Глава 80
Едва тяжелые дубовые ворота закрылись, двое тюремных смотрителей приняли Каспара под руки и, сняв его с возка, поставили на булыжную мостовую. Пленник огляделся: в одном углу двора размещался станок для вытягивания — особой пытки, когда человека медленно разрывали надвое, в другом находились сваленные в кучу заржавевшие крюки, на какие вешали узников, чтобы те становились сговорчивее.
Иппон с удовольствием наблюдал за пленником, подмечая все изменения выражения его лица.
— Ну вот и все, Фрай, — сказал он, разводя руками. — Шутки кончились, завтра утром мы вновь встретимся с тобой, и, надеюсь, ты повинишься во всех преступлениях — и в тех, что совершил, и в тех, что только собирался совершить.
— Я ранен, ваша милость, мне нужно менять повязки, иначе я умру, — заметил Каспар, надеясь выторговать какие-нибудь привилегии.
— Не беспокойся о повязках, Фрай, ты умрешь не от раны, это я тебе обещаю. Если завтра у нас состоится разговор, все эти мерзости тебя не коснутся, тебе отрубят голову — быстро и красиво. Но если ты станешь запираться, то услышишь, как трещат твои собственные косточки — музыка не из приятных, уверяю тебя.
И, повернувшись к тюремщикам, Иппон по вердийски приказал увести пленника.
Тюремщики снова взяли Каспара под руки и повели к крыльцу с выщербленными ступенями, сковывавшая его ноги цепь зазвенела по мостовой.
За высокими дверями вход в тюрьму закрывала решетка, стоявший за ней охранник отпер встроенный замок огромным ключом и пропустил тюремщиков с пленником внутрь.
Попав с ясного дня в полумрак, Каспар практически ничего не видел, однако тюремщики продолжали заботиться о нем, верно направляя его даже в абсолютной темноте. Каспар плохо ориентировался во времени и бесконечных поворотах, он устал и начал спотыкаться, но вскоре его вывели в длинный сырой коридор, где был хоть какой-то свет — он проникал через крохотное зарешеченное окошко, расположенное в тупике под сводчатым потолком.
Неожиданно, как показалось Каспару, прямо из стены ему навстречу шагнула массивная сгорбленная фигура с длинными, до колен, руками. В первое мгновение пленнику Каспару показалось, что у него начался бред, но появившийся из стены урод внятно спросил что-то на вердийском, и ему ответили. Тогда он махнул рукой, и тюремщики отпустили Каспара, канув в темноту, словно их и не было.
«Стойте! — хотелось крикнуть ему. — Не оставляйте меня здесь, заберите с собой!»
Но он не смог проронить ни слова, зачарованный взглядом выпученных водянистых глаз. Кривой рот незнакомца растянулся в ухмылке.
— Рембуржец?
— Да, из Ливена… — ответил Каспар, неуверенный, не сожрет ли его это чудовище прямо сейчас.
— Ну пойдем…
Надсмотрщик подхватил Каспара за цепи и повел за собой.
— Южане здесь гости редкие, — проскрипел он, тяжело раскачиваясь при ходьбе. — В основном местная сволочь, проворовавшиеся торговцы рыбой, воры-лодочники, есть пара дезертиров… Поговорить не с кем.
Они прошли до развилки, и тюремщик решительно повернул налево.
— Тебя как зовут, рембуржец?
— Каспар.
— А меня — Озолс. Я здесь давно служу, двадцать четыре года скоро будет, а до этого рыбу возил в Харнлон, у меня там даже лавка была…
После этих слов тюремщик тяжело вздохнул и сгорбился еще сильнее.
— Жена была, хорошая девушка — из бедной семьи взял. Она меня поначалу все языку учила: то не так, это иначе, вот я и выучил ярити, наши-то хуторяне кроме вердийского никакого другого не знают. Даже с тардийцами объясниться не могут… Темные люди.
— А почему же ушел из Харнлона, если все так хорошо складывалось? — решился на вопрос Каспар, ему казалось, что лучше поскорее наладить отношения с этим монстром.
Озолс ответил не сразу, лишь сделав еще несколько шагов, он остановился и, тяжело взглянув на Каспара, сказал:
— Так ведь я убил ее… Ласточку мою.
— За что?
