Когда во втором часу ночи к пенсионеру Виктору Васильевичу постучали в дверь, он открывать поначалу не стал, подумал, что это милиция. Милиции Виктор Васильевич официально ничуть не боялся, потому что у нас самая гуманная милиция на свете, а неофициально избегал ее как черт ладана — да ну ее! Еще оставит без денег и здоровья по своей гуманности…

Но когда стук повторился еще раз, и еще, и еще — причем эдак ритмично, с дробной россыпью, словно на входной двери практиковался красногалстучный пионер-барабанщик — Виктор Васильевич встал с дивана, накинул халат и пошел, босой, смотреть в дверной глазок.

В глазке было мутно, как будто в него плюнули, но высокая белая фигура за дверью все же просматривалась довольно четко: на ней, фигуре, не было ни погон, ни фуражки, ни камуфляжных пятен. Светилось что-то над головой непонятное, но то, скорее всего, заплеванный глазок от лампочки бликовал.

— Кого там черт среди ночи принес? — вежливо поинтересовался Виктор Васильевич у двери: за дверью шумно задышали, но не ответили.

— Не пущу и все, — твердо сказал Виктор Васильевич, потопал ногами, будто ушел, а сам остался подглядывать в глазок: интересно ведь!

— Ты, Виктор, не делай вид, что тебя нету, — басовито сказали за дверью, — вон, смотришь на меня, а сам того не ведаешь, что смерть к тебе идет! А мне указано разобраться с ней и пресечь неправомерное действие, согласно закону… был сигнал, что, возможно, произошла ошибка. Открывай, человече!

— От человече слышу, — возмутился Виктор Васильевич. — С бандитами я не вожусь, бизнес не веду. За что ж меня убивать-то?

— Мало ли за что, — уклончиво ответили за дверью. — Открывай, дело архиважное!

— Учтите, у меня пистолет есть, — храбро сказал Виктор Васильевич, — и буль… бульктерьер без намордника! «Фас» ему скажу и все, и загрызет, — врал, врал Виктор Васильевич! Не было у него ни пистолета, ни тем более дорогого бойцового пса. А был лишь диплом о высшем образовании, старый телевизор «Рубин», продавленный диван и всяко еще по мелочи.

Виктор Васильевич открыл дверь.

— Ну здравствуй, Виктор, — сказал, входя в прихожую, бородатый мужчина (аккуратно бородатый и напрочь лысый) в белом строгом костюме, белой рубашке со стоячим воротником и белых же мягких туфлях, — правильно сделал, что впустил меня, правильно, потому как дело безотлагательное, грубое нарушение важной документации, это, знаете ли… — что там говорил дальше ночной гость, Виктор Васильевич прослушал: он высунулся за дверь, как улитка из раковины, осмотрелся — на площадке никого не было — и запер дверь.

— Собственно, чем обя… — Виктор Васильевич осекся: в коридоре тоже никого не было. Виктор Васильевич трусцой пробежался по кухне и комнате, заглянул в ванную, туалет — исчез белый и лысый-то! Словно и не приходил никогда.

Покачал головой Виктор Васильевич, взяла его оторопь, но тут в дверь опять постучали, громко и размеренно: три раза стукнули, как время отбили.

— Кого там черт… — Виктор Васильевич осекся, подкрался на цыпочках к глазку, посмотрел: то что он увидел, ему не понравилось, совсем не понравилось! Да кому понравится, если он в глазок Смерть в саване и с косой увидит, нда-а…

Глазок в этот раз, зараза, показывал лучше Пулковского телескопа, протерли его с той стороны, что ли… Для пущей убедительности.

— Никого нету, — осипшим голосом сказал Виктор Васильевич. — Все ушли на фронт, — и чего он ляпнул ерунду такую, он и сам не знал, ему бы молчать, да под диван, подальше от двери, ан нет — высказался! Молодец.

— Открывай, человече, — Смерть блеснула начищенной косой, — инфаркт пришел! Срок тебе, стало быть. Пора! — сквозь дверную фанеру просунулась костяная рука, нащупала замок и уверенно его открыла; Виктор Васильевич попятился.

Смерть вошла, по-хозяйски закрыла за собой дверь и, недовольно покачав черепом, взмахнула косой…

— Стоп-стоп! — между Виктором Петровичем и «Инфаркт пришел» возник гражданин в белом, — секундочку! — Гражданин держал в одной руке папку, из которой торчали листки плотной бумаги с золотыми гербовыми печатями, а в другой — раскрытое удостоверение в сиреневых корочках:

— Секундочку, — повторил гражданин с папкой, — отдел жизнепресекновения, дежурный юрист… — дальше гражданин в белом тоже чего-то сказал, но Виктор Васильевич ничего не понял, странно тот сказал, словно из песни строчку промычал. Наверное, представился.

Смерть опустила косу, уперлась глазницами в корочки, спросила коротко:

— Ну?

— Вы можете быть свободны, — спохватился дежурный юрист, обращаясь к Виктору Петровичу, — пока что свободны, до окончания разбирательства. — Вовремя он это сказал, потому что Виктору Петровичу нестерпимо захотелось на нервной почве в… Понятно, куда захотелось.

— Дальше квартиры не выходить! — рявкнула Смерть. — Выйдешь — убью!

— Можно подумать, — пробормотал Виктор Васильевич и убежал в туалет.

