17
Поднять переполох

Выйти из такси у гостиницы «Ана». Спуститься по Роппонджи-дори, в тени многополосной эстакады, которая выглядит, как старейшее сооружение в городе.

Кто-то рассказывал, что Тарковский снимал здесь некоторые сцены «Соляриса». Эстакада служила декорацией, создававшей атмосферу города будущего. Но полвека бесперебойной службы и агрессивной выхлопной химии расшатали ее, выщербили бетон по краям, превратили в серый коралловый риф, годный разве что на декорацию к «Бегущему по лезвию бритвы». Сумерки сгущаются стремительно, и сразу становятся заметны следы присутствия бездомных: замотанные целлофаном одеяла мелькают сквозь жидкую стену замусоренных муниципальных кустов. Над головой с грохотом проносятся машины, заставляя вибрировать воздушную прослойку под эстакадой, перемешивая висящую в воздухе невидимую пыль.

Кейс припоминает, что Роппонджи – не самая хорошая часть города. Своеобразная внутренняя зона, пограничный район, эпицентр кросс-культурной секс-индустрии времен экономического бума. Они с друзьями пару раз приходили сюда повеселиться – здешние бары пользовались популярностью. Сейчас все наверняка пришло в упадок. А растворенный в воздухе привкус враждебности, которым это место всегда выделялось, сделался еще острее.

Ручка пластикового пакета врезается в ладонь; Кейс приостанавливается. Этот пакет она носит по городу уже несколько часов. Совершенно ни к чему тащить его с собой на встречу. Внутри нет ничего ценного: не лучшая в ее гардеробе юбка, колготки, севшая черная футболка. Кейс ставит пакет на землю и ногой заталкивает его в проем между кустами, которые похожи на деревья бонсай из-за падающей на них тени эстакады.

Поднявшись на пригорок, она одновременно пересекает границу вечера и границу настоящего Роппонджи. Пора свериться с картой-салфеткой, срисованной с экрана лэптопа. Капюшончик переслал ей схему улиц, где место встречи помечено жирным крестом: в маленьком переулке, параллельном главной магистрали района. Кейс знает такие места, они могут быть либо вылизанными, либо загаженными, в зависимости от расположенных там заведений.

Переулок оказывается загаженным. Кейс выходит на него после двадцати минут блужданий с салфеточной картой в руке, миновав по пути знакомый бар для экспатриантов под названием «Генри Африка».

А вот и нужное место. Кейс для разведки проходит мимо: действительно, безымянный закуток, явно не для туристов, и красный фонарь на входе. Здешний аналог западного низкопошибного бара. Такие заведения существуют в стороне от оживленных улиц, на первых этажах старых зданий. Интерьер практически лишен украшений. Ей вспоминается одна сугубо функциональная питейная в Южном Манхэттене, которая сейчас дышит на ладан, потому что энергетические каналы города сместились на север – сначала из-за «диснеификации» центра, а потом и из-за более серьезных потрясений.

На входной двери висит выцветшая занавеска, сквозь которую видна непривычно низкая стойка бара, а перед ней шеренга столь же низких хромированных стульчиков с круглыми сиденьями, обитыми красной кожей. Обивка местами протерта и заклеена отстающей изолентой, как ее куртка.

Глубоко вздохнув и расправив плечи, Кейс отодвигает занавеску и погружается в древний, слоистый и даже отчасти приятный аромат жареных сардин, пива и сигарет.

Узнать Таки не составляет труда: он здесь единственный посетитель. Увидев ее, он суетливо вскакивает и кланяется с пунцовым от смущения лицом.

– Вы, наверное, Таки? Здравствуйте! Меня зовут Кейс Поллард, я калифорнийская подруга Кейко.

Его глаза старательно моргают за припорошенными перхотью очками. Он переминается и подпрыгивает, словно не зная, сидеть ему или стоять. Кейс придвигает стул, вешает на спинку сумку, потом куртку. Потом садится сама.

Таки присаживается рядом. Перед ним на стойке открытая бутылка пива. Он продолжает молча моргать.

Перед тем как срисовать карту на салфетку, Кейс открыла старое письмо Капюшончика и перечитала описание Таки.

Существо, сидящее рядом с ней, можно классифицировать как идеальный образчик ярко выраженного японского ботаника. Такие парни могут наизусть цитировать технические характеристики какой-нибудь советской баллистической ракеты, а стены их квартир выложены нераспечатанными коробками с моделями самолетов.

