Глава седьмая
Смерть во льдах
Впервые я увидел ту черную тень совершенно случайно. Весь вечер мы ворочали выпиленные ледяные блоки, сооружая укрытие на ночь. Фарри, уставший за день больше всех, топил на горелке снег, и мы то и дело подходили к парящему котелку, чтобы уловить озябшим телом хотя бы толику тепла. Мальчишка, у которого из мохнатого капюшона торчал лишь побелевший нос, изучал, как тают кристаллики льда, превращаясь в воду. Лед, политый энгу, шипел и горел синим пламенем.
Эльм работал молча, иногда прерываясь, чтобы попрыгать и помахать руками, согреваясь. Ледовый домик, честно говоря, он мог построить и один, но я все равно старался ему помочь, тем более что никогда раньше мне не приходилось сооружать убежище в таких местах. Вокруг, куда хватало глаз, катились замерзшие волны заструг, а там, откуда мы пришли, бугрились их особенно крупные карнизы.
Вместе с силачом мы составили блоки так, чтобы злой пронизывающий ветер не задувал внутрь. Затем Эльм полил стыки талой водой из котелка Фарри, и она почти сразу замерзла. Дольше всего пришлось возиться с узким входом, который на ночь предполагалось засыпать снегом. Лаз мы продолбили прямо во льду, так чтобы он был ниже уровня пола нашего пристанища. Признаться честно, я промок насквозь, пока махал ледорубом. Мышцы гудели от усталости, но неровная канавка, скрывающаяся под снежным куполом, радовала глаз, и я почти не обращал внимания на то, что потихоньку замерзаю.
Последним штрихом стала плошка с оленьим жиром, которую Эльм достал из рюкзака. Окинув нас взглядом, жалких и бессильных, здоровяк сказал:
— Скоро можно будет отдохнуть, потерпите. Фарри, не спи!
Мальчик сонно вскинул голову, а Эльм спрыгнул в желоб и полез внутрь.
Я посмотрел назад.
Тогда мне подумалось, что это морок. Зимний мираж. Черная фигурка мелькнула среди далеких холмов-карнизов и исчезла. После трудного перехода и постройки укрытия могло почудиться и не такое. Глаза слипались сами собой, но я держался, а тут и вовсе очнулся от дурной слабости.
Зверь ли это был? Или мне просто показалось?
Несколько долгих минут я буравил горизонт усталым взглядом, но движение не повторилось.
— Залезайте! — выбрался наружу Эльм.
Внутри ледового убежища оказалось неожиданно уютно. На вырубленной в блоке полочке стояла плошка, и в ней горел жир, даря тепло и свет. Я заполз внутрь и достал из мешка изумительно сухое одеяло. Следом за мной появился Фарри, похожий на диковинное и пушистое животное.
Последним залез Эльм.
— Ну что, мальцы, скоро надышим, нагреем — и будет совсем хорошо, — улыбался он.
Оборудовав спальные места, мы разлеглись, положив замерзшего Фарри между собой. Он ощутимо дрожал, но вскоре подуспокоился, пригревшись. Холод от пропитавшейся потом одежды какое-то время не давал мне покоя, но вскоре я надышал под одеялом так, что постепенно начал отключаться. Компас больно тыкался в ребра, и потому пришлось выложить его и запихнуть под скомканную одежду, превращенную в подушку.
— А ведь я не хотел сюда ехать, — вдруг сказал Эльм. — Помнишь, Фарри? Я же говорил, что здесь, собачья плешь, гиблое место!
Фарри молчал и лишь сопел носом. Снаружи царила мертвая тишина, даже ветер, вымотавшись за день, утих.
— Но ничего, мелюзга, — продолжил здоровяк. Он лежал на спине, и я видел его закрытые глаза. — Ничего. Пару деньков померзнем…
Меня передернуло от воспоминаний перехода. Пронизывающий ветер и холод, от которого не укрыться. Бескрайние равнины ослепительной белизны, режущей глаза даже в очках. Если бы не путевики, оказавшиеся единственным ориентиром для нашего путешествия, — я бы сошел с ума, клянусь. Ледяная пустота давит одиночеством, цепляет к ногам тяжелые кандалы и забирается в голову дурными мыслями. Она убивает, поверьте. Ты идешь и стоишь одновременно.
— А там и тепло… — сонно пробормотал Эльм и уснул.
