На февральско-мартовском пленуме 1937 г. Ежов заявил, что Сталин считал органы государственной безопасности «передовым вооруженным отрядом нашей партии». Сталин, сидевший рядом в президиуме пленума, не опроверг это заявление. Столь откровенное отождествление партии и НКВД отражало многие реальные тенденции развития сталинской политической системы, действительное сращивание партии и карательных органов. Оно наблюдалось на кадровом уровне (партийные работники направлялись на руководящие должности в НКВД, а чекисты переходили в партийный аппарат), в совместном выполнении многих задач (например, чисток партии, устранении оппозиционеров и т. д.). Одновременно определение, упомянутое Ежовым, отражало еще одну тенденцию, особенно важную для 1937–1938 гг., — размежевание партии и карательных органов и превращение последних в институт власти, в значительной мере поставленный над партией. Манипулирование этими двумя политическими силами было одним из важнейших методов утверждения сталинской диктатуры, в том числе методом выхода из террора.
До начала «большого террора» руководители карательных органов находились в целом в подчиненном положении по отношению к партийным функционерам. В верхних эшелонах власти сохранялось относительное политическое влияние членов Политбюро, с позицией которых в определенной степени считался Сталин, не говоря уже о руководителях ОГПУ-НКВД Менжинском и Ягоде, которые вообще не являлись членами Политбюро. Существовали напряженные и временами конфликтные отношения между Прокуратурой, судебными органами и ОГПУ-НКВД, арбитром в которых выступали партийные инстанции. На местах между партийными руководителями и начальниками отделов и управлений НКВД, как правило, складывались достаточно «гармоничные» отношения.
Ситуация стала меняться после того, как при поддержке, а точнее, под нажимом Сталина чекисты начали проводить аресты партийных работников всех уровней. Значительную зависимость партийных функционеров от органов НКВД продемонстрировала выборная кампания в партии, проходившая весной 1937 г. В целом, в период номенклатурной чистки и массовых операций 1937–1938 гг. партия оказалась в столь же уязвимом положении, в каком находилось все остальное общество. Если с 1 января до 1 июля 1937 г. из партии было исключено 20,5 тыс. человек, то с 1 июля до конца года — более 97 тыс. В 1937 г. исключению из партии подвергалось около 6 % общего состава членов партии, состоявших в ней на 1937 г. (причем в этот период исключение во многих случаях означало арест). Очень сильно пострадали кадровые партийные работники. Как существенный можно отметить тот факт, что в годы «большого террора» наметилась практика выдвижения чекистов на должности руководителей партийных комитетов. Начальник УНКВД по Кировской области Л. Газов был назначен первым секретарем Краснодарского крайкома ВКП(б), начальник УНКВД по Омской области К. Валухин — первым секретарем Свердловского обкома, начальник УНКВД по Харьковской области Г. Телешев — первым секретарем Одесского обкома, секретарь парткома УНКВД по Ленинградской области Д. Гончаров — первым секретарем Орджоникидзевского крайкома.
Результаты тотальной чистки номенклатурных работников оказали существенное воздействие на кадровый состав партийного аппарата. Среди 333 секретарей обкомов, крайкомов и ЦК нацкомпартий, работавших в начале 1939 г., 293 выдвинулось после XVII съезда, который состоялся в 1934 г., причем основная часть из них — в 1937–1938 гг. Большинство в партийной «номенклатуре» составляли теперь молодые работники как по возрасту, так и по партийному стажу. Среди секретарей обкомов, крайкомов и ЦК компартий союзных республик 8,4 % были в возрасте от 26 до 30 лет, 53,2 % — от 31 до 35 лет и 29,4 % — от 36 до 40 лет. По партийному стажу 80,5 % составляли коммунисты, вступившие в ВКП(б) после 1923 г., а более четверти из них пришли в партию после 1928 г. Для сравнения можно отметить, что в начале 1937 г. среди секретарей обкомов 38,6 % имели партийный стаж до 1917 г., 41,6 % — с 1918 г. по 1920 г. и лишь 12,6 % вступили в партию после 1923 г. Еще меньшим в 1939 г. был партийный стаж у секретарей райкомов, горкомов и окружкомов партии — 93,5 % пополнили ВКП(б) с 1924 г. и позже.
