Глава двадцать седьмая

Не шевелилась тетерка в руках у Кессаа. Ни лапами не дергала, куском бечевы стянутыми, ни крыльями. Казалось, положи ее на камень, так и замрет. Только и будет нижнее веко время от времени круглый глаз прятать. Кессаа гладила ее по шее, касалась мизинцем розовой брови, но птица словно не чувствовала прикосновений. Верно, даже ласка казалась ей дуновением смерти.

— Смерть, — прошептала Кессаа. — Смерть чувствую за этими стенами.

— Яснее говори, — напрягся Зиди.

В просторном коридоре стояли пары. Первыми у тяжелых дверей Зиди с Кессаа замерли. Четвертая пара к алтарю ушла. Три уже вернулись, пошли, почти побежали к выходу, не скрывая восторженных улыбок. Кессаа на них с тоской смотрела. И вот вдруг заговорила.

— Какая смерть? — настойчиво прошептал Зиди.

— Смерть, — тихо повторила девушка. — Не понимаю, но чувствую. Она как натянутая тетива. Как занесенный над головой топор палача.

— Чья смерть? — побледнел баль.

— Не знаю, — тряхнула головой Кессаа, потянула узел на шее, ослабляя платок. — Не знаю… пока.

— Тебе я погибнуть не дам! — упрямо прошептал Зиди. — Да и мне никак нельзя погибнуть. Долг на мне. Я предсмертный слуга Эмучи. Должен вылить мед на алтарь Исс. Должен!

— Где же твой мед? — усмехнулась Кессаа. — Где алтарь? Какой долг? Все прахом пошло.

— Там мед. — Зиди едва заметно кивнул в сторону бальских лесов. — Там. Ждут меня на краю леса слуги Эмучи. Только я знаю, где алтарь.

— Скажи мне, — попросила Кессаа.

— Нет, — отвернулся баль. — Не могу. Я пока предсмертный слуга.

— Почему же предсмертный, — тихо рассмеялась Кессаа. — Разве Эмучи еще жив? Смертный. Совсем уже смертный слуга! Обними меня. Я замерзла. Да не стесняйся. Ведь я не невеста тебе, а Рич…

Синг испугался. Много было достоинств у угодливого слуги Аруха: и оружие его слушалось, и магия ему была подвластна не самая простая, но главным он сам считал звериное чутье. Оно не единожды выручало его, поэтому чутью наставник аруховских птенцов верил безоговорочно. Чутье заставило его бросить торговлю лошадьми и на излете молодости отправиться по городам Оветты, где он усердно растирал порошки и толок травы в лавках мудрых и не слишком мудрых магов. Гнул спину, только бы они дали урвать крупицу их мудрости. Чутье заставило Синга наняться в слуги к молодому, похожему на крысу колдуну с искрящимся левым глазом. Колдуну, который точно так же бродил из города в город, учился магии и никому не говорил до времени, что сама таинственная Суррара числит его своим послом в Скир. И не чутье ли в итоге сделало Синга первым помощником Аруха? Оно заставило Синга принять предложение Ирунга доносить ему о всяком шаге своего хозяина, и это самое чутье тут же пригнало его к Аруху, которому он немедленно доложил о своем обещании любопытному магу храма Сади. Оно позволило Сингу найти среди толпы грязных подростков удивительную Айру. Вот только Зиди и Кессаа чутье поймать не помогло, но время вроде бы еще оставалось.

Об этом думал Синг, бродя коридорами храма Сето и расставляя приданных ему Арухом бравых воинов. Нечего соваться к алтарю, а на всех выходах, потайных и не очень, должны были стоять люди Аруха, они же скирские воины, бравые дети морского народа. Стоять с твердым пониманием, что девчонку, если такая попадется, брать живой, а всех остальных убивать на месте, исключая разве что влюбленного сына Ролла Рейду да служительниц храма. Последних, правда, вовсе не нашлось, даже жилые комнаты с тлеющими углями в печах оказались пусты. Неизвестно, куда делась и та жрица, что вынесла корзину и нож к алтарю. С другой стороны, и не должно быть жриц в храме до полудня, брачная церемония без посредников между молодыми и богами вершиться должна.

