Туметес притаился под навесом торговца тростником. Навес имел в задней части угловой плетень из того же тростника, правда, уже старого и высохшего, за которым могли укрыться целых три, а то и четыре Туметеса. Так что Туметес мог бы спокойно просидеть здесь всю ночь. Но, увы, это было невозможно. Потому что там, впереди, за невысоким глинобитным забором притаилась скверна.

Об этом он узнал вчера ночью. Туметес не совсем понял, что говорил тот молодой жрец, он вообще всегда был туговат на голову. Зато очень удачно изображал припадочного. Ему даже не надо было жевать мыло перед тем как начать. Пена у него на губах появлялась сама по себе, в процессе, так сказать, представления. И потому Кметлок, старшина нищих, побирающихся у храма Имнекет, богини исцеления и совокупления, считал его «весьма полезным дерьмом». Для Туметеса это было важно. Впрочем, наверное, это было бы важно для любого. Если такой человек, как Кметлок-урод, считает тебя, как это… «весьма полезным дерьмом», то это, несомненно, важно для любого, да, для любого. Поэтому Туметес честно продремал в углу двора всю речь того жреца, а потом подошел к старшине и, натянув на рожу привычное при обращении к Кметлоку униженно-испуганное выражение, спросил:

— Че делать-то надо, дядька Кметлок?

Тот как раз обсуждал какой-то серьезный вопрос со жрецом, поэтому от неожиданности даже подпрыгнул и, резко развернувшись, заехал Туметесу по горбу своей увесистой клюкой.

— Ты, падаль, ты что, не видишь, что я занят?

Туметес отскочил назад и совсем уже было собрался привычно грохнуться на землю и забиться в припадке (он давно заметил, что стоило ему так сделать, как его тут же прекращают бить), но старшина завизжал, разбрызгивая слюну:

— И не вздумай устраивать тут свой поганый припадок, а то я обломаю свою клюку о твою тупую башку!

Это вполне могло быть правдой, поскольку именно на дядьку Кметлока его припадки никак не действовали. Поэтому Туметес только скрючился и замер, гадая, чего это старшина так взбеленился. Но тот уже успокоился и, повернувшись к заинтересованно наблюдающему за всем происходящим жрецу, снисходительно пояснил:

— Это наш идиотик. Полное дерьмо, но вы бы видели, как он изображает падучую… — Он снова повернулся к Туметесу: — Ну чего тебе, убогий?

— Так я, это, не понял, что мне делать-то?

Кметлок ухмыльнулся щербатым ртом, в котором с трудом можно было отыскать с десяток черных, гнилых пеньков, назвать которые зубами уже ни у кого не поворачивался язык.

— Большой желтый дом у рыночной площади знаешь?

— Ага.

— Так вот, там засела эта, как ее… скверна.

— Чего?

Старшина зло сморщился:

— Молчи, дурень, не перебивай. Так вот, сегодня ночью мы должны напасть на этот дом, всех там перебить, все, что найдем, — сжечь.

— Чего-о-о?

Кметлок раздраженно дернул рукой, и его клюка очередной раз показала Туметесу, что этот его вопрос в контексте данного разговора совершенно неуместен.

— Заткнись, я сказал. Рухлядь мы, конечно, возьмем, но вот всякую муть — книги там, свитки и так далее — сожжем.

— А-а-а, — понятливо протянул Туметес, — а когда идти-то?

— Вот убогий канкут, — ругнулся старшина, — все, сгинь. Когда позову — тогда и пойдешь.