Мы лежали под сводами ледовых блоков, в свете дрожащего огонька. Фарри спал, рядом с ним сопел Эльм, а я смотрел в черный потолок, глядя на игру тени от плошки, и наслаждался покоем. Мышцы ныли, но сейчас это казалось мелочью — стены вокруг нас успокаивали. Никогда раньше я не ночевал в таком месте. И удивительно — здесь было значительно теплее, чем на улице. Если бы еще не мерзость сырой одежды, то…
Я проваливался в сон, когда снаружи под чьими-то ногами захрустел снег. Совсем рядом с нашим убежищем!
Или это мне приснилось?
— Собачья плешь! — разбудил меня глухой крик. — Проклятье!
Рядом со мной дернулся Фарри и сразу же подобрался, словно ждал удара. Я ошеломленно хлопал глазами, пытаясь очнуться от глубокого сна. В нашем укрытии по-прежнему горела плошка, но свет проникал и снаружи, сквозь ледовые стены. Скверно пахло немытым телом и сырой одеждой.
Но зато тут было тепло. Так тепло, что я смело вылез из-под одеяла.
Снаружи раздался удар по избе. Затем второй.
— Собачья жизнь! — Эльм ревел снежным львом. — Собачья жизнь!
— Что-то случилось, — тихо сказал Фарри. Он испуганно посмотрел на меня.
Когда я выбрался на свет, в носу засвербело от вцепившегося в меня холода. Глаза тотчас заслезились, а чуть позже от мороза запылали уши (шапка осталась в домике). Однако увиденная картина моментально вытеснила все неудобства.
Кто-то выпотрошил рюкзак Эльма. Обрывки одежды и различные обломки (кто знает, что тащил с собой здоровяк, но теперь это невозможно было как-то классифицировать) усыпали лед вокруг нашего убежища, будто здесь всю ночь топталась стая обозленных и ненавидящих нас нищих.
Я недоуменно уставился на погнутый бур, который валялся в конце желоба-входа.
Эльм стоял посреди остатков своего нехитрого скарба и злился. Лицо его побагровело, и он, плотно сжав зубы, цедил проклятья. Увидев меня, силач скривился:
— Чего уставился, а?
Я поспешно отвел взгляд, чувствуя ярость взрослого и смертельно опасного мужчины.
Фарри благоразумно вылезать не спешил, и теперь несложно было догадаться почему. Пару минут Эльм мерил меня взбешенным взором, но вскоре справился с собой и принялся бродить по обломкам, грустно ругаясь.
Тот, кто копался в вещах Эльма, явно что-то искал, и я не понимал, почему он не полез внутрь, когда не нашел искомого.
Когда не нашел компаса.
Замерзая на морозе, глядя на разруху вокруг нашего бивака, я понимал, что незнакомцу нужен именно компас. Проклятый дар Одноглазого. То самое, чего ледовая гончая требовала у старого шамана тогда, в рубке.
Но мы же убили ее! Эльм свернул шею поганой твари!
— Надо собираться, Эльм, — сказал я. — Надо идти. Солнце встало.
Душная волна ненависти толкнула меня назад. Здоровяк сделал шаг ко мне, но осекся.
— Да, — резко сказал он и отвел взгляд. — Да, надо идти…
Эльм склонился и принялся выискивать среди обрывков и обломков то, что могло нам пригодиться. Выглядел он подавленным. А я старался не смотреть на превратившиеся в щепки лыжи. Незнакомец не хотел, чтобы мы уходили быстро.
— Ума не приложу, кто это был, собачья жизнь, — с досадой крикнул Эльм.
Его рюкзак стал значительно легче. Кое-что из вещей удалось спасти. Слава Светлому Богу, плошка, котелок и горелка хранились в домике и не пострадали. Канистру с энгу ночной гость хорошо погнул, но драгоценное для нас топливо не пролилось. Нашего провианта тварь тоже не тронула, лишь раскидала вокруг домика.
— Кто это был и что он искал, а?
Мне не хотелось говорить ему о возможной причине. Страшно представить, что бы со мной сделал Эльм, если бы узнал, что это я повинен в визите ночного крушителя. Поэтому вопрос силача канул в стенания ветра.
Мы опять шли вдоль путевых столбов. Основания старых, покрытых ржавым налетом, но по-прежнему могучих столпов прятались в пирамидах смерзшегося снега. Кое-где виднелись следы путейщиков, иногда проезжающих по дороге и сбивающих намерзший лед с исполинских дорожных указателей, чтобы те не терялись в метели. Эти столбы стояли тут еще тогда, когда меня и вовсе не было на свете. Их установили, наверное, в те времена, когда на месте Кассин-Онга остановилась первая платформа.
