Глава 5

Прав был отец игумен, когда благословлял меня в этот путь. Тысячу раз прав, как будто все предвидел. Так и сказал при прощании у ворот нашей обители: «Сыне, долгий путь тебя ждет, земли неведомые, твари непознанные. Спутники твои будут далеки от благочестия по нашим канонам, но по-своему праведные. Я не могу тебя наставить на этот путь, да и права не имею. Пусть Господь всеведущий укрепит твои помыслы и не даст усомниться в правильном выборе».

Как в воду глядел игумен, но про спутников он мог знать заранее. Да что там мог, знал наверняка. То вот про все остальное.

Я медленно шел вдоль дороги, загребая ботинками траву неизведанного мира. Тяжеленный бронежилет оттягивал плечи, автомат неприятно бил по ягодице прикладом. Я видел, что его можно как-то сложить, надо будет ребят попросить, чтобы сделали, может, поудобнее станет. Я и так уже схиму нарушил, приняв оружие, но майор неожиданно удачно подобрал сравнение с веригами, и я постоянно убеждал себя, что это просто кусок железа. Да и стыдно было бы идти налегке, я же видел, как эти ребята нагружены, я и так по сравнению с ними чуть ли не в пляжном костюме прогуливался. И кстати, когда они тащили меня по лесу на себе, то рюкзак-то с меня сняли, а каску, бронежилет и оружие на мне оставили. Так и перекидывали меня, как мешок какой, тихо ругаясь сквозь зубы.

Нет, таких солдат мне видеть еще не доводилось. Наша обитель как-то больше с безопасниками контактировала, военных не привлекали. И с боевиками их общаться приходилось не раз. Они тоже все воевавшие. И под смертью ходили, и убивали, и на войне были… Но… Другие они, совсем другие. Даже не знаю, как сказать.

С военными тоже доводилось общаться. Все иноки в нашей обители — служившие и воевавшие. Всякие есть, и рядовые, кто только срочную отслужил, и контрактники бывшие, да и офицеров много. После последней войны вообще много служивого люда к нам в церковь подалось. И не потому, что модно это стало, после десятилетий-то неверия, а потому что себя искали. Кстати, далеко не самые худшие слуги Господа из них вышли, по крайней мере из большинства. Искренне искупить грехи пытались, и не потому, что за себя боялись, а за тех страдать готовые были, кому сами вред нанесли. Пусть не своей волей, а во имя Отчизны, но все равно ведь нанесли.

Война вообще страшная штука. Я такого на исповедях наслушался, что сам заснуть не мог. Ведь как с исповедью: люди исповедуются, чтобы поделиться тем, что их гнетет. Поначалу, не понимая толком, что есть церковь, ждут, что мы скажем точно, что им делать надо, чтобы легче стало. Но ведь не так это. Свобода воли и право выбора каждому даны. Не может церковь этого нарушить. Мы можем только указать путь, ну плечо еще по дороге подставить, чтобы идти полегче было. Но путь человек сам выбрать должен. В том числе и путь служения Ему. И пройти его должен сам, от начала и до конца.

И когда я узнал, с кем мне предстоит работать, думал — опять встречу души покалеченные, войной изломанные. Ну, или полностью выжженные, и такие мне встречались. Те вообще людей мало напоминали, просто приложение к своему оружию, чтобы на курок нажимать. Я как увидел — так сразу владыке по возвращении подробнейший доклад написал. Ведь явно химией да внушением каким бесовским из ребят все человеческое выжигали… Нельзя так с людьми, даже во имя Отчизны или Господа нашего, нельзя. Во имя Господа особенно, чем мы тогда от упырей проклятых отличаться-то будем. Те, когда волю подавляют, и то личность не изменяют, а уничтожают, полностью душу из тела вышибают. Тоже плохо… Но тут душу сломали, изменили. Нет. Нельзя так…

