Глава 28
ПЛЕНЕНИЕ
Волна в этот раз отличалась от всех предыдущих временем распространения. Она раскатывала круги Изменения по миру в течение двух дней. Всё это время Матвей Ставрогин просидел перед головизором в компании волосатого карлика, который постоянно ругался, поминал жижуху (что это за тварь, он отказался объяснять) и время от времени исчезал, чтобы вернуться с очередным сюрпризом в виде осколка египетской пирамиды (уверял, что этот кусок отвалился от носа сфинкса), обломка из Стоунхенджа (как объяснял карлик, это фамильная реликвия, но для друга ничего не жалко), щепку, отколотую от чаши святого Грааля (комментировать данный артефакт визитер отказался, сильно обидевшись на сам вопрос и уткнувшись носом в пиво). Зачем ему весь этот хлам, Ставрогин не знал, даже не догадывался, а спрашивать у карлика, который даже свое имя отказывался называть, не стал, побоявшись новой вспышки гнева маленького лохматого существа. Он просто складывал все артефакты на обеденный стол, за которым они расположились, и, попивая пиво, следил за новостной картинкой.
В мире творилось что-то неописуемое. Два дня новостные каналы захлебывались, оповещая мир о катаклизмах, вооруженных столкновениях, которые через пять минут прекращались, а еще через десять о них никто не вспоминал. Изменялся архитектурный облик городов, исчезали здания и комплексы, пропадали с орбиты планеты спутники и появлялись новые орбитальные станции. По всему миру увеличилось количество самоубийств, возросла детская смертность. Огромное число подростков посещало свои школы вооруженными до зубов, что неизменно заканчивалось пальбой и братоубийством. Насилие захлестнуло мир. Два дня в мире творился ужас, а на третий всё схлынуло. Волна уносила свои мутные потоки, подчищала следы за собой. Половина самоубийц воскресли, забыв о том, что когда-то помышляли о добровольном уходе из жизни. Возведенные на престол танками и морскими пехотинцами тираны оказывались офисными клерками и булочниками, испытывавшими удовольствие от пощечины жене за то, что суп оказался холодным, а страна даже не вспоминала о кровавом терроре, который творился еще несколько часов назад.
Ставрогин чувствовал каждое Изменение и впервые за всё время, что пользовался Даром, испугался того, что происходит. Никогда еще Волна так не задерживалась, а реальность не лихорадило с такой силой. Ставрогин пытался напиться до бесчувствия, но лохматый карлик не давал ему этого сделать, умыкая бутылку из-под самого носа. Визитер следил, чтобы каждый нюанс колебаний реальности доходил до Матвея. Мог ли Ставрогин предположить, что такой эффект произведет изменение обычного уличного полицейского, совершившего жуткое преступление, чья душа была чернее сажи.
Как много узелков реальности оказалось завязано на этом человеке!
Всё закончилось на третий день. Матвей проснулся на холодном деревянном полу ужасно замерзший. Он поежился, пошевелил языком во рту. Язык напоминал черепашью лапку. Такой же жесткий и неповоротливый. А полость рта оказалась покрыта сухой коркой. Прокашлявшись, Ставрогин поднялся и тут же понял, что с этим действием он изрядно поторопился. В голове открылся сталеплавильный цех, но вместо стали там плавили его мозги. Проблема неприятная, но разрешимая. На ватных ногах Матвей доплелся до куртки, которую бросил возле порога, достал из кармана блистер с таблетками, выдавил капсулу на ладонь и закинул ее в рот. Проглотив капсулу, он стоял несколько минут неподвижно, боясь пошевелиться. Он ждал, когда наноробот, заключенный в капсуле, снимет боль. Для этого ему потребовалось пять минут.
Ставрогин перестал изображать из себя статую и обвел взглядом пустую комнату, заставленную бутылками. Ожидать появления хозяина дома в ближайшие часы не приходилось, но и оставаться дальше в этом доме Матвей не хотел. Он надел куртку, вытащил пачку денег, полученную за Изменение, пересчитал ее и отделил три тысячные купюры. Их он вложил в бумажник. Остальные засунул в специальный потайной карман на куртке и закрыл его. Теперь даже самый тщательный обыск не выявил бы деньги у Ставрогина.
— Спасибо этому дому. Но нам пора, — пробормотал он.
Забирать остатки съестного (оказывается, после лохматого карлика что-то всё-таки осталось) и уцелевшие две бутылки пива он не стал. Оставил на прокорм местным бродягам, буде такие найдутся.
