Глава 1
Золото
Айра улеглась на дно узкой лодки и закрыла глаза. Ночь выползла из вечернего тростника и затопила небо, убывающая Селенга заблудилась в тучах, не обещавших дождя, но ветра не было, и Ласка тащила невесомую скорлупку в сторону устья в тишине. Пороги остались за спиной, натруженные веслом плечи сладостно ныли, пришло время погрузиться в сон или обдумать произошедшее в последние дни, тем более что именно в поселении ремини, где Айра провела всего один из них, произошло важное.
Анхель пришел к ней в тот же вечер, огляделся, пощекотал малыша, присел у огня, принял из рук Айры чашу горячего вина, послушал ее рассказ и нисколько не удивился ничему из услышанного — только обескураженно покачал головой и прикрыл глаза:
— И это все, что ты можешь рассказать?
Метался огонь в очаге, радостно гулил кроха Тир, забавляясь палочками красного дерева на медвежьей шкуре, молчала Ора, с рук которой только что сорвался малыш. Айра вздохнула и продолжила укладывать мешок.
— А что еще ты хотел бы услышать?
— Что будешь делать?
Анхель произнес эти слова так, словно его и в самом деле интересовало, куда собирается только что вернувшаяся хозяйка каменного дома.
— За сына моего беспокоишься? — усмехнулась дочь Ярига. — Зря. Ора присмотрит за ним, да и Уска не возражает. Мне нужно его оставить здесь. Какая-то мерзость из Скира тянет парня к себе, а твои деревья его надежно скрывают. Или запретишь? Наслышана я уже, как Уска Ору удочерял. Обычаев держишься? Упрешься — Ора признает ребенка сыном, и ничего ты тогда не сделаешь. Найдется ему место под кронами твоих деревьев — только они укроют моего сына от этого зова!
— Как всегда, шумишь, — усмехнулся Анхель. — За меня мои слова говоришь, за меня мои мысли думаешь. А ну как не угадаешь?
— А не угадаю — все в мою пользу будет, — отрезала Айра.
— Не тот умен, кто не спешит, не тот, кто спешит да не спотыкается, не тот, кто спотыкается да не бьется, а тот, кто по нужной дорожке шагает, — почесал нос Анхель. — Ты-то уверена в своей дорожке?
— Так нет другой, — пожала плечами Айра. — Или сын Уски — твой возможный преемник — не туда же пошел?
— Он своей волей в путь двинулся, но дорожку не сам выбирал, — покачал головой Анхель.
— Раз своей волей, значит, и выбор его собственный, — хмыкнула Айра. — Подожди, может, и свижусь с ним, заодно посмотрю, что за парня себе Ора приглядела. Да не бойся, отбивать не стану!
Ора покраснела, а Анхель все так же не сводил с Айры цепкого взгляда, пока наконец не произнес скрипучим голосом:
— Поговорить мне с тобой надо.
— Разговор не для моих ушей? — поднялась Ора.
— Сиди, — повернул голову Анхель. — Или ты думаешь, что Уска тебя дочерью только ради обряда сделал? Все, заполучила папочку на долгие годы. Так что тайн от тебя нет. Но эти мои слова — прежде всего для Айры, конечно. А ты, Ора, слушай их, потому как никто из уходящих за Мангу не может теперь обещать собственного возвращения. Слушай — вдруг именно тебе придется их Тиру подросшему пересказывать!
— Не пугай меня, Анхель, — отрезала Айра, затягивая мешок.
— Скажи мне, девка. — Старик поднял одну из палочек, которыми играл Тирух. — Что будет, если я брошу кусочек священного дерева в огонь?
— Уголь, потом — зола, пепел.
Айра присела напротив, сдула со лба прядь волос.
— Верно. — Старик выпятил губы, причмокнул. — А если я соберу золу и нагрею ее в тигле?
— Ничего, — отрезала Айра. — Или это не так?
