Глава 10
РАЗГОВОРЫ
На следующее утро к Олегу с Иришкой заглянул на минутку проходивший мимо Кравченко. От предложения зайти и попить чаю с испеченным вчера вечером Иришкой вкуснющим печеньем Данил Сергеевич вежливо, но твердо отказался, сославшись на то, что спешит.
— Я, собственно, вот за чем, — объяснил он цель своего визита. — Олег, сегодня в шесть у меня будет неформальное такое собраньице. Кое-кто из Штаба: Доцент, Вась-Палыч, естественно, и кто-нибудь еще. Соберется еще несколько человек. Из тех, кто постов не занимает и официальных обязанностей не имеет, но… Так скажем, обладают эти люди некоторым влиянием.
— Вроде тебя?
— Вроде меня, — кивнул Кравченко. — Точно. Приходи, Олег. Ирку твою, — он, будто извиняясь, кивнул девушке, — не зову. А вот ты приходи. Не все тебе будут рады, ну да это их проблема.
— Какая-то политика, — объяснил Музыкант Иришке, после того как гость ушел, боясь, что девушка обидится из-за того, что ее не приглашают.
Однако она отнеслась к этому совершенно спокойно.
— Не имею никакого влияния? Честно говоря, и не хочу. Другие есть, пусть они и влияют. Не всем же быть вождями.
— Так и я не вождь.
— Да? — Иришка испытующе посмотрела на Музыканта. — Может быть, и нет. А может быть, и да. Ты ведь не пробовал?
— И не собираюсь. Но на собрание схожу. Интересно. Глядишь, вставлю словечко-другое, хоть Вась-Палыча позлю. Нравится мне его дразнить.
— Смотри, додразнишься, — вздохнула Иришка.
— Я осторожно. Думаю, и Денис там будет.
— Ну, без этого точно не обойдется.
— Ты чего? Он тебе не нравится?
— Сама не знаю. Какой-то он чересчур целеустремленный. Я еще с докатастрофных времен недолюбливаю всяких молодежных лидеров. У них всегда все по полочкам разложено, все просто и понятно. А в жизни, Олег, все сложно и запутанно, потому что иначе неинтересно. По крайней мере, мне. Не люблю я, Олежка, когда такие вот уверенные в себе мальчики делят мир на понятные кусочки и раскладывают по полочкам. Люблю сама думать, а такие, как Денис, хотят решить все за других.
— Так любой ученый или философ, — задумчиво сказал Музыкант, — стремится разложить мир на кусочки и по полочкам. Чтобы было ясно и понятно. Почему, скажем, Ньютон или Кант — хорошие, а Денис — плохой?
— Да не плохой он! — сердито откликнулась девушка. — Ты, смотрю, и сам как-то все упрощенно понимаешь. Только Кант с Ньютоном — у них, во-первых, все доказуемо, а не с потолка взято. А во-вторых, они не бегают за каждым встречным и поперечным и не говорят: делай, как я. Они, Олег, структурировали информацию и предлагали ее любому желающему для того, чтобы каждый мог подумать сам. А у Дениса — готовые рецепты. Нужно делать так, вот так и только вот так. А если эдак — это не по понятиям. Имей в виду, Олежка: с этим парнем нужно ухо востро держать. Смотри, — она рассмеялась, — с ним даже ни одна женщина жить не хочет.
Музыкант вспомнил свой давешний визит к Денису в тот день, когда они познакомились. Как раз через несколько часов после того, как он впервые встретил говорящую крысу, играющую на флейте музыку, которая лишала людей воли. Точно, тогда еще Олег обратил внимание, что у Дениса в доме не чувствуется женской руки.
— Ты же не намекаешь, что он голубой? — прямо спросил он.
— Да брось ты! Конечно нет. — Иришка звонко рассмеялась. — Просто женщины инстинктивно чувствуют таких типов. До Катастрофы, в устоявшемся и более-менее стабильном мире они ценились, потому что их рецепты давали хорошую такую отдачу. А сейчас другое ценится. Умение меняться. Приспосабливаться. Находить новые выходы. Такие, как Денис, этого не умеют — они прут напролом и однажды напарываются на что-нибудь неприятное. Вот мы это и чуем и не хотим к нему в спутницы жизни. А вообще, Олежка, не слушай ты меня. Я же женщина! Курица — не птица, и все прочее! Я тебе сейчас такого наговорю, такой лапши на уши навешаю — вовек не раскрутишь.