После полудня ветер взбесился. Он стонал, выл, ревел, его колючие лапы пытались сбить нас с ног, но мы вгрызались снегоступами в занесенные следы траков и неуклонно шли вперед, останавливаясь у каждого столба, прячась за ним от ветра (благо в диаметре они были ярда два-три) и выискивая в мельтешении снежной крупы очертания следующего путевика.
Эльм вел нас в рыбацкий поселок. Он подолгу оглядывал каждого черного исполина в поисках дорожных меток, потом бормотал что-то себе под нос и, тяжело переступая, озирался по сторонам.
В это время мы с Фарри прятались от пронизывающего ветра, покорно ожидая решения нашего проводника. Так повторялось у каждого путевика, и ничто не менялось. Лишь холод пробирался все глубже под одежду да деревенели мысли.
Вскоре мы сошли с колеи ледоходов, потому что с каждым переходом становилось все тяжелее переступать через выломанные и смерзшиеся куски льда, и двинулись по твердым волнам заструг. Эльм шел чуть впереди, я следом за ним, и замыкал шествие молчаливый Фарри.
Ближе к вечеру ветер утих, метель унялась, и выглянуло солнце, что ненадолго приподняло наш боевой дух. Снежная бескрайность распростерлась впереди, и черные столбы, удаляясь и утончаясь, стремились убедить в том, что дорога идет в никуда.
Мы отдыхали, когда спину вдруг ожгло яростным взглядом, и я обернулся. Вместе со мной повернулся и Фарри. Мы оба почувствовали нечто позади нас. Это показалось мне интересным: неужели мальчик из цирка обладает толикой схожего дара? Но сейчас не стоило забивать себе голову такими мыслями.
— Эльм, — дрожащим голосом позвал он.
Черная тень преследователя нырнула под прикрытие далекого путевика за миг до того, как отреагировал силач. Сердце мое забилось сильнее от испуга и предвкушения. Что-то близилось. Что-то способное изменить в худшую сторону и так не самый привлекательный путь.
— Что?! — буркнул он.
— Оно там…
Безмолвная снежная равнина, тело которой вспороли шрамы от прошедших тут ледоходов и пронзила черная нить путевых обелисков, смотрела на нас, а мы буравили взглядом тот столб, у которого увидели движение. Ярдов четыреста, не больше. Совсем рядом…
Эльм сбросил рюкзак и, не глядя, отцепил от него ледоруб. Вес «оружия» придал ему уверенности.
— Что там?! — чуть раздраженно спросил он.
И тут черная тень без опаски вышла из укрытия.
— Это та гнида, что разбила нам лыжи, — понял Эльм. Облепленный инеем шарф скрывал его лицо, но я чувствовал гнев циркача.
Незнакомец стоял у столба, смотрел на нас и не шевелился. Мне показалось, будто он голый, и чернота его — это цвет кожи.
Но какой человек выдержит лютый мороз без одежды?!
Это лишь подтверждало мои опасения. Там, у путевого обелиска, был не человек.
— Это ледовая гончая… — сказал я.
Эльм лишь фыркнул. Мех на его капюшоне смерзся и торчал во все стороны белыми колючками.
— Стойте здесь, — приказал силач и сделал шаг в сторону черного незнакомца. Под его ногами заскрипел лед.
Чужак немедленно отступил.
— Гнида, — бессильно прорычал Эльм, но продолжил шагать к преследователю, угрожающе набычившись и разминая руку, сжимающую ледоруб.
Преследователь вновь попятился и остановился, только когда здоровяк с руганью встал. Эльм в ярости проорал:
— Иди сюда, собачья задница!
Черный человек не ответил. Он стоял на льду, опустив руки, и безмолвно ждал, как поведет себя силач.
— Ему нужен компас, — вдруг сказал Фарри. Слава Светлому Богу, его приятель не слышал этих слов. Меня прошиб холодный пот от мысли, что будет, если они узнают.
— Компас?
— Тому человеку на корабле тоже нужен был компас… — пояснил Фарри. Он повернулся ко мне: — Помнишь, как он кричал тогда в рубке? «Компас-с-сь», «компас-с-сь», — передразнил мальчишка. — Что это за люди, Эд?
— Это не люди…
Фарри минуту молчал, наблюдая затем, как Эльм потрясает ледорубом и шлет безмолвному преследователю жуткие проклятья. Потом зябко поежился. Я переступил с ноги на ногу, чувствуя, как от холода опасно немеют пальцы.
