Гвенвифар сидела, закрыв глаза и ухватившись за Ланселета – платье ее задралось до колен, обнажив ноги; беглецы уносились в ночь. Гвенвифар понятия не имела, куда они направляются. Ланселет превратился в незнакомца, в сурового, беспощадного воина. "А ведь в прежние времена я бы непременно перепугалась, – подумала Гвенвифар. – Оказаться под открытым небом, да еще среди ночи…" Но сейчас она испытывала возбуждение и какое-то странное веселье. Где-то в глубине ее сознания жила и боль, и скорбь о благородном Гарете, что всегда был дорог Артуру, словно сын – он не заслуживал такой смерти! А Ланселет хоть знает, кого убил? А еще Гвенвифар горевала о конце их совместной жизни с Артуром, обо всем, что столь долго связывало их. Но после сегодняшнего возврата назад не существовало. Она прижалась к Ланселету, чтоб расслышать его слова, едва различимые за свистом ветра.

– Нам вскорости придется остановиться – надо дать отдохнуть коню. И мы не можем продолжать путь днем – в этих краях нас слишком хорошо знают.

Гвенвифар кивнула; на то, чтоб ответить вслух, у нее не хватало дыхания. Через некоторое время они подъехали к небольшому лесу; Ланселет остановился и бережно снял Гвенвифар с коня. Он напоил коня, потом расстелил плащ на траве, чтоб Гвенвифар могла присесть. Затем Ланселет взглянул на меч, до сих пор висящий у него на поясе.

– Однако, меч Гавейна так и остался у меня. Я еще в детстве слыхал истории о воинах, которых во время боя охватывает безумие, но никогда не думал, что это свойство есть и в нашем роду… – и он тяжело вздохнул. – Меч в крови. Гвен, кого я убил?

На лице его отражалась такая печаль и вина, что Гвенвифар просто не могла на это смотреть.

– Многих…

– Я помню, что ударил Мордреда, будь он проклят. Я знаю, что ранил его – тогда я еще действовал осознанно. Не думаю, – в голосе Ланселета зазвучали жесткие нотки, – что мне посчастливилось его убить – верно?

Гвенвифар молча покачала головой.

– Кто же тогда?

Гвенвифар не ответила. Ланселет схватил ее за плечи – столь грубо, что на мгновение она испугалась этого воина, в котором не осталось ничего от ее возлюбленного.

– Гвен, ответь же, ради Бога! Неужто я убил своего кузена Гавейна?!

– Нет, – мгновенно отозвалась Гвенвифар, радуясь тому, что Ланселет назвал именно Гавейна. – Клянусь – не Гавейна.

– Это мог быть кто угодно, – сказал Ланселет, взглянул на меч – и его передернуло. – Честно слово, Гвен, я даже не осознавал, что в руках у меня меч. Я ударил Гвидиона, словно пса, – и после этого я ничего не помню, до того самого момента, как мы уже выехали на дорогу…

Он опустился на колени перед Гвенвифар. Его била дрожь.

– Кажется, я снова сошел с ума, как прежде… Гвенвифар захлестнула неистовая нежность; она обняла Ланселета и притянула к себе.

– Нет, нет, – шептала она, – о, нет, любимый… во что же я тебя втянула… немилость, изгнание…

– И ты еще говоришь об этом, – так же шепотом отозвался Ланселет, – после того, как я лишил тебя всего, что было тебе дорого…

Позабыв обо всем, Гвенвифар прижалась к Ланселету и воскликнула:

– Видит Бог – тебе стоило это сделать давным-давно!

– Но ведь и сейчас еще не поздно – теперь, когда ты рядом со мной, я снова молод, а ты – ты никогда еще не выглядела прекраснее, любимая моя, единственная…

Он уложил Гвенвифар на плащ и вдруг порывисто расхохотался.