— Золото будет, девка, — выдохнул Анхель. — Не много — примерно одна сотая по весу от сгоревшей деревяшки. Крупица. Две сотых, если листья жечь. Но мы листья не жжем. Они облетают осенью, опускаются на землю, и золото из них возвращается в нее. Но его все равно мало. Священные деревья редки в природе, но там, где они растут — а эти края далеки от Оветты, — там наверняка скрываются или золотоносные пески, или золотые жилы. Раньше, очень давно, в людской памяти о том и не сохранилось ничего, в Оветте тоже часто встречались такие деревья: ведь и в Оветте есть золотоносные реки… А потом люди их стали жечь. С палочки — крупица золота, а с большого дерева — уже и слиток. Понимаешь?
— Так вы поэтому так деревья свои стережете? — усмехнулась Айра. — А уж сколько сказок напридумывали! Вряд ли кто теперь помнит о таком способе добычи золота. Подожди! — Она прищурилась. — Насколько я знаю, ни в Сеторских горах золото не добывается, ни в Ласке его не моют, а деревья здесь растут. И не только здесь. Да и по Оветте разговоры не только о скупости и неуступчивости ремини ходят, но и о том, как они золото любят. Что же, монеты, за красную древесину вырученные, вы под корни зарываете? Стоит ли на золоте растить деревья, чтобы их же за золото и продавать? Или прибыток позволяет и остаток копится?
— Есть остаток, — кивнул Анхель. — Да не тот, о каком ты думаешь. И в продажу мы лишь мертвую древесину пускаем, что от времени устала. И монеты под корни не зарываем. Мы их в воде растворяем. Вот так.
Раскрыл старик ладонь, блеснул золотым кружком, взял кувшин с водой и пустил струю на скирский профиль. Заискрились брызги, а монета, словно пластинка меда, оседать да плавиться начала.
— Вот так, — проворчал Анхель, прищурился, в букет морщин обратился да тряпицу из-за пазухи потащил, чтобы брызги золотые со стола собрать.
— Ловко, — покачала головой Айра. — Многому ты в свое время научил меня, Анхель, а этого колдовства не показал. А сталь, из которой клинки вражеские выкованы, вот так же иссякать реминьская магия может?
— Есть кое-что пострашнее вражеских клинков, — хихикнул старик, но холодным его смешок получился. — С вражескими клинками водой не сладишь, хотя магия ремини сильна. Мы водой этой поливаем землю, на которой растут наши деревья. Только не верь, что без деревьев ремини жить не могут. Есть золотоносные реки и за Сеторскими горами, там леса стоят из таких деревьев. И ремини не везде живут под священными кронами. Хотя да, под ними дышится легче, но только потому, что теперь везде дышится плохо.
— Это ты точно заметил, — согласилась Айра. — Так ведь нет столько золота во всей Оветте, чтобы всю ее деревьями твоими засадить, так что приходится дышать тем, что есть.
— Раньше не так было, — прищурился Анхель. — Совсем раньше, при далеких моих предках — еще до того, как Сади, Сето и Сурра вошли в пределы Оветты.
— Что-то я не пойму. — Айра наклонилась к столу. — Ты сказать мне что-то хочешь? Отчего тогда в старину заворачиваешь? Или о богах оветтских что-то знаешь, чего мне неведомо? Но если и так? Думаешь, дорожку мою новое знание выправит?
— Всякое знание дорожку правит, — пожевал губами Анхель и уперся твердым взглядом в глаза колдуньи. — Сколько мне лет, дочь Ярига?
— Лет? — Айра откинулась назад. — Загадки загадываешь? Что ж, за последние годы ты не изменился, так что дряхлеть пока не собираешься. Но и мальчиком тебя тоже не назову. И все же думаю, что восемь десятков ты уже отстучал.
— Восемнадцать десятков, — скривил губы Анхель.
— И что ж ты не сгнил-то до сих пор? — поразилась Айра. — Хотя понимаю: уж сколько мой отец потоптался разными тропами — твои сто восемьдесят для него как несколько дней.