— Он голый, да? — спросил Фарри. В голосе его сквозили усталость и обреченность. — Голый?
Мне оставалось лишь пожать плечами, надеясь, что мальчик не вернется к теме компаса. А про то, что за нами идет не человек, я уже говорил. Голый, не голый — одинокий путник, не желающий подходить к другим странникам, не может нести добрых вестей.
— Ледовых гончих не существует, — убежденно тряхнул головой Фарри и замолчал.
Вскоре вернулся разгоряченный Эльм, от которого валом валил пар, а в душе кипел неистовый гнев.
— Собачий выродок! — цедил он себе под нос. Прошел мимо нас, рывком поднял рюкзак и зашагал дальше. Затем остановился и уставился почему-то на меня:
— Чего встали? Идем!
Мы с Фарри переглянулись и покорно поплелись следом, зная, что едва мы тронулись с места — черный человек пошел за нами. Мне стало страшно. Невыносимо страшно, и именно в тот момент я подумал, что мы никогда не дойдем до рыбацкого поселка. Нас убьет либо мороз, либо преследовавшая нас ледовая гончая.
В голове колотилась мысль о компасе, хранящемся у меня под паркой, на груди. Может, стоило бросить его на лед и надеяться, что странное существо подберет проклятый артефакт и оставит нас в покое? Сделать это незаметно — так, чтобы не увидели мои попутчики…
— Мы так и пойдем? — подал голос Фарри. — А если этот…
— Чего ты хочешь! — взорвался Эльм. — Бежать за ним? Так у меня нет сил и желания гоняться за собачьим ублюдком по этому собачьему снегу! Нам нужно добраться до рыбацкой шахты! Вот куда нам нужно!
Он шагал чуть впереди, и движения у него были резкие, злые.
— А как мы будем спать… Он же… — ошеломленный Фарри попытался вразумить силача.
— Разберемся. Будем дежурить по очереди. Если что — будите меня, и я вышибу из него душу, клянусь этой собачьей жизнью! Пусть только подойдет!
В нереальности происходящего я не мог понять, почему наш преследователь не пытался подойти поближе. Почему он не убил нас ночью? Почему вышел на свет, хотя мог прятаться и дальше? Ведь если ему нужен компас, то он мог давно его заполучить, выпотрошив нас, а не наши вещи. Но, может, он хочет чего-то еще? Чего-то большего, чем артефакт старика? Может, он упивается нашим страхом и потому предпочел такой путь? Чувства ледовых гончих, их ярость и ненависть вполне оправдывали такое поведение. Черный человек просто играл с нами.
Стоит сказать, что мысли о компасе занимали меня все больше, однако я чувствовал, как крепнет во мне отчаянная решимость не сдаваться. В конце концов, если во всем виновата странная игрушка Одноглазого, — выбросить ее означает то же самое, что и предать Кассин-Онг. Предать всех, кто погиб (а выжил ли хоть кто-нибудь?) во время явления Темного Бога.
Преследователь не отставал от нас ни на шаг и остановился, только когда мы приступили к постановке лагеря (одна из заструг образовала очень удобный карниз, и Эльм выдолбил под ним яму для нас всех).
Мы видели его, когда оттаскивали в сторону куски льда, отколотые силачом. Видели, когда подогревали на горелке пищу и готовили перцовый чай. Все наши мысли занимала эта зловещая фигура вдалеке. Мне показалось, что она ни разу не пошевелилась, но и ни на секунду не отвлеклась от наблюдения.
Больше всех беспокоился Фарри. Он тщательно скрывал свой страх и то и дело поглядывал в сторону Гончей (я не мог называть это существо иначе, и в уме постоянно прибегал к уже привычному имени). Эльм, грозный Эльм, суровый Эльм делал вид, что ничего не происходит, хоть и пробегали в его душе волны слепого гнева.
Когда пришла пора ложиться спать — первым вызвался дежурить Эльм. Вооружившись ледорубом, он отдал второй Фарри и поднялся на карниз заструги, где скрестил на груди руки и уставился на нашего конвоира.
Мы же забрались в яму, утопленную в теле смерзшегося массива, и, накрывшись теплыми (и сухими!) одеялами, попытались уснуть, что, надо сказать, не так-то просто сделать, когда совсем рядом с тобой караулит нечто зловещее, нечто непонятное. То, чему не страшен мороз.
