Глава 21
Милана
На постоялом дворе, называющемся лаконично и загадочно «Ку-ку», где остановились наши люди, к моему приходу собрались уже все. Стол в отдельной обеденной комнате, которую они заняли, ломился от яств и напитков. Хозяин двора помимо заказа расщедрился по поводу произошедших событий, выкатив на стол столь разнообразную снедь и выпивку.
Поприветствовав всех присутствующих, я уселся во главу стола.
– Шлона поминаем, ваша милость, – сообщил мне Прошка.
Да уж, такого парня потеряли. Мне очень нравился Шлон, балагур и весельчак, не унывающий в любых ситуациях и всегда готовый подставить надежное плечо. Да и поваром, чего там говорить, он был отменным. Прекрасное настроение, с которым я сюда пришел, сразу упало до минусовой отметки.
Я спросил у Прошки, осталось ли что-нибудь в заветной посудине. Утвердительно кивнув, Проухв вытащил из баулов, сложенных в углу комнаты, мой походный стакан из серебра, верно служивший мне почти два года, и бутыль, в которой плескалась искомая жидкость. Последовала привычная уже процедура смешивания содержимого бутыли и воды до нужной консистенции, после чего Проухв разлил всем присутствующим в подставленные емкости полученный продукт. Свой стакан я налил сам, прямо из бутыли, наполнив его до краев.
Встав на ноги и дождавшись тишины, я немного помолчал, после чего произнес: «Пусть земля ему будет пухом», хотел еще что-то добавить, но махнул рукой, плеснул немного самогонки на пол и выпил залпом. Чтобы сразу пробрало, чтобы отпустила щемящая тоска и горечь утраты. Потом сел, прислушиваясь к ощущениям.
Прошка мгновенно придвинул ко мне блюдо, доверху наполненное дичью и овощами. Когда огонь в желудке немного угас, я налил повторно и снова выпил. Народ, неотрывно наблюдавший за моими манипуляциями, тихо обменялся впечатлениями. Ворон даже уважительно крякнул, а у Прошки и вовсе отвисла челюсть.
Да чего уж там – вся хитрость в том, чтобы набрать как можно больше воздуха в легкие, подождать, пока утихнет огонь в желудке, и только потом уже выдохнуть. В прошлой жизни мне однажды пришлось по ошибке спирт спиртом запить – и не умер, а здесь всего-то градусов семьдесят.
Тогда, на Северных Курилах, перепутал я стаканы, с виду совершенно одинаковые, и пришлось мне пить второй, тоже со спиртом, чтобы не потерять лицо перед особами женского пола. Ребячество, конечно, да годков мне было тогда не более двадцати.
Выдохнув, я основательно взялся за мясо, на пустой желудок пить такими дозами чревато. В голове зашумело, все окружающие стали близкими и родными. И все равно Шлона жалко: как же так, столько вместе прошли, – и на тебе, прямо на глазах. Ребята тоже выпили, загремели приборами, поглядывая на меня. Но мне уже достаточно, дальше сами.
Я уже собрался идти спать, когда за дверью послышался хорошо знакомый голос, дверь со стуком отворилась, и в комнату ввалился Шлон собственной персоной.
Он был грязный, как будто только что из-под земли, помятый, с растрепанной шевелюрой и разорванной до пупа рубахой, но с висящей на боку саблей и при двух пистолетах. Мы все застыли как истуканы в разнообразных позах. Объединяло нас лишь то, что у всех были открыты рты и выпучены глаза.
Шлон сам застыл на мгновение, потом повел носом, уловив едва слышный запах самогонки.
– А что это вы все здесь делаете? – спросил он хриплым голосом.
– Тебя поминаем, – ответил Нектор, как мне показалось, слегка испуганно.
Шлон снова принюхался и спросил:
– Мне с вами можно?
– А ты точно живой? – ответил Пелай вопросом на вопрос с сомнением в голосе.
– Точно, – ответил Шлон и яростно поскреб грудь, обводя взглядом стол.
