Спутники не разговаривали друг с другом до вечера. Кессаа была погружена в собственные мысли, а Марик с Насьтой, едва баль перерубил канаты моста, переглянулись, как два щенка, только что разделавшихся с хозяйским обедом, и с тех пор занимались прямыми обязанностями — охраняли порученную им «драгоценность». Марик шел впереди, готовясь встретить возможную опасность, Насьта следовал за Кессаа, вглядываясь в ломаные контуры скал и вслушиваясь в шелест летнего ветра. Встретившись с Рохом, они миновали еще один подвесной мост, за которым дорога расширялась и перегораживалась невысокой стеной. У нехитрого укрепления дремали с полдюжины стражников. Они встретили слепца как родного, тот оставил им влажный мех — как предположил Марик, с вином — и оставил каждому стражнику по серебряному кругляшку. На путников стражники даже и не взглянули, только усатый командир заученно прогудел: «Эти в самом деле последние, Рох?» — а за заставой слепец помахал подопечным «колдунам» рукой и уплыл на цокающей подковами низенькой лошади вперед, за поворот тропы.

Еще через пару лиг над головами зашумел узкий водяной поток, скатываясь с отполированной за столетия скалы и образуя над тропой прозрачную арку, возле него спутники и перекусили, все так же не произнося ни слова. Затем Кессаа поднялась и пошла вперед, Марик торопливо обогнал ее, благо тропа расширилась и это не составило труда. Уже в сумраке дорога скользнула в мрачное ущелье, а когда выбралась наружу, то тьма осталась не только за спиной: над Рептой стояла ночь. Селенга только-только начала убывать и ясно освещала раскинувшиеся под ногами спутников отроги Молочных пиков, которые уходили к северу и северо-востоку бугристыми склонами, сливаясь впереди в темную неразличимую мглу. Далеко — верно, в нескольких лигах — помаргивали костры, где-то по левую руку чудился свет неблизких окон, и ощущение чужого уюта и миролюбия растекалось над равниной, как аромат ночных цветов.

— Стрела, — поднял руку Насьта на сереющей в свете Селенги развилке.

Из серых камешков была выложена стрелка, указывающая на левую из трех тропок, на которые делилась дорога, выбираясь из ущелья.

— Он же слепой! — удивился Марик.

— Значит, стрелку выложила его лошадь, — хмуро бросила Кессаа, смахивая камни с тропы сапогом. — Пройдем еще пару лиг и подыщем место для ночлега.

Они расположились в полусотне локтей от раскинувшего темные ветви горного дуба. Ужин был недолгим, о костре никто и не заикнулся — хорошо, хоть колючая трава оказалась упругой и в то же время бессильной проколоть плотную ткань, которую Насьта расстелил меж камней. Ремини вскоре утомленно засопел. Марик остался караулить первым, поэтому уселся под не успевшим нагреться за день валуном и уставился на небо.

— Все яркие звезды я знаю по именам, — неожиданно негромко произнесла Кессаа.

— А я — не больше десятка, — огорченно вздохнул Марик и добавил после паузы: — И я никакой не колдун. Слепой ошибся.

— У меня была наставница, — ответила Кессаа, даже не повернув в его сторону головы. — Она говорила, что, если человека лишить зрения, он будет способен увидеть то, чего не могут разглядеть зрячие. Если человеку отрубить правую руку, его левая рука будет подобна левой руке самого искусного левши.

— Что нужно отрубить мне, чтобы я стал колдуном? — усмехнулся Марик и тут же поправился, увидев улыбку, скривившую губы сайдки: — Или Насьте? Не могу же я быть колдуном — и не знать об этом?

— Отрубать ничего не надо. — Кессаа закинула руки за голову. — Нужно прислушиваться к самому себе, изучать самого себя. К тому же иметь способности — еще не значит владеть ими. Многие имеют прекрасный голос, но далеко не все поют. И в то же время иногда прекрасно поют те, кого Единый не побаловал сильной грудью и крепкой глоткой.