Похоже, он умеет дышать только ртом.

Кейс подзывает бармена, показывает на рекламный плакат пива «Асахи лайт» и утвердительно кивает.

– Кейко много о вас рассказывала, – начинает она, пытаясь войти в роль; беспокойство Таки при этом заметно усиливается. – Она, правда, не сказала, кем вы работаете.

Он молчит, как рыба.

Утверждение Капюшончика, что английского Таки хватит для поддержания легкой беседы, судя по всему, безосновательно.

Она тоже хороша: сидит в этом баре, облетев половину земного шара, и пытается обменять кустарную порнографию на какой-то непонятный номер.

Ее собеседник продолжает шумно дышать через рот, и больше всего на свете ей хочется оказаться сейчас где-нибудь далеко, в другом месте. Где угодно, только не здесь.

На вид ему лет двадцать пять. Лишний вес, волосы торчат в разные стороны, дешевые очки в железной оправе. Синяя рубашка и бесцветная куртка в шашечку. Вся одежда какая-то жеваная, словно ее постирали, но не погладили.

Капюшончик прав. Этот тип далеко не самый симпатичный из парней, с которыми она недавно пила пиво. А кто же тогда самый? Получается, что Бигенд. Она невольно морщится.

– Вы... как? Работает? – выдавливает Таки. Надо полагать, в ответ на ее гримасу.

– Да, кем вы работаете?

Бармен приносит пиво, ставит на стойку.

– Игра, – с натугой произносит Таки. – Я пишу игра. Для мобильный телефон.

Кейс улыбается, надеясь, что эта улыбка обнадеживающая, и отпивает «Асахи лайт». С каждой минутой ей становится все более стыдно. У Таки, фамилию которого она, судя по всему, так никогда и не узнает, под мышками расплываются темные круги нервного пота. Губы его влажны, и при быстром разговоре он, наверное, брызгает слюной. Такое впечатление, что если ситуация напряжется хотя бы еще на одно деление, бедолага просто скрючится и умрет.

Кейс уже жалеет, что преобразилась в милашку Фанни и напялила всю эту крутую одежду. Получается, что она вырядилась специально для встречи. Но кто же мог знать, что придется иметь дело со столь ярким случаем социальной неприспособленности? Если бы она выглядела чуть попроще, он бы, наверное, немного расслабился. А может, и нет.

– Очень интересно, – лжет она. – Кейко рассказывала, что вы много знаете о компьютерах и всех этих вещах.

Теперь его очередь морщиться – как от удара в живот. Он одним махом допивает остатки пива и с натугой повторяет:

– Всех вещах... Кейко... Рассказывал?

– Да-да. Вы слышали о фрагментах?

– Да, сетевое кино.

Он выглядит совсем плохо. Тяжелые очки неумолимо соскальзывают по блестящему от пота носу. Кейс едва удерживается, чтобы не поправить их пальцем.

– Вы... Знаете Кейко? – выдавливает он наконец, мучительно гримасничая.

Ей хочется аплодировать.

– Да, конечно! Кейко очень славная! Она просила меня вам кое-что передать.

Кейс вдруг нестерпимо остро ощущает пустоту на месте заплутавшей души; это уже не волна, а схлопывание вселенной. Перед глазами пролетает видение: она перелезает через стойку, ползет мимо рябого круглолицего бармена, за стеллажи с бутылками, и там, в темноте, ложится на пол и проваливается в многомесячную спячку.

Таки лезет в боковой карман и достает измятую пачку «Кастер». Протягивает ей сигарету.

– Спасибо, я не курю.

– Кейко... передать? – Он втыкает сигарету в рот и оставляет ее там, незажженную.

– Да, передать вам фотографию. – Она рада, что не видит собственной улыбки. Должно быть, отвратительное зрелище.

– Давать мне... фотографию Кейко! – Он возвращает в рот сигарету, выхваченную во время этой реплики. Сигарета прыгает между губами.

– Таки, Кейко сказала мне, что вы кое-что обнаружили. Какой-то номер. Он спрятан в одном из фрагментов. Это правда?

Его глаза сужаются – уже не смущенно, а даже, пожалуй, с подозрением.

– Вы увлекаетесь фрагменты... как фанат?

