18
Хонго
Кейс прижимает к шишке холодную банку с тоником. Почти вся пачка местных салфеток ушла на то, чтобы отмыть кровь со лба.
Такси протискивается по узкой улочке. Мимо плывут одинаковые бетонные здания с неравномерными выступами кондиционеров и мотоциклы, укрытые серыми чехлами.
Бун Чу произносит по-японски какую-то фразу – но не водителю, а в микрофон гарнитуры мобильника. Потом оглядывается назад, на дорогу, и еще что-то говорит.
– Они их нашли? – спрашивает Кейс.
– Нет.
– А куда делся Таки?
– Вышел из бара, свернул налево. Очень спешил. Это он должен был дать тебе номер?
Кейс борется с искушением посмотреть, остался ли номер на ладони. Сейчас в этой руке влажная банка. Что, если чернила расплылись?
– Когда ты здесь появился? – Она имеет в виду Японию.
– Одновременно с тобой. Я летел эконом-классом.
– Зачем?
– За нами следили. Помнишь, как мы вышли из ресторана в Камден-тауне?
Она молча смотрит на него.
– Молодой парень, брюнет, в черной куртке. Шел за нами до канала, потом наблюдал из-за шлюза, снимал на камеру. А может, это был бинокль. Потом проводил нас до метро, а когда мы разделились, пошел за мной. Я от него оторвался в галерее на Ковент-Гарден: он не успел на лифт.
Кейс вспоминает, как впервые прочитала Конан Дойла. «Знак четырех», человек на деревянной ноге.
– А потом ты стал следить за мной?
Бун снова говорит по-японски в микрофон. Затем поворачивается к ней.
– Думаю, нам пора подбить кое-какие итоги. Давай начнем сначала. Мы с тобой работаем на Бигенда. А на кого работают те, кто за нами следит? Если на кого-то другого, то...
– То что?
– Понятия не имею. Вчера я проехал мимо этой парочки, и они говорили по-итальянски. Ты в это время гуляла по веселому району.
– О чем они говорили?
– Я не знаю итальянского.
Кейс опускает банку с тоником и спрашивает:
– Куда мы сейчас?
– Мотороллер пока что едет за нами. Они следят, чтобы не увязался кто-нибудь еще. Если хвоста нет, мы поедем на квартиру к моему другу.
– Тех двоих не нашли?
– Нет. Тот, которого ты боднула, наверное, сейчас в больнице. Приклеивает нос на место. – Бун поднимает бровь. – Это тебя на факультете маркетинга так научили?
– Нет.
– А может, это были сотрудники «Синего муравья»? Представь, ты только что сломала нос какому-нибудь ассистенту режиссера.
– В следующий раз, когда тебя станет грабить ассистент режиссера, можешь тоже сломать ему нос. Я знаю одно: итальянцы, если они работают в Токио, не станут одеваться в паленую албанскую «Праду».
Такси едет по извилистому шоссе, петляет среди перелесков и каких-то древних стен. Это императорский дворец. Кейс думает о тропинках неземной красоты, которые она представляла, глядя из окна гостиницы. Обернувшись, чтобы посмотреть на мотороллер, она морщится от боли в шее: растянута какая-то мышца. Стены и перелески живописны и бесстрастны. Хранят свою тайну.
– Они хотели отнять у тебя сумку? В которой лэптоп «Синего муравья»?
– Там еще кошелек, телефон...
Телефон в сумке, словно услышав свое имя, тут же начинает звонить. Кейс нашаривает его и отвечает:
– Алле?
– Капюшончик на проводе. Помнишь такого?
– Слушай, тут возникли проблемы.
– Ну что ж. – Она слышит, как он вздыхает там, у себя в Чикаго. – Я все равно разучился спать.
– Короче, мы с ним встретились, – сообщает она.
Может ли Бун слышать, что говорит Капюшончик? Гуляя по городу, она увеличила громкость до предела, чтобы не мешал уличный шум, и теперь об этом жалеет.