— Она слишком часто говорила, что рыба воняет.
— Может, рыба была несвежей?
— Ну что ты, рыба была свежая, я ее в мешке каждый год меняю, иначе удачи не будет.
— В мешке?
— Что, ты тоже об этом не знаешь? — Озолс остановился и покачал головой.
— В доме нужно держать мешок с сушеной рыбой, лучше кледингу или мережу — они пожирнее, тогда и достаток будет. Без этого нельзя, я ведь возле океана вырос, а она — воняет… Вот я ее и убил, а через две недели выяснилось, что она воняет почище рыбы. Наши соседи почуяли запах, сообщили судейским, нагрянули стражники. Меня заковали, вот как тебя сейчас, и посадили в острог, но я сбежал…
За разговорами они пришли в темный тупик, освещенный поставленным на каменный выступ светильником на рыбьем жиру. Под выступом находилась старая бочка, и на ней восседал скелет.
Перехватив взгляд пленника, Озолс пояснил:
— Это Эдберг, он продержался здесь дольше всех — почти полгода. За это время мы с ним так сдружились, что, когда Урмас свернул ему шею, я даже всплакнул. Зато теперь мы все время вместе. Эдберг хороший собеседник, он умеет слушать и никогда не перебьет дурацким возгласом: а вот со мной тоже был случай!
Озолс распахнул дверь предназначенной Каспару камеры и сделал приглашающий жест.
Поддерживая цепи, Каспар шагнул внутрь, помедлил на пороге и вышел на середину помещения. Под самым потолком здесь было маленькое зарешеченное оконце, а на широкой балке, шедшей через всю камеру, болтался обрывок цепи.
— Это жилец один три года назад на кандалах удавился, сначала пытались их оттуда отвязать, но не получилось — так и оставили, — пояснил Озолс.
— А чего ж он повесился?
— Урмас его крепко прикладывал — он у нас главный палач. Ладно, ты о плохом не думай.
— А о чем же здесь еще можно думать? — спросил Каспар, грустно улыбаясь.
— Ну чтобы тебя быстро пришибли, и все дела. Даже у Урмаса, при всем его мастерстве, люди, случается, прямо в станке умирают. Он потом переживает очень. Располагайся, койка есть, тюфяк на ней рыбьей чешуей набит, поэтому почаще встряхивай, а то сваливается. В углу яма — нужду справлять, а воду и хлеб я тебе приносить буду…
Озолс медлил и не уходил, ему хотелось пообщаться со свежим человеком.
— Ты вообще чем увлекался в жизни?
Каспар пожал плечами:
— В юности учился луки мастерить, стрелы собирал из разных краев.
— Женат?
— Да, и двое детишек есть.
— Это хорошо, они тебя поминать будут. А чем еще занимался?
— Ну поскольку мне отсюда уже не выбраться… — Каспар понизил голос, что должно было предшествовать открытию большой тайны. Озолс невольно подался в его сторону и вытянул шею, став похожим на птицу-падальщика. — Я иногда ворожу для себя.
— Да ну? И как же?
— Всегда одинаково. Я делаю золотые монеты.
— Делаешь золотые монеты? — поразился Озолс. — Покажи!
— Сегодня не смогу, очень устал — первый день в тюрьме, ты же понимаешь…
— Да, — кивнул Озолс и вздохнул. — Тебе не позавидуешь.
— Думаю, завтра я сделаю для тебя хороший дукат, чтобы и пива можно было купить, и даже лошадь.
— Ну хорошо, тогда отдыхай скорее! А я пойду поговорю с Эдбергом, интересно знать, что он думает о твоих способностях!
Хлопнула дверь, ухнул железный засов, и стало тихо.
Каспар подошел к топчану, снял тяжелую шляпу и бросил на тюфяк — тот даже не прогнулся. Сел, подтвердив свои опасения, что постель тверда, как дерево. Впрочем, теперь это было неважно, ведь уже завтра Иппон и местный палач займутся им вплотную. Что им говорить? Может, попробовать подкупить? Но что им мешает и так забрать деньги, когда станет ясно, что золото при нем?
«Нет, — покачал головой Каспар, — здесь нужно действовать иначе».
