Глава 8
Сломанная клетка

Раннее утро. Поля кутаются в дымку, которая очень быстро истает, стоит только появиться солнцу. Полноценного тумана не получится, тут ведь нет больших рек, лишь речушки и ручьи, но дымка есть, явный предвестник погожего дня. Вот первые лучи пролились на землю, и воздух тут же стал звонким и прозрачным. Пение полевых птах, гомон на птичьем дворе, мычание коров, требующих к себе внимания, блеяние козы, всхрап лошадей в конюшне. Вот брякнула цепь, стукнул засов, скрипнула створка ворот, это Ждан ворота отворил. Ночь прошла, так что нечего им быть запертыми, тут всегда рады путникам. Селяне вскорости подтянутся. После того как работа над станками была закончена и Богдан пару седмиц назад убыл в Рудный, Виктор разрешил его сыну принимать заказы от селян. И практика хорошая, и опять же страда идет, а сельский кузнец явно не поспевает с заказами, с соседями все же нужно ладить. Вокруг здоровый запах древесины, навоза, сена, готовящегося завтрака, из кузни потянуло дымком от угля и раскаленным железом. Красота!

Чтобы не растерять форму, Виктор, вооружившись ножами, вышел во двор и начал метать их в специально для этого подготовленный щит. Так уж сложилось, что с вечерними развлечениями здесь было прямо-таки из рук вон плохо, даже почитать нечего. И дело даже не в дороговизне книг, а в том, что Виктор просто не мог читать сочинительства местных авторов, больно наивно или велеречиво написано. Поэтому ложился он рано, а вставал чуть не с первыми петухами. Ну и чем тут заняться? Тем более что народу вполне хватает, пытаться помочь – только под ногами путаться.

Ждан и Горазд тоже время от времени занимались этим делом. А какой мужчина откажется от приобретения лишней сноровки? Только ленивый, каковыми они не были. Но в этот ранний час у каждого было свое занятие. Ждан – в кузнице, он планировал подновить ротор, нужно отлить и заменить подшипники, все же сплав мягковат и они быстро разработались, отчего уже появилась вибрация. На этот раз состав будет изменен, но парень вполне справится и сам. Да и крестьяне наверняка скоро появятся.

Виктор хотел было помочь парню, но тот только насупился, решив, что ему не доверяют. Ну и пусть его. А что самому-то делать? Можно и с дочуркой потетешкаться, да только эдак и вовсе в наседку превратиться недолго. Ладно. На утро занятие есть, а там что-нибудь придумает: может, за чертежи засядет, а может, и на токарном станке чего поточит. Решено, будет сегодня ладить посуду. А что, она лишней никогда не будет. Кстати, нужно сказать Ждану, раз уж возьмется за подшипники, то пусть сразу отольет и для токарного станка, благо для простоты обслуживания размеры были одинаковыми. Пока терпимо, но что-то не нравится, как работает станок, а ведь на нем можно точить не только посуду разную да безделушки, но еще и заготовки под литье, а тут уж точность нужна.

Горазд в коровнике, поит скотину, ну и с Веселиной милуется, пока никто не видит. К слову заметить, насчет свадебки сговорились быстро, вот только решили справить ее по осени, когда отец ее вернется из поездки. А так за дочку родители только порадовались. Млада хоть и с пониманием подошла к вопросу молодых, но следила строго, чтобы ничего такого не произошло до сочетания законным браком. Однако по всему было видно – молодые пьяны от бурного романа, так что для головокружения и эйфории им достаточно и поцелуев. Правда, догляд в этом деле никогда не помешает, а ну как сорвет с нарезки! Неважно, что уже почти муж и жена, «почти» не считается.

В руках у него оставалось только три ножа, когда раздался дробный топот двух десятков лошадей, ну никак не меньше. Причем идут во весь опор! Да что же такое могло случиться? Может, посадские всадники из крепости идут по следу какой ватаги? Они вообще-то занимаются патрулированием тракта и окрестностей… То, что это не они, Виктор осознал сразу же, едва первый из всадников влетел в ворота. На крепком коне восседал статный наездник в синем мундире с желтыми отворотами. Гульдские драгуны?! Этим-то что тут понадобилось?! Однако уже через секунду он и думать позабыл задаваться какими бы то ни было вопросами, потому как солдат, а вернее, сержант резко осадил коня. Вздыбившееся животное еще не успело встать на все четыре ноги, как этот боец навел на Виктора пистоль и нажал на спуск. Сначала вспухло маленькое облачко на затравочной полке, а затем из ствола выметнулись пламя и дым, а у самого уха вжикнула пуля.

Здравствуй, жопа новый год! Да что тут творится-то?! В мозгу взрывается этот вопрос, а руки делают свое дело на одних рефлексах. Все остальное запечатлелось в его памяти, как калейдоскоп событий. Вот с ножом в груди падает первый гульд. Вот Ждан появляется в дверях кузни и мечет молот в одного из нападающих, выбив у того изо рта целый фонтан крови. Секунду спустя он сам принял сразу две пули в грудь и завалился обратно в кузню. Вот Горазд с деревянными трехзубыми вилами наперевес, ловко увернувшись от очередного выстрела, подскочил к солдату и всадил ему в бок заостренное и хорошо высушенное дерево. Но его самого отбросила к стене лошадь. По той стене и сполз оглушенный парень. Виктор увернулся от нескольких выстрелов и сумел всадить клинки еще в двоих, когда его рубанули палашом. Последнее, что он услышал, – это женский крик и громкий плач младенца. После этого – темнота…

Иной от такой боли потеряет сознание, Виктор же, наоборот, пришел в себя. Рыча как зверь, он вскочил на ноги и завертелся юлой. Правая часть лица горела огнем. Что? Как? Почему? Все заполнила одна огромная ярко-алая вспышка боли. Постепенно боль, острая вначале, притупилась. Лицо продолжало гореть огнем. Боль теперь не заполняла собой все его существо, и голова плохо ли, хорошо ли начала работать.

Он осматривался вокруг, не веря собственным глазам, потому что этого быть не могло. Но это было! Его эдемский сад, его рай на земле был порушен в одночасье. Порушен и испепелен, потому как он стоял посреди пепелища, или, если быть более точным, догорающей усадьбы, от которой остались лишь раскаленные угли. Дом, постройки, мастерская и даже баня… Гульды сожгли все.

На том месте, где он недавно лежал, была большая лужа уже запекшейся и почерневшей крови. Виктор припомнил, что получил удар палашом, и потрогал лицо. Все так, глубокая рана там и сейчас, вот только кровь запеклась. Голова – странный орган, порой от самого безобидного пореза натекает столько, что просто диву даешься. Здесь рана была довольно серьезной, и лужа получилась изрядной. Как видно, именно по этой причине его сочли мертвым и не стали с ним возиться, а привело его в чувство откатившееся горящее бревно. Если к ране он прикоснулся, то касаться ожога не хотелось, одна только мысль об этом причиняла подлинную боль.

Описать словами состояние Виктора в эту минуту довольно сложно, сам он за такое нипочем не взялся бы, потому что просто не смог бы этого сделать. Наверное, все же его мозг пока еще не был готов воспринять всю картину в целом, а потому словно впал в ступор.

Осматриваясь вокруг, он обратил внимание на то, что сгорело не все. По странному стечению обстоятельств уцелели ворота и часть ограды, примыкающей к ним. Она, конечно, сильно обгорела, но до столбов и створок огонь все же не дошел. Присмотревшись, он заметил, что на одной из створок висит человек, прибитый к дубовым плахам за кисти рук, разведенных вверх и в стороны. Горазд!

Виктор бросился к молодому человеку и, вцепившись в кованый гвоздь с большой шляпкой, – работа Ждана – начал его раскачивать, сдирая в кровь руки, но не чувствуя боли. Наконец ему удалось справиться с одним гвоздем, и он принялся за второй. Мозг как-то отстраненно отметил, что кисти сильно пострадали и раны от гвоздей очень плохие, рваные, словно Горазд бился, уже будучи прибитым к воротам. Вот только у парня была рана на животе, и, судя по всему, там была пуля, а с такой раной не больно-то подергаешься.

Парень был без сознания, но живой. Судьба остальных была неизвестна. Отдаленно припомнилось, что Ждана застрелили и он упал в дверной проем кузни. Словно во сне, Виктор подошел к все еще полыхающим жаром останкам строения и не без труда сумел рассмотреть внутри останки тела. Крайне заблуждаются те, кто считает, что при пожаре человеческое тело сгорает без следа. Это далеко не так. Просто, в зависимости от количества горючего материала, эти останки будут варьироваться от обгорелого трупа до обугленных костей. Дотла человек может сгореть, только если топлива совсем уж много или оно специфическое – например, напалм, или если, скажем, бросить его в топку… Но речь идет всего лишь о пожаре, к тому же одноэтажного здания.

И тут до Виктора вдруг дошло. Гульды! Это были гульды! Да еще и драгуны! Значит, им стало известно, что именно он был убийцей барона, и они решили отомстить. Это он, именно он стал причиной гибели своих близких! Все погибли… Жена, к которой он успел проникнуться чувствами. Он любил ее не так, как Смеяну, но тоже относился очень тепло и трепетно. Дочка, которую он просто любил, и все тут. Млада, Веселина, Ждан… его холопы, которые успели стать для него не просто близкими людьми, и уж конечно не холопами, но в какой-то мере семьей, потому что иной у него не было. В их смерти он мог винить только себя, и никого другого. Почему он не сомневается в том, что женщины убиты? А разве может быть иначе? А если так, если все дорогое порушено по его вине, то стоит ли жить? Он уже готов был свести счеты с жизнью, но тут его взгляд зацепился за лежащего у ворот Горазда. Он был при смерти, но все еще жив.

– Потом. Вот донесу его в село и… Только дотащу…

Все еще плохо соображая, Виктор взял на руки парня и, едва переставляя ноги, направился в сторону Приютного, так как только там можно было получить помощь. Настоятель церкви знал кое-какой толк во врачевании, и сейчас помочь мог только он.

Чего ему стоил этот переход в две версты, передать трудно. Он спотыкался, падал на колени или заваливался на бок, всячески стараясь беречь раненого, которого вынужден был нести на руках, потому как рана в животе не позволяла взять его на закорки или взвалить на плечо. Если бы парень пришел в себя, то можно было рассчитывать хоть на какую-то помощь с его стороны, но он оставался без сознания.

– Ну чего вцепился? Пусти, тебе говорю.

Виктор невидящим взглядом осмотрел подбежавших к нему двоих мужиков, которых едва различал через красную пелену, застлавшую глаза. Когда его лишили ноши в виде раненого, он буквально рухнул на колени, потому как сил больше не оставалось. Нет. Не расслабляться. Горазд уже среди людей, значит, пора и тебе платить по счетам. Встал и пошел! Куда? Дурное дело нехитрое, сейчас что-нибудь да удумаем.

