Караван добрался до Сумерка на закате. Солнце успело сесть, и на востоке уже сияли крупные звезды, но ровная полоса горизонта на западе все еще была окрашена розоватым отсветом уходящего дня. В этот забытый всеми богами уголок пустыни караваны заходили не часто, да и те по большей части были странными. Настолько, что их даже прозвали сумчук-кайе — так одно из племен пустыни, хоронившее своего вождя по странному обряду, запаковав его труп в самый дорогой ковер и привязав к седлу верблюда, называло этого самого похоронного верблюда. Его обычно отводили далеко в пустыню, не меньше чем на пять-шесть дней пути от стойбища, а затем подрезали животному сухожилие. Верблюд пытался вернуться в стойбище, но гарзмани, пустынные шакалы, обычно чуют раненое животное за десятки лиг и способны пробежать за сутки полтора, а то и два дневных перехода. Так что обычно верблюду не удавалось добраться до своего стойбища, и племя считало это добрым знаком. А вот когда раненое животное, отбившись от стаи гарзмани, все-таки находило дорогу домой, все племя молча скатывало шатры и удалялось от своей стоянки со всей возможной скоростью, изо всех сил стараясь так отдалиться от измученного верблюда, чтобы шакалы сумели преодолеть свою природную трусость и наконец догнали бы сумчук-кайе. Внешне эти караваны ничем не отличались от других — два-три десятка верблюдов, охраняемые молчаливыми дородными мужчинами, чьи расплывшиеся фигуры намекали на то, что в обмен на некие религиозные убеждения или материальные выгоды они когда-то предпочли расстаться с самым явным признаком принадлежности к своему полу. Но это никого не удивляло. Здесь, в Великой пустыне, это было обыденным явлением. Право на размножение имели только самые сильные и удачливые. Причем удачливость имела большее значение, чем сила. Ибо сила способна только усмирять врагов и держать в узде родичей, а чтобы выжить в пустыне, одной силы недостаточно. Как говорили траммы, истинные хозяева этих песков, самое сильное, мудрое, но и самое загадочное племя из числа Песчаных племен: «Кричи — не кричи, все равно не перекричать песчаную бурю». Поэтому Хозяин песков разрешил одному мужчине брать столько жен, сколько он может прокормить. А если удача по тем или иным причинам отворачивалась от какого-нибудь мужчины, он вполне мог поступиться правом продолжения рода в обмен на толику удачи своего вождя. Потому что любой хан Песчаных племен в личные сотни набирал только евнухов. Ибо тот, кто не может продолжить свой род, не имеет права на власть. Так же как тот, кто не думает о наследстве для своих детей, никогда не станет хорошим вождем. Примеру Песчаных племен в этих местах следовали многие, и потому евнухи здесь всегда пользовались большим спросом. И в тех караванах никто не видел бы чего-то необычного, если бы не одно обстоятельство. Ни один из этих охранников, как, впрочем, и погонщиков и всех остальных, ехавших в таких караванах, никогда не возвращался обратно. Обратно возвращались другие…

Но этот караван был не таким. Это был обычный караван, который снаряжает иногда отчаявшийся купец в поисках неожиданной удачи. На последние деньги. Чудом. Потому что удачливые купцы чаще всего ходят знакомыми маршрутами. Их караваны водят богато одетые караванщики на холеных верблюдах. А тюки на их вьючных верблюдах туго набиты товарами, которые принесут в этих местах самую большую прибыль. Да и сами верблюды выглядят как верблюды, а не как… Короче, в этом караване все было настолько понятно и не вызывало никакого интереса, что зеваки, собравшиеся на окраине города, едва только босоногие мальчишки принесли весть о том, что на горизонте появился караван, начали расходиться еще до того, как этот караван пересек городскую черту. Но не всегда то, что видится издали как заурядное и неинтересное, вблизи оказывается точно таким же. Именно это и произошло. Решившие остаться и подождать были вознаграждены за свое терпение. Когда караван подошел поближе, так, что уже можно было разглядеть людей и их одежды, по толпе зевак пробежал изумленный шепоток. Караван был невелик, тощие верблюды выглядели убого, зато охрана была многочисленной. Вблизи стало видно, что половина тех, кого зеваки поначалу приняли за погонщиков и просто прибившихся к каравану пеших путников, вместо посохов опираются на луки со спущенной тетивой, и на поясах у них болтаются короткие бронзовые мечи в потертых ножнах с непривычно прямым и широким лезвием. А из-под выцветших лохмотьев выглядывают настоящие бронзовые латы и шлемы, на которых кое-где сохранилась даже следы позолоты. Зеваки возбужденно загалдели. Кто-то тут же помчался стремглав на базар, спеша поделиться с ранее ушедшими или вообще не появлявшимися на окраине приятелями интересной новостью, а остальные взволнованно зашевелились, вытягивая шеи и стараясь получше рассмотреть необычных гостей. Поэтому очень многие услышали, как караванщик, ехавший впереди цепочки изможденных верблюдов, остановил свое животное, выглядевшее ненамного лучше остальных, и, повернувшись к высокому мускулистому воину, который, похоже, был вождем, сказал:

— Вот и все, уважаемый, здесь мы с вами расстаемся. Я, как и обещал, довез вас до Сумерка, мои верблюды везли вашу воду, а вы хорошо охраняли караван.

Мужчина, к которому обратился караванщик, нахмурился:

— А может быть… Караванщик его оборвал:

— Нет! Я же сказал, до СКАЛЫ вы будете добираться сами. Я не знаю туда дороги и пока еще не сошел с ума до такой степени, чтобы пытаться ее узнать. — Он ударил в бока своего верблюда босыми пятками и шустро потрусил в сторону рыночной площади.

Толпа на мгновение замерла, затем начала стремительно редеть. Если чьи-то губы произнесли ЭТО слово, то самое разумное — побыстрее оказаться как можно дальше от того, кто совершил подобную глупость. Через какие-то две минуты от плотной толпы зевак осталась лишь пара калек да толстый увалень-евнух с явными признаками дебильности на лице. Мужчина, собиравшийся отправиться к Скале, окинул их угрюмым взглядом, посмотрел на скопище глинобитных хижин размером от силы пять на шесть локтей и на видневшийся за ними уродливый сарай побольше, по-видимому изображавший из себя центральный храм города Сумерк, и повернулся к товарищам.

— Кранк, лучникам натянуть тетиву. Сбагр, возьми троих меченосцев и поймайте мне какого-нибудь урода из этого городка. Кого-нибудь, кто может указать нам путь к Скале или хотя бы указать того, кто знает туда дорогу. — Он презрительно усмехнулся. — Я не намерен церемониться с придурками, населяющими это забытое богами место, и медлить, когда мы почти у цели.

Через десять минут меченосцы приволокли троих испуганных мужчин крайне субтильного телосложения, что было характерно для здешних мест. По их изрезанным морщинами лицам было совершенно невозможно даже приблизительно определить их возраст. Тот, кого звали Сбагром, звонко брякнул кулаком по левой стороне истертой бронзовой кирасы и хрипло доложил:

— Исполнено, центор. Эти собаки разбегаются при нашем появлении. Мы сумели поймать этих троих, но вот этот чуть не откусил Грамку палец.

Центор хмуро кивнул и, повернувшись к пленникам, окинул их презрительным взглядом:

— Эй вы, дерьмо. Кто сможет проводить меня к Скале?

Ни один из троицы ему не ответил. Центор подождал некоторое время, потом вытянул из ножен тяжелый бронзовый меч и, качнув его в руке словно в раздумье, вдруг резко, с оттягом, рубанул по шее крайнего справа. Солдат, стоявший рядом с этим пленником, еще во время замаха скользнул назад и влево, так что, когда голова пленника с влажным хрустом отделилась от тела и из обрубка шеи выплеснулся фонтан крови, на солдата не попало ни капли. По такой слаженности действий можно было понять, что эта казнь отнюдь не первая. Тело, отброшенное ударом тяжелого меча, рухнуло на землю. Двое пока еще живых пленников молча повернули головы и проводили невозмутимым взглядом падение трупа, после чего все с той же невозмутимостью вернули головы в прежнее положение и смежили веки. Центор скривился. Он рассчитывал произвести несколько большее впечатление. Ну да ладно, еще не все потеряно. Центор растянул губы в косой усмешке. Тоже мне, стоики… В этом забытом всеми богами краю Ооконы готовность к безропотной смерти почему-то считалась доблестью для мужчины. Но у него было достаточно опыта, чтобы знать, как прихватить даже таких безропотных уродов.