— Тебе не понравился слепой, — понял Марик. — Он колдун?

— Да, — кивнула Кессаа. — И все сделал, чтобы никто не мог бы угадать в нем колдуна. Но я почувствовала. Хотя он вовсе не выглядит плохим человеком.

— Что же тебе не понравилось в нем? — удивился Марик.

— Три вещи, — вздохнула Кессаа. — Первое — то, что он живет в Омассе, второе — то, что он рассчитывает укрыться от хеннов в Проклятой пади, третье — то, что у его лошади белое пятно на лбу. Я могла бы добавить и ощущение, что видела его раньше, но тут уж он прав: в Скире я видела многих, а уж слепых и калечных, особенно в дни ярмарок, там предостаточно.

— Вот уж никогда бы не подумал, — удивился Марик. — Я тоже от него не в восторге, но мои ощущения проще. Мне просто показалось, что он ощупывает меня скользкими пальцами, хотя я и не приближался к слепому ближе чем на пять шагов.

— Скользкими пальцами? — задумалась Кессаа. — Нет, вряд ли. Некоторые люди просто кажутся скользкими, даже если ты и не прикасаешься к ним. Раньше, когда пелена сдерживала Суррару, магия рисских колдунов оставляла ощущение слизи на пальцах. Теперь этого нет.

— И все-таки, — не унимался Марик. — Вот я, обыкновенный баль, хотя все и говорят, что я похож на сайда. Живу в деревне на берегу Мглянки, укрыться в случае опасности могу в глухом лесу, никакой лошади у меня вовсе нет — этого достаточно, чтобы заподозрить меня в чем-то?

— Достаточно, если бы я была магом из Суррары или хеннкой, — вздохнула Кессаа. — Пойми, я не верю в случайности. Нам нужно в Суйку — и мы встречаем колдуна, который мечтает вернуться домой, в Омасс, город, ближе которого к Суйке нет. Он же уверяет, что может укрыться от хеннов в Проклятой пади, которая отделяет Суйку от Омасса и в которую, в отличие от Суйки, никто не ходит, потому что именно Проклятая падь — средоточие мерзости, что отравляет Оветту!

— А лошадь его чем тебе не угодила? — не понял Марик.

— Белое пятно, — повторила Кессаа. — Сопоставь одежду колдуна, которая словно специально подобрана, чтобы быть как можно менее заметной, и белое пятно на лбу его лошади! Такая масть очень редка.

— Он сказал, что лошадь — это его глаза, — неуверенно заметил Марик. — Может быть, у него не было выбора?

— Зато выбор всегда есть у нас, — отвернулась Кессаа.

— Кто была твоя наставница? — спросил Марик.

— Ты видел ее, — прошептала сайдка. — Она стояла на дороге.

— Она действительно так опасна? — напрягся баль.

— Не волнуйся, — прошептала Кессаа. — Если будет нужно, я сама убью ее.

Спутники добрались до Ройты вечером следующего дня. До полудня они шли по сухому плоскогорью, и Марик только удивлялся, как репты умудряются выращивать на камнях ягодные кусты и овощи, пока Кессаа не показала ему в первой же деревне выложенные из того же камня невысокие, в пояс, сооружения, и он узнал, что такое колодец по-рептски. Рептов они встречали мало, но их колючие, настороженные взгляды заставляли Марика хмуриться и злиться. В довершение всего Аилле пылал над головой как-то по-особенному ярко, и Марик и Насьта обливались потом, поминая про себя лесную тень и свежесть. Впрочем, о лесной свежести они вскоре забыли. Миновав заросший орешником пологий распадок, спутники поднялись на вершину известкового холма и замерли. Плоскогорье обрывалось под их ногами крутым склоном, на котором ступенями зеленели бесчисленные террасы, впереди раскинулся город, способный своим величием заставить сына леса забыть обо всем на свете, но за ним ослепительно голубой стеной вставало море. Оно манило и ослепляло. Оно смотрелось в бездонное небо и соединялось с ним туманным горизонтом. Оно дышало свежестью и не имело предела.