– Да уж знаю. Он даже до дома не смог дотерпеть. Зашел в ближайшее интернет-кафе и начал изливать Кейко свою любовь.
– Слушай, нам обязательно надо поговорить, но только не сейчас. Извини!
– Понимаю. Он сказал, что отдал тебе номер, и я просто волновался. Напиши мне! – Капюшончик вешает трубку.
– Твой друг? – Бун Чу берет у нее банку с тоником и отпивает глоток.
– Да, фрагментщик из Чикаго. Они с приятелем нашли Таки.
– Так ты достала номер?
Теперь уже некуда деваться. Сейчас она должна либо соврать, потому что Буну доверять нельзя, либо сказать правду, потому что она ему все же доверяет.
Протянув руку, Кейс показывает ладонь с написанным синими чернилами номером.
– Ты не вводила его в компьютер, не отсылала по имэйлу?
– Нет.
– Хорошо.
– Почему?
– Потому что мне надо посмотреть твой лэптоп.
Бун просит водителя остановиться. Этот район, говорит он, называется Хонго; здесь поблизости находится Токийский университет. Они расплачиваются, выходят из машины. Такси уезжает. Тут же подруливает серебристый мотороллер.
– Могу я забрать свою куртку?
Бун обращается по-японски к заднему парню. Тот расстегивает куртку и протягивает ее Кейс, не слезая с мотороллера. Лицо под огненноглазым шлемом разъезжается в неприятной улыбочке. Бун достает из сумки на поясе белый конверт, отдает водителю. Тот кивает, прячет его во внутренний карман куртки и дает газ. Мотороллер рычит мотором и уезжает.
«Баз Риксон» едва заметно пахнет тигровым бальзамом. Кейс бросает банку из-под тоника в эргономичную урну и следует за Буном, трогая пульсирующий лоб.
Минуту спустя она в изумлении останавливается перед трехэтажной дощатой структурой, которая словно бы парит над узкой улицей и выглядит настолько зыбкой и старой, что, кажется, вот-вот развалится. Слово «дощатая» не совсем точно; скорее, это похоже на рейки гигантских жалюзи. Кейс еще никогда не видела в Токио ничего более древнего, тем более в таком буднично неухоженном состоянии.
Потрепанные коричневые пальмы косо торчат по обеим сторонам входной двери, украшенной сверху традиционным японским козырьком, а чуть в глубине дополняют картину две гипсовые колонны, подпирающие пустоту. Верхушка одной из них как будто обглодана гигантским червем. Кейс оглядывается на Буна.
– Что это за место?
– Довоенный жилой дом. Они почти все сгорели во время войны, от зажигательных бомб. Здесь семьдесят квартир. Общие туалеты в коридоре, общественная баня за углом.
В балкончики вмонтированы кронштейны, очевидно, для проветривания постелей. Кейс и Бун заходят внутрь, минуют густые металлические заросли велосипедов, взбираются на три широкие бетонные ступени и попадают в небольшое фойе, которое выстелено блестящим бирюзовым линолеумом. В воздухе висят незнакомые кухонные запахи.
Они поднимаются на второй этаж по сумрачной деревянной лестнице. Коридор здесь настолько узкий, что приходится идти гуськом. На потолке пульсирует одинокая неоновая трубка. Бун останавливается, звенят ключи. Он открывает дверь, щелкает выключателем и отступает, пропуская Кейс вперед. Она заходит в квартиру и тотчас же вспоминает отца: как тот объяснял дежавю с точки зрения неврологии.
Помещение тускло освещено большими стеклянными лампами, внутри которых тлеют оранжевые нити. Лампочки Эдисона. Необычный и в то же время смутно знакомый свет – непрактичный и волшебный. Мебель внутри приземистая и потрепанная, как само здание, и это создает странное ощущение уюта.
Бун заходит следом и запирает замок. Входная дверь выкрашена белым; неброская, современная. Кейс замечает на столе открытый красно-коричневый чемоданчик Буна. Рядом разложены телефоны и лэптоп с поднятой крышкой.
– Чья это квартира?
