Непривычно было Марику в ладье плыть. И в лодке-то сидеть не приходилось: к чему были лодки на Мглянке, которая и полсотни локтей не достигала в самом широком месте, а уж в ладье днище сапогами топтать — вовсе чудным делом показалось. Хорошо, хоть плавать еще в отрочестве научился, омуты мглянские на спор переныривал, а то вовсе бы покой потерял, прочувствовав, что не один десяток локтей зеленоватой глубины под килем. Деревяшка под ногами, а под ней пропасть непроглядная. Впрочем, в первый же день привык Марик к реке, да и как было не привыкнуть — ведь ладили репты с рекой: каждый поворот ее знали, каждую мель именем окликали. Да и река ладью несла течением бережно и не спорила с веселыми потешками, которыми нетерпеливые репты каждый взмах весел отмечали, каждое хлопанье паруса значили. В первый же день привык к реке и ладье Марик, а на второй — заскучал, хотя от берегов, лесами непроходимыми заросших, глаз не оторвать было. Но уж больно томиться молодое тело в бездействии не хотело, а мечом или глевией на корме размахивать — ни теснота, ни взгляды рептские прищуренные не позволяли, хоть и рассматривали они большей частью тот морок, что Кессаа на Насьту накинула. Видно, не одному Вегу стройная дучка на глаз легла.

Заскучал Марик, но Смакл быстро разглядел, что неймется безусому баль, — сначала рявкнул пару раз, чтобы тот ладью не раскачивал, от борта к борту мечась, а потом схитрил, хотя уж никак хитрость к простодушной, хоть и внушительной, рептской физиономии не подходила. Сказал, что ни один баль больше полудня на веслах не выдержит. Один из рептов тут же побрел на нос палить в крохотной жаровне уголь для скорого перекуса, а на свободное место плюхнулся разгневанный Марик. И вправду, не сразу он ритм поймал, не сразу понял, как одним вдохом и одним выдохом с прочими гребцами дышать, но уж как поймал — даже Смакл крякнул ввечеру, глядя на вздувающиеся крепкими мускулами плечи юнца.

— Прямо скажу, удивил ты меня, парень. Только одно в голову приходит: что с отрочества тебя заставляли валить лес или руду в Сеторских горах колупать, но кормили при этом, как тана какого-нибудь!

— Тана не тана, а от обычной доли рептского гребца я бы не отказался, — довольно отвечал Марик, чувствуя, как приятная тяжесть разливается по натруженному телу.

Так и пошли, побежали, понеслись над водой первые летние дни. Звенели птичьим гамом берега Ласки, трепетал парус, когда ветер был попутным, вздымались весла, вглядывался в повороты русла Смакл, теребя отполированную до блеска рукоять рулевого весла, сутулился на краю скамьи несчастный Насьта в платье Оры, молчала, опустив тонкую руку в воду, Кессаа. О чем она думала, к чему прислушивалась? Никак не мог угадать этого Марик, взрезая зеленую воду деревянным веслом. Раз или два в день Смакл приказывал приставать к берегу для короткого отдыха, стараясь использовать для стоянки крохотные островки, однако ночью ладья неизменно оставалась на течении, цепляясь якорем за какую-нибудь отмель.

— Береженый — не обожженный, — приговаривал Смакл и радовался полнеющей Селенге, которая раскатывала серые отсветы над темной гладью реки. — Тут ведь уже не реминьские места, да и не бальские еще. Леса дикие — кто их знает, кто после напасти, что на Оветту накинулась, смог через нижние топи в сеторские леса перебраться? Нет, тот, кто спит вполглаза, — спит и просыпается, а кто в оба глаза уснуть норовит, так и вовсе не обязательно проснется!

Так или иначе, но за неделю речной дороги ничто не насторожило крепкого репта, да и Кессаа, как показалось Марику, в полусне-полуяви эту часть пути провела. Только когда бурыми скалами ощетинились берега Ласки да сама река сдвинулась в тугой бурлящий жгут, очнулась сайдка, прищурилась, словно высматривала на берегу кого.

