– Меч, меч таинств потерян… а теперь – и чаша, чаша, и все Священные реликвии!… Все потеряно, все утрачено, все отнято у нас!

Этот крик разбудил Моргейну. Однако, когда она на цыпочках подобралась к двери комнаты, где спала Врана, – как всегда, одна, как всегда, соблюдающая молчание, – оказалось, что девушки, приставленные к Вране, спят; они ничего не слышали.

– Все было тихо. Владычица, – заверили они Моргейну. – Может, тебе приснился скверный сон?

– Если это вправду и был сон, то он приснился не мне одной, – но и Вране тоже, – сказала Моргейна, глядя на безмятежные лица девушек. С каждым годом ей все сильнее казалось, что жрицы из Дома дев выглядят все моложе и все больше походят на детей… Ну разве можно доверять им священные тайны? Они же сущие девчонки! Девушки с едва оформившейся грудью… что они могут знать о жизни Богини – жизни мира?

И снова оглушительный вопль разнесся над Авалоном, грозя переполошить всех вокруг.

– Вот! Теперь вы слышите! – воскликнула Моргейна. Но девушки лишь испуганно уставились на нее.

– Неужто ты грезишь с открытыми глазами, Владычица? – спросила одна из них, и Моргейна поняла, что на самом деле этот крик горя и ужаса был беззвучен.

– Я войду к ней, – сказала Моргейна.

– Но тебе нельзя… – начала было какая-то девушка, и тут же попятилась, позабыв закрыть рот – словно лишь сейчас осознала, с кем она говорит. Моргейна прошла мимо девушки, согнувшейся в поклоне.

Врана сидела на кровати; ее длинные распущенные волосы спутались, а в глазах плескался ужас. На миг Моргейне подумалось, что старой жрице и вправду приснился кошмар, что Врана странствовала дорогами сновидений…

Но Врана покачала головой. Нет, она совсем не походила на человека, который никак не может отойти от сна. Врана глубоко вздохнула, и Моргейна поняла, что жрица пытается заговорить, преодолев годы молчания; но голос словно не желал подчиняться ей.

В конце концов, дрожа всем телом, Врана произнесла:

– Я видела… видела это… предательство, Моргейна, предательство проникло в самое сердце Авалона… Я не разглядела его лица, но я видела в его руке великий меч Эскалибур…

Моргейна успокаивающе вскинула руку и сказала:

– На рассвете мы посмотрим в зеркало. Не надо, не говори – не мучай себя, милая.

Врану все еще била дрожь. Моргейна крепко сжала руку Враны и увидела в колеблющемся свете факела, что собственная ее рука сделалась морщинистой и покрылась старческими пятнами, а пальцы Враны напоминают узловатые веревки. "Мы с ней пришли сюда юными девушками из свиты Вивианы; и вот мы обе – старухи… – подумала Моргейна. – О, Богиня, сколько же лет прошло…"

– Но я должна говорить, – прошептала Врана. – Я слишком долго молчала… Я продолжала безмолвствовать даже тогда, когда боялась, что это произойдет… Слышишь гром и грохот ливня? Приближается буря, буря, что обрушится на Авалон и смоет его… и тьма опустится на землю…

– Ну что ты, что ты, милая! Успокойся, – прошептала Моргейна и обняла дрожащую жрицу. Может, Врана повредилась рассудком? Может, это было лишь наваждение, горячечный бред? Ведь никакого ливня нет! Над Авалоном светила полная луна, и яблоневые сады белели в ее свете. – Не бойся. Я останусь здесь, с тобой, а утром мы посмотрим в зеркало и узнаем, что же случилось на самом деле.

Врана улыбнулась, но улыбка ее была печальна. Она забрала у Моргейны факел и погасила его; и во внезапно воцарившейся тьме Моргейна увидела сквозь щели отдаленную вспышку молнии. Мгновение тишины – и донесшийся откуда-то издалека приглушенный раскат грома.

– Это был не сон, Моргейна. Буря надвигается – и мне страшно. У тебя больше мужества, чем у меня. Ты жила в миру, ты знаешь истинные горести – не сны и видения… Но, быть может, и мне придется выйти в мир и навеки отказаться от молчания… и я боюсь…

Моргейна устроилась рядом со старой жрицей, укрыла ее и себя одеялом, обняла и так и лежала, пока Врана не перестала дрожать. Лежа в тишине и прислушиваясь к дыханию Враны, Моргейна вспомнила тот вечер, когда она привезла на Авалон Нимуэ – как Врана пришла к ней тогда, чтоб вновь приветствовать ее на Авалоне… «Почему-то мне кажется теперь, что эта любовь была единственной истинной за всю мою жизнь…» Врана положила голову ей на плечо, и Моргейна нежно прижала подругу к себе, утешая и успокаивая. Они пролежали так довольно долго – и вдруг раздался оглушительный удар грома. Женщины испуганно вскинулись, и Врана прошептала:

– Вот видишь…

– Успокойся, милая. Это всего лишь буря.

Едва лишь Моргейна произнесла эти слова, как обрушился ливень, стремительный и мощный, и за ним ничего уже нельзя было расслышать. По комнате принялся гулять холодный ветер. Моргейна молчала, сжимая руку Враны. «Это всего лишь буря», – подумала она. Но страх Враны отчасти передался и ей, и Моргейна почувствовала, что ее тоже начало трясти.