— Не скажи… — Анхель не переставал ухмыляться. — Всякий год — год и есть. Только отец твой магическим грузом наделенный ходил, оттого и умереть не мог, пока не надорвался. А у ремини до двухсот — двухсот пятидесяти почти всякий доживает, если его жизнь чужой рукой не оборвется.
— И сколько же тогда лет Уске? — затаила дыхание Айра.
— Уска еще зелен, — качнулся на скамье Анхель. — Сто двадцать ему. Насьта вовсе мальчишка. Едва за сороковник перешагнул. Но, живым если выберется из Скира, лет через тридцать или пятьдесят вполне мои знания и умения перенять сможет.
— Так вот почему ремини кровь с иноплеменниками не смешивают! — воскликнула Ора.
— Да, дочь Уски, — потер морщинистыми пальцами глаза Анхель. — Ремини не люди. А люди не ремини. Случалось, сходились вместе одни с другими, да только детей от таких сходок не получалось.
— Анхель! — Айра коснулась пальцами его руки. — Отчего же никто не знает об этом?
— Не знает? — удивился старик. — С чего ты взяла? Те, кто истину ищет да вскармливает, знают, да только на такой ступеньке знания болтливость уже давно излеченной оказывается. Да и что до того знания обычному люду? Не всякий на взгляд ремини от дуча отличит или от корепта. Разница-то внутри кроется, да и та на глаз не ложится. А так-то вот что Кессаа, что Ора — и врачевали, и пользовали и тех и других одинаково. В другом дело: ремини соль этой земли, а люди — дождь, на нее упавший.
— Так ты хочешь сказать… — задумалась Айра.
— То и хочу, — кивнул Анхель. — Было время, когда вся эта земля реминьской считалась. Тогда и появились люди. Выползли или выбрались откуда — о том предания умалчивают, только не успели ремини оглянуться — а они уже здесь. И полтысячи лет не минуло, а уж деревни образовались от Манги до Лемеги, а иные люди и до степи добрались, а там уж и ее из конца в конец прошли. Корабли срубили, острова заняли! Всё люди! Суетливые, часто глупые, короткоживущие, но быстрые и кусачие, словно блохи! И разные все. И по языку, и по вере своей, и обликом. И черные, и серые, и белые — всякие. Словно бросил неведомый кто-то горсть разных семян в ручную мельницу да жернов-то и провернул. Что смололось, то смололось, а что в раковину в дырявой мельнице попало, то сюда к нам и вынесло.
— А как же ремини? — не поняла Айра.
— Ремини? — Старик поднял брови, помолчал немного, но продолжил: — Ремини отступали. Уходили, избегали, приглядывались. Ремини казалось, что если эти пришельцы так недолговечны, так коротки, то они когда-нибудь умрут сами. А они захватили треть мира и назвали его Оветтой.
— Треть мира? — не поняла Айра.
— А ты думаешь, что за Сеторскими горами земель нет? — прищурился старик. — Что за корептскими и рисскими горами только безжизненные пески? Что черные племена, которые за хеннскими степями запустынье стерегут да на Снежные пики косятся, с пустотой граничат? Велика эта земля, и не исчерпывается она одной Оветтой, только не пускают туда тамошние ремини людей. Ни для торговли, ни для какого еще интереса. Люди слишком сильны. Их короткий срок жизни и есть их сила. Они спешат и успевают. Бегут и догоняют. Поэтому все дальние земли закрыты для людей. За них ремини и на смерть пойдут.
— Тогда отчего же вы отдали баль земли вдоль речки Мглянки? — прошептала Айра.
— С баль можно иметь дело, — ответил Анхель. — Знаешь, если сеторские ремини дадут раздавить баль риссам или еще кому, сами под жернов попадут, а пока баль целы, ремини и свой срок откладывают. Да и золото было нужно нашим деревьям.
— Ты сам с собой споришь, — скривилась Айра. — Так вы перестали уступать людям или что-то еще пытаетесь выгадать? Или я должна буду думать, что вы только ради деревьев за Сеторские горы не уходите! Иначе бы не пускали в предгорья рептских рудодобытчиков!