— Сбагр, назначь две пятерки и поводи этих уродов по улицам. Если из какого двора выскочат женщины и начнут причитать — всех в том дворе вырезать… женщин, стариков, детей, особенно мальчиков… вернее, мальчиков сначала кастрировать, а уж потом зарезать… Договорить он не успел. Безучастно стоявшие перед ним полуживые трупы в одно мгновение превратились в двух разъяренных гарзмани, остервенело пытающихся дотянуться до горла стоящего перед ними человека зубами и ногтями. Однако солдаты были готовы к такому развитию событий, и этим подобиям песчаных шакалов не удалось дотянуться до вожделенной цели, что еще раз подтвердило — вся эта сцена была уже не раз отработана.

Когда обессиленные пленники повисли на руках удерживающих их солдат, центор довольно осклабился и, примерившись, пнул одного, потом другого в пах.

— Это чтобы больше не дергались…

Когда пленники перестали корчиться от дикой боли, он подошел к ним, ухватил обоих за подбородки, задрав головы вверх, и спросил, переводя взгляд с одного перекошенного лица на другое:

— Ну… надумали чего?

Несколько мгновений оба молчали, затем левый, скривившись, натужно прошептал:

— Я покажу… кто знает.

Центор удовлетворенно кивнул и коротким привычным движением ударил правого в межреберье. Меч был несколько толще, чем промежутки между ребрами этого доходяги, поэтому удар сопровождался звонким хрустом сломавшихся ребер. Центор выдернул меч, ловко отведя лезвие в сторону, чтобы не слишком сильно измарать его в крови, и вытер то, что было на лезвии, о намотанную на голову трупа чалму, после чего спокойно убрал меч. Двое солдат, державших тело, выпустили его, и труп просто сполз в пыль, сложившись кучкой, будто старое тряпье. Судя по спокойной размеренности действий, ни сам центор, ни его солдаты не видели во всем этом ничего особенного. В конце концов, зачем им еще один пленник? Да и потом — должно же быть какое-то преимущество у того, кто согласился сотрудничать!

Дом, к которому они подошли, находился на противоположной окраине поселения и, несмотря на такой же тускло-песчаный цвет стен и нависающую грибом крышу из пластов высушенной глины, немного отличался от остальных. Вернее, этот дом отличался от других СИЛЬНО, просто… кто-то довольно умелый приложил немало усилий, чтобы эти отличия не особенно бросались в глаза. И действительно, форма и материал стен и крыши, глинобитный заборчик, окружавший внутренний дворик, — все было очень похоже, но стоило приглядеться, как становилось понятно, что этот дом построили с гораздо большим тщанием и аккуратностью, причем сделали это люди, имеющие представление, КАКИМ должно быть нормальное человеческое жилище.

Проводник остановился перед невысокой калиткой, которая была врезана в глинобитную стену немного под углом, отчего ее явно несколько большие размеры не так бросались в глаза, и, немного поколебавшись, протянул руку и схватился за привязанную к двери узловатую деревянную колотушку, изготовленную из корня песчаной колючки. Центор уже встречал такие в других поселениях Великой пустыни и помнил, как его удивило, что невзрачный на вид кустик имеет такую мощную корневую систему.

По переулку разнесся звонкий стук. Несколько мгновений ничего не происходило, потом за забором послышались шаркающие шаги и дребезжащий старческий голос прошамкал:

— Прошу простить, эме, но нынче у меня занято.