Вечером Музыкант, разумеется, отправился к Кравченко. Посмотреть на политику. Как-то раз, споря с Денисом, он понял, что представления не имеет, какие драки происходят сегодня под ковром, кто в какую сторону тянет одеяло и как вообще это одеяло выглядит. В мире снайпера все было просто: прицелился и выстрелил. Попал или не попал. Убил ты — или убили тебя. Ладно, вздохнул он, посмотрим, как бывает по-другому.
Когда он пришел, большинство уже было в сборе. В квартире было накурено, сизые табачные облака колыхались под потолком. Музыкант поморщился. Он не курил и не понимал, почему курильщики считают своим неотъемлемым правом прованивать любое помещение, в котором они собираются.
Даже по тому, кто где устроился, можно было получить хотя бы приблизительное представление о том, кто как к кому относится. Штабисты оккупировали диван: высокий, подтянутый Доцент в привычных золоченых очочках, похожий на щеголеватого штабс-капитана из старых фильмов про Гражданскую войну; усатый Вась-Палыч, смахивавший на внешне простенького, а на деле — вполне себе на уме, хитроватого и прижимистого колхозного директора; широкоплечая, с невыразительным плоским лицом Бой-баба; немногословный Атаман, который до Катастрофы вступил в какое-то казачье войско и до сих пор по праздникам щеголял иногда в синих штанах с лампасами.
Возле окна на скрипучем деревянном табурете без обивки уселся, привалившись к стене, Денис. В метре от него развалился в кресле бородатый длинноволосый Батюшка — самый настоящий, всамделишный священник. Большинство людей, имевших отношение к церкви, не пережило Катастрофы. Батюшка же быстро забыл о смирении и научился метко стрелять из автомата и ловко драться врукопашную. Нельзя сказать, что у него сейчас была обильная паства. Многим было просто не до Бога, тем более что непохоже было на то, что Богу есть до них какое-нибудь дело.
Правее на стульях сидели двое незнакомых Денису пожилых мужчин. Судя по тому, что стулья стояли близко друг к другу, пожилые мужчины пришли вдвоем. По другую сторону дверного проема сидела смутно знакомая кудрявая рыжая женщина в черных брюках и темно-синем свитере. У противоположной окну стены расположился на полу — видимо, стульев не хватило — молодой парень, ровесник Олега, в скрипучей кожаной куртке-косухе и лысый. Его Олег немного знал. Мишка Панченко после Катастрофы был одним из вожаков байкерской банды, носившей громкое название «Ангелы ночи», но одним из первых пошел под руку Штаба и уже тут развернулся на полную, склоняя бывших товарищей на сторону новых лидеров. Говорят, в тех, кто не хотел принимать власть Штаба, Мишка стрелял не задумываясь. «Ангелы» назначили за его голову немалую награду, но — вот он, Мишка, жив до сих пор, а кто сейчас помнит «Ангелов»? Глориа мунди транзит очень быстро. Только хорошие умирают молодыми, хотя в случае с байкерской бандой все было совсем не так. По крайней мере, хорошими их точно не назовешь.
Как раз в тот момент, когда Олег вошел в комнату, разговор на мгновение затих.
— О чем речь? — поинтересовался Музыкант, воспользовавшись удачно возникшей паузой.
Вась-Палыч скривился, Доцент похлопал его по плечу. Пожилые мужчины обменялись несколькими словами шепотом. Мишка Панченко приветственно помахал рукой.
— Как всегда, — ответил на вопрос Олега Денис. — Обо всем и ни о чем. Называется: Штаб контактирует с общественностью.
— Не сказал бы, что ни о чем, — возразил Панченко. — Про то, что надо выигрывать войну, поговорили. Потом обсудили, что надо войну выигрывать. А затем еще поспорили о том, что войну выигрывать надо. Вот сам посчитай: целых три темы. Неплохо, да?
Полузнакомая женщина ехидно улыбнулась и тоже хотела что-то сказать, но все-таки промолчала.