Моргейна попыталась призвать Зрение, но гром словно заглушал всякие мысли. Моргейне оставалось лишь лежать, прижавшись к Вране, и повторять про себя: «Это всего лишь буря, просто буря – дождь, ветер и гром, – а вовсе не гнев Богини…»

Сколько ни бушевала гроза, но в конце концов все-таки, стихла, и когда Моргейна проснулась, все вокруг было чистым, словно умытым. На бледном небе не было ни облачка; капли воды мерцали на каждом листике и срывались с каждого стебля травы – как будто весь мир окунули в воду и забыли отряхнуть, а высохнуть он не успел. Если та буря, о которой говорила Врана, и вправду разрушила Камелот, неужто поутру мир был бы так прекрасен? Почему-то Моргейне казалось, что это не так.

Проснувшаяся Врана взглянула на Моргейну; глаза ее были расширены от ужаса.

– Мы сейчас же пойдем к Ниниане, – сказала Моргейна, спокойно и рассудительно, как всегда, – а потом – к зеркалу, пока солнце не взошло. Если на нас и вправду обрушился гнев Богини, нужно узнать, чем мы его заслужили.

Врана жестом выразила согласие. Но когда они уже оделись и готовы были выйти из дома, Врана коснулась руки Моргейны.

– Иди к Ниниане, – прошептала она, с трудом заставляя повиноваться отвыкшие от работы голосовые связки. – Я приведу… Нимуэ. Она – часть этого…

Потрясенная до глубины души Моргейна едва не принялась возражать Вране. Но затем, взглянув на светлеющее небо, подчинилась. Быть может, Врана узрела в недобром вещем сне, для чего Нимуэ попала сюда, и потому и избрала девушку для затворнической жизни. Моргейна вспомнила тот день, когда Вивиана объявила ей самой о ее предназначении, и невольно подумала: «Бедная девочка!» Но на все воля Богини, и все они – в Ее власти. Тихо спустившись в мокрый сад, Моргейна увидела, что окружающий мир не так уж безмятежен и прекрасен, как показалось ей после пробуждения. Ветер безжалостно оборвал яблоневый цвет, и теперь сад был усыпан белыми лепестками, словно снегом. Да, этой осенью яблок не жди…

Моргейне пришлось разбудить Ниниану, и та, похоже, здорово разозлилась. "Нет, она – не истинная жрица, – подумала Моргейна. – Мерлин сказал правду – Ниниану избрали лишь потому, что в ее жилах течет кровь Талиесина. Наверное, пора перестать притворяться, будто Ниниану можно счесть Владычицей Авалона. Пора мне занять свое законное место". Моргейна вовсе не желала оскорблять Ниниану, равно как и не хотела, чтоб остальные подумали, что она отстранила Ниниану ради власти. Ей вполне хватало той власти, которой она располагала… Но крик Враны непременно разбудил бы всякую истинную жрицу, избранную Богиней. И все же эта женщина, стоявшая перед Моргейной, каким-то образом прошла испытания, без которых никому не получить жреческого сана; Богиня не отвергла ее. Так что же Она судила Ниниане?

– Говорю тебе, Ниниана, я видела это, и Врана – тоже… Нам непременно нужно до восхода солнца взглянуть в зеркало!

– Не очень-то я в это верю, – невозмутимо отозвалась Ниниана. – Чему быть, того все равно не миновать… Но раз тебе так хочется, Моргейна, я пойду с тобой.

Они молча прошли через сад – две черные тени среди мокрого, бесцветного мира – и спустились к водяному зеркалу у Священного источника. Еще на ходу Моргейна краем глаза заметила силуэт высокой женщины, укутанной в покрывало, – Врана, – и рядом с ней – Нимуэ, бледный утренний цветок. Красота девушки потрясла Моргейну. Даже Гвенвифар в самом расцвете юности не была столь прекрасна! На миг душу Моргейны охватила зависть и боль. «Я стольким пожертвовала ради Богини, а она ничем не вознаградила меня…»

– Нимуэ – девушка, – сказала Ниниана. – Ей и смотреть в зеркало.

В блеклых водах озерца отражалось белесое небо, на котором уже появились бледно-розовые полосы, вестники рассвета, и на этом фоне особенно отчетливо вырисовывались четыре темных силуэта. Нимуэ подошла к берегу, на ходу поправляя длинные белокурые волосы, и перед мысленным взором Моргейны возникла серебряная чаша и застывшее, завораживающее лицо Вивианы…

– Что я должна увидеть, матушка? – негромко спросила Нимуэ. Казалось, будто девушка говорит во сне.

Моргейна ждала, что ответит Врана, но та промолчала. В конце концов, Моргейна ответила сама:

– Действительно ли Авалон пал жертвой предательства и поражен в самое сердце? Что случилось со Священными реликвиями?

Тишина. Лишь негромко щебечут птицы в ветвях деревьев да тихо журчит вода, вытекающая из чаши Священного источника и собирающаяся в тихой заводи озерца. Ниже по склону белели опустошенные сады, а на вершине холма проступали очертания стоячих камней.

Тишина. Наконец Нимуэ, пошевельнувшись, прошептала:

– Я не могу разглядеть его лица…

По поверхности заводи побежала рябь, и Моргейне привиделась чья-то ссутуленная фигура – человек медленно, с трудом куда-то шел… затем она увидела комнату, где она безмолвно стояла за спиной у Вивианы в тот день, когда Талиесин вложил Эскалибур в руки Артура, – и услышала предостерегающий голос барда:

– Нет! Прикосновение к Священным реликвиям – смерть для непосвященного!

В этот миг Моргейна могла бы поклясться, что слышит самого Талиесина, а не Нимуэ… Но он, Мерлин Британии, имел право прикасаться к Священным реликвиям, – и вот он извлек их из тайника, копье, чашу и блюдо, спрятал их под плащом и ушел – на другой берег Озера, туда, где сверкал во тьме Эскалибур… Священные реликвии воссоединились.

