Глава двадцать девятая
Кессаа не помнила, когда она заснула, но то, что ей снился сон, поняла с первого мгновения. Только во сне она могла вновь оказаться в храме Сади. Но странно, не тишина и умиротворенность ночных залов внушали ей спокойствие, а осязаемая мысль, что и Ирунг, и Седд Креча, и почти неизвестный ей Арух — все они были далеко, на окраине заснеженных бальских лесов, и, значит, она могла их не опасаться. Кессаа бежала по пустынным коридорам, чувствовала босыми ногами холод камня. Ее разгоряченное лицо ощущало каждое дуновение сквозняка, впитывало тепло масляных ламп, но главным было желание упоительного танца, жажда собственных очищающих и облегчающих слез. Она влетела в главный зал и замерла. Светильники уже горели, каменный бог точно так же лежал на алтаре, но что-то изменилось.
Кессаа прислушалась, обернулась, скользнула взглядом по тонущим в темноте стенам, медленно задвинула за собой засов. Сегодня за ней никто не наблюдал. Сегодня она действительно должна была танцевать только для Сади.
Кессаа медленно распустила узел на груди и позволила платью соскользнуть на пол. Где-то в отдалении громыхнула колотушка сторожа, и девушка начала танец. Вращаясь вокруг себя, вздрагивая, как язык пламени на холодном факеле, падая и вставая, перекатываясь из стороны в сторону, она медленно двинулась к алтарю. Легкость не приходила. Она кусала губы, она жмурилась, она пыталась поймать то ощущение полета, которое пришло к ней в первом танце, но ничего не получалось. Не было не только слез, но и танца. Она только кривлялась, и когда до изваяния оставался шаг, губы каменного бога дрогнули, и Кессаа услышала: «Плохо».
Светильники закружились вокруг нее хороводом. Холод камня мгновенно проник сквозь подошвы, пробежал по ногам, животу, груди и ухватил за сердце. Кессаа пошатнулась, чудом удержалась на ногах, пригляделась и с ужасом поняла, что не Сади лежит на плите, а Зиди. И его глазницы по-прежнему пронзены стрелой и ножом, только кровь на лице уже перестала пузыриться красным, запеклась и почти почернела, и черные губы продолжали шептать что-то уж совсем неслышное — то ли «плохо», то ли те слова, что Зиди сказал ей уже умирая там, в другом храме.
Она сделала шаг назад, с облегчением понимая, что ноги все еще слушаются. Шагнула еще раз, попятилась, запнулась о собственное платье, подхватила его и, увидев, что ослепленный и мертвый баль корчится на алтаре, скребет пальцами плиту, пытается подняться, помчалась к двери, ударилась о нее всем телом, почувствовала боль и тут только заметила, что в груди у нее торчит бальский нож и живот, ноги, руки — все ее тело вымазано в крови.
— Просыпайся, — толкнула ее Тини в утреннем сумраке. — Выступаем. До храма всего лишь три лиги, с этой стороны постов нет. Имей в виду, Ирунг очень силен, он прислушивается. Едва ты начнешь обряд, воинства Скира двинутся к храму, поэтому сделать нужно все быстро. Надеюсь, что жрецы храма Исс дадут тебе достаточно времени.
— Время будет, — кивнул щуплый жрец. — Немного, но будет.
— И еще, — Тини повертела перед носом дочери бальским ножом, заставив ее схватиться за пояс. — Я забрала у тебя нож. У предсмертного слуги не должно быть оружия. Потом… я тебе его верну.
— Хорошо, — кивнула Кессаа и поднялась, забрасывая на спину бочонок.
Ведьмы Тини уже были готовы, щуплый жрец обернулся и прищурился, оглядывая отряд.
— Быстро все делать придется. Пойдем скрытно, а последние пол-лиги, может, и поползем. Готовьтесь! Уж не знаю, прислушивается ли Ирунг, но дозорных чуть не на верхушки деревьев посадил. А ну как только гостей и ждет? Воины баль уже ночью к храму должны были выйти!
— Хватит болтать, — оборвала его Тини и махнула рукой: — Вперед!
Жрец поперхнулся, с ненавистью стиснул зубы, но шагнул в сугроб и, сбив снег с раскидистого можжевельника, повел отряд к лесистому распадку.
— Вон, — протянула руку вперед Тини. — Там храм. Кессаа прищурилась, но разглядела только лесистый склон и тут же зажмурилась от неожиданного луча Аилле над горизонтом.
— Хороший день для серьезного дела! — весело воскликнула Тини и обогнала дочь.
