Десять дней спустя король Артур вместе со своей сестрой, королевой Моргейной, и ее мужем Уриенсом, королем Северного Уэльса, отправился в Тинтагель.

За это время Моргейна успела обдумать, что ей следует делать дальше. За день до отъезда она улучила момент и сумела поговорить с Акколоном наедине.

– Жди меня на берегу Озера – и позаботься, чтоб ни Артур, ни Уриенс тебя не заметили.

Моргейна протянула руку Акколону, но он привлек ее к себе и принялся целовать.

– Леди… я не могу смириться с тем, что ты берешься за такое опасное дело!

На миг Моргейна приникла к Акколону. Она устала, так устала быть всегда сильной, устала добиваться, чтобы все шло так, как должно! Но нет, нельзя допустить, чтобы Акколон догадался об ее слабости!

– Тут уж ничего не поделаешь, милый. Другого выхода нет – разве что смерть. Но ты не сможешь взойти на престол, если обагришь руки кровью отца. А когда ты воссядешь на троне Артура, – когда за спиной твоей будет стоять все могущество Авалона, а в руках твоих будет Эскалибур, – ты просто отошлешь Уриенса назад, в его страну, чтоб он правил там все отпущенные ему годы.

– А Артур?

– Я не желаю Артуру ничего плохого, – спокойно сказала Моргейна. – Я не стану убивать его. Но ему придется провести три ночи и три дня в волшебной стране, а когда он вернется, пройдет пять лет – а может, и больше, – и времена короля Артура из были превратятся в легенду, и нам больше не будет грозить опасность со стороны священников.

– Но если он все-таки сумеет выбраться оттуда?… Голос Моргейны дрогнул.

– На что Король-Олень, если вырос молодой олень? Пусть рок решает, что станет с Артуром. А ты должен будешь завладеть его мечом.

«Это предательство», – подумала Моргейна. Они тронулись в путь рано утром; было мрачно и пасмурно. Сердце Моргейны бешено колотилось. «Я люблю Артура. Я никогда бы не предала его, но он первым отрекся от своей клятвы Авалону».

Моргейну по-прежнему мучила тошнота, а от верховой езды ей становилось еще хуже. Она уже не помнила, страдала ли она от тошноты, когда носила Гвидиона, – нет, Мордреда. Теперь его нужно звать именно так. Хотя, быть может, когда он взойдет на трон, то предпочтет править под собственным именем – именем, что некогда принадлежало Артуру и не запятнано христианским владычеством. А когда все свершится и Кевин поймет, что пути назад нет, он, несомненно, тоже предпочтет поддержать нового короля Авалона.

Туман сгущался, и это было на руку Моргейне. Теперь ей будет легче осуществить свой замысел. Моргейна поплотнее закуталась в плащ; ее знобило. Нужно действовать немедленно, или они обогнут Озеро, и им пора будет сворачивать на юг, к Корнуоллу. Туман уже сделался таким плотным, что Моргейна едва различала силуэты трех воинов, ехавших перед ней. Повернувшись в седле, Моргейна убедилась, что трое всадников, следовавших сзади, тоже почти не видны. Правда, все еще можно было разглядеть землю под ногами, а вот наверху туман превратился в непроницаемый белый полог, не пропускавший ни солнечных лучей, ни света дня.

Моргейна привстала в седле, раскинув руки, и прошептала заклинание, которым никогда прежде не смела пользоваться. На мгновение ее захлестнул ужас. Нет, это всего лишь холод; сила прошла сквозь ее тело и опустошила ее… Поежившись, Уриенс поднял голову и брюзгливо произнес:

– В жизни не видал такого тумана. Мы так заблудимся, и нам придется ночевать на берегу Озера! Пожалуй, нам лучше попросить приюта в монастыре в Гластонбери…

– Мы не заблудились, – возразила Моргейна. Теперь туман сделался настолько густым, что она едва видела землю под копытами своей лошади. «О, как я гордилась в бытность свою девой Авалона, что говорю только правду! Но искусство власти требует лгать. И как иначе я смогу послужить Богине?» – Я знаю каждый шаг на этом пути. Мы сможем сегодня ночью найти приют в одном месте, неподалеку от берега, а наутро двинуться дальше.

– Мы не могли так уж далеко уехать, – заметил Артур. – Я слышу колокола Гластонбери – они звонят к молитве…

– В тумане звуки разносятся далеко, – сказала Моргейна, – а в таком тумане все будет слышно еще дальше. Уж поверь, Артур.

Король ласково улыбнулся ей.

– Я всегда тебе верил, милая сестра.

Да, это правда. Он всегда ей верил и полагался на нее – с тех самых пор, как Игрейна передала его на попечение Моргейны. Поначалу Моргейна ненавидела крикливого младенца, но потом поняла, что Игрейна забросила и предала их обоих и что теперь она должна заботиться о малыше, утирать ему слезы… Моргейна заставила себя позабыть о чувствах. Все это было давно – целую жизнь назад. С тех пор Артур успел заключить Великий Брак с этой страной и изменить ей. Он поклялся защищать эту землю – а сам отдал ее в руки священников, чтоб те отняли ее у богов, дарующих полям плодородие. Авалон ее руками, руками жрицы, возвел Артура на трон, а теперь… Теперь Авалон ее руками низвергнет Артура.

Таковы законы природы, и они не станут меняться лишь ради того, чтоб пощадить чувства Моргейны. Артуру придется без защиты чар встать лицом к лицу со своей судьбой. Моргейна сама создала это заклинание и наложила его на ножны Эскалибура – это произошло сразу после того, как она вступила в Великий Брак с Артуром; тогда она, сама того не зная, уже носила в чреве его дитя. Среди рыцарей недаром поговаривали, что Артур заколдован, что даже самые тяжелые раны не грозят его жизни, ибо он почти не теряет крови. Нет, она не поднимает руку на сына своей матери и отца своего ребенка. Но заклинание, сотворенное последним отголоском ушедшего девства, она может отнять. А там – пусть будет, как решит Богиня.

Волшебный туман сделался столь плотным, что Моргейна с трудом могла рассмотреть коня Уриенса. Из мглы показалось лицо старого короля. Уриенс был мрачен и сердит.

– Моргейна, ты точно знаешь, куда ты нас ведешь? Я никогда здесь не бывал. Чтоб мне пусто было, если я хоть когда-нибудь видал вон тот распадок между холмами…

– Клянусь тебе, что знаю эту дорогу, и никакой туман мне не помешает.

Моргейна видела у себя под ногами невысокие кустики; они ничуть не изменились с того самого дня, как она искала вход на Авалон – с того дня, когда она побоялась вызвать ладью… "О Богиня, – мысленно взмолилась Моргейна, не решаясь даже шептать, – сделай так, чтоб церковные колокола не звонили, пока я не найду вход – – иначе он исчезнет в тумане, и мы никогда не попадем в волшебную страну…"

– Вот сюда, – сказала Моргейна, подобрав поводья и слегка пришпорив коня. – Следуй за мной, Артур.

Она быстро въехала в туман, понимая, что спутники не смогут за нею угнаться – здесь ведь ничего не было видно. Сзади доносились приглушенные ругательства Уриенса – старик явно был очень зол. Вот послышался голос Артура; король успокаивал своего коня. На миг Моргейне до боли ярко представился ее собственный скелет, восседающий на скелете лошади… Что ж, чему быть, того не миновать. Туман начал редеть, и внезапно путники оказались в тенистом лесу. Стоял ясный день. Солнца они не ви-дели, но сквозь листву струился зеленоватый свет. У Артура вырвался удивленный возглас.

Из чащи вышли двое мужчин, и один из них звонко воскликнул:

– Артур, лорд мой! Как мы рады тебя видеть! Добро пожаловать!

Артуру пришлось резко натянуть поводья, иначе его конь мог бы и затоптать незнакомцев.

– Кто вы такие и откуда вам ведомо мое имя? – нетерпеливо спросил он. – И что это за место?

– Ну как же, мой лорд! Это – замок Чариот, и наша королева давно мечтала, чтобы ты побывал у нее в гостях!

Артур, похоже, пришел в замешательство.

– Я и не знал, что в здешних краях есть какой-то замок. Должно быть, в этом тумане мы заехали куда дальше, чем нам казалось.

Уриенс с подозрением поглядывал по сторонам, но Моргейна видела, что знакомые чары волшебной страны уже начали действовать на Артура, – а значит, он не станет больше ни о чем расспрашивать. Он будет чувствовать себя словно во сне, когда все происходит просто потому, что происходит, и вопросы не нужны. А вот ей ни в коем случае нельзя терять голову…

– Королева Моргейна, – произнес один из мужчин, смуглый красавец. Так могли бы выглядеть предки невысоких, темноволосых жителей Авалона – или они сами, но в грезах. – Наша королева рада будет принять тебя. И тебя, мой лорд Артур, мы тоже приглашаем к нам на пир…

– Да, после этой езды в тумане неплохо было бы поесть, – добродушно согласился Артур. Он не стал возражать, когда незнакомец взял его коня под уздцы и повел в лес. – Так ты знаешь королеву этих земель, Моргейна?

– Я познакомилась с ней еще в юности.