Колени Марика задрожали, он присел, опираясь на древко, и только потом разглядел и вонзающиеся в небо неприступные горы, вырастающие прямо из моря по его левую руку, и бесчисленные шатры и палатки справа, и высокие стены и башни крепости внизу на скалистом утесе. Утес разрезал волны, кажущиеся сверху мелкой рябью, и крепость на его спине представала каменным запором, соединяющим море и улицы города. Белые стены рассекали улицы поперек, отделяя одну часть города от другой, улицы распадались на дома, перечесть которые было невозможно, и крохотные кораблики, приткнувшиеся к берегу, были подобны семенам болотной травы, смытым с узкой лесной тропинки осенним дождем. Марик повернул голову и увидел, что Насьта тоже рассматривает Ройту с открытым ртом.

— Городок на самом деле небольшой, — заметила Кессаа, стягивая с головы платок и расчесывая волосы гребнем. — Королевская крепость на утесе, вокруг нее большие дома и храмы — верхний город. Он за высокой стеной, там нам делать нечего. Вторая стена огораживает средний город. Все, что за его пределами, — слободки. Порт, куда нам придется пройти, в среднем городе. Вокруг слободок — беженцы. Палатки, хибары, шатры, навесы. Скир больше Ройты, даже с учетом трущоб, раз в пять. Дешта еще больше… Была.

— Как же люди могут жить в такой тесноте? — поразился Насьта. — К тому же без единого деревца! Только дома и улицы, дома и улицы — и ничего больше!

— Люди могут жить и не в таких условиях, — холодно ответила Кессаа. — Порой люди живут там, где умирает любая другая живая тварь. Там, где собака подыхает через месяц, человек может выдержать годы. Марик, ты умеешь сплетать веревки?

— Я все умею, — покивал головой Марик, не отрываясь от лабиринта улиц и переулков. — Или почти все. Колдовать только не умею, а веревки плести приходилось. И даже волокна болотной травы разминать для этого.

— Разминать ничего не придется. — Кессаа тряхнула головой. — Ты должен заплести мне две косы, разделив волосы на затылке точно посредине. Вам, кстати, тоже придется заплести по косе, хотя она и будет длиной с две ладони, — так принято у рептов. Видели стражников?

— Зачем? — не понял Марик.

— Думаю, что в средний город не очень охотно пускают беженцев, — заметила Кессаа. — А нам туда пройти необходимо. Мы пройдем и так, но я не хочу, чтобы на нас оборачивались горожане. Ты, — она обернулась к Насьте, — будешь сыном, а ты, Марик, моим мужем. Понятно? Не бойся, только на время — и без дополнительных обязательств с твоей стороны.

— Я и не боюсь, — смущенно прошептал баль, пропуская через ладони темные тяжелые волосы. — Вот только не слишком-то я похож на отца такого большого парня.

— Ничего, справимся с этим, — проворчала Кессаа, наклоняя назад голову. — И без магии. Правда, придется двигаться степенно и медленно, а не так, словно у тебя огонь горит в груди или где пониже.

— А мне после платья Оры уже ничего не страшно, — вздохнул Насьта и подмигнул Марику. — Расскажешь потом, каково это — иметь взрослого сына?

— Ну? — Кессаа обернулась и нахмурилась. — Ты что замер? Ничего, парень, придет твой день — и не заплетешь, а расплетешь косу Оре. Конечно, если твой жар не окажется обычной горячкой.

— Не окажется, — пробормотал Марик и замолчал, потому что разглядел боль в глубине удивительных глаз.