— Юморист, — пробасил Батюшка.
— Точно, — поддержал его Вась-Палыч. — Этим… молодым… им лишь бы шутить. Им кажется, что все так просто — взял и победил. Похватали шашки — и вперед на танки. Только не получается так, ребятки.
— Вот так и общаемся, — пояснил Денис будто бы для Музыканта, а на самом деле — для всех присутствующих. — О чем ни заговори — вы ничего не понимаете, только мы понимаем. И ведем вас к победе. А какими дорогами ведем и когда будет победа — это вас не касается.
Вась-Палыч что-то недовольно пробурчал. Доцент и Бой-баба переглянулись, но ничего не сказали. Доцент, правда, улыбнулся. Олег знал, что молчание штабиста могло сказать больше, чем двухчасовая речь того же Вась-Палыча. Оно означало: спорьте-спорьте, возмущайтесь, ругайтесь, обвиняйте, требуйте… а мы будем гнать состав в том направлении, которое нам кажется верным. С какой-то точки зрения Музыкант был даже согласен признать его правоту.
— Можно подумать, — сказала женщина в темно-синем свитере, — что у нас других проблем нет. Война, война, война… Что мы так зациклились на этой войне? Только о ней и говорим. Михаил ведь прав: для нас война — не одна тема, а целых три разом. Подождите, подождите, — замахала она руками, видя, что сразу несколько человек готовы ее перебить. — Нет, я все прекрасно понимаю, я в курсе, что мы воюем. Но мы зависли в этом непонятном положении и висим уже несколько лет. Не падаем — это здорово. Но и дальше не летим.
Тут Олег вспомнил наконец, откуда он знает кудрявую рыжую женщину. Ее звали Светланой, и познакомился Музыкант с ней на одной из вечерних посиделок на кухне у Сверзина. Конечно, последний раз такие посиделки состоялись больше года назад, а снайпер обладал потрясающей способностью едва ли не мгновенно забывать людей, если не общался с ними более-менее постоянно. Но теперь-то память услужливо подсунула ему пару картинок из прошлого. Точно, Светлана довольно горячо отстаивала идею попытки контакта с крысами! Когда во время особенно горячего спора ей предложили сию секунду отправиться в «серую зону» и провести переговоры, она резонно возразила, что не предлагает делать это прямо сейчас. Конечно, сказала Светлана, она отлично понимает всю трудность того, о чем говорит. Но трудности сами по себе — не причина полностью отбрасывать возможность общения с противником. Наличие разума, доказывала она, потенциально является дорогой к взаимопониманию. Не сразу, конечно. Не мгновенно. Но почему бы и нет?
Интересно, не был ли Лев Федорович в то время уже знаком с Флейтистом? Не рассказал ли он об этом рыжей кудрявой Светлане? Вряд ли, конечно. Зачем? Такими тайнами делиться опасно.
Те споры ничем внятным не закончились. Кухонные разглагольствования, в этом-то Музыкант был уверен на двести процентов, никогда не перевернут мир. Хотя способны подготовить почву для такого переворота, заронив зерно сомнения, подготовить почву для того, чтобы это зерно проросло. Ну и, в конце концов, спорить до хрипоты, до красных от злости лиц, брызганья слюной, размахивания руками — это же просто весело!
Однако ему было любопытно: неужели она сейчас станет говорить о том же?
Именно так Светлана и поступила:
— Почему мы не пытаемся с ними договориться? Почему только стреляем? Нет, постойте, — запротестовала она, когда Вась-Палыч, а вслед за ним Батюшка и Атаман откровенно засмеялись. — Вы меня только за дуру-пацифистку не принимайте! Я сама на постах стою, и стрелять мне тоже приходилось. Но почему все время — только так? Что, другого варианта нет?
Доцент по традиции не ответил. Сидел себе в углу, поблескивая стеклышками очков, и улыбался себе. На миг снайпер даже позавидовал ему.
— Вот здесь я, пожалуй, соглашусь со Штабом. Ради разнообразия, — сверкнул улыбкой Денис, глядя на отца: мол, видишь, не во всем мы с тобой расходимся; Вась-Палыч недоверчиво хмыкнул. — Разные мы, понимаешь. Раз-ны-е. Вон у Олега спроси. — Денис ткнул в Музыканта пальцем. — Он с крысами чуть ли не каждый день видится. Знает про них, наверное, больше, чем весь Штаб, вместе взятый. Но даже он с ними вроде бы еще не разговаривает и в гости себе на рюмку чаю не приглашает. Так ведь, Олег? Или не так?
