Гвенвифар лежала, глядя в темноту и прислушиваясь, не послышатся ли шаги Ланселета. Но вместе с тем у нее не шли из головы слова Моргаузы; сегодня вечером Моргауза улыбнулась хитро и понимающе и промурлыкала: «Ах, моя милая, как я тебе завидую! Кормак, конечно, прекрасный юноша, и достаточно пылкий, но куда ему до изящества и красоты твоего возлюбленного!»

Гвенвифар склонила голову и промолчала. Какое она имеет право презирать Моргаузу – она ведь сама ничем не лучше ее… Все это так опасно… Вот и епископ в прошлое воскресенье прочел проповедь, посвященную одной из десяти заповедей, – той, которая запрещает прелюбодеяние. Он заявил, что добродетель жен – это самая основа христианского образа жизни, ибо, лишь сохраняя добродетель в браке, женщины способны искупить грех праматери Евы. А Гвенвифар вспомнилась история о женщине, которую уличили в прелюбодеянии и привели к Христу, а Христос сказал: «Кто сам без греха, пусть первым бросит в нее камень». И там не нашлось ни одного безгрешного – но здесь, при ее дворе, таких много – да хоть сам Артур, и уж здесь-то найдется, кому бросить камень. Христос сказал той женщине: «Иди и не греши больше». Вот так бы надлежало поступить и ей…

Не тела его она желала. Моргауза, со смешком рассказывающая о том страстном молодом человеке, ее любовнике, никогда не поверит, сколь мало значат для них с Ланселетом эти утехи.

Да, правда, иногда Ланселет брал ее грешным, бесчестным способом, но лишь в первые годы, когда они с молчаливого согласия Артура проверяли: может, Гвенвифар все-таки сумеет родить королевству наследника? А так… Существовали и другие способы доставить друг другу удовольствие, и некоторые казались Гвенвифар меньшим грехом, меньшим посягательством на законные права Артура. Но все равно – не этого она жаждала всей душой. Ей лишь хотелось быть рядом с Ланселетом… Это чувство затрагивало скорее душу, чем тело. За что же Богу порицать подобную любовь? Он мог осуждать их за грех – и Гвенвифар снова и снова искупала этот грех, – но разве станет Господь осуждать истинную любовь, идущую из глубины сердца?

«Я отдаю Артуру все, что он желал бы от меня получить. Ему нужна королева, хозяйка, которая содержала бы его замок в порядке; что же касается всего прочего, Артур не хочет от меня ничего, кроме сына – а в этом ему отказываю не я, а Господь».

В темноте послышались мягкие шаги.

– Ланселет, ты? – шепотом позвала Гвенвифар.

– Не совсем.

Проблеск света, исходящего от маленькой лампы, на миг сбил Гвенвифар с толку; ей показалось, будто она видит лицо возлюбленного, только почему-то помолодевшее, – но затем королева поняла, кто это.

– Да как ты смеешь?! Стоит мне закричать, и мои женщины прибегут сюда, и никто не поверит, будто ты явился по моему приглашению!

– Тихо, – велел Гвидион. – Имей в виду, моя леди, я держу нож у твоего горла.

Королева, съежившись от ужаса, вцепилась в ворот ночной рубашки.

– Не льсти себе, госпожа, я пришел не ради насилия. Для меня твои прелести слишком зрелые и слишком хорошо выдержанны.

– Довольно! – раздался из темноты, откуда-то из-за спины

Гвидиона хриплый голос. – Прекрати насмехаться над ней, слышишь? Грязное это дело – шарить по чужим спальням. Я и так жалею, что ввязался в него. А теперь умолкните все и прячьтесь по углам.

Постепенно глаза Гвенвифар приспособились к тусклому свету; она узнала лицо Гавейна, а за Гавейном виднелась еще одна знакомая фигура.

– Гарет! Что ты здесь делаешь? – печально спросила королева. – А я-то считала тебя лучшим другом Ланселета…

– И это правда, – сурово произнес Гарет. – Я пришел проследить, чтоб с ним обошлись по справедливости. А то ведь этот, – он презрительно махнул рукой в сторону Гвидиона, – вполне способен перерезать ему горло, а потом свалить обвинение в убийстве на тебя!