— Навались! — заорал Смакл, и гребцы, уже без Марика, которого кормчий отправил отдыхать перед опасным местом, начали загребать к реминьскому берегу и, как показалось баль, едва успели вырваться из плотного потока, который будто срывался с привязи и с ревом устремлялся в месиво острых камней и кипящей воды. — Вот! — крякнул Смакл, когда ладья ткнулась носом в заводь, тихой которую нельзя было назвать лишь по причине близких порогов. — Сладили! Только разве это работа? Вот когда вверх выгребаешь — тогда да, хоть и посудинка без груза идет! Что ж, половина пути, значит, за нами.

— Подожди! — первой спрыгнула на илистую гальку Кессаа. — Дай осмотреться. Что-то запах мне не нравится.

— Запах?

Смакл шумно втянул ноздрями речную сырость, сплюнул.

— Осматривайся, времени вдосталь. Сейчас будем ладью разгружать, тут пять сотен локтей до каменной лестницы: пока перетаскаем, пока ладью перенесем, пока опять погрузимся — там уж и вечер. А другой дороги в обход порогов нет. На противоположном берегу и пристать-то не получится, я о тропе уж и вовсе не говорю. Так ты и девчонку с собой потащишь? Или она у тебя не только хозяйка молчаливая, но и лучница?

Репты дружно закатились хохотом. Насьта, шмыгая коленями по платью, страдальчески закатил глаза. Стоило Кессаа сойти на берег, как Марик последовал за ней, и торопливость их «спутницы», да еще лук в ее руке, явно свидетельствовали о нежелании мнимой Оры оставаться наедине с ватагой рудодобытчиков.

— Мы быстро, — оглянулась Кессаа. — А лучница у меня знатная, точно говорю.

— Не чувствую никакого запаха, — пожал плечами Марик мгновением позже, оглядывая утоптанный берег, обширное кострище, обложенное камнями, и широкую тропу, уходящую меж зарослей речного орешника к мшистым валунам и бурым скалам.

— Этот запах не носом приходит, — прошептала Кессаа и потянула из-за спины колючку. — Идем. Насьта, ты уж не подведи меня, если что.

— Эх! — выдохнул, словно ругнулся, несчастный ремини и набросил на рог тетиву. — Кто ж и подведет-то, если не я? Ты уж скажи только, куда подводить…

— Тихо! — оборвала ремини Кессаа и пошла вперед.

Хоженой была тропа. Не часто хоженной, но плотно побитой сильными ногами. О том и чистота ее говорила, и кругляшки травы подорожной под валунами, и бурая пыль от отжигов да криниц, что не в первый раз переносили упорные репты, разгружая тяжелые ладьи. На гребне невысокой гряды, которую Насьта реминьской гребенкой и обозвал, скалы внезапно заканчивались, обрываясь отвесно едва ли не в бурлящий поток, от них тропа перескакивала на широкий сланцевый скос, который Аилле, ветер да мороз и вправду превратили в широкую лестницу, под ней же серым камнем выделялся язык каменной осыпи, тянущейся вплоть до взвихренной последними водоворотами Ласки, а дальше река внезапно ширилась втрое и исчезала в мутном мареве бесконечной равнины, плоской и неразличимой.

— Вот она, мангская топь, — вытерла пот со лба Кессаа и, сощурившись, прибавила: — А вот и смерть.

Из кустов возле осыпи торчал нос ладьи, и, когда Марик добрался до нее, он понял, что Кессаа была права. Возле лодки лежали семеро мертвых рептов. В воздухе жужжали мухи, ползла сладковатая вонь. Многие трупы были погрызены лесным зверьем. Марик с отвращением зажал нос, а Насьта отложил лук и как ни в чем не бывало осмотрел мертвых одного за другим.

— Ну что скажешь? — нахмурилась Кессаа.

— Что вижу, то и скажу, — пробурчал Насьта, и Марик едва не рассмеялся: несмотря на ужасное зрелище, настолько нелепо выглядел ремини в платье Оры. — Семь мертвецов. Все репты, мне кажется, проходили они к горам в прошлом году… если бы у вожака не погрызено лицо было — точно бы сказал. Ладья пустая — значит, вверх по течению шли. Недели три уж, как здесь лежат.