– Мерлин! – вырвалось у Нимуэ. – Но зачем?! Моргейна знала, что напоминает сейчас ликом каменную статую.

– Как-то раз он говорил со мной об этом. Он сказал, что Авалон ушел за пределы мира, а Священные реликвии должны оставаться в мире, чтоб служить людям и богам, какими бы именами ни нарекали их люди…

– Он осквернит их, – взволнованно воскликнула Ниниана, – и поставит на службу богу, что хочет вытеснить всех прочих богов!…

В наступившей тишине раздалось пение монахов. А затем солнечные лучи коснулись зеркала, и поверхность воды вспыхнула огнем – ослепительным, обжигающим, пронзающим глаза и разум, и в свете встающего солнца Моргейне показалось, будто весь мир освещен пламенем пылающего креста… Моргейна зажмурилась, пряча лицо в ладонях.

– Не надо, Моргейна, – прошептала Врана. – Богиня сама позаботится о том, что ей принадлежит…

И снова до Моргейны донеслось пение монахов: «Кирие элейсон, Христе элейсон…» Господи, помилуй, Христос, помилуй… Священные реликвии были похищены. Несомненно, Богиня допустила это, дабы показать, что Авалон более не нуждается в них, что им надлежит уйти в мир и служить людям…

Но видение пылающего креста по-прежнему стояло перед глазами Моргейны. Моргейна закрыла глаза ладонью и отвернулась от солнца.

– Это не в моей власти – освободить Мерлина от его обета. Он поклялся священной клятвой и вместо короля заключил Великий Брак с этой землей. Ныне он сделался клятвопреступником и заплатит за свое преступление жизнью. Но прежде, чем покарать предателя, следует исправить последствия предательства. Реликвии вернутся на Авалон, – даже если мне придется самой отправиться за ними. Сегодня же утром я еду в Камелот.

– Должна ли я ехать с тобой? Не мне ли надлежит отомстить за Богиню? – прошептала Нимуэ.

И, услышав эти слова, Моргейна внезапно осознала, что следует делать.

Ей самой предстоит заняться Священными реликвиями. Их оставили на ее попечение, и если бы она как следует укрыла реликвии, вместо того чтоб упиваться собственной скорбью и думать лишь о себе, похищение не состоялось бы. Но Нимуэ станет орудием кары для предателя.

Кевин никогда не видел Нимуэ. Он знает всех обитателей Авалона – кроме этой девушки, ведущей жизнь отшельницы. Мерлин оставит крепость своей души без защиты – и это и приведет его к гибели; так бывает с каждым, кого Богиня пожелает покарать.

– Ты отправишься в Камелот, Нимуэ, – медленно произнесла Моргейна, до боли стиснув кулаки… Подумать только – ведь она почти помирилась с этим предателем! Как она могла?! – Ты – кузина королевы Гвенвифар и дочь Ланселета. Ты попросишь королеву принять тебя в число ее придворных дам. И еще ты попросишь, чтоб она никому – даже Артуру – не рассказывала, что ты выросла на Авалоне. Если понадобится, притворись, будто ты стала христианкой. Там, при дворе ты познакомишься с Мерлином. У него есть одно слабое место. Мерлин убежден, что женщины избегают его из-за его хромоты и уродства. Но если какая-то женщина не станет выказывать по отношению к нему ни страха, ни отвращения, если даст понять, что видит в нем мужчину – для такой женщины он пойдет на все. Даже на смерть. Нимуэ, – сказала Моргейна, глядя прямо в глаза испуганной девушке, – ты соблазнишь его и заманишь в свою постель. Ты свяжешь его чарами – так, чтоб он принадлежал тебе безраздельно, душою и телом.

– А потом? – дрожа, спросила Нимуэ. – Что потом? Я должна буду убить его?

Моргейна хотела было ответить, но Ниниана опередила ее.

– Это слишком легкая смерть для предателя. Ты должна околдовать его, Нимуэ, и привезти обратно на Авалон. Он умрет в дубовой роще – так, как полагается умирать изменнику.

Моргейну пробрал озноб. Она поняла, какой конец уготован Кевину: с него заживо сдерут кожу и засунут в таком виде в расщепленный дуб, а щель законопатят, оставив лишь отверстие для воздуха, – чтоб изменник подольше помучился… Моргейна склонила голову, пытаясь унять дрожь. Поверхность воды больше не сверкала под солнечными лучами; небо затянуло легкими рассветными облачками.

– Здесь мы сделали все, что могли, – сказала Ниниана. – Пойдем, матушка…

Но Моргейна оттолкнула ее руку.

– Не все… Я тоже должна буду отправиться в Камелот. Мне нужно знать, как предатель задумал использовать Священные реликвии.

Моргейна вздохнула. Она так надеялась никогда больше не покидать Авалон! Но иного выхода нет. Она не может переложить эту тяжесть на чужие плечи.

Врана протянула руку. Старую жрицу била дрожь – такая сильная, что Моргейна испугалась, как бы Врана не упала.

– Я тоже должна идти, – прошептала Врана, и ее загубленный голос заскрипел, словно сухие ветви на ветру. – Это моя судьба… мне не лечь в землю зачарованного края рядом с остальными… Я еду с тобой, Моргейна.

– Нет, Врана, нет! – попыталась возразить Моргейна. – Тебе нельзя!

Врана ни разу в жизни не покидала Авалон – а ей ведь уже за пятьдесят! Она не перенесет этого путешествия! Но никакие ее возражения не смогли поколебать решимости Враны. Пожилая женщина дрожала от ужаса, но оставалась непреклонна: она видела свою судьбу; она должна сопровождать Моргейну – чего бы это ей ни стоило.