Да, и еще кое-что удивило Синга: храм вроде и на храм не был похож. Скорее на сотню или две огромных каменных сараев, пристроенных друг к другу вокруг полуразрушенной хижины и огромного камня. Неслышно крался Синг узкими и широкими коридорами, но казалось ему, что ужас идет по пятам. Оборачивался колдун, застывал, но ничего разглядеть не мог. Наконец подобрался вновь почти к самому алтарю и в закутке у арки, выходящей напрямую к хижине Мелаген, заметил скорчившегося в ожидании Лебба. Увидел меч на поясе и самострел с взведенной пружиной в руках. Вздохнул Синг с облегчением, как и всегда вздыхал, когда непонятная работа в определенное дело превращалась. Попятился и к настороженным воинам побежал. Надо бы поближе к Леббу нескольким стражникам перебраться, чтобы в случае чего девчонку от дури молодой уберечь.

Не вышло ничего у Синга со стражниками. Трое их лежали с перерезанными глотками. Даже мечей из ножен вынуть не успели. Ни крика, ни стона выдавить из груди не успели. Похолодел Синг. Жезл из-за пояса вытянул, который теперь ему вдруг деревяшкой бесполезной показался. Поспешил в соседний коридор, где через полсотни шагов еще двое стражников к каждому шороху прислушивались. И эти в луже крови валялись. Присел от ужаса Синг, едва удержался, чтобы не завыть, соплями да слезами не умыться. В Суйку заходил хитроумный Синг, не последним колдуном себя в Скире числил, а тут почувствовал, что еще немного, поднимет безжалостная рука его за шкирку и в костер бросит. Забилось в судорогах в груди потревоженное чутье. Попятился Синг к потайному выходу, протиснулся через каменную щель, упал на снег и пополз, пополз в сторону, как ошпаренная змея.

Калека стал последним предвестником беды. Айра хотя и стояла спиной к храму, именно к храму и прислушивалась. Глаза-то ее иное видели. Вздувающиеся шатры за околицей деревни для тех воинов, которым места в теплых домах не хватило. Десятников, расставляющих подчиненных чуть ли не цепью в сотне шагов от храма. Димуинна в сопровождении Ирунга, Аруха и старика Касса, выехавших на лошадях на покатый холмик на полпути от деревни к храму. Калек, что только что закончили свару при дележке пожертвований и приготовились ждать окончания службы, чтобы и им поочередно приложиться к алтарю, моля об исцелении — мнимом или подлинном. Матерей, часть из которых встали в кружок и заботливо кормили чмокающих младенцев. Четыре пары молодых, удаляющихся от храма.

Та подозрительная пара сразу за ними в храм вошла. Девчушка стройная, но покачивающаяся, точно пешком из Дешты тащилась или только-только после болезни тяжелой оправилась, и жених ее явно в два раза старше невесты с изуродованным болезнью лицом. Если кто-то и мог беглецами оказаться, только они. Только они могли быть причиной той невидимой слизи, что вновь попыталась пальцы Айры склеить.

Думай, девчонка, думай! Айра смотрела перед собой, а прислушивалась к храму, в котором странные дела творились — то ли магия легкая парила, то ли убийца тенью смерти в коридорах завивался. И так тепла не было, а тут вдруг вовсе мороз по коже пробежал. И сразу после этого один из калек поднялся и заковылял в сторону от храма, может, нужду справить, а может, исцеление ему разнадобилось, которое, впрочем, и не нужно никогда ему было. Свистнула Айра. Поднесла пальцы ко рту и свистнула. Синг ее учил этому свисту, который только зверь лесной да маг услышать могут. Через пару мгновений все пять жрецов рядом стояли.

— Вот что, ребятки, — раздраженно прошипела Айра. — Никто не хочет судьбу Тируха или Смиголя повторить?

— Нет, — прошептал самый бойкий.

— Тогда подтягивайте штаны и быстрым шагом в сторону от храма. И чем дальше уйдете, тем скорее живыми останетесь!

— Арух-то что скажет? — в ужасе вытаращился самый юный из пятерых.

