В тяжелой металлической двери заскрежетал ключ. Олег, лежавший на откинутых нарах, приподнял голову, гадая, что распахнется — маленькое оконце, забранное толстой решеткой, через которое конвойный передавал миску с кашей и ломоть хлеба, или наконец-то, отчаянно скрипя проржавевшими петлями, отойдет в сторону тяжелая дверь камеры. Куцую щель дверного оконца вновь, как и вчера, и позавчера, и всю эту неделю, заслонила волосатая рука молчаливого Рядового, который приглядывал за обычно пустовавшей гарнизонной гауптвахтой. На узкой полке под дверью появились мятая металлическая тарелка с уже остывшей похлебкой и кусок серого, с крупинками непропеченного теста хлеба. Олег прикрыл глаза и откинулся на локоть, который он подсунул под голову вместо подушки. Арестованным постельных принадлежностей не полагалось, и его ложе представляло собой всего лишь грубый топчан, сколоченный из плохо оструганных досок, и шинель с отстегнутым хлястиком вместо одеяла. Когда рука затекала, он подсовывал под голову свернутую шапку. Но в камере было слишком холодно, и потому надолго этой хитрости не хватало. Приходилось вновь натягивать шапку на голову и поджимать ноги. Слава богу, этот топчан был сбит довольно плотно и снизу не очень дуло. А в той камере, куда его заперли сразу после происшествия, между досками топчана можно было просунуть ладонь, и потому любые попытки Олега хоть немного согреться оказались абсолютно безуспешными. Впрочем, он отчаянно мерзнет и в этой камере. Холод донимает из-за голода, а может ли здоровый молодой парень наесться одной миской похлебки и ломтем хлеба в сутки? Олег в который раз попытался ответить на мучивший его вопрос: а могло ли все окончиться более благополучно?.. Первый удар Тамарова он сумел выдержать. Хотя понимал, что выбрал неверную тактику. Тамаров был из тех подонков, которые любое отсутствие сопротивления воспринимают как слабость. А бить слабых для них самое любимое занятие в мире. Но другого выхода не было. Олег печенкой чувствовал, что стоит ему хоть немного ослабить контроль, и та ярость, которая бросила его в атаку на волчью стаю и не отпускала до тех пор, пока рядом не осталось ни одного бьющегося вражеского сердца, сейчас захлестнет его с головой. А это означало, что в отличие от их первой встречи на КПП дело не ограничится сломанной рукой. Так что первый удар, от которого переносье взорвалось Резкой, режущей болью, а на левый сапог звучно шлепнулся шматок иссиня-черной кровавой юшки, он все-таки выдержал. Но это ему не помогло.

— Что, щенок, совсем обосрался, — обрадовано заорал Тамаров и вновь от души замахнулся измазанным кровью кулаком. И тут зверь, так сильно рвавшийся наружу, наконец-то сорвался с привязи, на которой Олег держал его все это время, и прыгнул вперед. Лицо Тамарова вдруг как-то странно надвинулось, Олег еще заметил отблеск изумления, которое вдруг возникло в глазах Тамарова, а затем его голова начала запрокидываться под таким углом, который не был предусмотрен матерью-природой, когда она заботилась о работе шейных позвонков, а затем Олег уже больше ничего не помнил…

Он пришел в себя уже у самых палаток. В ушах стоял непонятный шум, из палаток выбегали люди, а прямо перед ним, загребая песок скрюченными пальцами, агонизировало чье-то тело. Олег несколько мгновений тупо пялился на судорожно вздрагивающее тело, а потом медленно согнул руки и поднес к глазам свои заскорузлые ладони. Руки были в крови, а между большим и указательным пальцем левой была зажата какая-то окровавленная тряпочка. Он поднес ее поближе к лицу. Тряпочка оказалась чьим-то оторванным ухом. Олег страдальчески скривился, отшвырнул мертвый кусочек человеческой плоти и опустошенно закрыл глаза. Вот и все, все надежды пошли прахом…