Мы хохотали так, что мне пришлось уцепиться обеими руками за край столешницы, чтобы не сползти на пол. Некоторым удержаться не удалось, и из-под стола тоже слышался смех.
Прийти на собственные поминки и попроситься за стол – из нашей компании на это способен только Шлон, кто же еще.
На шум заглянул испуганный хозяин таверны, посмотрел на нас и скрылся, наверняка сделав о нас не самые лестные выводы. Я же почувствовал, что катастрофически пьянею: алкоголь воздействовал на меня все сильнее и сильнее. Не слишком уверенно утвердившись на ногах, я обратился к нашей потере, успевшей выпить и усиленно закусывающей запеченной в тесте уткой.
– Ты, – я обличительно ткнул в него пальцем, – негодяй, законченный негодяй и подлец. И потому… – Тут стало ясно, что скоро язык перестанет мне подчиняться, и я решил закругляться с речью: – И потому… – Шлон сидел, замерев, с куском мяса, торчащим изо рта. – И потому… дай я тебя обниму, брат! – Пошатываясь, мне удалось добраться до него, ни разу не упав, и обнять и похлопать по спине.
– Прошка, отведи меня в комнату, где есть мягкая постель и где нет никого – слышишь, совсем никого, ни в постели, ни даже рядом. Мне нужно подумать, что делать дальше с этим типом. Пока я склоняюсь к мнению, что его нужно закопать там же, откуда он вылез.
Уже в дверях, опираясь на руку Проухва, я бросил взгляд на Шлона, который продолжал сидеть в полном недоумении. Нектор, находящийся рядом, задумчиво смотрел на него, поглаживая крепкий кулак.
Из Ингарда мы выехали через сутки, ранним утром, посвятив предыдущий день отдыху и подготовке к дальнейшему пути домой. Вместе с нами в сопровождении нескольких человек ехал Анри Дьюбен, получивший отпуск по ранению. Ранение, полученное Дьюбеном, было не столько тяжелым, сколько болезненным, и он активно принимал участие в нашем разговоре с Коллайном, время от времени морщась и осторожно потирая плечо, потревоженное тряской.
В хвосте колонны ехал Шлон, стараясь лишний раз не попадаться мне на глаза. Еще вчера я узнал подробности его пропажи практически на двое суток. Если говорить кратко, копье степняка попало в стык между задней и передней половинками кирасы, слегка оцарапав ему правый бок. А вот лошадь его погибла, упав на скаку и придавив хозяина. К тому же уже на земле Шлон получил удар по голове, лишивший его сознания.
Придя в себя, Шлон выбрался из-под коня, а поскольку битва уже закончилась, побрел к укреплениям. По дороге он встретил знакомого горожанина, с которым познакомился, когда ездил в город за припасами. К чести местных жителей надо сказать, что нам помогали около тридцати человек, прибывших из Ингарда, вооруженных кто чем.
Близкие по духу, Шлон и его знакомый принялись праздновать победу и все никак не могли остановиться. Наконец проснувшись между капустных грядок, Шлон вспомнил про остальных и быстро нашел нас благодаря нашей популярности…
К исходу четвертого дня пути мой маленький отряд достиг Сверендера, лежащего уже на Имперском тракте, родного города графа Анри Дьюбена. Когда-то Сверендер являлся центром Сверенского графства, но и после деления Империи дедушкой нынешней императрицы на новые административные округа оставался одним из самых больших городов провинции Тосвер.
Город лежал в низине, у излучины крупной реки Сверен, которая и давала ему название.
Вообще-то у меня с этой местностью связаны многие воспоминания, по большей степени грустные, но в самом городе я никогда не был.
Мягко, но решительно отвергнув приглашение графа погостить в его доме, мы остановились на постоялом дворе, расположенном на восточной окраине Сверендера. Уходя, Дьюбен взял с нас клятву, что навестим его завтра вечером: он устраивал праздник по случаю дня рождения супруги. Граф еще из Кайденского ущелья отправил вперед посыльных, чтобы успокоить жену и дать ей время подготовиться к встрече.