— Выгадать? — задумался было Анхель, но потом махнул рукой и снова мелко закивал: — Именно что выгадать. Можно и так сказать. Кстати, если о выгоде говорить, то всякая зараза, всякий мор, всякая людская война должна была бы радовать круглолицых — так не выходит что-то радоваться.
— Неужели срослись корнями за тысячи лет? — усмехнулась Айра.
— Права ты, только не насчет корней, а насчет тысяч лет, — пробурчал Анхель. — В другом дело. Вся эта земля, Оветта которой только часть, может стать мертвой. И деревья наши не справляются уже с этим.
— С чем — с этим? — наклонила голову Айра, словно пыталась выведать что-то у старика. — С чем не справляются деревья?
— С Суйкой, — коротко ответил Анхель. — Тому уж тысячи лет, и за тысячи лет до Сади, Сето и Сурры нашли ремини дыру в мельнице, которой Единый миры перемалывает. В Суйке она была. И звалась глубокая долина возле нее не Проклятая падь, как теперь, а Соленая падь, потому что в сильный ветер заливом она обращалась — загонял ураган волну в нее. Там прибыток народу образовывался. Редко, раз в столетия, но из этой редкости вся Оветта людьми заполнилась. И не только людьми: кое-какое зверье в диковину для Оветты было, а теперь уж всякое родным кажется. Но не мог этот исход вечным быть. И ремини остановили его.
— Неужели дырку отыскали и камнем забили? — скривила губы Айра.
— Нет, — помахал руками Анхель. — Нет дырки в Оветте. Есть тонкость мира. Мудрейшие моего народа назвали это неотсеченной пуповиной. Правда, так и не решили, что на другом ее конце — мать нашей земли или ее же отпрыск. Так или иначе, но магия там была. Может быть, стихийная, которая у водяных источников случается, у провалов горных, в глухих чащах, но была магия. Тут и вспомнили о священном дереве мудрейшие. Вспомнили да за сотни лет и нашли способ закрыть Оветту от пришлых. Другой вопрос, что не помогло это — и без прибытка люди размножились, — но больше никто в Оветту не приходил. До Сади, Сето и Сурры. Тысячи лет никто не приходил! Уже потомки людей стали Оветту исконной родиной считать!
— И как же вам это удалось? Закрыть прореху-то? Чем деревья помогли?
— Деревья? — засмеялся Анхель. — С деревьями просто. Они ведь не скрываются от магии, они притягивают ее. Притягивают и рассеивают. А для той дыры-пуповины магия как скирский маяк для мореходов. Не будет его огонь пути указывать — побьются корабли о скалы. Считай, что деревья ремини скрывают огонь маяка, пусть даже нам ничего и не известно о нем.
— Но Сади, Сето и Сурра…
— Они пробились, — кивнул Анхель. — Видно, уж очень припекло их на том конце пуповины или и вправду сила у них была великая, но прошли они. И теперь проход вновь закрыт. Они же его и закрыли. Наглухо запечатали за собой, как им это показалось.
— Закрыт? — нахмурилась Айра. — Но почему — «показалось»?
— Закрыт, — хихикнул Анхель. — А уж насчет «показалось» — ничего не скажу. Только одно отмечу — и поймешь ты, почему я этот разговор завел. И почему тебе об этом говорю, а не Кессаа.
— Насчет Кессаа я и сама понимаю, — оборвала Айра. — Не хотела она идти, и если и пошла, то против воли своей. Ей уже пережитого хватало. Идти ей в Суйку — это словно обожженному снова в пламя кидаться!
— Порой только обожженный и может огонь пересилить, — пробормотал Анхель и добавил: — Семечко было с собой у кого-то. У Сади, Сето или Сурры, но кто-то принес в Оветту семечко. Не сразу оно проклюнулось, а как проклюнулось, не сразу в рост пошло. А уж как пошло — тут не заметить его нельзя стало, потому как корешок от этого семечка по-всякому через пуповинку-то обратно пополз, словно там деревце, с которого он упал. Там, где человек не проберется, он и протиснулся. А может, и с самого начала был этот корешок, может, и не рвался. А росточек этот долго в сухости содержался, но уж когда освободилась Суйка, то и он волю почувствовал. Вот он и сосет все, до чего дотянется. А почему с мертвых начал — так ведь их ему только и везли до недавних пор. Привык, наверное.