Таким образом, в руководстве партии произошло полное перераспределение власти из рук старой гвардии в руки партийной молодежи, выдвинутой непосредственно Сталиным. Для того чтобы облегчить этот процесс XVIII съезд ВКП(б) внес изменения в устав партии, в соответствии с которым партийный стаж для секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий вместо прежних 12 лет устанавливался не менее 5 лет, для секретарей горкомов вместо 10 лет не менее 3 лет, для секретарей райкомов вместо 7 лет не менее 3 лет. Не успев вступить в партию, можно было получить важный пост. На практике нередко так и случалось. Партийная молодежь делала в условиях массовых репрессий головокружительную карьеру, и это еще больше укрепляло ее преданность вождю, поддержку репрессий против старой гвардии. Вместе с тем, поддерживая репрессии и не сомневаясь в виновности своих арестованных предшественников, «выдвиженцы террора» вскоре обнаруживали, что их собственное положение не так уж прочно. Многие сами стали жертвами террора, который захватывал не только старые кадры, но и выдвиженцев. Но даже те молодые работники, которым посчастливилось уцелеть, вплотную столкнувшись с реальностями террора, не могли не понимать, что их судьба в случае продолжения прежнего курса висит на волоске. Сталин в полной мере использовал этот потенциал реванша партийного аппарата над органами НКВД.
Восстановление позиций партии, хотя и вступило в решающий этап с осени 1938 г., происходило постепенно. Начальной гранью этого процесса, видимо, можно считать январский пленум ЦК ВКП(б) 1938 г., который принял решения о «бережном отношении» к членам партии. Несмотря на то что массовые операции после пленума не только не закончились, но даже интенсифицировались, требования пленума имели некоторые практические последствия. В результате, в 1938 г. наметился разный уровень интенсивности террора в стране в целом и внутри партии. Если массовые аресты и расстрелы в 1938 г. превосходили уровень 1937 г., то из партии за первые семь месяцев 1938 г. было исключено около 57 тыс. человек, на 40 тыс. меньше, чем во второй половине 1937 г. К концу 1938 г. наметилось дальнейшее снижение численности исключенных. В связи с проведением объявленной январским пленумом кампании рассмотрения апелляций в партии в 1938 г. было восстановлено около 77 тыс. человек (против 46 тыс. в 1937 г.). При этом начался заметный прием в партию, фактически приостановленный в 1937 г. Если в 1937 г. в члены партии было принято около 32 тыс. человек, то в 1938 г. — около 148 тыс. Соответствующие цифры по кандидатам в члены партии составляли около 34 и 437 тыс. В совокупности все это свидетельствовало о постепенном восстановлении традиционных процедур функционирования партии и ее аппарата.
Важнейшим шагом в процессе «укрепления партийного контроля» над чекистами было решение Политбюро от 20 сентября об учете, проверке и утверждении в ЦК ВКП(б) ответственных работников ключевых советских ведомств. Из текста документа было видно, что предусмотренные в нем меры касались НКВД. Постановление предписывало «в первую очередь учесть, проверить, завести личные дела и внести на утверждение ЦК ВКП(б) ответственных работников Наркомвнудела, прежде всего — центрального аппарата НКВД, управлений НКВД по Московской и Ленинградской областям, закончив эту работу в трехдневный срок». Учет, проверку и утверждение ответственных работников местных управлений НКВД предусматривалось провести в месячный срок. Отвечал за проведение этой работы отдел руководящих партийных органов ЦК ВКП(б), в котором специально создавался сектор работников Наркомата внутренних дел и судебно-прокурорских работников со штатом 15 ответственных и 5 технических сотрудников
В предусмотренный месячный срок учет и проверка руководителей региональных подразделений НКВД, однако, проведена не была. И тогда в Москве приняли решение, принципиально менявшее расклад сил между чекистами и партийными руководителями в регионах: поручить кадровую чистку органов НКВД местным партийным комитетам. 14 ноября 1938 г. на места была разослана соответствующая директива ЦК за подписью Сталина. Прописанная в ней процедура фактической партийной чистки сотрудников НКВД заслуживает подробного изложения. Важно отметить, что учет, проверка и утверждение в должностях касалось всех ключевых чекистских работников на местах — наркомов, заместителей наркомов и начальников отделов НКВД союзных и автономных республик, начальников краевых, областных и окружных органов НКВД, их заместителей и начальников отделов, а также начальников городских и районных отделов НКВД. На всех этих руководителей заводились личные дела, которые должны были храниться в обкоме, крайкоме или ЦК компартий республик (эту работу поручалось закончить до 5 декабря 1938 г.). Вслед за учетом предусматривалась сложная система отсева. На основе документов (личных дел, материалов спецпроверок и т. д.) и личного ознакомления с кадрами партийные руководители должны были обеспечить предварительное очищение НКВД «от всех враждебных людей […] от лиц, не заслуживающих политического доверия».
После этого предусматривался второй этап — утверждение кандидатур на руководящие должности в органах НКВД на бюро обкомов, крайкомов, ЦК компартий республик. Эта процедура проводилась по представлениям начальников областных, краевых управлений НКВД и республиканских наркомов. При зтом на начальников городских и районных отделов требовался отзыв первого секретаря горкома, райкома, согласованный с членами бюро горкома, райкома. По мере прохождения на местах, документы направлялись в Москву для утверждения в ЦК. Всю эту кампанию предписывалось завершить к 1 января 1939 г. Первые секретари областных, краевых и республиканских парторганизаций должны были систематически представлять в отдел руководящих партийных органов ЦК ВКП(б) докладные записки о ходе кампании и сообщать о выявленных фактах недостатков в работе органов НКВД, их засоренности «чуждыми и враждебными людьми». В течение трех месяцев партийные организации совместно с руководителями местных органов НКВД должны были проверить также всех рядовых сотрудников органов НКВД.