– Странно, почему она никогда не приезжала в Камелот, чтоб принести клятву верности, – нахмурившись, произнес Артур. – Не могу толком припомнить, но мне кажется, будто я когда-то что-то слыхал о замке Чариот… нет, не помню. Ну, да ладно, – отмахнулся он от этой мысли. – По крайней мере, эти люди ведут себя вполне по-дружески. Поклонись от меня королеве, Моргейна. Несомненно, я увижусь с ней на пиру.

– Несомненно, – отозвалась Моргейна, глядя, как незнакомцы уводят Артура прочь.

«Мне ни в коем случае нельзя терять голову. Нужно считать удары сердца, чтоб следить за ходом времени. Надо следить за дорогой – или я попаду в паутину собственных чар…» И она собралась с духом, готовясь к встрече с королевой.

Статная королева была все такой же – вечной и неизменной; но все же она чем-то походила на Вивиану, словно они с Моргейной были близкими родственницами. И она действительно обняла и поцеловала Моргейну, словно родственницу.

– Что заставило тебя по доброй воле явиться на наши берега, Моргейна Волшебница? – спросила королева. – Твой рыцарь здесь. Одна из моих дам нашла его… – Королева взмахнула рукой, и Акколон оказался рядом с ними. -… нашла его в тростниках. Он заблудился в тумане и бродил вдоль Озера…

Акколон схватил Моргейну за руку; его рука была теплой и сильной – настоящей… Однако теперь Моргейна даже не могла сказать, находятся ли они под открытым небом или в каком-нибудь замке, стоит ли стеклянный трон королевы посреди величественной рощи или в огромном сводчатом зале, превосходящем своим великолепием даже камелотский зал Круглого Стола.

Акколон преклонил колени перед троном, и королева возложила руки на его голову. Потом она взяла рыцаря за запястье, и змеи словно бы зашевелились, принялись извиваться – а потом переползли на ладонь к королеве, и та принялась, играя, рассеянно поглаживать их синие заостренные головы.

– Ты сделала хороший выбор, Моргейна, – сказала королева. – Думаю, он никогда тебя не предаст. Слушайте меня. Артур хорошо попировал, а когда он ляжет…

Еще один взмах руки – и стена распахнулась. И в бледном свете Моргейна увидела Артура; он спал, положив голову на руку – а другой рукой он обнимал юную девушку с длинными темными волосами. Судя по облику, она вполне могла быть дочерью королевы – или самой Моргейны.

– Он, конечно же, думает, что это ты и что все вокруг – всего лишь сон, насланный нечистым, – с улыбкой заметила королева. – Он потому-то и ушел столь далеко от нас, что полагает, будто должен стыдиться самого заветного своего желания… Ты об этом не знала, моя Моргейна, моя милая?

Моргейне почудилось, будто она – словно во сне – слышит ласковый голос Вивианы.

– Так спит король в объятьях той, кого ему суждено любить до смерти… А что же будет, когда он проснется? Ты заберешь Эскалибур и бросишь Артура на берегу, чтобы он вечно искал тебя в тумане?

Внезапно Моргейне вспомнился скелет коня, лежавший под сенью волшебного леса…

– Нет, только не это, – содрогнувшись, произнесла она.

– Тогда ему придется остаться здесь. Но если он и вправду столь набожен, как ты говоришь, и примется читать молитвы, чтоб избавиться от наваждения, все это развеется. Он потребует вернуть ему коня и меч – что нам тогда делать, леди?

– Я возьму меч, – мрачно сказал Акколон. – И пусть Артур попробует его у меня отобрать.

Тут к ним подошла темноволосая девушка, и в руках у нее был Эскалибур, спрятанный в ножны.

– Я забрала это, пока король спит, – сказала девушка. – А он во сне назвал меня Моргейной…

Моргейна прикоснулась к рукояти меча, изукрашенной драгоценными камнями.

– Дитя, подумай хорошенько, – сказала королева. – Быть может, лучше будет прямо сейчас вернуть Священную реликвию на Авалон, – и пускай Акколон начнет свой путь короля с тем мечом, который сумеет добыть?

Моргейна задрожала. Внезапно ей показалось, что зал – или рощу, или чем бы это место ни – являлось – окутала тьма. Спящий Артур лежал у ее ног. Или он все-таки находился где-то вдалеке?

Но Акколон протянул руку и схватил меч.

– Я возьму Эскалибур и ножны, – заявил он. Моргейна опустилась перед ним на колени и прицепила священный меч к поясу Акколона.

– Да будет так, любимый… Носи его с большей честью, чем тот, для кого я сделала эти ножны…

– Да не допустит Богиня, чтобы я когда-либо предал тебя. Уж лучше я умру, – прошептал Акколон. Голос его дрожал от волнения. Он поднял Моргейну и поцеловал. Так они стояли, приникнув друг к другу, пока мрак ночи не начал рассеиваться. Королева улыбнулась – насмешливо, но доброжелательно. И от этой улыбки их словно окружило сияние.

– Когда Артур потребует меч, он его получит… и некое подобие ножен тоже. Но эти ножны ничуть не помешают его ранам кровоточить… Отдай меч моим кузнецам, – велела королева девушке, и Моргейна уставилась на них, словно во сне. Неужто ей пригрезилось, что она опоясала Акколона священным мечом?

И королева и девушка ушли – и Моргейне почудилось, что они находятся в огромной роще, и настало время зажигать костры Белтайна, и Акколон заключил ее в объятия, как жрец – жрицу. А потом они стали просто мужчиной и женщиной, и Моргейне казалось, что время остановилось, что их тела слились, что у нее не осталось ни собственных сил, ни собственной воли, и поцелуи Акколона обжигали ее губы огнем и льдом… «Ему предстоит встретиться в поединке с Королем-Оленем, и я должна подготовить его…»

Но как же так вышло, что они лежали в роще, и священные символы покрывали тело Моргейны, юное и нежное, и он накрыл ее тело своим, и вошел в нее – и Моргейна почувствовала рвущую боль, как будто он снова взял ее девственность, целую вечность назад отданную Увенчанному Рогами? Неужто для него она снова стала девой, словно и не было всех этих лет? Почему ей видится над его головой тень оленьих рогов? Кто этот мужчина, которого она держит в объятиях, и что их связывает? Он застыл в изнеможении, придавив Моргейну своей тяжестью; дыхание его было сладким, словно мед. Моргейна ласкала и целовала его, и когда он слегка отодвинулся, она уже не осознавала, ни рядом с кем она лежит, ни того, золотом или вороновым крылом отливают волосы, касающиеся ее лица. Маленькие змеи осторожно проползли по ее груди, розовой, нежной и полуоформившейся, почти что детской. Синие змейки обвились вокруг сосков, и это прикосновение пронзило Моргейну болью и наслаждением.

А потом Моргейна поняла, что, если бы она и вправду того пожелала, время пошло бы вспять и замкнулось в кольцо, и она могла бы вновь выйти из пещеры вместе с Артуром, и навеки привязать его к себе, и ничего бы тогда не случилось…

Но затем она услышала, как Артур громко требует свой меч и проклинает колдовство. Моргейна смотрела на проснувшегося Артура – казалось, будто она взирает на него откуда-то издалека, с высоты, таким маленьким он казался, – и понимала, что их судьба, их прошлое и будущее, находится в его руках. Если бы он смог принять то, что произошло между ними, если б он позвал ее и попросил остаться с ним, если бы сумел признаться самому себе, что лишь ее он любил все эти годы, и сказал, что никто больше не встанет между ними…

На этот раз Артур не отвернется от нее в ужасе, и она не оттолкнет его, и не зальется слезами, словно дитя… Весь мир словно застыл на миг в гулкой тишине, ожидая, что же скажет Артур…

Артур заговорил, и слова его разнеслись по всему миру фэйри, словно приговор рока – словно сама ткань времени задрожала под грузом рухнувших лет.

– Иисус и Мария, сохраните меня от всякого зла! – воскликнул Артур. – Это какие-то нечестивые чары, наведенные моей сестрой и ее злым колдовством.

Он вздрогнул и потребовал:

– Принесите мой меч!

Сердце Моргейны едва не разорвалось от боли. Она повернулась к Акколону, и вновь ей показалось, что чело его увенчано оленьими рогами, и Эскалибур снова висел у него на поясе – или он никуда и не исчезал? – змеи, скользившие по ее нагому телу, превратились в поблекшие синие линии на запястьях рыцаря.

– Смотри, – спокойно произнесла Моргейна, – они несут ему меч, похожий на Эскалибур – кузнецы – фэйри сковали его за ночь. Если сможешь – позволь ему уйти. Если же нет… Что ж, тогда исполни свой долг, милый. Да пребудет с тобою Богиня. Я буду ждать тебя в Камелоте – возвращайся с победой.

Она поцеловала Акколона и отослала его.

Лишь теперь Моргейна до конца осознала суть своего замысла. Одному из них предстоит умереть: ее брату – или ее возлюбленному; ребенку, которого она некогда держала на руках – или Увенчанному Рогами, ее любовнику, ее жрецу и королю…

"Чем бы ни завершился сегодняшний день, – подумала Моргейна, – мне никогда, никогда больше не изведать счастья – ведь в любом случае я потеряю того, кого люблю…"

Моргейна не могла последовать за Артуром и Акколоном; нужно было еще решить, как поступить с Уриенсом. На миг Моргейна задумалась: не оставить ли его в волшебной стране? Пусть странствует в свое удовольствие среди зачарованных чертогов и лесов, пока не скончается… «Нет. Хватит с меня смертей», – подумала Моргейна и сосредоточилась мыслями на Уриенсе, что лежал, охваченный сном. Когда Моргейна приблизилась к нему, старый король пробудился и сел; судя по виду, он пребывал в состоянии блаженного опьянения.