— А идти к нему мертвецов ножками твой росточек отчего неволит? — Айра прищурилась, хотя что-то охолодело в груди. — Не мне тебя магии, дед, учить, но ты же и сам понимаешь, что представление это лишь силу из тел высушивает.
— А представь, что этот росточек, или, как ты говоришь, зверь, — дитя неразумное.
— Возрастом в тысячи лет? — подняла брови Айра.
— И чего же ты хочешь? — развел руками Анхель. — Вот для тебя и Насьта дитя неразумное, а уж он-то, считай, в два раза тебя старше. Да если и вправду там, в другом мире, сеятельница этого ростка — так чего удивляться? Кому его воспитывать да уму учить?
— Так, значит, выстраиваешь? — опустилась в раздумья Айра. — Отчего же все-таки Кессаа этого не сказал? Она ведь, считай, с закрытыми глазами в Суйку пошла, да и зачем пошла? Чтобы в храм в центре мертвого города войти да то предсказание, что на нее повесили, с завещанием Сето сверить?
— Не мог я ей сказать, — строго произнес Анхель. — Она в родстве с тем семенем.
— Не поняла? — напряглась Айра.
— В родстве, — повторил Анхель. — Это только ремини могут чувствовать, я вот пацана твоего встретил бы не теперь, а лет через сорок, и все одно сказал бы, что твоя кровь.
— Может быть, ты теперь и мое родство к этому семени-зверьку протянешь? — сдвинула брови Айра.
— Нет, дочь Ярига, — покачал головой Анхель. — Твоего родства с ним нет. А вот корешок-то его теперь через тебя проходит. Через кровь твою. Уж и не знаю, как ты ее с волокном его смешать сумела. Сама уж думай, где проливала ее в последние месяцы.
— Что ты говоришь? — нахмурилась Айра.
— Что чувствую, то и говорю, — прошептал ремини. — А что делать, не знаю. Убьешь тебя — он или новый пробурит, или разольется от безысходности по всей нашей земле и отравит ее навсегда. А может, и в сыне твоем отзовется: кровь-то у вас общая. Возле Кессаа тоже корешок был, но она как-то иссекла его. Я это потом только понял. Да и ты, кажется, пыталась, но он теперь в плоти твоей, пока ты его снаружи не посечешь!
— В крови? — переспросила Айра.
— Ты сама знаешь. — Анхель судорожно вздохнул. — Спорить будешь? А не задумывалась, отчего это мертвые-то возле тебя лежат спокойно, не торопятся никуда, если ты сама их не отправишь?
Зажмурилась Айра, вспомнила языки дымные, что тянулись к ее нутру от мертвых тел, и едва не до крови губы прикусила.
— Так, может, я и есть то семя? Тот зверь неразумный? — прошелестела она.
Замолчал Анхель. Оглянулся, состроил рожицу безмятежно играющему Тируху, подмигнул побледневшей Оре, почесал нос.
— Ты-то? — Сделал вид, что размышляет, и звонко чихнул. — Ты — точно нет. Но зацепило это тебя так, что разберешься наверняка. А знаешь еще, зачем он сына твоего на себя тянет? Зачем ему хеннские таны — и старший, и младший? Ему крови нужно и смертей. То ли его голод и жажда мучит, то ли еще что, но кровь хеннских правителей как раз ему эти смерти всегда и дарила. Имеют привычку хеннские таны под свою смерть десятки тысяч трупов подгребать.
— А не захлебнется он от этой крови? — спросила Айра.
— Может, и захлебнется, а может, и из пади, из ловушки своей выплывет, — серьезно ответил Анхель, и Айра вдруг поняла, что все им сказанное если не истина, то уж весьма близкое к ней представление. — Иди, девка, — поднялся из-за стола Анхель. — Если ты или Кессаа с этим забавником не разберетесь, то уж никто не справится. Что-то есть у вас в руках такое, что ему словно отдушина в темной клетке. Смотри, может быть, перекрыть ее надо? А за сына не беспокойся: без пригляда не оставим.