Как ясно следует из описанной процедуры, проведение кампании учета кадров НКВД означало резкое усиление зависимости чекистов от местных партийных работников. Принимая такое решение, центр явно учитывал факт напряженных отношений между партийным аппаратом и НКВД, сложившихся в годы «большого террора». Эта напряженность была лучшей гарантией эффективности задуманной акции. Действительно, поощряемые сигналами из Москвы, региональные партийные руководители все чаще вступали в конфликт с карательными органами, обвиняя чекистов в нарушениях «социалистической законности». Этот процесс начался еще до кампании проверки кадров НКВД на местах. Например, в сентябре 1938 г. первый секретарь Бурят-Монгольского обкома ВКП(б) С. Д. Игнатьев (кстати, в 1951–1953 гг. министр госбезопасности СССР) направил в отдел руководящих партийных органов ЦК ВКП(б) записку о работе — органов прокуратуры в Бурят-Монгольской АССР. Хотя Игнатьев напрямую не обвинял сотрудников НКВД, из записки следовало, что те «нарушения законности», которые не пресекает местная прокуратура, исходили именно от чекистов. Игнатьев приводил конкретные примеры необоснованных арестов и просил прислать комиссию для проверки прокуратуры. Из ЦК записку переслали прокурору СССР А. Я. Вышинскому. Вышинский немедленно ответил, что уже отправил в Бурят-Монголию своего представителя и ждет результатов проверки для принятия конкретных мер.
Если инициатива Игнатьева была по существу косвенным обвинением в адрес НКВД, то первый секретарь Сталинградского обкома А. С. Чуянов вступил с чекистами в прямой конфликт. Он начался с того, что начальник Котельнического райотдела НКВД Евдушенко 16 октября подписал сообщение, в котором секретари райкома партии, председатель и секретарь райисполкома, другие работники обвинялись в контрреволюционной деятельности. Ситуация для тех лет была достаточно типичной. Появись сообщение Евдушенко несколькими месяцами раньше, котельнические руководители были бы арестованы. Однако на этот раз бюро обкома встало на защиту своих кадров. В результате проверки дело было признано сфабрикованным. Более того, воспользовавшись поводом, 23 октября Чуянов обратился со специальным письмом к Сталину. Он писал, что при проведении следствия сотрудники НКВД избивают арестованных, используют непрерывные допросы и стойки по двое-трое суток. Чуянов просил создать специальную комиссию и проверить органы НКВД по Сталинградской области. Его письмо, заведующий отделом руководящих парторганов ЦК ВКП(б) Г. М. Маленков направил новому наркому внутренних дел Берии.
Новый импульс античекистской активности региональных партийных секретарей придали как решение о проведении проверки кадров НКВД, так и последовавшее через несколько дней, уже упоминаемое постановление от 17 ноября 1938 г. «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия», содержавшее однозначный приказ о прекращении массовых операций периода «большого террора». Одним из ключевых пунктов постановления был тезис о восстановлении «партийного контроля и руководства» над органами НКВД и Прокуратуры. Приоритет партийных органов был закреплен также рядом других важнейших решений, менявших порядок взаимодействия партийного аппарата и НКВД. Так, 1 декабря 1938 г. Политбюро утвердило постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О порядке согласования арестов». В нем, в частности, говорилось, что на аресты членов и кандидатов ВКП(б) требовалось согласие первого, а в его отсутствие второго секретаря районного, городского, краевого, областного комитета или ЦК компартии по принадлежности. Аресты же работников-коммунистов, занимающих руководящие должности в наркоматах СССР или в приравненных к ним центральных учреждениях, могли производиться только с согласия Секретариата ЦК ВКП(б) и т. д. Это постановление в ряде пунктов шло дальше постановления СНК и ЦК о порядке производства арестов от 17 июня 1935 г., которое фактически было отменено массовыми кадровыми чистками и террором.