И тут прояснившимся взором он окинул окрестности. Вообще-то он искал то, что помогло бы ему решить вставший перед ним вопрос, но увиденное вогнало его в ступор. В который уж раз за сегодня. Приютного не было. Было пепелище, торчащие печные трубы, но дворов не стало. Некогда большое село было полностью сожжено. Теперь становилось понятно, отчего никто не пришел на помощь. С гульдами крестьяне воевать, конечно, не стали бы, но на пожар сбежались бы, ведь соседи. Да что же это? Неужели досталось всем, кто оказался окрест него?

– А когда это село-то пожгли? – тупо глядя на обгоревшие останки, спросил Виктор.

– Дак, почитай, вместе с твоим подворьем. Пока тут остальные куражились, два десятка к тебе в усадьбу рванули. Небось надеялись какого купца застать, поэтому так рано и припожаловали, а еще чтобы всех дома застать.

– А что случилось-то? – Вот как-то не верилось, что из-за одного убийцы станут рушить целое село и для этого затевать чуть не поход. Хотя кто их, гульдов, знает, с них станется.

– Дак война началась, чтоб им ни дна ни покрышки.

– Откуда знаешь?

– Гонца отправил осадный воевода из Обережной, – недоуменно пожав плечами, произнес крестьянин.

– Так гонец был?

– Ну да. – Опять недоумение, но только теперь – кивок головой.

– А к нам никто не заезжал и коней не менял.

– Дак ничего удивительного. Он одвуконь был, так что, скорее всего, до самого Звонграда без остановки скакал, вот только нам весть и бросил.

– Ваших много погибло?

– Не-е. Ни одного. Бог миловал. Мы как весть получили, так сразу в леса и подались, со всей живностью и с каким припасом. В селе только мужиков сколько-то осталось, чтобы, значит, присмотреть. Коли ворог не появится, тогда и ладно, а как объявится, то сразу в леса. Пришли ироды. Все что не пограбили, то пожгли.

– А как же мы?

– Дак а разве староста к вам никого не посылал?

– Не было никого. – Глаза Виктора начали наливаться кровью.

Не было его вины в гибели родных. Не по его душу пришли солдаты. Им вообще было все едино, кого они найдут на том постоялом дворе, хотя при удаче, наверное, рассчитывали на торговый караван. А староста… Эта старая короста… Эта… Эта… Не жить ему, одним словом. Пока он спасал ложки и поварешки, позабыв о долге, они, ни о чем не подозревая, спали. А ведь в его обязанность входит оповестить все деревеньки и хутора окрест.

Селяне устроились в лесу с относительными удобствами, быстро сладив шалаши для людей и загоны для скотины, в окрестностях затерявшейся в лесу деревеньки. Горазда тут же отнесли в одну из изб. Как оказалось, два дня назад сюда пригласили лекарку, старую знакомую Виктора, ту самую Любаву, потому как сынишку хозяина подворья в грозу привалило рухнувшим деревом. Теперь в той избе уж двое будут бороться за жизнь.

Определив Горазда, Волков отправился на поиски старосты, чтобы спросить плату. Однако искать того долго не пришлось, потому что он сам нашел хозяина постоялого двора и при всем честном народе бухнулся перед ним на колени, склонив повинную голову.

– Забирай, Добролюб, жизнь мою никчемную. Пред всем честным людом сказываю: повинен перед тобой и твоим семейством, потому как не упредил о беде. Всем сказываю: жизнь моя в руках Добролюба и, кто будет его в чем винить, прокляну.

– Как же так-то, старик? – Глаза сразу наполнились слезами, которым очень скоро стало тесно на веках и они побежали по изуродованным щекам.

– Сам не ведаю. Как весть получил, так гонцов по всем деревенькам отправил. Подумал, что вас известит гонец, когда лошадей менять станет. О том, что он одвуконь и за сменой может не заехать, просто не подумал.

А чего тут скажешь. Бывает так вот, когда люди надеются друг на друга. С другой стороны, может, и живы бабы и дите, ведь не полные же звери те гульды. Слабый огонек надежды у него продолжал тлеть до сих пор. Думать о том, для чего могли погнать с собой женщин солдаты вражеской армии, не хотелось. Но главное, чтобы они были живы, а там… Время лечит и не такие раны.

Вот думал, что порвет старика голыми руками, а не смог. Не поднялась рука. Нет его вины, во всяком случае, умысла не было, а повинную голову меч не сечет. Бывает такое, хотя от этого не легче и горечь утраты никуда не девается.

– Добролюб! – Это кричит, стоя на крыльце избы, лекарка Любава. Не просто кричит, а призывно рукой машет. – Давай в избу, – когда он подбежал, подтолкнула она. – Парень твой в себя пришел, коли хочешь поспрошать о чем, иди. Может статься, до утра не дотянет.

Добролюб подошел к ложу:

– Горазд.

– Добролюб? Ты?

– Я. Ты как, парень?

– Худо, ну да ничего, – прерываясь после каждого слова, заговорил раненый. – А я думал, тебя того… Баб сильничают, они кричат, о пощаде молят… А ты лежишь в кровище…

– Они живы?

– Я хотел им помочь, Добролюб… Честно хотел… Ждан, царство ему небесное… Добрые гвозди выковал… Не пустили они меня… В себя пришел от боли в руке… Глаза открыл, а они меня приколачивают… Потом баб услышал… Веселину… – Тут парень заплакал навзрыд, от спазмов по телу прошла волна болезненной дрожи. Виктор уж было решил, что парень вот-вот лишится чувств, но он выдержал. – Неждана плачет, бабы орут, эти гады горланят…

– Что с ними сталось, Горазд?

– Пожгли их… Живыми пожгли… Связали и пожгли… А я все видел… Это уж потом, когда выезжали, один из них мне в живот из пистоля стрельнул, наверное, чтобы побольше мучился… А я все помню, как они кричали… Добролюб, мне конец один… И там когда висел, знал, что кончусь… Я дожить хотел… Рассказать… Добролюб, найди их… Богом тебя заклинаю, найди…

Парень попытался подняться, но тут уж силы его оставили, и он откинулся на подголовник. Вот, стало быть, как все случилось. Был у него в душе последний огонек, но и его только что загасил Горазд. Нет у него больше никого. Жизнь как-то сразу показалась никчемной, лишней. Вот только если на пепелище подворья он решил, что вина за гибель близких на нем, и хотел лишить себя живота, то теперь картина выходила иная. Нет, все как и было, себя ему было ничуть не жаль, вот только просто так удавиться он больше не хотел. Кто-то должен заплатить за то, что случилось. Сначала он думал, ему и платить за свои грехи, но выходит, не по его душу пришел ворог и не в довесок к нему побил тех, кто был ему дорог. Стало быть, и платить им. Что ж, никто вам не виноват.

У охотников есть правило: никогда не оставлять подранка. Случился такой, бросай все и добивай, потому как такой зверь становится опасным. Воины всех стран и народов придерживаются такого же мнения в отношении своих собратьев по ремеслу, а потому везде и во все времена было, есть и будет такое понятие, как контроль. Никогда не оставляй за спиной раненого противника. А вот гульды то ли от лени своей, то ли от самоуверенности этим правилом пренебрегли и оставили подранка.

Крестьяне устраивались вокруг лесной деревеньки хотя и временным, но обстоятельным лагерем. Даст бог, прогонят ворога, тогда они вернутся на насиженные места. Насчет леса для домов можно не переживать. Великий князь завсегда выделит его бесплатно. Не на боярские хоромы, понятное дело, но избы и кое-какие постройки сладить хватит. Чай, понимает, что не уберег свои земли, а потому людям помочь надо. Всего не восполнит, но хоть лес даром даст.

Виктор оставаться с селянами не собирался, нечего ему делать в лесах, не время прятаться. Умирать он тоже не собирался. Слишком просто для гульдов. Нет, он будет жить максимально долго и за это время заберет как можно больше жизней врагов. Он не боялся смерти, он был готов умереть, но к вопросу этому решил подойти рационально. Есть не хочется, но надо, потому как нужны силы. Жить не хочется, но надо, потому как мертвый уже ни до кого не дотянется, а счет у него большой.

Вооруженный старым ножом со сгоревшей рукояткой, парой выпрямленных скоб и напильником, у которого один конец заострен, как бронебойная стрела, это чтобы ручку насаживать, он направился на поиски врагов. Крестьяне пытались остановить его, да куда там. Кто станет их слушать, когда кровь кипит, словно адское варево в колдовском котле, когда ненависть все изнутри разъедает ядреной и всепожирающей кислотой.

Бабка Любава потом по всему лагерю бегала его искала, раны-то не шутейные, обработать бы, да только и смогла узнать, что ушел скоморох, а куда – не ведают. Чувствуй сейчас Виктор боль или дискомфорт, то непременно обратился бы к лекарке за помощью, потому как хворый боец уж и не боец. Может так случиться, что из-за необработанных ран уже к утру он будет лежать в бреду с высокой температурой. Но в тот момент он об этом не думал, просто позабыл о ранах, словно все еще был в горячке. Впрочем, скорее всего, так оно и было.

Двоих драгун он нашел неподалеку от крепости Обережной, где в осаде сидел воевода Градимир. Они оказались посыльными и двигались от крепости в сторону основной армии, ну да это их проблемы. Пропустив всадников мимо себя, он выскочил из-за дерева и с двух рук метнул две скобы, благо по весу они были практически равны, что в значительной степени облегчало задачу. Он успел выдернуть из-за пояса напильник и нож, когда понял, что добавки не требуется. Снаряды точно нашли свою цель, и оба наездника были мертвы, а Виктор обзавелся богатыми трофеями: четырьмя пистолями, парой карабинов весьма неплохого качества и парой кинжалов вполне приемлемой балансировки, подходящих для метания. Были еще два палаша, но их он предпочел пока оставить при лошадях, потому как пользоваться ими не умел.

Ага. Вот такой вот разочаровавшийся в жизни человек, который печется о трофеях. Он ведь не забыл и карманы убитых вывернуть и золотую серьгу у одного из них сорвал. И про серебряные крестики не позабыл. Одним словом, обчистил донага, обзаведясь парой крепких сапог, подошедших по размеру. Со второго обувь тоже снял – мало ли, товар хороший, практически не ношенный, сгодится. Странно? Действительно странно. А если еще подумать о том, что он все это делал, потому как собирался заработать… Очень странно.

В сумке одного из солдат он обнаружил тубус с грамотой. Безжалостно взломав печать, он взглянул на текст и понял, что нужно будет еще и язык выучить, потому как знание тоже сила, которая пригодится в предстоящей войне. Именно войне, потому как он намерен объявить гульдам войну. И не имеет значения, что ему ее не выиграть, главное, что он сумеет хорошенько пустить им кровь. Потому-то и добычей озаботился, в войне главное – деньги, это он помнил еще по прошлой жизни. А уж если он обзаведется соратниками, денег понадобится куда больше. Отчего-то подумалось, что в крепости непременно найдется человек, знающий гульдский. Не первый год враждуют, а не знать языка врага – глупость несусветная, тем паче на границе.