Отец игумен полностью меня тогда поддержал. Я позже узнал, что он еще более гневный доклад в Священный Синод накатал. Вот только архимандрит… Ладно, мы еще поборемся… Сейчас не о том речь. Но в этот раз я чего-то подобного ожидал, особенно после того, как иноки Тимофей и Савва, которые последний год за пределами монастыря неотлучно при мне находились, меня отловили, когда я уже шел к игумену за благословением. Затащили в неприметный угол и жарким шепотом втолковать мне пытались…

Получается, эти пройдохи неисповедимыми путями узнали, кто со мной на этот раз будет, и оказалось, что про этих ребят они что-то знают.

— Пойми, отец, — как-то виновато басил Савва, уставясь в пол, — они другие. Мы сами на войне не в штабе и не при кухне отсиживались. Тоже под смертью ежечасно ходили, с нею спать ложились, с нею утром просыпались. И нельзя сказать, что всепрощением страдали. Но эти — другие. Они под смертью не ходили, жили они с ней. Они — это смерть, а смерть — это они.

— Точно, правильно сказал, старшой, — поддакнул ему Тимка. Ну не мог я его Тимофеем называть, даже в мыслях, не тянул он на Тимофея, несмотря на двухметровый рост и плечи не про всякую дверь. На спор кулаком стенку в два кирпича прошибал. И при всем этом совершенно детское губастое лицо с конопушками. Ага, дите лопоухое с группой инвалидности, тяжелейшей контузией и двумя орденами мужества. — Так нормальные мужики, веселые, водки с ними выпить милое дело. Не кичились, даже с солдатами нормально общались, без превосходства, хоть все офицерами были. Но они безжалостные, ни капли жалости, сострадания или прощения. Убьют — не поморщатся. Если надо будет деревню вырезать — вырежут, включая собак — и дальше пойдут, жестокие. Но не психи. Обид никому не спускали и не прощали. За своих глотки рвать готовы были. И рвали… Ничего не боялись.

— Отмороженные, что ли? Раз ничего не боятся, — спросил я, внутренне содрогаясь. Послал Господь спутников.

— Не, отмороженных в их подразделения изначально не брали, да и вообще отмороженные там долго не жили, — помотал головой Савва. — Мужики как мужики. Но понимаешь, как бы ты ни зачерствел, все равно про дом помнишь, про родителей, думаешь, как после войны жить станешь. Покалеченным остаться боишься… Хоть сейчас пенсию достойную инвалидам платят, да и церковь помогает в меру сил, но все равно, без ноги домой вернуться — сам понимаешь. Этим же — все равно. Нет, не все равно, глупо они не рисковали, но если для того, чтобы приказ выполнить, надо ногу себе отрезать — отрежут. Сами отрежут и на уцелевшей поскачут приказ выполнять.

— Кажется, понял, — сказал я и подумал, что опять встречу солдат с выжженными душами. — А к чему вы мне все это рассказываете-то?

— В общем, воздержись с ними от проповедей, — сказал, окончательно потупившись, Савва. — И не осуждай их. Я понимаю, что надо нести Слово Господне людям, но с ними — воздержись, прошу. И не суди… Я даже представить не могу, через что они прошли, чтобы стать такими. И как они при всем этом смогли людьми остаться. Да, и еще, не жалей и не прощай их, им это не нужно. Пойми, пока они тебя своим считают — можно ничего не бояться. Из геенны достанут. Если они тебя уважают, то ни за что не бросят, сами погибнут, но не бросят. Но если ты их укорять за образ жизни начнешь, жалеть их или просить к врагам сострадание проявить — понимания не жди. Нет, бросить не бросят, я же сказал, что приказ они до последнего выполняют, пока хоть какой-нибудь шанс на успех есть, но уважать уже не будут. Ну и относиться станут соответственно. Спишут в сопутствующие потери, и все…

— Благодарю, отроки. Господи, спаси и укрепи меня на пути моем, — перекрестился я.