Вскоре спутники не только заплели косы, но и с помощью неведомого снадобья или краски и ловких рук Кессаа превратились в рептскую семью. Правда, до города, который казался столь близким, что, будь за спиной крылья, можно было бы в два взмаха долететь до его крыш, они добрались только в сумерках. С другой стороны, подойди они к Ройте по нижнему тракту, еще день или больше пробирались бы через заполненные переселенцами окрестности, а так — миновали только несколько рептских деревень на склоне, прошли через узенькие улочки западной слободки, застроенной глиняными то ли домиками, то ли землянками, но все равно у городских ворот очутились лишь в темноте, когда усатый стражник уже протирал стекла на закопченных фонарях. Навстречу Марику, выставив секиру, шагнул напарник устатого, но вперед вышла Кессаа и, ткнув в нос стражнику ярлык, прошипела что-то неразличимое. Репт вытаращил глаза и вяло махнул кому-то рукой — в темноте ворот загремела цепь, и кованая решетка поползла в нутро надвратной башни.

— Пошли, — коротко бросила Кессаа, Марик задержался на мгновение, но, шагнув вслед за Насьтой, успел услышать раздраженный рептский говор усача:

— Нет, ты посмотри, что творится! Мало того что город наводнили отбросы со всей Оветты, так и среди рептов как с ума все посходили: баба в семье командует! Ты что окаменел, приятель? Подавился или чихнуть хочешь?

— Быстрее! — раздраженно прошипела Кессаа на темной узкой улочке. — Пришлось наговор бросить — сейчас всполошатся: теперь-то мне ваша резвость нужна, а не маскировка!

— Ты уже бывала здесь? — удивленно прошептал Марик, когда после долгой беготни переулками и быстрого шага через пустеющие в сумраке маленькие площади Кессаа остановилась на широкой, едва освещенной улице у журчащего в известковом желобе городского источника.

— Нет, — коротко бросила Кессаа и наклонилась к воде. — Умывайся, может быть, уже этой ночью стража будет разыскивать старика и старуху рептов с отпрыском лет четырнадцати. И косы расплетай — не пригодятся уже. И плащ этот сбрось, приоденем тебя завтра, понял?

— Так чего уж приодеваться? — буркнул баль, оглянувшись на одинокого прохожего, который шмыгнул под тусклым фонарем к узкой двери в грязной стене. — Не зима ж вроде? Что-то жители пуганые какие-то в Ройте…

— Не зима, — кивнула Кессаа, но все-таки выпрямилась и взглянула на запад — туда, где часть звездного неба перегораживали невидимые Молочные пики. — Пока не зима, а там уж как получится. Насьта?

— Здесь я, — вынырнул из-за каменного столба, надписи на котором в темноте невозможно было разобрать, ремини.

— Пояс, шапку оставь здесь. Брось — подберут люди, не волнуйся. На соседней улице нужный нам трактир, гостиница. Судя по размерам площади, на которую он выходит углом, там людно — попробуем затеряться.

— Спать уже пора, а не теряться, да и перекусить не мешало бы, — проворчал Насьта, но Марик не унимался:

— Знаешь этот город?

— Лучше, чем ты, — кивнула Кессаа и добавила: — Хотя и я здесь первый раз. Тот, кто идет, тот идет каждое мгновение пути, а тот, кто добирается от места до места, теряет время. Ты что делал на вершине холма? На море любовался? А я расположение улиц запоминала да крыши рассматривала. И куда акведук идет, и что за колонна торчит на пятой улице от порта, и как лучше от ворот к воротам добраться. Понял?

— Понял, — поморщился Марик и с досадой хрустнул плечами.

— Постарайся пока никого не убивать, — попросила Кессаа.

— Убивать? — не понял Марик. Город, несмотря на суету случайного прохожего, казался ему тихим и мирным. Со стороны моря тянуло свежестью, и даже затхлость узких переулков теперь казалась случайной. — Кого же?