Матвей вышел из дома и направился к флаеру, который стоял за соседним домом. Ставрогин не обращал внимания на окружающий мир. Он вёл внутренний диалог. Этот диалог время от времени возобновлялся в его голове, но еще ни разу спорящие стороны не пришли к единому мнению.
«Зачем ты это делаешь? Ради чего?» — спрашивал скептик Ставрогин.
«Я несу людям добро. Я меняю мир к лучшему», — отвечал оптимист Матвей.
«Ты уверен в этом? Или ты вновь всех обманываешь? Какое добро? К какому лучшему?! Вспомни, что ты видел не далее чем вчера! Участились случаи самоубийств, бойни в школах, вооруженные перевороты. И это ты называешь изменением к лучшему?!»
«Это всё пена. Ржавая пена реальности. Когда происходит какое-либо Изменение, всегда всплывает пена, но потом она оседает, и уже никто о ней не вспоминает. К тому же ты забыл о том, что многие из этих самоубийц так и не покончили с собой в той реальности, которая утвердилась. Бойни в школах остались лишь в нашей памяти, ну, может, еще парочки избранных. Я подозреваю, что не один хожу по земле с такой миссией. Остальные же люди забыли обо всём этом. В их памяти ничего не осталось. Реальность изменилась. События, которые они помнили, не происходили, а значит, и в памяти они не могли быть зафиксированы. Всё в ажуре!»
«Как у тебя, оказывается, всё просто! Но ведь не все самоубийства оказались липовыми. Не все школьные бойни закончились хеппи-эндом. Остались и такие, которые обернулись кровавыми трагедиями. Их ты мог предсказать?»
«Нет. Но я мог допустить и допускаю, что такое возможно…»
«И ты всё это оправдываешь?! Ради чего ты это сделал? Зачем? Ты хотел спасти жизни двум умершим давным-давно девчушкам, но ради этого уничтожил десятки ни в чем не повинных людей!»
«Они сами избрали свой путь. А девочки — нет…»
«Значит, цель оправдывает средства? Я правильно тебя понимаю?»
«Наш диалог бессмыслен. Мой Дар — изменять. Зачем-то он мне был дан? Вряд ли для того, чтобы я положил его на полку и благополучно о нем забыл. Раз у меня есть этот Дар, значит, я должен им пользоваться. По-моему, так…»
«И этот Дар позволяет тебе жить вдвое больше, чем все остальные люди?»
«Почему вдвое? Может, и впятеро, и вшестеро. Я буду жить, пока не закончу свою миссию!»
«А в чем заключается твоя миссия?»
«Изменять…»
«Ты хочешь устроить на земле филиал рая?»
«Почему бы и нет?»
«А как же свобода воли? Каждый вправе сам выбирать себе судьбу…»
«А разве предыдущий великий Меняла заботился о свободе воли? Он просто подошел к гробу Лазаря и сказал: „Встань и иди“. Человек закончил жизненный путь, упокоился, отошел к Господу, уже постучался во врата рая, и апостол Петр был готов ему отворить, а в это время Иисус подошел к нему, выдернул с того света, где он был уже в преддверии вечного блаженства, и сказал: „Извини, Лазарь, но тебе тут горячая командировка подошла. Надо еще раз показать, какой я могучий и сильный“. И бедолага Лазарь вынужден был помимо собственной воли покинуть рай, который он, между прочим, заслужил…»
«Апостол Петр ходил вместе с Иисусом и никак не мог встречать Лазаря в раю!»