— А вы сторонкой, сторонкой, — нехорошо улыбнулась Айра. — А если не увернетесь, скажите, что я приказала. Так и передайте: мол, приказала идти в одну сторону, пока не устанем.

— А ты? — пролепетал самый бойкий. Пригляделась Айра к юнцу, рассмеялась. Гордость в глазах парня мерцала, да и робкая нежность к страшной по силе ровеснице отсветы давала.

— Поспешите, ребятки. Я останусь. Посмотреть хочу, как все сладится.

— Что ты мне скажешь, дорогой Ирунг? — Димуинн постарался посильнее запахнуть теплый плащ. — А не лучше ли нам вернуться к теплому камину? Полусотня Рейду ушла к бывшему логову Эмучи. Тини с ним. Седд Креча отправлен в Гивв. Воины предупреждены и поймают девчонку, не белка ведь. Надеюсь, предупреждены все, чтобы и пальцем до тела ее не коснулись?

— У каждого десятника по сетке для такого случая припасено, — угодливо заметил за спиной конга Арух.

— На девчонку и одной сетки хватило бы, — захихикал Касс.

— Ждать надо, — скупо обронил Ирунг. — Опасаюсь я, что девчонка в храме уже.

— В храме? — удивился Димуинн, брови в раздражении сдвинул. — Как же она туда проникла? Кто упустил? Плетей выписать, чтобы плоть от костей отстала!

— Не беспокойся, мой конг, — снова встрял Арух. — Если девчонка в храме, ей деваться некуда. Седд-то уж точно в храм не проник.

— Так, может, нам самим, дорогой конг, поискать ее в коридорах храма? — Касс тронул коня. — Надеюсь, что запрет на прикосновения к девичьей плоти на послушниц храма не распространяется?

— Подожди, — поморщился Ирунг, застыл в недоумении, руки вперед вытянул, пальцы растопырил и вдруг заорал, словно и не было рядом конга: — Пергаменты мне! Быстро!

Сорвал с запястья бурую полоску Арух. Выудил смоченный кровью кусочек кожи из пояса Ирунг. Скрипнул зубами конг:

— Моя часть в сером ларце. Касс! Вспомни молодые годы!

Стеганул старик коня, помчался к постоялому двору.

— Успеет? — насторожился Арух, искря глазом.

— Увидим, — буркнул Ирунг, сползая с лошади.

Вытащил из седельной сумки глиняную фляжку, разбил ее о камень. Загудело низкое жаркое пламя, отпрянули лошади, камень покрылся пузырями, начал плавиться, как кусок древесной смолы.

— Так все плохо? — процедил сквозь зубы Димуинн.

— Пока не знаю, — побелевшими губами вымолвил в ответ маг. — Тини в храме. В этом уверен. Хорошо, что мы все здесь. Не должна она против клятвы собственной устоять, не должна. Как наши зароки пламенем займутся, кровь у нее в жилах вспыхнуть должна!

— Это что же? — побледнел Арух. — Ворожбу какую ладит? Или погибель на Оветту призывает?

— Подслушивал, выходит, мой разговор с Кассом? — вдруг рассмеялся старый мат. — Значит, и она могла подслушать!

— О чем это вы? — не понял конг.

— Так, историю старую вспомнил, — подмигнул Аруху Ирунг. — Видел я лет восемнадцать назад в зеркале Сето лицо Тини. Не просто видел, а понял, что и благоденствие и погибель Скира от нее зависят. Потому и настоятельницей ее сделал. А теперь думаю, что ошибался. Тини восемнадцать лет назад одно лицо с нынешней Кессаа имела. Так что, скорее всего, не на Тини рок показал, не на Тини!..

— Ясности мне не хватает, ясности! — зарычал Димуинн, закрывая лицо рукой от нестерпимого жара.

— Кессаа дочь Тини, — холодно ответил Арух.

— Что-то обряд в храме задерживается, — таким же ледяным тоном заметил Ирунг окаменевшему конгу.