Следующий день начался несколько необычно. Во-первых, завтрак принесли сразу трое Рядовых. Во-вторых, и сам завтрак был гораздо сытнее, чем всегда: кроме похлебки ему приволокли миску гречишных блинов, на верхнем из которых даже поблескивали следы масла. Олег не сразу поверил такому счастью и, быстро прикончив привычную похлебку, полминуты сидел, настороженно поглядывая на выстроившихся у стены караульных, не решаясь приступать к столь лакомому блюду. А ну как это их порция, и стоит ему уцепить пальцем первый блин, как эти дюжие мужички обрушат ему на плечи свои суковатые дубинки? Но те стояли молча, и только отблеск нетерпения, возникший в их глазах во время паузы в приеме пищи арестованным, убедил Олега, что эта роскошь предназначена именно ему. И он торопливо склонился над тарелкой.

Наконец с блинами было покончено. Олег отодвинул тарелку и, не удержавшись, сытно рыгнул, смущенно заслонив рот ладонью. В глазах старшего из караульных мелькнула тень улыбки, но он тут же сурово насупил брови и приказал:

— Арестованный, встать… Следуй за мной.

К удивлению Олега, конечным пунктом их назначения оказался лазарет. До сего дня он был здесь всего дважды. В первый день, когда его привели сюда сразу после того, как Потомственный старшина добился дозволения оставить его при капонире кандидатом в Рядовые, и сразу после той кровавой драки, когда степенный, усатый лекарь осмотрел его и составил какую-то важную бумагу под названием «Акт медицинского освидетельствования». Старший караульный остановился у двери, окинул подопечного придирчивым взглядом и осторожно постучал. Из-за двери послышался густой бас лекаря:

— Заходите.

Олег слегка оробел. Лекарь произвел на него впечатление еще при первой встрече. Он пару раз был у знахаря в своей деревне, который лекарил в небольшой комнатушке, выгороженной в собственном доме. А один раз даже умудрился попасть в заведение, уважительно именуемое односельчанами заковыристым словом «поликлиника». Эта самая поликлиника располагалась в большом соседнем селе. Когда был еще жив отец, они с сестрой вместе с родителями поехали на ярмарку. Отец тогда расщедрился и купил им с Ольгой по здоровенному леденцу, ему — ракету, сестре — странное солнышко с лучами, торчащими только с одной стороны и почему-то называющееся «спутник». Леденцы были очень красивыми, но то ли такая порция карамели для ни разу не пробовавших ничего подобного детских желудков была слишком велика, то ли разбитной продавец, всучивший им это лакомство, решил на чем-то сэкономить, но после того как леденцы были съедены, у Олега сильно прихватило живот. К тому же Ольга тогда была еще слишком мала и весь леденец не осилила, с некоторым сожалением уступив брату почти половину. Так что Олег оторвался от души. И к тому моменту, когда отец затащил его на руках в длинную бревенчатую избу, по лесной традиции крытую дранкой и мхом, над резным крыльцом которой и было написано это странное слово «поликлиника», мальчика уже рвало. Олег не очень хорошо помнил, что там с ним делали, но вот то, что там ему было очень плохо и больно, впечаталось в память довольно четко. Так что к лекарям он относился с опаской. А в этом кабинете было такое количество всяких диковинных устройств, которые надо было жать, давить, крутить, раздувать, какого он не видел ни в одном другом лекарском обиталище. И вообще, этот кабинет мало чем напоминал лекарскую избу. Разве что сизым носом главного обитателя.

Лекарь велел пациенту раздеться до пояса, водрузил на свой сизый нос старенькие очки, подвинул к себе тот самый лист, увенчанный заголовком «Акт медицинского освидетельствования», и углубился в чтение.