Хлестнули по лицу мерзлые ветви, но Кессаа словно не чувствовала боли. Теперь, когда впереди шла ее мать, когда в воздухе парила снежная пыль и лучи Аилле серебрили покрытые инеем зеленые иглы, сном уже казался не танец в храме, а переход по глубокому снегу. Мелькнула где-то вверху быстрая тень, и Кессаа разглядела белку, прыгающую с ветки на ветку, каждый раз расправляющую летучие складки между лапами, пока при очередном прыжке массивная зеленая тень не пересекла быстрый полет. Жалобный писк и хруст разламываемых костей донесся из заснеженной кроны. Кессаа оглянулась. Ведьмы, держащиеся сразу за ней, оставались спокойны и даже по глубокому снегу шли как по каменной мостовой.
«Это моя судьба?» — спросила сама себя Кессаа и не нашлась что ответить.
Щуплый жрец остановил отряд в глухом овраге и показал на заросший можжевельником склон:
— Отсюда — вверх. В другое время я провел бы вас по ступеням, но теперь выбирать не приходится. К тому же ступени тоже никто не чистит, на тропе ноги сломать еще легче.
— Меньше! — возбужденно воскликнула Тини. — Меньше слов, брат! Мне не терпится увидеть, как сайды побегут обратно в Скир!
— Всякий, кто спешит, торопится навстречу собственной смерти, — презрительно поморщился жрец, оглянулся на двух молчаливых собратьев и полез вверх по склону.
Подлесок кончился почти на вершине, когда и локти, и ноги, и живот Кессаа отсырели от снега. Она с тоской оглядывалась на Тини, но ни мать, ни ее помощницы и жестом не дали понять, что могут принять на время тяжелый бочонок.
— Храм! — провозгласил щуплый баль, стянул с головы шапку и повязал волосы платком с серебряной ниткой. Его братья сделали то же.
Кессаа шагнула в сторону, и ее рука, стряхивающая снег, замерла. На лысой, припорошенной снегом верхушке холма стояло не слишком большое, но удивительно красивое здание. Прорезанные заостренными арками стены замыкались квадратом вокруг увенчанной куполом круглой башни. Если бы не черные фигуры воинов, стоявшие на стенах, храм, собранный из белого камня, слился бы и с заснеженным холмом, и с окружающими его заснеженными деревьями, и с белесым небом. Но остатки отряда баль и лучи Аилле, окружающие здание ореолом, не позволяли ему раствориться.
— Вперед! — махнул рукой проводник. — Отряд Седда замкнул кольцо. В лиге во все стороны — враг. Поспешим!
— Все-таки это сон, — неслышно пробормотала про себя Кессаа и первой двинулась вслед за жрецом.
Воинов баль осталось мало. Девушка сразу поняла это, едва разглядела не более десятка лучников на стене и с десяток стражников в арках. Почти все, кто согревался внутри храма у костра, были ранены. И вновь, как и у сторожевой башни, все глаза оказались устремлены на Кессаа. Правда, теперь в этих глазах надежду дополняла тоска, а радости не было вовсе.
— Сколько осталось врагов? — спросил щуплый жрец старшего, рядом с которым стояли еще двое жрецов храма.
— Почти пятьсот, — вздохнул кряжистый воин. — По десятку на каждого из нас, считая и раненых. Думаю, что сеча будет уже сегодня.
— Обряд будет проведен немедленно! — воскликнул жрец.
— Храни нас всех Сето! — кивнул воин и добавил: — Только сайды слишком близко. Даже если кто-то из вас получит силу Эмучи, ворожбу сладить не успеете. Сечи не миновать!
— Значит… — начал жрец.
— Вот! — встряхнул глиняную фляжку воин. — Снадобье пригодится. Не только заклинания способны навевать на врага ужас.
— Ну? — Жрец обернулся к Кессаа: — Ты видела? Защитники храма готовы принять кровь юррга, чтобы не позволить сайдам осквернить храм. Они все готовы умереть, чтобы не дать унизить лесной народ. Начинай!
Кессаа почувствовала, как холод пронзает ее тело. Она стянула с плеч мешок, распустила шнуровку и вытащила бочонок. Дерево потемнело там, где мед выбивался между планками, и казалось на ощупь уже не липким, а шершавым.
— Что сказал тебе Зиди перед смертью? — чуть слышно прошептала Тини. — Он указал место?
— Он просил у меня прощения, — ответила одними губами Кессаа. — Прощения у меня просил, понимаешь?
— Так прости его, дура! — процедила сквозь зубы мать.
Кессаа огляделась. Свет, проникающий в храм через узкие окна бойницы, не мог развеять полумрак, но в центре зала, там, где пол приподнимался, образуя постамент, явно угадывались следы выломанного алтаря. «Где же ты, настоящий алтарь? — пробормотала про себя Кессаа. — Выполню обряд и уйду. Куда-нибудь, чтобы забыть все это!»