– Но я не собираюсь путешествовать, как Ниниана – в паланкине, со свитой, как подобает великой жрице, – попробовала переубедить подругу Моргейна. – Я переоденусь старой крестьянкой, как в свое время частенько делала Вивиана.

Но Врана лишь покачала головой и упрямо сказала:

– Где пройдешь ты, Моргейна, там пройду и я.

В конце концов, хоть страх – не за себя, за Врану! – и продолжал терзать ее, Моргейна сказала:

– Что ж, пускай.

И они принялись собираться в путь. Выехали они в тот же день. Нимуэ ехала открыто, со свитой, как подобает родственнице Верховной королевы, а Врана и Моргейна, натянув на себя отрепья побирушек, выбрались с Авалона окольным путем и пешком отправились в Камелот.

Врана и вправду оказалась куда сильнее, чем думала Моргейна, – и становилась сильнее с каждым днем. Они шли медленно, выпрашивая подаяние в крестьянских дворах, воруя куски хлеба, брошенные собакам, ночуя где придется; однажды им пришлось заночевать на заброшенной вилле, а в другой раз – в стогу сена. В ту самую ночь Врана заговорила – впервые с начала их странствия.

– Моргейна, – сказала Врана, когда они закутались в плащи и улеглись, прижавшись друг к другу, – завтра в Камелоте празднуют Пасху. Нам нужно попасть туда к рассвету.

Моргейна не стала спрашивать, зачем это нужно. Она знала, что Врана не сумеет ответить на ее вопрос, разве что скажет: «Так я видела. Такова наша судьба». Потому она сказала лишь:

– Значит, мы можем полежать здесь до тех пор, пока не начнет светать. Отсюда до Камелота не больше часа пути. Если б ты сказала мне об этом раньше, мы могли бы продолжить путь и заночевать уже под его стенами.

– Я не могла, – прошептала Врана. – Я боялась. Моргейна не видела в темноте лица подруги, но поняла, что та плачет.

– Мне страшно, Моргейна, очень страшно…

– Говорила же я тебе – оставайся на Авалоне! – резко оборвала ее Моргейна.

– Но я должна послужить Богине, – все так же шепотом ответила Врана. – Я столько лет прожила на Авалоне, в покое и безопасности, и вот теперь Матерь Керидвен требует, чтоб я сполна расплатилась за свою безмятежную жизнь… но я боюсь, я так боюсь… Обними меня, Моргейна – мне так страшно…

Моргейна привлекла подругу к себе, поцеловала и принялась баюкать, словно ребенка. А потом они словно вместе шагнули за порог вечного безмолвия, и Моргейна, обняв Врану, принялась ласкать ее; они прижались друг к другу в неком подобии неистовой страсти. Никто из них не проронил ни слова, но Моргейна чувствовала, что окружающий мир пульсирует в странном священном ритме, и вокруг царила непроглядная тьма; две женщины утверждали жизнь в тени смерти. Так при свете весенней луны и костров Белтайна юные женщина и мужчина утверждают жизнь весенним бегом и соединением тел, таящим в себе семена гибели: смерти на поле брани – для него и смерти при родах – для нее. Так под сенью бога, пожертвовавшего собой, во тьме новолуния жрицы Авалона взывали к жизни Богини – и в тишине она отвечала им… В конце концов они утихли, не разжимая объятий, и Врана наконец-то перестала всхлипывать. Она лежала, словно мертвая, и Моргейна, чувствуя, что сердце ее готово вот-вот остановиться, подумала: «Я не должна мешать ей, даже если она идет навстречу смерти – ведь такова воля Богини…»

У нее даже не было сил заплакать.

Тем утром у ворот Камелота стоял такой шум и толкотня, что никому и дела не было до двух немолодых крестьянок. Моргейна была привычна к подобной суматохе; а вот Врана, чья жизнь была отшельнической даже по меркам тихого Авалона, сделалась белой, как мел, и все старалась поплотнее укутаться в потрепанный платок. Впрочем, Моргейна тоже старалась не открывать лица – в Камелоте еще остались люди, способные узнать леди Моргейну, пусть даже поседевшую и переодетую простолюдинкой.

Какой– то гуртовщик, гнавший через двор стадо телок, натолкнулся на Врану и едва не свалил ее на землю. Гуртовщик принялся ругаться, а Врана лишь испуганно глядела на него. Моргейна поспешила вмешаться.

– Моя сестра – глухонемая, – пояснила она, и крестьянин смягчился.

– Вот бедолага… Идите-ка вы сюда – сегодня во дворце угощают всех. Если вы проберетесь потихоньку вон в ту дверь, то сможете посмотреть, как будут заходить гости; поговаривают, будто король с одним из священников что-то задумали. Вы ж небось издалека, и не знаете повадок короля? Ну, а тут, в округе, всем известно, что он завел такой обычай – не начинать праздничного пира, пока не устроит чего-нибудь небывалого. И говорят, будто сегодня в замке случится что-то совсем уж невиданное.

«Не сомневаюсь», – с презрением подумала Моргейна. Но она ограничилась тем, что поблагодарила гуртовщика и потянула Врану за собой. Дальняя часть большого зала быстро заполнялась – всем ведома была щедрость Артура; а кроме того, многим собравшимся лишь раз в году доводилось так хорошо поесть. С кухни пахло жареным мясом, и большинство народу в толпе с жадностью толковали об этом. Моргейну же от этого запаха замутило; а взглянув на бледное, перепуганное лицо Враны, она и вовсе решила убраться куда подальше.