Думаете, захотелось ему в героя поиграть? Ничуть не бывало. Если в письме важные сведения, которые хоть как-то приоткроют воеводе замыслы противника, то тот сумеет накрошить гульдов куда основательнее, чем одинокий мститель. Подобраться к крепостным стенам оказалось задачкой не из простых, но ему это все же удалось. Был, правда, момент, когда он едва сдержался, чтобы не напасть на двоих солдат, устроившихся в секрете. В том, что упокоит обоих, он не сомневался, но вот насчет того, что сумеет сделать это тихо, были большие сомнения. А шуметь, когда вокруг полно вражеских солдат… Он кипел от злости, он был готов рвать всех и вся, но голову при этом не потерял, взирая на окружающее как-то со стороны.

Как выяснилось, прокрасться к стене оказалось все же проще, чем договориться со стрельцами. Ну да чего уж жаловаться, не стрельнули в незнакомца – и то хлеб. Сейчас время военное, сидят в осаде, пальнули бы – и были бы в своем праве. Долго пришлось убеждать, чтобы вызвали воеводу, но все же уговорил. И все это громким шепотом, переспрашивая друг друга по нескольку раз, потому как стены все же высокие. Но разобрались. Прибывший Градимир по голосу опознать Добролюба не сумел. Ничего удивительного: губы словно не свои, распухшие, потрескавшиеся и говор получался каким-то шепелявым. Пришлось помянуть некоторые эпизоды, известные им двоим из единственного совместного путешествия.

– Выходит, и впрямь ты. Сейчас тебя поднимут.

– Пустое, воевода, я тут покуражусь немного. Бечевку спустите, тубус прицеплю.

– Не хочешь оставаться, так тому и быть, да только подняться придется.

Ага, значит, все равно до конца не верит. Ладно. Если думает, что сможет оставить его за стенами, то сильно ошибается. Это в планы Виктора никак не входило. Спустили конец веревки. Он обвязался, дернул. Несколько сильных рук в мгновение ока взметнули его на многометровую высоту, завели в башню, где безбоязненно можно запалить факел…

– Раскудрить тудыть твою через коромысло!

– Отец Небесный!

– Свят, свят.

– Что, служилые, красавец? – ухмыльнулся Виктор, и стрельцы от той улыбки невольно вздрогнули. Из лопнувшего уголка губ потянулась струйка крови.

– Гульды? – глухо поинтересовался Градимир, который с большим трудом узнал в этом мужчине красавца-скомороха.

– Они, родимые.

– Где?

– На постоялом дворе.

– Приютное?

– Нет больше Приютного, пожгли село, но люди успели уйти. Ну, убедился, что я? Тогда держи вражью депешу, а я пошел обратно.

– Куда?

– Туда. Должок за мной тем аспидам, а я в должниках хаживать не привык.

– Один в поле не воин.

– Хм. Это как воевать, воевода. Коли с саблей наголо супротив строя, так какой тут воин, разве только храбрый и мертвый. А мне жить нужно, потому как, пока я буду жить, гульды все время будут жалеть, что не добили меня.

Сказано это было с такой мрачной решимостью, что в эти слова верилось сразу и бесповоротно. Вот пожалеют, как пить дать пожалеют.

К слову заметить, ничего важного в той депеше не оказалось, разве что Градимир удостоверился в том, о чем подозревал и раньше: против Обережной стояло около семи тысяч, при двадцати орудиях, которые спешно выставляли на позиции, и через день планировали начать обстрел стен. Выходит, четыре полных полка при кавалерии и артиллерии, которая внушала особое опасение, потому как среди этих пушек, если верить депеше, были сплошь дальнобойные крупного калибра. Если сумеют проломить брешь, мало не покажется. Вскорости ожидается прибытие мортир, а это совсем кисло. Остальная армия двинулась дальше, по направлению к Звонграду.

Вряд ли король рассчитывал с ходу овладеть этим градом, все же орешек не из простых да с историей боевой. Но вот пока пожалует великий князь, у них были все шансы взять пограничную крепость. А тогда можно контролировать какой-то клочок территории и наконец оседлать Большой торговый тракт – давняя мечта гульдов. Как бы к этому ни отнеслись другие страны, но сбросить со счетов тот факт, что на тракте появилось еще одно государство, они не смогут. Крепость стоит в этом месте неспроста: тут имеется единственный мост через широкую реку Турань, так что в обход тракта пути нет. Постенают купцы, не без того, да и достанут деньгу на новую пошлину, а свое возьмут потом, когда слегка приподнимут цены на товар.

Хотел было Градимир оставить бывшего скомороха, да только, внимательно посмотрев на него, решил, что ничего хорошего из этого не выйдет, потому как его сейчас остановить могла только смерть. Да и с той он станет спорить до хрипоты. И ведь даже ран, далеко не шутейных, сейчас не чует.

– Что думаешь дальше делать?

– Кровь ворогу пускать, что же еще-то. Хочешь весть подать?

– Был такой умысел.

– Человека дашь, проведу за посты, но далее пусть сам. Мне некогда гонцом бегать, – решительно отрезал Виктор.

– Коли кого другого, так мы и сами ведаем, как провести за посты, только мне тут каждый воин на вес золота.

– Так пошли кого из посадских.

– Ладно, решим без тебя. Идем.

– Куда, воевода? Сказывал же, что не останусь. – Виктор сделал решительный шаг к зубцам, явно намереваясь податься за стену, даже без веревки.

– Остынь, Добролюб. Никто тебя не думает оставлять. Разве ж не вижу, что проще убить, чем удержать. Только чего зря через секреты гульдские шастать. Уйдешь тихо, по реке.

– А там на лодках не дежурят? – проворчал Виктор больше для порядку.

Вот же дуболом. Ну что стоило спокойно сплавиться по течению, а не ломиться через посты и секреты с суши, изображая из себя крутого следопыта. Век живи, век учись, так дураком и помрешь. Хорошо хоть гульды уверены в себе дальше некуда и на посту ведут себя довольно шумно. Не горланят, понятное дело, но разговоры разговаривают, а тут уж какой секрет, баловство одно.

Нет, он, конечно, слышал о сидении под водой с полым камышом в качестве дыхательной трубки, вот только сильно сомневался, что у него такой номер пройдет. Тут, кроме знаний, нужно еще и умение, поди устрой все так, чтобы не всплыть в самый неподходящий момент. Пока сидишь, касаясь грунта, это контролировать можно, а как только дна не чуешь – и поплывешь по течению. Нет, на фиг эксперименты. Вон под берегом коряга, надо нарвать травы и затолкать за повязанную на голову тесьму. Вместе с корягой смотреться будет отлично, даже взошедшая луна не поможет разглядеть. А ты к тому же сможешь контролировать обстановку. В случае чего пара кинжалов в умелых руках – это вам не картошки дров поджарить.

Как и ожидал, сплавился без проблем, но направился не в тыл к гульдам, чтобы резать их, как курей. Ну скольких он мог упокоить в одиночку? Пять? Десять? Хотелось большего. Значительно большего, а для этого нужно подумать и подготовиться. Насчет «подумать» – это у него получилось спонтанно. Не случись того, что случилось, и он бы даже не думал в ту сторону. Стал бы бороться с ворогом, может, и не лицом к лицу, все больше из засады, но честным оружием. Смерть близких внесла свои коррективы. Особенно сильно переживал смерть Нежданы, при виде которой буквально вчера он плавился, словно воск. А эта кнопка – Отец Небесный, всего-то два месяца младенцу! – словно чувствовала это и ездила на нем почем зря. Бывало как раскапризничается и, пока он не возьмет ее на руки, не знает покоя. А оказавшись на руках отца, практически всегда тут же успокаивалась и начинала с ним заигрывать и гукать. И ее, живьем, в огонь!!!

Едва мысль свернула в эту сторону, как челюсти сами собой сжались с такой силой, что казалось, вот-вот начнут крошиться зубы. Из груди вырвался болезненный стон. И вызван он был вовсе не тем, что в исступлении Виктор начал колотить по твердой каменистой почве, вгонял в нее пальцы, словно в песок, ссаживал руки в кровь и срывал ногти, сгребая горсти земли. Нет. Той боли он не чувствовал. Рад бы, но не слышал он ее. В этот момент болела его душа или та малость, что от нее еще осталась.

Истерика продлилась недолго, но за это время он словно постарел на несколько лет. Те несколько минут, когда он потерял над собой контроль, выжали из него последние силы, потому как встать и продолжить путь он не мог. Но надо. Надо, иначе его близкие останутся неотмщенными. Он потом узнает, кто именно был на той усадьбе. Узнает и найдет всех, до последнего, а сейчас, чтобы заглушить боль, нужно выместить разъедающую его злость хоть на ком-нибудь.

Добраться до лошадей удалось, только когда полностью рассвело, однако словно и не было суток, проведенных на ногах: голова ясная, тело переполняет энергия, он готов горы свернуть. Однако вместо того чтобы немедленно двигаться в путь, он полез в переметные сумы. Не могли солдаты отправиться в дальний путь, не прихватив с собой хоть что-нибудь. Так оно и оказалось. В одной из сумок он нашел большой кусок копченого мяса, сыр и хлеб, в другой обнаружился еще и шмат сала. Так что вопрос с пропитанием не стоял. Он был в другом. Есть не хотелось. Виктор сумел себя пересилить. Уставившись на еду в своих руках, как на врага, стал с остервенением рвать ее зубами и жевать так, словно перемалывал вражьи кости. Да, без аппетита. Да, через не хочу. Да, где-то и с отвращением. Но он ел. Ел, потому что для мести нужны силы, а их не будет, если не есть.

Дальнейший его путь был на пожарище постоялого двора. Нет, он не хотел подзарядиться энергией ненависти, хотя это и произошло само собой. Огонь уже полностью потух, даже дымок не курился над пепелищем. Вчера, когда он уходил, все здесь еще пыхало жаром, сегодня лишь некоторые участки были едва теплыми. Он обошел весь двор и, найдя останки погибших, снес в сторонку, за огород. Вооружившись лопатой, начал копать братскую могилу. От Ждана осталось не так уж мало, потому как он был в небольшом помещении, от женщин – меньше, ведь они были в двухэтажном бревенчатом доме, от малютки – совсем уж мало… Но останки были, и он, давясь слезами, предал их земле, водрузив самодельный кривоватый крест из подгоревших досок.

Был еще один приступ безудержной истерики, и длился он на этот раз куда как дольше. Над пепелищем разнесся звериный вой, который звучал на одной ноте, змеей заползая в душу и заставляя ее леденеть от страха. Не мог так кричать или все же выть человек, только зверь лютый, переполненный болью, ненавистью и злобой, а может, и не зверь, твари Божьей все же такое не дано… Он едва нашел в себе силы не отдаться ярости, сохранив где-то в глубине остатки разума. По-глупому спровадить себя на тот свет… Нет, он не доставит такой радости гульдам.

В этом мире еще не было банков. Вернее, они уже зарождались в западных державах и вполне существовали их аналоги в империи, но у славен не было даже намека на них, а потому деньги хранили кто где мог, в основном доверяя свои капиталы земле. Виктор не был исключением. Уложив свое серебро в два кувшина, закопал их в разных местах. Сейчас ему нужен был один из них, который нашелся именно там, где и искал его хозяин.