И ведь правы отроки оказались. Нормальные мужики, в меру веселые, умные, начитанные. Как они мне вопросы про Темные века задавали, постоянно на самые больные темы выходили. И на диво спокойные, их генерал и то больше дергался и нервничал, когда мы с полковником из безопасников про упырей рассказывали. Боевики как боевики, не сильно и отличались от предыдущих, которых мне видеть доводилось.

Но вот когда в пещерах они убивать начали… Да с силами упырей непознанными столкнулись… Мне тогда очень страшно было, но я-то уже с чем-то таким встречался. И страх страшен, только пока он неосознан, даже если страх наведенный. Нет, особенно если страх наведенный… Когда его осознаешь — легче становится. Но я-то это знал, а эти бойцы — точно нет. Однако поведение их никак не изменилось. Все так же действовали, четко, аккуратно и осторожно… И стреляли без промаха. Только один раз на эмоции сорвались, когда жертвенник увидели. И то этот Стингер выругался как-то дежурно тогда, как будто просто потому, что так надо. Не было у него нутряной ярости, которая в настоящей ругани присутствует. Я же когда адское действо то увидел, чуть сознание не потерял. Затошнило тут же…

И потом, когда уже в другой мир попали. Я чуть Богу душу не отдал, так плохо мне было, а этим — как всегда. Осмотрелись, принюхались, осознали… Быстро посовещались, решили, что делать дальше, и стали делать. Никакого шока, никаких дерганий, мол, как же мы домой вернемся. И ведь, судя по вопросам, прекрасно понимали, что я путь обратно не открою. Однако не упрекали меня в том, что я фактически в приказном порядке их сюда загнал. И потом, когда по лесу тащили. Я уже к концу первой ночи сам идти не мог, а они молча бежали и даже быстрее, чем я мог бы налегке, и поругивались, только когда меня со спины на спину перекидывали.

А потом меня настоящий шок ждал. Нет, не когда я чертовку увидел. Ну, похожа она на каноническое описание одного из слуг Врага, ну бывает. Да и майору я тогда искренне сказал, что не возьмусь судить о книге по обложке. Внешний облик слуги зла не означает, что это и есть зло. Учен уже, на своих же ошибках учен. Потом про себя отметил, что прав оказался, когда увидел, как девушка по отцу убивается. Искренне рыдала, видать, любила его сильно. А любовь к ближнему — не характерно это для сил зла, да и почитание родителей — тоже.

Шокировали же меня действия командира. Ну не ожидал я от него. Когда увидел, как он гладит по голове рыдающую у него на груди девчонку. И без как-либо греховных мыслей гладит, как дочку или там сестренку младшую. Казалось, что он очень хочет ее утешить, что ему очень не нравятся эти рыдания, но пока еще не знает, как помочь. И видно было, что не очень ловко у него все получается, не умеет он толком сострадать. Но девушку ему искренне жаль. Не ожидал от него, если честно… Вот еще один урок смирения для моей гордыни. Не суди, голова два уха, не суди и сам не судим будешь…

Надо помочь майору, подумал я, подходя ближе. В конце концов, утешение — это одна из обязанностей нашей церкви. Да и опыт у меня какой-никакой есть. Насмотрелся я на подобных девчонок… Один случай до сих пор перед глазами стоит.