Моргейна отыскала уголок, откуда можно было наблюдать за залом, оставаясь незамеченными. В дальней части зала располагался огромный пиршественный стол – тот самый Круглый Стол, уже вошедший в легенды. Для короля с королевой было устроено возвышение, а на спинке каждого кресла было написано имя соратника, обычно восседающего в нем. На стенах висели великолепные знамена. После строгой простоты Авалона все это показалось Моргейне чересчур пестрым и безвкусным.

Ждать пришлось довольно долго. Но вот, наконец, откуда-то донеслось пение труб, и взбудораженная толпа загомонила. "До чего же странно смотреть на двор со стороны, – подумала Моргейна, – после того, как ты столько лет была его частью!" Кэй отворил огромные двери, и Моргейна съежилась: Кэй узнает ее, кем бы она ни вырядилась! Хотя – с чего бы вдруг ему смотреть в ее сторону?

Сколько же лет неспешно протекло с тех пор, как она удалилась на Авалон? Этого Моргейна не знала. Но Артур словно бы сделался выше и еще величественнее, а волосы его были такими светлыми, что невозможно было сказать, появились ли в тщательно расчесанных кудрях короля серебряные пряди. Гвенвифар тоже казалась все такой же стройной и изящной, хоть и было заметно, что грудь ее потеряла былую упругость.

– Глянь-ка, до чего молодой выглядит королева, – негромко заметила одна из соседок Моргейны. – А ведь они с Артуром поженились в тот год, когда у меня родился первенец. И вот глянь теперь на нее – и на меня.

Моргейна взглянула на женщину – сутулую, беззубую, согбенную, словно согнутый лук. Та тем временем продолжала:

– Поговаривают, будто это сестра короля, Моргейна Волшебница, заколдовала их обоих, потому-то они и не стареют…

– Хоть колдуй, хоть не колдуй, – проворчала другая беззубая старуха, – а только если б королева Гвенвифар, благослови ее бог, два раза на день чистила хлев, да рожала каждый год по ребенку, да думала, как прокормить детей, и в худые времена, и в добрые, – ничего бы от ее красоты не осталось! Оно конечно, так уж наша жизнь устроена, – а все-таки хотелось бы мне спросить у священников, почему королеве достались одни радости, а мне – одни напасти?

– Будет тебе ворчать, – сказала первая старуха. – Ты сегодня наешься до отвала и насмотришься на всех этих лордов и леди. И ты сама знаешь, почему жизнь так устроена – друиды ведь рассказывали. Королева Гвенвифар носит красивые платья и живет во дворце, потому что в прошлых жизнях творила добро. А мы с тобой бедные и уродливые, потому что плохо себя вели; а если мы будем больше думать, что творим, то и нам когда-нибудь выпадет лучшая доля.

– Ага, как же, – пробурчала ее собеседница. – И священники, и друиды – все они одним миром мазаны. Друиды говорят свое, а священники твердят, что ежели в этой жизни мы будем послушными, так попадем после смерти на небо, к Иисусу, и будем пировать там с ним, и никогда уже не вернемся в этот грешный мир. А как ни крути, выходит одно: кто-то рождается в нищете и умирает в нищете, а кто-то и горя не знает!

– А я слыхала, что королева не такая уж счастливая, – подала голос еще одна старуха – получилось так, что в этом углу их собралось сразу несколько. – Хоть она и вся из себя царственная, ребенка родить она так и не смогла. А вот у меня есть сын – он теперь ведет хозяйство – и дочка – она вышла замуж и живет на соседнем подворье, а еще одна дочка прислуживает монахиням в Гластонбери. А королеве Гвенвифар пришлось усыновить сэра Галахада, сына Ланселета и ее кузины Элейны, – иначе Артур остался бы без наследника!

– Ну да, ну да, это они так говорят, – хмыкнула четвертая старуха, – но мы-то с тобой знаем, что на шестом-седьмом году царствования Артура королева Гвенвифар куда-то уезжала из замка, – думаешь, они не могли все так рассчитать, чтоб комар носа не подточил? Жена моего сводного брата служила тут кухаркой, и он говорил, будто это всем известно, – что королева и ее супруг проводят ночи врозь…

– Замолкни, старая сплетница! – прикрикнула первая старуха. – Вот услышит кто-нибудь из слуг, что ты тут несешь, и тебя за такой поклеп кинут в пруд! А я вот что скажу: сэр Галахад благородный рыцарь, и из него в свой черед выйдет хороший король – дай бог долгой жизни королю Артуру! И кому какое дело, чей он сын? Я так думаю, что Галахада прижил на стороне сам король – они ведь оба светловолосые. А гляньте на сэра Мордреда: все знают, что он в самом деле – сын короля от какой-то распутницы.

– А я еще и не такое слыхала, – заметила еще одна женщина. – Говорят, будто Мордред – сын какой-то колдуньи – фэйри, и Артур взял его ко двору, а свою душу отдал в заклад, чтоб прожить сто лет. Вы только гляньте на этого сэра Мордреда – он же совсем не стареет! Да и на Артура посмотреть: ему уже за пятьдесят, а выглядит он, будто тридцатилетний!

– Ну, а мне-то какое до всего этого дело? – беззастенчиво поинтересовалась очередная собеседница. – Кабы тут был замешан дьявол, он бы уж позаботился, чтоб этот самый Мордред был на одно лицо с Артуром, – чтоб всякий, как глянет, признавал в нем Артурова сына! Мать Артура была авалонской крови – вот видели вы леди Моргейну? Она тоже была смуглой и темноволосой, да и Ланселет, ее родич, точно такой же… Я уж скорее поверю, что Мордред – незаконный сын Ланселета и леди Моргейны, как раньше поговаривали! Вы только гляньте на них! Да и леди Моргейна на свой лад хороша, хоть и темненькая, и ростом не вышла.

