Сколько бы Моргауза ни бывала в Камелоте, ей никогда не надоедало любоваться пышными торжественными церемониями. И ей, как одной из подвластных Артуру королев и матери трех самых давних его соратников, должны были сегодня предоставить почетное место среди зрителей турнира; а пока что она сидела в церкви, рядом с Моргейной. По окончании службы Галахада должны будут посвятить в рыцари; теперь же он стоял на коленях рядом с Артуром и Гвенвифар, бледный, серьезный и сияющий от радостного возбуждения.

Сам епископ Патриций приехал из Гластонбери, чтобы отслужить в Камелоте праздничную обедню; сейчас он стоял перед собравшимися в своей белой ризе и говорил нараспев:

– Тебе мы приносим этот хлеб, тело Сына единородного…

Моргауза прикрыла рот ладонью, пряча зевок. Хоть ей и часто приходилось присутствовать на христианских церемониях, королева никогда не задумывалась об их сути; они были еще скучнее, чем авалонские ритуалы – Моргауза знала их, поскольку все детство провела на острове. Она еще лет с четырнадцати считала, что все боги и все религии – лишь порождение людской фантазии. Все они никак не были связаны с реальной жизнью. И тем не менее в праздник Пятидесятницы Моргауза послушно ходила к обедне, чтоб порадовать Гвенвифар – ведь та была здесь хозяйкой дома, да к тому же и Верховной королевой, и близкой родственницей Моргаузы; и вот теперь Моргауза вместе с прочими членами королевского семейства двинулась к епископу, чтоб принять святое причастие. Единственной, кто так этого и не сделал, была Моргейна. Моргауза лениво подумала, что Моргейна сделалась сущей дурочкой. Мало того, что она оттолкнула от себя простой люд – теперь самые набожные из придворных между собой именуют Моргейну ведьмой и чародейкой, а то еще и похуже. Ну какая ей разница? В конце концов, все религии лгут, только каждая лжет на свой лад. Вот Уриенс, тот лучше умел чувствовать свою выгоду; Моргауза ни капли не сомневалась, что Уриенс ничуть не благочестивее любимого кота Гвенвифар. Она видела, что Уриенс носит на руках змей Авалона, – но это не помешало старому королю, равно как его сыну, Акколону, подойти к причастию.

Но когда богослужение почти закончилось, и стали читать молитву за усопших, Моргауза почувствовала, что вот-вот расплачется. Ей не хватало Лота: он был так бесстыдно весел и верен ей – на свой лад; и, в конце концов, он ведь дал ей четырех прекрасных сыновей. Гавейн и Гарет стояли сейчас на коленях рядом с ней, наряду с прочими домашними Артура – Гавейн, как обычно, поближе к Артуру, а Гарет – бок о бок со своим молодым другом, Увейном, пасынком Моргейны. Увейн звал Моргейну матерью, да и сама Моргейна говорила с ним с воистину материнской теплотой; Моргаузе бы и в голову не пришло, что ее племянница способна на такое.

Домашние Артура поднялись на ноги – послышался шелест платьев и негромкое позвякивание мечей в ножнах – и двинулись к выходу из церкви. Гвенвифар казалась немного усталой, но все же была очень хороша собою, с этими ее золотистыми косами и красивым платьем, перехваченным сверкающим золотым поясом. Артур тоже выглядел великолепно. На поясе его висел Эскалибур – все в тех же ножнах, обтянутых красным бархатом, в которых король носил свой меч вот уж больше двадцати лет. И почему только Гвенвифар не вышьет для него новые ножны, покрасивее? Галахад преклонил колени перед королем; Артур взял из рук Гавейна красивый меч и произнес:

– Вручаю его тебе, мой возлюбленный родич и приемный сын.

Он подал знак Гавейну, и тот препоясал стройного юношу мечом. Галахад поднял взгляд – на лице его сияла совершенно мальчишеская улыбка, – и звонко произнес:

– Благодарю тебя, мой король. Этот меч всегда будет служить лишь тебе одному.

Артур возложил руки на голову Галахада.

– Я с радостью принимаю тебя в число своих соратников, Галахад, – сказал он, – и жалую тебе рыцарство. Всегда будь верен и справедлив, всегда служи трону и правому делу.

Он поднял юношу, обнял и поцеловал. Гвенвифар тоже поцеловала Галахада; затем королевское семейство двинулось в сторону огромного турнирного поля. Прочие последовали за ними.

Моргауза оказалась между Моргейной и Гвидионом; за ними шли Уриенс, Акколон и Увейн. Поле было украшено вымпелами и лентами на зеленых древках, и маршалы турнира размечали места для схваток. Моргауза увидела, как рядом с Галахадом появился Ланселет; он обнял сына и вручил ему простой белый щит.

– А Ланселет будет сегодня сражаться? – поинтересовалась Моргауза.

– Думаю, нет, – отозвался Акколон. – Я слыхал, будто его поставили распорядителем турнира; он и так слишком часто их выигрывал. Между нами говоря, Ланселет ведь уже немолод, и если какой-нибудь молодой, крепкий рыцарь вышибет его из седла, это вряд ли пойдет на пользу репутации поборника королевы. Я слыхал, что Гарет не раз брал над ним верх, а однажды это удалось и Ламораку…

– Думаю, Ламораку лучше было бы не похваляться этой победой, – с улыбкой сказала Моргауза, – но мало кто устоит перед искушением похвастаться, что победил самого Ланселета, – пускай даже всего лишь во время турнира!

– Нет, – негромко произнесла Моргейна. – Мне кажется, большинство молодых рыцарей горевали бы, узнав, что Ланселет более не король битвы. Он – их герой.

Гвидион рассмеялся.

– Ты хочешь сказать, что этим молодым оленям не следует бросать вызов рыцарю, что был для них Королем-Оленем?

– Я думаю, что никто из старших рыцарей просто не станет этого делать, – заметил Акколон. – Что же касается молодых рыцарей, мало у кого из них довольно силы и опыта для такого дела. А если кто и осмелится, думаю, Ланселет и сейчас сможет показать дерзкому пару ловких приемов.

– Я бы не стал, – тихо сказал Увейн. – Думаю, при этом дворе нет ни одного рыцаря, который не любил бы Ланселета. Гарет теперь в любой момент сумеет победить Ланселета, но он не станет так позорить его в день Пятидесятницы, а с Гавейном они всегда были примерно равны. Я помню, как-то на Пятидесятницу они сражались больше часа, 'пока Гавейну не удалось наконец-то выбить у него меч. Уж не знаю, смогу ли я победить Ланселета в единоборстве, но пусть он остается непревзойденным, покуда жив. Лично я ему вызов бросать не собираюсь.