Что-то было в этом последнем вопросе. Что-то глубоко спрятанное, хорошенько укрытое, закамуфлированное, чтобы непосвященные не догадались. Как будто Денис что-то на самом деле знал. И теперь как бы приглашал Музыканта: ну же, дружище, откройся. Мне же все известно, так что брось таиться. Рассказывай все как есть. Вываливай правду-матку прямо вот сюда, на всеобщее наше растерзание. А мы решим уж, что делать. И с правдой, и с тобой за компанию.
Или все-таки ничего он не знает? И Олег сам себе придумывает то, чего в словах Дениса не было?
Да ну его…
— Так, — кивнул Олег. — У себя дома чай с крысами я точно не пью. Но мне все-таки интересно, кому-нибудь когда-нибудь приходила в голову идея попробовать вести переговоры с крысами? Я имею в виду — не на собственной кухне, за чашкой чаю, а, например, на заседании Штаба? Кто-нибудь всерьез рассматривал такую возможность?
— Не считай других дурней себя, — обиженно пробасил Вась-Палыч. — Мы про это еще в прошлом году думали.
— Только думали? — поинтересовалась Светлана.
— А ты чего хотела? — развел руками Кравченко. — Я к тому моменту к руководству отношения уже не имел, но кое о чем слышал. Понимаете, ребята, на самом деле такие контакты осуществить очень трудно. Мы до сих пор ничего — подчеркиваю: ни-че-го — не знаем о том, как устроен крысиный социум. Логично предположить, что у них есть какой-то уровень организации. В конце концов, вы все в курсе: в бою они прекрасно взаимодействуют друг с другом. Но мы даже не можем ничего сказать о том, говорят ли они на нашем языке.
— Точно, — вклинился наконец в разговор Доцент. — Зато стопроцентно известно, что никто из нас не говорит по-крысиному. Если это вообще возможно.
— Ну вот, — подытожил Вась-Палыч. — Вам бы, молодежи, только показать нам, старым, что мы ничего не можем и ни о чем не думаем. А мы очень даже думаем. Только делать не всегда получается. И не потому, что мы такие уж ретрограды и консерваторы. А просто потому что жизнь такая.
— Я — не молодежь, — парировал Олег.
— Ну да, — покивал головой Кравченко. — Только хорошие умирают молодыми, и все такое.
— Вот так всегда, — сказал Музыкант. — Жизнь такая! Великолепная отговорка на все случаи жизни. Что-то пошло не так, как планировалось, — да это жизнь такая. Ведешь себя, как свинья, — а это вовсе не я виноват, это такая жизнь. Она меня заставляет. Вынуждает. Руки выкручивает. Прямо ничего я, болезный, не могу с этой проклятой жизнью поделать! Чуть что — лапки задираю и перед ней капитулирую. А изменять жизнь не пробовали?
— И говоришь еще, что не молодежь, — подала голос молчавшая до того Бой-баба. — Да мы, если ты заметил, только этим и занимаемся. Жизнь изменяем. Была война банд — не стало войны банд. Были крысы, беспрепятственно шаставшие по всему городу, — теперь нет этого, а есть более-менее устойчивая линия фронта. Были голод и холод — теперь есть установленные пайки, электричество, кое-где — центральное отопление. Сам-то в каком доме живешь? Со светом и теплом. Мы ее налаживаем. Ну, жизнь то есть. Меняем, как умеем. А то, что быстрее не выходит, — так, может, не стоит быстрее? Чтобы по мелочам не разменяться, чтобы иметь возможность сосредоточиться на том, что особенно важно именно сегодня.
— Угу, — кивнул Атаман. — Зинаида все верно сказала. Я вот слушаю вас, слушаю и, если честно, все больше думаю: правильно, что Штаб — это мы. Потому что если бы Штабом был кто-то из вас, крысы нас всех давно бы уже прищучили. Извините уж за откровенность. Война — это такое дело, что ее нужно вести до конца. Когда победим, тогда и будем разбираться, кто прав, кто не прав и как надо было на самом деле поступать. Потому что, пока война идет, нет у нас времени другими вопросами заниматься, и даже если мы где-то и ошибаемся, это тем искупается, что в десятке других случаев мы принимаем абсолютно верные решения.