— Пару раз времени до желтого утеса добраться, если дорогу знать, — пробормотала Кессаа.

— Почему до утеса? — не понял Насьта. — Это через топь одна или две тропы, по которым никто и не проходил, считай, летом, а от порогов куда хочешь, туда и иди — во все стороны дорога открыта. Конечно, если в диком лесу лихо какое под себя не подгребет.

— А ты что скажешь? — повернулась к Марику Кессаа.

— Один воин был, — сам себе удивляясь, неожиданно буркнул Марик.

— Как решил? — сдвинула брови Кессаа.

— Почудилось, — признался баль. — Да и то, смотри сама. Схватка здесь началась. Вот трое у носа лежат, видишь? Их воин одним ударом взял. Расчертил одного поперек лица, второго с плеча в грудь, третьего — с грудины на живот. Так и лежат, как цветок лепестками раскрылся, а вот и след воина. Считай, почти схватили репты противника, вплотную подошли, да вот не срослось у них. Вертким боец оказался. Нога маленькая, непонятно — подросток, что ль? Меч короткий, кривой. Наверное, хорошая сталь: глубоко плоть рассеклась, а на втором кожушок-то из хорошей кожи.

— Дальше? — потребовала Кессаа.

— А что дальше? — почесал затылок Марик. — Четверо остальных — нет, трое — на помощь этим бросились. Смотри-ка, у одного и теперь еще веревка в руках зажата. Первого боец проткнул чем-то — пикой или клинком длинным, но вытащить оружие сразу не успел, потому как под второго присел и развалил его снизу коротким клинком до брюшины. Третий…

— Что «третий»? — поторопила баль Кессаа.

— У третьего спина сожжена, — пожал плечами баль. — Словно ему масло горящее вслед плеснули. А уж седьмой — как сидел на корме, так и упал. Придушили его, что ли?

— То-то, что придушили, — кивнула Кессаа. — Интересно, где же это она научилась…

— Кто? — сдвинул брови Насьта. — Неужели Айра?

— Она самая, — потерла виски Кессаа. — Хозяйка каменного дома. Домой вернулась. Эх, разминулись, жаль! Наверное, уже неделю, как Анхель ее разговорами донимает. Я ее магию словно по запаху готова узнать, тем более что и здесь она над противниками подшутила, вот только три вещи мне непонятны. Во-первых, такое ощущение, что силы у нее чуть ли не вдвое прибыло. Да и ребенок…

— Ребенок? — не понял Марик.

— Да, — кивнула Кессаа. — И ребенок был, только она его на себе держала и сражалась, с рук его не спуская. Вон там она его на ножки ставила, а до того места следов нет. Во-вторых, еще кое-что вы не заметили.

— Что же? — обиделся Насьта.

— На берегу-то след от двух лодок, и второй, что притоптан, непохож на рептскую ладью. Киля у той лодки нет. Плоский нос. И не вытаскивали ее на берег. Причалили, зверьков рисских спустили и обратно убрались.

— Что же это значит? — поднял брови Насьта. — Риссы были здесь?

— То и значит, что не охотятся они за Орой, а выманивают ее зачем-то, — задумалась Кессаа. — Или спугнуть пытаются, вынуждают показать себя. Или и не ее вовсе, а меня. Не знаю.

— А те, что по другому берегу Ласки у утеса бродили? — не понял Марик.

— Отстали пока. — Кессаа убрала меч и сбросила со спины мешок. — Или опередили. На легкой лодочке это несложно, она как стрела полетит с умелым гребцом да под узким парусом. А спрятать ее везде можно, да хоть в кустах на том берегу!

— А в-третьих? — напомнил Марик.

— То-то, что в-третьих, — прошептала Кессаа. — А сам-то не видишь? К мертвецам-то присмотрись!

Оглянулся Марик, в который раз от сладковатой вони поморщился, от мух, жужжащих над ужасным лакомством.

— Лежат они, — подсказала Кессаа. — Никуда не двинулись, словно и не собирались никуда. А ведь даже от желтого утеса мертвецы уходят на запад.