— Научи меня, — твердо произнесла Айра. — Научи меня золото расплавлять!
— Научить-то можно, — кряхтя, поднялся Анхель. — Так ведь есть знания, которые словно сети. Забрасывать легко, а вытянуть — и надорваться можно.
— Тяжело будет — отдышусь, — сузила глаза Айра.
Утром она ушла. Прижалась губами к пухлой щеке сына и пошла к берегу, где Уска уж и лодку ей приготовил. Там только обнялась с Орой, с которой и виделась за все годы толком несколько дней, а уж всю жизнь с ней сплела. Оттолкнула лодку от берега, поставила узкий парус — и только посмотрела, как бежит обратно к ее Тиру стройная дучка. А потом уж день за днем в две с половиной недели и вся дорога до устья Ласки пролетела. Спокойной река была, словно и не обливалась вся остальная Оветта кровью. И теперь, в короткую летнюю ночь, Айра, как обычно, просеивала дни недавние и далекие, выбирая из их паутины крупицы того важного, что показалось в свое время никчемным или непонятным.
Засечку риссов в устье Ласки Айра миновала легко. Лодка проскользнула под едва различимой нитью, и уже утром дочь Ярига карабкалась на крутой левый берег Манги. Она еще издали поняла, что изрядно поредевший поток беженцев направляется строго к Ройте, но этот путь ее не устроил, поэтому на тракт Айра выбираться не стала. Забросив мешок за спину, поправив все те же два меча, которые уж никак не могли быть парой, она углубилась в бальский предлесок. Аилле не мог пробиться сквозь густые лиственные кроны, и все путешествие понемногу начало казаться Айре легкой прогулкой, которая может прерваться в тот самый момент, когда она сама этого захочет. Именно здесь, на обезлюдевших с уходом баль за реку лесных тропах, она по-настоящему задумалась: а что ей предстоит? Как пройти в Скир, она решила задуматься позже: немного дорог туда вело — стена Борки, которая могла еще и устоять от хеннских атак, да морской путь, который уж во всяком случае скирский конг под надзором держал. Но там, где не могут пройти армии, человеку просочиться — что капле дождя щель в корзине найти. Другое ее волновало: что она будет делать в Скире? Вернется ли в Суйку, чтобы заглянуть в храм в центре мертвого города, или будет разыскивать источник этого зова, что тянулся через лиги и лиги к Леку и его отцу, а потом коснулся липкими пальцами и ее ребенка? Или достаточно проследить, куда уходят эти дымные полосы, что тянутся к ней от мертвецов? Или все-таки найти Кессаа ей следует — найти и разобраться с тем, что появилось у нее в крови и что угрожает ее сыну даже больше, чем зов Зверя.
С этой мыслью и очнулась она от недолгого сна, в котором приснилось ей, что дымные полосы не уходят никуда, а скапливаются внутри ее упругими кольцами, чтобы однажды разорвать ее на части. Проснулась Айра и замерла. Где-то поблизости храпели кони и мерно стучали молотки, словно вернувшиеся в родные леса баль сбивали с верхушек сосен созревшие орехи. «Какие орехи? — сама себя оборвала Айра. — Лето только началось!» — и поползла в сторону шума.
Проясняться что-то начало только через четверть лиги. Айре пришлось преодолеть три полосы хитрых наговоров, сам характер которых приблизил ее к разгадке, но, когда она все-таки подобралась к краю леса, все стало очевидным. На широкой поляне, даже на лугу, лоскутом врезавшемся в глухую бальскую чащу, риссы ставили шатры. Забивались в землю колья, чуть дымили осторожные костры, поднимались пыточные столбы. Армия Суррары обживалась в бальском лесу надолго. Айра попробовала счесть толстые столбы, готовые принять на себя тяжесть шатров, но не смогла. Часть полотняных сооружений, каждое на полсотни воинов, уже стояла и перегораживала обзор, но и то, что ей удалось увидеть, выливалось во внушительную армию. Многотысячное войско укрывали маги Суррары в лесу. Рисские воины так и мелькали, утаптывая в пыль траву.