– Да.

– Кейко любит фрагменты?

Кейс приходится импровизировать: она уже не помнит, что Капюшончик с Деррилом ему наплели по этому поводу.

– Кейко очень милый человек. Она очень хорошо ко мне относится, согласилась помочь с моим хобби.

– Вам Кейко нравится очень-очень?

– Да, конечно! – Она кивает и улыбается.

– Вам нравится... Зеленоглазая Энн?

Кейс открывает рот и замирает, не зная, что сказать.

– Моей сестра нравится Зеленоглазая Энн, – говорит он. – Но Кейко... Кейко не знает Зеленоглазая Энн.

Незажженная сигарета перестает прыгать; узкие глазки за присыпанными перхотью стеклами словно бы что-то подсчитывают. Может, Капюшончик и Мусаши прокололись, пытаясь создать достоверный образ японской девушки? Может, настоящая Кейко просто обязана знать, кто такая Зеленоглазая Энн? Кейс ничем не может помочь: все, что она могла когда-либо слышать о культе Зеленоглазой Энн в Японии, надежно заблокировано синапсическим туманом.

И тут Таки улыбается – впервые за весь разговор – и вынимает сигарету изо рта.

– Кейко современный девушка, – говорит он, кивая. – Боди-кон.

– О да! Это точно! Очень, очень современная! – Кейс знает, что «боди-кон» здесь, в Японии, употребляется в смысле «культ тела».

Сигарета с влажным от слюны фильтром снова возвращается в рот. Таки шарит по карманам, извлекает зажигалку «Хелло Китти» и прикуривает. Это не одноразовая пластиковая чиркалка, а солидный, хромированный клон «Зиппо». У Кейс мелькает мысль, что зажигалка преследует ее от самого магазина игрушек, как агент группового сознания «Хелло Китти». В воздухе пахнет бензином. Таки убирает зажигалку в карман.

– Номер... Очень трудный.

– Кейко сказала, что гордится вами. Надо быть очень умным, чтобы обнаружить номер.

Таки кивает. Наверное, ему приятно. Затянувшись, он стряхивает пепел в пепельницу с эмблемкой «Асахи». Сбоку над стойкой бара, на границе периферийного зрения, висит маленький телевизор, сделанный из прозрачного пластика и напоминающий по форме шлем для американского футбола. На шестидюймовом экране мелькают беззвучные картинки: кричащее лицо, обтянутое резиновой пленкой; запись падающей южной башни Торгового центра; четыре зеленые дыни идеально круглой формы, скатывающиеся по белой плоскости.

– Кейко сказала, что вы дадите мне этот номер. – Кейс снова вымучивает неестественную улыбку. – Она говорит, вы очень добрый.

Лицо Таки темнеет. Кейс хочет надеяться, что это не ярость, а признак смущения, или результат отсутствия у японцев фермента, перерабатывающего алкоголь. Внезапно он лезет в карман, выхватывает мини-компьютер и направляет ей в лицо инфракрасный порт.

Он хочет переслать ей номер!

– У меня нечем принять. – Она разводит руками.

Таки хмурится и достает плоскую старомодную ручку. Кейс с готовностью придвигает ему салфетку, на которой нарисована карта Роппонджи. Покопавшись в мини-компьютере, он находит номер и начинает писать на уголке салфетки. Кейс следит, как на бумаге возникают расплывающиеся цифры – три группы по четыре. 8304 6805 2235. Как номер на квитанции почтовой службы «Федекс».

Она забирает салфетку. Таки прячет ручку в карман.

Кейс шарит в багажном изделии, которое она заранее расстегнула, и отдает ему конверт с фотографией.

– Кейко просила передать вам это.

Таки начинает возиться с конвертом, его руки дрожат. Того и гляди, ненароком разорвет. Наконец фотография появляется на свет. Таки смотрит на нее не отрываясь. Его глаза наполняются слезами.

Это уж слишком.

– Извините, Таки. – Кейс наугад указывает в направлении предполагаемого туалета. – Я сейчас вернусь.

Она сжимает в кулаке салфетку и встает, оставив куртку и сумку на спинке стула. Бармен знаками показывает, куда идти. Узенький коридор заканчивается, наверное, самым мерзким из всех виденных японских туалетов: бетонная ступенька с дырой, как в старые времена. Нестерпимо воняет смесью дезинфицирующего средства и мочи. Но по крайней мере здесь можно хоть на время укрыться от Таки.