Центор фыркнул: похоже, в этой дыре все-таки иногда встречаются приличные люди (обращение «эме» было принято в среде венетской знати и означало, что говоривший обращается к равному себе). Конечно, большинству купчишек, добиравшихся до этого заброшенного местечка, подобное обращение показалось бы вполне приемлемым, но он не собирался позволять какому-то владельцу занюханного постоялого двора на окраине Ооконы считать себя ровней центору «золотоплечих». По-видимому, эти мысли слишком ясно отразились на его обветренном лице, а может, его люди за много лет уже научились читать любые его мысли и желания или у всех его спутников за эти годы мозги начали одинаково работать, короче, не важно, что послужило этому причиной, но Сбагр, не дожидаясь команды, крепко пнул дверь и заорал:

— Ну ты, верблюжье дерьмо, открывай, иначе я с охотой поучу тебя приличным манерам!

Внутри на мгновение установилась тишина, затем калитка поспешно распахнулась. Сбагр, уже держащий ногу наготове, тут же пнул открывшего так, что тот с испуганным хеканьем упал навзничь, и, скользнув внутрь, замер в настороженной позе.

Спустя мгновение он выпрямился и, коротким кивком показав центору, что ничего подозрительного не заметил, отступил в сторону, освобождая проход. Центор неторопливо шагнул вперед, не обращая внимания на приглушенный топот за спиной и по бокам. Его бойцы привычно рассыпались по двору, натянув луки и взяв под контроль все окна, углы, да и просто дырки, откуда могла прилететь стрела или пращная пуля.

Центор остановился посередине дворика, неторопливо огляделся и хмыкнул. Ну еще бы… внутренняя часть дворика тоже была необычной, он располагался почти на полметра ниже уровня улицы, поэтому, хотя крыша дома была не выше остальных, в этом доме, в отличие от соседних жилищ, наверняка можно ходить не пригибаясь. Он повернулся к хозяину, который, тихонько постанывая, поднялся на четвереньки, да так и застыл, опасаясь распрямиться и подставить столь грубым гостям для удара наиболее чувствительную часть тела.

— Этот? — спросил он проводника.

Тот молча покачал головой и указал подбородком в сторону дома. На его жест тут же отреагировал Сбагр:

— Ну ты, дерьмо, зови постояльца.

Хозяин побледнел (и центор понял, что на этот раз они наткнулись на что-то стоящее), но отказывать столь «вежливым» посетителям явно было себе дороже, поэтому он выпрямился и, испуганно косясь на Сбагра, двинулся к входной двери. При этом его спина выражала страстное желание чуда, которое заключалось для него в том, что сейчас с неба свалятся дэвы и унесут его куда-то подальше от этого места. Да, этот тип явно был согласен даже на этих ужасных духов преисподней, лишь бы не тревожить своего постояльца…

Но ему и так не пришлось это делать. Когда оставалось всего два шага до двери, та внезапно распахнулась и на пороге появилась… молодая женщина. Центор и его бойцы замерли. ТАКОГО они не ожидали. Женщина была, наверное, красива. И точно богата. Ее изящная фигура была затянута в дорогие ткани а из-под подола великолепно скроенного платья выглядывали изящные парчовые туфельки, расшитые жемчугом и мелкими рубинами. Ее лицо по местному обычаю было закутано в тонкий платок, так что виднелись только глаза глубокого изумрудного цвета. Увидев эти глаза, центор вздрогнул, словно от удара, и напрягся. Женщина замерла на пороге, окинула взглядом напряженные фигуры воинов и двинулась вперед уверенным шагом, грациозно покачивая бедрами. Когда она сделала пять шагов, центор начал обеспокоенно вспоминать, насколько туго он утром затянул на чреслах набедренную повязку.

Остановившись прямо перед ним, женщина вскинула голову и произнесла нежным, но твердым голосом:

— Чем обязана столь шумному посещению?

Центор, не отвечая, несколько мгновений напряженно вглядывался в линию подбородка, обрисованную тонкой материей платка, потом протянул руку и сдернул платок с лица женщины. Зеленые глаза сердито сверкнули, женщина открыла рот, видимо собираясь выразить свое неудовольствие такой вопиющей бесцеремонностью… но в следующее мгновение центор оказался у нее за спиной и, грубо обхватив тонкую и стройную женскую шею своей грубой лапой, поднес к ней кинжал:

— Засада! К бою! К бою! К бою!