Я тогда в Москву по делам приехал, да в гости к своему приятелю по семинарии зашел. У него свой приход в одной из новых церквей на окраине Москвы. Сашка занят был, исповеди принимал, ну я и вышел в придел, на алтарь новый полюбоваться, его только что установили. И заметил, как бабка какая-то, из тех, что вечно у дверей церквей трутся да прочих верить учат, какую-то девчонку лет шестнадцати-семнадцати веником охаживает, да в голос ей пеняет, что, мол, и в одежде не в той пришла, и волосы, распустеха, не покрыла, и вообще шалава, нечего тут тебе делать, еще, мол, церковь после тебя святить придется по новой. А девчонка-то с пузом, месяце так на шестом, и слезы уже сдерживать просто не может, на ногах-то еле стоит. Как я ту бабку на месте анафеме не предал — до сих пор не знаю. Просто подошел, молча за шиворот на улицу вывел и со ступеней церкви спихнул. Велел только завтра к отцу Александру на исповедь явиться. Та мое облачение черного инока распознала и перечить не осмелилась. А девчонку в задние комнаты увел, знал, что непривычные люди исповедален пугаются, чаем напоил да просто поговорил. История старая как мир оказалась. Залетела она, причем точно сама не знала, от кого. Парни все тут же испарились в пространстве. Матери у девки не было, отец — простой работяга, не сказать, что очень уж обеспеченный, табуретку ей об спину изломал, когда узнал. Подруги за спиной хихикали, в техникуме, где она училась, смотрели презрительно, только что пальцем в спину не тыкали. Как в женских клиниках к таким относятся — уже притчей во языцех стало, думаю, нет нужды рассказывать. Аборт делать поздно, девка готова была сама плод вытравить, да не знала как. Она уже и по психологам бесплатным моталась, и в церкви бегала. Психологи ей ничего не посоветовали, а что тут посоветуешь-то, особенно бесплатно. В церквях отлуп дали, мол, прочитай десять раз «Отче наш», плод травить и не думай, рожай да моли Бога, чтобы помог. Максимум что предлагали, так на какую работу при церкви пристроить, и то за еду, что называется. Что делать, девушка даже не представляла. Денег — нет, жить — негде, работы — нет, профессии — нет. Ее с таким пузом даже уборщицей никуда не взяли бы, а отец кормить отказался. Мол, если на дите мозгов хватило, то и прокормиться сама сможешь. Сюда случайно зашла, просто остановилась в дверях чуток погреться, тут на нее бабка и накинулась.

Ситуация, к сожалению, типичная, да и решения давно есть. В рамках церкви причем и есть. Нет, упаси Господь, не в монастырь. В монастырь только сами приходят. Бывали, конечно, перегибы, но не так же. Есть специальные дома, содержащиеся на пожертвования. Там таких дурочек много, помогают доносить, родить ребеночка, учат всему необходимому, ремеслу какому учат, помогают на работу устроиться, так, чтобы с жильем. Не в столице, конечно, в деревнях, но и там люди живут. Работать, конечно, приходится. А что в других церквях общими пожеланиями отделались — так многие священники в больших городах приноровились на поток работать. Сие не есть хорошо, но и осуждать их за это трудно, через них за день человек сто таких пройти могут, там и похлеще истории бывают. На автомате и сработали, отец есть — иди, мирись. С круглой сиротой, наверное, могли и мозги включить. Хотя как повезет. Не все служители Господа со смирением свое служение несут. Ну девчонку я Сашке на руки сдал, он и без меня знал, что делать. Про бабку рассказал. Тот аж про сан забыл, пустил этих бабок в три загиба по матери. Говорил, что они тут постоянно ошиваются, он уже воевать с ними устал. Пообещал какое-нибудь особое наказание измыслить за такое. С девкой вроде все как-то сладилось, я потом с Сашкой несколько раз созванивался, узнавал.

Вот и сейчас. Рогатая вроде как какую-то штучку себе на шею нацепила, понимать нас начала. Майору такую же висюльку дала, тот ее на шею вешать не стал, на запястье намотал. Но и он понимать девушку начал. А вот мозгами пошевелить пришлось, все-таки не самая обычная ситуация. И проповедовать тут вроде как немного не к месту. Тут утешить надо. Ну вроде подобрал слова, начал говорить и тут же получил…