— Да хоть кого, — усмехнулась сайдка и кивнула вперед: — Пройти осталось немного, но мало ли кто может встретиться? Если что — двести шагов до переулка, еще столько же по нему в правую сторону. Затем повернем еще раз направо, а там уже близко. Шевелись, а мы за тобой. Одно только помни: даже такой городишко, как Ройта, много опаснее любого леса.

То, что она права, Марик понял сразу же, едва миновал второй фонарь. Только что улица казалась почти пустой — и вот уже одна тень отделилась от здания с темными окнами, вторая… Где-то вдалеке залаяла собака, затем раздались хмельные крики, но на плохо освещенной улице царила тишина. Марик даже подумал — а не босы ли незнакомцы, мелькающие впереди — так неслышно они шагали, — когда темные фигуры вдруг двинулись в его сторону. Не кучей, не строем, не цепью, а вразброд. Так, словно им навстречу шел не высокий парень с посохом или еще какой подпоркой в руке, а ползло, перебирая корнями заплеванную мостовую, плодовое дерево, и каждый собирался, не мешая другому, обчистить одну, и только одну, именно ему причитающуюся ветвь. «Вот испытание, которое и покажет, зачем я отдал столько лет упражнениям на деревенской поляне», — мелькнула в голове баль отчаянная мысль, но тут же рассеялась, потому что раздумывать во время схватки было нельзя. Даже не оборачиваясь, Марик почувствовал, что Насьта и Кессаа идут следом, и, почти приблизившись к теням, лиц которых он так и не смог разглядеть, баль в два-три быстрых шага метнулся к стене, заставив сбиться с ноги неведомого противника, шагнул обратно и тут же остановился. Незнакомцев было не меньше двух десятков.

«Никогда не дразни свору собак — бей сразу вожака», — мелькнули в голове давние слова Лируда, но вряд ли бы Марик смог определить главаря, да и мысль хоть и была мгновенной, но все же слишком медленной для его движений. Сердце баль едва ли успело сделать два удара, когда замершие тени блеснули лезвиями ножей и качнулись вперед, и тут Марик ударил. Где-то на краю его разума мелькнула мысль, что эти люди всего лишь шли навстречу, шли, может быть, по своим делам и вовсе не собирались причинять ему зла. Какая разница, зачем они достали ножи и топоры? А что, если им захотелось поупражняться на ночном воздухе, как это любил проделывать перед собственным домом он сам? Мысль мелькнула — и рассеялась без следа. У него не оставалось времени, чтобы хорошенько поразмыслить, а ощущение опасности было столь явным, что Марик ударил.

Тонкая часть древка скользнула в его левой ладони, толстая, утяжеленная и заостренная, осталась в правой, но и тонкой хватило. Если бы лезвие глевии было на месте, он проткнул бы противника насквозь, а так — только перебил ему ключицу… Во всяком случае, что-то хрустнуло у того в груди, а затем хрустнуло у второго, а когда и тот, и другой с хрипом осели на камень, Марик уже держал древко в отведенной вправо руке и ждал следующего шага от сгрудившихся перед ним людей. Он уже видел их лица, но не глаза. Свет Селенги не мог рассеять темноту под надвинутыми на лоб колпаками и капюшонами, но баль хватило и зрелища трясущихся от бешенства губ над покрытыми шрамами, плохо выбритыми подбородками. Теперь уже его противники выставили оружие напоказ, вот только вряд ли их можно было назвать воинами. По крайней мере, дубины, топоры и ножи, сравнимые размерами с небольшими мечами, скорее подходили грабителям, а не мирным горожанам.

И снова Марик успел первым. Еще два удара сердца — и он, почувствовав, что грабители набирают в глотки воздух для истошного крика или рывка, начал разворачиваться влево, показывая им спину, а полетевшее вслед за ним по дуге древко теперь уже тяжелой частью заставило захлебнуться не меньше трех глоток из двадцати. А потом началась схватка, в которой Марик превратился в костяное колесо, которым старый Лируд накалывал отверстия в коже, перед тем как прошить ее тонкой жилкой. Правда, теперь существа из живой плоти мелькали со всех сторон, и ему пришлось крутиться изо всех сил, чтобы успеть наколоть их всех.