– А ты попробуй! – рассмеялся Акколон. – Я вот попробовал, и Ланселет за каких-нибудь пять минут выколотил из меня всю мою самонадеянность! Может, Ланселет и постарел, но ни силы, ни ловкости он не утратил.

Акколон провел Моргейну и своего отца на приготовленные для них места.

– С вашего позволения, я пойду запишусь для участия в турнире, пока не стало поздно.

– И я тоже, – сказал Увейн, поцеловал руку отцу и повернулся к Моргейне. – Матушка, у меня нет своей дамы. Не дашь ли ты мне какой-нибудь знак?

Моргейна снисходительно улыбнулась пасынку и отдала ему свою ленту. Увейн повязал ленту на руку и заявил:

– Моим противником в первой схватке будет Гавейн.

– Леди, – с очаровательной улыбкой произнес Гвидион, – может, тебе тогда лучше сразу отобрать знак своей милости? Много ли тебе будет чести, если твой рыцарь сразу потерпит поражение?

Моргейна рассмеялась, взглянув на Акколона, и Моргауза, заметив, как засияло лицо племянницы, подумала: «Увейн – ее сын, и он ей куда дороже Гвидиона; но Акколон ей еще дороже. Интересно, старый король знает? Или его это не волнует?»

Тут в их сторону направился Ламорак, и у Моргаузы потеплело на душе. Она чувствовала себя польщенной: на турнире присутствовало множество прекрасных дам, и Ламорак мог бы попросить знак милости у любой из них, но он склонился перед нею – на глазах у всего Камелота.

– Госпожа моя, не дашь ли ты мне свой знак, чтобы я мог пойти с ним в схватку?

– С радостью, мой милый.

Она отколола от груди розу и вручила Ламораку. Ламорак поцеловал цветок; Моргауза протянула ему руку. Ей приятно было сознавать, что ее молодой рыцарь – один из самых красивых среди присутствующих здесь мужчин.

– Ты совсем приворожила Ламорака, – заметила Моргейна. Хотя Моргауза и вручила молодому рыцарю знак своей благосклонности на глазах у всего двора, бесстрастное замечание Моргейны заставило ее покраснеть.

– Ты думаешь, я нуждаюсь в чарах или заклинаниях, родственница?

Моргейна рассмеялась.

– Мне следовало бы выразиться иначе. Но молодых мужчин, по большей части, не интересует ничего, кроме прекрасного личика.

– Знаешь, Моргейна, Акколон ведь моложе тебя, но так тобою увлечен, что даже не взглянет на женщин помоложе – и покрасивее. Только не подумай, моя дорогая, – я вовсе не собираюсь тебя упрекать. Тебя выдали замуж против твоей воли, а твой муж годится тебе в деды.

Моргейна пожала плечами.

– Иногда мне кажется, будто Уриенс все знает. Быть может, он рад, что я завела такого любовника, который не станет подбивать меня бросить старика мужа.

Слегка поколебавшись – после рождения Гвидиона она ни разу не разговаривала с Моргейной на столь личные темы, – Моргауза все-таки спросила:

– Так что, вы с Уриенсом не ладите?

Моргейна вновь пожала плечами – все так же безразлично.

– Пожалуй, Уриенс слишком мало меня волнует, чтоб думать, ладим мы или не ладим.

– Как тебе твой Гвидион? – поинтересовалась Моргауза.

– Он меня пугает, – призналась Моргейна. – И все же он настолько обаятелен, что перед ним трудно устоять.

– Ну, а ты чего ожидала? Он красив, как Ланселет, и умен, как ты, – а в придачу еще и честолюбив.

– Как странно: ты знаешь моего сына куда лучше, чем я… – сказала Моргейна, и в словах ее было столько горечи, что Моргауза – первым ее порывом было отбрить племянницу, поинтересовавшись, чего же странного та в этом находит, раз бросила сына еще в младенчестве, – погладила ее по руке и утешающе заметила:

– Ну, моя дорогая, когда сын растет вдали от матери, та знает его хуже всех. Думаю, Артур со своими соратниками – даже тот же Увейн – знают Гавейна куда лучше, чем я, а ведь Гавейна еще не так сложно понять – он человек простой. А Гвидиона ты бы не понимала, даже если бы сама его вырастила: я вот честно признаюсь, что совершенно его не понимаю!

Моргейна не ответила – лишь неловко улыбнулась. Она повернулась и уставилась на турнирное поле; шуты Артура устроили там потешный турнир. Вместо оружия у них были мочевые пузыри свиньи, а вместо щитов – разрисованные тряпки, и они выкидывали такие коленца, что зрители от смеха уже падали со своих мест. В конце концов, шуты остановились и раскланялись; Гвенвифар, преувеличенно серьезно изобразив тот самый жест, которым она обычно вручала награду истинному победителю, бросила им полную пригоршню сладостей. Шуты устроили из-за них потасовку, вызвав новый взрыв смеха и рукоплесканий, и ускакали в сторону кухни – там их ждал хороший обед.

Глашатай возвестил, что первая схватка состоится между поборником королевы, сэром Ланселетом Озерным, и поборником короля, сэром Гавейном Лотианским. Рыцари вышли на поле, и зрители разразились восторженными воплями. Ланселет был строен и так красив, несмотря на морщины и седину в волосах, что у Моргейны перехватило дыхание.

"Да, – подумала Моргауза, наблюдая за племянницей, – она по-прежнему любит его, хоть столько лет уже прошло… Быть может, она сама этого не осознает, – но так оно и есть".

Схватка Гавейна и Ланселета походила на тщательно отрепетированный танец: противники кружили друг вокруг друга, обмениваясь ударами. На взгляд Моргаузы, ни одному из них так и не удалось ни в чем взять верх над другим, и когда рыцари, наконец, опустили мечи, поклонились королю и обнялись, зрители с равным рвением приветствовали обоих одобрительными возгласами и рукоплесканием.

Затем последовали конские игрища: всадники показывали искусство управления конем и состязались, кто быстрее подчинит необъезженную лошадь. Моргаузе смутно припомнилось, что когда-то и Ланселет в этом участвовал – кажется, на празднествах, устроенных в честь свадьбы Артура. Как же давно это было! Потом пришел черед конных схваток; рыцари бились тупыми копьями, не нанося ран друг другу, а лишь вышибая противников из седла. Какой-то молодой рыцарь неудачно упал и сломал ногу; когда его уносили с поля, он кричал, а нога торчала под неестественным углом. Он оказался единственным, кто пострадал серьезно, а вот синяков и разбитых пальцев было без счета; многие теряли сознание, грохнувшись оземь, а одного рыцаря едва не лягнула скверно выезженная лошадь. В конце концов, Гвенвифар вручила победителям награды. Артур подозвал Моргейну и попросил, чтобы та тоже раздала несколько призов.