Закончив чтение, лекарь передвинул очки к кончику носа и, бросив на конвой солидно-многозначительный взгляд, встал и подошел к пациенту. И тут произошло непредвиденное. Лекарь несколько мгновений тупо пялился на Олега, затем протянул руку и, повернув тому голову, тщательно ощупал левое ухо. Затем сделал шаг назад, буркнул: «Хм», и на пару минут замер в позе глубокого раздумья. Затем он кивнул в сторону кушетки и, когда Олег занял указанное место, промял ему живот, потискал пальцы левой руки и, воодрузив на голову странную конструкцию из блестящих трубок, соединенных резиновыми шлангами, поводил по груди холодным металлическим кружочком. Потом он снова сграбастал лист и опять углубился в чтение, время от времени тиская Олега то за руку, то за ухо. Закончив читать, он отшвырнул лист, глубокомысленно потер подбородок и, повернувшись к Олегу, с надеждой спросил:

— В тот раз я был сильно выпимши?

Олег покосился на караульных и отрицательно покачал головой. Лекарь вздохнул и, ласково погладив пациента по голове, обозвал непотребным словом:

— Да ты, парень, уникум.

Олег набычился, но, зыркнув в сторону караульных, смолчал. А лекарь не унимался.

— Как есть — уникум. Вот посмотри. — Он схватил помятый листок. — Неделю назад — вывих большого пальца левой руки, рваная рана на тыльной стороне правой ладони, разрыв мочки левого уха, а сейчас, — он всплеснул руками, — никаких следов!

Тут он снова захватил левое ухо пациента и дернул так, что Олег едва не взвыл.

— Ну просто никаких. Даже шрама не осталось. А ведь ухо-то, ухо было — страсть одна, клочьями висело.

Он снова яростно потер подбородок и повернулся к старшему караульному:

— Вот что, милейший, я должен обследовать его поподробнее. Мы сейчас пройдем в рентгеновский кабинет, а вы подождете здесь.

Старший отрицательно мотнул головой.

— Никак нет. Невозможно. Он в статусе опасного, так что мне велено не спускать с него глаз.

Лекарь ощерился, видно, собираясь разразиться гневной тирадой, но затем, похоже, ему в голову пришла другая мысль. Он равнодушно кивнул и небрежно произнес:

— Что ж, если тебе так хочется навсегда лишиться возможности иметь детей, можешь посидеть в уголке. Установке сто лет в обед и там так фонит, что пары минут будет достаточно. А в защищенной пультовой больше одного человека не поместится.

Караульный обеспокоенно вскинулся:

— А как же энтот?

Доктор пожал плечами:

— А ему-то не один черт?

Караульный смерил Олега жалостливым взглядом и сморщил лоб в напряженных раздумьях.

— А ну как он на вас накинется?

— А смысл? — парировал лекарь. — Ну прибьет он меня, так тут всего один выход. Все одно мимо вас пройти придется. Да и дверь прикроем на два засова, вы отсюда — снаружи, а я изнутри — с пульта. Пущай рвется.

Караульный еще поморщил лоб, а потом согласился:

— Ладно.

Лекарь обрадовано потер руки, подхватил пару факелов и, распахнув толстую, тяжелую дверь, так похожую на бронезаслонку, кивнул Олегу.

— Прошу, молодой человек.

Олег, из всего этого разговора уловивший только, что пребывание в том месте, куда его приглашал лекарь, является настолько опасным, что даже такой примерный служака, каковым ему представлялся старший караульный, счел за благо пренебречь прямым приказом, настороженно покосился на разинутый зев двери. Входить внутрь ему как-то не хотелось. Однако особого выбора у него не было. Если, конечно, не попытаться снова воспользоваться теми странными возможностями, которые, что ни говори, пока приносили ему только неприятности. Впрочем, сейчас он не чувствовал в себе никакого возбуждения, которое непременно предваряло взрыв его необычных способностей, и это вполне могло означать, что если он попытается кинуться в драку, то ему придется рассчитывать только на свои обычные возможности. То есть все, что он может противопоставить трем дюжим караульным, — это мышцы худого и довольно щуплого четырнадцатилетнего пацана. Слишком неравное соотношение. И он шагнул вперед.

