13
Едва Леха с Сергеем размотали весь провод, как откуда ни возьмись налетели Люба и Олимпиада Петровна.
— О, вы чего здесь делаете? — удивился Тютюнин.
— А мы вам компанию составить решили, Сергей Викторович, на вашу самогоночку.
— Какую самогоночку?
— А ту, которую вы тут припрятали и потихоньку высосать собирались.
— Мы работаем, тётя Лимпа, — вступился Леха. — Отошли на всю длину провода, как написано в инструкции.
— Где эта инструкция? — строго спросила Олимпиада.
— Вот, — сказал Сергей, протягивая книжечку.
Теша выхватила её, словно это была не инструкция, а какие-нибудь три рубля, пролистала все страницы и спросила:
— А почему нам с Любашей ничего не сказали? Хотели избавиться от двух слабых женщин, босяки?
— Зачем вам говорить, когда вы в калошах, — попытался объяснить Леха. — Вот если бы вы были коровы…
Не договорив, Окуркин замолчал. Он вспомнил, что его машина стоит возле Серегиной дачи — совсем близко.
— Елы-палы, я же «запорожец» забыл перегнать! И, сорвавшись с места, Леха побежал в гору.
— Так он же в калошах, твой «горбатый»! — злорадно закричала ему вслед Олимпиада Петровна. А Люба повертела в руках ненужную скалку и честно призналась:
— Ничего не понимаю.
Вскоре Леха пригнал «запорожец» и запарковал его в кустах. Затем, повеселевший, подошёл к компании и, взяв из рук Тютюнина включатель, сказал:
— Сейчас быстренько взрыхлим и будем обедать, правильно, Олимпиада Петровна?
Серегина тёща ничего не ответила, и Леха, элегантным жестом отбросив собачку предохранителя, нажал главную кнопку.
В первое мгновение никто ничего не понял. Земля просто ушла из-под ног, а затем подпрыгнула вверх, больно ударив по подошвам.
Все вокруг загрохотало, засвистел, срывая листву, горячий ветер, а затем, закрыв собой полнеба, сверху обрушился целый град глиняных комьев.
Этот ужас длился всего несколько секунд, а потом послышались первые стоны.
— Моя машина… Моя машина… — бубнили из-под первого глиняного холма.
— Люба! Доча, ты жива?! — кричали из-под другого.
— Жива, мама…
— А скалочка! Скалочка ещё при тебе, доча?
— Нет, мама, где-то обронила!
Тютюнин почти ничего не слышал, поскольку его завалило сильнее всех, однако, упёршись в землю ногами, он сумел вынырнуть на белый свет, который оказался каким-то жёлто-оранжевым.
Солнце едва пробивалось сквозь плотную пыльную завесу, а слабый ветер неохотно относил в сторону гигантское облако копоти, похожее на гриб от ядерного взрыва.
— Серёга! Мы, наверное, бомбу взорвали атомную! — позабыв про «запорожец», ошалело воскликнул Окуркин. — Ну Бухалов, сволочь! Ну подсунул!
Хрипло кашляя и вздымая тучи пыли, на ноги поднялась Олимпиада Петровна:
— И ведь ещё издевались, подлецы — в калошах, дескать, Люба, нам ничего не грозит…
— Ой, что же это было, Серёжа? — заныла Люба. — Чего ты с нами сделать хотел?
— Он убить нас хотел, Люба, доча моя! Убить за наследство, как дон Хулиан в фильме «Моя вторая неродная мама»!
— Я только взрыхлить хотел! — заорал Серёга, потрясая пыльными руками и белея зубами на оранжевом лице.
В небе застрекотал вертолёт.
— Ой, надо же сказать им, что это не мы! Надо сказать, что это Сергей Викторович! — спохватилась тёща и стала отплясывать на глине и размахивать руками. — Не стреляйте, не стреляйте!
— Поздно кричать, Олимпиада Петровна, — сурово произнёс Окуркин. — Радиация уже сделал своё чёрное дело… Мы все обречены…
От таких слов своего друга Серёга сел на глину и, в сердцах хлопнув по ней рукой, сказал:
— Взрыхлили, мля, землю. Посадили картошечку.