– Ее тут вроде как нет, – заметила какая-то женщина, и старуха, знакомая с придворной кухаркой, непререкаемым тоном заявила:

– Ну, а то как же! Она ж ведь поссорилась с Артуром и убежала в волшебную страну. Всем известно, что теперь в ночь на праздник всех святых она летает вокруг замка на ореховой метле, и всякий, кто взглянет на нее хоть краем глаза, тут же ослепнет!

Моргейна уткнулась лицом в потрепанный плащ, пытаясь удержаться от смеха. Врана, тоже слышавшая этот разговор, обернулась; на лице ее было написано живейшее негодование. Но Моргейна лишь покачала головой. Сейчас им следовало помалкивать и не привлекать к себе внимания.

Рыцари расселись по своим местам. Ланселет, усевшись, вскинул голову и быстро оглядел зал, и на мгновение Моргейне показалось, что это ее он разыскивает, что их взгляды вот-вот встретятся… задрожав, она поспешно опустила голову. По залу принялись сновать слуги; одни наливали вино соратникам и их дамам, другие разносили 'среди простолюдинов доброе темное пиво в больших кожаных мехах. Моргейне и Вране тоже вручили по кружке, и, когда Врана попыталась отказаться, Моргейна строго шикнула на нее:

– Пей сейчас же! На тебе лица нет, а нам понадобятся силы! Врана поднесла деревянную кружку к губам и отхлебнула немного, но видно было, что ей стоило немалых трудов проглотить это пиво. Их соседка – та самая женщина, что сказала, будто леди Моргейна была хороша на свой лад, – поинтересовалась:

– Ей что, нездоровится?

– Нет, она просто перепугалась, – отозвалась Моргейна. – Она никогда прежда не бывала при дворе.

– Правда, тут красиво? Все эти лорды и леди такие нарядные! А нас скоро угостят вкусным обедом, – сказала женщина, обращаясь к Вране. – Эй, она что – не слышит?

– Она немая, но не глухая, – пояснила Моргейна. – Мне кажется, будто она малость понимает, что я ей говорю, а вот чужих – уже нет.

– Вот теперь, как ты это сказала, она уже кажется просто глуповатой, да и все, – сказала другая женщина и погладила Врану по голове, словно собачонку. – Это что ж, она с рождения такая? Вот жалость-то! А ты за ней небось присматриваешь? Ты – добрая женщина. Бывает, что такого человека родня держит на веревке, будто дворового пса, а ты вот взяла сестру даже ко двору. Глянь-ка на того священника в золотой ризе! Это епископ Патриций. Говорят, будто он выгнал из своей страны всех змей. Подумать только! Интересно, он их палкой гнал?

– Это просто так говорится, а имеется в виду, что он изгнал друидов – их называют змеями мудрости, – сказала Моргейна.

– Да что всякая деревенщина смыслит в таких делах! – фыркнула ее неуемная собеседница. – Я точно слыхала, что это были змеи! А весь этот ученый люд, и друиды, и священники – они же заодно. С чего вдруг им ссориться?

– Может, и так, – послушно согласилась Моргейна. Ей вовсе не хотелось привлекать к себе лишнего внимания. Взгляд ее прикипел к епископу Патрицию. За Патрицием тяжело шагал ссутуленный человек в монашеской рясе. Но что делает Мерлин в свите епископа? Моргейна помнила, что ей стоило бы держаться потише, но потребность немедленно разобраться в происходящем превозмогла осторожность.

– А что тут сейчас будет? – спросила она у соседки. – Я думала, все эти благородные лорды и леди уже прослушали обедню в церкви…

– Я слыхала, – сообщила одна из женщин, – будто в церковь помещается немного народу, вот и решили сегодня перед пиром отслужить обедню для всех, кто тут собрался. Вон, смотри, слуги епископа несут алтарный столик с белым покрывалом, и все, что нужно. Тесс! Дай послушать!

Моргейне казалось, что она вот-вот сойдет с ума от гнева и отчаянья. Неужто они собираются осквернить Священные реликвии так, что уж невозможно будет очистить – использовать их в христианской обедне?

– Смотрите, люди, – нараспев произнес епископ, – сегодня старое уступает место новому. Христос восторжествовал над старыми, ложными богами, и теперь они склонятся пред именем Его. Ибо так Христос истинный сказал роду людскому: «Я семь путь и истина и жизнь». И еще сказал он: «Никто не приходит к Отцу как только через Меня». И в знак сего все то, что люди, не ведавшие еще истины, посвящали ложным богам, ныне посвящено будет Христу и станет служить Богу истинному…

Епископ продолжал говорить, но Моргейна уже не слышала его. Внезапно она осознала, что сейчас произойдет… «Нет! Я ведь поклялась Богине! Я не могу допустить такого святотатства!» Повернувшись, Моргейна коснулась руки Враны; даже здесь, посреди битком набитого зала, они были открыты друг для друга. "Они собираются воспользоваться Священными реликвиями Богини, чтоб вызвать божественную силу… того, который семь Единый… но они это сделают ради своего Христа, который всех прочих богов считает демонами, – во всяком случае, до тех пор, пока они не воззовут к нему!

В этой чаше Богини, о Матерь, таится котел Керидвен, что питает всех людей и из коего к людям исходят все блага этого мира. Ты взывала к Богине, своенравная жрица, – но выдержишь ли ты ее присутствие, если она и вправду ответит на твой зов?"

Моргейна стиснула руки, и воззвала к Богине с такой страстью и неистовством, какого она не ведала в своей жизни.

"Матерь, я – Твоя жрица! Молю, используй меня, как пожелаешь!"