Затем он прошел в погреб. Понятно, что и его, и кладовку, и ледник гульды выгребли подчистую, но была у него надежда, что необходимое ему он найдет именно там, где оно и было. Все верно. К чему солдатам то, что нельзя ни съесть, ни выпить, ни выгодно продать. Горшок стоял там, где и должен был, – в темном углу справа от входа, разве что крышка была откинута. В нем хранился яд, который он специально заказывал одному из купцов, когда подворье начали одолевать крысы и мыши. Без кошки и дом не дом, но Виктор купил котенка, чтобы тот с детства привык к дому и его обитателям, а пока тот – вернее, та, потому как это была кошечка, – подрастет, решил обойтись ядом, хотя он и стоил дорого. Однако много его израсходовать не успели: кошка очень быстро начала охотиться сначала на мышей, а потом переключилась и на крыс. И странное дело: до ближайшего жилья не меньше двух верст, а эта красавица нашла-таки себе женишка. Точнее, женихи нашли себе невесту. Обитатели постоялого двора вдруг стали замечать, что по подворью шастают посторонние коты, не постоянно, но все же. А по весне и вовсе никакого спасу от их ора. У-у-у, гады, и почему-то всегда ночью!

Так вот, яд стоял в углу, никому не нужный и всеми забытый. Не нужный до этого дня, потому как теперь в нем появилась большая потребность. Не зная, сколько требуется расходовать этого зелья, Виктор от жадности, а скорее все же по неосведомленности, закупил его слишком много, заплатив звонким серебром. А вот продать никак не получалось. Ну какой крестьянин станет платить за яд, если можно раздобыть кошку. Это встарь кошки жили только на боярских да купеческих подворьях. В последние сто лет завести кота не проблема. Оно и для хозяйства полезно, и для души приятно, потому как очень ласковая животина.

Как ни странно, этот яд не был чем-то уж из ряда вон. Многие алхимики были одержимы идеей получения золота из других металлов. Одним из основных ингредиентов, используемых ими, была руда желтоватого цвета. С золотом у них как-то не ладилось, а вот белый порошок, получаемый в результате опытов, можно было применять в весьма специфической области. Растворяясь в жидкостях, не меняя ни их цвета, ни запаха, он оказался практически идеальным ядом, так как крыс и мышей обмануть все же очень трудно, в особенности первых. Виктор склонялся к мысли, что это мышьяк, но полностью уверен не был. Впрочем, какая разница. Если исходить из предупреждений купца, яд был крайне опасен и для человека, а это как раз то, что нужно.

Очень трудно было подобрать удобное время для осуществления задуманного. От того, насколько все удачно сложится, зависело и то, насколько эффективно Виктор выступит со своим соло. А партия задумывалась грандиозная. Если все части плана лягут так, как надо, результат должен будет превзойти все ожидания.

Хорошо бы взять в свои руки подвоз горячительного к маркитантам, но это невозможно. Даже если он предложит пиво по цене, вдвое меньшей, чем другие торговцы, эти не станут иметь с ним дело. Ради одной выгодной сделки потерять годами наработанных поставщиков никто не захочет, да и не так уж много на этом можно заработать. И разумеется, такая сделка сама по себе вызовет подозрения. К тому же его внешность никак не располагает к доверию. Нет, поставить отравленное пиво не получится. Значит, нужно будет отравить то, что уже имеется у маркитантов. Вот только отравитель из него тот еще.

Виктор в очередной раз внимательно осмотрелся по сторонам. Вроде никого. Да и не должно было никого быть. Ведь он еще ничего не совершил, так что и выслеживать его некому, задуманное пока было в его голове. Но, как говорится, от случайностей никто не застрахован, зачастую именно благодаря случайным свидетелям преступников и выводят на чистую воду. Он не был в этом абсолютно уверен, но много о том читал. Ему-то все равно, а вот тому, к кому он направлялся, нет.

Домик, к которому в сгущающихся сумерках подбирался Волков, принадлежал одному престарелому алхимику. Несмотря на свой преклонный возраст, он все еще пытался получить столь желанный результат, а именно раскрыть секрет получения золота из недрагоценных металлов. Об этом старике Виктор знал давно, еще с тех пор, когда скоморошил. Алхимик проживал на окраине села, предпочитая уединение. Секрет получения золота он еще не раскрыл, но и не сказать что сильно бедствовал. Как видно, ему все же удавалось зарабатывать на жизнь своим ремеслом.

Хозяин сейчас находился во флигеле, и, если принюхаться к запахам, доносящимся оттуда, там и располагалась его лаборатория. Виктор пробрался к небольшому оконцу, забранному слюдой, и заглянул за приоткрытую створку. В открытом очаге горит огонь, над которым на треноге стоит медный сосуд с трубкой в верхней части. К трубке крепится стеклянный змеевик, уходящий в еще одну емкость. Идет очередной эксперимент. Посредине – большой стол, заставленный стеклянной и керамической посудой самых различных форм и размеров, а также отличающихся по качеству исполнения: есть из плохого, мутного стекла, а есть и из абсолютно прозрачного. Для чего все это, в общем и целом Виктору было понятно, – для экспериментов, но в частности… Ну и пусть его, каждый должен заниматься своим делом. Главное, хозяин знает, что тут да как, остальное неважно.

Так, алхимик, похоже, один. Это что же, не озаботился учеником или того просто нет в лаборатории? И это неважно. Главное, что этот здесь, а возможных свидетелей нет. Виктор еще раз бросил взгляд по сторонам, вот же паранойя. Как-то он слышал от своего знакомого: если хочешь обратить на себя внимание, то постоянно оглядывайся, старайся вести себя скрытно, чтобы тебя не заметили, и тогда тебя гарантированно запомнит большинство из тех, кто увидит. Когда человек ведет себя естественно и даже слегка развязно, то на него зачастую не обращают внимания, его не запоминают, потому что он не выпадает из общей картины поведения. По всему выходило, что самое разумное – это открыто пройти по двору и, не таясь, пройти прямо в дверь флигеля. Но вот отчего-то накатило, и он, наоборот, всячески старался остаться незамеченным. Это ему удалось, но, скорее всего, потому, что поблизости от дома никого не оказалось.

– Кто тут? – Голос старческий, скрипучий и явно недовольный, не иначе как Виктор отвлек алхимика от увлекательного занятия.

– Здравствуйте, мэтр.

– С кем имею честь? – Старик внимательно осмотрел вошедшего и вперил в него вопросительный взгляд.

– Мое имя не имеет значения. Я тот, кто готов щедро заплатить за ответы на кое-какие вопросы, которые вам ведомы, как никому другому.

– Интересно. На какие вопросы хочет получить ответы славенин, расписанный ранами, словно распоследний каторжник после казни на центральной площади? – Ага, акцент сразу выдал Виктора, да и бог с ним. – Еще более интересно, что человек с обликом висельника не хочет ограбить меня, а желает предложить мне плату.

– Не из трусливого десятка, это уже хорошо.

– Я свое уже давно отбоялся, молодой человек. Так чем могу быть полезен?

– Мэтр, у меня имеется вот этот порошок, попросту яд, и мне хотелось бы знать, сколько его нужно насыпать в бочку с пивом, чтобы испившие того благословенного напитка померли не сразу и, мало того, чтобы действие яда проявилось не раньше чем часа через три после питья.

– Хм. Довольно откровенно. И почему я должен думать, что вас не подослали, чтобы выведать, не имею ли я отношения к отравителям?

– Потому что для этого вовсе нет необходимости наносить на лицо такие раны. Потому что ответы на мои вопросы ни в коей мере не указывают на то, что вы отравитель. Они указывают лишь на то, что вы хорошо разбираетесь в своем деле. К вам обратились с просьбой поделиться своими знаниями, и вы это сделали.

– Я так понимаю, это работа гульдов?

– А разве то, что Гульдия напала на Брячиславию, еще не известно всему пограничью?

– Разумеется, известно, как и то, что купеческие караваны изменили маршруты движения и сейчас вынуждены двигаться в обход. От этого те, кто живет за счет дороги, сейчас пребывают в плачевном состоянии. Выходит, возникло желание поквитаться?

– Неодолимое.

– Понимаю. Но не одобряю.

– А сожжение заживо младенцев ты одобряешь, старик? – Виктор сам не заметил, как его тон из слащаво-вежливого, подыгрывающего алхимику, вдруг стал жестким, а в собеседника воткнулся свирепый взгляд. Но тот понял все верно: не для него предназначался этот взгляд, не он был объектом ненависти.

– Вот оно как. Давай сюда свой порошок. Ага, знакомо, знакомо. Вот такого количества будет вполне достаточно. Получается, у тебя порошка хватит на десяток бочонков. Если судить по твоему разочарованному виду, ты ожидал куда большего.

– Да, мэтр.

– Их так много? Злодеев?

– Очень много.

– Ненависть – плохой советчик и спутник жизни.

– Знаю, но поделать с собой ничего не могу, во мне только она и осталась, с нею я просыпаюсь, с нею и ложусь, когда забываюсь сном от усталости. Да только сон мой краткий, потому как покоя не ведаю. Вы можете продать мне нечто подобное?

– Я-а-а…

– Никто не видел, как я сюда пришел, никто не увидит, как уйду, о том же, где я взял яд, я забуду сразу же, как переступлю порог этого дома. В конце концов, вы всегда можете сказать, что продали яд тому, кто божился, что тот ему необходим для борьбы с крысами.

– Но я-то знаю.

– Да перестаньте. – Виктор бросил на стол глухо звякнувший кошель. – Здесь сто рублей, в пересчете на талеры – почти двести. Монеты славенские, но вы живете неподалеку от границы, так что этим никого не удивишь.

– Большие деньги.

– Да уж, немалые.

Орудия начали обстреливать Обережную уже на следующий день после подхода армии. Результаты были не очень приятными для осажденных. В крепости наблюдалась большая скученность населения. Многие успели прослышать о движущихся гульдах, а потому, похватав самое дорогое, своих близких, поспешили под защиту гарнизона. Крепость была ладной, с крепкими стенами, построенная по самым современным канонам, но все же под напором орудий и они должны были рухнуть. Весь вопрос в том, когда это произойдет. Иногда ядра уходили с перелетом и врывались в саму крепость, порой этот гостинец обагрялся кровью.

Вроде как и обороняющиеся не отмалчиваются. У них есть десяток орудий, да какой от них толк. Вот если бы ворог пошел на приступ, то да. Тут можно его и на картечь принять, а так что проку метать ядра, поди попади в ту пушку или солдата, они ведь не в плотном строю. Ударит ядро рядышком, обдаст землей да мелким камнем, выругается пушкарь, утрется и снова к орудию. Им-то проще, эвон какая большая цель, крепостная стена, да и в ту мажут порой.