«Какая разница? Не Петр, так нашелся бы какой другой доброхот. А пастыри, которые льют фимиам с голоэкранов, со стадионов, призывая всех в срочном порядке отвергнуть Сатану и принять Господа? Это напоминает выборы в тоталитарном государстве, где есть два кандидата на пост правителя Вселенной. Только одному заранее запрограммировано поражение, а второму — победа. Второй Господь и его пиар-менеджеры работают на „ура“, используя образ Сатаны как страшилку, а первый уже готовится к ипостаси козла отпущения, хотя подспудно не теряет надежды на победу и воспитывает свой электорат. И в чем тогда, позволь узнать, свобода выбора? Если христианские проповедники причитают с трибун: „Вы будете с нами и победите. Вам всем уже выписан пропуск в рай, где дармовая жратва, вечное счастье и вино реками. Но если вы попрете против нас и поддержите конкурентов, то, когда мы победим, а мы обязательно победим, вас ждет наказание, огненные котлы и прочая нечисть! Но вы должны помнить, что выбор за вами…“
Это как в истории про европейца, который попал в плен к моджахедам. Они ему предлагают на выбор: «Стань мусульманином, сделай обрезание и ты будешь с нами. Сам понимаешь: деньги, вино…»
«Вино мусульманам запрещено…»
«…хорошо — водяра, женщины и всё что пожелаешь, но если ты обрезаться откажешься, мусульманство не примешь, то мы тебя будем жечь, грабить, убивать, насиловать и вешать. Сам понимаешь: такова „се ля ви“. А разве Русь не тем же способом крестили, через огонь и меч? Я не спорю, что оно было надо. Но способ, который был избран для этого? Кровавый способ! И он дал свои результаты. О какой свободе воли ты говоришь? Свобода — великая мистификация, придуманная людьми или высшими силами, но суть от этого не меняется! Балаган есть балаган. Инсинуация вселенского масштаба».
«А легенда об Агасфере? Как она укладывается в концепцию свободы воли? Иисус нес крест на Голгофу. Было тяжело: солнце палящее, ноша не копеечная — захотелось пить, и у ближайшего трактирщика он попросил воды. На что тот его конкретно послал. Даже не забыл указать адрес. И Иисус, этот оплот добродетели и справедливости, проклял его, чисто по-человечески! Он обрек Агасфера на вечные странствия без права на смерть. До самого Судного дня. И где здесь свобода воли? Чем я хуже Иисуса? Я так же не даю свободу воле. Вернее, люди ею воспользовались, когда свершили то или иное деяние, а я лишь прохожу и собираю жатву. Я дарую им еще одну возможность подумать. Я корректирую их жизнь. И что дальше? В чем я повинен? В том, что несу добро людям?»
«В этом нет добра. То, что добро для одних, есть зло для других!»
«Какая глупость! Дар мне ниспослан свыше, и я обязан его использовать. Я — Меняла, и этим всё сказано…»
Этот диалог Ставрогин вел на протяжении всей своей жизни.
Матвей не заметил, что в поселке, состоящем из трех домов, произошло изменение. Он настолько увлекся диалогом с самим собой, что не смотрел по сторонам. Остановив взгляд на раскисшей дороге, устеленной ноябрьской травой, он проследовал к флаеру, запустил автопилот и откинулся на спинку кресла. Закрыв глаза, он не видел, как флаер плавно поднялся в небо и набрал скорость. Матвей спорил с самим собой, пытаясь найти тропинку к истине, и тут некстати возобновившаяся головная боль начисто отбила у него любопытство. А чего любопытствовать, если он и так знал, что поселок заброшен? Волна изменений, которая прокатилась по миру, не затронула маленький, затерянный и заброшенный в лесах Карелии поселок. Он знал это. Ведь Ставрогин чувствовал каждое Изменение, случившееся на Земле, даже самое незначительное, вроде потерявшего покой быка Мерлина в городке Артур-сити, штат Техас, который, взбесившись, забодал хозяина, а всё из-за того, что у чистого, девственного Мерлина неожиданно появился внутри бычий цепень, который с жадностью аборигена-вегетарианца, внезапно осознавшего всю тяжесть своего заблуждения, впился в организм быка.
Если бы Матвей Ставрогин проявил немного внимательности, он сумел бы заметить, что двери одного из домов оказались освобождены от прогнивших досок, которыми немного ранее были заколочены. А на одном из заляпанных грязью окон появилось чистое пятно, похожее на амбразуру, сквозь которое на улицу выглядывали усталые злые глаза. Если бы Матвей увидел эти глаза, он нашел бы возможность осмотреться по сторонам так, чтобы обладатель глаз не сумел бы распознать, что его присутствие обнаружено (уж что-что, а за двести с лишним лет жизни Ставрогин успел выучить науку притворства досконально — от азбуки до высшей математики пространств), и тогда он увидел бы тщательно замаскированный легкий одноместный гоночный флаер с оранжевыми разводами по белому телу и крупной надписью «Небесный взломщик». Глаза и флаер не могли бы испугать Ставрогина, но они заставили бы его насторожиться, забыть на время о философском бреде, что так и сочился из его души, и переключили бы его сознание на заботу о собственной безопасности.
Но Матвей всего этого не видел. Он мог изменить собственное будущее, но проворонил момент.