– Здешнее вино чересчур крепкое для меня, – сказал Уриенс. – А где ты была, дорогая? И где Артур?

"В этот самый миг, – подумала Моргейна, – дева из рода фэйри поднесла Артуру меч, столь похожий на Эскалибур, что у короля не возникнет и тени сомнения… О, Богиня, лучше бы я отослала меч на Авалон! Ну почему кто-то должен умирать из-за него?" Но без Эскалибура Акколон не сможет взойти на престол как новый король, служащий Авалону… «Когда я стану королевой, страна будет жить в мире, и люди освободятся – никакие священники больше не смогут указывать им, как поступать и во что верить…»

– Артуру пришлось отправиться вперед, – мягко сказала Моргейна. – Пойдем, дорогой мой супруг. Нам следует вернуться в Камелот.

Уриенс не стал ни о чем ее расспрашивать – чары волшебной страны подействовали и на него. Им привели лошадей, и рослые, прекрасные собою придворные королевы фэйри проводили их на некоторое расстояние. Затем один из них сказал:

– Отсюда вы уже и сами найдете дорогу.

– Как быстро темнеет, – пожаловался Уриенс, когда вокруг них внезапно сгустился серый туман и пошел дождь. – Моргейна, а сколько мы прогостили у этой королевы? У меня такое чувство, словно я валялся с лихорадкой или меня заколдовали и я бродил невесть где…

Моргейна не ответила. Она подумала, что Уриенс, небось, тоже позабавился с девами фэйри. Ну и ладно. Пускай развлекается, как хочет, лишь бы ее оставил в покое.

Внезапный приступ тошноты напомнил Моргейне, что она ни разу за все время, проведенное в волшебной стране, не вспомнила о своей беременности. И вот теперь, когда от нее будет зависеть столь многое, когда Гвидион получит трон, а Акколон будет править… она теперь станет неуклюжей и жалкой… Она чересчур стара, чтобы выносить ребенка! Это просто опасно – в ее-то возрасте! Может, еще не поздно отыскать нужные травы и избавиться от нежеланного бремени? О да, если б она смогла родить Акколону сына – тогда, когда власть уже окажется в его руках, – то стала бы ему еще дороже. Сумеет ли она пожертвовать этой возможностью влиять на него? «Пожертвовать ребенком, которого я могла бы прижать к груди, которого могла бы растить с самого младенчества…»

Моргейна до сих помнила, как сладко пахло от маленького Артура, как малыш обнимал ее за шею. Гвидиона у нее забрали. Увейну, когда он приучился звать ее матерью, было уже девять лет. Ее охватило безрассудное, непреодолимое желание вновь прижать к груди дитя… Но здравый смысл твердил, что ей, в ее-то возрасте, не пережить родов. Моргейна ехала рядом с Уриенсом словно во сне. Нет, она не сможет родить этого ребенка. И все же Моргейна никак не могла собраться с силами и окончательно обречь его на смерть.

«И без того уже мои руки будут обагрены кровью любимого человека… О, Богиня, за что ты так жестоко испытываешь меня?» И Богиня предстала перед взором Моргейны – но облик ее постоянно изменялся. Миг назад она выглядела, как королева фэйри – и вот ее сменяет Врана, торжественная и бесстрастная; а вот – Великая Свинья, прервавшая жизнь Аваллоха… «И она пожрет ребенка, которого я ношу…» Моргейна чувствовала, что стоит на грани исступления – или безумия.

«Я решу это потом, позже. А сейчас я должна отвезти Уриенса обратно в Камелот». Интересно, как долго она пробыла в волшебной стране? Пожалуй, не более месяца, иначе дитя уже куда заметнее давало бы знать о себе. Моргейна очень надеялась, что прошло не больше нескольких дней. Срок должен быть не слишком мал – иначе Гвенвифар удивится, почему они так быстро вернулись, но и не слишком велик – или будет поздно совершить то, что совершить необходимо; она не сможет родить этого ребенка и остаться в живых.

Они добрались до Камелота к середине дня. Оказалось, что они и вправду отсутствовали не слишком долго. К радости Моргейны, с Гвенвифар они не столкнулись. А когда Кэй спросил ее об Артуре, Моргейна солгала – на этот раз без малейших колебаний, – что он задержался в Тинтагеле. «По сравнению с убийством ложь – не такой уж страшный грех», – подумала истерзанная беспокойством Моргейна. И все же, солгав, она почувствовала себя оскверненной. Она была жрицей Авалона и привыкла высоко ценить правдивость…

Моргейна отвела Уриенса в его покои; теперь старик выглядел усталым и сбитым с толку. «Он становится слишком стар, чтобы править. Смерть Аваллоха подкосила его куда сильнее, чем я предполагала. Но он тоже воспитывался в заветах Авалона. На что Король-Олень, когда вырастает молодой олень?»

– Теперь приляг, супруг мой, и отдохни, – сказала Моргейна. Но Уриенс закапризничал.

– Я должен ехать в Уэльс. Акколон слишком молод, чтобы править самостоятельно! Он еще щенок! Мой народ нуждается во мне!

– Они как-нибудь смогут обойтись без тебя еще один день, – попыталась успокоить его Моргейна. – А ты тем временем окрепнешь.

Но Уриенс не унимался.

– Я и без того слишком долго отсутствовал! И почему мы не доехали до Тинтагеля? Моргейна, я не могу вспомнить, почему мы повернули обратно! Мы вправду побывали в стране, где постоянно светило солнце?

– Должно быть, тебе что-то пригрезилось, – сказала Моргейна. – Может, ты все-таки немного поспишь? Или мне велеть, чтоб принесли еду? Боюсь, ты не поел сегодня утром…

Но когда слуги принесли обед, от вида и запаха пищи Моргейну снова замутило. Она стремительно отвернулась, пытаясь скрыть дурноту, но Уриенс все-таки заметил ее состояние.

– Что с тобой, Моргейна?

– Ничего! – сердито отрезала она. – Ешь и ложись отдыхать.

Но Уриенс улыбнулся и привлек жену к себе.

– Ты забываешь, что до тебя у меня были и другие жены, – сказал он. – Я уж как-нибудь способен узнать беременную женщину.

Эта весть явно обрадовала его.

– Моргейна – ведь ты понесла! После стольких лет! Но это же прекрасно! Я лишился одного сына – но получу другого! Дорогая, давай, если будет мальчик, мы назовем его Аваллохом!

Моргейну передернуло.

– Ты забыл, сколько мне лет, – сказала она. Лицо ее окаменело. – Вряд ли я сумею доносить дитя до срока. В твои годы не следует уже надеяться на появление сына.

– Но мы будем хорошо заботиться о тебе, – сказал Уриенс. – Тебе следует посоветоваться с повивальными бабками королевы. Если дорога домой может грозить выкидышем, ты останешься здесь до родов.

«С чего ты взял, что это твой ребенок, старик?» – хотелось крикнуть Моргейне. Конечно же, это дитя Акколона… Но внезапно ее охватил страх. А вдруг это и вправду ребенок Уриенса?… Ребенок старика, хилый и болезненный, чудовище наподобие Кевина… Да нет, она с ума сошла! Кевин вовсе не чудовище – просто ему пришлось претерпеть еще в детстве тяжкие побои, и сломанные кости неправильно срослись. Но дитя Уриенса наверняка должно родиться хилым и уродливым… а дитя Акколона – крепким и здоровым… но она и сама уже почти вышла из детородного возраста. Не родит ли она какое-нибудь чудовище? Такое иногда случалось, если женщина была немолода. Уж не свихнулась ли она, что позволяет себе терзаться всяческими необоснованными предположениями?

Нет. Она не желает умирать, а у нее нет ни малейшей надежды родить ребенка и остаться в живых. Значит, ей следует как-то раздобыть нужные травы… Но как? У нее нет наперсницы при дворе; она не может положиться ни на кого из дам Гвенвифар в столь щепетильном деле. А если по замку поползут слухи, что старая королева Моргейна забеременела от своего дряхлого мужа, как все будут хохотать!

Правда, был еще Мерлин, Кевин… но она сама оттолкнула его, прогнала, с презрением отказавшись от его любви и верности… Ну что ж, при дворе обязательно должны найтись какие-нибудь повивальные бабки. Быть может, ей удастся подкупить одну из них и заставить ее помалкивать. Она расскажет повитухе жалостливую историю о том, как тяжело ей далось рождение Гвидиона и как ей страшно рожать еще раз – в ее-то годы! Ведь повитухи – женщины, они непременно ее поймут. Да и в ее запасах найдется пара трав: если смешать их с третьей, – в общем-то безвредной, – она получит нужный результат. Даже при дворе она будет не первой женщиной, избавившейся от нежеланного ребенка. Но нужно действовать тайно, или Уриенс никогда не простит ей… Во имя Богини, да какое ей до этого дело?! К тому времени, как вся эта история выплывет на свет, она, Моргейна, уже будет королевой Артура – нет, Акколона, – а Уриенс отправится в Уэльс, или на тот свет, или в преисподнюю…

Она оставила Уриенса спать и крадучись выбралась из комнаты. Отыскав одну из повитух королевы, Моргейна попросила у нее третью, совершенно безвредную траву и, вернувшись к себе, заварила нужное снадобье. Она знала, что ей будет очень, очень плохо – но ничего другого не оставалось. Травяной отвар был горьким, как желчь. Морщась, Моргейна выпила его до последней капли, вымыла чашку и убрала ее.