В тот же день, 1 декабря, Политбюро приняло еще одно демонстративное решение, касавшееся НКВД, решение по делу молодого директора сельской школы в Тираспольском районе Молдавской АССР Т. Г. Садалюка. Сын старого большевика, комсомолец с 1928 г., Сада-люк получил высшее образование и чувствовал себя хозяином в новой советской жизни. В 1938 г., в разгар репрессий, Садалюк послал письмо украинским руководителям — первому секретарю ЦК компартии Украины Н. С. Хрущеву и председателю СНК республики Д. С. Коротченко. Садалюк писал о том, из какой он семьи, чем занимается, как верит в идеалы коммунизма, как по призыву прославленного летчика Героя Советского Союза Водопьянова изучил автомотор, «культурно и экономически вырос», а потому желает иметь автомашину. Эта просьба, очень необычная в стране, где люди в большинстве своем едва сводили концы с концами, испытывали многочисленные лишения и трудности, была демонстративно услышана. Киевские руководители сделали красивый пропагандистский жест— СНК УССР выделил Садалюку легковой автомобиль ГАЗ-А. Произошло это в начале мая, а через два месяца, 10 июля 1938 г., сотрудники местного отделения НКВД вручили Садалюку ордер на арест.
После двух месяцев заключения без единого допроса ночью Сада-люка вызвали к следователю, который сообщил молодому директору школы обвинение: участие в «военно-фашистской троцкистской контрреволюционной организации молодежи». «От предъявленного обвинения, — писал Садалюк позже в жалобе в Москву, — я буквально остолбенел. Но следователь продолжал и говорит: “Это не все. Садись, фашистская морда, и пиши, что Коротченко и Хрущев дали тебе машину с целью ездить по Молдавии и производить вербовку в организацию”. Я ответил следователю, что ничего подобного не слыхал и не совершал. Не знаю, для чего вы требуете оговорить лучших представителей тов. Сталина среди украинского народа. В ответ от следователя я получил сильный удар в живот […]». Несмотря на старания следователя, Садалюк не сдался и через некоторое время в связи с наметившимся поворотом политического курса был освобожден.
Однако на этом неприятности Садалюка не закончились. После долгих проволочек вместо своего ГАЗ-А он получил развалину. Похоже, что именно это и переполнило чашу терпения Садалюка. Потратив немало времени и сил на бесполезный ремонт автомобиля, он в конце ноября 1938 г., в те самые дни, когда в Москве за закрытыми дверями решалась судьба Ежова, послал жалобу Сталину, Молотову, Ежову, Хрущеву, Коротченко и наркому внутренних дел Украины Успенскому. Подробно изложив историю своих злоключений, Садалюк писал: «Я теперь уверен, что не я был нужен Тираспольскому НКВД, а машина, которую превратили в негодность. Но зачем следователь хотел, чтобы я оговорил, оклеветал товарищей Хрущева и Коротченко? Очевидно, для своей карьеры». Надеясь восстановить справедливость, он просил прислать для проверки людей из центра, а в заключение, решив, видимо, идти до конца, Садалюк выдвинул и вовсе уж неожиданное требование: заставить Тираспольский отдел НКВД забрать испорченный автомобиль, заплатить ему, Садалюку, соответствующую сумму денег и дать возможность приобрести на эти деньги новую машину М-1. «И клянусь перед Вами, как перед Сталинским знаменем, что я был честный гражданин, воспитан отцом-коммунистом и остаюсь довечно», — писал Садалюк вождям.
В секретариате Молотова (а именно этот экземпляр письма цитировался выше) поступление жалобы Садалюка зарегистрировали 1 декабря 1938 г. И в тот же день в срочном порядке и практически без дополнительной подготовки дело Садалюка было вынесено на рассмотрение Политбюро. Политбюро решило выдать Садалюку легковую машину М-1 и обязало Берию, проверив это дело, привлечь к ответу следователя и «его вдохновителей». В случае же подтверждения заявления Садалюка «организовать открытый суд, расстрелять виновных и опубликовать в печати (центральной и местной)». Из подлинных протоколов заседаний Политбюро видно, что ведущую роль в принятии этого решения играли Молотов и Сталин. Рукой Молотова в протоколе вписан пункт об организации открытого судебного процесса и расстреле виновных. Сталин приписал предложение о публикации материалов суда в печати.
Проверка, порученная Берия, длилась три недели. 22 декабря Берия доложил Сталину, что факты, изложенные Садалюком, в основном подтвердились. Дело о «контрреволюционной фашистской молодежой организации», по которому проходили Садалюк и ряд других учителей, было организовано по инициативе бывшего наркома внутренних дел Молдавии. Как и в других случаях, дело было сфабриковано: одного из агентов НКВД заставили подписать заранее составленное агентурное донесение, а затем арестованных на основании этого донесения учителей вынудили к «признаниям». В духе решения Политбюро от 1 декабря Берия предлагал провести в Киеве гласный судебный процесс над группой молдавских чекистов (бывший нарком внутренних дел Молдавии, на которого возлагалась основная ответственность, к тому времени покончил с собой), ход которого освещать в прессе. В тот же день, 22 декабря, предложения Берия были оформлены как решение Политбюро. Свои подписи под ним поставили Сталин, Молотов, Каганович, Андреев, Микоян, Ворошилов.