И в это мгновение из арки храма с визгом и воем выбежали и понеслись вниз по ступеням молодые пары. Заковырялись на ступенях, зашевелились встревоженные нищие. Заплакали дети. Подались вперед воины из ближних цепей. И тут же, покачиваясь и скользя, показался в арке окровавленный человек, размахнулся и неуклюже бросил в кучу калек сосуд, блеснувший серебром.

Седой сотник смотрел на заснеженную, неезженую дорогу хмуро. И хоть не ждал никакой пакости в это время года со стороны гор, но рассуждал здраво, на пустынную тропу просто так Ирунг полторы сотни не отправит. Ничего, и мороз пока не мороз, да и стоять здесь, по уверениям мага, дольше, чем до темноты, не придется. Все лучше, чем под началом Седда Креча далекую Гивв защищать. Правда, непонятно, что значит «задержать Седда Креча», если появится. Как его задержать? А бурю Ирунг задержать не прикажет? Да и откуда же он может здесь появиться?

Может не может, а стук копыт сотник услышал первым. Поднял руку, чтобы спешившиеся воины в седла взлетели. Тронули коней, выстроились у ближних скал стрелки с взведенными самострелами. Обнажили мечи лучшие мечники. Подал коня вперед сотник, и тут же брови удивленно поднял. Свои же, скирские доспехи в просвете зимнего леса блеснули. Правильно молвил Ирунг: сотня Седда Креча, лучшие воины навстречу коней торопили. Почти всех их по именам сотник знал, одного он понять не мог, отчего их старик маг ведет? И не слишком ли хорошо держится он в седле? Да и почему под седлом у него один из лучших жеребцов Скира, к которому Седд даже конюха не подпускал.

— Стой! — заорал сотник, подняв руку над головой.

Вскинули самострелы стрелки. Замерли с обнаженными клинками мечники. Дело невиданное, чтобы своих в крошево сечь, но всякий воин в голове держит, что, если и случится такая незадача, нападать ли нет, случай рассудит, и оборониться всегда надо суметь.

— Стой, — повторил сотник и еще дальше из плотного строя выехал.

Такая уж судьба у всякого среднего командира — собственной грудью первую стрелу пробовать и твердо знать: место твое займет лучший десятник.

Сгрудилась сотня Седда Креча на дороге. Неправильно сгрудилась, кучей. Значит, не собирается силой пробиваться к храму, а если не собирается, тогда можно и поговорить со странным предводителем отряда.

— Закрыт проход! — зычно выкрикнул сотник. Поднял в ответ руку старик, оседлавший коня тана Креча, властно, не по немощному поднял. Оставил воинов своих порядки править, а сам навстречу сотнику выехал.

— Закрыт проход! — так же громко повторил сотник, хотя старик уже на длину копья приблизился.

— Для кого? — знакомым голосом спросил старик.

— Для всякого, — твердо ответил сотник и добавил для острастки: — А для Седда Креча пуще других.

— Чем же не угодил Седд Креча конгу? — снова знакомым голосом удивился старик.

— Если бы прибыл сюда, так не угодил бы тем, что приказа конга ослушался, на Гивв не пошел, — без запинки выпалил сотник. — А если нет его с вами, так нечего и языками об этом шлепать.

— Даже и не соображу сразу, что тебе, сотник, сказать, — отчеканил старик, выпрямился в седле, плечи расправил и одной рукой морок с личины сдернул.

— Тан Креча! — с дрожью, но упрямо повторил сотник. — Имею приказ к храму тебя не пропускать! Если прорываться станешь, имею приказ рубиться с тобой! Если развернешь коней, одумаешься и на Гивв все-таки пойдешь, преследовать тебя приказа не имею.

— Хороший командир у вас, воины! — обернулся Седд Креча к стрелкам, что самострелы не опустили, но растерянности место на лицах нашли. — Понимает ведь, что срублю одним взмахом, а честь блюдет!

— Честь дороже жизни, — ответил тану сотник. — Жизнь чужой рукой отнять можно, а честь только собственной.

— Что ж, — вздохнул Седд. — Раз уж мы о чести заговорили, давай тогда законы Скира вспомним. И чужая воля способна честь порушить. Правда, жизнь отнятую не вернешь, а честь восстановить можно. Вот только жизнь для этого придется у того, кто на честь покусился, забрать. Или свою отдать. Прав ты, сотник. По-всякому честь дороже жизни выходит.