Когда флаер Ставрогина взлетел над поселком, человек, следивший за Матвеем, оторвался от стекла, отхлебнул пива из початой бутылки, вытащил сотовый телефон и нажал кнопку быстрого дозвона.
— Объект покинул берлогу. На средней скорости направляется в город.
— Информация принята. Глаза свободен. Начинаем операцию «Небесный хакер», — пришел ответ.
Человек со странным прозвищем Глаза нажал отбой, хищно ухмыльнулся, допил пиво и перебросил пустую бутылку через левое плечо. «На счастье», — подумал он. Бутылка состыковалась с полом и разлетелась вдребезги.
Он свою функцию выполнил. В дальнейшем действии ему места не было. Он мог направляться на базу. Он был свободен. Глаза поднялся со стула, на котором просидел несколько последних часов, и покинул дом. Он направился к укрытому еловыми ветками флаеру, который вскоре тоже поднялся над лесом и направился в ту же сторону, что и машина Ставрогина. Отчего-то Глаза не хотел оставаться в стороне от последующих событий, и уж если ему не суждено принять участие в самом действии, то ведь никто не запрещал ему попробовать амплуа зрителя.
Ничего не подозревающий Ставрогин, временно урезонивший свое альтер-эго, обеспокоился вернувшейся головной болью. Он открыл глаза, сунул руки в перчатки бортового медика и выбрал лекарство, которое могло ему помочь. Перчатки выпустили крохотные усики, которые проникли сквозь кожу и впрыснули лекарство в кровь. Пять минут Ставрогин восседал неподвижно, словно тренировался побить рекорд Сфинкса по окаменелости, а когда боль отпустила, вытащил руки из перчаток и осмотрелся по сторонам.
Флаер летел над Лемболовской трассой, привычно пустующей. Лишь редкая машина промчится по асфальту, чтобы свернуть на боковое ответвление и добраться до скрытой в лесу дачи, встроенной в комплекс дачного поселка.
Ставрогин подумал взять управление на себя, но тут же отказался от этой мысли. Ему ничего не хотелось делать. Организм подвергся ковровой бомбардировке ленью и временно вышел из строя. Теперь, когда очередное Изменение осталось позади, Матвей размышлял над тем, чему посвятить себя дальше. Он вновь оказался на перепутье, и в воздух взмыли кости выбора. Ставрогин чувствовал, что слишком засиделся на одном месте. Петербург, в который он вернулся пятнадцать лет назад, спустя полтора века разлуки, оказался исчерпан до донышка. Несмотря на то, что Матвей регулярно покидал город, устраивая командировки, в которых проводил Изменение, Ингерманландские болота перестали быть его домом. Он вновь почувствовал, что дорога зовет его за собой. Настала пора менять жизнь. Матвей задержался в Питере впятеро дольше, нежели где бы то ни было. Но Ставрогин не видел знака. Каждый раз, когда он чувствовал, что настала пора срываться с места и кочевать, появлялся знак, указывающий ему дальнейший путь. Вот и сейчас Матвей ждал знака. Он пытался распознать его последние несколько недель, но то ли он оглох, то ли судьба еще не решила, как ей кинуть кости, то ли места для него еще не нашлось, но знак, указующий путь, не проявлялся.
Ставрогин чувствовал, что слишком задержался в Питере. Силовые линии, управлявшие реальностью, стекались в город, фиксировались на Матвее, который привык к тому, что, без ложной скромности, являлся центром мироздания, оператором реальности, и если была такая возможность узнать о его Даре, увидеть силовые линии, по которым после Изменения разбегалась Волна, то ныне вычислить его не представлялось трудным. В формуле, где искомым являлось его местонахождение, все данные были известны.
Сменить местожительства — это полдела, но Матвей не мог отказаться от своего Дара. Он, точно Агасфер, был обречен на вечные странствия по Земле без права на упокоение. Когда-то для него Обращение напоминало терпкое дорогое вино, дарящее наслаждение, но теперь оно больше походило на дешевое пойло, спирт, разбавленный соком или, того хуже, газировкой. Обращение стало для него рутиной. Матвей чувствовал, что пока его Дар лишь надоел ему, но скоро Ставрогин станет тяготиться им. Тяготиться потому, что не видел выхода. Он был словно подопытная мышь, попавшая в колесо и вынужденная его крутить до изнеможения, полного опустошения и дальнейшей смерти. Он, как и мышь, не понимал, в чем назначение колеса и какой смысл в его вечном вращении. Он не видел лампочки, которая была подключена к колесу и горела от его вращения. Ему хотелось верить в то, что при помощи своего Дара он несет людям добро и делает мир хоть капельку лучше. От размышлений Ставрогина отвлек сильный толчок в крышу флаера. Машина временно потеряла управление и нырнула вниз, но тут же включила руль высоты и восстановила движение. Матвей ощутил в душе тревогу и осмотрелся по сторонам, но ничего не увидел. Окружающее пространство было свободным — ни одной машины в воздухе. Чистое небо. Тогда что же ударило его машину?