Кейс делает глубокий вздох – и тут же жалеет об этом. В руке салфетка с номером. Чернила расплылись на волокнистой бумаге, цифры уже едва различимы. На электросушилке кто-то оставил шариковую ручку; Кейс берет ее. На пыльной металлической поверхности остается блестящий след. Для пробы она проводит тонкую синюю линию на желтой девственно-чистой стене.

Переписав цифры на левую ладонь, она кладет ручку обратно. Смятая салфетка исчезает в черном отверстии. После некоторого колебания. Кейс присаживается над дыркой – раз уж она здесь. Конечно, ей не первый раз приходится пользоваться таким туалетом. Но хочется верить, что последний.

Вернувшись, она обнаруживает, что Таки нет. На стойке лежат две смятые купюры – рядом с бутылкой, недопитым стаканом и обрывками конверта. Она смотрит на бармена, который, кажется, не замечает ее присутствия.

На экране телевизора жукообразные супергерои на обтекаемых мотоциклах несутся по нарисованному городу.

– Он получил утку в лицо на скорости двести пятьдесят узлов, – говорит Кейс бармену, надевая куртку и цепляя сумку на плечо.

Бармен угрюмо кивает.

Снаружи никаких следов Таки. Как и следовало ожидать. Она смотрит по сторонам, прикидывая, где лучше поймать такси до гостиницы.

– Вы не знаете, какой это бар?

Кейс поворачивается и видит гладкое, загорелое европейское лицо, очень неприятное. Она опускает глаза: блестящий нейлон, черная кожа, туфли с омерзительными квадратными носами. Клон «Прады».

Сзади ее кто-то обхватывает – поверх локтей, так что нельзя пошевелить руками.

Что-то сейчас случится, думает она. Что-то случится...

Когда Кейс переехала в жить в Нью-Йорк, отец настоял, чтобы она взяла несколько уроков самообороны у пухлого ироничного шотландца по имени Банни. Кейс пыталась возражать, что Нью-Йорк уже давно перестал быть тем рассадником бандитизма, каким его помнит Уин. И действительно, уровень преступности значительно снизился. Но отец не отставал; в конце концов она решила, что легче взять эти шесть уроков, чем спорить.

По словам отца, Банни раньше служил в британском спецназе. Однако на все расспросы ирландец отвечал, что работал врачом, так как всегда был слишком толстым для оперативных задач. Он был ровесником ее отца, предпочитал шерстяные кофты и мягкие рубашки и сразу же заявил, что научит ее драться, как дерутся в барах простые парни. Кейс важно кивнула в ответ, подумав, что если когда-нибудь на нее полезет литературная богема, околачивающаяся в баре «Белая лошадь», то ей будет чем их удивить. И вот, пока некоторые из ее друзей занимались таиландским боксом, она выучила несколько очень простых движений, пользующихся популярностью в британских тюрьмах строгого режима.

Любимым выражением Банни было «поднять переполох». Он произносил его с неизменным удовольствием, выгибая бровь песчаного цвета. За все время жизни в Манхэттене Кейс ни разу не попала в ситуацию, когда эти навыки могли бы ей пригодиться.

И вот сейчас, пока клон «Прады» теребит «липучку» на ремне, пытаясь сорвать у нее с плеча сумку, голос Банни четко объясняет, что надо делать. Она вытягивает руки, хватается за кожаные лацканы вражеского пиджака. И резко дергает на себя. Второй налетчик, пытаясь ее удержать, невольно помогает. Ее лоб с размаху врезается в переносицу «Прады».

Во время тренировок она никогда не доводила этот прием до конца – у Банни не было в запасе лишнего носа – и поэтому совершенно не готова ни к вспышке боли, ни к нестерпимо интимному звуку ломающейся переносицы.

«Прада» оседает мертвым грузом, кожаные лацканы выскальзывают из рук. Голос Банни напоминает, что теперь надо сделать шаг назад, чтобы вывести второго противника из равновесия, а потом посмотреть вниз, найти его ногу (черный мужской ботинок с тем же безобразным квадратным носом) и изо всех сил наступить на нее каблуком. Вот так! Взрыв истошного визга над самым ухом.

А теперь вырваться и бежать.