Весь день Туметес шлялся по рынку, пялясь на большой желтый дом и пытаясь увидеть, что это там за скверна такая и где она прячется. Но в том доме все было как обычно. К обеду к воротам сбежалось три десятка команд носильщиков (сплошь дюжие асбинцы стоимостью не менее пятнадцати золотых за голову) с паланкинами. После второго полуденного боя в дом набились детишки попроще, из чиновничьего сословия и ремесленников, что позажиточней. К вечеру из трактира, что у пристани, притащили целое блюдо жареной рыбы, овощей и несколько кувшинов с пивом (отчего у Туметеса слегка свело брюхо), а затем в дом потянулись посетители из числа взрослых. Некоторых из них Туметес знал. Например, вон того худого, жилистого мужика. У него была своя кичма с двумя противовесами и косым тростниковым парусом, типа рыбацкой, но побольше. Иногда, проходя мимо, он швырял Туметесу кусок сухаря или пару подгнивших рыбин. И потому Туметес считал его хорошим, но глуповатым человеком. Ну еще бы, отдать такое богатство просто так, даже не за ради милости Имнекет, которая благоволит тем, кто помогает страждущим и больным, — это, конечно, глупость. Впрочем, те, кто подавал ему после припадка, тоже по большому счету не могли рассчитывать на благоволение Имнекет. Ведь он только притворялся припадочным. Но они об этом не догадывались, поэтому такой расход достояния с их стороны вполне можно было считать оправданным. А черноволосый просто так подавал. Ну не глупец ли? От таких мыслей Туметесу стало как-то приятнее. Хорошо осознавать, что на свете есть люди гораздо глупее тебя. Но скверны он так и не увидел.

Когда совсем стемнело, Туметес вернулся на двор. В связи с тем что он весь день пялился на дом, стараясь не пропустить, когда появится эта самая скверна, его дневной улов недобрал до положенного почти на треть. Но, к его удивлению, Кметлок только пару раз огрел его своей клюкой и велел убираться и готовиться к ночной охоте. И Туметес уселся на своей подстилке, гадая, какую охоту имел в виду старшина. Но потом до него дошло, что речь, по-видимому, идет об охоте на ту самую хитрую скверну, которая за весь день так и не показалась ему на глаза.

Со двора они вышли после второй стражи. К удивлению Туметеса, «на охоту» вышли почти все обитатели двора, даже те, кто отродясь не выползал за ограду. Во всяком случае, на памяти Туметеса. Он ошалел, когда мимо него торопливо проковыляла толстая одноглазая старуха по прозвищу Кривая Мать, которая так давно кухарила на дворе, что казалась всем ее обитателям чем-то вроде пятой стены. Такой же обшарпанной, полуобвалившейся и… неизменной. Но сегодня ночью и она выползла со двора. Но тут Кметлок шикнул, и все порскнули по щелям. А Туметес забился за этот плетень…

Некоторое время ничего не происходило. Полсотни возбужденных глаз настороженно ощупывали невысокую глинобитную стену, темные окна, прикрытые тростниковыми ставнями, и тускло мерцающую масляную лампу в глубокой нише над входом, но все было тихо. Затем кто-то расхрабрился, и в стену рядом с нишей для лампы врезался камень. Все замерли. Туметес припомнил, как жрец рассказывал, что в доме живут шестеро обучителей и трое слуг, убиравших двор, классы и комнаты обучителей. Впрочем, слова «шестеро», «трое» ему ничего не говорили. Он не был обучен счету. К тому же, сколько бы там ни было этих обучителей и слуг, их-то он совершенно не боялся. Но вот эту таинственную скверну он немного побаивался… Спустя сотню ударов сердца стало ясно, что удар камнем в стену никого внутри не насторожил, и сзади раздался визгливый голос Кметлока:

— Да пребудет с нами милость Имнекет… бей!!