Если бы только знать, что сейчас происходит в волшебной стране! Если б только знать, справился ли ее любимый с Эскалибуром… Моргейну мутило, но снедающая ее тревога не позволяла женщине просто улечься рядом с Уриенсом; она не могла больше оставаться наедине со спящим – но и не смела закрыть глаза, ибо боялась мучительных видений крови и смерти.

Немного погодя Моргейна взяла прялку и веретено и спустилась в покои королевы; она знала, что там сейчас сидят за неизменным тканьем и прядением и Гвенвифар со своими дамами, и даже Моргауза. Моргейна всегда терпеть не могла прясть, но она уж как-нибудь сумеет держать себя в руках. И лучше уж прясть, чем сидеть в одиночестве. А если вдруг в ней проснется Зрение… Что ж, по крайней мере, она узнает, что случилось на границах волшебной страны с двумя дорогими ей людьми, и перестанет терзаться неизвестностью…

Гвенвифар не слишком-то обрадовалась появлению Моргейны, но все же обняла ее и предложила присесть рядом с ней, у очага.

– Что это ты вышиваешь? – поинтересовалась Моргейна, разглядывая красивое полотнище, над которым сейчас трудилась Гвенвифар.

Королева с гордостью развернула вышивку перед Моргейной.

– Это покров на алтарь. Вот, смотри, это – Дева Мария. К ней явился ангел, чтоб возвестить, что она носит сына Бога. А вот стоит изумленный Иосиф. Видишь, я сделала его стариком, с длинной бородой…

– Если б я была стариком вроде Иосифа и моя нареченная жена побыла наедине с таким красавчиком, как этот твой ангел, а потом сообщила мне, что ждет ребенка, я бы кое-чего подумала насчет этого ангела, – непочтительно отозвалась Моргейна. Впервые она задумалась: а насколько же чудесным было это непорочное зачатие? Кто знает – вдруг мать Иисуса сочинила эту историю об ангелах, чтоб скрыть правду о своей беременности… Хотя, с другой стороны, не только у христиан – во всех религиях есть история о девушке, забеременевшей от бога…

"Да взять хоть меня, – подумала Моргейна, взяв пригоршню прочесанной шерсти и принявшись прясть. Она чувствовала, что вот-вот сорвется в истерику. – Я ведь и сама отдала свою девственность Увенчанному Рогами и родила сына Королю-Оленю… Интересно, а Гвидион возведет меня на небесный престол, как Матерь Божью?"

– Моргейна, ну что ж ты вечно язвишь… – обиделась Гвенвифар.

Моргейна поспешно похвалила вышивку и поинтересовалась, кто сделал для нее рисунок.

– Я сама его нарисовала, – сообщила Гвенвифар. Моргейна искренне удивилась; она бы никогда и не подумала, что Гвенвифар обладает подобным дарованием.

– Отец Патриций пообещал, что научит меня перерисовывать буквицы красной и золотой красками, – сказала королева. – Он говорит, что у меня неплохо получается… во всяком случае, для женщины. Знаешь, Моргейна, мне бы и в голову не пришло, что я могу заняться чем-нибудь таким, если бы не те прекрасные ножны, которые ты подарила Артуру. Он говорил, что ты вышила их своими руками. Они такие красивые… – простодушно, словно юная девушка, щебетала Гвенвифар. – Я много раз предлагала сделать ему другие – мне не нравилось, что христианский король носит языческие символы, – но он всегда отвечал, что это подарок его возлюбленной сестры и он всегда будет носить только их. Они и вправду очень хороши… А где ты брала золотые нити для вышивки – на Авалоне?

– У нас прекрасные кузнецы, – сказала Моргейна. – А их работа по золоту и серебру не знает себе равных. – От вращения прялки ее охватывала дурнота. Сколько времени пройдет, прежде чем ее начнет выворачивать наизнанку от выпитого снадобья? Комната была душной и затхлой, как самая жизнь этих женщин, что без конца пряли, ткали и шили, чтоб одеть своих мужчин… Одна из дам Гвенвифар вскорости должна была разрешиться от бремени; она шила пеленку для малыша… Другая украшала вышивкой теплый плащ – для отца, или брата, или мужа, или сына… И покров на алтарь, который вышивала Гвенвифар… Конечно, королева может себе позволить подобные развлечения – ведь для нее шьют, ткут и прядут другие.

Веретено мерно вращалось; пряслице спустилось до самого пола. Моргейна размеренно скручивала нить. Когда же она научилась прясть? Сколько Моргейна себя помнила, она всегда умела спрясть ровную нить. Одним из самых ранних ее воспоминаний было, как они с Моргаузой сидели на крепостной стене Тинтагеля и пряли. И даже тогда у Моргейны нитка получалась лучше, хоть она и была на десять лет младше тетки.

Моргейна поделилась своими мыслями с Моргаузой, и та рассмеялась.

– Да ты уже в семь лет была куда лучшей пряхой, чем я! Веретено вращалось, медленно опускаясь к полу. Моргейна смотала нить на прялку и взяла следующий клок шерсти. Как она прядет эту нить, так она прядет и людские жизни… неудивительно, что Богиню иногда представляют в облике пряхи… «Мы одеваем человека с первого и до последнего мига жизни – от пеленки до савана. Без нас он воистину был бы наг…»

И как тогда, в волшебной стране, когда Моргейна сквозь некий проем увидела Артура спящим рядом с девушкой, что так походила на нее, – так и теперь перед нею распахнулось огромное пространство. Пряслице опускалось к полу, тянулась нить – а Моргейна видела лицо Артура: вот он идет куда-то с мечом в руке… а вот он развернулся и увидел Акколона, вооруженного Эскалибуром… Ах! Они схватились друг с другом, и теперь Моргейна не могла ни разглядеть их лиц, ни расслышать их слов…

Они сражались яростно, и Моргейна, одурманенная мерным вращением веретена, не понимала, почему она не слышит звона мечей. Вот Артур нанес могучий удар; он стал бы смертельным для Акколона, не сумей тот принять его на щит – а так Акколон отделался всего лишь раной в ногу. Плоть расступилась под клинком, но из разреза не показалось ни капли крови. Артур же пропустил лишь скользящий удар в плечо, но из раны хлынула кровь, и по руке потекли темно-красные струйки. Артур уставился на них в ужасе и недоумении и схватился за ножны, проверяя, на месте ли они. Но ножны были поддельными – даже Моргейна видела, как они дрожат, готовые развеяться в любой миг. Мечи зацепились гардами, и противники сплелись в смертельном объятии, пытаясь одолеть друг друга. Акколон неистово рванулся, и меч, находившийся в руках Артура – поддельный Эскалибур, сработанный за одну-единственную ночь колдовством фэйри, – сломался у самой рукояти. Артур извернулся в отчаянной попытке уйти от смертоносного удара и изо всех сил пнул врага. Акколон рухнул, а Артур выхватил у него из рук настоящий Эскалибур и отшвырнул как можно дальше, а затем бросился на упавшего и сорвал с него ножны. Едва лишь ножны оказались у Артура, как рана на его руке перестала кровоточить – а из рассеченного бедра Акколона ударила кровь…

Мучительная боль пронзила все тело Моргейны; Моргейна скорчилась, не в силах выносить ее…

– Моргейна! – ахнула Моргауза и закричала: – Королеве Моргейне плохо! Помогите ей!

Видение исчезло. Как Моргейна ни старалась, она не могла больше разглядеть двоих мужчин, не могла узнать, кто из них победил и не упал ли кто-то мертвым… Раздался звон церковных колоколов, и противников словно скрыла непроницаемая завеса. Последнее, что разглядела Моргейна – как двоих раненых уносят на носилках в монастырь в Гластонбери, куда она не могла за ними последовать… Она вцепилась в поручни кресла. Одна из дам Гвенвифар опустилась на колени перед Моргейной и подняла ей голову.

– Ох! Только гляньте! Твое платье все в крови – это не обычное кровотечение.

У Моргейны во рту пересохло, но она все-таки прошептала:

– Нет… Это выкидыш… Я носила ребенка… Теперь Уриенс будет гневаться на меня…

Одна из дам королевы, веселая толстушка примерно одних лет с Моргейной, отозвалась:

– Ай-яй-яй! Стыд и срам! Так значит, его светлость король Уэльса будет гневаться? Ну-ну, с каких это пор он у нас сделался Господом Богом? Тебе давно следовало выставить этого старого козла из своей постели, леди! В твоем возрасте от выкидыша и умереть можно! Старый греховодник хоть бы постыдился навлекать на тебя такую опасность! Он еще гневаться будет!

Женщины перенесли Моргейну на кровать. Гвенвифар, позабыв о былой вражде, не отходила от Моргейны ни на шаг.