Один из призов завоевал Акколон – за выездку, – и когда он преклонил колени, чтоб принять награду из рук Моргейны,

Моргауза с изумлением услышала откуда-то из толпы негромкое, но отчетливое шипение:

– Шлюха! Распутница!

Моргейна покраснела, но, не дрогнув, вручила Акколону кубок. Артур тихо приказал одному из распорядителей:

– Найди мне того, кто это сказал!

Распорядитель бросился выполнять приказ, но Моргауза была уверена, что никого он не найдет – в такой-то толпе!

Началась вторая часть турнира. Моргейна, бледная и взбешенная, вернулась на свое место; руки ее дрожали, как отметила про себя Моргауза, а дыхание участилось.

– Милая моя, не надо так переживать, – сказала Моргауза. – Когда год выдается неурожайным или какой-нибудь преступник ускользает от правосудия, меня еще и не так честят.

– Неужто ты думаешь, что меня волнует мнение этого сброда? – презрительно бросила Моргейна. Но Моргауза знала, что ее безразличие – напускное. – Дома, в своей стране, я пользуюсь достаточной любовью.

Вторая половина турнира началась с того, что какие-то саксы-простолюдины показывали искусство борьбы. Они были огромны, и тела их – саксы дрались почти обнаженными – с ног до головы поросли жестким волосом; борцы ворчали, напрягались, с хриплыми возгласами швыряли друг друга, потом снова сцеплялись, да так, что казалось, будто вот-вот послышится хруст костей. Моргауза даже подалась вперед, без малейшего стеснения любуясь их животной силой; а вот Моргейна отвернулась с отвращением и брезгливостью.

– Моргейна, ты становишься стыдливой – прямо как наша королева! Ну, не делай такое лицо! – Моргауза заслонилась ладонью от солнца и взглянула на поле. – Кажется, сейчас уже начнется общая схватка… О, смотри! Это же Гвидион! Что это он затеял?

И действительно, на турнирном поле вдруг появился Гвидион. К нему тут же заспешил глашатай, но Гвидион отмахнулся от него. Его сильный, звонкий голос разнесся над полем:

– Король Артур!

Моргейна откинулась на спинку кресла, побледнела как мел и вцепилась в перила. Ну что он там еще задумал?! Он что, собирается устроить скандал при таком скоплении народа и потребовать, чтобы Артур признал его?

Артур поднялся со своего места. Моргаузе показалось, что королю тоже не по себе, но говорил он спокойно и отчетливо.

– Я слушаю тебя, племянник.

– Я слыхал, будто на турнирах есть такой обычай: если король не возражает, то всякий рыцарь может бросить вызов другому рыцарю. И я прошу, чтобы сэр Ланселет встретился со мной в поединке!

Моргаузе вспомнились брошенные как-то в сердцах слова Ланселета – что подобные поединки сделались для него сущим проклятием: каждый молодый рыцарь жаждал сразиться с поборником королевы.

– Да, такой обычай существует, – помрачнев, отозвался Артур. – Но я не могу говорить за Ланселета. Если он согласится на поединок, я не стану ему препятствовать. Но тебе придется обратиться к нему самому и смириться с его решением.

– Вот негодник! – воскликнула Моргауза. – Я понятия не имела, что у него на уме…

Но Моргейна почувствовала, что та отнюдь не сердится на Гвидиона, и даже напротив – его выходка явно доставила Моргаузе удовольствие.

Поднялся ветер, и несомая им пыль припорошила сверкавшую под летним солнцем сухую белую глину турнирного поля. Гвидион прошел сквозь эту пыльную завесу и остановился у края турнирного поля – там, где на скамье сидел Ланселет. Моргаузе не слышно было, о чем они говорят, но затем Гвидион повернулся и гневно воскликнул:

– Господа мои! Я слыхал, что долг поборника – вступать в схватку со всяким, кто того пожелает! Сэр, я требую, чтобы Ланселет сейчас же принял мой вызов – или уступил мне свое высокое звание! Мой лорд Артур, за что ему дарована эта привилегия – за непревзойденное воинское искусство или за иные достоинства?

– Жаль, Моргейна, что твой сын слишком взрослый! – сказала Моргауза. – Его бы следовало вздуть как следует!

– Почему ты винишь его, – а не Гвенвифар, поставившую своего мужа в столь дурацкое положение? – спросила Моргейна. – Хоть народ не обзывает ее ни ведьмой, ни шлюхой, всем известно, как она благоволит Ланселету.

Ланселет поднялся со своего места и двинулся к Гвидиону; не снимая перчатки, он с силой ударил парня по губам.

– Вот теперь ты действительно дал повод покарать тебя за невежливые речи, юный Гвидион! Сейчас посмотрим, кто из нас боится боя!

– За этим я сюда и пришел! – отозвался Гвидион. Ни удар, ни гневные слова Ланселета не заставили его отступить ни на шаг, хоть по лицу его и потекла струйка крови. – Я даже благодарен тебе за то, что ты ударил первым, сэр Ланселет. Это вполне справедливо: человеку твоих лет следует давать преимущество.

Ланселет быстро переговорил с одним из маршалов, и тот занял его место распорядителя. Затем Ланселет и Гвидион извлекли мечи из ножен и поклонились королю, как того требовала традиция. По рядам пробежал отчетливый ропот. «Если среди зрителей есть хоть один человек, не уверовавший еще, что перед ним отец и сын, то он, наверно, очень плохо видит», – подумала Моргауза.

Противники вскинули мечи. Теперь их лица были скрыты шлемами. Рост у них был одинаков, и теперь их можно было отличить лишь по доспехам: доспех Ланселета носил на себе следы множества сражений, а на более новом облачении Гвидиона не было пока что ни царапины. Бойцы принялись медленно кружить друг вокруг друга, а затем сшиблись, и какое-то время Моргауза не могла уследить за отдельными ударами – так стремительны они были. Она поняла, что Ланселет изучает своего противника. Мгновение спустя он усилил натиск и нанес сокрушительный удар. Гвидион успел подставить щит, но сила удара была столь велика, что молодого рыцаря просто развернуло. Он потерял равновесие и во весь рост растянулся на земле. Когда Гвидион, пошатываясь, попытался встать, Ланселет убрал меч в ножны и помог ему подняться. Моргаузе не слышно было, что он сказал, но, судя по жестам, явно что-то достаточно беззлобное, вроде: «Ну что, с тебя довольно, юнец?»