Однако холод и усталость прожитого дня сказали свое веское слово. Первым задурманилось сознание Фарри. Мальчик долго ворочался, вслушиваясь в мерный скрип сверху, где ходил, греясь, Эльм, но потом пристроился поудобнее, пригрелся, и я почувствовал, как он вздрагивает, проваливаясь в сон.
Сегодня нам тепла не хватало, несмотря на то что ночь наступила безветренная. В ледовой избе спалось лучше. Так что я лежал на боку, глядя на то, как игра небесных огней то освещала вход в наше убежище красно-синим цветом, то отступала, погружая его в темноту. Зачарованно наблюдая за этими вспышками, я думал о том, как же здесь холодно. И что если поднимется ветер…
В таверне Пухлого Боба часто потчевали байками о том, как люди засыпают на морозе, чтобы не проснуться. Что нужно будить такого человека, что смерть и сон — во льдах это одно и то же. Но, несмотря на все рассказы, мне не спалось. Я почти окоченел, я дрожал от холода под одеялами, чувствуя, как мороз обнимает меня все крепче, но просто не мог заставить себя уснуть.
Измученный разум то и дело цеплялся замерзшими пальцами за шумы сверху. Мне казалось, что в любую секунду наверху раздастся крик Эльма и страшная черная Гончая спрыгнет к нам в яму, залитая парящей кровью и жаждущая одного.
Моего компаса.
Наверное, дрема все же победила страх, потому что я вдруг вынырнул из темноты и обнаружил, как моей ноги что-то коснулось. Осторожно, словно боясь вспугнуть. Однако страх тут же подступил к горлу, тело застыло в напряжении, и мне стало жарко. Глаза закрывало одеяло, и стоило огромных усилий не закричать, не выдать себя. Но при этом страстно хотелось увидеть, что трогало меня за ногу.
Это была рука. Определенно рука. Собравшись с силами, я резко сел и одновременно откинул покрывало. В наше убежище влезла черная фигура, заслонившая собой игру огней. Я почувствовал, как его рука сжала мою ногу.
— Подъем, — прошептал Эльм. — Твоя очередь сторожить. Я его потерял, собачье племя. Так что будь начеку.
Очень хотелось выругаться и пнуть его из-за глупой обиды на собственный страх.
— Вот, возьми, — он сунул мне в руки свой ледоруб, а потом пошарил рядом с сопящим Фарри и нашел второй. Чуть успокоился. — Если что — сразу кричи, понял?! Сразу!
Я кивнул, прижал оружие к груди и торопливо выбрался наружу, на лед, по которому плыли сине-красные всполохи. Человека непривычного наши ночи могут напугать. А могут и наоборот, заставить остановиться и долго-долго смотреть в переливающееся цветами небо.
Матовое марево висело под звездами, и бесконечные барханы заструг на многие мили вокруг словно дышали в такт с ним. Ленивое, величественное и великолепное дыхание неба. Черные тени карнизов то отступали под наплывом света, то бросались назад, отвоевывая ярды смерзшегося снега.
Я забрался на «крышу» нашего дома и, сжимая в руках ледоруб, осмотрелся. Где-то среди этого великолепия скрывалась Гончая, и сам факт, что преследователь затаился, все больше меня тревожил.
Однако здесь, наверху, я кое-как успокоился. Хоть что-то можно контролировать, когда стоишь на верхушке ледяного холма и поглядываешь по сторонам. Когда ты лежишь в яме, ты лишен такого удовольствия и должен полагаться на случай, на удачу, на другого человека.
Какое-то время я вглядывался в темноту окрестных карнизов, то и дело возвращаясь взглядом к тем обелискам, у которых мы в последний раз видели Его. Безмолвие и безветрие царили надо мной. Потом мне это надоело, да и холод дал о себе знать. Гончая если и пряталась неподалеку, то выбираться из убежища не спешила. Мне подумалось, что странная тварь может лежать где-то среди льдов и ждать утра. Ведь должны же и они когда-то спать, да? Эти мысли успокаивали, вселяли уверенность и обнажали вещи более актуальные. Например — мороз, от которого замерзли в носу волосы, а кожа, даже прикрытая шерстяным шарфом, онемела.
С каждой минутой я все реже поглядывал по сторонам, непростительно сконцентрировавшись на ходьбе по кругу. Подпрыгивая и взмахивая руками, я старался прогнать холод и так скоротать время ночной вахты. По положению Яркой звезды, только вскарабкавшейся на небосвод, мне нужно было еще часа три плясать на морозе, прежде чем лезть внутрь и будить Фарри.