– Бедная Моргейна! Ну нужно же было случиться такому несчастью! Я понимаю, как тебе сейчас плохо, бедная моя сестра… – приговаривала она, сжимая холодные руки Моргейны. Моргейна не совладала с чудовищным приступом тошноты, и ее вырвало. Гвенвифар заботливо поддерживала ей голову – саму Моргейну била дрожь. – Я послала за Брокой. Это самая искусная из придворных повитух, она позаботится о тебе, бедная ты моя…

Моргейне казалось, будто сочувствие Гвенвифар вот-вот задушит ее. Ее терзали накатывающиеся одна за другой волны боли – словно ей в живот всадили меч. Но даже это, даже это было не так скверно, как роды, а значит, она сумеет это пережить… Моргейну знобило, ее мучили рвотные позывы, но она изо всех сил цеплялась за остатки сознания; она хотела понимать, что происходит вокруг. Быть может, дело и так шло к выкидышу – очень уж быстро подействовало снадобье. Пришла Брока, осмотрела Моргейну, принюхалась к блевотине и понимающе приподняла брови.

– Леди, – обратилась она к Моргейне, понизив голос, – тебе следовало быть осторожнее. Ты могла отравиться этим зельем. У меня есть средство, которое помогло бы тебе куда быстрее, и тебя бы так не рвало. Не бойся, я ничего не скажу Уриенсу. Раз он настолько выжил из ума, что делает ребенка женщине твоих лет, то ему и не нужно ничего знать.

Моргейну вновь одолела дурнота. Какое-то время спустя Моргейна осознала, что ей становится куда хуже, чем она предполагала… Гвенвифар спросила, не вызвать ли ей все-таки священника; Моргейна покачала головой и закрыла глаза. Она лежала, погрузившись в безмолвие, и ее не волновало, будет она жить или умрет. Раз Акколон или Артур должны умереть, то и она уйдет к теням… Почему она не может их увидеть? Где они лежат в Гластонбери? Кому из них суждено уйти? Конечно, монахи позаботятся об Артуре, он ведь христианский король и их правитель. Но вдруг они не захотят помочь Акколону и оставят его умирать?

«Если Акколону и вправду суждено уйти к теням, пусть он позаботится о душе своего сына», – подумала Моргейна, и по лицу, ее потекли слезы. Откуда-то издалека до нее донесся голос повитухи Броки.

– Да, все кончено. Ты уж меня прости, государь, но ты не хуже меня знаешь, что твоя жена слишком стара, чтоб рожать. Да, мой лорд, ты можешь зайти, – нелюбезно согласилась повитуха. – Мужчины только и думают, что о своих удовольствиях, а женщинам потом мучиться! Нет, срок слишком маленький, тут еще не поймешь, мальчик это или девочка. Но леди уже родила одного прекрасного сына. Уж конечно, она бы родила тебе и другого, если бы была достаточно сильной и молодой, чтоб выносить его!

– Моргейна, милая, взгляни на меня… – взмолился Уриенс. – Мне так тебя жаль, так жаль… Но не горюй, дорогая. У меня все равно есть два сына, и я не стану упрекать тебя…

– Вот еще! – возмутилась повитуха. Она по-прежнему была настроена весьма воинственно. – Не хватало, чтоб ты ее попрекал, государь, да еще сейчас, когда ей так плохо! Мы тут поставим еще одну кровать, чтоб леди могла спокойно поспать, пока не придет в себя. Ну-ка…

Моргейна почувствовала, как Брока приподняла ей голову; что-то теплое и успокаивающее коснулось ее губ.

– Давай-ка, милая, выпей это. Тут мед и травы, чтоб остановить кровь – я знаю, что тебя тошнит, но все-таки постарайся это выпить, будь хорошей девочкой…

Моргейна принялась глотать горьковато-сладкое питье; слезы застилали, ей глаза. На миг Моргейне показалось, будто она вернулась в детство и слегла с какой-то детской хворью, и Игрейна ухаживает за ней.

– Мама… – позвала она. Но в то же самое время Моргейна осознавала, что все это бред, что Игрейна давным-давно умерла, и сама она уже не дитя и не девушка, – она стара, так стара, что ей остается лишь лежать и ждать прихода столь отвратительной смерти…

– Нет, государь, она не понимает, что говорит. Ну-ну, милая, теперь тебе надо полежать спокойно и постараться уснуть. Сейчас мы положим в ноги нагретые камни, и тебе станет тепло…

Успокоившись, Моргейна погрузилась в сон. Ей снилось, будто она вновь стала маленькой девочкой. Она находилась на Авалоне, в Доме дев, и Вивиана что-то ей говорила, но Моргейна толком не понимала ее слов – что-то насчет того, что Богиня прядет людские судьбы. Вивиана вручила Моргейне веретено и велела прясть, но нитка получалась неровная и узловатая. В конце концов, Вивиана, рассердившись, сказала: «Ну-ка, дай сюда!…» И Моргейна отдала веретено вместе с неровной ниткой. Только теперь перед ней уже была не Вивиана, а грозный лик Богини, – а Моргейна была маленькой, такой маленькой… Она пряла и пряла, но пальцы ее были слишком маленькими, чтоб удержать прялку; а у Богини было лицо Игрейны…

Моргейна пришла в себя не то день, не то два спустя; сознание ее было ясным и холодным, но тело терзало ощущение пустоты и ноющая боль. Она прижала руки к животу и мрачно подумала: «Я могла бы избавиться хоть от части страданий; мне следовало бы знать, что я и без того готова скинуть плод. Ну, что ж, сделанного не воротишь. Теперь я должна приготовиться к известию о смерти Артура; надо подумать, что я буду делать, когда вернется Акколон. Гвенвифар нужно будет отправить в монастырь – или, если хочет, пускай уезжает вместе с Ланселетом за море, в Малую Британию. Я им мешать не стану…» Она встала, оделась и привела себя в порядок.

– Моргейна, тебе лучше бы еще полежать. Ты такая бледная, – сказал Уриенс.

– Нет. Скоро сюда придут необычные вести, муж мой, и мы должны быть готовы встретить их, – отозвалась Моргейна, продолжая вплетать в косы алые ленты и драгоценные украшения.

Уриенс подошел к окну.

– Взгляни-ка – соратники упражняются в воинских искусствах. Мне кажется, Увейн – лучший наездник среди них. Посмотри, дорогая, – ведь он не уступает даже Гавейну, правда? А вон рядом с ним и Галахад. Моргейна, не горюй о потерянном ребенке. Увейн всегда будет относиться к тебе, как к родной матери. Я же говорил тебе перед свадьбой, что никогда не стану упрекать тебя за бесплодие. Я был бы рад еще одному ребенку, но раз не судьба, то не стоит об этом и горевать. И, – робко добавил он, взяв Моргейну за руку, – может, это только к лучшему. Я ведь чуть было не потерял тебя…

Моргейна стояла у окна, чувствуя на своей талии руку Уриенса. Муж внушал ей отвращение, но в то же время она была ему признательна за доброту. Пожалуй, ему незачем знать, что это был сын Акколона, решила Моргейна. Пускай себе гордится, что в столь преклонных годах сумел зачать дитя.

– Смотри, – воскликнул Уриенс, вытягивая шею, чтобы лучше видеть, – что это там в воротах?

Во двор въехал всадник, за ним – монах в темной рясе, верхом на муле, и следом лошадь, несущая мертвое тело…

– Идем, – сказала Моргейна, ухватила Уриенса за руку и потащила за собой. – Теперь нам нужно спуститься вниз.

Бледная и безмолвная, она вышла во двор рука об руку с Уриенсом; Моргейна чувствовала, что выглядит величественно и внушительно, как и подобает королеве.

Время словно застыло, как будто они вновь оказались в волшебной стране. Если Артур одержал верх, почему он не приехал? Но если на этой лошади тело Артура, где же пышность и церемонии, причитающиеся мертвому королю? Уриенс хотел было поддержать жену под локоть, но Моргейна оттолкнула его руку и вцепилась в дверной косяк. Монах откинул капюшон и спросил:

– Не ты ли – Моргейна, королева Уэльса?

– Я, – отозвалась Моргейна.

– У меня для тебя послание, – сказал монах. – Твой брат Артур лежит раненый в Гластонбери, под присмотром наших сестер, но он непременно поправится. Он прислал тебе вот это, – монах махнул рукой в сторону завернутого в саван тела, – в подарок и велел передать, что меч Эскалибур и ножны у него.

С этими словами он снял с тела покров, и Моргейна, чувствуя, как силы стремительно покидают ее, увидела устремленные в небо незрячие глаза Акколона.

Уриенс закричал пронзительно и страшно. Увейн протолкался сквозь собравшуюся толпу и успел подхватить отца, когда тот рухнул, сраженный горем, на тело старшего сына.

– Отец, отец, что с тобой?! Боже милостивый! Акколон! – задохнулся Увейн и шагнул к лошади, на которой лежал мертвый Акколон. – Гавейн, друг мой, пожалуйста, поддержи моего отца… Мне надо позаботиться о матери – она сейчас упадет в обморок…

– Нет, – сказала Моргейна. – Нет.

Она слышала собственный голос, словно откуда-то со стороны, и даже не понимала, что же она пытается отвергать. Она кинулась бы к Акколону, рыдая от горя и отчаянья, но Увейн крепко держал ее.

На лестнице показалась Гвенвифар. Кто-то шепотом объяснил ей, что случилось, и Гвенвифар, спустившись, взглянула на Акколона.

