Глава 6. ТАБУЧИЙ БРОД

Хозяин протянул мне чашу. Стоя на коленях, я наполнила ее суловой пагой, прижалась к краю губами и протянула чашу ему. Глаза мои сверкали, я едва не опьянела от одного запаха напитка.

Я протянула ему чашу.

Хорошо очищенная суловая пага прозрачна как слеза, хотя сам сул желтый. Изготавливают ее из клубней сула — основной сельскохозяйственной культуры Гора. Здесь, в селении Табу-чий Брод, где нас принимал глава касты Турнус, находился винокуренный заводик — сложное переплетение баков и труб.

— Хороша! — похвалил, потягивая пагу, хозяин. Пага почти безвкусна, и судят о ней лишь по ее крепости. Много ее не выпьешь. Накануне вечером один из мужчин, запрокинув мне голову, налил мне полный рот паги и заставил проглотить. В одно мгновение в глазах потемнело, я потеряла сознание. Проснулась лишь утром, разбитая, несчастная, на цепи, как и остальные. Голова раскалывалась от боли.

— Вина, рабыня! — крикнула, протягивая чашу, Марла.

Насупившись, я отставила пагу, принесла кувшин Арской ка-ла-ны и наполнила ее чашу. Она приняла ее, не взглянув на меня, не поблагодарив. Я — рабыня. А она разве нет? Сидит в лохмотьях, оставшихся от белого платья, с чашей в руках, обнимается с моим хозяином. Она быстро завоевала расположение мужчин, сместив с главных ролей даже Этту. С самого начала я боялась, что она всех затмит. Хозяин явно очарован ею. Я ее ненавидела, да и Этта поглядывала в ее сторону без привычного дружелюбия.

Марла взглянула на меня и улыбнулась.

— Ты хорошенькая, — сказала она.

— Спасибо, госпожа, — сдерживая злость, ответила я. Теперь нам приходилось прислуживать ей и называть ее госпожой. Хоть ни украшений, ни нарядов ей и не дали, она стала теперь главной рабыней в лагере.

Со дня нападения на лагерь леди Сабины прошло пять недель.

Большую часть этого времени мы провели в пути.

— Дай мне выпить, — позвал Турнус.

— Да, хозяин. — Я схватила кувшин с ка-ла-ной.

Глава касты в Табучьем Броде Турнус был широкоплеч, с огромными ручищами, на лоб его ниспадали спутанные космы соломенного цвета. Все выдавало в нем крестьянское происхождение. Табучий Брод — крупное селение, около сорока семей. Обнесенное частоколом, стоит оно, точно ступица, от которой во все стороны, как спицы в колесе, расходятся узкие у основания, расширяющиеся к периферии клинья полей. Четыре из этих полос обрабатывал Турнус. Табучий Брод получил свое название из-за того, что некогда поблизости от этих мест дикие табуки во время сезонных миграций переходили вброд речку Верл — приток Воска. Верл впадает в Воск с северо-запада. Мы переправились через Воск недели две назад, на баркасах. Теперь стада диких табуков переходят реку пасангов на двадцать севернее Табучьего Брода, но первоначальное название осталось за селом и доныне. Табучий Брод — село зажиточное, но славится оно не столько высокими урожаями — а почвы здесь, в южной части бассейна Верла, плодородные, черноземные, — сколько разводимыми здесь слинами. Турнус, землепашец из Табучьего Брода, — один из известнейших на Горе заводчиков слинов.

Турнус с усмешкой посмотрел на меня.

— Я сказал «выпить», малышка. — На слове «выпить» он сделал ударение.

— Простите, хозяин, — смешалась я, отставив ка-ла-ну, и бросилась за крепкой пагой. Торопливо повернувшись, я вдруг со страхом поняла, что та-тира меня едва прикрывает. А испугала меня эта мысль потому, что за последние несколько недель я осознала, как возбуждает мужчин вид моего тела. По словам Этты, я стала гораздо красивее. Не знаю почему, но я и впрямь теперь казалась мужчинам куда соблазнительнее. Скорее всего,