Доцент, не сказав ни слова, улыбнулся.
Как-то само собой вышло, что озвучила проблему Светлана, а отдуваться пришлось в основном Музыканту. Ну ладно, попробуем, сказал он сам себе мысленно. Все-таки пока дело не дошло до того, что собравшиеся здесь стоят напротив крыс со взятым на изготовку оружием, можно и почесать языки. Хуже от этого точно не будет.
— Хорошо, — упрямо сказал Олег. — Даже отлично. Вы думали о переговорах, но раньше. У вас были другие проблемы. Крысы наступали, «серая зона» росла, «наш город» сокращался. Но теперь-то? Сейчас, кажется, положение стабилизировалось. Зинаида сама об этом только что сказала. У нас есть оружие. Боеприпасы. Еда. Организация. Мы не рвем друг другу глотки в войне банд, чему крысы, положа руку на сердце, были бы очень рады. Что теперь мешает нам задуматься о контакте?
— И как ты предлагаешь это осуществить? — насмешливо спросил Доцент, поправив указательным пальцем сползшие с переносицы очки. — Выйти с белым флагом? Отловить крысу и сунуть ей под нос верительные грамоты? С кем ты будешь разговаривать? И где гарантии, что те, с кем ты станешь общаться, действительно облечены властью? Если у них вообще есть представление о власти.
— Вообще-то, — добавил Кравченко, — Сверзин, пусть земля ему пухом будет, об этом говорил как-то. Он предупреждал, чтобы мы не ошиблись, перенося на крыс либо наши представления о самих себе, либо те знания, которые у нас сохранились об обычных крысах. Не мутировавших.
— Правильно, — поддержал его Вась-Палыч, — Федорыч умный был мужик, хотя порой ту еще пургу гнал. Вдруг у них до сих пор такие же банды, как у нас раньше были? Мы с одним крысюком договоримся, а на следующий день его свои же загрызут — и дальше что?
— В общем, — продолжил Кравченко, — пока у нас нет гарантий, что их представления не то что о дипломатии — об обычном общении — хотя бы немного совпадают с нашими, даже думать всерьез о каких-либо контактах с крысами не стоит.
— Именно, — согласно кивнул Доцент. — По-моему, это полностью совпадает с мнением Штаба.
Пора, застучало у Музыканта в висках. Пора, скажи им. Встань и скажи. О том, как ты не просто встретил крысу, умеющую играть на флейте и завораживать своей музыкой людей. Расскажи им еще и о том, что ты общался с этой крысой. Что человек и крыса могут понять друг друга. Расскажи и о том, что Сверзин, которого знали многие из собравшихся у Кравченко, которого многие уважали, на слова которого здесь уже ссылались, тоже был с ней знаком. По крайней мере, сам Флейтист это утверждает.
Точно-точно, ответил Олег сам себе. После чего есть два варианта событий. Один — мягкий. Меня признают свихнувшимся, отбирают постоянный допуск за линию постов, лишают оружия и вообще запирают куда-нибудь от греха подальше. Под мягким, но неусыпным надзором. Если повезет, Иришке разрешат жить со мной. Второй вариант — назовем его жестким — гораздо хуже. Меня посчитают предателем. И тогда заключение будет еще легким наказанием. Могут и расстрелять на всякий случай. Для острастки прочих. Тех, кому придет в голову, что линия, которую проводит в жизнь Штаб при всей ее успешности и результативности может быть неидеальной.
Если мне уже не поверили тогда, когда я пришел в Штаб и рассказал о крысе с флейтой, почему должны поверить сейчас?
В итоге снайпер не сказал ничего.
Пока он размышлял, разговор перешел на другую тему. Денис оседлал своего излюбленного конька и рубил наотмашь: новая стратегия, рациональное планирование, смена приоритетов с решения текущих и вовсе сиюминутных проблем на долгосрочное развитие, больше доверять молодежи…
Его слушали, кивали головами, внимательно впитывали каждое слово. До тех пор, пока Кравченко не вклинился в паузу, когда Денис остановился передохнуть.