Гвидион указал на струйку крови, текущей из неглубокого пореза на запястье Ланселета – он все-таки умудрился зацепить противника, – и произнес так, чтобы все слышали:

– Ты пролил первую кровь, сэр, а я – вторую. Ну что, продолжаем?

Зрители разразились неодобрительными возгласами и свистом. Согласно правилам турниров, когда противники сражались острым оружием, первая кровь означала конец схватки.

Король Артур поднялся со своего места.

– У нас праздник, и вы вышли на рыцарский турнир, а не на смертельный поединок! Я не желаю видеть здесь драк, равно как не желаю, чтоб рыцари бились на кулаках или на дубинках. Продолжайте, если хотите, – но предупреждаю: если хоть один из вас будет серьезно ранен, вы оба навлечете на себя глубочайшее мое неудовольствие!

Противники поклонились королю, разошлись и снова закружили, выбирая удобный момент; затем они снова ринулись друг на друга, и Моргауза едва не задохнулась от волнения, увидев, каким яростным сделался бой. Казалось, что вот-вот какой-нибудь удар пробьет щит и причинит роковую рану! Вот кто-то упал на колени; кровь брызнула на щит, мечи сцепились в смертельном захвате, и один из противников начал клониться к земле…

Гвенвифар вскочила, выкрикнув:

– Довольно!

Артур швырнул на поле свой жезл. Согласно обычаю, после этого следовало немедленно прекратить бой, но противники не видели ничего вокруг себя, и маршалам пришлось растащить их. Гвидион стоял прямо и непринужденно. Когда он снял шлем, на лице его играла улыбка. Оруженосец Ланселета помог своему господину подняться на ноги. Ланселет тяжело дышал, и по лицу его тек пот, смешанный с кровью. Все зрители – и даже рыцари, находившиеся на поле, – разразились гневными воплями. Опозорив Ланселета, которого тут все боготворили, Гвидион отнюдь не завоевал народной любви.

Но все же он склонился в поклоне перед своим противником.

– Это большая честь для меня, сэр Ланселет. Я – чужой при этом дворе, и даже не вхожу в число соратников Артура, и я благодарен тебе за то, что ты преподал мне урок воинского искусства. – Улыбка Гвидиона была точнейшим отражением улыбки самого Ланселета. – Благодарю тебя, сэр.

Неведомо, как это ему удалось, но Ланселет тоже сумел улыбнуться. От этого они сделались похожи, как лицо и его отражение в кривом зеркале.

– Ты храбро проложил себе путь, Гвидион.

– Раз так, сэр, – произнес Гвидион, опускаясь на колени прямо в пыль, – я прошу тебя посвятить меня в рыцари!

Моргауза лишилась дара речи. Сидящая рядом с ней Моргейна словно окаменела. А вот зрители-саксы взорвались весельем.

– Вот уж воистину, хитрец советчик! Ловко, ловко! Теперь они не смогут отказать тебе, парень, – ты отлично дрался с их поборником!

Ланселет взглянул на Артура. Король сидел, оцепенев; мгновение спустя он все-таки кивнул. Ланселет жестом подозвал своего оруженосца. Тот принес меч. Ланселет опоясал этим мечом Гвидиона.

– Пусть этот меч всегда служит твоему королю и правому делу, – произнес он. Теперь Ланселет был предельно серьезен. Всякий след насмешливости и вызова исчез с лица Гвидиона, сменившись сдержанной торжественностью. Моргауза заметила, что у юноши дрожат губы.

И внезапно Моргауза преисполнилась сочувствия. Гвидион – незаконный сын, не признанный своим отцом – был здесь даже более чужим, чем некогда Ланселет. Кто же обвинит парня за то, что он пошел на хитрость, лишь бы заставить родственников обратить на себя внимание? "Нам давно следовало привезти его ко двору Артура, – подумала Моргауза, – чтобы Артур признал его – хотя бы в узком кругу, раз уж не может сделать этого открыто. Не подобает королевскому сыну так добиваться признания". Ланселет возложил руки на голову Гвидиона.

– Я принимаю тебя в братство Круглого Стола – с позволения нашего короля. Будь же ему верным слугой. Поскольку ты добился этой чести не столько силой, сколько хитроумием, – хотя и силы ты выказал предостаточно! – я нарекаю тебя Мордредом. Так отныне ты будешь зваться в нашем содружестве. Встань же, сэр Мордред, и займи свое место среди соратников Артура.

Гвидион (нет, Мордред, напомнила себе Моргауза – наречение имени при вступлении в братство Круглого Стола было не менее серьезным ритуалом, чем крещение) встал и от души обнял Ланселета. Казалось, что юноша глубоко тронут и вряд ли слышит радостные крики и рукоплескания. Когда Гвидион заговорил, голос его дрогнул.

– Кто бы ни выиграл сегодняшний турнир, мой лорд Ланселет, – главный приз уже получил я.

– Нет, – тихо сказала Моргейна Моргаузе, – я его не понимаю. Чего-чего, а вот этого я от него не ожидала.

Затем последовал длительный перерыв. Соратникам надлежало построиться для финальной обшей схватки, но пока что некоторые отошли попить воды или наскоро проглотить кусок хлеба; другие сбились в небольшие группки и принялись обсуждать, чью сторону им принять в этой схватке; третьи же отправились проверить, как там их кони. Моргауза спустилась на поле. На нем сейчас осталось лишь несколько молодых рыцарей, и среди них высился Гарет – его нетрудно было заметить, поскольку все прочие уступали ему в росте не менее чем на полголовы. Моргаузе показалось было, что Гарет разговаривает с Ланселетом, но, подойдя поближе, она обнаружила, что зрение ее подвело: собеседником Гарета был Гвидион. Судя по голосу, Гарет был взбешен, но Моргауза услышала лишь последние его слова:

– … что он тебе сделал? Ты выставил его в дурацком виде при таком скоплении народа…

Гвидион рассмеялся.

– Если наш кузен нуждается в защите при таком скоплении его друзей, то да поможет ему Бог, если он потерпит поражение среди саксов или норманнов. Послушай, приемный брат, я совершенно уверен, что Ланселет вполне способен сам защитить свое доброе имя! Мы с тобой столько лет не виделись, брат, а ты только и знаешь, что бранить меня, потому что я обидел человека, которого ты так любишь. Неужто тебе больше нечего мне сказать?

Гарет расхохотался и сгреб Гвидиона в охапку.

– Экий же ты отчаянный! – сказал он. – И как тебе только в голову взбрело такое? Артур же и так посвятил бы тебя в рыцари – тебе стоило только попросить!