– Моей подруги Марисы. Она модельер, работает с тканями. Сейчас в Мадриде.
Он проходит на загроможденную кухню и включает другую лампу, гораздо более яркую и белую. На столике стоит розовая рисоварка «Санио», а рядом какой-то белый пластиковый агрегат, из которого выходит прозрачная трубка. Посудомоечная машина?
– Я поставлю чай, – говорит Бун, наливая воду в чайник.
Кейс подходит к подъемному бумажному окну с матовыми стеклянными вкладышами. Сквозь полупрозрачное стекло видны покатые крыши соседних зданий, местами поросшие какой-то зеленью, которую она вначале принимает за мох, но потом догадывается, что это нечто похожее на кудзу, почти как на ферме Уина в Теннесси. Скорее всего это и есть настоящее кудзу – ведь здесь его родина.
Крыши забраны гофрированным железом; свет соседних окон выхватывает квадраты коричневой бугристой ржавчины. Большое темное насекомое пересекает световой поток в стробоскопическом полете.
– Удивительное место, – говорит Кейс.
– Таких осталось очень мало. – Бун гремит банками в поисках чая.
Она приоткрывает окно. Сзади доносится свист закипевшего чайника.
– Ты знаешь Доротею Бенедитти?
– Нет, – отвечает он.
– Она работает в фирме «Хайнц и Пфафф». Графика, рекламный дизайн. Ведет все проекты, связанные с «Синим муравьем». Я думаю, она наняла каких-то людей, чтобы обыскать квартиру Дэмиена. И они что-то нахимичили с компьютером.
– Откуда ты знаешь?
Кейс подходит к широкой нише в стене. Должно быть, раньше здесь хранилось постельное белье. Сейчас ниша приспособлена под платяной шкаф, на западный образец. На деревянной перекладине висят плечики с женской одеждой. Ей вдруг становится неловко; будь у шкафа дверь, она бы ее прикрыла.
– Они позвонили из квартиры, с домашнего телефона. Я нажала повторный набор и попала на ее автоответчик...
Кейс рассказывает ему всю историю: Доротея, прожженная куртка, азиатские шлюхи. Они сидят на татами, скрестив ноги, и пьют зеленый чай из керамического чайника. Яркий кухонный светильник выключен. Выслушав ее рассказ, Бун задумчиво говорит:
– Значит, наши итальянцы могут и не иметь отношения к Бигенду. Или к фрагментам. Ведь в квартиру они вломились еще до этого.
– Я бы не стала говорить – «вломились». Ничего же не сломано. Я вообще не знаю, как они проникли внутрь.
– Открыли замок пистолетом-отмычкой, если это профессионалы. Ты бы вообще ничего не заметила, если бы они не трогали телефон и компьютер. Кстати, это совсем не профессионально. Ну ладно, оставим это на их совести. Значит, Бигенд говорит, что Доротея в Париже занималась промышленным шпионажем?
– Да. Но по его теории, она на меня взъелась из-за места в «Синем муравье». Решила, что мне собираются предложить должность, на которую она сама метила. Директор лондонского филиала.
– А ты ему не рассказывала про куртку, про квартиру?
– Нет.
– Интересно. А эти парни говорили по-итальянски. Может, они местные, а может, их послали вслед за нами. На нашем рейсе их точно не было. А здесь я их засек в первый же день. Поездил за ними, пока они следили за тобой. Трудно сказать, как хорошо они знают город. У них была машина с японским водителем.
Кейс вглядывается в его лицо, освещенное красноватым светом лампочек Эдисона.
– Доротея про меня кое-что знает. Очень интимную вещь, что-то вроде фобии. Об этом известно только моим родителям, психиатру, еще нескольким друзьям.
– Ты мне расскажешь?
– У меня аллергия. На определенные торговые знаки.
– Торговые знаки?
– Да, еще с детства. Это обратная сторона медали. Цена, которую я плачу за способность предсказывать реакцию рынка на ту или иную эмблему. – Кейс с раздражением чувствует, что ее лицо краснеет.