У Туметеса екнуло сердце, но сзади уже нарастал топот босых ног, а спустя мгновение мимо навеса промелькнули стремительные тени, и он тоже выскочил из-за плетня. Кто-то впереди надсадно заорал, и все тут же подхватили этот вой. От навеса, где Туметес прятался, до дома было довольно далеко, но его тут же зажало в толпе и понесло, так что он даже не заметил, как очутился прямо под стеной. Вернее, в стене. На последних шагах Туметесу пребольно заехали локтем в бок, так что он чуть не упал, удержавшись на ногах только потому, что плашмя впечатался в как-то внезапно возникшую перед ним стену. Но пока он растирал кровавые сопли, кто-то уже прыгнул ему на спину и ловко перемахнул через стену. Потом еще один, еще, еще… Короче, когда Туметес наконец пришел в себя, оказалось, что он стоит под стеной в позе ослицы перед тем, как ее покроет осел, а рядом с ним никого нет. Крики слышались уже из-за стены. Туметес застонал, с трудом разминая истоптанные плечи и спину, и понял, что он сам перебраться через стену уже ни за что не сможет. Но тут ему в голову пришла одна мысль, и он заинтересованно завертел головой. Рядом не было никого, а это означало, что все, в том числе и Кривая Мать, сумели найти способ перебраться через стену. А Кривая Мать была женщиной поистине великанских размеров. Так что через забор ей не перебраться ни в жисть. Значит, существует еще какой-то способ проникнуть внутрь. И Туметес, прихрамывая и тихонько подвывая, побежал вдоль забора. Через десять шагов его мысленные усилия были вознаграждены полной мерой. Калитка, на которую он пялился, сидя за плетнем торговца тростником, была распахнута настежь. Причем тот, кто ее распахнул, явно не пожалел силушки для этого действа. Поскольку теперь калитка болталась на одной петле. Туметес восторженно взвыл и рванул внутрь. За забором когда-то, наверное, было очень уютно. То есть Туметес такого слова не знал, но при взгляде на ухоженный дворик, небольшой бассейн, обложенный камнем, даже скорее крохотный искусственный пруд, и беседку рядом с ним душа его наполнилась чем-то вроде умиления. Он представил, как дети, которые сегодня днем прибегали сюда, рассаживаются в беседке на низеньких лавочках, кладут на колени дощечки для письма и косятся на садовые лилии, плавающие в этом прудике. А у дальней стены беседки, где была установлена грифельная доска, ходит седобородый обучитель. Однажды, давным-давно, он видел такую картину. Тогда еще в нем не открылся его основной талант, и он с другими оборванцами промышлял налетами на сады состоятельных горожан. Как-то раз они пробрались в сад одного богатого горгосского купца, по каким-то своим одному ему понятным причинам обосновавшегося в Фивнесе. Сад оказался настолько богат плодами, что они не только набрали полные мешки, но и до отвала налопались сами. Вернее, они сначала налопались, а затем начали собирать добычу. Так что к рассвету их всех пробил понос. И потому они не успели до прихода прислуги выбраться из сада, и им пришлось укрыться в сенном сарае и затаиться, моля Имнекет отвести глаза взбудораженным слугам и дать им возможность переждать день. К третьему бою суматоха среди слуг, вызванная налетом на сад, немного улеглась, ночного сторожа и садовника отхлестали по пяткам на конюшне, а в саду появилось трое пацанят. Туметесу, у которого то ли желудок был покрепче, чем у остальных, то ли он съел поменьше других, было очень хорошо видно, как юные отпрыски горгосца все утро упражнялись с оружием — фехтовали, метали «желуди» из пращи и бросали копье, а в полдень пришел обучитель и усадил непосед за письмо и счет. Туметес помнил, как он, не так обессилевший от поноса, как остальные, взобрался на самую верхотуру под стропилами сарая и оттуда пялился на троих сыновей горгосца, старательно, высунув языки, выводящих на дощечках для письма какие-то мудреные значки, которые, как он потом узнал, могут рассказать другим все, что хочет тот, кто умеет их чертить…