Признаваться во всех преступлениях, что выдумает Иппон, нельзя. Тогда вердиец умчится к конвендору с донесением, а королевскому шпиону снесут голову. Мучений — никаких, тут Иппон прав, но каково будет Генриетте и детям? Как поступит с ними молодой герцог, когда Каспар не вернется? Сжалится и отпустит или сбросит в ров?
Вспомнилось лицо в кустарнике — может, это действительно Лакоб со Свинчаткой, Слизнем и Рыпой? Но что им здесь делать, не могли же они заблудиться по дороге в Харнлон?
Взъерошив слипшиеся волосы, Каспар в изнеможении уронил руки, звякнули цепи, какое-то движение в углу под окошком привлекло внимание узника. Еще мгновение и… Каспар не поверил своим глазам. Перед ним стоял мессир Маноло!
— Мессир, какое счастье, что вы меня нашли! — воскликнул Каспар и вскочил с топчана, чтобы броситься навстречу своему спасителю, однако строгий взгляд мессира заставил его остаться на месте.
— Здравствуйте, Каспар, — произнес мессир едва слышно.
— Здравствуйте, — несколько смущенно ответил тот. Ему казалось, что их встреча через столько лет должна была выглядеть иначе.
— У меня мало времени, и… я не должен был появляться здесь. Но я решил дать вам шанс, Каспар.
— Какой шанс, о чем вы, мессир?
— Вам не показалось странным, что вы столько раз избегали больших неприятностей и преодолевали походные трудности, а теперь вам не везло с самого начала?
— Признаться — было такое… — согласился Каспар, все еще не понимая, к чему клонит мессир.
— Ваша удача закончилась, Каспар.
— Как закончилась?
— Очень просто, это был аванс, вы его уже использовали и теперь оплатите немалый счет.
— Кому оплачу? Какой счет, мессир Маноло?
Каспар стал внимательнее приглядываться к старому другу. Он ли это? Не подмена ли, совершенная Кромбом, что не отставая следовал за ним?
— Нет, Каспар, я не Кромб, — угадал мессир мысли узника. — Я пришел, чтобы напомнить вам о прошлом.
— О каком прошлом?
— Вы не нашли свой амулет с золотым единорогом, ведь так?
— Да, не нашел, — грустно кивнул Каспар.
— Что же вы взяли вместо него?
— Вот… — Каспар выдернул из-за пояса перевязанную бычьими жилами кисточку конских волос.
— Что это?
— Амулет, но другой. — Каспар пожал плечами, показывая, что он не понимает, к чему клонит мессир.
Что за странная беседа? Однако какая-то страшная правда все же шевельнулась глубоко в душе Каспара Фрая, шевельнулась и обдала его жаром собственной вины. Еще не осознав ее, он почувствовал, как сжалось горло и горячие слезы покатились по щекам.
— Почему вы плачете, Каспар? — спросил Маноло, теперь его голос звучал участливо.
— Я еще не знаю, мессир…
— Вспомните, кто подарил вам этот амулет, и, самое главное, — что он при этом сказал?
— Я не могу…
— Вспомните, Каспар! — настаивал мессир. — Иначе вы лишите себя даже того призрачного шанса на спасение, что у вас пока еще имеется.
— Его дал мне старик… Кажется, это было в мой первый поход, — начал вспоминать Каспар. — Он хорошо говорил на ярити, я еще тогда удивился — кругом были пески, до ближайшей дороги две недели конным ходом и ни одного колодца в округе. И вдруг степняк говорит на ярити.
— Он никогда не знал ярити и говорил с вами без слов. Что вы услышали от него?
— Старик вышел нам навстречу, когда мы искали воду. Он сказал, что я напоминаю ему кого-то из родственников…
— Он сказал — племянника.
— Да, точно! Он сказал, что его племянник погиб и чтобы я, похожий на него, оставался невредимым, он подарит мне проверенный амулет.
— Его племянника и еще двух степняков вы и ваши товарищи убили за день до этой встречи — вам нужна была вода, а они не хотели говорить, где колодец. Они не желали, чтобы чужаки что-то искали в их землях.
— Но мы бы погибли! Я даже предлагал им серебро, я же не просто так, а они поскакали прочь…
— И тогда вы разозлились, Каспар?
— А как было не разозлиться? У них кони были свежее, нам их было не догнать!