Продолжалось это два дня, обычное в общем-то дело. На третий к стенам подтянули отставшие мортиры. Десять стволов, способных метать бомбы, резко ухудшили положение обороняющихся. Разрывные гостинцы начали приносить значительные потери, вызывать пожары. Однажды подожгли пару бочонков пороху, взрывом разметало сразу два дома да не меньше трех десятков человек упокоило. Раненых было и того больше.

На исходе пятого дня беспрерывного обстрела стена все же не выдержала и рухнула, образовав внушительную брешь. К этому моменту защитники уже были изрядно измотаны, постоянная бомбардировка не давала людям расслабиться, вынуждая все время быть настороже, тратить силы на тушение пожаров и спасение раненых. Осажденные с отчаянием взирали на образовавшийся проход. Осаждавшие встретили грохот рушащихся камней ликующим ревом.

– Все, воевода. Теперь нас возьмут. Стена упала, частично завалив ров, остальное забросают фашинами.

– Чего ты ноешь, как баба, – бросив презрительный взгляд на говорившего, одернул его Градимир. Уж больно не понравился ему упаднический дух заместителя. – Ты лицо начальствующее, а потому своим видом должен внушать бодрость духа. Мы пока еще живы, и у нас в достатке воинов, костьми ляжем, но не допустим ворога за стены. А ты, коли уж мочи нет, пойди в глухой угол и удавись. Но молча. Так, чтобы ни один стрелец тебя не видел. Понял ли?

– Понял, воевода.

– Я сказал – бодрость! Ты даже о смерти должон говорить, как о чем-то очень забавном. Увижу иное, сам удавлю, вот этими руками. Ничего еще не кончилось. Все только начинается.

Вечером при обходе стен Градимир особое внимание уделил именно месту пролома. Гульды время от времени отправляли сюда ядра или бомбы, прекратив обстреливать город. Сейчас главное было не дать обороняющимся возвести хоть какие-то укрепления. В этих бесплодных попытках гибло немало людей, но они с маниакальным упорством продолжали стаскивать сюда материал и ладить рогатины, устраивать преграду из камней. Стена, обвалившись, устроила хотя и крутой, но вполне преодолимый каменный скат. Прокатившись по валу, камни загромоздили собой ров практически вполовину. Вторую половину сейчас забрасывали фашинами гульдские солдаты. Для этого задействовали в основном провинившихся и новобранцев, общим числом до пяти сотен человек. Одним давали право искупить вину, другим – проявить себя. Стрельцы вели постоянный огонь, стараясь помешать этому, но темная ночь, низкая скорострельность мушкетов, а также использование самих фашин как щитов помогали противнику пока избегать больших потерь. Сбросив груз, солдаты тут же отбегали за спины товарищей, двигающихся к валу и прячущихся за своей ношей. Потери были некатастрофическими, но и немалыми, однако остановить действий осаждающих это не могло.

В перерывах между выстрелами орудий и мушкетов можно было услышать, как в лагере горланят песни. Солдаты в синих мундирах гуляли от души. Завтра им предстоит смертельная схватка и штурм этой клятой крепости. Да, сегодня их товарищи рискуют, забрасывая ров, но этот риск ничто в сравнении с тем, что предстоит с рассветом. Это прекрасно понимает их командующий, а потому маркитантам заплачено из казны, и пиво льется безудержной рекой. Луженые глотки орут похабные, разудалые солдатские песни, прославляя храбрость и удачу.

Час пополуночи. Орудия все так же продолжают свою работу, защитники трудятся, их согнали со стены. Хорошие все же пушкари у гульдов: ядра и бомбы мечут довольно метко. Сейчас стрельцы устраивают заграждение по другую сторону ската, налаживая ограду между зданиями. Понятно, что эти укрепления не идут ни в какое сравнение со стенами, но свою службу тоже сослужат. В стенах строений спешно прорубаются бойницы, окна забиваются щитами из толстых досок, между которыми оставляют щели, чтобы можно было вести обстрел тех, кто штурмует из укрытий. Выставляются плетеные высокие корзины, в которые набрасывают камни. За этими укреплениями, способными превосходно защитить от пуль, устанавливаются пушки, все до единой. Атакующих ждет прямо-таки проливной дождь из картечи.

В самом лагере осаждающих тишина. Солдаты, повеселившись от души, легли отдыхать. Силы им еще понадобятся, артиллерийский обстрел не мешает их сну, эта музыка даже как-то убаюкивает. Припасено немного пива и на утро, чтобы не с пересохшей глоткой идти в атаку. Нет, о похмелье и речи быть не может, бывалые бойцы знают цену чрезмерному употреблению горячительных напитков перед схваткой, поэтому меру знают и не дают ее превысить молодым. Так что утром в атаку пойдут не мучимые головной болью доходяги, а злые до драки воины.

Рассвет. От близкой большой реки потянулась дымка, но совсем скоро от нее не останется и следа. Гульдские орудия наконец замолчали. Видать, умаялись пушкари, а может, дело вовсе и не в усталости. Может, сейчас под прикрытием окутавшего землю предрассветного тумана атакующие колонны выдвигаются к стенам, сохраняя полное молчание, а артиллерия должна будет дать единственный залп, который, прикрывая наступающих, внесет в ряды обороняющихся сумятицу и разлад. Пехота выиграет драгоценные мгновения, каждое из которых – это отвоеванный шаг, приближающий солдат к цели.

Градимир, как и сотни стрельцов, замер в образовавшемся проходе, внимательно вслушиваясь в белое молоко тумана. Нет, они не рассчитывают остановить здесь штурмующих, но намерены причинить значительные потери, которые, несомненно, будут стоить крови и им самим. Но люди настроены решительно. Тому способствует и то, что сам воевода сейчас среди них, готовится принять первый удар, и то, что гульды редко обременяют себя пленными, а уж если те оказали сопротивление, и подавно. У пленников же только два пути: либо каторжные работы, либо гребная скамья на галере – сомнительно, что это лучше смерти. Глупый подход. У человека всегда должна быть альтернатива, иначе он будет сражаться с отчаянием обреченного, а тогда вполне возможно, что крыса загрызет кота. Однако беспокойные соседи славенов словно забывали о человеческом облике, когда речь заходила об этих дикарях, иное дело – западные королевства и империя. Нельзя сказать, что они уничтожали всех, некая хозяйственность в них все же присутствовала, да только все одно, минимум две трети уничтожались без сожаления. Кто бы объяснил, чем вызвано подобное отношение именно к славенам. Впрочем, по слухам, в том же Новом Свете отношение к местным дикарям у них ничуть не лучше. Возможно, все дело в спеси. С другой стороны, там все ведут себя как волки, попавшие в овчарню.

Странно. В тумане звуки распространяются особенно явственно, но вот тихо. Такого не может быть по определению, если выдвигаются сразу несколько тысяч человек. Кто-нибудь споткнется, кто-нибудь брякнет оружием, какой-то шум должен быть, не бывает по-другому. Но ничего. Есть отдаленные и разрозненные звуки, доносящиеся из лагеря, но они именно из лагеря, их ни с чем не спутаешь. Появилось солнце, и низко стелющийся туман начал подниматься все выше и выше. Самое удобное для штурма время уходит, а гульды до сих пор никак себя не проявили.

Наконец солнце взошло и залило своими лучами землю. Под этим напором туман начинает рассеиваться и наконец истаивает полностью, открывая взору защитников крепости вражеский стан, взбудораженный, словно муравейник. Да, суеты много, и даже слишком, вот только ее никак нельзя назвать подготовкой к штурму. Паника. Ну да, происходящее очень даже напоминает панику. С чего бы это? Неужто под Звонградом армия короля была разбита?

Градимир, конечно, высокого мнения и об отце, и о жителях града, да только такое им не под силу. Подошел с армией великий князь? Скорее уж звонградцы победят, чем произойдет такое. Нападение оказалось слишком неожиданным, так что рассчитывать на подобное глупо. За это время армию едва бы успели исполчить, да и то не полностью, а лишь столичные полки. Это в общем-то тоже немало, но все же этого недостаточно, если учитывать подготовку гульдских солдат. Так что же случилось?

– Где Борислав?

– Приболел твой помощник, воевода, – ответил стрелецкий десятник в годах, явно бывалый. – Совсем занеможил, подняться сил нет.

– Ясно. – Вот же дали имечко, не иначе как родитель постарался, чтобы его отпрыска именно так и величали. Хотя за славу можно бороться по-разному. – Лука.

– Я, воевода, – тут же откликнулся голова третьей сотни.

– Назначаю тебя головой над тремя сотнями в проходе. Немедля начинайте ладить укрепления. Гульдам, похоже, не до нас, а коли так, нужно воспользоваться.

– Ясно, воевода. – А чего неясного? То, что ворог порушит все настроенное ими, понятно, но опять же на то ему потребуется время и порох.

– Горлан.

– Да, воевода.

– Принимай команду над сотнями во второй линии. Крепите рубеж.

– Сделаем, воевода. – А вот на эту линию основная надежда.

Раздав указания, Градимир пошел в обход крепости. Сюда, к обрушившемуся участку стены, стянуты основные силы обороняющихся как к наиболее опасному направлению. Но были ведь и иные. Противник никак не проявил себя не только здесь, но и там. А должен бы. Бывали случаи, когда, пробив брешь, осаждающие всячески демонстрировали свои намерения об атаке именно со стороны пролома, а сами осуществляли штурм с другой, где и вовсе не говорила ни одна пушка. Отец Небесный, что же они задумали?

Единственное направление, за которое он спокоен, – это река. Не такое уж и легкое дело организовать штурм с воды. Тут все очень непросто, и штурмующим нужно изначально готовиться к просто-таки огромным потерям, потому как вода лишает маневра и вынуждает людей скучиваться на малоподвижных плавсредствах. В этой ситуации даже одно маленькое ядро способно понаделать таких дел, что мама не горюй.

Хотя он и рассчитывал пройти на стену со стороны реки в последнюю очередь, однако донесшиеся оттуда выстрелы вынудили его изменить первоначальное решение. Он уже было наложил руки на свои знаменитые пистоли, но тут же отказался от этого намерения. Что бы там ни происходило, это не штурм. Стреляли весьма бегло и с обеих сторон, но выглядело это только лишь как хаотичная перестрелка. Серьезные неприятности звучат иначе. Что бы там ни произошло, особой опасности оно не несло и уж тем паче там не было атаки.

– Чего расшумелись? – Едва поднявшись, Градимир столкнулся с сотенным головой, чья сотня стояла с этой стороны.

– Так перебежчик там.

– Гульд?!

– Нет, не гульд. Старый знакомец. Да вон ведут.

Градимир бросил взгляд на ведомого под охраной мужчину. Скоморох? Чего это он решил вернуться? Может, принес весть? В любом случае расспрашивать его здесь нельзя. Одно дело, коли вести хороши, а если хуже некуда?.. Молодец, сотник, сразу по этому поводу сообразил, а потому и под караул взял, и остальных разогнал.

– Знакомые все лица.

– Воевода…

– Помолчи, Добролюб. Давай ко мне в дом, там и поговорим.