— Яснее говори, тан, — упрямо наклонил голову сотник. — Я спорить с тобой не стану. Не было приказа спорить. А законы скирские и сам знаю.

— Это хорошо, — процедил Седд Креча, распустил шнуровку плаща, ухватил двумя руками за ворот кольчуги, напряг скулы и рванул стальную одежку в стороны, разорвал до грудины, словно кожушок плетеный на морозе распахнул.

— Кому вызов бросаешь? — с хрипотцой спросил сотник.

— Димуинну, тану Ойду и конгу Скира! — выкрикнул Седд Креча. — За то, что на дочь мою, не признанную, но по крови единую, покусился. За то, что опозорить пытается дом Креча перед другими домами. Смертного боя хочу с конгом!

— Сотню свою здесь оставь, — с облегчением выдохнул сотник. — Одного пропущу к храму. Воины закон знают — никто не остановит сайда с разодранным воротом.

Раздался строй в стороны. Опустили стрелки самострелы. Подал коня вперед тан Креча, и в это мгновение со стороны храма долетел до дозора истошный вой. Не звериный, не человеческий. Что не перенести нельзя, не измыслить. Заржали кони, некоторые на передние колени попадали, кое-кто из воинов в седлах не удержался. Половина стрел из опущенных самострелов мерзлую землю посекла, чудом никого не поранила.

— Не успел, — мрачно проговорил Седд Креча.

Еще до алтаря не меньше полусотни шагов оставалось, а Кессаа уже начала лапы тетерке разматывать. Пальцы у девчонки дрожали, рыдания в груди бились, но она упрямо прижимала испуганную птицу к себе, торопясь освободить ее от пут. Сорвала наконец бечеву, прижалась на мгновение к черному крылу и вверх птицу подбросила, а затем уж и платок с лица сдернула, короткие волосы распустила и тут же слезами залилась.

— Зачем же плакать? — прозвучал впереди голос.

Замерла Кессаа. Зиди остановился, окаменел, а девчонка брови выцветшие подняла, сказать что-то хотела, но захлебнулась словами, руки вперед вытянула и пошла, побежала, полетела к Леббу Рейду.

У алтаря ее избранник стоял, в одной руке птицу пойманную держал, локтем другой самострел взведенный к боку прижимал. Возмужал с тех пор, как последний раз с Кессаа виделся, вроде даже в плечах раздался. Прильнула девчонка к Леббу, на шее его повисла, щекой о холодную кольчугу поранилась, замерла.

— Так вот он каков, беглый баль? — сузил глаза красавец Лебб. — Уж не в жены ли собрался тебя брать, Кессаа?

— А как по-другому к алтарю пройти? — всхлипнула девушка. — Тут же дозоры кругом. Ищут меня, Лебб. Конг ищет, Ирунг, стражники всего Скира меня ищут! Не собиралась я замуж за Зиди, вон даже тетерку распутала.

— Не сберег он тебя, Кессаа! — вздохнул Лебб. Птицу на камень отпустил, взял девчонку за плечо, отстранил от себя, в заплаканное лицо вгляделся:

— Не сберег.

— Почему же? — шмыгнула носом Кессаа. — Волосы отрастут. Брови и ресницы потемнеют. Отдохну, так и румянец на щеки вернется.

— От крови не сберег, — упрямо повторил Лебб. — Вымазал тебя в крови с головы до ног. Это сколько же крови придется пролить, чтобы им пролитую отмыть?

— А сколько бы ни пришлось! — засмеялась Кессаа. — Я же пришла к тебе, Лебб. Добралась, как обещала. Помнишь свою записку?

— Я все помню, — успокоил Кессаа Лебб.