— И тогда вы показали, как быстро умеете стрелять — ни один из них не успел достигнуть бархана.
— Да, — после короткой паузы подтвердил Каспар. — Последним упал этот племянник. Теперь я понимаю, что это был именно он. Сначала я думал, что промахнулся — было жарко и пот заливал глаза, мне показалось, что стрела прошла мимо, а его лошадь просто споткнулась и выбросила всадника. Он упал на склон бархана, и песок потек, как вода. Я подошел ближе и увидел, что стрела попала ему в шею.
— Что еще сказал вам старый степняк?
— Он сказал, что амулет будет отводить стрелы и мечи, только нужно сказать перед боем…
— Что сказать?
— «Только не меня…»
— Сколько человек уцелело в том походе?
— Я и еще один, с Рыбной улицы. На нас напали у границ земель лорда Кремптона разбойники-степняки, мы вдвоем выжили каким-то чудом…
— Сколько вас было всего?
— Вместе со мной — десять человек.
— Вы прочитали амулету заклятие перед столкновением с разбойниками?
— Да… — едва слышно прошептал Каспар, и слезы снова полились из его глаз.
— Но тогда вы еще не понимали, в чем смысл заклятия?
— Нет, это случилось только в Ливене, ведь всю дорогу Оскар… Я вспомнил, парня с Рыбной улицы звали Оскар!
— Хорошо, что вспомнили, — благожелательно кивнул мессир.
— На второй день после возвращения ко мне прибежали двое его братьев и сказали, что Оскар истек кровью и умер.
— И тогда вы всё поняли, потому и дали им четыре серебряных рилли.
— Да, — потухшим голосом подтвердил Каспар.
Перед его глазами пронеслись другие походы, когда он брал с собой новых солдат, а потом в минуту опасности шептал зажатой в кулаке кисточке из конских волос: только не меня… Только не меня! А затем возвращался один или с одним-двумя спутниками, стараясь не думать о том, что случилось. Отправлялся к герцогу и отдавал столь ценимые им артефакты, а взамен получал золото. Достаточно золота, чтобы снова нанять пропадавших в бедности жителей захудалых улочек, и они шли на блеск его серебряных монет даже тогда, когда по городу поползли слухи, что неспроста Каспар Фрай всякий раз возвращается один. Что откупается он от беды чужими жизнями, а от безутешных родственников — кровавыми деньгами.
Ох, как он злился! Как грозился убить всякого, кто пытался оболгать его «доброе имя». Размахивал мечом и не раздумывая пускал его в ход. И наемники боялись, боялись и воры, Каспар Фрай был человеком герцога, и даже убийство легко сходило ему с рук.
А потом как-то незаметно в его жизни появился другой амулет — золотой единорог, и все, что касалось постыдных сделок с собственной совестью, было спрятано подальше, чтобы даже не вспоминать.
— Зачем же старик дал мне оберегающий амулет, если знал, что это я убил его племянника? — спросил Каспар, не смея поднять глаза на мессира Маноло.
— Он мог дать вам отравленной воды, однако этого ему показалось слишком мало. Он хотел, чтобы вы, Каспар, сами погубили себя и свою бессмертную душу.
— И… что же мне теперь делать?
— Ждать. — Маноло развел руками.
— Вы уже уходите?
— Да, мне пора.
— Моя рана… Может быть, вы хотя бы в этом мне поможете? Я не хочу гнить заживо, даже если жить мне осталось совсем немного, я никогда не опускал меч, сколько бы врагов мне ни противостояло, и здесь хочу достойно принять смерть. Не нужно, чтобы на плаху меня несли на носилках.
— Ваша рана вам уже не угрожает, ее больше нет.
Каспар ощупал свой раненый бок, сначала осторожно, потом все смелее — боли не было.
— Это вы сделали, мессир?
— Нет. Незаживающая рана была частью того пути, что привел вас; сюда. Теперь, в этом узилище, в ней нет никакой необходимости.
Силуэт мессира начал бледнеть, терять очертания, и вскоре уже ничто не напоминала о его визите.
«Ждать. Он сказал — ждать», — вспомнил Каспар слова мессира. Он прилег на жесткий тюфяк, закрыл глаза и незаметно для себя забылся глубоким, похожим на обморок сном.