А что скоморох может возразить? Все правильно, нечего выкладывать сведения при большом стечении народа. Оно по-разному может сложиться, так что лучше уж как-то приватно. Каждый должен заниматься своим делом и знать ровно столько, сколько нужно ему.

– Говори, – когда они оказались в горнице воеводского дома, проговорил Градимир так, словно бросался в омут с головой.

Представив себе эту картину, Виктор даже ухмыльнулся. И тут же скривился от боли, потому как короста от ожога тут же лопнула, засочившись сукровицей. Не помогло и то, что он некоторое время провел в воде, – видать, не успела полностью размякнуть. Его собеседник при виде этой улыбки, а вернее оскала, едва совладал с собой, чтобы не передернуть плечами. Уж какая у него была закалка, но и его зрелище не оставило равнодушным. Что-то такое все же промелькнуло в его облике, потому как скоморох тут же посмурнел и горько вздохнул. Ну да чего уж.

– Воевода, я пришел сообщить, что штурма не будет. Во всяком случае, пока.

– С чего бы это? По всему выходит, гульды затеяли войну на этот раз, чтобы заполучить именно Обережную. Оно, конечно, получится в отрыве от их земель, но сообщение можно будет наладить и по реке. А ты говоришь, что штурмовать они не станут?

– Все так, воевода. Я с тобой согласен, тем паче что Ладу в осаде держат только два полка при четырех орудиях. Крепостца так себе, не против огненного боя строилась, но и для нее четырех полевых пушек никак не достанет. Под Забавой и вовсе войск нет. Так что по всему выходит: нацелились они прямиком на Обережную, чтобы оседлать тракт. Ладу они осадили только потому, что припасы для армии приходится доставлять по воде, ну еще и чтобы прикрыть фланг осадного корпуса с севера. От основной армии прикроет сам король.

– И ты говоришь, что штурмовать гульды не станут? Сейчас самое время, стена пала. Коли скопом навалятся, нам брешь не удержать. Ну, может, пару атак отобьем, но все одно сомнут.

– Не будет штурма. У них сейчас иных проблем выше крыши.

– Темнишь ты что-то, Добролюб. Коли сказал «А», то сказывай и «Б».

– Несчастье в лагере гульдов случилось. Чуть не треть войска свалилось от мора.

– Мор?!

– Ага. Тот, который только гульдов и берет.

– Ты можешь нормально сказывать или мне все клещами из тебя тянуть?

– Ох и любопытный ты, воевода. Сказано же, что гульдский маршал лишился сразу двух тысяч солдат, а может, и поболе, я не подсчитывал. Так чего тебе еще потребно-то?

– Ты с кем говоришь?! Совсем страх потерял?!

– А ты меня не пугай. Пуганый. И пистоль не лапай, не то не посмотрю, что дважды жизнь тебе спасал, лишу живота и глазом не моргну.

Говоря это, Виктор вскочил на ноги и надвинулся на воеводу, словно тот и не был ни боярского рода, ни княжьим человеком. Надвинулся так, будто сам черт ему не брат. Как сказал, так и сделает. Но самыми примечательными в его облике были не звериный оскал, не решимость, переполняющая его, а глаза… Глаза усталого человека, уже давно и бесповоротно принявшего для себя какое-то решение и готового сделать для его воплощения все. Случится переступить через чью угодно жизнь – переступит, не из ненависти, а так, походя.

Все это Градимир для себя отметил краем сознания. Его не испугал решительный вид скомороха, не возмутило его вызывающее поведение, что могло показаться странным. Да что там «могло», это и было странным, потому как мгновение назад воевода уже был готов применить оружие за куда меньший проступок. Он сам не знал почему, но его внимание зацепилось за слова скомороха, а не за то, как они были сказаны и какие действия при этом были предприняты. В это мгновение он позабыл обо всем, в сознании осталось только вот это.

– Почему «дважды»?

Вопрос, заданный спокойным тоном человека, привыкшего всегда получать ответы и знающего цену своим словам, подействовал на Виктора, как ушат холодной воды, заставив отступить, вспомнив свое место. Вот ведь, на жизни своей крест уж поставил, но стоило на пути встать сильной личности, с настоящим характером – и тут же дал задний ход. Был бы это ворог или продолжал бы грозить оружием, иное дело, а так… Ох и крепок воевода, хотя пока, считай, в начале пути. Коли жив останется, далеко пойдет.

– О чем ты, воевода?

– Ты сказал, что дважды спасал мне жизнь. Я помню только один, во второй раз спасла меня травница. Или я чего-то не знаю?

– Оговорился я.

– Барон Берзиньш, сказывали, от рук разбойников пал… Ты об этом? Твоя работа? Кто? Батюшка?

– Да не сверли ты меня гляделками. А коли и так? Прав Световид. Коли лицом к лицу кто выходит, с тем и грудь в грудь сойтись можно, а как из-за угла норовит, так против него, что ни сделай, все добро.

– Ладно, о том не с тобой надобно говорить.

– И с отцом не надо. Сделанного не воротишь, а эдак батюшка твой на меня осерчает, и поделом. Да только лишнее это.

– Расправы опасаешься?

– Мне сейчас жизнь не мила, но и попусту тратить ее не хочу, потому как тем тварям, что за стенами, больно много задолжал.

– Так что там с гульдами?

– А просто все, воевода. Есть такой странный обычай у воинов: в ночь перед доброй схваткой бражничать.

– Ничего странного, – задумавшись о своем, начал разъяснять Градимир. – Каким бы бывалым ни был воин, коли он в своем уме, то сечи страшится и каждый раз через себя переступает. Потому как хотя со смертью и смирился, но лишаться живота не хочет. А как перед боем уснуть, коли весь натянут, как струна? Перед доброй схваткой и сон добрый нужен. Вот выпьют и спят потом, а как без вина, то извертишься до рассвета.

– Эвон. А я в эту сторону даже и не ходил. Думал, что пьют, чтобы решимости набраться.

– То уж перед схваткой – так, чтобы кровь быстрее заструилась по жилам, но и пьяным не быть.

– Верно народ сказывает: век живи, век учись и дураком помрешь. Так вот, позавчера, глядя на стены, я понял, что не устоять им долго, а потому вчера перед рассветом прокрался к маркитантам, благо охрана там никакая, а повозки стоят в сторонке от основанного лагеря. Добрался до их припасов и потравил бочонки с пивом, выбирая те, что стоят подальше. Не самые дальние, но и не ближние, чтобы раньше времени из них никто не спробовал.

– Так ты что же, воинов потравил?

– Не воинов, а зверей. Вот ты, воин, ты станешь насиловать и живьем жечь баб и деток? Ответь мне, воевода, достойно это воя? Коли они пограбили бы, я понял бы, просто ссильничали – обозлился бы, стал бы искать обидчиков и злость вымещать, но понял бы. Но почто заживо жечь-то? Отец Небесный учит нас: ударили по левой щеке – подставь правую, да только не по мне это, потому как если меня ударят по левой щеке, то я обернусь и зубы выбью. Но то все неважно. Знай, что пока штурма не будет.

– То только пока. Да, потери они понесли серьезные, но их все еще вчетверо против нас, а может, и поболе. Вот разберутся, что никакое это не моровое поветрие, и снова начнут готовиться к штурму. У меня уж пятая часть гарнизона убитых и раненых. Есть крестьяне, кое-как биться смогут, да какие из них воины, так, горе луковое.

– А что, если взорвать пороховой погреб? Сможешь ты разбить гульдов?

– Смеешься? С моими силами? Да даже если бы мы один в один стояли, в открытом поле гульды, скорее всего, нас передавили бы, потому как у них выучка куда лучше. Есть у нас, славенов, беда, все за старину цепляемся, поэтому когда западники кинулись учиться обращаться с огненным боем, мы только посмеивались, мол, зачем нам это, лук – он и легче, и куда быстрее стрелы мечет. Пушки – те да, мы сразу восприняли, и сегодня у нас самые лучшие стволы льются, а пушкари ничем не уступят западникам, а то и превзойдут. Стрельцы же в выучке уступят, и сильно, потому как мушкеты для нас, по сути, дело новое и как с их помощью в поле биться, мы только постигаем.

– Выходит, если погреб рванет, то всего-то и будет, что кого-то побьет да гульды лишатся припасов пороха?

– Ну почему же. Перво-наперво народу побьет изрядно, потому как хотя погреб и не в центре лагеря, но в его пределах. Во-вторых, сумятица поднимется нешутейная. В-третьих, мы под шумок можем устроить вылазку, побить и частью утащить их пушки, благо они стоят скученно, а потому и силы разбрасывать не надо. Вот под то, чтобы укатить пушки, можно крестьян и приспособить.

– Три десятка стволов?

– Сомнительно. Хорошо кабы десяток. Остальные придется портить, пятерной заряд, да уткнуть стволом в бруствер. К гадалке не ходи, ствол разорвет. Тут уж можно приспособить кого-нибудь из пушкарей. Вот тогда было бы дело.

– А не пустые потери?

– Отчего же пустые. Людишек, конечно, потеряем, не без того, да только и ворог потери понесет. А как пушек лишатся, то, считай, и конец осаде, потому как мы за несколько часов устроим укрепление да пушки туда вкатим, так что бреши той и не станет вовсе. Да только это все, если взорвать погреб. А как это сделать? Вот вопрос. Поэтому пустое это.

– А я и взорву. Не спрашивай как. Сделаю, и все тут.

– Так тогда получается, что ты мог сразу…

– Мог. А зачем? Вот дождался подготовки штурма, и получилось даже лучше.

– Что же с тобой сталось, Добролюб?

– Знаешь, прежде чем повстречать тебя в том лесу, я встретился с бабкой Любавой, что от яда тебя уберегла. Она сказала, что вскорости я повстречаю зверя лютого. Я тогда все в толк не мог взять, что эти слова означают. Оказывается, никого мне встретить не суждено, тот зверь всегда во мне был, просто спал крепко да в клетке сидел. Гульды же порушили ту клетку и зверя пробудили. Вот так вот, воевода. Ладно, до ночи побуду еще здесь, коли не погонишь того, кто без чести и совести. А там опять за стены.

– Добролюб, ты бы к лекарю сходил, раны твои уж запущены, но, может, сумеет что сделать, чтобы не так уродливы были шрамы.

– Спасибо за заботу, да только пустое то. Тать я теперь, а в таком разе облик вполне подходящий. Распорядился бы ты, чтобы меня покормили да спать уложили.

– Эвон на лавке располагайся, никто тебя не потревожит, а мне недосуг, пойду вылазку готовить. Коли пороховой погреб грозишься разнести, грех не воспользоваться такой возможностью. Сейчас распоряжусь, и поесть принесут.

– Благодарствую, воевода.

Ночь выдалась довольно темной, что было как нельзя кстати для задумки Виктора. Особым разведчиком и следопытом он никогда не был, хотя, как выяснилось, сноровка ходить по лесам, и вообще ходить бесшумно, у прежнего Добролюба имелась. А потому и тело не утратило ее полностью, просто многое тут зависит не только от рефлексов, но и от головы, поэтому навыки еще нарабатывать и нарабатывать. Однако имеющейся сноровки вполне хватило, чтобы преодолеть секреты и подкрасться к лагерю. По самому лагерю он пошел уже совершенно открыто, обряженный в гульдскую форму. Мало он, что ли, солдат за эти дни покрошил? Как ни крути, а шесть душ наберется.