На следующий день мы с Коллайном обежали местных портных, желая приобрести более или менее приличное платье, которого мы лишились, бросив при бегстве от вайхов, и к вечеру уже стояли на пороге дома графа.
Дом Дьюбенов был по-настоящему огромен и вместе с садом занимал почти целый городской квартал. Лакеи в праздничных ливреях предусмотрительно распахнули массивные двери, и мы с Анри оказались в огромной зале, ярко освещенной большими люстрами, где уже играла музыка и веселилась местная знать.
Граф Дьюбен, увидев нас, подхватил под руку стройную, тоненькую женщину с пышными волосами цвета спелой пшеницы и поспешил к нам. Чем ближе они подходили, тем больше холодело у меня в груди и чаще билось сердце.
– Дорогая, я рад представить моих друзей, барона Анри Коллайна и барона Артуа де Койна, спасшего меня от верной гибели в Кайденском ущелье. Господа, это моя обожаемая жена, графиня Милана Дьюбен.
Коллайн отвесил галантный поклон, дополнив его не менее галантным поцелуем руки графини и комплиментом по поводу ее внешности. Затем отошел чуть в сторону, уступая мне место.
– Дорогой, я неплохо знаю барона Артуа де Койна, которому тоже обязана жизнью, причем не один раз, – произнесла Милана, протягивая мне руку для поцелуя. Я коснулся губами изящных пальчиков графини, пробормотав при этом нечто, надеюсь, похожее на приветствие. Граф бросил на нас несколько удивленный взгляд.
– В таком случае я прошу вас, дорогая, познакомить баронов с нашим домом и остальными гостями. – И Дьюбен направился к группе только что вошедших офицеров, среди которых я узнал графа Мигуэля фер Стянуа.
Мы встретились с Миланой взглядами, и я увидел в ее глазах то, чего больше всего боялся увидеть, – она не забыла меня, совсем не забыла. Анри незаметно удалился, тонко прочувствовав момент, когда третий абсолютно лишний.
– Здравствуй, девочка, – сказал я, стараясь не выдать голосом чувства, что бушевали у меня внутри.
– Здравствуй, Артуа, – ответила Милана, и мне показалось, что голос ее дрогнул.
Мы стояли, глядя друг на друга, и мне стоило немалых сил удержаться, чтобы не прижать ее к себе, плюнув на все приличия и условности.
– Милана, где мы можем присесть и поговорить, так чтобы нам никто не мешал, а мы оставались на виду у всех?
– Идем, Артуа, это совсем рядом.
Мы уселись за столик, на котором стояли вино, фужеры и ваза с фруктами. Я взял ближнюю к себе бутылку, откупорил ее, наполнил два фужера темно-рубиновым вином, один из которых поставил перед молодой женщиной. Милана пригубила из него, не отрывая от меня взгляда.
– Ты стала настоящей красавицей. Видишь, я не обманывал тебя тогда.
– Ты никогда меня не обманывал, Арти. А ты совсем не изменился, только на лице у тебя добавился новый шрам и взгляд стал таким, каким бывал, когда ты злился или когда думал, что тебя никто не видит.
– Это все благодаря этому… – Я легонько коснулся эфеса шпаги кончиками пальцев, имея в виду приобретенное вместе со шпагой дворянское звание.
– Ты все-таки добыл ее, – продолжила Милана.
А потом вдруг заговорила горячо, но пряча от посторонних эмоции за маской холодной вежливости, чему мне никогда не научиться:
– Я ждала тебя, Артуа, ждала целых полгода, я оборачивалась на каждый звук, я просыпалась ночью, видела тебя в случайных прохожих, а ты все не приходил…
– Я был в то время очень далеко отсюда, девочка, на противоположном краю Империи, зарабатывая себе шпагу.
– А потом?
– Потом я помчался похвастаться шпагой перед очень молоденькой и очень красивой девушкой, но не доехал.
– Почему не доехал, Артуа? – В ее голосе мне послышались недоумение, боль и обида.
