

— Я и много вздора, наверное, наговорил и ошибочные предположения делал…

— Теперь это не важно, а важен результат, который у нас все же состоялся, — прервал его батюшка. — Ты, князь, не отвлекайся, нам еще многое выяснить требуется. Вот мне не понятно, ты говорил, что герцогиня, будем называть ее все же нынешним титулом, обоих братьев своих чуть не в бедности держала, отчего это, неужто она жадной до такой-то степени оказалась?

— Не думаю, — отозвался князь. Теперь стало казаться, что разговор этот, на который он вначале с такой неохотой пошел, начинает даже забавлять его. — Тут другое, она умела очень сильно влиять на людей, и по отношению к братьям это было, возможно… Одним из условий их участия в воровстве этом. Понимаешь, батюшка, когда я второй раз с ней в оборотническом обличье столкнулся, под лестницами Лура, она уже гораздо менее меня испугала, я уже мог бы с этим бороться…

— По-моему, ты и первый раз, князь, не слишком-то дрожал перед ней, — высказался Дерпен. — Она же поразилась тогда, в «Петухе и кабане», что ты еще и разговаривать можешь, значит, она на это не рассчитывала. Она хотела тебя парализовать, ввести в полное подчинение, а ты… Нет, не преувеличивай свой страх, ты и там себя показал.

— Как бы ни было, но она очень сильна. А иначе бы ей взрослые мужчины, солдаты, офицеры, заботящиеся о своей чести, не подчинялись бы, — сказал князь. — А еще менее ей подчинялись бы бриганты, наемники разные, те ведь к женщинам весьма… малопотребно относятся, у них это вроде одного из условий профессии является… А они при всем том, если подумать, очень сильно выступили, и дрались по-настоящему, как не всякие настоящие воины умеют, и уже потом, когда князь Притун выживших допрашивал в своих казематах, ничего не сказали, ни в чем не признались.

— Может, не знали? — спросил Густибус.

— Может, и не знали толком, но все же… Полагаю, что тут и этот вот страх, который она умела нагонять на людей, сказался. Они верны ей оказались, как это ни удивительно.

— Я вот чего не понимаю, — медленно заговорил батюшка, тоже размышляя вслух, — почему она герцога д'Окра выдала с его машиной?

— Это-то просто, — усмехнулся Дерпен. — Князь уже близехонько к ней подобрался, вот она и решила перевести подозрение на герцога. Тем более, — добавил он убежденно, — что это у нее получилось. Не забывал, Густибус, нас же после этого из королевства выгонять стали. И дело посчитали закрытым, свалив все на него.

— Да, и это тоже, — согласился князь. — Признаться, ход был мастерским, и он ей вполне удался, если только не считать…

— Что? — спросил Дерпен.

Князь посмотрел на своих спутников и товарищей, на каждого по очереди, даже на Стыря, который сидел, слушал как завороженный, было похоже, что даже мигнуть опасался, чтобы не пропустить чего-нибудь. Ох, подумалось князю, пойдут теперь разговоры в его сотне в пересказе этого вот говоруна-ординарца, конца и краю не станет… Еще и приврет чего-нибудь, но как же с этим теперь справиться? Все же бесполезно будет, Стырь ведь тоже там был, и полезен оказался, не хуже остальных.

И князь сказал совсем другое, не о том, о чем хотел прежде сказать:

— Князь Притун заметил, что теперь с герцогиней какие-то юридические казусы могут произойти. Если бы она не убивала Морштока, и по ее вине не погиб бы д'Окр, может, ее бы судили по местным законам, и для нее, не исключено, все бы даже обошлось. А так, возможно, ее будут судить по законам Империи, и это обойдется ей гораздо дороже… Он как-то это пояснил, но я не все понял, — он улыбнулся собственной глупости.

Но как бы он ни улыбался, а все заметили, что он не хочет рассказать о чем-то, что было гораздо интереснее для остальных, чем выдуманные судейские казусы. И потому Дерпен, как самый отважный изо всех князевых компаньонов, равный ему по званию, открыл было рот, чтобы задать следующий вопрос, но…

Сзади послышались крики, дормез неловко качнулся, съезжая на обочину, все повалились, причем Стырь чуть головой в печку не влетел, но вскочил едва ли не раньше всех на ноги, и не закидывая себе на плечи свою шубейку, выскочил из дормеза, причем в его руке каким-то чудом уже оказалась сабелька, отсвечивая матовым светом этого хмурого дня.