Буквально за пару дней до акции он умудрился нарваться на четверых драгун. Вот не хотел высовываться, чтобы все было тихо и благостно, а противник и не догадывался, что тут имеется кто-то, жаждущий гульдской крови. Думают, все враги укрылись за стенами крепости, вот пусть и дальше так думают, не то начнут ерундой маяться, караулы усиливать. Вообще-то в том он сам виноват, расслабился дальше некуда. Слишком сильно задумавшись о своем бытии или в очередной раз прорабатывая вопрос, как именно он будет травить пиво, он совершенно открыто шел по дороге. И когда заметил разъезд драгун, было уже поздно.

Шансов, что его просто так отпустят, ну разве что для порядка перетянут плетью, было и без того мало, а тут карабин на плече, пистоли за поясом, не крестьянин, а прямо какой-то башибузук на прогулке. Ну и какие шансы уйти тихо? Вот то-то и оно.

Когда-то, еще в армии, они часто и помногу тренировались из различных положений быстро изготавливать оружие к бою: разумеется, автоматы, а чего вы хотите – мальчишки. Дух соревнования был настолько силен, что, как говорится, нет предела совершенству. Виктор был далеко не из последних в этом соперничестве. Тут оружие несколько отличается, но он тренировался с имевшимся у него карабином и успел достигнуть кое-каких результатов: от делать нечего, опять же – повыпендриваться перед холопами, с которыми вместе выходил на стрельбище. Немалым подспорьем в этом деле были и его скоморошьи навыки. Что ни говори, координация движений играет не последнюю роль.

Одним словом, как только они с всадниками увидели друг друга, у Виктора сомнений по поводу своих действий не было никаких. Рука легла на приклад и, совершая движение вперед и вверх, сдернула карабин с плеча. Цевье как влитое легло в левую руку, приклад прилип к плечу, а правая рука уже тянет на себя курок, выводя его на взвод. Одновременно он присел на колено. Самый проворный из драгун едва успел взвести курок на пистоле – доставать карабин из-за спины не особо удобно. Волков носил его на одном плече и никогда не брал оружие в положение за спину. Предпочитал нести в руке или, если надо, отставить слегка в сторону, на лошади так не поездишь. К слову заметить, сноровку готовить оружие к бою и из такого неудобного положения он оттачивал с такой же серьезностью. И хотя не управился бы так же быстро, как с плеча, все же был бы быстрее любого местного солдата. Ну не маялись здесь такой дуростью, а оно вона как: не все, что проистекает от подвижных какашек в известном месте молодежи, бессмысленно и направлено на банальное стравливание излишков энергии.

Выстрел! Тот самый, что из ушлых, схватился за грудь и завалился на холку коня. Виктор, тут же выронив пока бесполезный карабин, ушел в перекат влево, стремясь укрыться в канавке или скорее все же в промоине. До деревьев было с пару десятков шагов, до всадников – едва ли сорок, так что нипочем не успеть укрыться. К тому же они не просто извлекали оружие, а уже послали коней вперед.

Пистоли в обеих руках, вот только стрелять с двух рук у него как-то не очень получалось, левая все же уступала правой. Хм, при том, что ножи он метал обеими руками одинаково отлично, это обстоятельство было несколько странным. Но что есть, то есть, а потому экспериментировать лучше на стрельбище. Виктор прицелился и нажал на спуск, подправил прицел… Драгуна опрокинуло на круп лошади, когда до Волкова оставалось шагов двадцать пять. Пистолет полетел в сторону, в руке – другой, солдаты уже приблизились вплотную и окутались клубами дыма. Одновременно звучат выстрелы, пуля противно вжикнула у самого уха. А хорошо стреляет, гад ползучий, так послать пулю из пистоля, со скачущей лошади, – это уметь надо.

Выстрел! Очередного солдата буквально вынесло из седла. Оно, конечно, не со скачущей лошади, но Виктор стреляет, похоже, получше. С чего бы? Так прав не тот, кто лучше стреляет, а тот, кто остался в живых. Ну и что, что до всадника не было и десятка шагов, а стрелял он в упор. Главное, что попал.

Последний не оставил ему времени даже на то, чтобы отбросить пистоль. Выхватив палаш, он с ходу рубанул им по Виктору, и тот едва успел распластаться на дне неглубокой промоины. Волков буквально ощутил, как холодная, остро отточенная сталь просвистела в нескольких миллиметрах от его спины. Хорошо хоть рубил гульд на скаку, будь иначе – и человек, укрывшийся в канаве, был бы обречен. А так его пронесло мимо, и, как бы он резво ни осадил коня, Виктор получил драгоценные мгновения, чтобы иметь возможность подняться на колени и метнуть в спину всадника нож. Еще одна ошибка. Не осади он коня, и мог бы воспользоваться огнестрелом, потому как его противник свое оружие уже разрядил. Ну да сделанного не воротишь, а на войне за ошибки почти всегда приходится платить жизнью: повезет – чужой, не повезет – своей.

Темная ночь, по угрюмому стану время от времени снуют солдаты и офицеры. На Виктора никто внимания не обращал, так как тот даже и не думал таиться. Если бы нашелся кто повнимательнее и присмотрелся к этому драгуну, то заметил бы, что солдат движется, стараясь держаться в сторонке от горящих костров и маячивших возле них часовых. Но таких не было. У тех, кто еще не спал, хватало своих забот. Над лагерем непрерывно раздавались стенания умирающих. Картина удручающая, но Волков ощущал только мрачное удовлетворение. Издохните, твари!

А вот и его цель. Шагах в двухстах от орудий расположилась землянка с бревенчатым перекрытием. Когда он наблюдал за лагерем, то неоднократно видел, как сюда захаживали артиллеристы за небольшими ладными бочонками, о содержимом которых не надо было долго гадать. Порох. Не сказать что погреб находится в центре лагеря, но и не на отшибе. Если рванет, то рванет знатно. У пандуса стоят двое часовых, иначе, как через них, вовнутрь не попадешь. Плохо дело, потому что, несмотря на поздний час, слишком много народу снует туда-сюда, да еще и все трезвые. Выходит, причину морового поветрия уже установили: потому как когда очень хреново, от выпивки никакой солдат не откажется, причем в любом мире и в любое время. Все знают, что большинство бед – от спиртного, но это никого не останавливает и ничему не учит. Тут ситуация иная. Скорее всего, маркитантов уже жгут каленым железом, пытаясь вызнать, кто учудил такое коварство. Ну-ну, флаг в руки.

Продолжая уверенно двигаться в прежнем направлении, Виктор бросал косые взгляды по сторонам. Вблизи склада огонь никто не разводил, все верно, дураков нет. Он скорее видел силуэты часовых, потому как если вокруг царила какая-то фантасмагорическая картина игры света и тени, то там было особенно темно. Но все же если часовых не станет, это может быть заметным.

Что делать? Отказаться от задумки? Как видно, все же придется, ведь он в сердце лагеря. Черт! Он никак не ожидал, что будет так людно. Интересно, а чего ты ожидал, если отравленные не умирают в одночасье, а мучаются в предсмертных корчах, лишая сна остальных? Никто не стал их отделять, заботу поручили их же товарищам, потому как с таким количеством не справится ни один лазарет. Вообще-то глупое решение, потому как наблюдение за умирающими товарищами никак не добавляет оптимизма и не повышает боевой дух. И на что рассчитывает их командующий? Может, на то, что солдаты только лишний раз обозлятся? Это да. Если они ворвутся в крепость, то в живых никого не оставят, они будут рвать славенов на части. Ни каторга, ни галеры пленных отсюда не получат, здесь будет править бал смерть, и только.

Времени все меньше. Вот он уже поравнялся с часовыми – разумеется, обходя их стороной, чтобы они не придрались к нему и не окликнули. Языка он не знает, пароля и подавно. Но что-то ему показалось странным в поведении этих караульных. Что? Итишкин пистолет! А чего они жмутся друг к дружке, как испуганные овцы? Да потому что они и впрямь напуганы! Это новобранцы! За все время, пока он за ними наблюдал, часовые ни шагу не ступили от пандуса и постоянно вели беседу. А ведь днем они всегда были в движении, обходя погреб вокруг. Виктор это четко видел, наблюдая за лагерем, а ночью это делать сам бог велел. Значит, нарушаем устав гарнизонной и караульной службы, если таковой тут уже есть. Если нет – один черт, нарушение. А что, вполне логично, перекрыли единственный вход и стоят рядышком, поддерживая друг друга, потому как атмосфера вокруг далека от благостной.

Убедившись, что караульные его не видят, просто потому что смотрят совсем не в его сторону (перекрытие у землянки невысокое, едва им по пояс, так что скрыть стоящего человека никак не может), Виктор быстро стянул с головы треуголку и запихал под мундир, а затем столь же сноровисто завернул вовнутрь воротник. Глупость? А вот и нет. Мундир – синего цвета и в ночи малозаметен, а вот кант на треуголке, воротник и отвороты – желтые, так что в темноте очень даже могут выдать. Отвороты он прикрыл, когда лег на живот, а вот окантовка накладных карманов осталась снаружи. Но тут уж ничего не поделаешь, надежда только на то, что галуны все же узкие. Снимать мундир нельзя, там и вовсе белая рубаха. Господи, как все непрактично с военной точки зрения.

Подполз к задней стенке погреба. Та возвышается над землей всего лишь на пару бревен, остальную высоту забирают перекрытие и земляная насыпь. Кстати, она вроде как возвышается на манер холма, так почему же видно бревно и устроено что-то вроде пандуса? Вот оно. Сам того не ведая, просто стараясь держаться середины, он подполз прямиком к вентиляционному отверстию. Это просто не могло быть ничем иным, потому как в высоту было не более пятнадцати сантиметров, а в ширину – тридцати. Расположено не вровень с землей, а несколько выше. Понятно. Это чтобы, если хлынет дождь, вода вовнутрь не затекала, имеется и козырек из бревен наката. А капитально все устроено. Случись даже прямое попадание, то ничего страшного. Ну, может, опрокинет пару бочонков. Беда может прийти, только если что-то попадет в дверь или вот сюда. Это ж насколько должно повезти славенам и не повезти гульдам, чтобы такое случилось. Нереально, одним словом.

Заглядывать вовнутрь? Нечего и пытаться, там даже темнее, чем в известном месте у негра. Фонарики тут не предусмотрены, а у него нет даже банальной свечки. Хм, да если бы и была, то совать ее туда он не стал бы, его зовут не Александр и фамилия далеко не Матросов – одним словом, он не герой-смертник. Значит, на ощупь.