– Тихо! – велел Гвидион, и свет погас. Гвенвифар почувствовала укол ножа. – Если ты попытаешься хоть словом его предупредить, я перережу тебе горло, а потом уж как-нибудь постараюсь объяснить лорду моему Артуру, что заставило меня так поступить.

Следующий укол заставил Гвенвифар содрогнуться от боли; действительно ли из ранки потекла кровь, или ей просто показалось? Королева слышала едва различимые звуки – шорох одежд, приглушенное звяканье оружия. Сколько же человек привел с собой Гвидион ради этой засады? Гвенвифар лежала, в отчаянье заламывая руки. Если б только она могла предостеречь Ланселета… Но она была совершенно беспомощна, словно зверек, запутавшийся в силках.

Так она и лежала, зажатая между подушками и ножом; казалось, что время едва ползет. Так тянулось довольно долго; затем послышалось тихое посвистывание, напоминающее птичью трель. Гвенвифар напряглась; Гвидион, почувствовав это, скрипучим шепотом спросил:

– Сигнал Ланселета?

Он снова ткнул ножом в шею Гвенвифар; от ужаса королеву бросило в пот, и она прошептала: – Да. Гвидион пошевелился, и солома в тюфяке зашуршала.

– Здесь дюжина человек. Только попробуй предупредить его, и ты не проживешь и трех секунд.

Из прихожей донеслись негромкие звуки; Ланселет расстегнул плащ, снял перевязь с мечом… О Господи, неужто они собираются схватить его и безоружным? Гвенвифар снова напряглась. Она уже заранее чувствовала, как нож входит в ее тело – но ведь должна же она предупредить Ланселета! Королева уже разомкнула губы, но тут рука Гвидиона – «Откуда он узнал? Это что, Зрение?» – с маху запечатала ей рот, заглушив едва родив-шийся крик. Задыхаясь, Гвенвифар попыталась вывернуться – и услышала, как кровать скрипнула под весом Ланселета.

– Гвен! – прошептал он. – Что случилось? Ты кричала, любимая?

Гвенвифар каким-то чудом удалось вырваться из хватки Гвидиона.

– Беги! – закричала она. – Это ловушка, засада…

– Ад и дьяволы!

Гвенвифар почувствовала, как он по-кошачьи проворно вскочил и отпрыгнул назад.

Лампа в руках у Гвидиона вспыхнула, а за ней и огоньки в руках у остальных, и в конце концов комната озарилась светом; Гавейн, Кэй и Гарет выступили вперед, а за ним столпился еще десяток неясных фигур. Гвенвифар съежилась под одеялом, а Ланселет застыл на месте; он был наг и безоружен.

– Мордред! – с презрением произнес Ланселет. – Да, эта хитрость вполне достойна тебя!

– Ланселет, – официальным тоном произнес Гавейн, – именем короля я обвиняю тебя в государственной измене. Отдай мне свой меч.

– Не морочься с этим! – бросил Гвидион. – Забери меч сам, да и все.

– Гарет! Боже милостивый! Ты-то как оказался в этом замешан?

В свете ламп глаза Гарета блестели, словно от слез.

– Я никогда не верил ни единому дурному слову о тебе, Ланселет. О Господи! Лучше б я пал в какой-нибудь битве и не дожил до этого дня!

Ланселет опустил голову, но Гвенвифар заметила, как он с лихорадочной поспешностью оглядел комнату.

– О Господи, – пробормотал он. – Вот так же на меня смотрел и Пелинор, когда они ввалились с факелами в шатер и застали меня на ложе Элейны. Неужто это моя судьба – постоянно оказываться преданным?

Гвенвифар хотелось броситься к любимому, заслонить его собой, разрыдаться от жалости и боли. Но Ланселет даже не глядел на нее.

– Твой меч, – тихо повторил Гавейн. – И оденься, Ланселет. Я не хочу вести тебя к Артуру голым. Ты и так уже достаточно опозорен.

– Не позволяй ему взять меч… – произнес чей-то голос из темноты, но Гавейн презрительным взмахом руки заставил безликую фигуру умолкнуть. Ланселет медленно повернулся и побрел в крохотную прихожую, где остались вся его одежда и оружие. Гвенвифар услышала шорох ткани – Ланселет одевался. Гарет стоял, положив руку на рукоять меча. Ланселет вошел в комнату, одетый, но безоружный, держа руки на виду.