Еще не понимая, что делает, девушка поставила бочонок перед собой и опустилась перед ним на колени. Сила была рядом, но она пропитывала в храме и на холме каждый камень, каждый локоть заснеженной земли, каждое дерево, и разобрать, где находится точка сосредоточения, Кессаа не могла. Она закрыла глаза, прислушалась, сжимая ладонями виски, затем опустила руку на бочонок, выковырнула из него пробку и, опустив в мед палец, отправила его в рот. Уже знакомая горечь связала язык. В висках тревожно застучало. Растворилась боль в ногах и груди. Пахнуло запахом летнего леса. Среди высоких деревьев в густой траве стояли три приземистые хижины, собранные из обтесанных известковых валунов. Тут же бродили звери, многих из которых Кессаа видела впервые, а на пороге самой маленькой хижины сидели Зиди и Эмучи. Их плечи были опущены, словно они разглядывали собственные босые ноги. Но вот Зиди поднял голову и взглянул на Кессаа. Глаза его и лицо были невредимы.
— Прости меня, Зиди! — вырвалось у девушки.
— Это ты меня прости, — услышала она в ответ, хотя губы Зиди оставались неподвижны.
— Прости меня, баль, — повторила Кессаа и вдруг, захлебываясь слезами, залепетала что-то неважное, о том, что она вовсе не должна прощать Зиди, потому что она во всем виновата, а не он, тем более что именно она жива, а он мертв, и простить ее должен он, хотя, конечно, ничего он не должен — она кругом перед ним должна, и прощает она его, конечно, потому что…
А потом вдруг голову поднял Эмучи, Кессаа увидела зашитый рот и выжженные глазницы, и провалилась в черную пропасть, и падала в нее, умирая, пока Тини не привела ее в чувство, встряхнув за плечи.
— Что ты воешь?! Смотри-ка! Вот!.. Метку оставил Ирунг на бочонке! Он знает, где искать нас! Что ты воешь, дура?!
Ничего не изменилось в храме, только лица воинов стали темны, а лица жрецов злы. Да голос раздался от входа:
— Сайды двинулись вперед!
— Ну? — зловеще прошептал щуплый жрец, срывая приклеенный к дереву листок.
Кессаа дрожащей рукой вставила на место пробку, забила ее кулаком, выпрямилась.
— Три каменных дома. Мне нужны три каменных дома, они где-то рядом.
— Быстрее! — Жрец подхватил бочонок и потащил Кессаа за руку. — Три сотни локтей отсюда!
— Успеем? — крикнула за спиной Тини.
— Дома стоят на обрыве, — бросил через плечо баль. — Прежде чем пройти к ним, сайды должны взять храм.
— Не возьмут! — тряхнул фляжкой кряжистый.
Дома были точно такими же, как и в видении. Только снег засыпал их до половины высоты, да двери были плотно закрыты. Кессаа выдернула ладонь из руки жреца. Он поставил бочонок в снег. Обернулся, окинул мутным взглядом девчонку, четырех братьев, Тини и ее молчаливых ведьм, ткнул пальцем в самую высокую хижину:
— Вот дом Эмучи. Можешь войти. Ничто там не сдвинулось с места и на палец, разве только дорожку чистили к двери.
— А это чей дом? — мотнула головой Кессаа.
— Это дом жрецов, — хмуро ответил баль. — Мы там… жили.
— Яо другом доме спрашиваю.
— Это сарай, — поморщился жрец. — Раньше там жили слуги, потом, когда и слугам пришлось взяться за оружие, свиньи. Но недолго. Там нет ничего…
Кессаа на мгновение закрыла глаза. И Зиди и Эмучи по-прежнему смотрели на нее, сидя на пороге сарая. Правда, глаз у Эмучи не было. Да и были ли они у Зиди?
На вершине холма послышались звуки сайдского рожка, и вскоре донесся протяжный нечеловеческий вой.
— Кровь юррга… — Щуплый жрец положил задрожавшую руку на рукоять меча.
— Здесь! — твердо показала на сарай Кессаа.
Братья рванулись с места, словно прозвучал неслышный приказ. Откуда-то появились вырезанные из дерева лопаты, полетел в стороны снег, заскрипели деревянные ставни, и через несколько мгновений, крепко прижимая к себе бочонок, Кессаа ступила на мерзлый земляной пол.
— Здесь ничего нет! — почти завизжал за ее спиной щуплый жрец.
Кессаа оглянулась и внезапно разглядела, что лицо Тини переполнено болью, а гладкая кожа не скрывает прожитых ею лет. Девушка сошла с истертого куска известняка, который заменял порог, подняла бочонок и разбила его о камень.