Рука скользнула в узкое отверстие. Гадство! Может, все же скинуть мундир? В нем рука больно толстая. А что, можно. А еще лучше – вскочи и начни бегать по лагерю с криками о том, что ты намерен взорвать пороховой погреб. Только кричи по-славенски, чтобы, даже если не поверят, обязательно завалили. Не нравится? А белой рубахой светить, как маяк в ночи, нравится? Давай не стони и суй руку. Ну засунул, ничего. Впрочем, рука ушла только вполовину, козырек, зараза такая, мешает. Подсунуть голову под него получалось, но только не выиграть в длине руки. Надо было подобраться как-то боком. Изогнувшись так, что никакой Камасутре и не снилось, он сумел-таки задействовать руку по максимуму и даже нащупал штабель с бочонками.

Теперь главное, чтобы порох в этом бочонке оказался россыпным, а не в картузах. Почему? Я вас умоляю, ведь все просто как дважды два: если в картузах, то бочонок закрывается глухой крышкой, а вот если россыпью, то в крышке имеется деревянная пробка, которую можно и сковырнуть.

Бочонок оказался таким, как надо, а вот сковырнуть пробку одной рукой, на ощупь, да еще из крайне неудобного положения… Промучился он минут десять, рука уже задеревенела, пальцы саднили, содранные в кровь, вроде как и ноготь содрал. Вот никогда не любил стричь ногти, дурак… Он бы бросил это поганое дело, тем более что с каждой лишней минутой, проведенной в этом месте, шансы быть обнаруженным возрастали. Но каждый раз, как только эта крамольная мысль возникала в его голове, ему казалось, что пробка малость поддалась, и он с удвоенной решимостью набрасывался на нее, а она, зараза, издеваясь, продолжала стойко выдерживать все нападки этого сумасшедшего славенина. Но, как говорится: «В мире нет крепостей, которые не могли бы взять большевики». Или славены, это уж как кому. Отброшенная в сторону и сопровождаемая «нежными» эпитетами пробка с глухим, повторяющимся стуком, не иначе как между бочонков поскакала, все же замерла в каком-то углу. А Виктору казалось, что вот теперь все слышат, как ухает в груди его сердце.

Ну не дурак, а? Снял эту деревянную чурочку – ну и слава богу. Отложи в сторону и займись другими делами. Нет, нам же нужно попсиховать. Вон часовые даже разговаривать перестали, прислушиваются к чему-то. Ну если попрутся вокруг погреба… Убить тебя мало! Столько трудов, столько нервов, и все псу под хвост. Вроде опять забубнили и стоят на прежнем месте. Все же под счастливой звездой ты родился, идиот. Хотя… Спорно это насчет звезды. Ох как спорно.

Виктор достал из кобуры пистоль, для хорошего дела ничего не жалко, тем более что у него сейчас оружия столько – целое отделение можно вооружить. Он привязал к спусковому крючку бечевку, а затем снова полез в вентиляционное окошко. Бочонок нашелся сразу, стоило только принять уже ставшую привычной ненавистную позу. Взявшись за ствол, он начал совать его в отверстие в крышке. Шло туго, оно и к лучшему, значит, не свалится, для того и мучился с пробкой, чтобы крепко приладить пистоль. Теперь взвести курок и осторожно вытащить руку. Порядок. С этим покончили. Осталась сущая безделица.

А вот безделицы как раз не оказалось. Как назло, ни одной палки в округе не нащупывалось. Придется лишиться кинжала. Да ладно, чего уж там. Он быстро привязал конец веревочки к рукоятке и, осторожно выбрав слабину, чтобы не стрельнуть ненароком, вогнал клинок в землю. Вот теперь все. Осталось только, чтобы кто-нибудь прошелся в радиусе двадцати шагов от погреба и задел импровизированную растяжку. Или нашел кинжал и пожелал завладеть им. Результат будет тот же: дерни за веревочку – дверь и откроется. Два ха-ха. Все. Делаем ноги отсюда.

Наскоро приведя себя в порядок и все так же стараясь держаться в стороне от караульных и костров, он направился к противоположному от крепости краю лагеря. Придется как-то обходить секреты, да ладно, дело уже привычное. Господи, только бы никто раньше времени не зацепил бечевку.

И что там происходит? Конечно, это он просил Господа, ах да, Отца Небесного, чтобы не началось раньше времени, но он вообще-то успел продрогнуть от предрассветной сырости на том самом холме, где уже сравнительно давно облюбовал себе наблюдательный пост. Интересно, кто-то обнаружил сюрприз или все такие аккуратные, что ходят, не задевая растяжку? А может, там никто и не ходит. Хм. Если кинжал найдут при свете дня, то заметят и сюрприз. Ну вот, уж и солнце поднимается.

Сначала появилось огромное облако белого, как молоко, дыма, затем вздрогнула земля, и только потом донесся оглушительный грохот. Знатно рвануло! Чем-то на ядерный взрыв похоже. Он даже не ожидал, что порох может так мощно взрываться. Впрочем, все дело в количестве, а порошка, похоже, в том погребе было преизрядно. Но хотя он не ожидал такой мощи, эффекта ждал куда большего, чем пара-тройка опрокинутых орудий. Люди носились как оглашенные, словно и вовсе не понесли потерь. Когда дым рассеялся, он сумел-таки рассмотреть и огромную воронку, и лежащие вповалку тела, вот только было их не так много, как он надеялся. К тому же среди них было не так уж и мало тех, кто с большим трудом, шатаясь, словно чумные, но все же поднимались. Виктор поймал себя на мысли, что с ненавистью взирает на воинов, которым посчастливилось остаться в живых. Ох, итить твою налево, во что же ты превращаешься, дружок!

Нет, ну кто так воюет? Они здесь что, вообще больные на голову? Просматривая такие фильмы, как «Петр Первый», «Война и мир» и другие исторические картины, он как-то с трудом представлял себе, что в действительности все где-то так и происходило. Очень напрасно, батенька, потому что столько разного народу одновременно заблуждаться не могут.

Градимир решил-таки воспользоваться обещанием Виктора взорвать пороховой погреб и вывел гарнизон на вылазку, воспользовавшись как воротами, так и проломом в стене. А вот сама атака Волкова не впечатлила. Нет, она оставила неизгладимый след в памяти, заставив восхищаться храбростью местных солдат. Его предки, наверное, тоже были из такой породы: идти во весь рост, поддерживая равнение строя, зная, что тебя выцеливает противник… это нужно иметь железные нервы. Он, конечно, не из трусливого десятка, но вот так по-дурному выставиться все же не смог бы, пусть хоть трижды назовут трусом.

Приблизившись к противнику примерно на сотню шагов, Градимир остановил строй. Стрельцы прицелились и дали залп. В кого-то попали. Продолжайте атаку! А зачем? Вот так вот встали рядком, и давай дружно перезаряжаться, а гульды тем временем в себя приходят, вооружаются. Хм. И эти не больно далеко ушли. Вон строятся и строем выдвигаются… нет, не к противнику, а занимают позиции согласно боевому расписанию. Впрочем, до них пока мушкеты добить не способны, а те, кто в зоне поражения, спешно откатываются к месту назначенного сбора. Некоторые стреляют по строю славен. Ничего так, порой даже попадают и вроде как даже чаще, чем противник. В сторону крепости потек ручеек ходячих раненых.

Строй в красных кафтанах снова качнулся и пришел в движение. А вот и привет от гульдов. Несколько орудий рявкает, и в строй врывается рой картечи. Но с точностью дело обстоит так себе, часть свинцовых ос проходит над головой, часть – вздыбливает землю перед атакующими. Но есть и точные выстрелы, а вот там картина просто страшная, потому что людей выкашивает десятками. Там, где прошелся плотный свинцовый рой, вряд ли остался хоть кто-то живой.

Снова славены замерли. Прицелились. Залп. Суетящихся у орудий пушкарей тут же ополовинивает, достается и прикрытию. Ну а вам-то кто мешает? Надо не выстраиваться впереди и чуть ниже брустверов, на которых установлены орудия, а использовать укрытия. Нет, все открыто, с душой нараспашку. Идиотизм.

Этот странный бой, за которым Виктор наблюдал с нескрываемым опупением, длился не больше часа. Растерявшиеся поначалу гульды очень быстро пришли в себя, навели в своих подразделениях порядок и двинулись навстречу славенам. Но те все же смогли осуществить задуманное: сумели уволочь за стены десять орудий, а остальные попросту взорвали, причем именно так, как и планировал Градимир, – сунув в затравочное отверстие бечевку, пропитанную селитрой.

Видел Виктор и то, что некоторые стрельцы выносили на себе бочонки. Стало быть, и запасы пороха, что имелись на батареях, осажденные забрали в крепость, восполнив свой арсенал и окончательно опустошив и без того скудные резервы гульдов. Нормально так повоевали. По прикидкам Волкова, потери были примерно равными. Немало красных кафтанов осталось лежать на земле, еще больше покинуло поле брани с ранениями. Повеселились, одним словом.

Казалось бы, результат, не внушающий оптимизма. Ну побуцкали друг друга, пустили друг дружке кровушку, ну и что с того. Все остались на своих местах, осажденные – в крепости, осаждающие – в поле и все так же осаждают. А не так все просто. Изменения есть, и разительные. Артиллерии гульды лишились, причем чуть не половина ушла безвозвратно. Что в оставшихся орудиях еще можно починить, а что нельзя – вопрос серьезный. Пушки вообще товар не из дешевых, впрочем, как и пушкари. А их сегодня побило изрядно, потому как подразделения прикрытия сильно пострадали во время взрыва погреба. Огневого снаряжения у осаждающих теперь кот наплакал, так что если идти в бой, то бросаться в штыковую.

Хотя… Нет сейчас штыков. Есть багинеты, клинок, который нужно заколачивать рукояткой в ствол, – они, заразы, так плотно входят, что потом устанешь их оттуда извлекать. Если забил, то все, до конца сражения забудь, как стрелять из мушкета, потому что у тебя в руках короткая пика. Вот и выходит: и брешь в стене пробита, и все на прежних позициях, а наступило некое равновесие. Этот баланс, пожалуй, теперь не сумеет изменить и подход основной армии под командованием короля, потому как у него на загривке будет висеть брячиславский великий князь.

Война, как-то в одночасье начавшаяся, так же быстро прекратилась. Были и послы, и подписание договора, и все остальные прелести. Вот только никто не сомневался: брячиславцы, как всегда, будут следовать букве договора, а гульды нарушат его тогда, когда посчитают себя готовыми к этому. Обычное в общем-то дело.

Но Виктора вовсе не устраивало такое положение дел. Не мира хотела его душа, а жаждала смертей. Даже несмотря на то, что, пока враг не покинул пределы княжества, он успел из засады уничтожить еще пятерых солдат и одного офицера. Удалось ему устроить и взрыв бочонка с порохом прямо посреди строя роты пехоты, движущейся по дороге. Скольких он там приложил, бог знает, но многих, это к гадалке не ходи.

Так что его мысли были о чем угодно, но только не о мире. Разумеется, никто не стал спрашивать или учитывать его мнение, но никто не запретит ему пускать гульдам кровь и дальше. Пусть тайно, как тать, но он свою войну продолжит.