Моргауза вспомнила, что Гарет не знает всей правды о происхождении Гвидиона. Несомненно, Гарет просто хотел сказать, что Артур не отказал бы сыну своей сестры.

– Я в этом ничуть не сомневаюсь, – отозвался Гвидион. – Король всегда был добр к своим родичам. Он и тебя бы посвятил – ради Гавейна, – но ты ведь выбрал другой путь, приемный брат. – Он коротко рассмеялся. – И думается мне, раз я столько лет страдал из-за этого сходства с Ланселетом, он мне кое-что задолжал!

Гарет сочувственно пожал плечами.

– Ну, похоже, он не держит на тебя зла, так что, пожалуй, мне тоже придется тебя простить. Зато теперь ты сам убедился, как он великодушен.

– Воистину, – тихо отозвался Гвидион, – он таков… Тут он поднял голову и заметил Моргаузу.

– Матушка! Что ты тут делаешь? Я могу тебе чем-нибудь помочь?

– Я просто подошла поздороваться с Гаретом – мы с ним сегодня еще не разговаривали, – пояснила Моргауза. Здоровяк Гарет поцеловал матери руку. – Ну, что ты решил насчет общей схватки?

– То же, что и всегда, – отозвался Гарет. – Я буду сражаться на стороне Гавейна. среди людей короля. У тебя есть боевой конь, Гвидион? Хочешь сражаться на стороне короля? У нас найдется для тебя место.

– Раз Ланселет посвятил меня в рыцари, – с мрачноватой загадочной улыбкой произнес Гвидион, – думаю, мне следовало бы сражаться в отряде сэра Ланселета Озерного и бок о бок с Акколоном, за Авалон. Но я сегодня больше не выйду на поле, Гарет.

– Почему? – удивился Гарет. Он положил руку на плечо Гвидиону и улыбнулся, глядя на младшего брата снизу вверх – в точности как когда-то в детстве. – Те, кого только что посвятили, всегда участвуют в общей схватке. Вот и Галахад будет участвовать.

– И чью же сторону он примет? – поинтересовался Гвидион. – Своего отца, Ланселета, – или короля, сделавшего его своим наследником? Стоит ли подвергать его верность столь жестокому испытанию?

– Но как же еще делиться для общей схватки, если не собирать отряды вокруг двух лучших наших рыцарей?! – вышел из себя Гарет. – Или ты вправду думаешь, что Ланселет или Артур считают это испытанием верности? Сам Артур не может выйти на поле – ведь ни один рыцарь не посмеет поднять руку на своего короля, но Гавейн – его поборник с тех самых пор, как Артур взошел на престол! Или ты собрался разворошить старые сплетни? Гвидион пожал плечами.

– Поскольку я не намереваюсь присоединяться ни к одной, ни к другой стороне…

– Но что о тебе подумают? Что ты трус, и уклоняешься от боя…

– Я достаточно сражался за Артура на войне, чтоб меня не волновало, что там болтают досужие сплетники, – сказал Гвидион. – Но если хочешь, можешь сказать им, что у меня захромал конь и я боюсь, как бы ему не сделалось хуже. Это вполне пристойная отговорка.

– Я бы мог взять для тебя коня у Гавейна, – озадаченно произнес Гарет. – Но раз тебе нужна пристойная отговорка, пусть будет так. Но почему, Гвидион? Или мне теперь следует звать тебя Мордредом?

– Ты всегда можешь звать меня, как тебе больше нравится, приемный брат.

– Но ты так и не ответил, – почему ты боишься боя, Гвидион?

– Никому, кроме тебя, я не спустил бы этих слов безнаказанно, – сказал Гвидион. – Но тебе я отвечу. Я делаю это ради тебя, брат.

Гарет хмуро уставился на него.

– Ради Бога, объясни, что ты этим хочешь сказать?

– Я мало что знаю о Боге – да не очень-то и рвусь узнать, – сказал Гвидион и принялся разглядывать землю у себя под ногами. – Но раз ты спрашиваешь… Ты давно об этом знаешь… Я наделен Зрением…

– Ну, и что с того? – нетерпеливо перебил его Гарет. – Тебе что, привиделось в скверном сне, что я паду от твоего копья?

– Не надо шутить над этим, – отозвался Гвидион. Он взглянул на Гарета, и от этого взгляда у Моргаузы кровь застыла в жилах. – Я видел… – Гвидион судорожно сглотнул, словно не в силах выдавить из себя эти слова. – Я видел тебя умирающим – а сам я стоял рядом с тобой на коленях. Ты не сказал мне ни слова, но я знал, что это из-за моих деяний в тебе погасла искра жизни.

Гарет поджал губы и тихо присвистнул.

– Оно конечно… Но знаешь, малыш, я мало верю снам и видениям. А от судьбы все равно не убежишь. Разве тебе на Авалоне не сказали об этом?

– Верно, – все так же тихо отозвался Гвидион. – И если ты и вправду падешь когда-то от моей руки, так только волею судьбы… Но я не стану искушать судьбу ради пустой забавы, брат. Вдруг рука моя дрогнет, и я, по злосчастной случайности, нанесу роковой удар?… Нет, Гарет, я не выйду сегодня на поле – и пусть остальные говорят что хотят.

– Ну, делай как знаешь, парень, – отозвался Гарет. Вид у него был обеспокоенный. – Тогда посиди рядом с нашей матерью – Ламорак ведь собирается выйти на поле на стороне Ланселета.

Он еще раз поцеловал матери руку и ушел. Моргауза, нахмурившись, попыталась было расспросить Гвидиона, но тот молча уставился в землю, и Моргауза отступилась, сказав лишь:

– Ну что ж, раз я получила молодого придворного, который будет сидеть рядом со мной, может, ты принесешь мне глоток воды, пока я еще не вернулась на свое место?

– Конечно, матушка, – согласился Гвидион и ушел туда, где стояли бочки с водой.

Финальная схватка всегда казалась Моргаузе свалкой, в которой ничего невозможно разобрать. Теперь же у нее еще и разболелась голова – из-за солнцепека, – и Моргаузе очень захотелось оказаться подальше отсюда. Кроме того, она проголодалась, а запах жареных бычьих туш доносился даже до турнирного поля.

Гвидион сидел рядом с Моргаузой и объяснял ей, что происходит на поле, но Моргауза мало разбиралась в тонкостях рыцарской схватки, да и не особенно этим интересовалась. Но она все-таки заметила, что юный Галахад хорошо себя показал – выбил из седла двух рыцарей. Моргауза удивилась: он казался таким кротким мальчиком. Впрочем, Гарет тоже казался ей ребенком, а на поле не было бойца яростнее и ужаснее его. В конце концов именно он был признан лучшим со стороны короля, в отряде Гавейна. В отряде Ланселета приз получил Галахад, и это никого не удивило; для юноши, лишь накануне посвященного в рыцари, в том не было ничего необычного. Моргауза так и сказала.