– Когда я был уже недалеко от этих мест, то узнал, что эта девушка вышла замуж, и повернул коня. У тебя очень хороший муж, Милана, храбрый, честный, и он очень любит тебя.
– Я знаю, – кивнула она. – А еще у меня есть дочь, маленькая Эмилия, ей год и два месяца, у нее карие глаза, и она очень похожа на своего отца.
У Анри Дьюбена глаза светлые, у самой Миланы глаза голубые, яркого василькового цвета. А вот у одного придурка, который, вместо того чтобы шевелить мозгами, предпочитает махать шпагой, глаза самые что ни на есть карие. Я впился взглядом в Милану, до боли сжав побелевшими пальцами край стола.
– Да, – ответила она на невысказанный вопрос, – это твоя дочь, Артуа. Иногда она так становится похожа на тебя, что мне даже становится немного не по себе. Ты сам мне говорил, – продолжала Милана, отвечая на следующий не заданный мною вопрос, – что чаще всего человек становится заложником обстоятельств и не в силах что-либо изменить. Понимаешь, Анри, тогда у меня не было другого выхода, совсем не было, я клянусь тебе всем, что для меня свято.
Я потянулся к ее руке, лежащей на столе, чтобы погладить ладошку с длинными красивыми пальчиками, но вовремя одернул себя. Милана понимающе улыбнулась. Господи, откуда в этой совсем юной женщине столько мудрости? Хотя глупых женщин не бывает, в отличие от нас, мужчин.
– И не вини себя ни в чем, Артуа. Так уж расположились наши звезды, но все равно я счастлива, что в моей жизни был такой мужчина, как ты.
Я глупо кивал: слабое утешение, да и не заслуживаю того, что слышу.
– Какая она?
У Миланы загорелись глаза, она оживилась, как всякая мама, рассказывающая о своем ребенке.
– Она такая егоза, постоянно что-то лепечет, уже встала на ноги, и теперь за ней нужен глаз да глаз.
Я исподтишка любовался ее лицом, лицом матери моего ребенка, ее движениями, улыбкой, сиянием глаз. Наконец Милана оборвала себя на полуслове, обратив внимание на выражение моего лица.
Мне не место в этом доме, где все так хорошо, где муж светится счастьем, глядя на любимую жену, я здесь лишний и могу принести только горе графу и смятение чувств – его жене.
– Милана, я пойду, пожалуй, отсюда. Ты умная девочка, ты все понимаешь. Получилось так, как получилось, и уже поздно что-то менять. Но ты всегда можешь на меня положиться. Только позови, если потребуется моя помощь, и я примчусь. Брошу все и примчусь. Я очень, очень рад был тебя увидеть. Прости, но мне пора.
Все-таки решившись, я погладил нежную и бархатистую ладонь Миланы, затем резко встал, поклонился, поцеловал ее руку и решительно зашагал к выходу, ни на что и ни на кого не обращая внимания.
Мне удалось пересечь почти половину залы, когда я почувствовал толчок в плечо. Не оборачиваясь, извинился – так, на всякий случай, ведь я никому не заступал дорогу. Меня остановил смутно знакомый голос, произнесший:
– Это так похоже на людей, не столь давно купивших титул, – оскорбить человека, и убежать. К сожалению, нельзя купить воспитания и манер.
Ба, да это же сам граф Колин Макрудер собственной персоной в окружении нескольких своих приятелей, коим и вещал с презрительной полуулыбкой. И эта тирада направлена в мой адрес, нет никаких сомнений. Интересно только, откуда он узнал о моем совсем недолгом баронстве?
Гости Дьюбенов, до этого развлекавшиеся кто чем, заинтересованно потянулись к месту событий – ну как же, дело пахнет дуэлью, которые практически всегда входят в программу вечера, как свадебная драка у меня на родине.
Гости держались пристойно, не глазели, подобно уличным зевакам, – не то воспитание и положение, но внимательно следили за нами, делая вид, что заняты своими делами.
Теперь мне нужно достойно ответить графу, ведь он оскорбил меня прилюдно, и я должен либо проглотить обиду и извиниться, либо послать ему вызов, как подобает истинному дворянину и джентльмену.