– Теперь никто не встанет между нами, никто не помешает нам, моя… Гвен, о, Гвен…

Гвенвифар заключила Ланселета в объятия, и ей вспомнилось встающее солнце, и комната в доме Мелеагранта. Сейчас все было почти как тогда, и Гвенвифар отчаянно приникла к возлюбленному, словно во всем мире не осталось никого и ничего, кроме их двоих.

Они немного поспали, завернувшись в один плащ, а когда проснулись, оказалось, что они по-прежнему держат друг друга в объятиях; сквозь зеленый полог листвы пробивалось солнце. Ланселет улыбнулся и коснулся лица Гвенвифар.

– Знаешь… я впервые просыпаюсь в твоих объятиях и ничего не боюсь. И потому я счастлив, несмотря ни на что… – Ланселет рассмеялся, и в его смехе прозвучал отголосок безумия. В его седых волосах запутались сухие листья, и в бороде была листва, а туника безнадежно измялась. Гвенвифар провела рукой по голове и поняла, что у нее в волосах тоже полно листвы и травинок. Гребня у Гвенвифар не было, но она кое-как расчесала волосы пальцами, заплела косы и перевязала их полосками ткани, оторванными от подола изорванной юбки.

– Ну мы и оборванцы! – со смехом произнесла Гвенвифар. – Кто теперь узнает в нас Верховную королеву и отважного Ланселета?

– Для тебя это важно?

– Нет, милый. Ни капельки.

Ланселет вытряхнул сор из волос и бороды.

– Мне, пожалуй, следует встать и поймать коня, – сказал он. – Может, тут поблизости отыщется какой-нибудь хутор, и мы сможем раздобыть там немного хлеба для тебя или глоток эля… При мне нет ни единой монеты, и вообще ничего ценного, не считая меча да еще вот этой штучки, – он коснулся маленькой золотой фибулы, которой была застегнута туника. – Так что сейчас мы с тобой – пара нищих. Но если нам удастся добраться до владений Пелинора… Мне там принадлежит дом – тот, в котором жили мы с Элейной, – там мы найдем и слуг, и золото, и сможем уехать за море. Ты поедешь со мной в Малую Британию?

– Поеду – куда ты захочешь, – прошептала Гвенвифар дрожащим голосом. В этот миг она говорила совершенно искренне; она готова была ехать с Ланселетом куда угодно: в Малую Британию, в Рим – да хоть на край света, лишь бы быть рядом с ним!

Она снова прижалась к возлюбленному и в его объятиях позабыла обо всем.

Но позднее, несколько часов спустя, когда Ланселет усадил ее на коня и они неспешно двинулись прочь, Гвенвифар погрузилась в тревожные раздумья. Да, несомненно, они могут покинуть Британию. Но слухи о том, что стряслось прошлой ночью, разойдутся повсюду, навлекая на Артура позор и презрение, и ему придется разыскать их, куда бы они ни сбежали – ради спасения собственной чести. А Ланселет рано или поздно, но узнает, что убил друга, что был ему дороже всех на свете – всех, кроме самого Артура. Ланселет совершил это, ослепленный безумием, но Гвенвифар знала, что он все равно будет терзаться от горя и вины, и всякий раз, глядя на нее, будет вспоминать не о том, что она – его возлюбленная, а о том, что из-за нее он, сам того не ведая, убил друга и что из-за нее он предал Артура. Если из-за нее Ланселету еще и придется вступить в войну с Артуром, он ее возненавидит…

Нет. Он по-прежнему будет любить ее, но никогда не сможет забыть, чью кровь он пролил ради того, чтобы обладать ею. И ни любовь, ни ненависть в его душе так и не сумеют одержать верх, и он будет жить, раздираемый надвое; и настанет день, когда они разорвут его разум в клочья, и он снова лишится рассудка. Гвенвифар прижалась к Ланселету, ощущая тепло его тела, и заплакала. Впервые она осознала, что на самом деле она сильнее Ланселета, и эта мысль была для нее, что рана в сердце.