Еще через несколько дней, 27 декабря 1938 г., Берия, явно по требованию Сталина, подписал приказ НКВД «О запрещении вербовки некоторых категорий работников партийных, советских, хозяйственных, профессиональных и общественных организаций», благодаря которому был ликвидирован один из важнейших каналов власти органов НКВД над местными партийно-государственными руководителями. Приказ запрещал вербовку агентов из числа ответственных руководящих работников, а также вербовку каких бы то ни было работников, обслуживающих аппараты ЦК нацкомпартий, краевых, областных и районных комитетов партии. Более того, он предписывал немедленно прервать связь со всеми ранее завербованными агентами из этих категорий, «о чем сообщить каждому завербованному агенту или осведомителю путем вызова его и отобрания соответствующей подписки». Личные дела таких агентов и осведомителей нужно было уничтожить в присутствии представителей райкома, горкома, обкома или ЦК нацкомпартии. Приказ подлежал выполнению в десятидневный срок. В результате выполнения этой директивы чекисты лишались существенного рычага влияния на партаппарат.
Важным стимулом активности партийных органов в борьбе с «врагами, пробравшимися в НКВД», была серия громких смещений в конце 1938 — начале 1939 г. секретарей обкомов и крайкомов, ранее работавших в НКВД (Орджоникидзевский край, Свердловская область), или обвиненных в несвоевременном разоблачении начальников управлений НКВД в своих регионах (Башкирия, Иркутская область, Дагестан, Алтайский край).
Поощряемые Москвой и руководствуясь собственными интересами активизировали свое участие в кампании разоблачения ежовских кадров и секретари региональных партийных комитетов. Например, 4 декабря 1938 г. секретарь Орловского обкома В. И. Бойцов направил Сталину сообщение о фальсификации одного из дел местными органам НКВД. При этом Бойцов поставил вопрос о необходимости проверки других дел, «которые представлены для рассмотрения особой тройки при Управлении НКВД Орловской области, так как почти во всех делах, кроме показаний самих обвиняемых, никаких агентурных и следственных материалов не имеется». Сталин поручил Берии разобраться с этим делом и 12 декабря направил Бойцову фарисейский, но поощрительный ответ: «Получил ваше сообщение о фальшивых показаниях шестерки арестованных. Аналогичные сообщения получаются с разных мест, а также жалобы на бывшего наркома Ежова о том, что он, как правило, не реагировал на подобные сигналы. Эти жалобы послужили одной из причин снятия Ежова. Ваше сообщение передано в НКВД для срочного расследования». 20 декабря 1938 г. секретарь Вологодского обкома ВКП(б) Овчинников обратился с письмом к Генеральному прокурору СССР А. Я. Вышинскому, в котором также сигнализировал о «ряде преступлений, совершенных отдельными сотрудниками УНКВД». Вышинский рьяно взялся за дело и уже 27 декабря послал Сталину и Молотову сообщение о первых результатах проверки, вскрывшей «вопиющие преступления» вологодских чекистов.
Шумную и демонстративную античекистскую акцию, санкционированную Москвой, провел в начале 1939 г. новый секретарь Новосибирского обкома Г. А. Борков. В качестве обвиняемых были избраны руководители городского отдела НКВД прокуратуры Ле-нинск-Кузнецка, которые сфабриковали дело о «контрреволюционной фашистско-террористической организации» школьников. Вскоре после своего назначения на пост секретаря Новосибирского обкома, которое состоялось в ноябре 1938 г., Борков поставил перед центром вопрос о необходимости расследовать эти «нарушения социалистической законности». Дело было поручено прокурору СССР Вышинскому, который доложил Сталину, что «никакой фашистской террористической организации среди учащихся не было». Сталин приказал организовать над виновниками фабрикации дела открытый суд, что и было сделано. Подобные примеры можно продолжать.
Разоблачения преступлений сотрудников НКВД при активном участии партийного аппарата принимало однако столь значительные размеры, что ставило это ведомство под угрозу полной дезорганизации. Отражением этой опасности были встречные жалобы в Москву, которые поступали от отчаявшихся и запуганных чекистов. Их аргументы были типичными и вполне ожидаемыми. Они писали о том, что лишь выполняли приказы, в том числе при применении пыток. Чекисты сообщали о тяжелых настроениях в органах НКВД, о массовых ожиданиях арестов, самоубийствах на этой почве и т. д. Осознавая, что массовое применение пыток и фальсификаций ставило под удар практически каждого сотрудника НКВД, Сталин решился на крайнюю меру. 10 января 1939 г. за его подписью секретарям обкомов, крайкомов, нацкомпартий, начальникам управлений НКВД и наркомам республиканских наркоматов внутренних дел была направлена шифрованная телеграмма, в которой говорилось: «ЦК ВКП стало известно, что секретари обкомов-крайкомов, проверяя работников УНКВД, ставят им в вину применение физического воздействия к арестованным как нечто преступное. ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП […] Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа как совершенно правильный и целесообразный метод».