– Он умер, взбунтовавшись против Верховного короля, – отчетливо произнесла она. – Так пусть не обретет он христианского погребения! Пусть его тело бросят на поживу воронам, а голову вывесят на крепостной стене, как и положено обходиться с предателями!

– Нет! О, нет! – вскричал Уриенс. – Умоляю тебя, королева Гвенвифар! Ты же знаешь – я всегда был твоим верным подданным, а мой бедный мальчик уже поплатился за свое преступление – молю тебя, леди, ради Иисуса Христа! Иисус тоже умер, как преступник, вместе с разбойниками, и проявил милосердие даже к ним… Будь же милостива и ты…

Гвенвифар словно не слышала его.

– Что с моим лордом Артуром?

– Он выздоравливает, леди, но он потерял много крови, – сказал монах. – И все же он велел передать тебе, чтоб ты не боялась. Он непременно поправится.

Гвенвифар облегченно вздохнула.

– Король Уриенс, – произнесла она, – ради нашего доброго рыцаря Увейна я выполню твою просьбу. Отнесите тело Акколона в церковь и положите…

К Моргейне вернулся дар речи.

– Нет, Гвенвифар! Предай его земле, раз у тебя хватило великодушия, – но Акколон не был христианином! Не нужно хоронить его по христианскому обряду! Уриенс обезумел от горя и не ведает, что говорит!

– Успокойся, матушка, – попросил Увейн, крепко обнимая Моргейну за плечи. – Пожалуйста, не надо сейчас спорить о вере – ради меня и отца. Раз Акколон не служил Христу, то тем сильнее он теперь нуждается в милосердии Божьем – ведь он умер, как предатель.

Моргейна хотела возразить, но голос вновь изменил ей. Сдавшись, она позволила Увейну увести себя со двора, но как только они переступили порог замка, Моргейна вырвалась из рук пасынка и пошла сама. Она заледенела, словно последние искры жизни покинули ее. Моргейне чудилось, что не прошло и нескольких часов с того момента, как она лежала в объятиях Акколона – там, в волшебной стране, – как прикрепила к его поясу Эскалибур… И вот теперь она стояла по колено в воде, глядя, как безжалостный поток уносит прочь все, что было ей дорого, – а на нее обвиняюще смотрели глаза Увейна и его отца.

– О да, я знаю, что это ты замыслила предательство, – сказал Увейн. – Но мне не жаль Акколона. Как он мог позволить, чтоб женщина совратила его с пути истинного! Пожалуйста, матушка, веди себя пристойно. Не надо больше втягивать ни меня, ни отца в свои нечестивые замыслы.

Он сердито взглянул на Моргейну, затем повернулся к отцу; тот оцепенело застыл, ухватившись за первое, что подвернулось под руку. Увейн усадил старика в кресло, опустился на колени и поцеловал ему руку.

– Милый мой отец, я по-прежнему с тобой…

– Сын мой, сын мой!… – в отчаянье застенал Уриенс.

– Посиди здесь, отец, отдохни – тебе понадобятся силы, – сказал Увейн. – Позволь, я пока что позабочусь о матери. Ей тоже нехорошо…

– О матери – ты говоришь?! – вскричал Уриенс, подхватившись и воззрившись на Моргейну с неукротимой яростью. – Чтоб я никогда больше не слышал, что ты зовешь эту гнусную женщину матерью! Или, по-твоему, я не знаю, что это из-за ее чародейства мой милый сын восстал против своего короля? И думается мне, что это ее злое колдовство погубило Аваллоха – а еще тот сын, которого она должна была мне родить! Трех моих сыновей послала она на смерть! Берегись, чтоб она и тебя не соблазнила и не оплела своими чарами и не довела до погибели – нет, она не мать тебе!

– Отец! Мой лорд! – негодующе воскликнул Увейн и протянул руку Моргейне. – Прости его, матушка, он сам не понимает, что говорит. Вы оба сейчас не в себе от горя. Ради Бога, успокойтесь – довольно с нас на сегодня несчастий…

Но Моргейна не слышала его. Этот человек, этот муж, нежеланный и нелюбимый – вот все, что осталось у нее после крушения замыслов! Надо было бросить его умирать в волшебной стране! И вот теперь он стоит тут и несет какую-то чушь – а Акколон мертв, Акколон, стремившийся воскресить все, от чего отступился его отец, все, что клялся беречь – и предал – Артур… Все пропало – остался лишь выживший из ума старик…

Моргейна сорвала с пояса изогнутый авалонский нож и ударила Увейна по руке. Кинувшись к Уриенсу, она занесла нож, сама едва ли понимая, что собирается делать.

Но тут ее запястье оказалось в железных тисках, и Увейн попытался отнять нож. Моргейна принялась вырываться, но Увейн держал ее мертвой хваткой.

– Не надо, матушка! – взмолился он. – Что за бес в тебя вселился? Матушка, взгляни – это всего лишь отец… О Господи, смилуйся же над его горем! Он не собирался ни в чем тебя обвинять! Он сам не знает, что говорит! Он опомнится и поймет, что наговорил глупостей… и я тебя ни в чем не виню… Матушка, матушка, послушай! Отдай мне нож! Матушка!…

Эти повторящиеся крики – «Матушка!» – и звеневшие в голосе Увейна любовь и мука в конце концов пробились сквозь пелену, застилавшую зрение и разум Моргейны. Она позволила Увейну отобрать нож, отрешенно заметив, что пальцы ее в крови – за время борьбы она поранилась о бритвенно-острое лезвие. Увейн тоже не обошелся без порезов, и теперь сунул палец в рот, словно мальчишка.

– Милый отец, прости ее, – жалобно попросил Увейн, склонившись над Уриенсом. Старик сидел в кресле, бледный, как смерть. – Она обезумела. Она ведь тоже любила моего брата – и она же очень больна, вспомни. Ей вообще не стоило сегодня подниматься с постели. Матушка, давай я позову твоих служанок, чтоб они помогли тебе вернуться в кровать. Вот, возьми, – сказал Увейн, вложив ей в руку изогнутый нож. – Я знаю, что это память о твоей приемной матери, Владычице Авалона, – ты рассказывала об этом, еще когда я был маленьким. Бедная моя матушка, – вздохнул он, обняв Моргейну за плечи. Моргейна еще помнила те времена, когда она была выше Увейна, тощего мальчишки с по-птичьи тонкими косточками, – и вот теперь пасынок возвышался над нею, бережно прижимая Моргейну к груди! – Матушка, милая моя матушка, ну не надо, не надо, не плачь… я знаю, ты любила Акколона не меньше, чем меня… бедная моя матушка…

Ах, если бы она и вправду могла разрыдаться, выплакать это чудовищное горе и отчаянье! Слезы Увейна капали ей на лоб, и Уриенс плакал, но Моргейна застыла, не в силах проронить ни слезинки. Мир сделался серым и ломким, и все, на что ни падал взгляд Моргейны, казалось ей огромным и грозным, и в то же время – неимоверно далеким и крохотным, словно детская игрушка… Моргейна боялась шелохнуться – а вдруг от ее прикосновения все рассыплется на кусочки? Она не заметила, как пришли служанки. Они перенесли окостеневшую, безропотно подчиняющуюся Моргейну на кровать, сняли корону и праздничный наряд, который Моргейна надела в предвкушении своего торжества; Моргейна видела, что ее нижняя рубашка и платье снова залиты кровью, но сейчас это казалось совершенно неважным. Прошло немало времени, прежде чем Моргейна очнулась и поняла, что ее вымыли и переодели в чистое; она лежала в одной постели с Уриенсом, а рядом с ней дремала на табурете служанка. Моргейна приподнялась и взглянула на спящего старика. Лицо его опухло и покраснело от рыданий, и Моргейне почудилось, будто перед нею чужой, незнакомый человек.

Да, Уриенс был добр к ней – на свой лад. «Но теперь все это – в прошлом, и мои труды в той стране завершены. Я больше никогда в жизни не увижу Уриенса и не узнаю, где он упокоится».

Акколон погиб, и все ее замыслы обратились в прах. Эскалибур и волшебные ножны, оберегающие своего владельца, по-прежнему у Артура. Что ж, раз единственный человек, которому Моргейна могла доверить это дело, подвел ее и умер, значит, она сама должна стать карающей рукою Авалона и повергнуть Артура.

Моргейна оделась, двигаясь бесшумно, словно тень, и прицепила к поясу авалонский нож. Она оставила все красивые платья и драгоценности, что дарил ей Уриенс, и облачилась в самое простое свое темное платье, напоминающее одеяние жрицы. Разыскав свою сумку с травами и лекарствами, Моргейна в темноте, на ощупь, нарисовала на лбу синий полумесяц. Затем она взяла самый скромный плащ, какой только удалось найти – не свой собственный, расшитый золотом и драгоценными камнями, а сотканный из грубой шерсти плащ служанки, – и тихо, крадучись спустилась вниз.

Из церкви доносилось пение молитв; Увейн все-таки как-то упросил церковников отпеть Акколона. Впрочем, какое это имеет значение? Акколон свободен, а бездыханному праху нет дела до лицедейства священников. Сейчас важно лишь одно: вернуть меч Авалона. Моргейна двинулась прочь от церкви. Когда-нибудь, когда у нее появится время, она оплачет Акколона. Ныне же она должна завершить начатое им дело.