Ну то, что она над нашей верой откровенно надсмеялась, — это ладно. Кстати, она не конкретно про нас говорила, выходит, еще и другие люди здесь есть, надо будет уточнить. Потом над самим понятием веры то же самое проделала. Это уже хуже. А потом… Вот так сразу сказать, будто знаешь, что с тобой станет после смерти… И ведь не врала, то есть она во все это действительно верит. Правда, продолжала твердить, что не верит, а точно знает. Что ее отцу это «показали». Как, интересно? И сказала, что она от демонов свой род ведет. Я даже уточнил у майора, который мне переводил, точно ли демоны, а то мало ли, под одним и тем же словом разные сущности проходят. Да, еще уточнить надо, как именно эти волшебные амулеты работают, может, майор все-таки ее неправильно понял. Про демонов-то она говорила без страха и брезгливости, наоборот, с искренним уважением. И чуть ли не гордилась, что они ее предки. Еще что-то про Хаос говорила. Что, мол, в Хаос они и уходят. И что чуть ли не величайшая доблесть у них — не погибнуть, как все, а преодолеть смерть и стать тем самым «демоном». Причем это не награда за деяния при жизни, а именно один из эпизодов борьбы, мол, если ты при жизни станешь настолько силен, то после смерти сможешь попробовать победить этот Хаос и переродиться в более сильную сущность.

Как пыльным мешком ударенный, я побрел обратно к костру, переживая свой позор. И попытался осмыслить услышанное. Надо же, какая интересная религия, язычеством, правда, попахивает, но все равно интересно. Никаких аналогий из всевозможных земных верований припомнить не мог. Если только древнегреческие мифы, хотя не сильно похоже. И ведь об этих демонах она говорила отнюдь не как о божественных сущностях, которые управляют разумными, нет, скорее, она относится к ним, как… Ну, не знаю, как к дедам, наверное. Которые пришли к своим внукам, подарили несколько игрушек, показали интересные картинки, рассказали пару историй, сказали, что внуки когда-нибудь станут такими же, как они, и ушли, оставив потомков жить своим умом. Но управлять ими даже не пытались. Интересно, очень интересно…

А ведь концепция Бога ей явно знакома, пусть она ближе к языческим понятиям божества, но знакома. Кстати, и богов, и верующих девушка откровенно презирает и не находит нужным сие скрывать. При этом всем отдает должное, знает, что боги могут что-то сотворить и даже обеспечить своим послушникам жизнь после смерти, но все равно в грош их не ставит. И кстати, не утверждает, что только эти вот тифлинги живут правильно, дает остальным право выбрать.

Господь всемогущий, я остановился и хлопнул себя по лбу, как я сразу не заметил. Ведь у них же нет свободы выбора, что при жизни ни делай — в конце все равно сольешься с Хаосом. И обусловлено это не осознанным выбором, а генетически. Кстати, про Хаос-то она немного по-другому говорила, не как про демонов. Не так уважительно, что ли. Нет, не получается, хоть призрак выбора все же у них есть, недаром легенды ходят про тех, кто смог избежать окончательной смерти. Нет, так, с наскоку, разобраться не получится, информации маловато, да и сумбурно как-то все. Надо себе цацку у майора выпросить и с девушкой поподробнее поговорить, записать кое-что и потом спокойно подумать…

Внезапно мои сумбурные мысли прервал негромкий, еле слышный хлопок. Я обернулся и увидел на том месте, где только что стоял, огненный столб. Нет, не столб, скорее, цветок, завораживающе красивый, как любой живой огонь. Весь переливающийся какой-то… Танцующий, что ли. Ко мне спиной пятился радист Тирли, не сводя глаз с пламени. А вот майора с рогатой нигде видно не было. Все это продолжалось секунд тридцать, потом пламя внезапно на пару секунд замерло и исчезло. В круге выжженной земли стоял Дракон с девчонкой на руках. О том, что это была не коллективная галлюцинация, свидетельствовал легкий дымок, поднимавшийся от земли, спекшейся от жара до корки.

И что это было?