О настроениях Сталина по данному вопросу свидетельствовала также его реакция на очередную жалобу чекистов, прочитанную уже после отправки шифротелеграммы о пытках. Два сотрудника УНКВД Ленинградской области сообщали вождю, что совершали незаконные действия, поскольку все это прикрывалось именем партии. «Теперь будут отвечать стрелочники, а их тысячи», — заявляли авторы письма и просили Сталина не допустить дальнейших арестов в органах. 13 января Сталин направил письмо Берии с указанием: «Хорошо бы вызвать Вам к себе авторов этого письма и объясниться с ними».
Хотя сталинская индульгенция по поводу пыток спасла многих из чекистов от арестов, в целом она не была воспринята партийным аппаратом как сигнал о полном прекращении кампании чистки органов НКВД. В 1939 г. продолжалась проверка кадров чекистских органов на основании упомянутой выше директивы ЦК от 14 ноября 1938 г. Причем партийные функционеры, проводившие проверку, во многих случаях были настроены решительно. Например, заведующий отделом организационно-партийной работы Калининского обкома партии, докладывая в конце марта 1939 г. о проверке работников НКВД области, писал, что «все следователи […], начиная от начальника отдела, занимались извращенным методом ведения следствия, избиением арестованных, необоснованными арестами». Называя чекистов «шайкой палачей», которым «доверили распутывание дел, которые ими же запутаны», партийный чиновник ставил вопрос о необходимости дальнейшей чистки НКВД. Несмотря на то что проверка должна была завершиться зимой 1939 г., в ряде мест она продолжалась гораздо дольше. Так, дополнительная проверка аппарата НКВД проводилась в тех регионах, руководители которых уже после проведения первоначальной проверки на основе директивы от 14 ноября были сняты с должностей по обвинениям в слабой борьбе с «врагами» в аппарате НКВД. Например, такая дополнительная проверка аппарата НКВД проводилась в Башкирии и Орджоникидзевском крае.
Эффект январской телеграммы Сталина в защиту чекистов был в значительной степени ослаблен также новой кампанией борьбы с нарушениями «социалистической законности», развернувшейся в связи с подготовкой и проведением XVIII съезда ВКП(б). Заявленные в материалах съезда тезисы о «формально-бюрократическом и бездушном отношении к судьбам членов партии», об «ограждение прав членов партии от бюрократов, чиновников, формалистов, клеветников», об отмене массовых чисток послужили основой для новых обвинений против ежовского НКВД. На региональных партийных конференциях, которые проводились перед съездом партии, мотив разоблачения «врагов», пробравшихся в состав НКВД, был одним из наиболее заметных. В течение всего 1939 г. и еще в 1940 г. партийные секретари посылали в Москву материалы о «нарушениях законности» сотрудниками НКВД в 1937–1938 гг. и в связи с этим ставили вопрос о привлечении к ответственности отдельных чекистов. Так, осенью 1939 г. первый секретарь Омского обкома Н. И. Невежин направил секретарю ЦК ВКП(б) Г. М. Маленкову материалы прокурорской проверки и заявления бывших заключенных «о грубейших нарушениях революционной законности» и «извращенных методах следствия» работников дорожно-транспортного отдела НКВД Омской железной дороги. Невежин просил обязать НКВД и Прокуратуру прислать в Омск комиссию, а также снять с должности начальника дорожно-транспортного отдела НКВД. Вопрос рассматривался Оргбюро ЦК ВКП(б), которое приняло решение о направлении в Омск бригады из центрального аппарата Прокуратуры и НКВД. Как и просил Невежин, начальник дорожно-транспортного отдела был снят с работы, а группа чекистов привлекалась к уголовной ответственности. С аналогичным заявлением в Москву в ноябре 1939 г. обратился также первый секретарь Читинского обкома Дерягин. Он переслал в ЦК заявления бывших районных партийных работников, освобожденных из тюрем, которые выдвигали обвинения против группы руководителей областного управления НКВД, фабриковавших дела при помощи пыток. Маленков отправил эти заявления в Прокуратуру СССР, которая провела расследование и подтвердила правоту заявителей. Первый секретарь Ворошилов-градского обкома компартии Украины Квасов в 1940 г. требовал от нового начальника УНКВД по области и руководства республиканского наркомата внутренних дел отстранения от должностей и проведения следствия в отношении ряда работников управления, причастных к проведению массовых репрессий в 1937–1938 гг. Подобные примеры можно продолжать.