Бесшумно пробравшись в конюшню, Моргейна отыскала своего коня и кое-как умудрилась оседлать его, хоть руки и с трудом слушались хозяйку. Затем она вывела лошадь со двора через маленькую калитку в стене.

Взобраться в седло оказалось делом нелегким; Моргейну одолела дурнота, и в какой-то миг королева едва не рухнула наземь. Может, лучше подождать или попробовать позвать на помощь Кевина? Мерлин Британии обязан выполнять повеления Владычицы. Нет, Кевину доверять нельзя. Он уже предал Вивиану и отдал ее в руки тех самых священников, что ныне распевают свои псалмы над беспомощным телом Акколона. Моргейна шепотом послала лошадь вперед и почувствовала, как та пошла рысью; у подножия холма Моргейна обернулась, чтоб бросить прощальный взгляд на Камелот.

– Я еще вернусь сюда, – но лишь однажды. И после этого в Камелоте не останется ничего, к чему я могла бы вернуться, – прошептала Моргейна, сама не зная, что же означают эти слова.

При том, что Моргейна не раз ездила на Авалон, лишь однажды ей довелось побывать на Острове монахов; и вот теперь, направляясь в Гластонберийский монастырь, где покоилась Вивиана и где провела свои последние годы Игрейна, Моргейна чувствовала себя куда неуютнее, чем тогда, когда ей приходилось пробираться сквозь туманы потаенной страны. На озере устроили перевоз, и Моргейна дала лодочнику мелкую монету, чтоб он отвез ее на остров. Интересно, что бы он сделал, если бы она вдруг встала во весь рост и прочла заклятие – и лодка полетела бы сквозь туманы, на Авалон. Но нет, этого она не сделает. "А почему? – спросила у себя Моргейна. – Только потому, что не могу?"

Предрассветный воздух был холоден и свеж. Над водой плыл колокольный звон, негромкий и чистый, и Моргейна увидела череду серых фигур, неспешно тянувшихся ко входу в церковь. Братия встала к заутрене и уже принялась распевать псалмы; на миг Моргейна застыла, прислушиваясь. Здесь, на этом острове, была похоронена их с Артуром мать. И Вивиану тоже погребли под звук церковных песнопений. Моргейна, всегда тонко чувствовавшая музыку, прислушалась к негромкой мелодии, долетавшей до нее с утренним ветерком, и на глаза ее навернулись слезы. Неужто ей и вправду хочется оскорбить эту святую землю?

Ей почудилось, будто полузабытый голос Игрейны укоризненно произнес: «Дети, перестаньте. Сейчас же помиритесь…»

Последний серый силуэт скрылся в дверях церкви. Моргейна много слыхала о здешнем аббатстве… Она знала, что здесь обосновалась монашеская община и что в некотором отдалении от мужского монастыря проживают монахини, женщины, давшие обет во имя Христа всю жизнь оставаться девственницами. Моргейна скривилась от отвращения. Бог, велевший людям более заботиться о царствии небесном, чем о земной жизни – а ведь она дана для познания и духовного роста! – был совершенно чужд ей. И вот теперь, когда она своими глазами увидела, как мужчины и женщины сходятся лишь ради молитвы и никому из них даже в голову не приходит поговорить о чем-либо ином или коснуться друг друга, в ней вспыхнуло раздражение. Ну, да, на Авалоне тоже были непорочные девы – она сама до надлежащего срока вела именно такую жизнь, а Врана отдала Богине не только свое тело, но даже и голос. Да взять хоть приемную дочь Моргейны, дочь Ланселета, Нимуэ – Врана избрала ее для отшельничества… Но Богиня признавала, что подобный выбор – редкость, и не следует требовать подобного от каждой женщины, стремящейся служить ей.

Моргейна не верила слухам, что ходили среди ее авалонских подруг – будто монахи и монахини лишь притворяются, будто ведут святую и безгрешную жизнь, чтоб поразить воображение простого люда, а сами за дверями монастырей творят что хотят. Да, она презирала бы подобный обман. Если человек вознамерился служить духу, а не плоти, его служение должно быть истинным; а лицемерие отвратительно в любом своем проявлении. Но самая мысль о том, что монахи живут именно так, как утверждают и что некая сила, именующая себя божественной, способна предпочесть бесплодие плодородию – вот что казалось Моргейне истинным предательством тех сил, что дают жизнь миру.

Но ей не следует задерживаться здесь надолго. Моргейна повернулась спиной к церкви и, стараясь держаться как можно незаметнее, двинулась к дому для гостей; она призвала Зрение, чтоб разыскать Артура.

В доме для гостей находились три женщины: одна дремала у входной двери, вторая возилась на кухне, помешивая кашу в котелке, а третья сидела у двери той комнаты, в которой смутно ощущалось присутствие Артура; Артур крепко спал. Но женщины, облаченные в скромные платья и покрывала, забеспокоились при приближении Моргейны; они и вправду были по-своему святы и обладали чем-то наподобие Зрения – они чувствовали в Моргейне нечто глубоко чуждое им, должно быть, саму природу Авалона.

Одна из монахинь встала и, преградив Моргейне путь, шепотом спросила:

– Кто ты и зачем явилась сюда в столь ранний час?

– Я – Моргейна, королева Северного Уэльса и Корнуолла, – негромко, но повелительно отозвалась Моргейна, – и я пришла, чтоб повидать своего брата. Или ты посмеешь помешать мне?

Она поймала и удержала взгляд монахини, а затем взмахнула рукой, сотворив простенькое заклинание подчинения, и женщина попятилась, не в силах вымолвить ни слова – не то что остановить непрошеную гостью. Моргейна знала, что впоследствии монахиня сочинит целую историю о кошмарных чарах, но на самом деле ничего ужасного в этом заклинании не было: просто сильная воля подчиняла более слабую, да еще и привычную к послушанию.

В комнате тлел неяркий огонек, и в полумраке Моргейна увидела Артура – небритого, изможденного, со слипшимися от пота волосами. Ножны лежали на постели, в ногах у Артура… Должно быть, он предвидел, что Моргейна примерно так и поступит, и не позволил их спрятать. А в руке король сжимал рукоять Эскалибура.

«Так все-таки он что-то почувствовал!» Моргейну охватило смятение. Так значит, Артур тоже обладал Зрением; хоть обликом он нимало не походил на смуглых и темноволосых жителей Британии, он принадлежал к древнему королевскому роду Авалона, – а значит, мог читать мысли Моргейны. Моргейна поняла, что стоит ей попытаться забрать Эскалибур, как Артур тут же почувствует ее намерения, проснется – и убьет ее. В этом она ни капли не сомневалась. Да, Артур был добрым христианином – или считал себя таковым, – но он взошел на трон, перебив своих врагов; а кроме того, Моргейна неким таинственным образом смутно ощутила, что Эскалибур сросся с самой сутью, с самим духом царствования Артура. Будь это не так, будь Эскалибур обычным мечом, Артур охотно вернул бы его на Авалон и обзавелся другим мечом, еще более прочным и красивым… Но Эскалибур превратился для него в зримый и ярчайший символ того, что представлял собою Артур-король.

«Или, возможно, меч сам пожелал срастись с душой Артура и его царствованием, и сам убьет меня, буде я пожелаю его отнять… Посмею ли я пойти против воли столь могущественного магического символа?» Вздрогнув, Моргейна выбранила себя за разыгравшееся воображение. Ее рука легла на рукоять ножа; он был остр, словно бритва, а сама Моргейна могла при необходимости двигаться со стремительностью атакующей змеи. Она видела, как бьется жилка на шее Артура, и знала, что, если ей удастся одним сильным движением перерезать проходящую под ней артерию, Артур умрет, не успев даже вскрикнуть.

Моргейне уже приходилось убивать. Она без колебаний послала Аваллоха на смерть, а не далее как три дня назад она убила безвинное дитя в своем чреве… Тот, кто лежал сейчас перед нею, был худшим из предателей, сомнений нет. Всего один удар, быстрый и бесшумный… Но ведь это – тот самый ребенок, которого Игрейна поручила ее заботам, ее первая любовь, отец ее сына, Увенчанный Рогами, Король… "Да бей же, дура! Ты ведь за этим пришла!

Моргейна чувствовала, что вот-вот сойдет с ума. Ей послышался сердитый возглас Игрейны: «Моргейна, я ведь велела тебе позаботиться о малыше!»

Артур пошевелился во сне, словно тоже услышал голос матери. Моргейна вернула нож на место и взяла с кровати ножны. По крайней мере, их она имела право забрать: она вышила эти ножны своими руками и сама сплела заклинание.

Моргейна спрятала ножны под плащ и быстро направилась сквозь редеющие сумерки к лодочной пристани. Когда лодочник перевез ее на другой берег, Моргейна ощутила знакомое покалывание, и ей показалось, что она видит очертания авалонской ладьи… Они собрались вокруг нее – гребцы с ладьи. Скорее, скорее! Она должна вернуться на Авалон!… Но рассвет все ширился, и на воду легла тень церкви, и внезапно солнечные лучи затопили все вокруг, а вместе с ними, по воде поплыл утренний колокольный звон. Моргейна застыла, словно громом пораженная. Пока длился этот звон, она не могла ни вызвать туманы, ни произнести заклинание.

– Можешь ты переправить нас на Авалон? – обратилась Моргейна к одному из гребцов. – Только быстро!