– Ты бы тоже мог завоевать приз, Гвидион, – заявила она. Но Гвидион лишь рассмеялся и покачал головой.

– Он мне не нужен, матушка. Да и зачем портить праздник моему кузену? А Галахад сражался хорошо – никто не скажет, что он получил приз незаслуженно.

После вручения наград – помимо главных, было и много призов поменьше – рыцари разошлись, чтобы наскоро ополоснуться с помощью оруженосцев и переодеться в чистое платье. Моргауза вместе с придворными дамами отправилась в отведенные им покои: там они могли привести в порядок наряды и прически и смыть с себя пыль и пот.

– Как ты думаешь, – спросила Моргауза у Моргейны, – не нажил ли Ланселет себе врага?

– Полагаю, нет, – отозвалась Моргейна. – Разве ты не видела, как они обнялись?

– Они выглядят, словно отец и сын, – заметила Моргауза. – Если бы это было правдой!

– Слишком поздно об этом говорить, тетя, – с каменным лицом отрезала Моргейна.

«Может, она позабыла, что мне известно, чей он сын на самом деле?» – подумала Моргауза. Но ледяное спокойствие Моргейны так подействовало на нее, что Моргауза предложила лишь:

– Давай я помогу тебе расчесать волосы.

Моргейна повернулась к ней спиной, и Моргауза взялась за гребень.

– Мордред… – задумчиво заметила Моргауза, трудясь над волосами племянницы. – Что ж, видит бог, он воистину показал себя здесь хитроумным советчиком! Теперь он сам завоевал место при дворе, благодаря собственной доблести и дерзости, и ему нет нужды требовать этого от Артура, ссылаясь на свое происхождение. Да, саксы дали ему подходящее имя. Однако я и не знала, что он такой хороший боец. Он таки умудрился привлечь к себе всеобщее внимание! Приз получил Галахад, а все вокруг только и говорят что о дерзкой выходке Мордреда.

Тут к ним подошла одна из дам Гвенвифар.

– Леди Моргейна, а что, сэр Мордред и вправду твой сын? Я и не знала, что у тебя есть сын…

– Я родила его в ранней молодости, – спокойно отозвалась Моргейна, – и Моргауза взяла его на воспитание. Я и сама почти позабыла, что он у меня есть.

– Как ты, должно быть, им гордишься! Ну разве он не прекрасен? Он почти так же хорош собою, как сам Ланселет, – сказала дама, и глаза ее заблестели.

– Это правда, – согласилась Моргейна – столь любезным тоном, что лишь Моргауза, хорошо знавшая свою племянницу, поняла, насколько та разъярена. – Я бы сказала, что это изрядно смутило их обоих. Но мы с Ланселетом – двоюродные брат и сестра, и в детстве я была похожа на него куда больше, чем на своего родного брата. Наша с Артуром мать была высокой и рыжеволосой, как королева Моргауза, а вот в леди Вивиане текла кровь древнего народа Авалона.

– А кто же тогда его отец? – спросила дама, и Моргауза заметила, как стиснулись кулаки Моргейны. Но Моргейна ответила все с той же любезной улыбкой:

– Он – дитя Белтайна, а все дети, зачатые в рощах, принадлежат богу. Ты, конечно же помнишь, что в юности я была одной из дев Владычицы Озера.

– Я забыла… – пробормотала дама, изо всех сил пытаясь быть вежливой. – Так значит, тогда они все еще придерживались древних обычаев?

– Как придерживаются и сейчас, – спокойно произнесла Моргейна. – И, волею Богини, будут соблюдать их, пока стоит мир.

Как она и рассчитывала, это заставило даму умолкнуть. Моргейна отвернулась и обратилась к Моргаузе:

– Ты уже готова, родственница? Тогда давай спустимся в зал.

Когда они покинули покои, Моргейна с силой выдохнула, и в этом выдохе смешались раздражение и облегчение.

– Вот ведь болтливые дуры! Только послушай, что они несут! Им что, нечем больше заняться, кроме сплетен?

– Может, и нечем, – отозвалась Моргауза. – Их отцы и мужья, по большей части христиане, позаботились, чтоб эти женщины ни о чем особо не думали.

Двери огромного зала Круглого Стола, где должен был проходить праздничный пир, были закрыты, чтоб гости не входили туда прежде времени.

– Празднества Артура с каждым годом делаются все пышнее, – заметила Моргауза. – Интересно, что нас ожидает сегодня – великолепная процессия и торжественный королевский выход?

– Ну, а ты чего ждала? – поинтересовалась Моргейна. – Теперь, когда войны завершены, Артуру нужно как-то воздействовать на воображение своих подданных, а он достаточно умен, чтоб делать это посредством пышных зрелищ. Я слыхала, будто это ему посоветовал Мерлин. Простой народ, – да и знать тоже – любит красивые зрелища, и друидам это ведомо еще с тех самых пор, когда они впервые зажгли костры Белтайна. Гвенвифар много лет трудилась, добиваясь, чтоб с этим празднеством ничто не могло сравниться во всех христианских землях.

Впервые за весь день Моргауза увидела на лице Моргейны искреннюю улыбку.

– Даже Артур понимает, что людям нужно что-то еще, помимо церковных служб да христианских праздников, – например, какое-нибудь чудо. Я совершенно уверена, что Артур с Мерлином непременно постараются это чудо устроить! Какая жалость, что они не устроили сегодня солнечного затмения!

– Кстати, а ты у себя, в Уэльсе, видела солнечное затмение? – спросила Моргауза. – Мои люди перепугались. А эти дурочки, дамы Гвенвифар, наверняка подняли визг и принялись вопить, что настал конец света!

– Гвенвифар просто-таки обожает набирать себе в свиту дурочек, – сказала Моргейна. – А ведь сама она отнюдь не дура, хоть и притворяется таковой. И как она только умудряется все это терпеть?

– Тебе бы стоило относиться к ним с большей снисходительностью, – предостерегла ее Моргауза, но Моргейна лишь пожала плечами.

– Меня не интересует, что обо мне думают всякие дуры.

– Просто не представляю, как это ты умудрилась столько лет пробыть королевой в королевстве Уриенса и так и не научилась искусству властвовать, – заметила Моргауза. – Что бы женщина ни думала о мужчинах, она неизбежно будет зависеть от доброй воли других женщин. Разве не так тебя учили на Авалоне?

– На Авалоне нет таких дур, – отрезала Моргейна. Но Моргауза слишком хорошо ее знала, чтоб не распознать под этой резкостью одиночества и страдания.