– Я рад, что ты предпочел мирно пойти с нами – тебе же лучше, – сказал Гвидион. – Матушка, – он повернулся в темный угол, и Гвенвифар с ужасом осознала, что там стоит королева Моргауза, – пригляди за королевой. Пусть она остается под твоим присмотром, пока у Артура не дойдут до нее руки.

Моргауза выступила вперед и встала у кровати. Гвенвифар никогда прежде не замечала, до чего же Моргауза крупная – для женщины, – и какая безжалостность чувствуется в ее четко очерченном подбородке.

– Давай-ка ты оденешься, моя леди, – сказала Моргауза. – А я помогу тебе привести волосы в порядок. Ты же не хочешь предстать перед королем в непотребном виде? И радуйся, что здесь оказалась женщина. Эти мужчины, – Моргауза обвела присутствующих презрительным взглядом, – собирались подождать и захватить Ланселета, когда он уже войдет в тебя.

Эти грубые, беспощадные слова заставили Гвенвифар съежится. Она медленно потянулась за платьем; пальцы не слушались ее.

– Неужто мне придется одеваться при мужчинах? Моргауза не успела ничего ответить – ее опередил Гвидион.

– Не пытайся нас одурачить, бесстыдная ты женщина! Да как ты смеешь притворяться, будто в тебе сохранилась хоть капля скромности?! Сейчас же надевай платье, или моя мать засунет тебя туда, как в мешок!

«Он зовет ее матерью. Неудивительно, что Гвидион так жесток и безжалостен – ведь его воспитала королева Лотиана!» Но ведь Моргауза всегда казалась Гвенвифар всего лишь безвредной любительницей житейских удовольствий – что заставило ее вмешаться в это дело? Королева наклонилась, чтоб завязать шнурки, да так и застыла.

– Так значит, вам нужен мой меч? – тихо спросил Ланселет.

– Ты сам знаешь, – отозвался Гавейн.

– Ну, тогда… – и почти неуловимым для глаза движением Ланселет метнулся вперед, к Гавейну, а в следующий миг уже отскочил, и в руке у него был меч Гавейна. -… тогда подойдите и возьмите его!

Он сделал выпад, метя в Гвидиона, и Гвидион с воплем перекатился через кровать, зажимая рассеченную ягодицу – из раны обильно хлынула кровь. Тут вперед шагнул Кэй с мечом в руке. Ланселет схватил с кровати подушку и швырнул в Кэя – с такой силой, что тот рухнул на людей, двигавшихся следом, и те тоже попадали, споткнувшись об него. Ланселет же вскочил на кровать и негромко, отрывисто велел Гвенвифар:

– Замри! Будь наготове!

Задохнувшись от страха, королева забилась в угол. Противники тем временем снова двинулись к Ланселету; Ланселет отшвырнул одного из них, с легкостью разделался с другим, а когда тот упал, рубанул наотмашь по смутно виднеющейся фигуре. Великанский силуэт медленно осел на пол. Ланселет уже схватился с кем-то другим, но тут истекающий кровью Гвидион вскричал: «Гарет!» – и бросился к упавшему приемному брату. На миг всех сковало ужасающее оцепенение. И когда Гвидион, рыдая, рухнул на колени рядом с телом Гарета, Ланселет подхватил Гвенвифар, стремительно развернулся, убил человека, стоявшего в дверях – королева так никогда и не узнала, кто же это был, – а потом, когда они оказались в коридоре, поставил Гвенвифар на ноги и с лихорадочной поспешностью помчался вперед, увлекая королеву за собой. Кто-то бросился им наперерез, и Ланселет убил и этого нападавшего.

– В конюшню! – выдохнул он. – Взять коней – и прочь отсюда! Быстро!

– Подожди! – королева ухватила Ланселета за руку. – Если мы сдадимся на милость Артура – или ты скроешься, а я останусь и предстану перед Артуром…

– Гарет проследил бы, чтоб все было по чести. Но теперь всем заправляет Гвидион – неужто ты думаешь, что мы доживем до встречи с королем? Правильно я нарек его Мордредом!

Поспешно втолкнув Гвенвифар в конюшню, Ланселет наскоро оседлал своего коня.