– Не могу, леди, – дрожа, отозвался он. – Туда трудно стало добраться, если нет жрицы, чтоб сотворить заклинание – а если даже и есть, то на рассвете, в полдень и на закате, когда тут звонят к молитве, через туманы вовсе не пробьешься. Сейчас – никак. Сейчас путь просто не откроется. Хотя если дождаться, пока звон стихнет, может, нам и удастся вернуться.

Но отчего же так получилось? Должно быть, дело в том, что мир таков, каким его видят люди. А вот уже три или четыре поколения год за годом привыкали, что есть лишь один Бог, один мир, один способ воспринимать действительность, и все, что покушается на это великое однообразие, суть зло и исходит от дьявола, – а звон церковных колоколов и тень святого острова не позволяют злу приблизиться. Все больше и больше людей верили в это – и вот это стало правдой, а Авалон превратился в сон, в видение, уплывающее в иной, почти недосягаемый мир.

О, да, она по-прежнему способна была вызвать туманы… но не здесь, где на воде лежала тень церкви, а гудение колоколов вселяло ужас в сердце Моргейны. Они оказались в ловушке, и где – на берегу Озера! Моргейна заметила, что от Острова монахов отходит лодка. Это за ней. Артур проснулся, обнаружил, что ножны исчезли, и бросился в погоню…

Что ж, пусть гонится. Есть и другие пути, ведущие на Авалон, – и там тень церкви уже не сумеет помешать ей. Моргейна быстро взобралась в седло и двинулась вдоль берега Озера; рано или поздно, но она найдет то место, откуда можно будет пройти сквозь туманы, – то самое место, где некогда они с Ланселетом нашли заблудившуюся Гвенвифар. Искать нужно не у самого озера, а где-то в болотах – и они выберутся на Авалон окольным путем, позади Священного холма.

Моргейна знала, что невысокие смуглые гребцы бегут сейчас вслед за ее конем – и будут бежать так хоть полдня, если понадобится. Но теперь она слышала топот копыт… Погоня шла по пятам; Артур настигал ее, и с ним были вооруженные рыцари. Моргейна пришпорила было коня – но это была дамская лошадь, и она не годилась для гонки…

Тогда Моргейна соскользнула на землю, не выпуская ножен из рук.

– Прячьтесь! – шепотом велела она гребцам, и те тут же бросились врассыпную и растворились среди деревьев и туманов. Они умели двигаться бесшумнее тени, и никому не под силу было отыскать их, когда они сами того не желали. Моргейна перехватила ножны поудобнее и побежала вдоль берега Озера. Она уже мысленно слышала голос Артура, ощущала его гнев…

Эскалибур был с ним; Моргейна чувствовала присутствие Священной реликвии Авалона, видела внутренним взором исходящее от нее сияние… Но ножен Артур не получит. Моргейна схватила их обеими руками, размахнулась и изо всех сил зашвырнула в Озеро – и увидела, как ножны погружаются в темные бездонные воды. Пучина поглотила их; пройдут годы, кожа и бархат сгниют, золотые и серебряные нити потускнеют и спутаются, и заклинание, вплетенное в них, развеется навеки…

Артур мчался по ее следам, сжимая в руке обнаженный Эскалибур… но и Моргейна, и ее спутники исчезли. Моргейна погрузилась в безмолвие, слилась с тенью, с деревом – словно неким образом отчасти перенеслась в волшебную страну; до тех пор, пока она стояла неподвижно, укрывшись безмолвием жрицы, ни один смертный не смог бы разглядеть даже ее тени…

Артур выкрикнул ее имя.

– Моргейна! Моргейна!

И в третий раз позвал он, громко и гневно – но вокруг были лишь безмолвные тени; Артур метался из стороны в сторону – однажды он проехал так близко от Моргейны, что та почувствовала дыхание его коня, – но в конце концов он изнемог и кликнул свою свиту. И рыцари обнаружили, что король едва держится в седле, и повязки на ранах пропитались кровью, – и они увезли Артура обратно.

Тогда Моргейна вскинула руку, и в мир вновь вернулся щебет птиц и шелест листвы на ветру.

– Я принесла послание, леди, – – сказала служанка. – Я не посмела сказать «нет» столь важной особе… Гость сказал: «Я обращаюсь не к герцогине Корнуольской, а к Владычице Авалона. Она не может отказать Посланцу богов, когда Мерлин ищет у нее совета», – умолкнув на миг, служанка добавила: – Кажется, я ничего не перепутала… Он заставил меня дважды повторить эти слова, чтоб проверить, все ли я запомнила.

И снова я невольно ощутила, как во мне шевельнулось любопытство. Мерлин? Но Кевин – человек Артура, он не поехал бы ко мне за советом. Разве этот предатель не встал окончательно и бесповоротно на сторону Артура и христианства? Но, быть может, это сан – Посланца богов, Мерлина Британии – перешел к кому-то другому… Тут я подумала о своем сыне Гвидионе – то есть теперь мне полагалось называть его Мордредом; возможно, эта должность перешла к нему. Да и кто другой станет теперь считать меня Владычицей Авалона?… Помолчав, я сказала:

– Передай гостю, что в таком случае я его приму, – и мгновение спустя добавила: – Но не в таком виде. Пришли кого-нибудь, чтоб одели меня.

Я знала, что мне не под силу даже одеться без посторонней помощи. Но я не желала, чтоб меня видели больной и немощной, прикованной к постели; я все-таки была жрицей Авалона, и я уж как-нибудь сумею с достоинством встретить Мерлина, – даже если он явился сообщить, что за все свои ошибки и промахи я приговорена к смерти… Ведь я – Моргейна!

Я кое– как встала с постели; служанки помогли мне одеться и обуться, заплели волосы и набросили поверх них покрывало жрицы; я даже сама нарисовала на лбу знак луны – у неуклюжей служанки он выходил слишком корявым. Руки мои дрожали, – я отметила это, но как-то отстраненно, словно речь шла не обо мне, – и я была столь слаба, что даже не возражала, чтоб служанка поддерживала меня, когда я, едва переставляя ноги, спускалась по крутой лестнице. Но Мерлин моей слабости не увидит!

В зале горел огонь; камин слегка чадил, как это всегда бывает во время дождя, и сквозь дым мне виден был лишь силуэт гостя. Он сидел у огня, спиной ко мне, кутаясь в серый плащ, – но рядом с ним стояла высокая арфа, и по Моей Леди я узнала гостя; второй такой арфы на свете не было. Кевин сделался совсем седым, но, когда я вошла, он встал и выпрямился.

– Так значит, – сказала я, – – ты по-прежнему называешь себя Мерлином Британии, хоть повинуешься теперь лишь Артуру и ни во что не ставишь Авалон?

– Твоей леди нездоровится! Сейчас же подай ей стул!

– Исцеление! – с презрением фыркнула я. Я не желала исцеляться.

Я отвернулась от Кевина и проронила: – Нет.

– Нет, – повторила я и спрятала лицо в ладонях. – Оставь меня в покое, Кевин Арфист. Я пришла сюда, чтоб умереть. Оставь меня.

– Не пытайся вернуть меня – я смирилась со смертью. Здесь нашла я отдохновение, нет ни боли здесь, ни борьбы, здесь смогу я забыть о любви и о горе.

И вот уже не одна лишь арфа, но голоса мертвых и живых взывали ко мне: "Вернись, вернись, вернись – тебя зовет сама жизнь, со всей ее радостью и болью…" И новая мелодия вплелась в песнь арфы.

– Но ведь я старая, совсем старая, я принадлежу теперь не жизни – смерти… – прошептала я, и в тишине зазвучали знакомые слова древнего ритуала – но слетали они с уст бога.

– Моргейна, ты же знаешь – мне тебя не удержать. Он бережно посадил меня обратно в кресло.

Я приподняла было руку, пытаясь возразить; на лице служанки отразилось праведное негодование, и я вспомнила, что она дважды пыталась покормить меня – причем именно хлебом с молоком. Но все-таки служанка подчинилась; когда она принесла то, что у нее попросили, Кевин принялся ломать хлеб, макать кусочки в молоко и осторожно класть мне в рот.

Мне достаточно было ведомо о могуществе. Я отказалась от мирских забот; настал час доверить их другим, мне же следовало отдыхать под заботливой опекой дочерей. Теперь я наконец-то могла горевать об Акколоне, – а не о крушении всех моих надежд и замыслов. Теперь я видела, сколь безумны они были; ведь я – жрица Авалона, а не его королева. Но я оплакала расцвет нашей любви, недолгой и горькой, и ребенка, чья жизнь закончилась, даже не начавшись – и вдвойне больнее мне было оттого, что это я, своею собственной рукой отправила его в страну теней.

Не знаю, сколько лет я прожила на Авалоне прежде, чем все улеглось. Помню лишь, что я пребывала среди бескрайнего и безымянного покоя, равно чуждая и радости, и печали, не ведая ничего, кроме мелочей обыденной жизни. Ниниана не отходила от меня ни на шаг. Наконец-то я как следует познакомилась с Нимуэ – к этому времени она превратилась в высокую, молчаливую, светловолосую девушку, прекрасную, как Элейна в молодости. Нимуэ стала для меня дочерью; она приходила ко мне каждый день, и я учила ее всему тому, чему сама в юности научилась от Вивианы.