Когда он вышел, облегченный, но не успокоенный, Смерть и лысый гражданин сидели на кухне, разложив на старом дощатом столе бумаги с печатями, сидели и беседовали. Виктор Васильевич, воровато, как кот в голубятне, прошмыгнул за спины сидящих и притих, осторожно заглядывая через белое плечо: на бумагах было написано не по-русски и читать их было неинтересно. Однако Виктор Васильевич продолжал таращиться, потому что ничего другого ему не оставалось.

— …И следовательно, — тем временем убежденно говорил гражданин из отдела жизнепресекновения, тыча пальцем в одну из бумаг, — пресечение жизненной нити нашего клиента таким образом, как вы предлагаете, будет явным нарушением его судьбы!

— У меня наряд, — угрюмо ответила Смерть, — оформленный и подписанный. Что ж я, самодеятельностью, что ли, занимаюсь? Вот, смотрите, — в костяной руке возникла не менее плотная и не менее золотопечатная бумага. Минуту оба — и лысый гражданин, и Смерть — смотрели на бумажки, сличая их. Молча смотрели, недоверчиво.

— Да, накладочка вышла, — несколько сконфуженно сказала наконец Смерть, а гражданин озабоченно поскреб лысину, кивнул утвердительно:

— А я о чем говорю… Что ж, давайте разбираться, раз в личном деле нашего клиента одно, а в наряде другое, — дежурный юрист вынул из воздуха белый пухлый том, Смерть, чуть помедлив, достала оттуда такую же толстую, но черную книгу: оба зашелестели страницами.

— Вот, дело Иордана Кривого, — нашел гражданин в белом, — прецедент от восьмого века…

— До или после? — уточнила Смерть, — в смысле, от рождества.

— До, — гражданин принялся монотонно читать о неком Иордане Кривом, то и дело уходя по ссылкам и пояснениям, отчего история Иордана Кривого для Виктора Васильевича понятней не становилась.

…Наступало утро, за окном светлело. Виктор Васильевич дремал, прислонившись спиной к стене; за столом шелестели страницами, выискивая очередные ссылки, пояснения, дополнения и поправки к ним — гражданин в белом бубнил не переставая, давя на оппонента; Смерть изредка лишь вяло огрызалась:

— У меня наряд! — на что получала не менее вялый ответ:

— А у меня личное дело!

На улице прогрохотал первый трамвай, Виктор Васильевич вздрогнул и очнулся от волчьей дремы.

— Так нельзя, — уныло, в который раз сказала Смерть. — Что за бюрократизм, ей-ей! Создали, понимаешь, проблему… Чик — и нету той проблемы!

— Нельзя так, — в который раз не согласился с ней гражданин юрист, — все должно быть по закону, и «чик» — тоже!

— Ну какая, в самом деле, разница, — помолчав, с досадой произнесла Смерть, — умрет ли сейчас ваш клиент от инсульта, как написано в его личном деле, или от инфаркта, как указано у меня в наряде, — Виктор Васильевич похолодел, услышав такие слова. А он-то думал… А оно вон как! Что так, что эдак — крышка… Амба.

— Есть разница, — набычился гражданин в белом. — Закон есть закон! Действо должно соответствовать документации! И наоборот, — этот малопонятный аргумент окончательно доконал Смерть. А, может, ей просто надоело препираться, сколько ж можно, в конце-то концов!

— Тогда и впрямь остается только одно, — недовольно сказала Смерть, — согласно прецеденту, будь он неладен! Куда деваться… Эхма, — Смерть вздохнула. — Ну, давай.

Гражданин в белом достал из кармана монетку.

— Орел, — сказала Смерть, — мне на орле всегда везет!

— Решка, — не стал спорить лысый гражданин, подбросил монетку: она упала на стол между разбросанными листами, завертелась волчком; Виктор Васильевич ждал, затаив дыхание. И когда монетка стала останавливаться, когда стала замедлять свое вращение, не выдержал он, упал на колени и закричал в тоске:

— Господи, спаси и помилуй!

Смерть и гражданин в белом вздрогнули одновременно, но не от истошного крика Виктора Петровича, нет, а вовсе от другого: монетка крутанулась в последний раз и… И, застряв в щели рассохшейся столешницы, замерла. Стоя на ребре.

— Однако, — только и сказал гражданин юрист, в недоумении уставясь на монету, — какого черта! — Смерть сначала захихикала, а после загоготала во весь голос, размахивая костяным кукишем перед носом опешившего юриста.

— Надо ж, как получилось… — растеряно сказал гражданин из отдела жизнепресекновения, собирая в папку листы с печатями, — кто бы мог подумать! Невероятно, просто невероятно, — взяв папку под мышку, он шаркающей походкой направился к выходу из квартиры.

Смерть последовала за ним, со злостью стуча в пол косой точно посохом.

— А я? — пискнул Виктор Васильевич, не веря своей удаче, — со мной-то как?

— Как-как, — обернулась на пороге Смерть. — Живи! До тех пор живи, пока эти крючкотворцы не рассмотрят твой случай со всех сторон, не обсудят его, не вынесут по нему особого решения и не создадут очередной дурацкий закон на основе нового пре-це-дента, — с отвращением выговорила последнее слово Смерть. — Тьфу!

— И долго мне… жить? — обмирая, спросил Виктор Васильевич.

— Достаточно, — хмуро ответила Смерть. — Эти ребята никогда не торопятся. Лет пятьдесят возиться будут, эхе-хе, — и вышла, крепко хлопнув дверью.

Виктор Васильевич сел на табурет, уперся локтями в столешницу и уставился на застрявшую в щели монету невидящим взглядом.

И сидел так долго-долго.

Очень долго.

До самого вечера.