Не успел Матвей задаться этим вопросом, как флаер вновь содрогнулся. Что-то ударило его в крышу, железо прогнулось, но устояло. Вернуть флаеру устойчивость в этот раз оказалось труднее. Автоматика справилась с этой задачей, но Матвей понял, что настала пора брать управление на себя.
Он придвинулся к штурвалу, отключил автопилот и заложил вираж, резко уходя вправо. Он крутанул машину вокруг своей оси и во время вращения увидел чужой борт, который всё это время висел над ним и пытался прижать его к земле.
«Какого лешего ему надо?!» — подумалось Матвею.
Чужой пилот, просчитавший маневр Ставрогина, пошел на перехват. Матвей почувствовал прилив паники. Он не знал, как избавиться от преследователя, и уж тем более не понимал, что тому потребовалось от него, но прекращать движение не торопился. Впереди лежала Лемболовская твердыня, где было свое РУВД и патрульные катера. Почему-то Ставрогину казалось, что стоит ему добраться до твердыни, и хвост отлипнет, как насохшая на подметку грязь. Но когда с той стороны показались четыре катера и на большой скорости понеслись к нему, Матвей подумал, что главное для него на эту минуту добраться до твердыни, а уж что произойдет дальше — это дело третье.
Ставрогину показалось, что он волк, разбуженный среди бела дня в своей норе выстрелами, лаем собак и громкими криками, и обнаруживший, что окружен алыми флажками, за которые не было пути, и лишь впереди стояли суровые люди с поднятыми на изготовку ружьями.
Он не успел закончить маневр, как новый удар пришелся в боковину флаера. Ставрогин оглянулся и увидел человека в черной маске за штурвалом таранящего его катера. Что нужно от него пилоту? Зачем он пытается сбить его?
Стоило Матвею задаться этими вопросами, как он тут же получил на них ответы. Пилот оторвал правую руку, затянутую в кожаную перчатку, от штурвала и показал указательным пальцем в землю. Этот знак обозначал посадку. Пилот провел ладонью вдоль шеи, поясняя что будет с Матвеем, если он не последует его совету.
Ставрогин оказался перед дилеммой. Опуститься на землю и сдаться на милость воздушным пиратам, о существовании которых до сего момента он даже не подозревал, или попытаться прорваться к твердыне, но приближающиеся оттуда флаеры обменивались световыми сигналами с пиратом, что могло означать только одно — его загоняли в ловушку.
Матвей выбрал. Он посмотрел на пилота и согласно кивнул. Толкнув от себя штурвал, он стал медленно опускать машину к шоссейной трассе, на которую собирался осуществить посадку. Пират тут же последовал его примеру и повис на хвосте Ставрогина.
«Интересно, что им нужно от меня? — снова подумал Матвей, когда из брюха флаера выскользнули автомобильные колеса и катер плавно перешел на автомобильное движение. — И ведь как назло никакого оружия с собой!»
Ставрогин стал притормаживать. Он задрал голову вверх и обнаружил, что пират скользнул на асфальт вслед за ним, а четыре оставшихся катера повисли в воздухе наблюдателями.
Остановив машину, Матвей остался сидеть в салоне. Он видел, как флаер пирата поравнялся с ним, как он остановился, а из салона выбрался человек в маске. Он вразвалочку подошел к машине Ставрогина и постучал в окошко. Матвей не видел его лица, только черную маску с рисунком, изображающим черта с рогами. Рисунок располагался на лбу пирата.
Матвей опустил стекло и взглянул в глаза пирату, ожидая от него дальнейшего шага.
— Приветствую тебя, Меняла Душ! — произнес пират.
Его голос напоминал воронье карканье.
Ставрогин напрягся. Этому человеку было известно, кто он такой.
Неужели его всё-таки вычислили? Но кто это мог сделать?