– Можешь привести пример?
– Мишлен. Есть и другие. Некоторые появились совсем недавно... Вообще, мне неприятно об этом говорить.
– Я понимаю. – Бун кивает. – Спасибо, что рассказала. И ты думаешь, Доротея об этом знает?
– Да, я уверена.
Она рассказывает ему о второй встрече, о нарисованном Бибендаме и о кукле, подвешенной к дверной ручке.
Он хмурится, молчит, подливает себе чая. Потом произносит:
– Я думаю, ты права.
– В каком смысле?
– Ну смотри: она о тебе знает что-то очень личное, чего просто так не узнаешь. А она узнала. Значит, кто-то вложился в это дело, затратил ресурсы на сбор информации. Она показала тебе картинку. И подвесила куклу на дверь. Ну, или кто-то подвесил, по ее приказу. Получается, тебя хотели прогнать, заставить вернуться домой. Но ты не вернулась. А тут появился я, мы прилетели в Японию, и... В общем, полагаю, эти двое работают на нее.
– С какой целью?
– Ну, этого мы уже не узнаем. Разве что поймаем их и заставим все рассказать. Но где их найдешь? Да и вряд ли они что-то знают. Интересно, на кого работает сама Доротея... Можно я взгляну на твой лэптоп?
Кейс дотягивается до сумки, открывает ее, вынимает «Айбук» и протягивает Буну. Он кладет его на стол рядом со своим компьютером, достает из чемодана скрученный кабель.
– Не обращай внимания. Я могу и говорить, и одновременно делать...
– Делать что?
– Хочу посмотреть, не стоит ли у тебя жучок, который перехватывает нажатия клавиш.
– Ты сможешь его найти?
– Ну, в наши дни ни в чем нельзя быть уверенным. – Бун соединяет кабелем оба компьютера, потом вставляет в свой лэптоп лазерный диск. – После прошлого сентября многие концепции безопасности пришлось пересмотреть. Если бы ФБР посадило в твой компьютер какого-нибудь стандартного жучка, я бы, наверное, смог его отловить. Если нестандартного – совсем другая история. А ведь есть еще другие, кроме ФБР.
– При чем здесь ФБР?
– Это я так, для примера. Сейчас такое время, самые разные люди делают самые разные вещи. Причем не только американцы. И не только государственные службы. И это проявляется во всем. – Он стрекочет пальцами по клавиатуре, смотрит на экран.
– Чья это квартира?
– Марисы, я уже говорил.
– А кто такая Мариса?
Бун поднимает голову, смотрит на нее.
– Моя бывшая подружка.
Кейс так сразу и подумала. И почему-то это было неприятное чувство. Хотя какое ей дело?
– Теперь мы просто друзья, – добавляет Бун и склоняется над компьютером.
Кейс поднимает вверх левую ладонь, показывая написанный на ней номер.
– А что будем делать с этим?
Он поднимает глаза от экрана, замечает ее руку, улыбается с облегчением.
– А, с этим! Ну, сначала я найду фирму, которая поставила водяной знак. Если это фирма. Потом попытаюсь что-нибудь из них выжать. Если они помечают каждый клип – значит, должен быть какой-то контракт, заказчик. А это уже шаг к автору фрагментов.
– Разве такая информация доступна?
– Нет, конечно. Но это не значит, что ее нельзя добыть.
Он возвращается к работе. Кейс прихлебывает чай и оглядывает небольшую квартиру в восемь татами, наполненную янтарным светом эдисоновых ламп, и мысли ее помимо воли возвращаются к женщине, которая здесь живет.
На лбу у Кейс шишка; образ милашки Фанни, должно быть, превратился черт знает во что. Она думает, что надо встать, найти освещенное зеркало, осмотреть повреждения, – но остается сидеть.
Это не усталость: она не хочет спать, не чувствует временной разницы. И эффект зазеркалья ни при чем. Синдром отсутствия души, похоже, перешел в новую, более глубокую стадию, когда взвинченный уровень серотонина становится нормой.