Этим рефреном – вырваться и бежать – Банни заканчивал практически каждый урок. Кейс бежит во все лопатки, сумка с лэптопом нещадно колотит по бедру, освещенный перекресток все ближе.

На дороге вдруг вырастает серебристый мотороллер, визжат тормоза, и человек в зеркальном шлеме открывает забрало.

Это Бун Чу.

Кейс словно бы погрузилась в какую-то прозрачную жидкость – чистейший адреналиновый сон.

Бун Чу открывает рот, его губы шевелятся, однако слов не слышно. Подхватив юбку, повинуясь хрустальной логике сна, Кейс запрыгивает на заднее сиденье мотороллера. Рука Буна делает круговое движение, их резко швыряет вперед, две черные фигуры выдергиваются из кадра. В сознании остается лишь застывший образ: первый балансирует на одной ноге, помогая второму подняться.

У Кейс перед глазами прыгает эмблема британских ВВС. Она обхватывает Буна руками, чтобы не упасть. Ей приходит в голову, что это он проехал сегодня под окнами «Старбакса». И вчера, на перекрестке в Кабукичо. Они стремительно несутся по узкому проходу, мимо двух рядов припаркованных машин. Полированные дверцы сверкают, как медузы в неоновом море.

Мотороллер пролетает на желтый свет и закладывает головокружительный левый поворот. Кейс едва успевает вспомнить, что на виражах надо наклоняться вместе с машиной. И вообще, она никогда не любила мотоциклов. Они мчатся по довольно фешенебельной прямой улице; мимо мелькает вывеска бара: «Сахарные каблучки».

Бун протягивает назад голубой металлический шлем, на котором нарисованы два глаза в обрамлении языков пламени. Кейс кое-как нахлобучивает его, но не может справиться с застежкой. Шлем пахнет табаком.

Ее лоб саднит.

Чуть сбавив ход, мотороллер сворачивает налево, в узкий переулок, куда въезд машинам запрещен. Это один из токийских спальных районов – с обеих сторон мелькают фасады миниатюрных домиков вперемешку с яркими кластерами торговых автоматов. Проносится светящийся плакат: парализованная улыбка Билли Прайона, в руке бутылка «Биккли».

Она даже не знала, что мотороллеры могут ездить так быстро; наверное, это против правил.

Бун останавливается на пересечении с более широкой улицей. Он откидывает ногой подпорку и слезает, одновременно снимая шлем. Два японских паренька с холодными глазами выбрасывают сигареты. Бун передает одному из них шлем и расстегивает куртку.

Кейс слезает с мотороллера, одергивает юбку.

– Как ты здесь оказался? – спрашивает она, как будто ничего особенного не произошло.

Бун снимает у нее с головы шлем и отдает второму пареньку.

– Отдай ему куртку.

Скосив глаза, Кейс смотрит на дырку, заклеенную изолентой. Затем снимает куртку и протягивает ее парню, который поправляет на голове голубой шлем – растопыренные пальцы перекрывают изображение пылающих глаз, одной фаланги не хватает. Парень надевает «Баз Риксон», застегивает молнию и запрыгивает на мотороллер, на пассажирское место. Его напарник, одетый в куртку и шлем Буна, садится за руль. Захлопнув зеркальное забрало, он поднимает большой палец. Бун отвечает тем же жестом. Они уезжают.

– У тебя кровь на лбу, – говорит Бун.

– Это чужая, – отвечает Кейс и трогает лоб. Под пальцами скользит что-то липкое. – Наверное, у меня сотрясение. Похоже, вот-вот стошнит. Или в обморок упаду.

– Ничего страшного. Я же здесь, с тобой.

– Куда они поехали?

Фонарный столб, вокруг которого навален пестрый городской мусор, раздваивается и начинает зыбко дрожать, через секунду снова приходит в фокус.

– Назад. Посмотреть, что делают те двое.

– Они похожи на нас.

– Правильно, так и задумано.

– А если те двое их поймают?

– Ну, тогда я им не завидую. Но ты их так отделала – вряд ли захотят кого-нибудь ловить.

– Бун.

– Что?

– Что ты здесь делаешь?

– Слежу за ними. Пока они следят за тобой.

– За кем – «за ними»?

– Еще не знаю. Думаю, они итальянцы. Тебе удалось достать номер? Ты занесла его в лэптоп?

Она не отвечает.