Князь выскочил вслед за ним, разумеется со своим четырехствольником, но и с клинком, вот только, должно быть, случайно, у него под рукой оказалась та самая парская шпага, которую он не любил, но он торопился. А уже вслед за ним оказался Дерпен, который был вооружен едва ли в полную свою амуницию. Батюшка с Густибусом выскочить не успели, но все же высунулись на подножку задней двери дормеза, чтобы тоже не оказаться без дела.

Но это оказался всего лишь гонец, хотя бы и в плаще с эмблемой Парского королевства, или даже с вензелем короля Фалемота ди'Парса. Он догнал экипаж, еще не остановив коня, лихо соскочил в дорожную грязь, тут же подбежал ко всем выстроившимся, словно для боя, имперцам, и после мелких, лишь обозначенных, а не настоящих поклонов, вытянулся перед князем Диодором, и точеным, насмерть выученным жестом выдернул из камзола пакет и вручил князю.

Дерпен по привычке отдал ему честь. Зато Стырь недоверчиво мерил его взглядом, словно ожидал какого-нибудь подвоха, мгновенного нападения. А князь спокойно, словно бы ожидал того, спрятал свой пистолет, сунул шпагу подмышку, и кивнул гонцу. Спросил на феризе:

— Как же ты нашел нас, молодец?

— Приказ был догнать, принц, — отозвался гонец. — И я расспрашивал всех, кого миновал, о вашем дормезе. Он приметный, принц, найти было легко.

— Та-ак, — протянул князь, рассматривая печать на сургуче пакета, она несла на себе вензель короля Фалемота. — На словах тебя просили что-либо передать?

— Нет, принц, только догнать и вручить пакет. — Гонец все же неловко помялся. — Но мне было сказано, что ответа ждать не следует.

— Даже так? — буркнул Густибус.

— Мне было сказано, что вы продолжите свой путь… в цесарство Мирквацкое, — уже тверже добавил гонец.

— Коли так, — князь тоже вытянулся, — благодарю тебя, молодец. — Он обернулся к наемным возницам дормеза, которые тоже сошли с козел, чтобы понять, что происходит. — Можем ехать далее, — сказал он им уже на рукве.

Гонец поехал назад куда как неторопливо, Дерпен, который забрался в экипаж после всех прочих, даже протолкнув перед собой Стыря, проводил его взглядом в заднее оконце. Отчего-то он никак не мог утратить свою настороженность, которая появилась в нем, едва экипаж остановился.

— Что же там, князь? — спросил нетерпеливый Густибус.

Князь поудобнее устроился у печки, неторопливо сломал печать, прочитал недлинное послание, перечитал. И спрятал на груди, никому более его не показывая. Настороженность и его не покидала, только она была другая, задумчивая и какая-то внутренняя, не то что у Дерпена.

— Князюшка, не томи, — попросил тогда и батюшка.

Диодор отчего-то кивнул, улыбнулся.

— Это послание от короля. Его величество благодарит нас за службу, сообщает, что мне присвоено звание капитана войск Парского королевства. Еще мне присвоен орден Чести, а это… Не знаю, кажется, довольно значимая награда.

— В Парском королевстве это личная награда короля, князь, — сказал Густибус. — Ею даже посол князь Притун не удостоен. Может, лишь теперь дадут…

— А что по существу? — простодушно, поблескивая своими новыми очками спросил батюшка Иона.

— Его величество разрешил мне задать герцогине Кеберской один вопрос, когда мы… раскрыли ее. — Князь говорил медленно, и на лице его вдруг проступила какая-то давняя, накопленная за много недель усталость. Не составляло труда догадаться, что скоро он опять впадет в свое сонное состояние, и будет спать еще немало дней, прежде чем станет собою прежним. — Я спросил ее, что это была за машина? Тогда, при ее аресте она мне не ответила. А вот в разговорах с королем сказала, что знала о машине герцога д'Окра уже довольно давно, чуть не два года, и что герцог с ней об этом разговаривал, убеждая никому не рассказывать.