Айра тут же припомнила, что пробиралась из Радучи к Манге именно этими лесами и тогда не заметила в них ни новых дорог, ни хоженых троп, которые неминуемо должно было оставить такое количество людей. Значит, по всему выходило, явились они к лагерю с юга и таились именно от хеннов, потому как те отряды, что риссы сколотили из отступивших за Лемегу воинов покоренных хеннами королевств, у храма Сето стояли открыто. Все это захватило ее мысли, но, вновь преодолев расставленные рисскими магами ловушки, она вдруг подумала, что ее тайны Суррары вовсе не должны занимать. Так же как не должны занимать и тайны хеннов, и сайдов, и единственное, чего ей теперь хочется, — чтобы хенны ударились о борские стены, потеряли там как можно больше воинов и откатились обратно в далекие степи зализывать раны на долгие годы. Не для этого ли случая риссы прячут войско в глухих чащах? И как они собирались помочь хеннам взять Борку? Уж не с помощью воинов: тут хенны и сами справились бы. Айра и так и эдак прикидывала действия хеннов и риссов, пока наконец не поняла, что совсем другое ее заботит — сможет ли она справиться с тем, что протянуло щупальца к ее сыну.
«Неплохо бы еще и с магами Суррары посчитаться», — прошептала под нос дочь Ярига и дальше пошла веселей. Все, что она затевала, напоминало придумку сумасшедшей, тем более что ничего она в ясности не представляла, кроме того, что ей следует добраться до Скира, и осознание собственной беспомощности и неразумности отчего-то наполняло ее безудержным весельем. «Кто громко смеется, тот громко плачет», — вспомнились слова Ярига, но веселье прошло у нее в первой лесной деревне, которая попалась ей через три дня.
В ней сожжено было все. Десяток изб превратились в десяток уже остывших пепелищ, но пахло не пеплом. Прямо в дорожной пыли были распяты жители. И женщины, и дети, и старики смотрели выклеванными глазами в голубое небо. Их руки и ноги были пронзены заточенными кольями.
Айра прислушалась. Близкий лес шумел безмятежно, словно и не было страшного украшения на деревенском проселке, но дочь Ярига решила, что судьбу испытывать не стоит, и свернула в сторону уже у первого пепелища. Под кронами деревьев ужасный запах стих, но Кессаа старалась уйти как можно дальше. Она решилась перекусить только тогда, когда впереди просветами обозначился край леса. Забравшись на высокое раскидистое дерево, Айра нашла уютное местечко в развилке ветвей, где можно было не только отдохнуть, но и переночевать без риска свалиться вниз с высоты в три десятка локтей. В отдалении проходила дорога, но людей на ней почти не было. За все то время, пока Айра дожидалась вечерних сумерек, по ней проехал отряд из десятка хеннских всадников да три или четыре повозки. Одиночные путники двигались вдоль дороги, словно тени. Одного из них всадники окружили на глазах Айры, затем рослый хенн взмахнул топором, раскроил бедняге голову и, спрыгнув с лошади, принялся рубить жертву на части. Еще двое конников присоединились к нему. Айра могла разглядеть только силуэты убийц, но даже от отдаленного зрелища почувствовала тошноту. Всадники удалились, оставив груду изрубленной плоти. Айра вспомнила, как пробиралась к Манге и заходила в деревни, где ей не отказывали не только в чистой воде, но даже и в молоке, особенно усердствовали женщины, разглядев ребенка у нее на руках. Все они боялись хеннов, но боялись только грабежа и насилия, и если и готовились к их приходу, то только тем, что устраивали в чаще убежища для мужчин. А убежища нужны были всем… Айра закрыла глаза. В висках стучала ненависть.