– Моргейна, а почему ты так и не вернулась на Авалон? Моргейна опустила голову. Она была уверена, что стоит

Моргаузе сказать еще хоть одно доброе слово, и она не выдержит, она просто сорвется и расплачется.

– Мое время еще не пришло. Мне приказали остаться с Уриенсом…

– А как же Акколон?

– Ну, да, и с Акколоном, – сказала Моргейна. – Я могла бы предугадать, что ты станешь упрекать меня за это…

– Это я-то? Да никогда! – возразила Моргауза. – Но Уриенс долго не проживет…

– Так считала и я – еще много лет назад, в день нашей свадьбы, – отозвалась Моргейна, и голос ее был теперь столь же ледяным, сколь и взгляд. – Но он, похоже, проживет не меньше самого Талиесина, – а Талиесину к моменту смерти перевалило за девяносто.

Появились Артур и, Гвенвифар, и медленно двинулись вперед, возглавив процессию. Они были великолепны – король в блистательном белом одеянии и королева в изящном платье из белого шелка и драгоценных украшениях. Огромные двери распахнулись, и Артур с Гвенвифар вошли в зал; за ними на правах сестры короля последовала Моргейна с мужем и пасынками, Акколоном и Увейном; затем – тетка короля, Моргауза, со своими домашними; за ней шел Ланселет и его родня. Затем и прочие рыцари двинулись к своим местам за Круглым Столом. Несколько лет назад какой-то искусный мастер написал золотой и темно-красной красками на спинке каждого кресла имя того соратника, что обычно сидел здесь. И теперь, войдя в зал, Моргауза заметила, что на сиденье, расположенном рядом с местом самого короля – оно было предназначено для королевского наследника и все эти годы пустовало, – появилось имя Галахада. Но она заметила это лишь краем глаза – а потом ей стало не до того. На троны, где обычно восседали Артур и Гвенвифар, кто-то набросил два белых знамени, подобных тем шутовским знаменам, под которыми сегодня во время турнира происходила потешная битва, – и на этих знаменах были намалеваны грубые, но выразительные рисунки. На одном из знамен был нарисован рыцарь, стоящий на головах двух коронованых особ, и особы эти до ужаса походили на Артура и Гвенвифар. Вторая же картинка была столь непристойной, что заставила покраснеть даже Моргаузу, никогда не страдавшую излишней стыдливостью. Там была изображена нагая темноволосая женщина в объятиях огромного рогатого дьявола; они занимались чем-то отвратительным, а вокруг толпились нагие люди.

– Иисус и Мария, помилуй нас! – пронзительно вскрикнула Гвенвифар.

Артур застыл, словно вкопанный, затем повернулся к слугам и громовым голосом вопросил:

– Откуда здесь взялось это… это… – Он так и не смог подобрать подходящего слова, а потому просто махнул рукой в сторону знамен.

– Сэр… – заикаясь, пролепетал дворецкий, – когда мы закончили украшать зал, ничего подобного здесь не было. Все было как велено – даже цветы перед троном королевы…

– Кто последний заходил сюда? – гневно вопросил Артур. Из толпы гостей, прихрамывая, вышел Кэй.

– Мой лорд и мой брат, последним здесь был я. Я зашел, дабы убедиться, что все в порядке, и Богом клянусь – в тот момент зал был полностью готов к тому, чтобы с честью принять моего короля и его госпожу. И если я только разыщу того мерзкого пса, который прокрался сюда и повесил эту дрянь, я ему голову оторву!

И руки Кэя дернулись, словно ему не терпелось свернуть виновнику шею.

– Позаботьтесь о своей госпоже! – отрывисто приказал Артур. Но дамы, дрожа, застыли на месте, а Гвенвифар начала оседать – ей сделалось дурно. Моргейна поддержала ее и негромко, но резко скомандовала:

– Гвен, не смей доставлять им такого удовольствия! Ты же королева, – какое тебе дело до всякой идиотской мазни? Сейчас же возьми себя в руки!

Гвенвифар расплакалась.

– Как они… как они могли… за что кто-то так меня возненавидел?

– Еще ни одному человеку не удалось прожить жизнь, не восстановив против себя пару идиотов, – сказала Моргейна и помогла Гвенвифар дойти до трона. Но троны все еще были накрыты этими омерзительными полотнищами, и Гвенвифар отпрянула, словно случайно прикоснулась к какой-то дряни. Моргейна сбросила полотнище на пол. На столе были расставлены кубки; Моргейна жестом приказала одной из дам Гвенвифар наполнить кубок вином и подала его королеве.

– Не бери в голову, Гвен. Насколько я понимаю, вон та гадость была предназначена для меня, – сказала она. – Дураки и вправду шепчутся, будто я спала с бесами – так что ж мне теперь, обращать на них внимание?

– Заберите отсюда эту мерзость и сожгите, – велел Артур. – И принесите ладан, чтобы удалить зловоние зла.

Слуги поспешно бросились выполнять приказ короля.

– Мы найдем того, кто это сделал, – сказал Кэй. – Я уверен, это кто-то из слуг захотел сделать мне гадость – я ведь так гордился нынешним убранством зала! – и вернулся сюда, когда я их распустил. Эй, вы там – несите вино и эль! Выпьем за посрамление той вонючей гниды, которая попыталась испортить нам праздник. Неужто мы это допустим? Ну, давайте же! Пьем за короля Артура и его леди!

Присутствующие слегка оживились, а когда Артур и Гвенвифар поклонились гостям – зал заполнился радостными возгласами. Все расселись по своим местам, и Артур сказал:

– А теперь ведите ко мне всех, кто взывает о правосудии. Первым привели некоего человека с тяжбой о меже – Моргаузе его жалоба показалась дурацкой. Затем последовал какой-то землевладелец, жаловавшийся, что его вассал убил оленя на его землях.

Моргауза сидела рядом с Гвенвифар. Она наклонилась к королеве и шепотом поинтересовалась:

– А зачем Артур сам возится с этими делами? С ними мог бы справиться любой его бейлиф, и королю не пришлось бы тратить время на такие пустяки.

– Я тоже когда-то так думала, – так же тихо отозвалась Гвенвифар. – Но раз в год, на Пятидесятницу, Артур нарочно сам разбирает пару таких дел, чтоб простой люд не думал, что король заботится лишь о знати да своих соратниках.