Тут впереди раздался протяжный вопль, и сразу после него еще один, потом еще… Туметес вздрогнул. Эти вопли совершенно не напоминали восторженные крики людей, добравшихся до чего-то ценного… или наконец-то отыскавших кого-то, кого давно искали. Скорее в этих воплях слышались страх и удивление. У Туметеса екнуло под ложечкой. Он растерянно завертел головой. Все его инстинкты, выработанные годами жизни «на дне», прямо-таки кричали ему, что надо как можно скорее удирать. Но все, с кем он прожил эти годы, с кем терпел голод и холод, от кого получал тычки и… кусок лепешки, ругань и… мокрую тряпку на побитую базарным стражником рожу, побои и… тепло зимнего костра, сейчас находились впереди, там, где кричали. Поэтому Туметес все еще стоял, испуганно пялясь в темноту и не решаясь развернуться и рвануть обратно. А потом стало поздно…

Сержант Кремень настороженно окинул взглядом тихий дворик, но больше никого не было видно. Он вновь перевел взгляд на труп худого паренька, который после короткого удара морским кортиком, зажатым в левом кулаке, сложился у его ног будто деревянная игрушка-богомол, из тех, что выпускала одна из мануфактур Корпуса, легким шипением подозвал пса и неслышным, скользящим шагом двинулся вперед. Из дома по-прежнему доносились отчаянные крики и визг, но он не беспокоился. В пятерке Булыжника были ребята что надо. Да и из шести обучителей двое были ветеранами из числа «ночных кошек». Причем один из них был старшим над всей их командой. Так что вероятность того, что из дома сумеют вырваться так уж много нападавших, была исчезающе мала. А уж с десятком-другим этих уродов его ребята должны справиться легко. Ну а ему надлежало выполнить свою собственную задачу. По описаниям, приведенным в ориентировках, главарем этих убогих был весьма приметный тип. Конечно, существовала вероятность, что того типа в суматохе успокоят ребята Булыжника, но сержант не считал ее особенно возможной. Во время стажировки у Убогно Одноглазого он насмотрелся на тех, кто выбивался наверх из отбросов городского «дна». Их основным талантом была невероятная живучесть. Так что Кремень готов был поставить десять против одного, что этот тип, проходивший по ориентировкам под именем Кметлок-урод, непременно выберется из дома. И не попадет под первый арбалетный залп его ребят. А вот самому сержанту упускать его никак не следовало. Иначе грош цена ему и его верному Джугу…

Ставни окна на втором этаже с грохотом разлетелись, и в проеме окна возникла крепкая, рослая фигура. Сержант напрягся и положил руку на загривок Джуга, но тут хлестко хлопнула тетива арбалета, и земли коснулся уже труп. Сержант расслабился и выругался сквозь зубы. В общем-то фигура явно не подходила под описание, но кто его знает… В зияющем проеме что-то снова шевельнулось, и в то же мгновение к окну, под аккомпанемент хлопков спущенных тетив, мгновенно унеслись еще два арбалетных болта. Изнутри раздался сдавленный всхлип, и все затихло. Конечно, в такой ситуации существовала вероятность зацепить кого-то из своих. Но простые обучители уже вторую луну на ночь спускались в подвал и имели строжайший приказ на случай нападения запереть дверь и не открывать до самого утра. А остальные были ветеранами, прекрасно натасканными на ночной бой. И знали, что не может быть большей глупости в ночном бою, чем нарисоваться на фоне открытого окна, да еще находящегося под прицелом арбалетчиков. А уж если кто подставится, то сам виноват.

В этот момент Джуг встрепенулся и с еле слышным свистящим звуком выпустил воздух между зубов. Сержант насторожился. Джуг явно что-то почуял. Кремень легонько шевельнул пальцами, и лохматая тень огромными прыжками рванула влево, вдоль забора. Сержант бросился следом.