И на нее водопадом обрушилась сила; сила хлынула сквозь ее тело и душу и переполнила Моргейну. Моргейне казалось, будто она становится все выше. Она не осознавала уже, что Врана поддерживает ее – словно чашу, что наполняют святым вином причастия…

Моргейна двинулась вперед, и ошеломленный епископ отступил перед нею. Она не испытывала ни малейшего страха, хоть и знала, что прикосновение к Священным реликвиям – смерть для непосвященного. "Как же Кевин сумел подготовить епископа? – подумалось ей самым краешком сознания. – Неужто он выдал и эту тайну?" Моргейна со всей отчетливостью осознала, что вся ее жизнь была лишь подготовкой к этому мигу – когда она, словно сама Богиня, взяла чашу обеими руками и подняла.

Впоследствии некоторые рассказывали, будто Святой Грааль несла по залу дева в блистающих белых одеждах. Другие говорили, что слышали, как по залу пронеслось могучее дуновение ветра и пение множества арф. Моргейна знала лишь, что она подняла чашу, и та засияла у нее в руках, словно огромный сверкающий рубин, и запульсировала, словно сердце… Моргейна подошла к епископу, и Патриций упал перед нею на колени.

– Пей, – прошептала Моргейна. – Это – святая сила… Епископ сделал глоток. «Интересно, что он сейчас видит?» – промелькнула у Моргейны мимолетная мысль. Она отошла – или это чаша двинулась дальше, увлекая Моргейну за собой? – и Патриций упал ничком.

Моргейна услышала, как пронесся, предшествуя ей, шум, подобный хлопанью множества крыл, и ощутила сладчайшее благоухание, с которым не мог сравниться ни ладан, ни все прочие благовония… Чаша – говорили позднее некоторые – была невидима; иные же утверждали, что она сверкала, словно звезда, и ослепляла всякого, кто осмеливался взглянуть на нее… Каждый, кто находился в зале, обнаружил, что перед ним появилось любимейшее его яство… Эта подробность повторялась во всех рассказах, и потому Моргейна не сомневалась, что она действительно несла тогда котел Керидвен. Но всего прочего она объяснить не могла – да и не хотела. «Она – Богиня и вершит то, что считает нужным».

Оказавшись перед Ланселетом, Моргейна услышала его благоговейный шепот: «Матушка, ты ли это? Или я грежу?» – и поднесла чашу к его губам. Ее переполняла нежность. Сегодня она была матерью всем им. Даже Артур преклонил перед нею колени, когда чаша на миг коснулась его губ.

«Я есть все – Дева и Матерь, подательница жизни и смерти. Вы забываете обо мне средь своих испытаний, те, кто зовет меня другими именами… знайте же, что я есмь Единая…» Изо всех людей, заполнявших огромный зал, одна лишь Нимуэ, подняв изумленный взгляд, узнала ее; да, Нимуэ с детства приучили узнавать Богиню, в каком бы обличье та ни явилась.

– Пей, дитя мое, – с беспредельным состраданием прошептала Моргейна. Нимуэ опустилась на колени и приникла к чаше, и Моргейна ощутила всплеск вожделения и стремления к возмездию, и подумала: "Да, и это тоже – часть меня…"

Моргейна пошатнулась, и почувствовала, как сила Враны поддерживает ее… Действительно ли Врана сейчас вместе с нею несет чашу? Или это лишь иллюзия, а Врана, сжавшись, сидит в углу и помогает Моргейне удержаться на ногах, направляя тот поток силы, что льется сейчас через них обеих в Богиню, несущую чашу? Впоследствии Моргейна так и не смогла понять, вправду ли она несла чашу, или все это было частью волшебства, которое она соткала для Богини… Но в тот момент ей казалось, что она несет чашу вдоль огромного зала, что люди опускаются на колени и пьют из чаши, что ее переполняют сладость и блаженство, что ее несут те огромные крылья, чей шелест слышится вокруг… В какой-то миг перед нею возникло лицо Мордреда.

"Я – не твоя мать, я – Матерь всего сущего…"

Галахад был бледен и преисполнен благоговейного трепета. Что он видит сейчас – чашу жизни или священную чашу Христову? А важно ли это? Гарет, Гавейн, Лукан, Бедивер, Паломид, Кэй… все старые соратники и многие другие, незнакомые Моргейне… Казалось, будто они идут откуда-то из-за пределов этого мира, – все те, кто когда-либо входил в число соратников, и даже те, кто ушел в мир иной, присоединились сегодня к ныне живущим – Экторий, и Лот, погибший много лет назад при горе Бадон; молодой Друстан, убитый Марком из ревности; Лионель; Боре; Балин и Балан – рука об руку, примирившиеся за порогом смерти… все, кто когда-либо восседал за Круглым Столом, собрались здесь в этот миг, не принадлежащий времени. Под конец перед Моргейной промелькнули мудрые глаза Талиесина. А потом перед нею оказался коленопреклоненный Кевин, и чаша была у его губ…

Наконец Моргейна подняла чашу и сама сделала глоток. Вода Священного источника показалась ей сладкой. И хотя Моргейна видела теперь, как едят и пьют все остальные, но все же, положив в рот кусочек хлеба, она почувствовала вкус медовых лепешек, тех самых, что пекла Игрейна еще в те времена, когда маленькая Моргейна жила в Тинтагеле.

Моргейна поставила чашу на алтарь, и та засверкала, подобно звезде…

Моргейна почувствовала прикосновение Враны, сильные, цепкие руки – и ощутила за руками Враны иные, неведомо чьи… Огромные крылья взметнулись в последний раз, могучий порыв ветра пронесся по залу, и все стихло. Сквозь окна хлынул дневной свет; алтарь был пуст – остался один лишь смятый белый покров. Моргейна заметила бледное, испуганное лицо епископа Патриция.