— Неплохо, — сказала Кессаа, когда Марик вдруг понял, что вокруг никого, кроме полутора десятков воющих и дергающихся на камнях тел, нет, а в темноте исчезают еще пятеро или шестеро устоявших на ногах. — Неплохо. — Сайдка наклонилась, прислушиваясь к чему-то, затем выпрямилась. — А говоришь, что не колдун, хотя пятерых ты все-таки ударил сильнее, чем следовало. Так, даже семерых. Придержать их пришлось, но сейчас отпущу. Все. Идите, голубчики.

Тут же, словно именно ее разрешение требовалось мертвецам, несколько неподвижных фигур шевельнулись и начали подниматься на ноги. И вновь Марик почувствовал, как сердце начинает биться о ребра, к тому же странная слабость накатила от потяжелевшего лба к рукам и ногам.

— Но и тебя зацепили ножом, — озабоченно заметила Кессаа. — И не один раз… Кажется, яда в ранах нет… Ладно, после об этом поговорим!

— Марик! — прошипел Насьта. Баль услышал щелчок, но одновременно со странным металлическим звуком Кессаа рванула баль на себя. А дальше все слилось — фырканье лука Насьты, звяканье в мешке Марика и предсмертный хрип в непроглядном проулке между домами на противоположной стороне улицы.

— Чужую стрелу выпускал, чужую, — успокоил Насьта сайдку, когда и темный переулок остался за спиной, и добрая часть улицы, на которой горели фонари уже через каждые полсотни шагов. Впереди нехитрые ройтские уличные светильники словно столпились у каменного здания, покрытого окнами в три ряда. Марик задрал подбородок, но Кессаа подтолкнула его:

— Быстрее. Головой по сторонам не крути — стой у меня за спиной и молчи.

Схватка еще будоражила тело, Марик нервно кивнул, но Кессаа уже обогнала его, и ему пришлось ускорить шаг. У входа в здание две колонны из розового камня поддерживали крытый черепицей навес, но все прочее было образцом беспорядка и безразличия. Некогда прозрачные стекла в окнах были заляпаны грязью и затянуты паутиной, всюду валялся мусор, о двери и стены не единожды кто-то вытирал выпачканные в крови руки, а дюжий репт в дверях, поигрывая широченными плечами, явно имел отношение к разбитым лицам парочки валявшихся в десятке шагов бродяг. Увидев Кессаа, охранник расплылся в сладкой улыбке, но она обошла его, словно еще одну заплеванную колонну, и, когда мимо репта проходил Марик, улыбка на лице ночного стража уже сменилась выражением глубочайшей обиды.

— Ты снова колдовала? — почти крикнул ей на ухо Марик, когда они втроем пробирались через огромный зал, заполненный копотью, запахами вина и еды, множеством разговаривающих, поющих и орущих людей.

— Нисколько, — мотнула она головой, выглядывая кого-то в суматохе, которая Марику казалась преддверием мира умерших обжор, пьяниц и негодяев.

— Там, на входе, стражник был околдован! — почти закричал Марик.

— Колдовства не было, — похлопал его по плечу Насьта.

— Учись чувствовать магию, — улыбнулась Кессаа. — Впрочем, ведь ты и сам околдован. Околдован Орой, пусть и с твоего собственного согласия. Это самая древняя магия, парень. Она не требует ни заклинаний, ничего. Я просто смотрела ему в глаза, вот так, и не отводила взгляда до того мгновения, пока… не прошла мимо него. Вот и все. Правда, эта магия действует только на мужчин. Понял?

— Понял? — Теперь уже Насьта ударил баль по плечу.

Марик смущенно замотал головой. Взгляд Кессаа на мгновение вырвал его из шума и гама трактира, и теперь он сам не сразу пришел в себя, будто падение на дно глаз сайдки требовало торопливого всплытия, как со дна самого глубокого омута.