Ночью она проснулась от потрескивания. В паре сотен шагов горели сразу два костра, и в его пламени проступали очертания трех крытых возков. Слышался разговор и даже как будто смех. Айра сползла с древесного ложа и медленно спустилась на землю. Разговор был хеннским, но голоса казались женскими, и это было странным. Она знала, что хеннки зачастую не уступают мужчинам в воинском искусстве, но любая из них презирала повозки.
Айре пришлось подползти почти вплотную к костру, чтобы разобрать, о чем болтали опьяневшие возницы. Все стало ясно. Перед ней сидели торговки. Их возы были полны снеди и разного барахла, большей частью награбленного. Война хеннок радовала, обогащала их и предвещала еще больший барыш. Теперь они правили лошадей к Борке, и все разговоры у них были — о богатствах Скира. Разве только еще доставалось сутулой фигуре у второго костра, которую они называли черной. Над ней откровенно потешались, спрашивая о всяких несуразностях вроде того, кто вкуснее — мертвый сайд или мертвый дучь, как лучше убивать раненого в грудь, не душно ли ворочать мертвецов, и стоит ли сначала добивать врага, а потом уже обыскивать его вещи, и заглядывает ли она мертвым в штаны. Черная не отвечала: она только помешивала веткой угли в собственном отдельном костре да покачивала головой. Наконец ей это надоело, и она резко поднялась на ноги. Торговки тут же замолчали, словно ее движение грозило каждой из них, но черная только отпустила короткий смешок, подхватила лошадь под уздцы и повела ее в сгустившуюся темноту.
Через лигу Айра обогнала повозку и встала перед лошадью. Животное остановилось, и сквозь скрип замирающих деревянных колес Айра услышала спокойный голос:
— У меня самострел.
— Я слышала, как ты взводила рычаг, — ответила Айра. — Хотела бы — давно убила тебя.
— Значит, не хочешь? — раздался сухой смех.
— Ты крючница? — уточнила Айра. — Я слышала, что у хеннов женщины убирают трупы с поля битвы.
— А ты что спрашиваешь? — огрызнулась из-под полога черная. — Или глаза вылезли? Неужели не хеннка? Не совсем чисто говоришь. Чего надо?
— В помощницы к тебе хочу, — ответила Айра.
— Зачем мне помощница? — выругалась черная.
— Помогать, — ответила Айра. — У костра с тобой сидеть. По имени тебя называть. Я не хеннка, но знаю правила. Ты не можешь мне отказать.
— Я убить тебя могу, — проскрипел голос.
— Но не хочешь, — заметила Айра.
— Зачем тебе это? — медленно выговорила черная. — Хуже, чем быть крючницей, — только быть мертвой.
— Так нет у меня другой возможности в живых остаться, — вздохнула Айра. — Сама посмотри, что вокруг творится! Всякий теперь под руку со смертью ходит. Не хеннка я, но бросила мужа-хенна. Убить он меня хотел.
— Так и крючницы гибнут, — заметила черная и высунулась из-под полога, показав Айре в свете Селенги худое, безжизненное лицо. — Раньше и в самом деле приходилось большей частью только трупы ворочать, а теперь по прихоти танов порой и рубить приходится мертвых, чтобы не расползались, чтобы не топтали землю. Рубить и жечь.
— Лучше рубить мертвых, чем живых, — ответила Айра.
Долго молчала черная, потом спросила:
— У костра меня заприметила?
— Да, — кивнула Айра.
— А доля вольных торговок не прельщает?
— Нет, — мотнула головой Айра. — Продавать товар еще могу, а вот собирать его не сумею. Да и собой приторговывать не хочется.
— Со мной ты собственное сердце продашь, — неожиданно проскрипела черная.
— Это уж как получится, — вздохнула Айра. — А что, если продано оно уже?
— Имя твое? — прищурилась черная.
— Зови меня Норой, — назвала Айра имя собственной матери.
— Меня Хайтой зовут, — наконец вымолвила черная. — Садись, девка. Вот ведь свалилась на голову. А ведь могла ты меня убить, могла. Это главное, понимаешь?