дело в том, что сознание постепенно освобождалось от наносного, я потихоньку сбрасывала с себя груз запретов и условностей, избавлялась от маски безразличия, от оков земного воспитания. Стала гораздо непосредственнее, начала острее и естественнее воспринимать мужчин — никогда и не думала, что такое возможно. В каждом из них теперь мне виделся хозяин, каждый казался необыкновенным, умопомрачительным, носителем неповторимой индивидуальности, властителем, которому достаточно лишь слова, лишь жеста — и я буду принадлежать ему. Разумеется, я не могла не относиться к ним иначе, нежели относится свободная женщина. Да и они, безусловно, видели во мне теперь живую, раскованную женщину, а не некое недоступное существо, укрытое щитом законов и предрассудков, страха и гордости, существо, которого и пальцем коснуться невозможно. Нет, я — рабыня, податливая, открытая для всех, целиком и полностью находящаяся в мужской власти, такая же, как сотни других, но все же ото всех отличная, единственная и неповторимая. Узы рабства едины для меня и для множества других невольниц, однако — и нашим хозяевам это хорошо известно — каждая из нас уникальна в своем роде, в каждой скрыты непознанные глубины, неведомые тайники души, каждая — предмет затаенного вожделения, пленительная загадка, которую мужчина жаждет разгадать и покорить. Многое изменилось во мне, и, пожалуй, тому было две основные причины: постепенное освобождение от власти земных условностей и постижение Гора. Я училась быть рабыней. И, как ни странно, ощущала себя невероятно свободной и раскрепощенной. Так вот что значит настоящая свобода: свобода от несвойственных женщине ролей в политике и экономике, свобода быть собой, быть женщиной. И все же, думается мне, сильнее всего ощущала я перемены не поведенческие, не социальные и не культурные — нет, биологические. Перемены, которые вносила в мое сознание новая культурная среда, освобождали подавленное, угнетенное, зашоренное внутреннее «я». Ему наконец позволили раскрыться, распустить нежные лепестки навстречу солнечному свету, каплям дождя, живительной силе чистого, честного, величественного мира, в котором я могу быть самой собой. Да, это так. И, став собой, я узнала счастье. А счастливой женщине, как сказала мне однажды Этта, трудно не быть красивой.

С бутылью паги в руках я подошла к Турнусу и преклонила перед ним колени.

Но, как хорошо известно любой клейменой прелестнице, красота опасна для рабыни. Сама того не сознавая, едва ли не вопреки собственной воле я становилась все красивее, все желаннее — и все настойчивей и упрямей преследовала меня неукротимая мужская похоть. Я — рабыня. Мне ли сопротивляться мужчинам? Бывало, рванув за волосы, меня просто опрокидывали в траву и насиловали или хватали за щиколотки и забавлялись, перекинув через колоду, а то и просто рывком ставили перед собой на колени, чтоб ублажала. Я — в полной власти мужчин. А они желали меня. На Горе девушке опасно быть красивой, особенно если она рабыня. Чем ты красивее и беззащитнее, тем беспощаднее стремятся утвердить свою власть над тобой хозяева. И поэтому, как ни радовала меня собственная красота и привлекательность, как ни упивалась я тем, что стала столь желанна, все же ни на минуту не забывала — я рискую. Одно дело, когда меня насилуют воины моего хозяина, и совсем другое — сознавать, что подобную страсть я могу возбудить в сердце первого встречного. А я вовсе не горела желанием стать добычей чужаков, что, по словам Этты, случается с хорошенькими рабынями сплошь и рядом. С другой стороны, пусть уж лучше насилуют, чем похитят. Лучше потешатся на скорую руку и бросят, чем, связав, увезут прочь и сделают своей рабыней. Я не хотела расставаться с моим хозяином. Я любила его.

Турнус протянул чашу. Я собралась налить ему паги, но он придвинул чашу ближе к себе. Пришлось и мне приблизиться.

Возбуждение мужчин — вот чем расплачивается девушка за свою красоту. И я готова была платить эту цену. С радостью. Хоть и знала, что здесь, на Горе, подчас это сулит опасность. Хорошо бы, как Этта, носить ошейник с именем хозяина — сразу было бы ясно, кому я принадлежу. А мой хозяин даже и не подумал надеть на меня ошейник.

— Поближе, малышка, — поманил меня Турнус.

Я, стоя на коленях с бутылью паги в руках, подползла ближе. Ужасающе короткая, вся в прорехах, держащаяся на паре крючочков та-тира едва скрывала девичьи прелести.

Турнуса я боялась. Слишком часто замечала на себе его взгляд.

Наклонившись, чуть ли не касаясь его головой, я налила ему паги. С тех пор как я попала на Гор, волосы у меня отросли, хоть и были пока короче, чем у большинства рабынь. Почти все они носят длинные волосы, распуская их по плечам, лишь иногда обвязывают голову лентой, убирая волосы назад, или завязывают их в конский хвост. Я наклонилась, пряди волос рассыпались по плечам.