— Бывало, и не уходили, — брякнул Насьта.

— С тем я давно уж разобралась, — прошептала Кессаа. — А вот с этим… Это чья кровь, Марик?

Баль присел рядом с сайдкой, присмотрелся к едва заметному пятну на земле.

— По всему выходит, что Айры этой! — кивнул Марик. — Да мало крови-то, или чуть-чуть ее зацепили: она же и сражалась еще потом. Или ребенка…

— Нет, — качнула головой Кессаа и медленно растопырила над пятном ладонь. — Ее это кровь. Если бы эти молодцы ребенка зацепили, уверяю тебя, парень, так бы легко они не умерли. Ее это кровь, точно ее. Неужели из-за нее мертвецы задержались?

Кессаа резко сжала кулак, и пятно вспыхнуло жарким пламенем.

— Ну и что? — не понял Марик, когда на земле осталось только выгоревшее пятно. — Мертвецы-то и теперь не уходят никуда!

— Куда надо, они уже дошли, — выпрямилась Кессаа. — Похоже, что Айра короткий путь для них нашла. Насьта, поспеши-ка, возьми вот это да спрячь в лодке, чтобы Смакл не нашел, — посмотрим, не на клейма ли, что Ора из Суррары принесла, риссы охотятся?

Мелькнул в руках Кессаа короткий жезл с багровыми метками на концах, а тут и камень по склону зашуршал. Сбросил Смакл с широких плеч корзину с криницами, да так и замер.

— Сето, мать моя! — прохрипел репт. — Это ж Дога с ватагой! Вег с ним раньше ходил! Неужели разбойники на Ласке осели? Кто ж его так…

— Нет, мой дорогой, — мотнула головой Кессаа. — Вопрос-то другой совсем: кого Дога с ватагой пытался обидеть. Или не видишь, что ни оружие у них не взято, ни один кошелек с пояса не срезан? Молчишь?

Ничего не сказал Смакл — видно, и в самом деле не пользовался доброй славой репт Дога. А уж Вег, когда трупы увидел, так не только лицом посерел, но и затрясся весь. Тут уж не до привала всем стало. Кессаа с Насьтой отошли в сторону, чтобы не мешать испуганным рептам, а Марик вместе с побледневшими гребцами принялся таскать руду. Правда, сначала Смакл вместе с Вегом собрали оружие и срезали с поясов убитых кошельки, помечая рептскими рунами, какой из них кому из родственников передать. Потом в дело пошли кирки. Земля у осыпи оказалась сырой, и яма быстро наполнилась водой, но выбора не было. Тела присыпали влажной почвой и завалили камнями. Вскоре общими усилиями, перебрасывая с кормы к носу короткие чурбачки с вырубленным посредине пазом, перетащили и ладью. Когда она оказалась вновь нагружена, Аилле уже клонился к горизонту. Живот прихватывало от голода, но никто и не заикнулся о еде. Только когда хлопнул парус и задергалась на буксире ладья Доги, по рукам пошли куски сушеных лепешек. Настроение оказалось испорченным. Вот только Кессаа все так же сидела у борта, теребя пальцами холодные струи Ласки. Ничего она больше не сказала Смаклу относительно судьбы убитых рептов, но кормчий словно и не хотел ничего знать. Он отправил на вторую ладью к рулевому веслу репта, которого уже постоянно заменял Марик, и теперь и сам сидел на корме с таким видом, словно не к родному дому вел натруженную команду, а к пепелищу. Марик же, вздымая в лад с другими гребцами весло, смотрел на Насьту, который вновь тосковал в платье, и жалел только об одном: что морок для него рассеялся и вместо милого лица приходится лицезреть насупленную физиономию ремини.