И потому, когда они снова остановились, глаза ее уже были сухи, но Гвенвифар знала, что отныне сердце ее никогда не перестанет стенать и скорбеть.

– Я не поеду с тобой за море, Ланселет, – сказала Гвенвифар. – Я не желаю ввергать соратников в раздоры. Иначе к тому дню, когда… когда Мордред возьмется за свое, все они перессорятся. А в тот день Артуру понадобятся все его друзья, сколько их ни есть. Я не хочу быть такой, как та леди, жившая в древности – ну, та красавица из саги, которую ты частенько рассказывал. Как там ее звали – Елена? Та, из-за которой все короли и рыцари поубивали друг друга под Троей.

– Но что же ты будешь делать?

Гвенвифар изо всех сил старалась не слышать этого, но все-таки услышала: наряду с горем и замешательством в голосе Ланселета прозвучало облегчение.

– Отвези меня в Гластонбери, – сказала она. – Я в юности училась в тамошнем монастыре. Туда я и отправлюсь и скажу монахиням, что это злословие людское привело к тому, что вы с Артуром поссорились из-за меня. Потом, немного погодя, я отправлю Артуру весть, чтоб он знал, где я, и знал, что я не с тобой. И тогда он сможет помириться с тобой, и честь его не пострадает.

– Нет! – попытался возразить Ланселет. – Нет, я не могу расстаться с тобой.

Но Гвенвифар поняла – и сердце у нее упало, – что она без труда сумеет переубедить его. Наверное, несмотря на все доводы разума, она все-таки надеялась, что Ланселет станет бороться за нее, что его воля и страсть преодолеют все преграды, и он вправду увезет ее в Малую Британию. Но от Ланселета нельзя было ожидать подобного. Он не в силах был изменить себя; и каким бы он ни был – он ничуть не изменился с тех самых пор, когда Гвенвифар полюбила его. Каким он был, таким он и остался, и таким она и будет любить его – до самой смерти. В конце концов Ланселет сдался, перестал отговаривать Гвенвифар и свернул на дорогу, ведущую в Гластонбери.

Когда Ланселет и Гвенвифар наконец-то вошли в лодку, что должна была перевезти их на остров, лежащая на воде тень церкви уже была по-вечернему длинной, и над озером плыл «Ангелюс» – колокольный звон, призывающий к чтению молитвы Богородице. Гвенвифар склонила голову и зашептала слова молитвы.

«Мария, святая Матерь Божья, смилуйся надо мной, грешной…» И на миг Королеве почудилось, будто ее осиял нездешний свет – как в тот день, когда в пиршественной зале Камелота явлен был Грааль. Ланселет, понурившись, сидел на носу ладьи. С того мгновения, как Гвенвифар объявила о своем решении, он ни разу не коснулся ее, и Гвен была лишь рада тому; одного-единственного его прикосновения хватило бы, чтоб вся ее решимость исчезла без следа. На Озеро лег туман, и Гвенвифар вдруг померещилась тень, похожая на тень их собственной лодки – ладья, затянутая черной тканью, с черным силуэтом человека, восседающего на носу, – но нет. Это была тень, всего лишь тень…

Днище лодки скрежетнуло по песку. Ланселет помог Гвенвифар выбраться на берег.

– Гвенвифар – ты окончательно решила?

– Да, – отозвалась она, стараясь вложить в свой голос ту уверенность, которой на самом деле не ощущала.

– Тогда я провожу тебя до ворот монастыря, – сказал Ланселет, и Гвенвифар вдруг с необыкновенной ясностью осознала, что это потребовало от него куда большего мужества, чем все убийства, совершенные ради нее.

Старая настоятельница монастыря узнала Верховную королеву; возвращение Гвенвифар повергло ее в ужас и изумление. Но Гвенвифар рассказала настоятельнице, что злословие людское привело к тому, что Артур и Ланселет поссорились из-за нее, и потому она решила бежать и скрыться в монастыре, дабы дать им возможность уладить ссору.