Моргауза подумала и решила, что это мудро. Король разобрал еще пару-тройку незатейливых прошений, и гостей начали обносить мясными блюдами. Жонглеры и акробаты принялись потешать пирующих, а фокусник извлекал из самых необычных мест небольших птичек и яйца. Гвенвифар вроде бы успокоилась. Моргаузе было интересно – поймают ли когда-нибудь автора рисунков? Тот из них, что изображал Моргейну в виде шлюхи, уже был достаточно скверен. Но второй, похоже, был еще паршивее – на нем Ланселет попирал короля и королеву. Похоже, сегодня стряслось что-то еще помимо публичного унижения поборника королевы. Правда, потом Ланселет так великодушно отнесся к молодому Гвидиону, – то есть Мордреду, – что это впечатление должно было сгладиться, тем более что противники явно больше не держали друг на друга зла. Но хотя и король и соратники любили Ланселета, очевидно, кто-то не мог смириться с очевидной благосклонностью королевы к своему поборнику.

– А что будет дальше? – спросила Моргауза у Гвенвифар. Из-за пределов зала донеслось пение рогов. Гвенвифар улыбнулась; что бы там ни готовилось, предстоящее событие явно было ей по сердцу.

Двери зала распахнулись. Снова пропели рога – грубые рога саксов. В зал Круглого Стола вошли три великана-сакса – меха и кожа, золотые гривны и браслеты, золотые венцы на головах, мечи на поясе и рогатые шлемы в руках. За каждым следовала свита.

– Мой лорд Артур! – воскликнул один из саксов. – Я – Адельрик, владыка Кента и Англии, а это – мои братья-короли. Мы пришли, чтобы узнать, какую дань мы можем предложить тебе, христианнейший из королей, и навеки заключить договор с тобой и твоим двором!

– Лот, наверно, сейчас в гробу переворачивается, – заметила Моргауза. – А вот Вивиана порадовалась бы.

Но Моргейна не ответила.

Епископ Патриций поднялся со своего места и подошел к саксонским королям, чтоб поприветствовать их, затем обратился к Артуру:

– Мой лорд, их приход – большая радость для меня, ибо он позволяет положить конец войнам. Умоляю тебя – прими этих королей под свою руку и заключи с ними союз в знак того, что все христианские короли должны быть братьями.

Лицо Моргейны залила мертвенная бледность. Она попыталась было подняться и что-то сказать, но Уриенс сурово глянул на нее, и Моргейна без сил опустилась обратно.

– А я еще помню те времена, когда епископы даже отказывались посылать своих людей, чтоб крестить этих варваров, – добродушно заметила Моргауза. – Лот рассказывал, будто они клялись не мириться с саксами даже в царствии небесном и потому и не посылали к ним миссонеров – считали, что так будет только лучше, если все саксы в конце концов попадут в ад. Но с тех пор уж минуло тридцать лет!

– Еще с тех самых пор, как я взошел на трон, я всем сердцем мечтал положить конец войнам, терзающим эту землю. Теперь же мы много лет живем в мире, лорд епископ. И ныне я приглашаю вас, благородные сэры, к моему двору и моему столу.

– Наш обычай велит клясться на стали, – сказал один из саксов – не Адельрик, а какой-то другой. Моргаузе запомнилось, что на Адельрике был коричневый плащ – а на этом саксе был синий. – Можно ли нам, лорд Артур, принести клятву на перекрестии твоего меча, в знак того, что наш союз – это союз христианских королей и нами правит единый Господь?

– Да будет так, – негромко отозвался Артур, спустился с возвышения и остановился перед саксами. Он извлек Эскалибур из ножен, и в свете множества факелов и светильников тот сверкнул, подобно молнии. Король поднял меч перед собой, и огромная колеблющаяся тень – тень креста – протянулась во всю длину зала; саксонские короли преклонили колени.

Гвенвифар явно была довольна. Галахад сиял от радости. А вот Моргейна побледнела от гнева, и Моргауза услышала, как она прошептала Уриенсу:

– Как он смеет использовать подобным образом священный меч Авалона! Я – жрица Авалона, и я не стану молча смотреть на это!

Она снова привстала, но Уриенс ухватил ее за руку. Моргейна принялась молча вырываться; но Уриенс, несмотря на свои преклонные годы, все-таки был воином, а Моргейна – всего лишь невысокой женщиной. На мгновение Моргаузе показалось, что он сломает Моргейне запястье, но та не издала ни звука. Стиснув зубы, Моргейна как-то умудрилась вырвать руку, а потом произнесла – достаточно громко, чтоб ее непременно услышала Гвенвифар:

– Вивиана умерла, не успев завершить своих трудов! А я бездействовала – и вот теперь дети выросли, превратились в мужчин и стали рыцарями, а Артур подпал под власть священников!

– Леди, – произнес Акколон, подавшись к Моргейне, – даже тебе не следует омрачать этот святой праздник – иначе с тобой могут обойтись так, как римляне обходились с друидами. Поговори с Артуром наедине, раз ты так нуждаешься в этом, попытайся переубедить его. Я уверен, что Мерлин тебя поддержит!

Моргейна опустила взгляд и с силой прикусила губу. Артур поочередно обнял каждого из саксонских королей, а затем усадил неподалеку от своего трона.

– Если ваши сыновья покажут, что они достойны того, я рад буду видеть их в числе своих соратников, – сказал он.

Слуги принесли подарки – мечи и кинжалы хорошей работы, а для Адельрика еще и роскошный плащ. Моргауза взяла липкое от меда печенье и поднесла его к стиснутым губам Моргейны.

– Ты слишком много постишься, Моргейна, – сказала она. – Съешь-ка это печенье! Только глянь на себя, какая ты бледная. Ты же так можешь потерять сознание.

– Я бледна не от голода, – сказала Моргейна, но все-таки взяла печенье и положила его в рот. Она глотнула вина из кубка, и Моргауза заметила, что у нее дрожат руки. На запястье отчетливо виднелись темные пятна, оставленные пальцами Уриенса. Затем Моргейна встала и тихо сказала Уриенсу:

– Не беспокойся, возлюбленный мой супруг. Я не стану говорить ничего такого, что могло бы оскорбить тебя или нашего короля.

Она повернулась к Артуру и громко произнесла:

– Мой лорд и брат! Могу ли я попросить тебя о милости?

– Моя сестра и жена моего доброго друга и верного подданного, Уриенса, может просить меня обо всем, что пожелает, – радушно отозвался Артур.

– Даже последний из твоих подданных может просить тебя об аудиенции. И я прошу, чтоб ты оказал мне эту милость.

Артур удивленно приподнял бровь, но на этот раз его тон был таким же сдержанным и церемонным, как и у самой Моргейны.

– Коли тебе так угодно, я приму тебя сегодня вечером, перед тем, как отойти ко сну – у себя в покоях. Если хочешь, можешь взять с собой своего супруга.