– Искать твою лошадь нет времени. Поедешь у меня за спиной, и держись покрепче… Я собираюсь прорываться мимо стражников на воротах.

Никогда прежде Гвенвифар не видела Ланселета таким: перед королевой предстал не ее возлюбленный, а закаленный в боях воин. Скольких он уже убил сегодня? Но Гвенвифар не успела испугаться: Ланселет подсадил ее на коня и сам вскочил в седло.

– Держись за меня, – приказал он. – Мне некогда будет приглядывать за тобой.

Ланселет повернулся и крепко поцеловал Гвенвифар – один лишь раз.

– Это моя вина. Мне следовало бы заметить, что этот чертов ублюдок шпионит за нами. Ну, что бы теперь ни случилось, по крайней мере, с этим покончено. Нам не придется больше лгать и таиться. Ты – моя навеки… – и он умолк. Гвенвифар почувствовала, что его бьет дрожь; но Ланселет лишь резко развернулся и подхватил поводья. – Поехали!

Моргауза в ужасе смотрела, как Гвидион, рыдая, склонился над ее младшим сыном.

Ей вспомнились слова, произнесенные много лет назад – в тот раз Гвидион отказался выступить против Гарета, даже на турнире. «Я видел… – сказал он тогда. – Я видел тебя умирающим – а сам я стоял рядом с тобой на коленях. Ты не сказал мне ни слова, но я знал, что это из-за моих деяний в тебе погасла искра жизни… Я не стану искушать судьбу».

Это сделал Ланселет. Ланселет, которого Гарет любил превыше всех на свете.

Кто– то из присутствующих шагнул вперед и сказал:

– Они уходят…

– Да какое мне до этого дело?!

Гвидион скривился от боли, и Моргауза поняла, что его рана по-прежнему кровоточит, и кровь, стекая на пол, смешивается с кровью Гарета. Она взяла с кровати льняную простыню, разорвала на полосы и туго перевязала Гвидиону рану.

– Теперь никто во всей Британии не предоставит им убежища, – угрюмо произнес Гавейн. – Ланселет сделался изгоем. Он уличен в измене своему королю, и расплатой будет его жизнь. О Господи! Как бы мне хотелось, чтоб ничего этого не было!

Он подошел и взглянул на рану Гвидиона, потом пожал плечами.

– Кости не затронуты… да вон и кровь уже останавливается. Заживет нормально, Гвидион, только несколько дней тебе сидеть будет неудобно. А Гарет… – голос Гавейна дрогнул; и этот грубоватый здоровяк расплакался, словно мальчишка. – Гарету повезло куда меньше. И за это я убью Ланселета – даже если сам умру от его руки. О Господи, Гарет, братик, малыш…

Гавейн прижал мертвого брата к себе и принялся укачивать.

– Гвидион, скажи, – стоило ли это жизни Гарета? – спросил он сквозь рыдания.

– Пойдем отсюда, мальчик мой, – сказала Моргауза, чувствуя, как у нее перехватывает горло. Гарет, ее малыш, ее последнее дитя… Она давным-давно потеряла Гарета, уступив его Артуру, но в памяти ее до сих пор жил светловолосый мальчик, прижимающий к себе деревянного рыцаря. «Когда-нибудь, сэр Ланселет, мы с тобой непременно отправимся вместе на поиски приключений…» Но теперь Ланселет чересчур зарвался; против него поднимется вся страна. А у нее остался Гвидион, ее любимец, что станет в назначенный день Верховным королем – а она, Моргауза, будет рядом с ним.

– Пойдем, малыш, пойдем. Ты ничем уже не поможешь Гарету. Позволь, я перевяжу твою рану, как следует, а потом мы пойдем к Артуру и расскажем ему обо всем, чтоб он мог отправить своих слуг в погоню за предателями…

Гвидион стряхнул ее руку со своего плеча.