Старуха– настоятельница погладила королеву по щеке -как будто перед ней вновь очутилась малышка Гвенвифар, воспитанница монастыря.

– Ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь, дочь моя. Если пожелаешь, то и навсегда. Мы, служительницы Божьи, не отталкиваем никого, кто приходит к нам. Но здесь ты будешь не королевой, а всего лишь одной из сестер, – предупредила настоятельница.

Гвенвифар вздохнула с искренним облегчением. До этого самого мига она не осознавала, до чего же это тяжкая ноша – быть королевой.

– Я должна попрощаться с моим рыцарем, благословить его и велеть помириться с моим супругом.

Настоятельница степенно кивнула.

– В нынешние времена нашему доброму королю Артуру нужен каждый из его рыцарей – и уж конечно, ему трудно будет обойтись без доблестного сэра Ланселета.

Гвенвифар вышла в монастырскую приемную. Ланселет беспокойно расхаживал взад-вперед. Он схватил Гвенвифар за руки.

– Гвенвифар, я не в силах этого вынести! Неужто я действительно должен распрощаться с тобою здесь? Госпожа моя, любовь моя – неужто это необходимо?

– Да, необходимо, – безжалостно отозвалась Гвенвифар, осознавая, что сейчас она впервые действует, не заботясь о себе. – Твое сердце всегда принадлежало Артуру, милый мой. Мне часто думалось, что единственный наш грех не в том, что мы полюбили друг друга, а в том, что я встала меж тобою и Артуром и разрушила любовь, которую вы питали друг к другу.

"О, если б все могло остаться так, как в ту ночь Белтайна, когда чары Моргейны объединили нас троих, – в том было бы куда меньше греха! – подумала Гвенвифар. – Грех был не в том, что мы возлежали вместе, а в раздоре, умалившем любовь".

– Я отсылаю тебя обратно к Артуру, ненаглядный мой. Передай ему, что я любила его, несмотря ни на что.

Лицо Ланселета преобразилось почти до неузнаваемости.

– Теперь я понял это, – отозвался он. – И понял, что тоже любил его, невзирая ни на что, – и всегда чувствовал, что тем самым причиняю зло тебе…

Ланселет качнулся к Гвенвифар, желая поцеловать ее – но здесь, в монастыре, это было неуместно. И потому он лишь склонил голову.

– Раз ты остаешься в доме Божьем, молись за меня, леди.

"Моя любовь к тебе – вот моя молитва, – подумала Гвенвифар. – Любовь – единственная молитва, которую я знаю". Никогда еще она не любила Ланселета столь сильно, как в этот миг; потом хлопнула дверь, беспощадно отсекая все, что осталось за ней, и Гвенвифар ощутила, как стены смыкаются вокруг нее, подобно ловушке.

Сколь безопасно она себя чувствовала средь этих стен в былые дни, давно оставшиеся в прошлом! Они казались тогда такой надежной защитой… Теперь же Гвенвифар осознала, что ей предстоит остаться здесь до самой смерти. "Когда я была свободна, – подумала она, – я страшилась своей свободы и не ценила ее. А теперь, когда я научилась любить ее и стремиться к ней, я отказалась от нее – ради своей любви". Гвенвифар смутно ощущала, что поступила правильно: свобода – достойный дар и жертва Господу. Но все же, идя по монастырю, она никак не могла отделаться от ощущения захлопнувшейся клетки.

«Ради моей любви. И ради любви Господней», – подумала Гвенвифар и почувствовала, как в ней проклюнулся первый росток душевного покоя. Ланселет отправится в ту церковь, где умер Галахад, и помолится там. Быть может, он вспомнит тот день, когда туманы Авалона расступились, и они втроем – она сама, Ланселет и Моргейна – заблудившись, шли по колено в озерной воде. При мысле о Моргейне в душе Гвенвифар вдруг вспыхнули любовь и нежность. «Мария, святая Матерь Божья, не покинь ее. Пусть она придет к тебе, когда настанет срок…»

«Стены, эти стены – они лишат меня рассудка. Я никогда больше не буду свободной…» Нет. Ради своей любви и ради любви Господней она научится снова любить эти стены. Сложив руки в молитвенном жесте, Гвенвифар прошла по монастырю к дому, в котором обитали монахини, и скрылась в нем – навсегда.