Мой хозяин с помощниками сидел скрестив ноги в крытой соломой просторной хижине Турнуса. Высокая, с конической крышей, с выстланным нестругаными досками полом, она возвышалась на столбах над землей футов на шесть-семь — для защиты от сырости и насекомых. К входу вели корявые узкие ступени. В основном селение состояло из таких же хижин, только вместо ступеней — лесенки из перекладин. Но Турнус — глава касты. В центре хижины — округлая ровная металлическая пластина, на которую ставится жаровня на ножках или почти плоская печка. Топят ее дровами из твердого дерева, обычного в селениях на севере и западе Ара. Вдоль стен расставлены сундуки и разложены тюки с домашним скарбом. Есть в селении и амбары, и скотные дворы. Неструганые доски пола покрыты циновками. По стенам развешана посуда и сбруя. В верхней части крыши — дымоходное отверстие, поэтому дым в хижине не скапливается. Хижина без окон, только с одной дверью, но в это время суток здесь довольно светло. Сквозь соломенную крышу и стены проникает солнечный свет. Летом в такой хижине достаточно воздуха и света. Остов этих жилищ деревянный, из древесины ка-ла-ны. Каждые три-четыре года крышу перекрывают, сплетают из соломы новые стены. Зима в этих широтах не слишком сурова, в холодное время года хижины утепляют с внешней стороны крашеной парусиной, а зажиточные крестьяне — разукрашенными шкурами босков, промасленными для придания им прочности и глянца. Селение Табучий Брод лежит пасангов на четыреста к северо-западу от Ара. Много лет назад по Воскскому тракту к городу Ару шла орда Па-Кура. И мы, переправившись на баркасах через реку Воск, пришли сюда этим же трактом. Тракт широкий, вымощен булыжником, как огромная стена. Через каждый пасанг на обочине возвышается придорожный камень. В общем, очень похоже на военную дорогу: достаточно широк и для колонны пеших воинов, и для многотысячного обоза с продовольствием, боеприпасами и военной техникой — вполне уместятся две-три повозки в ряд, хорошо просматривается — на несколько пасангов вперед по меньшей мере. По такой дороге можно быстро перебросить тысячи людей — на охрану ли границ, навстречу вражеским армиям или при наступлении, отправляясь на завоевание новых земель.

Турнус смотрел на меня.

— Можешь поцеловать мою чашу, рабыня, — сказал он.

Я прижалась губами к чаше в его руке. Я — рабыня. Слабая рабыня. Во власти мужчин.

За спиной Турнуса на стене висел огромный лук из гибкой ка-ла-ны с наконечниками из рога боска. Тетива не натянута, лежит возле, наготове, намотанная на желтую деревянную бобину. Рядом — массивный колчан со стрелами. Мне этот лук и не согнуть. Чтобы с таким совладать, нужна не просто мужская сила, тут требуется сила необычайная. Не только женщине — большинству мужчин с таким страшным оружием не сладить. Это традиционное оружие крестьян. Его так и называют «крестьянским луком». Еще у здешних крестьян в ходу дубина — огромная, длиной футов шесть, шириной — около двух. У стены, между желтым сундуком высотой около фута и рулоном груботканого полотна, стояли две такие дубины.

— И не отрывай губ от чаши, пока я не позволю, — велел Турнус.

Так я и замерла, склонив голову, прижавшись к чаше губами. Горианские рабыни не смеют ослушаться приказа.

— Турнус, — позвала стоявшая в сторонке на коленях плотная, крепко сбитая приземистая женщина в полотняном покрывале, его подруга из свободных. Явно недовольна.

Поблизости от хижины стояла конура, в которой Турнус держал своих девушек. Не одному же отправляться в поле!

— Молчи, женщина, — бросил Турнус.

На небольшом столике у стены лежал невзрачный бесформенный камень. Много лет назад Турнус, основавший здесь ферму, которой суждено было дать начало селению Табучий Брод, подобрал его на собственном поле. Однажды поутру он с луком за плечами, с дубиной в руках, с привязанным к поясу мешочком семян набрел на здешние места, и луга в долине Верла пришлись ему по душе. В родном селе он ухаживал за свободной девушкой и в драке переломал руки и ноги ее брату — вот и пришлось покинуть отчий дом. Девушка ушла с ним и стала его подругой. Отправились с ним и двое юношей и еще две молодые женщины, разглядевшие в костлявом верзиле будущего главу касты. Они скитались несколько месяцев, и вот однажды, преследуя стадо табуков, он попал в долину Верла и пленился здешними местами. Здесь животные переходили вброд реку. Он забыл об охоте, застолбил плодородный участок у реки и с оружием в руках стал у вбитого в землю столба — солнце подошло к зениту, потом медленно закатилось, и лишь тогда, наклонившись, он поднял с земли камень — камень с собственного поля. Теперь этот камень хранится в его хижине. Для Турнуса он стад Домашним Камнем.