Снова прижал к себе девчонку, по затылку погладил, короткие волосы взъерошил, по спине ладонью пробежал:

— Я все помню, Кессаа. И от слов своих не отказываюсь. И конгу тебя не отдам. Никому не отдам! Все равно моей будешь. А ты бы нож-то из руки вынул, баль. Или за пояс его заткнул. Я не сын Ирунга. Не старший и не младший. И не Салис безмозглый. И не раб, кровью юррга очарованный. Нечего тебе опасаться за девочку. Шел бы ты, куда шел. Или отвернулся хотя бы, что ли?

Замер Зиди. Не шелохнулся. Кессаа тогда обернулась, счастливо засмеялась:

— Отвернись, Зиди. Иди в свой лес. Спасибо тебе за все. Иди…

Ноги вдруг у Зиди словно отнялись. Болью, забыл уже о которой он, колено прострелило. Спина взмокла в одно мгновение. «Что ж, — подумал Зиди. — И правда, шел бы, куда шел, да вот не получается. Не получается бросить тебя, Кессаа, хотя, может быть, ты и хочешь этого. Не дорого ли придется заплатить, чтобы глаза твои открылись, Рич?»

Повернулся спиной Зиди и услышал щелчок самострела.

Похолодела Кессаа. Услышала страшный звук и окаменела. Затряслась в судорогах, потому что не может тело в камень обращаться, не может камень дышать, сердце каменное стучать не может. Обернулась, выскользнула из-под чужой руки. Попробовала закричать и не смогла.

Зиди лежал лицом вниз. Короткая стрела вошла в голову ниже затылка, почти полностью скрылась в незащищенной кольчугой плоти. Забрала смерть баль. Без сомнения, забрала, вот только подрагивали в коленях ноги, да пальцы левой руки трепетали, словно даже не на руке, а на одних лишь пальцах пытался подняться воин.

Бросилась к Зиди Кессаа, рывком перевернула неподъемное, тяжелое тело, зашлась беззвучным криком, едва увидела конец стрелы, вышедший из левой глазницы, губы, которые вздрагивали, словно вместе с дыханием слова не сказанные с них срывались, правый глаз живой и блестящий. Наклонилась, руку, к груди прижатую, обхватила, ухом к губам припала, едва голову об острие не исцарапала.

Что ж ты, воин? Силу у леса, у корней земляных, у стволов, в небо стремящихся, у листьев, свет Аилле пьющих, взял, да на костер ее взгромоздил? Твоя воля, другого смерть бы метлой смела, а ты в крови вымазался да задержался на недолгое время. Только истекает оно, как тонкая лучина кончается, сердце твое кровь-то уже не гонит, а выгоняет наружу. Силы твои как пар из котла бегут, который на костре непутевый хозяин забыл. Жизнь твоя как кусок мяса в пасти голодного волка, не проглотил он его еще, но оторвал уж от Оветты и морду к холодному небу поднял. Обо что споткнулся, воин? Отчего на ногах не устоял? Зачем падал так больно? О чем жалеешь? Что сказать хочешь? Сказать хочешь? Ну, так скажи…

— Кессаа!

Позвал, как хлыстом ударил. Красив ты, Лебб Рейду, куда как красив, и сам знаешь о своей красоте. Поймал ополоумевшую тетерку, на алтарь положил, каменным лезвием голову ей отсек и в корзину бьющееся тело бросил. Словно и с ней, с Кессаа, так же поступил.

— Кессаа! Ты жена мне теперь! И перед конгом, и перед всем Скиром.

— Не моя это жертва. Я отпустила птицу свою.

— Я ее не отпустил! — то ли попросил молодой тан, то ли сам на себя прикрикнул. — Иди сюда!

— Не моя это жертва! — повторила девушка.

— Да держит он тебя, что ли? — зарычал молодой тан, шагнул вперед, упал на колено и пронзил каменным ножом Зиди второй глаз. — Вот твоя жертва!

Ушла жизнь из тела. Сила бальского леса впиталась в камни. Ей вслед Кессаа прошептала что-то неслышное. То ли прощения попросила, то ли пообещала что. Размазала по щекам брызги крови пополам со слезами, встать попыталась, но не смогла. Ни руки, ни ноги не слушались.

— Долго раба оплакивать будешь? — почти на ухо заорал Лебб. — Чем он тебя приворожил? Моя ты теперь? Или прежде его была? Так чего откладывать, сейчас и проверим!