Несмотря на заметную активность партийного аппарата и Прокуратуры в разоблачении преступлений НКВД, в целом органы госбезопасности вышли из очередной чистки с гораздо меньшими потерями, чем можно было бы ожидать. Одной из причин этого, несомненно, была контркампания, проводимая новым руководством НКВД во главе с Берией, опиравшимся в этом вопросе на сочувственное отношение Сталина. Громя людей Ежова и издавая приказы о реализации новой политической линии, Берия более всего был озабочен укреплением положения своего ведомствам и сохранением костяка кадрового состава органов НКВД. Как показывают документы, Берия активно поддерживал своих подчиненных в спорах с Прокуратурой, сотрудники которой требовали пересмотра сфабрикованных дел и наказания чекистов. Например, в декабре 1938 г. к Берии с жалобой на действия прокуроров обратился начальник УНКВД по Ленинградской области С. А. Гоглидзе. «Свою роль надзирающего органа прокуратура Ленинградской области упрощает, не принимая должного участия в следственной работе и зачастую своим вмешательством нарушает нормальный ход следствия, — писал Гоглидзе. — Свидетельством такого положения может служить факт посещения спецкорпуса тюрьмы […] областным прокурором т. Балясниковым […] и другими работниками прокуратуры, имевший место 9 декабря сего года. Обходя помещения, в которых производились допросы арестованных, прокуроры, прерывая допрос, обращались к арестованным с предложением рассказать, как следователи ведут допрос, не применяют ли к ним незаконных методов следствия, не грубят ли им и т. д. В тех случаях, когда арестованные жаловались на грубое обращение, прокурор Балясников здесь же, в присутствии арестованного, делал в резких тонах замечания оперработникам […] Аналогичные факты извращений прокурорского надзора наблюдаются и на периферии… В результате некоторые арестованные провокационно стали называть вымышленные факты, возводя при этом клевету на органы НКВД […] Используя неправильные действия прокуроров, арестованные в тюрьмах стали на путь голого отказа от ранее данных показаний. Больше того, на допросах арестованные держат себя вызывающе, отказываются давать показания, демонстративно требуют замены следователей, присутствия прокуроров и т. д.». Берия переслал письмо Вышинскому с резолюцией: «Прошу дать соответствующие указания; о сделанном указании прошу сообщить мне». Вышинский отправил Балясникову резкое письмо, в котором потребовал объяснений и предупредил, что «прокурорский надзор за следствием должен осуществляться в такой форме, которая исключает какое бы то ни было наталкивание арестованного в направлении преднамеренного опорочивания следствия». Копию этого письма Вышинский отправил Берии. Аналогичным образом Берия и Вышинский реагировали на жалобу заместителя наркома внутренних дел Украины Б. 3. Кобулова.
2 марта 1939 г. Берия обратился с новыми требованиями к прокурору СССР Вышинскому и наркому юстиции СССР Рычкову, направив им два одинаковых письма, в которых говорилось: «Поступающие из НКВД союзных и автономных республик и от начальников областных управлений НКВД материалы свидетельствуют о том, что отдельными работниками прокуратуры неправильно понято постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г.». В письме приводились примеры «вредной» с точки зрения Берии позиции прокуроров отдельных регионов «в деле ликвидации извращений законности в вопросах ведения следствия» — хождения прокуроров «по камерам тюрем и фотографирование подозрительных мест на теле заключенных, устанавливая следы побоев, нанесенных заключенным», поощрение заключенных писать жалобы на следователей. В результате в тюрьмах, утверждал Берия, «образовались заговоры и организованное объявление голодовок». В «провокационной» линии по отношению к органам НКВД Берия с подачи начальников отдельных управлений НКВД обвинял и некоторых судей. При рассмотрении дел они, по утверждению Берии, «проводили линию на смазывание отдельных преступлений и компрометацию следствия. Зачастую дела возвращает на доследование лишь по клеветническим заявлениям обвиняемых, а в некоторых случаях по этим же основаниям выносит оправдательные приговоры и освобождает арестованных […]». Берия вновь просил «дать соответствующие указания местным органам» и о принятых мерах «поставить в известность НКВД СССР».
Чувствуя поддержку из Москвы, сотрудники НКВД, оправившись от первого испуга, вели себя все более нагло и вызывающе. Они отказывались выполнять постановления Прокуратуры и решения судов об освобождении арестованных из-под стражи. Более того, в начале 1940 г. путем принятия подзаконных актов НКВД добился легализации выгодного для себя порядка освобождения из-под стражи лиц, оправданных судом по делам о «контрреволюционных преступлениях» или подлежащих освобождению в связи с прекращением дел прокуратурой. Отныне ни одно оправдательное решение суда или постановление прокурора о прекращении дела не вступало в силу без согласия НКВД. «Лица, оправданные судом по делам о контрреволюционных преступлениях, — говорилось в приказе наркома юстиции и прокурора СССР от 20 марта 1940 г., — не подлежат немедленному освобождению судами из-под стражи, а должны направляться в те места заключения, откуда они были доставлены в суд […] Освобождение из-под стражи указанных выше лиц возможно лишь по получении от органов НКВД сообщения об отсутствии к тому каких-либо препятствий с их стороны». Это решение настолько противоречило Конституции и законодательству, что вызвало протесты у части работников юстиции. «Выходит так, — писал Сталину нарком юстиции Белоруссии С. Лодысев, — что хотя на человека, оправданного судом, не будет законного основания для содержания его под стражей, он все же будет оставлен в тюрьме, и судьба его зависит от усмотрения административного органа». Письмо передали Вышинскому (занимавшему в это время уже пост заместителя председателя СНК СССР), который разъяснил Лодысеву его «ошибку».