Плешивый и покрытый морщинами, словно старый сапог, репт, притаившийся у широкой лестницы, которая уходила пыльными ступенями в сумрак второго этажа, поднял голову только после того, как у его носа звякнул кружок серебра.

— Я смотрю, что, чем выше цены, тем ниже качество услуг? — ласково прошипела Кессаа ему в переносицу.

Репт выдержал ее взгляд, не дрогнув. Он только чуть-чуть приподнялся и посмотрел на спутников незнакомки, затем медленно потянул на себя край бумажного листа.

— Надолго в Ройту?

Марик готов был поклясться, что плешивый распорядитель постоялого двора в мгновение определил, на каком языке говорит каждый из представшей перед ним троицы, но сам разговор начал именно на сайдском, понятном для всех троих.

— Как тебе сказать? — нахмурилась Кессаа.

— Так, чтобы не пожалеть о сказанном, — равнодушно бросил плешивый.

— На ночь, — улыбнулась Кессаа.

— Вас трое? — спросил плешивый и, получив презрительный кивок, ухмыльнулся в ответ. — Две монеты золотом, и у вас будет отдельная комната на третьем этаже в конце коридора. В стоимость входит обильный ужин, который принесет мой человек, собственное отхожее место и бочка со свежей водой, крепкая дверь, которую не смогут сломать даже десять рептских стражников, и два потайных выхода. Один через крышу соседнего дома. Второй по лестнице, которая начинается в люке под бочкой. И всего два золотых.

— За одну ночь? — уточнила Кессаа. — А не дорого ли?

— Нет, — выпятил губы и замотал головой плешивый. — Даже дешево! Дядюшка Браг с Крабовой улицы предлагал мне десять золотых только за то, чтобы я позвал его, если ко мне обратится немыслимой красоты сайдка, которую сопровождают два нерасторопных охранника — невысокий толстяк с луком и безусый крепыш с посохом, подбитым сталью. Опять же, рептская стража еще до пожеланий Брага была обязана разыскивать стройную молодую сайдку, приятную на лицо и фигуру, способную к колдовству. И ведь что удивительно: просьба эта подкреплена значительными посулами сразу с двух сторон — и от хеннов, которых тут ждут, как пожара в летнюю сушь, и от риссов, которых боятся еще больше, потому что не знают, чего от них ждать, хотя и они уже в городе.

— Тогда отчего же ты остановился на двух золотых? — усмехнулась Кессаа. — И отчего не посылаешь к стражникам? Вдруг я и есть та самая, которую ищут?

— Каждый торгует тем, что у него есть, — откинулся к стене плешивый. — У меня есть комната. Она стоит два золотых, а не две монеты серебра, как прочие комнаты, которые не хуже, но только потому, что эта комната для хлопотных клиентов. А что касается всего остального — так я чужими тайнами не торгую. Поэтому, и только поэтому, у меня всегда полный зал. И еще всякий — и в Ройте, и в Деште, и даже в Скире — знает: из заведения лысого Прайпа выдачи нет.

— Точно так? — переспросила Кессаа.

— Не сомневайся, — серьезно кивнул плешивый. — Но деньги — вперед.

— Держи.

Кессаа разжала кулак, который все это время держала перед лицом плешивого, и монеты упали на желтый лист и словно прилипли к нему. Прайп в мгновение выдернул из-под стола прозрачную склянку, капнул чем-то на один из золотых, серьезно кивнул раздавшемуся шипению, смахнул монеты и пузырек на колени и поднял улыбающееся лицо:

— Какие еще будут пожелания? Куда собираетесь отправляться завтра? Мои советы дороги, но дешевле, чем мое жилье. Какие предпочтения есть у моих гостей в еде?

— В еде предпочтений нет, — отрезала Кессаа. — Только в ее количестве.