Он обогнул два угла, прежде чем увидел Джуга, взгромоздившегося передними лапами на какую-то бесформенную кучу и тихо рычавшего. Слева от пса маячила другая фигура с дрыном наперевес. Фигура была толстой, неуклюжей и, судя по неловким движениям, хромой. То есть для Джуга она никакой опасности не представляла. Но рядом могли быть другие. Сержант перешел на шаг и задержал дыхание, внимательно осматриваясь и прислушиваясь$7

— Уходи, Кривая Мать… уходи, беги… ты мне уже не поможешь… И смета, именем Имнекет молю… уходи… во имя того, что у нас было… беги…

Кремень не знал языка, на котором раздавалось это бормотание, но ему и так было ясно, что эти двое что-то злоумышляют против его Джуга. Наивные. Джуг был натаскан на схватку в конном строю, так что двое убогих вряд ли представляют для него какую-то опасность. Вернее, представляли. Сержант ухмыльнулся и, перехватив кортик за лезвие, с коротким замахом выбросил руку вперед. Фигура с дрыном коротко всхлипнула, палка выскользнула из ослабевших пальцев, и безжизненное тело опрокинулось на спину. Со стороны кучи послышался короткий стон, тут же перекрытый злобным рычанием Джуга, и все затихло. Кремень коротким броском преодолел расстояние до трупа и склонился над распростертым телом. Перед ним лежал труп старухи, она была крайне уродлива. Сержант повернулся ко второму поверженному и спустя мгновение довольно оскалился. Судя по всему, они с Джугом выполнили-таки свою задачу. Если он что-то понимал в словесном портрете, то под лапами Джуга испуганно скорчился именно тот, кого он не должен был упустить. На всякий случай сержант выдернул из шеи трупа кортик и, отозвав Джуга, склонился над распростертым телом:

— Кметлок-урод?

Из интонации вопрошающего Кметлок четко уловил, что если его ответ будет отрицательным, то склонившийся над ним ночной убийца просто равнодушно перережет ему глотку и исчезнет в ночной темноте. На мгновение его охватило желание отрицательно мотнуть головой и тем оставить с носом это исчадие ночных кошмаров, но звериная привычка до последнего цепляться за свою никчемную жизнь взяла верх. Он кивнул головой и натужно произнес:

— Да…

Старший появился спустя пару минут. В доме почти все затихло. Старший возник совершенно бесшумно, полностью оправдывая славу, которая закрепилась за «ночными кошками». Всего мгновение назад сержант окинул взглядом этот сектор и чуть повернул голову, чтобы посмотреть левее, но тут по шкуре Джуга, лежавшего у левой ноги, пробежала легкая дрожь. Кремень вновь посмотрел направо — в двух шагах от него уже возвышалась фигура, затянутая в темный комбинезон «ночной кошки». Старший окинул взглядом пленника, распластанного в позе «гнутого стрижа» (в этой позе человеку для того, чтобы пошевелить хотя бы пальцем, требовалось приложить усилие, которого в обычных условиях хватило бы на то, чтобы закинуть средних размеров бревно на уровень второго этажа), и удовлетворенно кивнул:

— Отлично, сержант. Пока я пообщаюсь с этим уродом, собери свою пятерку.

Кремень козырнул и исчез в ночной мгле. Старший наклонился над пленником и тихо произнес на языке Великого Хемта:

— Можешь опустить руки и бедра.

Кметлок обессиленно уронил конечности в пыль.

— Осторожно, не делай резких движений, перевернись на спину. — И после того как Кметлок выполнил команду: — Сядь.

Кметлок сел и уставился в лицо, до бровей закутанное темной материей, так что оно казалось лицом раба-асбинца.

— Хорошо, вижу, ты достаточно разумен, чтобы я рискнул дать тебе шанс остаться в живых.

Сердце Кметлока дало перебой. Он облизнул внезапно пересохшие губы и тонко проблеял:

— Что угодно господину?

— Мне нужен тот, кто подвигнул тебя напасть на школу. — Говоривший сделал паузу, но не успел Кметлок начать торопливо вываливать все, что знал, тихий и однако такой властный голос зазвучал снова: — Я не спрашиваю у тебя, где вы с ним встречались, что тебе о нем известно и где он назначил тебе встречу по окончании этого дела. Просто прими к сведению, что с ним желает познакомиться сам капитан Слуй. И подумай, как этому помочь…