— Турнус! — позвала его подруга.

Он и бровью не повел. С тех пор как она, покинув дом отца, ушла за ним из родного селения, миновали годы. Много лет. Как водится у крестьян, он оставил ее в своем доме. Она расплылась, раздобрела. Дороги назад, в дом брата, ей уже не было.

Я прижимала губы к чаше Турнуса. Он подвинул ее ближе к себе. Пришлось двинуться и мне.

Я знала: там, в конуре, он держит девушек.

Турнус силой не обижен, он из тех мужчин, кому нужно либо множество женщин, либо невероятно много — от одной. Скорее всего, подруга больше его не привлекает, а может, гордясь своей свободой, держится слишком уж независимо — вот он и не обращает на нее внимания. Мужчине проще всего разглядеть женщину, лежащую у его нот, умоляющую взглянуть на нее.

— А ты хорошенькая, — сказал, обращаясь ко мне, Турнус.

Прижавшись губами к чаше, я не отвечала.

— Как ее зовут? — спросил он у моего хозяина.

— У нее нет имени, — ответил тот.

— О, — протянул Турнус. — А хорошенькая, — добавил он. Его ладонь поползла по моей ноге.

Мелина, подруга Турнуса, сердито вскочив, вышла из хижины.

Я вздрогнула под бесстыдным прикосновением Турнуса. Губы от чаши отрывать нельзя, от его ласки мне не уклониться.

— Может, дать ей имя? — предложила Марла.

— А что, можно, — согласился, глядя на меня, один из помощников.

— Как насчет Дурочки? — спросила Марла.

Мужчины расхохотались.

— Или Нескладеха? — приставала она.

— Еще лучше, — похвалил помощник.

Как злилась я, как ревновала! Все ей с рук сходит! Заговори я вот так, без разрешения — сразу бы высекли. Она — высшая из рабынь.

— Правильно, — согласился хозяин, — она и дурочка, и нескладеха, но постепенно набирается ума, красоты и грации.

Услышав это, я залилась краской от удовольствия.

— Давай дадим ей имя, подходящее для рабыни, которая когда-нибудь научится доставлять удовольствие мужчинам.

Я не могла оторвать губ от чаши, не могла уйти от ласки Турнуса. Его прикосновения начинали возбуждать меня. Я — рабыня. Я над собой не властна.

Рассмеявшись, Турнус со своим крестьянским юмором тоже предложил два имени: оба очень выразительные, оба постыдные.

Мои бедра шевельнулись. Как я бесилась! Я — рабыня. Я над собой не властна.

Бесил меня и смех, которым приветствовали предложение Турнуса. Однако я знала: заблагорассудится хозяину дать мне такое грязное, непристойное имя — и мне придется на него отзываться. Это будет мое имя — и все.

— Давайте еще подумаем, — фыркнул хозяин. Он — не крестьянин, он — Клитус Вителлиус из касты Воинов города Ара.

Под прикосновениями Турнуса я начала совершать непроизвольные движения. Ничего не могла с собой поделать. Я — рабыня.

Хозяин взглянул на меня.

— А в предложении Турнуса что-то есть, — заметил он. Я застонала от отчаяния.

— Но, по-моему, — улыбнулся он, — стоит еще подумать. Изо всех сил пыталась я сдерживаться, не отвечать на ласку

Турнуса — и не могла. Вспомнилась Элайза Невинс, моя ослепительная соперница. Вот высмеяла бы меня сейчас! Видела бы она меня — едва прикрытая ужасающе короткой та-тирой полуголая рабыня прижалась губами к чаше, ее трогает мужчина, и она не в силах устоять. В какой стыд и унижение повергла меня сама мысль о гордой, невозмутимой, высокомерной Элайзе! Хорошо, что она не видит свою былую соперницу.

Турнус еще приблизил к себе чашу. Теперь, в этой позе, я еще беспомощнее. Руки мои сцеплены на запястье держащей чашу руки. Зубы прижаты к краю чаши.