Комната, в которой он оказался, была большой. В дальнем углу устроена узкая выгородка, забранная тусклым стеклом, а в центре возвышалась странная конструкция, представлявшая собой длинный металлический стол, над которым нависал причудливый металлический ящик и примыкавшая к нему металлическая будка без двух стенок и крыши. Олег некоторое время недоуменно пялился, соображая, куда ему идти и что делать, но тут сзади гулко хлопнула запираемая дверь и из-за спины послышался знакомый бас:

— Проходи, парень, тебя тут уже давно дожидаются. Олег недоуменно оглянулся, но тут за тусклым стеклом выгородки что-то зашевелилось, и навстречу Олегу шагнул сам Потомственный старшина Пянко. Из-за спины вывернулся лекарь:

— Ты только представь, Леня, у парня все зажило. Ну просто абсолютно все! И всего за неделю. Невероятно!

Старшина насторожился:

— То есть как?

— А вот так. — И лекарь снова ухватил Олега за ухо. — Вот посмотри, никаких следов, вполне обычное ушко.

Пянко нахмурился:

— И что теперь делать?

Но лекарь пребывал в крайнем возбуждении. И потому ему море было по колено.

— Да чепуха, после того как я доложу о нем Потомственному полковнику, его непременно оставят в лазарете для изучения. Серьезные исследования я, конечно, не проведу, тут нужны умы из «Госпитального», но уж кое-что сделаем, пренепременно сделаем, — и он отчего-то радостно потер руки.

Пянко смерил его настороженным взглядом и опять тяжело вздохнул.

— Ни хрена ты не сделаешь. Если он действительно в приличном состоянии, то через два дня его ждет трибунал, а после… — и он обреченно махнул рукой.

— Нет, ты не понимаешь, — вскинулся лекарь, — это же невероятный случай. У парня способности к регенерации, что у той ящерицы. Если удастся разобраться с механизмом регенерации, ты представляешь, что это сулит? Я немедленно пойду к Потомственному полковнику и…

— И он скажет тебе то же самое, что только что сказал тебе я, — закончил Старшина. Лекарь вскинулся, собираясь возразить, но Старшина возвысил голос: — Брось, я знаю, что говорю. Если он этого не сделает, половина Семей откажет ему в доверии. Тамаровы жаждут крови и готовы на все.

Лекарь запнулся. В комнате стояла тишина. Лекарь тихо спросил:

— Неужели все так серьезно?

Старшина обреченно молчал. Потом повернулся к Олегу:

— Понимаешь, парень, я-то знаю, что в том, что произошло, ты не очень-то и виноват. Но это никого не волнует. Тебя повесят. Поэтому мы со старым эскулапом решили дать тебе возможность утечь отсюда. Мы думали, что тебя удастся оставить на пару дней в лазарете под предлогом плохого самочувствия, — он развел руками, — после той драки ты выглядел не очень-то хорошо. Но, оказывается, на это рассчитывать нечего. Поэтому у тебя остается только один шанс, — Пянко заглянул Олегу в глаза, пытаясь внушить серьезность ситуации, — бежать сейчас.

В комнате вновь воцарилась тишина. Главное было сказано. Олег уже достаточно долго находился в капонире, чтобы понять, на ЧТО решил пойти Старшина ради того, чтобы спасти его. Самое меньшее, что ожидало Пянко после того, как все раскроется, — лишение статуса. А это означало не только то, что Старшина становился простым Рядовым, не обладающим даже потомственным статусом, но и что все его потомки, если они, не убоявшись позора, решат попытать счастья среди людей капониров, должны будут начинать со статуса простых Рядовых. И никто не гарантирует, что наказание не будет более серьезным, вплоть до изгнания. Затем опять подал голос лекарь:

— И как ты себе это представляешь, Леня? За дверью нас ждут трое караульных.