– Прочь от меня, проклятая карга! – произнес он ужасным голосом. – Гарет был лучшим из нас! Даже десяток королей не стоят его жизни! Это все ты меня подзуживала, потому что терпеть не можешь Артура. А какое мне дело, в чьей постели спит королева? Ты сама ничем не лучше Гвенвифар – сколько я себя помню, ты только и делала, что меняла любовников

– Сынок… – прошептала ошеломленная Моргауза. – Как ты можешь так говорить со мной? Гарет был моим сыном…

– Да разве ты когда-нибудь заботилась о Гарете или о любом из нас – да хоть о чем-нибудь, кроме собственного удовольствия и честолюбия? Ты толкала меня на трон не ради меня самого, а лишь затем, чтоб самой дорваться до власти! – Гвидион отстраняется от протянутой руки Моргаузы. – Убирайся к себе в Лотиан – или куда угодно, хоть к черту на рога, – но если я снова увижу тебя, то клянусь, я буду помнить лишь об одном: что ты сделалась убийцей единственного моего брата, которого я любил, единственного родича…

Гавейн, подталкивая мать, выпроводил ее из комнаты, и уже на пороге до Моргаузы вновь долетели рыдания Гвидиона:

– О, Гарет, Гарет, лучше бы это я умер…

– Кормак, отведи королеву Лотианскую в ее покои, – отрывисто велел Гавейн.

Кормак подхватил Моргаузу, не позволяя ей упасть; когда они отошли подальше, и надрывные рыдания стихли вдали, Моргауза наконец-то смогла вздохнуть полной грудью. Как он мог так обойтись с ней?! И это после всего, что она для него сделала? Конечно, она будет скорбеть по Гарету, как того требуют приличия, но Гарет был человеком Артура, и Гвидион непременно это поймет, рано или поздно. Моргауза взглянула на Кормака.

– Я не могу идти так быстро… чуть помедленнее, пожалуйста.

– Конечно, моя леди.

Моргауза вдруг особенно остро ощутила прикосновение Кормака – чтоб поддержать королеву, Кормаку пришлось почти обнять ее. Моргауза позволила себе немного прижаться к нему. Она хвастала перед Гвенвифар молодым любовником, но в действительности Моргауза ни разу еще не брала Кормака к себе на ложе – манила его, поддразнивала, но до дела пока не доводила. Теперь же она положила голову к нему на плечо.

– Ты был верен своей королеве, Кормак.

– Я предан своему королевскому дому, как и весь мой род, – отозвался Кормак на северном наречии, и Моргауза улыбнулась.

– Вот мои покои… Ты ведь поможешь мне войти? Я едва держусь на ногах…

Кормак осторожно помог Моргаузе опуститься на кровать.

– Угодно ли моей госпоже, чтоб я кликнул ее женщин?

– Нет, – прошептала Моргауза и придержала руку Кормака; она знала, что печальный вид лишь придает ей обольстительности. – Ты был верен мне, Кормак, и теперь твоя верность будет вознаграждена… иди ко мне…

Она протянула руки к молодому воину и взглянула на него из под ресниц – и тут же, потрясенная, широко распахнула глаза – Кормак отшатнулся. Он явно чувствовал себя неловко.

– Я… боюсь, ты сейчас не в себе, госпожа, – запинаясь, пробормотал он. – За кого ты меня принимаешь? Право слово, леди, я чту тебя ничуть не меньше, чем мать моей матери! Да неужто я стану пользоваться тем, что такая почтенная женщина обезумела от горя? Позволь, я позову твоих служанок. Они приготовят тебе замечательное вино с пряностями, а я забуду слова, сказанные в безумном ослеплении…

Слова Кормака были для Моргаузы словно удары под дых – и каждое отдавалось болью в сердце, «… чту не меньше, чем мать моей матери… почтенная женщина… безумное ослепление…» Весь мир в одночасье сошел с ума. Гвидион обезумел и впал в черную неблагодарность, а этот мужчина, столь долго взиравший на нее с вожделением, отвернулся от нее… Моргаузе хотелось закричать, позвать слуг, велеть им выпороть Кормака – до крови, до мяса, чтоб он взмолился о пощаде. Но едва лишь королеве открыла рот, намереваясь исполнить свои намерения, как на нее навалилась неимоверная тяжесть – словно усталость, скопившаяся за все годы жизни, теперь взяла верх.

– Да, – подавленно согласилась Моргауза, – я сама не знаю, что говорю. Позови моих служанок, Кормак, и вели, чтоб принесли мне вина. На рассвете мы отправляемся в Лотиан.

Кормак ушел, а Моргауза так и осталась сидеть на кровати, не в силах даже пошевелиться.