— Так что же это за машина такая? — спросил Дерпен.

— Герцогиня не знает ее смысла. Но вот что любопытно, она утверждает, что в ее назначении ничего толком не понимал и сам д'Окр, ему просто приходило в голову это устройство, время от времени, и он ее строил, издерживая при этом чуть не все доходы своих владений, и даже влезая в немилосердные долги. — Князь подумал еще, и почти с отчаянием добавил: — А король Фалемот не забыл своего разрешения об том моем вопросе герцогине, и сейчас исполнил его… передо мной, перед нами. Как мог, так и исполнил.

— Только мало что при этом прояснилось, — вставил Густибус.

— Нет, — отозвался князь задумчиво, — кое-что прояснилось. Представьте, герцог что-то придумывает, причем сам не знает, что именно. А графиня Нестелек, пусть и имеет какую-то оборотницу в своих предках, неожиданно обучается этому редчайшему и очень действенному колдовскому дару, причем, именно обучается, может статься, неожиданно даже для себя самой… — Князь неловко помолчал. — Я все же полагаю, что это в ней проявилось уже в девичестве, до этого она ни в чем подобном виновна не была. А это значит… Это значит, что сломалось что-то в королевстве Парском. Таких внезапных выбросов колдовской энергии быть не может, обычные тамошние колдуны и маги — это всего лишь ученики, неумехи, неловкие следователи старым и очень мощным традициям, не более того.

— Ну, все же не такие неумехи, как ты полагаешь, — вздумал с ним спорить Густибус. — Кое-что и они умеют, например, ставят подслушивающие и подсматривающие маячки, как у нас в отеле случилось.

— Все равно, — буркнул Дерпен, — это, по сравнению с прошлыми магами, куда как слабо. Но ты опять не договорил, князь, что же это значит?

— Что за обоими этими нашими разоблаченными магиками, — сказал князь, слабо улыбаясь, — за герцогом д'Окром и за герцогиней Кебер, возможно, стоит кто-то более мощный, сильный и изобретательный, чем мы полагали прежде. Кто-то, кто и внушил им эти действия каким-то неизвестным нам образом. Какая-то тень, которую мы не почувствовали, кого не увидели… Как ни старались.

— Тень?.. Странно, ты думаешь, мы не тех отыскали? — спросил батюшка.

— Отыскали тех, кого следовало. Ведь нам приказано было найти главаря воровства, и отыскать деньги… — И князь опять вздохнул. — Всего лишь… Но этого, как я теперь подозреваю, мало, очень мало. Нужно было думать более широко, более… охватно. А мы, похоже, этого не сделали, не сумели сделать. Хотя как это следовало сделать, даже теперь я не представляю, ведь это всего лишь тень… Тень преследовать очень трудно, может, и не по нашим возможностям даже…

— Да куда уж шире? — удивился Дерпен. — И так вон… Ты капитаном стал, орден тебе какой-то исключительный присвоили…

— Да и заговор мы все же раскрыли, — улыбнулся батюшка. — Но я все же не понимаю, как же ты про герцогиню все же догадался, князь?

Князь уставился в потолок дормеза, неожиданно спросил:

— Только обещайте мне не смеяться, не насмешничать.

Молчание было ему ответом. Тогда князь признался.

— Мне пришло в голову, что герцогиня не носила почти никаких украшений, и она одна такая в том обществе оказалась, едва ли не единственная изо всех.

— Не понимаю, — сказал Дерпен.

— А ведь и впрямь! — Густибус вдруг пришел в восторг, смешанный с удивлением, даже с каким-то ошеломлением. — Ведь это же было на поверхности… — Он повернулся к батюшке и Дерпену, словно бы именно он доказывал им что-то. — Ведь везде сказано, что драгоценные камни, а порой и золото с серебром оказывают на магические операции самое непосредственное воздействие… Они не поддаются магии или искривляют ее, делают иной, приближают ее к собственной, порой и непредсказуемой природной заданности драгоценных камней или украшений… Ай да князь!

— Теперь я не понимаю, — сдержанно, терпеливо, но все и с заметным недоумением сказал батюшка.