Воистину, Богиня ушла – даже с Авалона, – и я, смертная, осталась одна…

И все же однажды ночью меня посетил некий сон, некое видение, некий обрывок Зрения – я увидела это в зеркале в ночь новолуния.

Сперва я видела лишь войны, терзающие страну. Я так никогда и не узнала, что же произошло меж Артуром и Гвидионом после того, как Ланселет и Гвенвифар бежали из Камелота, но вражда расколола соратников, а Гавейна и Ланселета разделила кровная месть. Позднее, уже находясь при смерти, Гавейн простил Ланселета – он всегда был великодушен. Он умолял Артура помириться с Ланселетом и призвать его вернуться в Камелот. Но было поздно. Теперь даже Ланселету было не под силу собрать воедино легион Артура, ибо многие пошли за Гвидионом; на его стороне теперь выступала добрая половина людей Артура, и большая часть саксов, и даже отдельные изменники-северяне. И в тот час перед рассветом зеркало прояснилось, и в таинственном, нездешнем свете я наконец-то увидела лицо моего сына. Он медленно поворачивался из стороны в сторону, вглядываясь в темноту, и в руках у него был меч…

– Я знал, что Моргейна ненавидит меня, – тихо произнес Артур, – но не думал, что ненависть ее настолько глубока. Неужели ты обязан подчиняться ей даже в этом, Гвидион?

– Так ты думаешь, что я исполняю ее волю? Глупец! – прорычал Гвидион. – Если бы что-то и могло заставить меня пощадить тебя, так это мысль о том, что я выполняю волю Моргейны, что это она желает свергнуть тебя! Я не знаю, кого ненавижу сильнее – – тебя или ее!

А потом я шагнула в свой сон – или видение, или что бы это ни было, – и осознала, что стою на берегу озера, облаченная в одеяние жрицы, стою меж Артуром и Гвидионом, готовыми сойтись в схватке.

Я подвела, подвела, подвела всех! Я была неверна Богине – если и вправду существует какая-либо Богиня, кроме меня самой, неверна Авалону, неверна Артуру, неверна брату, и сыну, и возлюбленному… и все, к чему я стремилась, обратилось в прах. Небо посветлело, и на нем уже появились отсветы зари. Скоро взойдет солнце. И я знала, что сегодня где-то там, за туманами Авалона, Артур и Гвидион встретятся – встретятся в последний раз.

– Смотрите! Смотрите – вон там, от восхода плывет ладья, и на ней – четыре королевы! Волшебная ладья Авалона…

– Возьми его, Ланселет, – мягко попросила я. – Возьми и брось в Озеро, как можно дальше. Пусть туманы Авалона навеки поглотят его.

– Если бы… если бы те ножны, что ты сделала для меня, сейчас были при мне, Моргейна, я не лежал бы здесь и не следил, как жизнь утекает по капле… Моргейна, мне снился сон… Я кричал во сне, звал тебя, но не мог удержать…

Я крепко обняла Артура. Я видела в первых лучах восходящего солнца, как Ланселет высоко вскинул Эскалибур, а потом как смог далеко забросил в Озеро. Меч взлетел в воздух, сверкнул на солнце, словно крыло белой птицы, а потом, повернувшись, пошел вниз – и больше я ничего не видела; слезы застилали мне глаза.

– Моргейна, – прошептал Артур, – это и вправду ты? Я тебя не вижу, Моргейна, – здесь так темно… Что, солнце уже село? Моргейна, отвези меня на Авалон, там ты сможешь вылечить меня… Отвези меня домой, Моргейна…