— Хорошее имя — Марла, — поглядев на угнездившуюся в его объятиях Марлу, проговорил хозяин. — Как ты думаешь, Марла — подходящее имя для рабыни?

— О, да, хозяин. Марла — замечательное имя для рабыни, — шепнула она, целуя его шею и подбородок.

— Может, назвать ее Марла? — предложил он. Я содрогнулась.

— Но у нас уже есть одна Марла, — улыбаясь, продолжал он, глядя в ее прекрасные темные глаза.

— Да, хозяин, — прошептала она. Так какое же имя мне дадут?

— Если безымянная рабыня тебя хоть чуть-чуть интересует, — кивнув в мою сторону, обратился хозяин к Турнусу, — можешь делать с ней что хочешь.

Я застыла. Я — рабыня. Рабыня Гора.

— Но, — отвечал со смехом Турнус, — ты пришел смотреть слинов.

— Действительно, — пожав плечами, согласился хозяин.

— Ну так давай не будем терять времени, развлекаясь с рабынями. Займемся делами посерьезнее. — Турнус взглянул на меня. — Можешь оторвать губы от чаши.

Я отняла губы. Он убрал руку и встал.

Уставившись в пространство широко раскрытыми глазами, я скрипя зубами стояла на коленях. Хотелось царапать ногтями циновку.

Хозяин поднялся на ноги, встали и его помощники. Марла, надувшись, преклонила перед ним колени. Кто мы такие? Всего лишь женщины. Мужчины заняты. У них есть дела и поважнее.

Хотелось истошно вопить и кататься по полу.

На глаза мне попался Домашний Камень — талисман дома. Здесь, в хижине, где хранится его талисман, Турнус — главный. Будь он хоть ничтожным из ничтожных, будь он хоть нищим — в доме, где находится его Домашний Камень, он Убар, Без домашнего талисмана и дворец — хижина. С талисманом и хижина — дворец.

В этом доме, в этой хижине, в этом дворце хозяин — Тур-нус. Здесь он может творить что пожелает. И гости это знают. Они находятся под покровительством его Домашнего Камня.

Значит, попроси Турнус моего хозяина — и тут же получил бы меня. Не уважить такую просьбу — непростительное даже для неотесанного мужлана оскорбление и вероломство, пренебрежение приличиями и гостеприимством.

И все же, хотя и проявив ко мне несомненный и отнюдь не мимолетный интерес, Турнус не попросил меня у хозяина. Может, в открытую возбуждая меня, просто проверял моего хозяина, хотел получше разобраться, что он за человек? Мне показалось, Турнус — далеко не простачок. Мой хозяин проявил должное уважение к его дому, к нему самому. Удовлетворенный признанием его прав в собственном доме, Турнус не воспользовался возможностью обладать мною, не испросил на это разрешения — хоть оно и было бы предоставлено охотно и безотлагательно. Уверившись, что мой хозяин признает его права, он, как часто бывает, великодушно и гордо отказался ими воспользоваться. В конце концов, я принадлежу хозяину. Таким незатейливым способом двое мужчин на горианский манер продемонстрировали уважение друг к другу.

Но, как я уже знала, в подобных ситуациях мужчины Гора не только почтительны друг к другу, но и щедры.

Во время праздника, который состоится сегодня вечером, — предупредила меня Этта — будет обмен рабынями. Воины моего хозяина смогут позабавиться с местными невольницами, а мы, его рабыни, окажемся в распоряжении здешних парней. Они будут ловить нас, а нам позволяется убегать не дальше огораживающего село частокола.

Мужчины уже стояли у выхода из хижины.

Хозяин шевельнул пальцами — и Марла, вскочив на ноги, выскользнула за дверь. Его помощники отправились следом.

Я стояла на четвереньках. Глаза наполнились слезами. Я подняла голову к хозяину.

— Боюсь, я возбудил твою рабыню, — бросив на меня взгляд через плечо, сказал Турнус.

— Пожалуйста, хозяин, — прошептала я.

— Не важно. — Хозяин повернулся и спустился по ступеням. — Пошли посмотрим слинов.

Турнус взглянул на меня.

— Хорошенькая малышка. — С этими словами он тоже повернулся и вышел.

Оставшись одна, я заколотила кулаками по циновке. Вскоре в хижину вошел один из воинов хозяина, закинул мне руки за спину и связал.

— Давай, кипятись до вечера, сладенькая. Как раз к празднику будешь готова.