Уже ночью Смакл по лишь ему известным приметам отыскал отмель и бросил в торчащий над водой тростник якорь. Тут только Марик почувствовал, что многое переменилось вокруг. Все то же звездное небо пестрело над головой, точно так же сияла бледным светом Селенга, но ветер казался липким и удушливым. Темные стены тростника, что обрамляли берегами серые ночные воды Ласки, мнились пределами запретного царства. Полчища лягушек и непонятно каких тварей оглашали дали кваканьем, воем и стрекотаньем. Иногда то тут, то там слышался плеск, и тяжелые волны, достигая ладьи, ощутимо шевелили ее. Однажды Марику даже показалось, будто кто-то скребется в днище прямо под его ногами, он дернулся, но тут же услышал шепот Кессаа:

— Не бойся. Купаться в Ласке ниже порогов не следует, но в лодке нам ничто не грозит.

Слова Кессаа заставили баль покраснеть, он невольно нахмурился, но взгляд сайдки, блеснувший отраженным светом Селенги, не был насмешливым. Он показался Марику усталым и печальным — может быть, именно это подействовало на него, а может, собственная усталость взяла свое, но открыл глаза он только утром.

Еще полторы недели ладья ползла в царстве камыша, тростника, огромного количества птиц и страшной, кажущейся черной водной толщи. Ласка разбежалась на множество рукавов, порой Смакл вовсе не мог найти островка для стоянки, и грести приходилось и ночью, тем более что ветер теперь дул редко — словно страшился забредать в душные тростниковые коридоры. К счастью, жужжащая над головой мошкара не докучала даже ночью, хотя нужной травы под рукой не было, но, судя по тому, как косился на Кессаа Смакл, прошлые рептские походы не отличались миролюбием кровососущих.

Марик уже привычно налегал на весло, радуясь его тяжести, как радуется сильное тело возможности показать силу, но тосковал по собственному оружию, так и не освоенному в полной мере. Порцию рептских насмешек получили уже и древко его глевии, обозванное и посохом, и кочергой, и погонялом для сайдских быков. И короткий и широкий меч, который, по словам Смакла, годился, чтобы переворачивать лепешки на противне в радучской печи. Но больше всех доставалось Насьте. Правда, дело было не в насмешках. Мало того что ему приходилось и по малой нужде свешиваться над бортом, как женщине, так ведь и Вег уже на второй день после порогов, чувствуя, что Ройта близится, принялся обхаживать мнимую дучку. Обещаний и уверений, которые обрушились на бедного ремини, хватило бы, чтобы десяток, а то и два десятка не самых бедных балек бросили родные деревни и отправились вслед за долговязым рептом к новому счастью, а уж сладостные Веговы улыбки — при отсутствии брезгливости — можно было запросто употреблять вместо меда с цветочным вином. Зато кислые гримасы Насьты прекрасно сгодились бы для сквашивания молока в корептских сыроварнях.

О многом передумал за последние дни Марик, вспоминая и собственное детство, и отца, и старого Лируда, который был учителем самого Эмучи, но надо же — закончил жизнь всеми забытым стариком в затерянной в чужих лесах бальской деревеньке. Однако больше всего его занимала хозяйка каменного дома, которая с легкостью разобралась с семью рептами, имея к тому же, по словам Кессаа, ребенка при себе. То, что она сумела освободить обе руки, не слишком удивляло баль: в деревне всякая женщина со сноровкой подвязывала младенца или к спине, или к груди, в зависимости от нужды или заботы, но если она сражалась вместе с ребенком, значит, имела такой запас уверенности в собственной неуязвимости, что… А он сам-то? Хоть раз был уверен в какой-либо из схваток? Или всегда бросался вперед, надеясь на удачу? И что он будет делать рядом со стройной красоткой с легендарным мечом и хмурым ремини? Кого он сможет защитить, если и вправду не убил пока еще ни одного врага? Да и знаком ли он хоть с одним из них?

— Красная скала впереди! — стянул с головы шапку перед очередным закатом Смакл.

Вновь соединившаяся в одно русло Ласка и вправду выкатывала на простор. Горизонт исчез, обратившись полосой низких облаков, над ними в ясном небе вдруг проступили бледные контуры Молочных пиков, а берега приподнялись и закудрявились кронами болотных деревьев.

— Бросай якорь, Смакл, — громким шепотом ответила Кессаа. — С этого мгновения ни крика, ни храпа. Утром будем выходить в Мангу! Утром!