– Господь посетил нас, – прошептал епископ, – и сегодня мы пили вино жизни из Святого Грааля…

Гавейн стремительно вскочил.

– Но кто похитил священный сосуд?! – вскричал он. – Мы видели, как он исчез… Клянусь, что отправлюсь на поиски и верну Грааль в Камелот! И я проведу в этих поисках год и день, если только не пойму…

"Конечно, это должен был оказаться Гавейн, – подумала Моргейна. – Он всегда первым бросался навстречу неизвестности!" И все же его горячность сыграла на руку Моргейне. Галахад поднялся на ноги; он был бледен, и лицо его светилось от волнения.

– Год, сэр Галахад? Я клянусь, что потрачу на эти поиски всю свою жизнь, если потребуется, и не успокоюсь, пока вновь не увижу Святой Грааль!…

Артур вскинул руку и попытался было что-то сказать, но всех уже охватило нервное возбуждение: все заговорили одновременно, что-то выкрикивая, перебивая друг друга, спеша тоже дать обет.

"Теперь этот поиск станет им милее всего на свете, – подумала Моргейна. – Все войны выиграны, в стране царит мир. А ведь даже римские императоры в промежутках между войнами отправляли свои легионы строить дороги и захватывать новые земли. И вот теперь им кажется, что это деяние снова объединит их и зажжет прежним пылом. Они вновь стали соратниками, рыцарями Круглого Стола – но в погоне за Граалем они рассеются по всему свету… во имя того самого бога, которого ты предпочел Авалону, Артур! Богиня вершит свою волю, как считает нужным…"

Встал и заговорил Мордред, – но сейчас внимание Моргейны было безраздельно приковано к распростершейся на полу Вране. Толпившиеся в том же углу крестьянки никак не могли унятся – все говорили о тех прекрасных яствах и питье, что они отведали, пока на них действовали чары котла Керидвен.

– Это было белое вино, сладкое и душистое, словно свежий мед и виноград… Я его пробовала всего раз, давным-давно…

– А у меня был сливовый пирог, с начинкой из слив и изюма, и с подливкой из замечательного красного вина… Я в жизни не ела ничего вкуснее…

Но Врана лежала недвижно, бледная, словно смерть, и, склонившись над подругой, Моргейна поняла то, что в глубине сердца своего знала с первого взгляда. Бремя Великой магии оказалось чересчур тяжким для истерзанной страхом жрицы. Врана, отдавшись Великой магии, продержалась до тех пор, пока Грааль не перенесся на Авалон. Позабыв о себе, она выплеснула все свои силы, без остатка, чтоб поддержать Моргейну, ставшую на краткий миг воплощением Богини. А затем, когда божественная сила ушла – с нею ушла и жизнь немолодой женщины. Моргейна упала на тело подруги, раздираемая горем и отчаяньем.

Моргейна заметила, что Нимуэ сошла с возвышения – девушка сидела рядом с королевой, – и принялась о чем-то сердечно беседовать с Мерлином, а потом доверительно коснулась его руки. Артур разговаривал с Ланселетом, и у обоих по лицу текли слезы; потом они обнялись и поцеловались, как в юные годы. Затем Артур покинул Ланселета и пошел по залу.

– Все ли в порядке, народ мой?

Все наперебой спешили рассказать королю о волшебных яствах, но когда он подошел поближе, кто-то воскликнул:

– Артур, мой лорд, – тут глухонемая старуха! Она скончалась, – не выдержала таких переживаний.

Артур подошел к Моргейне, продолжавшей прижимать к себе бездыханное тело Враны. Моргейна не подняла головы. Вот сейчас он узнает ее, закричит, обвинит в колдовстве…

– Это – твоя сестра, добрая женщина?

Голос Артура звучал мягко, но отстраненно. "Конечно, – подумала Моргейна, – ведь сейчас он говорит не с сестрой, не со жрицей, не с женщиной, равной ему по положению – перед ним всего лишь старая крестьянка, согбенная, седая, в обносках".

– Я соболезную твоему горю. Но Бог забрал ее в благословенный миг, и ангелы Господни вознесли твою сестру на небо. Если хочешь, оставь ее здесь для погребения. Ее похоронят в церковном дворе.

Столпившиеся вокруг женщины затаили дыхание. Моргейна и сама понимала, что Артур предложил ей величайшую милость – как он сам это понимал. И все же ответила, продолжая скрывать лицо под капюшоном плаща:

– Нет.

А потом, словно подчиняясь неясному порыву, Моргейна подняла голову и взглянула в глаза Артуру.

Они слишком сильно изменились… она сделалась старухой – но и в Артуре мало что осталось от юного Короля-Оленя…

Узнал ли ее Артур? Это навеки осталось для Моргейны загадкой. На миг их взгляды встретились, а затем король мягко произнес:

– Так значит, ты хочешь забрать ее домой? Что ж, будь по-твоему. Скажи моим конюхам, чтоб тебе дали лошадь, – покажешь им вот это. – И он вложил в руку Моргейне свое кольцо. Моргейна опустила голову и крепко зажмурилась, чтоб удержать слезы, а когда она снова выпрямилась, Артур уже отошел.

– Давай-ка я тебе помогу отнести бедняжку, – предложила одна из соседок. К ней присоединилась еще одна женщина, и вместе они вынесли хрупкое тело Враны из зала. И на пороге Моргейне вдруг захотелось оглянуться и еще раз посмотреть на зал Круглого Стола. Она знала, что никогда больше не увидит его, и никогда более не побывает в Камелоте.

Долг ее был исполнен, и она могла вернуться на Авалон. Но ей предстояло вернуться одной. Отныне и до конца жизни она будет одна.