Только не в этом доме и не сегодня. Сейчас мне больше всего хочется уйти, остаться наедине с собой и не видеть никого как можно дольше.
Обведя взглядом зал, я нашел Милану, опершуюся на здоровую руку мужа. Они с явным напряжением смотрели в нашу сторону.
– Извините, граф, я действительно вас не заметил.
Коллайн посмотрел на меня так изумленно, как будто у меня вдруг выросла вторая голова или я поменял ориентацию.
По толпе местной аристократии волной пронесся шепоток: все ждали чего-то большего. Где дворянская честь, где достойный ответ с моей стороны, где последующий вызов на дуэль?..
На месте Макрудера я придрался бы к формулировке моего извинения: мол, как же так, барон, вы не заметили меня, графа, словно я лакей или уличный торговец, а это еще большее оскорбление, чем то, что вы меня намеренно толкнули… Но в этом случае ему самому придется делать вызов, а значит, выбор места и оружия останется за мной. Но граф поступил иначе, заявив, что, если бы я имел таких славных предков, как он, мне бы и в голову не пришло просить извинения – такие дела должны решаться иным способом.
Снова пронесся шепот, явно одобрительный – в пользу графа.
– Один великий человек, в отличие от нас, очень умный, высказал мысль, что тот, кто кичится славой своих предков, похож на картошку. И в том и в другом случае все лучшее находится в земле, – начиная закипать, парировал я.
– Объяснитесь, барон, – потребовал Макрудер.
– Да сколько угодно. В этой зале полно людей, по праву гордящихся своими предками. Но и предки гордятся своими потомками, взирая на них с небес. К сожалению, граф, вы не входите в их число.
В ответ я снова услышал нечто очень нелицеприятное про своих родителей, которые не смогли дать мне приличное воспитание в силу своего скотского происхождения.
«А вот это ты зря, моих маму и папу трогать не нужно», – пронеслось у меня в голове. Я шагнул к графу, успев заметить выражение удовлетворения на его лице, и отвесил ему пощечину.
Если кто-то считает, что пощечина – всего лишь пощечина, то заблуждается в корне. Это полноценный удар, если нанести его правильно. Необходимо только довернуть корпус во время удара абсолютно расслабленной рукой и напрячь кисть в момент соприкосновения, перенеся вес на опорную ногу.
Нисколько не сомневаюсь, что в мире полным-полно людей, способных устоять после пощечины, нанесенной таким образом, но с ними я еще не встречался. Не стал исключением и граф Макрудер, который, мелькнув светлыми подметками сапог, пролетел несколько шагов, приземляясь боком на выложенный каменными плитами пол. Уже не контролируя себя, я подскочил к нему, сорвал с перевязи его шпагу вместе с ножнами и сломал ее об колено, бросив обломки на грудь все еще находящемуся в состоянии грогги Макрудеру. Затем, найдя взглядом Анри Коллайна, обратился к нему прямо через головы присутствующих:
– Барон, передайте, пожалуйста, этому… – здесь я прервался, затрудняясь с выбором слова, – …этому человеку, что готов встретиться с ним в любом месте в любое время и на любых условиях. Моим оружием непременно станет кочерга, а граф может выбрать себе все, что угодно, вплоть до Маренизанской мортиры.
Маренизанская мортира находилась в столице, отличалась очень большим, почти гигантским калибром и стреляла раз в год, в день основания города. Мне рассказывали, что горожане даже заключают пари, взорвется она при очередном выстреле или останется целой. Но это так, к слову.
Я подошел к чете Дьюбенов:
– Леди Милана, господин граф, прошу простить меня за мой поступок. Я действительно не смог совладать с собой, но, видит бог, очень старался.
Анри Дьюбен ответил сразу, не задумываясь:
– Барон, я все видел. И поверьте, если бы не мое плечо, я непременно стал бы одним из ваших секундантов…
Когда я подходил к наемной карете, откуда-то из темноты вынырнул Проухв, что-то дожевывая на ходу.