Бойцы молниеносно рассыпались по дворику, заныривая в любое мало-мальски пригодное укрытие. А центор отчаянно вертел головой, пытаясь угадать, откуда должен прилететь смертоносный арбалетный болт, для которого его бронзовая кираса была все равно что тростниковая бумага, и моля богов дать ему возможность почувствовать момент, когда исчезнет последняя надежда вырваться из этой западни и придет время воткнуть в горло этой твари свой кинжал. О, как он хотел это сделать! И если бы не впитанная за десятки лет службы в гвардии ответственность за судьбу подчиненных, он бы уже вонзил острие в трепещущее женское горло…

Шли мгновения, ничего не происходило. Никто ни на кого нападать не собирался, и бойцы совершенно напрасно вертели головами и щурились, стараясь разглядеть притаившегося врага в совсем уж невероятных местах типа крысиных нор или под высохшими до звона лепешками ишачьего навоза. В этот момент в напряженной тишине раздался раздраженный голос заложницы:

— Ну, сколько еще вам нужно времени, центор, чтобы понять, что я, хотя, по-видимому, и очень похожа на одну вашу знакомую, ВСЕ-ТАКИ НЕ ОНА!

Центор, не отрывая кинжал от горла пленницы, грубым движением развернул ее лицом к себе. Несколько мгновений они сверлили друг друга взглядами, потом центор, все так же не отнимая кинжала, хрипло спросил:

— Кто ты?

Женщина, которой острие кинжала, натянувшее кожу на горле, казалось, не причиняет никаких неудобств, скривила губы в злой усмешке:

— Мы не называем своих истинных имен непосвященным. Так что можешь называть меня как тебе вздумается. — Она замолчала, всем своим видом давая понять, что больше в ТАКОМ положении не произнесет ни слова. Центор, немного помедлив, отвел руку с кинжалом, внимательно следя за каждым ее движением.

— Кранк, возьми десяток и осмотри соседние дворы, — сказал он и, мгновение помолчав, обратился к женщине: — Прошу простить, госпожа, но вы ДЕЙСТВИТЕЛЬНО очень напоминаете одну… короче, я очень хорошо запомнил эту тварь.

Взгляд женщины слегка смягчился (похоже, она вполне разделяла отношение центора к общей знакомой), она понимающе кивнула:

— Что ж, центор, если я правильно поняла конечную цель вашего путешествия в глубь Великой пустыни, похоже, вы наконец-то пришли куда нужно. — Она перевела взгляд на пленного проводника: — Кто это?

Центор, уже успевший позабыть о том, кто их сюда привел, оглянулся:

— А, этот… он привел нас к вашему дому. Женщина вскинула брови:

— А что вы у него спросили?

— Мы, — центор ухмыльнулся, — «попросили» проводить нас к Скале или указать человека, который может это сделать.

Женщина стремительно повернулась к пленнику, от чего тот отшатнулся и на его лице сквозь загар и слой грязи проступила смертельная бледность. Центору показалось, что это движение женщины чем-то сильно напоминает бросок кобры.

— Вот как… — Она на несколько мгновений замолчала, меряя стоящее перед ней жалкое подобие человека острым взглядом сузившихся глаз, и снова повернулась к центору: — Этим людям запрещено произносить ЭТО СЛОВО даже мысленно. А он не только УСЛЫШАЛ его, но и привел вас сюда…

Ее следующее движение еще больше утвердило центора в мысли, что эта женщина похожа на кобру: перед его глазами молнией мелькнула тонкая рука — и тот, кто привел их сюда, начал с судорожным всхлипом заваливаться назад, а у него под подбородком появился новый, глупо ухмыляющийся окровавленный рот, никак не предусмотренный богами, когда они задумывали человека. И эта безжалостная расправа окончательно убедила центора, что перед ним ДРУГАЯ.

А женщина, не дожидаясь, пока тело рухнет на землю, убрала в рукав тонкий стилет и, повернувшись к центору, спокойно произнесла:

— Ну что ж, пойдем внутрь, «золотоплечий», нам надо о многом поговорить.