Как зверька за шиворот поднял девушку, шагнул к алтарю, на камень животом бросил, рванул платье на голову.

— А вот это уже лишнее.

Обвил шею тана тугой хлыст, обжег кожу, легко, почти играючи от Кессаа оторвал и на камень отбросил. Захрипел Лебб, вскочил на ноги, меч выхватил, но хлыст быстрее оказался. Обхватил кисть, кожу с нее сорвал, слизнул рукоять меча с ладони, загреметь его заставил далеко за спиной, там, где лежали мертвые развалины хижины Мелаген.

— К святыням бережно надо относиться, — укоризненно покачала головой Тини, платье на спине Кессаа поправила, подняла девушку, сесть помогла.

Осторожно поставила на камень мешок.

— Отчего раньше не пришла? — одними губами обозначила слова Кессаа.

— Раньше пришла, не вылечила бы тебя от этого счастья, — кивнула Тини на воющего от боли Лебба. — Лучше бы спасибо сказала. Впрочем, если бы мне вот так однажды помогли, тебя бы на свете не было.

— Где твоя сестра? — устало прошептала Кессаа.

— Нет у меня сестры, дура, — процедила сквозь зубы Тини. — Неужели не поняла до сих пор? Я твоя мать, я!

— Почему же… — прошептала Кессаа.

— После, разговоры после, — отмахнулась жрица. — Баль вот жалко, но ничего уж не поправишь. Для троих я обувку готовила, а уходить двоим придется. Ладно, может, сама судьба над молодым негодяем смилостивилась? Да и баль нам еще пригодится. Смотри и учись!

Как черная птица опустилась Тини над телом воина. Зашептала, заныла слова-присказки. Нож из складок летучего платья извлекла, надрезы сделала на запястьях, на шее. Вычертила что-то острием на залитом кровью лбу, распустила крошечный узелок, серой пылью, как пеплом, мертвого баль покрыла. Выкрикнула незнакомые слова, в сторону отпрыгнула и плетью по мертвому телу хлестнула.

Шевельнулся баль. Задергался, словно падучая на человека навалилась, но не убила совсем. Снова хлестнула Тини мертвеца, и вот выпрямился он, поднялся, замер, на прямых ногах покачиваясь. Захрипела от ужаса Кессаа. Замолчал Лебб, мелкой дрожью пошел с головы до ног.

— Не проводник это твой уже, или ты похожих в Суйке не видела? — поморщилась жрица и протянула мертвецу извлеченный из мешка стеклянный, высеребренный изнутри сосуд. — Возьми! Отнеси и брось на ступени. И освободишься!

— Зачем? — прохрипела, согнувшись в приступе тошноты, Кессаа. — Зачем ты так со мной?

— Это не я, — печально улыбнулась Тини, провожая взглядом мертвеца. — Это Оветта так поступает с нами. Со всеми нами. Поторопись-ка. — Она подняла мешок и, под понесшиеся из коридора крики ужаса, вытряхнула три пары сапог. — Размер большой, но зато разуваться не придется. Дорогая обувка, дорогая. Серебряным полотном обшита. Держи! — полетела одна пара в сторону Лебба. — Обувайся и беги к родной матери. Не знаю, отчего жизнь тебе оставляю, но вряд ли «спасибо» от тебя за это услышу. Боюсь, что позавидуют скоро живые мертвым, очень позавидуют.

— Куда мы идем? — прошептала Кессаа.

— Не поспешишь, так здесь останемся! — почти зарычала Тини, сунула ноги в серебристую обувь, рывком на ноги Кессаа поставила.

— Мне туда надо, — судорожно мотнула головой Кессаа. — К храму Исс. Зиди меня предсмертным слугой сделал. Попросил. Мне туда надо…

Не успела договорить. Дрогнули стены храма, развалины хижины Мелаген шевельнулись и обрушились грудой камня. Алтарь Сето узкими трещинами покрылся, осыпался, лишь Тини и удержала Кессаа на ногах. Закашлялась девчонка в клубах пыли и тут только поняла, что ничего не слышит, оглушенная истошным, нечеловеческим воем, который, впрочем, знакомым ей показался.