Мысли об одеяле постепенно охватили меня целиком. Холод в яме не был настолько лютым, как здесь, и постепенно образ теплого покрывала заволок мое сознание полностью. Я думал о том, какое оно мягкое, думал, как же будет здорово забраться в яму, прижаться к спящим товарищам и уснуть.
Кусок льда ударил меня по плечу.
Я оцепенел…
«Если что — сразу кричи, понял?! Сразу!»
Повернулся, сжимая непослушными пальцами рукоять ледоруба. Крик застыл в горле, и мне никак не удавалось выдать из себя ничего, кроме сипения.
«Сразу кричи, понял?!»
Черный человек вышел из-под нашего карниза. Он стоял чуть ниже меня и смотрел вверх. До него было не больше пяти ярдов, и эта близость наполнила меня еще большим ужасом. Я увидел, как небесные огни отражаются в его пустых глазах, словно в темном зеркале. От Гончей исходило сытое удовлетворение, словно он наконец-то получил то, чего давно хотел. Черная кожа поблескивала сине-красными всполохами.
В моей груди клокотал и хрипел сдавленный вопль тревоги. Проклиная себя, я пытался наполнить его звуком. Легкие болели от натуги, но тщетно…
«Сразу кричи!»
Преследователь был абсолютно гол. Абсолютно!
Я сделал шаг назад, и хруст льда под ногами выбросил меня из шока.
— Э-э-э-э-э-эльм! Оно здесь! — прорвалось наружу.
От Гончей повеяло радостным нетерпением. Будь он действительно псом — непременно заколотил бы хвостом по льду (если бы тот у него оказался).
Снизу, из ямы, раздался злобный рык силача и испуганный возглас Фарри.
— Э-э-э-э-эльм! — не прекращал я орать. Меня как прорвало.
Огромный циркач выбрался наконец из укрытия и сразу рванулся к Гончей, но тварь, словно в танце, отбежала прочь так ловко и грациозно, будто не весила ни фунта. Эльм рванулся за ней. Следом из ямы показался Фарри, заспанный, испуганный, но не желающий оставаться в неведении.
— Стой, собачья задница! — взревел Эльм.
Я, не ожидая от себя такой прыти, ринулся с карниза вниз, наперерез Гончей, но странный человек без труда ушел от нас, вскарабкался на соседнюю застругу и упер руки в бока.
Он смеялся, клянусь Светлым Богом — он рассмеялся. Я не слышал ни звука, но чувствовал волны хохота, таящиеся за его узкой грудью.
— Слезай, гнида! — сорвался на визг Эльм. Он разъяренным львом бросился на штурм заструги, но черный человек опять ловко отбежал ярдов на десять и вновь остановился.
А затем взвизгнул от боли, и меня окатило его яростью и злобой. Тварь шагнула было вперед, к нам, но затем бросилась наутек.
Мы с Эльмом посмотрели на Фарри, в руках которого неистово вращалась праща. Смертельно бледный мальчик таращился в темноту, выискивая в ней ледовую гончую. Силач, тяжело дыша, переводил взгляд с него на меня и растерянно хлопал глазами.
— Малыш Фарри, — наконец сказал он и улыбнулся. — Ну… Ну ты просто дал!
— А чего он? — испуганно ответил мальчик. — Почему спать не дает, а?
Эльм глухо хохотнул — сначала неуверенно, а затем от всей души. Я не удержался и тоже прыснул со смеху, а Фарри смотрел на нас с улыбкой, но страшно трусил, хотя по его боевому виду этого и нельзя было понять. Праща замедлила свой танец и опала, выронив кусок льда ему под ноги.
Мы стояли под красно-синим небом и смеялись так, будто ничего веселее в этой жизни нам не доводилось слышать. И с этим смехом уходило прочь нечто тяжелое, нечто жутко холодное, поселившееся в моей душе после гибели Кассин-Онга. Утекало, как вода через слив железной ванны.
Мы победили ледовую гончую. Невероятно, но мы прогнали эту тварь прочь — и теперь стояли посреди белой пустыни и хохотали так, что на глазах выступили слезы, тут же сцепив инеем ресницы. Два циркача и мальчик-эмпат посреди ледяного мира заструг, в котором прятался пристыженный демон черных капитанов… Создание из злых сказок старого времени.
Тот, в кого до сих пор не верили мои спутники.
Конечно, наивно было полагать, что тварь от нас отстала. Что ей хватило осколка льда, пущенного метким Фарри. Но победа и дух торжества поглотили меня целиком и полностью. И это была не первая моя ошибка.
И не последняя.