Старшина упрямо вскинул голову:

— Ничего, я тебя стукну посильнее, будто ты ничего не знаешь, а там прорвемся.

— Как?! — Лекарь всплеснул руками. — Допустим, ты сможешь пройти мимо этих, но впереди еще три уровня и вся внешняя территория. А если Тамаровы настроены так решительно, как ты говоришь, неужели они ничего не предприняли, зная, что сегодня арестованного повели на медицинское освидетельствование?

Пянко открыл рот, намереваясь горячо опровергнуть любые опасения, но тут наконец раздался голос того, из-за кого и разгорелся весь этот сыр-бор.

— Я никуда не пойду. Старшина осекся:

— Да ты хоть понимаешь, что я тебе рассказал?

Олег набычился:

— Я никуда не пойду.

И в тоне, которым он произнес эту короткую фразу, слышалось, что это решение окончательное и уже ничего не сможет его изменить. В дверь забарабанили. Лекарь рявкнул Олегу:

— Скидывай рубаху и ложись на стол. — Щелкнул выключателем, погрузив комнату в мерцающе-синий свет. Хотя мерцание, скорее всего, возникло из-за факелов, продолжавших гореть нервным, дымным пламенем. Олег улегся. Лекарь нахлобучил какую-то странную шапку, представлявшую собой укрепленный на охватывающем лоб кольце длинный прозрачный козырек и отодвинул засов. В комнату ввалились полтора десятка человек под предводительством крупного, коренастого мужчины, повадками напоминавшего Потомственного старшину Второй батареи. Примерно у половины в руках блестели обнаженные ножи. Увидев Олега, распластанного на столе, предводитель судорожно всхлипнул и, не обращая внимания на лекаря, двинулся к лежащему. Лекарь молча пялился на происходящее. А самого Олега охватило странное оцепенение. Несмотря на то что сейчас к нему с ножом в руке приближалась сама смерть, он лежал и смотрел на подходившего с ножом. Когда до стола остался всего один шаг, человек ощерился и вскинул вверх руку с ножом. И тут раздался голос Потомственного старшины:

— Стой, Никодим.

Все замерли. Человек с ножом медленно повернулся в сторону выгородки. Пянко выступил из-за укрытия:

— Не мешай мне, Леонид. Он убил моего сына.

— Ты не можешь нарушать Устав и Завет, Никодим. Только Трибунал может признать человека виновным.

Мужчина захлебнулся от ярости.

— А если они изберут изгнание? Не-е-ет, он должен умереть, так же как и мой… — Тут его голос сорвался, но он быстро справился с собой и вновь повернулся к жертве.

Старшина Пянко бросился к несчастному товарищу.

— Не смей…

Но в него мгновенно вцепилось множество рук, и Потомственный старшина рухнул на пол. А тот, кого Пянко назвал Никодимом, хищно ощерился и опять занес руку с ножом. И тут от распахнутой двери послышался новый голос:

— Прекратить!

Все замерли. Тусклые отсветы догоравших факелов осветили пятиконечные звезды с рублеными гранями, блестевшие на погонах вошедшего. Он остановился, обвел присутствующих сердитым взглядом:

— Я никому не позволю устраивать самосуд. Вы требовали Трибунала, Потомственный старшина Тамаров? Так вот, Трибунал собрался и ждет. Как только медблок представит нам медицинское заключение, Трибунал начнет свою работу. Это понятно?

В ответ не раздалось ни звука. Человек со звездами на погонах насупился и переспросил с еще большим нажимом в голосе:

— Это понятно?!

И тогда в ответ грянуло дружное:

— Так точно, товарищ Потомственный полковник!

Полковник удовлетворенно кивнул и, повернувшись к двери, отрывисто приказал:

— Караул, забрать арестованного.

И Олег понял, что сейчас начнется самое главное.