— Ах ты, демон! — вдруг прорезался сквозь тишину голос Тини.

Изогнулась жрица, сорвала с запястья тлеющую полоску кожи, бросила ее на пол и расхохоталась в голос:

— Знали бы вы, с кем кровь мешали, подумали бы наперед!

Прыток оказался Касс, да не слишком скор. Вспомнил молодые годы, забыл и про боль в спине, и про суставы, и про живот, которые покоя давали ему все меньше с каждым прожитым годом. Проскочил мимо стражи, сбил с ног слугу, вышиб дверь покоев конга, подхватил серую шкатулку, вырвал из нее полоску пергамента и через мгновение обратно к холму коня погнал. Еще на скаку увидел и странную фигуру у выхода из храма, и блеснувший серебром предмет, взлетевший над нищими и калеками, и страшный вой услышал.

— Что это? — прохрипел, скатившись с лошади под ноги Ирунгу.

— Течень болотный! — с ненавистью выдавил из себя Ирунг. — Сумела-таки, мерзость храмовая, Суйку в оборот взять. Смотри, Касс, вряд ли еще когда увидишь!

— Воет-то кто? — ковырнул в ушах Димуинн. — Что за колдовство вы тут развели, демон вас всех забери?

— Так не воет уже никто, — спокойно ответил Арух и пальцем перед собой ткнул: — Смотрите, как надо Оветту от погани очищать!

Тонули нищие прямо на ступенях. В камень уходили, и крики их истошные тонули, во всяком случае, ни звука не доносилось до холма, или страшный вой всех слуха лишил. Женщины с детьми и сайды в праздничных одеждах словно в трясину канули. Погибли все молодые пары, никто не успел добежать до спасительного возвышения. Цепь воинов Скира, с трудом преодолевая оцепенение, попятились прочь, но не все успели. Два или три десятка из тех, кто слишком приблизился, так же беззвучно начали уходить сквозь камень.

— Да что происходит?! — налился кровью Димуинн.

— Сотни на две шагов во все стороны раскинулся? — повернулся к Аруху маг.

— Сюда дальше и не мог он пойти, тут повыше, — задумался остроносый колдун. — Он и со ступеней храма, скорее всего, уже сполз, а вот в сторону бальских лесов и на лигу мог расплескаться. Это ж видано, сколько живой плоти ему удалось за один укус ухватить?

— Ирунг! Арух! — Димуинн с остервенением потянул меч из ножен.

— Сейчас, мой конг. — Старый маг тяжело опустился на колени, связал три бурых клочка узлом и бросил их на раскаленный добела камень.

Сжались клочки в комок, потемнели и вспыхнули жарким пламенем, и почти сразу согнулся от боли Арух, а Ирунг упал на бок, захрипел недоуменно:

— Не берет ведьму заклятие! Не берет, проклятую! Да кто она…

— Так вам… — только начал орать Димуинн, как запнулся на мгновение, рот разинул, словно глотку ему петля перехватила, и завизжал как собака, которой лошадь копытом хребет перебила. Дым повалил из подбитых мехом сапог, мгновение — и занялись ноги конга жарким пламенем. И Касс той же участи не избежал. На десять шагов лишь успел в сторону метнуться, собственным криком захлебнулся.

Тяжело поднялся на ноги Ирунг. Выплюнул на камень сгусток кровавой слюны. Окинул взглядом пылающие трупы, махнул рукой окаменевшим от ужаса сотникам.

— Вот какие целебные снадобья Тини готовит, — хрипло заметил Арух и спросил: — Так пришел конец Скиру или нет?

— Не спеши снег разгребать, пока поземка метет, — процедил сквозь зубы маг. — Вернемся в Скир, нового конга будем выбирать. Пока возьми полсотни воинов и край бальского леса процеди. Сомневаюсь я, что Тини продолжит поиски алтаря, но отыскать ее саму или девчонку ее надо. А я за Роллом Рейду воинов поведу. Нельзя алтарь магам Суррары уступать! Не будет в этом году спокойной зимы в Скире, Арух, не будет!