— Все, конечно, красиво звучит, — сказал он. — Но есть много различных «но».
— У вас всегда так! — запальчиво выкрикнул сын Вась-Палыча. — Чуть что: да, ты прав, но…
— А иначе быть не может, — мягко возразил ему сам Доцент. — Денис, ну что ты ершишься? Куда торопишься? Настанет такое время, когда мы уступим вам свое место.
Атаман при этих словах недоверчиво покачал головой.
— Да? Когда-нибудь? — запальчиво выкрикнул Денис.
— Конечно, не сейчас же! — вступил в разговор Вась-Палыч. — Ты что, хотел, чтобы тебя — без опыта работы, с минимумом понимания жизни, с этим твоим… как его… ага, с юношеским максимализмом — вот так вот взяли и пустили к рулю? Извини, парень, я в твою лодку не сяду. Давай уж пока мы погребем. А ты… ты учись. Смотри на старших, гляди, подмечай, что да как они делают. И твое время придет. Это я тебе как отец говорю, Дениска.
— Правильно, — буркнул сын в ответ на слова отца. — Вы готовы чесать языки сколько угодно, выдумывать массу различных доказательств — лишь бы не отдавать власть. Неужели она так вам нравится? Что, это так вкусно?
— А у вас, молодой человек, избыточная дурная тяга к развенчанию авторитетов, — парировал Кравченко.
По тому, что Данил Сергеевич назвал собеседника на «вы», Олег догадался, что тот крайне раздражен. В Городе, где после катастрофы осталось не так много людей, жители предпочитали даже к незнакомым обращаться на «ты». Это позволяло чувствовать себя более сплоченными, придавало отношениям большую близость. Людей оставалось не так уж много, чтобы разбрасываться ими из простой человеческой невнимательности. И это «вы» должно было указать Денису, что тот зарывается.
— Авторитеты нужно развенчивать. Иначе общество закиснет, — бросил «молодой человек».
— Ага, — согласился с ним Панченко. — Лучше всего для развенчивания авторитетов использовать проверенный метод — пулю в лоб. Дешево и сердито. Быстро и наверняка.
Денис побагровел, чувствуя, что над ним насмехаются. Терпи-терпи, захотелось сказать Музыканту. Высказал что-нибудь — будь готов, что по твоим словам будут с наслаждением топтаться армейскими ботинками и тебе придется из кожи вон лезть, чтобы доказывать, что ты не тварь дрожащая, а обладатель какого-то там права. Кстати, как и «Войну и мир», «Преступление и наказание» Олег в свое время не одолел, но положенным набором цитат из классики оперировал играючи.
— Конечно, конечно, — примирительно сказала Бой-баба. — Развенчивание авторитетов — занятие вполне полезное. Но это же нельзя делать бездумно.
— Именно. — Кравченко назидательно поднял указательный палец. — Кто такие авторитеты? Это те, кто лучше умеет что-то делать. Или больше знает. Сумел лучше, чем они, узнал больше — добро пожаловать на их пьедестал. Но твое развенчивание, Денис, — это зависть инфантильного подростка, который хочет всего и сразу. Не желает работать для этого, прилагать усилия, не понимает, что настоящие авторитеты никогда не возникают из пустоты. Богоборчество — это, в сущности-то, неплохо, но бороться с богами нужно умеючи. Про закон отрицания отрицания слыхал?
— Ну, слыхал, — буркнул покрасневший ниспровергатель, оставшийся без поддержки и угодивший под огонь тяжелой интеллектуальной артиллерии.
— Сбрасывай с тронов кого угодно. Но умей предложить что-то свое. Стоящее. Не набор общих фраз. А у тебя, к сожалению, ничего больше нет. Предлагаю закрыть тему.
Денис не стал настаивать на продолжении.
Еще с четверть часа о чем-то вяло подискутировали, но по настроению собравшихся было видно: острых тем не осталось, костер общей беседы неторопливо затухал, рдеющих угольков едва хватало, чтобы лениво дымить ничего не значащими фразами, скучными шутками, бестолковыми вопросами и очевидными ответами.