– Садись, – сказал я, открывая ему дверцу. Тот недоуменно поглядел на меня: сюда-то он прибыл на запятках.
– Давай садись, – повторил я. – Сейчас места хватит, Коллайн остается.
Некоторое время мы ехали молча. Наконец Прошка, не выдержав, спросил:
– Ваша милость, вы что, сегодня будете один, без дамы?
– Ну почему один, Проухв. Дома меня ждут несколько подружек.
Подумав, добавил:
– Штук семь или восемь. Больше не осилю.
Прошка уважительно посмотрел на меня, ничего не сказав.
Когда мы прибыли, я подошел к хозяину двора:
– Любезный, есть ли у вас приличное вино?
– Конечно, господин барон. Могу предложить вам рейденское, позапрошлогоднего урожая, очень удачный год выдался – вино получилось превосходное, храню специально для таких случаев. Сколько вам?
«Специально для каких случаев? Что, у меня на лице написано желание надраться?» – подумал я, а вслух произнес:
– Дюжину. Дюжина – красивое число.
– Может, вам приготовить жаркое или гуся запечь?
Закуска градус убивает, а сколько его в том вине? И моя микстура закончилась.
– Спасибо, не нужно. Фруктов и сыра будет достаточно. И отнесите наверх, в мою комнату.
Я сидел у себя, дожидаясь вина, когда дверь со стуком отворилась, пропуская Прошку.
– Как там наши?
– Все в порядке, ваша милость. Все в сборе, играют в кости, груз и вещи на месте, – четко доложил он.
– Значит, так. Утром всем быть готовыми к отъезду, Нектору скажи, чтобы нашел длинную кочергу, не слишком тяжелую, а сам возвращайся с каретой к Дьюбенам – заберешь Коллайна, если понадобится.
– Господин барон, зачем вам кочерга?
– Завтра дуэль, она у меня вместо шпаги будет, так Нектору и скажи. Все, можешь идти.
Прошка двинулся к дверям, которые распахнулись буквально перед его носом, и в комнату вошел хозяин, лично неся корзинку с вином и корзинку с фруктами.
– А вот и мои подружки – ставьте их на стол, будем знакомиться.
Наконец я остался в одиночестве, и сразу накатила тоска. Вспомнилась наша первая встреча с Миланой, тогда совсем еще молоденькой девчонкой с огромными испуганными глазами. Встретились мы очень вовремя. Милане грозила серьезная неприятность – она оказалась в компании трех негодяев, место было достаточно темным, а их намерения вполне очевидными.
Тогда я не знал, что девчонка не кто иная, как урожденная графиня Эврарн, да и выглядела она как самая обыкновенная дочка сапожника или кузнеца.
Так, вот эти мясистые сладкие сливы вкупе с прекрасным рейденским создают отличное послевкусие.
Ты, эстет хренов, одернул я себя, ты же собрался грустить о потерянной любви, или как тебя понимать?
Потом мы с Миланой долго ехали вместе к ее дяде, тоже герцогу. И еще у нас была ночь, когда я стал ее первым мужчиной. Нет, не нужно думать, что я растлитель малолетних – к тому времени Милане уже исполнилось шестнадцать, и она пришла сама. Это произошло в замке ее дяди, а наутро мы расстались – получается, что навсегда.
Вообще-то ты идиот, барон де Койн, причем идиот в квадрате, – переметнулись мои мысли к другой теме, когда я наливал очередной бокал вина из очередной бутылки.
«Я буду драться с вами кочергой!»
Хорошо же я буду выглядеть, если граф предпочтет пистолеты. Хотя, скорее всего, не должен. Пистолеты – удел штатских дуэлей. Его никто не поймет, это он должен и сам понимать.
Пусть кочерга, но какого черта ты сломал ему шпагу!
Таким образом лишают дворянства, причем за очень серьезные преступления против короны. И позволить себе это может лишь император. Артуа, я даже не стану выслушивать твоих оправданий!.. А вот вина можешь мне предложить: хочу попробовать его со спелым пушистым персиком…