— Да ведь это же просто! Она не носила драгоценностей, потому что не смогла бы тогда по своей прихоти оказывать вот это психическое действие на тех, в ком нуждалась, кого запугивала, как заметил князь, возможно даже, не могла бы перетекать в те личины, в которые умела превращаться, как мы видели в Луре во время бала… Она боялась драгоценностей, потому что они не позволили бы ей быть тем, кем она в действительности была. Вот это да! И как же мы этого прежде-то не заметили.

— Пожалуй, — Дерпен повернулся к батюшке, — теперь я начинаю понимать.

— Да, — кивнул батюшка Иона.

Все умолкли. Молчание длилось и тянулось, даже Стырь вдруг уронил чеканный дорожный стаканчик из имущества князя Диодора, который прежде держал в руках, не упуская возможности выпить господского винца.

— Да, — сказал и он. И тут же добавил своим простуженным за последние дни голосом: — Но ведь это заметил только князюшка?

— Князь, — Густибус не мог отвести от князя Диодора глаз, — да ведь это… Это же целая диссертация, и с хорошим итогом по всему, что ты заметил в герцогине-оборотнице. Ведь ко всем тем трактатам, которые я читал и тебе пересказал, следует еще присовокупить это свойство психического оборотничества — они не терпят драгоценностей! Вот это да, — протянул он, никак не успокаиваясь.

— Оказывается, князь, ты не зря был командиром, — сказал Дерпен. — Ты сделал, получается, больше всех нас, как бы пред тем нас и не хвалил.

— А ты сомневался?.. — протянул Стырь, но тут же устыдился своей нескромности, и принялся подливать в стаканчик еще вина.

— Полагаю, князь, тебе следует быть довольным, — батюшка улыбнулся, — и собой, и тем, что так все обернулось.

А князь Диодор уже откинулся, оперся плечами о стенку дормеза, полагая как следует соснуть, даже свою шапку, уже не западную, а нормальную, руквацкую, в какой из Мирквы выезжал, натянул на глаза, по-солдатски.

— Я бы и был доволен, батюшка, — сонным голосом проговорил он, — если бы не думал о том, другом, кто за всем этим колдовством в Парсе стоял, по моему мнению… Был бы, — повторил он, — да вот незадача — это еще не конец нашей истории. Теперь бы мне снова с ним, этим неизвестным, с тенью этой окаянной как-либо столкнуться, чтобы добраться до него. — И он уже в который раз вздохнул. — Но это от нас не зависит, кажется. А жаль. — Он помолчал. — Не люблю незаконченного дела… Впрочем, еще посмотрим.

— Да, — улыбнулся батюшка Иона и прикрыл князя дорожным одеяльцем. — Поживем — увидим, как и что обернется.

— А диссертации, — Дерпен повернулся к Густибусу, — по всему, дописывать придется тебе, маг. Князю до них дела нет.

— И допишу, — запальчиво отозвался Густибус, — вот только чернильницу отогрею. И даже больше напишу, как у нас все там получилось — тоже напишу. И про тебя, Дерпен ог-Фасм, напишу, и про батюшку. — Он перевел взгляд на Стыря. — И даже про тебя, Стырь, упомяну.

— Только чтоб я в записях тех не слишком глупым вышел, — попросил Стырь. — И чтоб кони у нас на загляденье казались. И чтоб жизнь наша на Парсе предстала сознательной и высокой, как было на деле-то…

— Эх, — вздохнул Густибус, очинивая новое перо и взбалтываньем пробуя разморозить чернила для письма, — всего-то не опишешь, сдается… Но все же попробую. Только и вы мне помогайте.

— Бог в помощь, — кивнул ему батюшка.

— А мы, — Дерпен толкнул локтем в бок Стыря, — пойдем-ка, сменим наших возчиков и мальчишку этого, Крепа. Что-то медленно они тащатся, а домой попасть побыстрее хочется. Загостились мы на чужбинах-то.

И он ловко вышел на ходу из дормеза, чтобы криками остановить его и сменить тех, кто сидел до той поры на козлах. Стырь, не раздумывая, выскочил следом, лишь шубейку с шапкой натянул.

Сквозь тучи слабо проглядывало солнце, поднималась метелица, почти руквацкая, как дома, на Миркве бывает.