Аналогичные тенденции нарастания полновластия НКВД прослеживались и в кампании пересмотра приговоров троек, действовавших в 1937–1938 гг. С самого начала этот пересмотр имел достаточно ограниченный характер. Власти не собирались всерьез подвергать ревизии результаты «большого террора». 23 апреля 1940 г. приказ наркома внутренних дел и прокурора СССР предусматривал возможность пересмотра решений бывших троек только Особым совещанием НКВД, т. е. делал эту процедуру не только чрезвычайно сложной, но и полностью подконтрольной НКВД. Под давлением НКВД почти не рассматривались жалобы родственников лиц, осужденных к расстрелу. В мае 1940 г. прокурор СССР М. И. Панкратьев дал такое разъяснение на запрос одного из прокуроров по поводу ответов родственникам расстрелянных: «Ответы давать согласованные с НКВД. Установилась практика сообщать об осуждении к срочному лишению свободы в дальних лагерях». В сентябре 1940 г. новый прокурор СССР В. М. Бочков, сам бывший сотрудник НКВД, отдал распоряжение всем прокурорам «впредь до особых указаний рассмотрение и перепроверку дел по заявлениям родственников осужденных к ВМН приостановить»
Всего, согласно отчетности ГУЛАГ, в 1939 г. из лагерей были освобождены 223 622 человека. Большинство из них составляли осужденные по неполитическим статьям. Количество осужденных за «контрреволюционные преступления» в исправительно-трудовых лагерях с 1 января 1939 по 1 января 1940 г. сократилось менее чем на десять тысяч, с 454 432 до 444 999. Больше шансов выйти на свободу было у тех арестованных, кто в конце 1938 г. еще находился под следствием. Поскольку большинство таких дел грубо фабриковались, а некоторые чекисты, фабриковавшие их, сами попали в застенки НКВД по обвинению во вражеской деятельности, постольку у арестованных появлялась надежда быть признанными жертвами врагов, пробравшихся в органы. Власти охотнее освобождали тех арестованных, кто не дошел до лагеря, чем тех, кто прошел все круги репрессивной системы. Всего, по данным Н. Г. Охотина и А. Б. Рогинского, в 1939 г. было освобождено около 110 тыс. человек, обвиненных ранее в контрреволюционных преступлениях.
Реальные результаты бериевского «восстановления социалистической законности» полностью отражали стремление как высшего руководства страны, так и руководителей НКВД лишь незначительно скорректировать политику, оставив в неприкосновенности и даже укрепив карательную машину. Исходя из этих реальностей, кадровые чистки в НКВД очень быстро начали проводиться методами, суть которых достаточно откровенно сформулировал в своем отчете в ЦК ВКП(б) секретарь Орджоникидзевского крайкома партии М. А. Суслов. Объясняя скромные результаты чистки, Суслов писал: «[…] Мы обеспечивали индивидуальный подход к работникам, сохраняя на работе в НКВД и тех товарищей, в особенности из числа низовых и молодых работников, которые, будучи спровоцированы бывшим вражеским руководством, допускали отдельные случаи нарушения социалистической законности. Мы очищали органы НКВД лишь от тех, кто проявлял в этом нарушении инициативу, злобность, исходя из вражеских или корыстных целей». В результате чистка НКВД затронула преимущественно заметных выдвиженцев Ежова и некоторое количество «козлов отпущения». Всего в 1939 г. из органов НКВД было уволено 7372 оперативночекистских сотрудника (22,9 % от списочного состава) арестам из них подверглись лишь 937 человек. Чистка органов НКВД сопровождалась их пополнением работниками из партийного аппарата. Из 14,5 тыс. оперативных сотрудников госбезопасности, принятых на службу в НКВД в целом в 1939 г., более 11 тыс. пришли из партийных и комсомольских органов. Однако многие сотрудники органов госбезопасности, в том числе те, кто прошел школу «большого террора», остались на своих постах и продолжали делать успешную карьеру.
В разгар кампании борьбы против нарушений «социалистической законности», 9 февраля 1939 г., начальник отделения УНКВД по Читинской области Фельдман избил заключенного П. на допросе. П. попал в больницу. Делу дали ход. Прокурор области допросил П. в присутствии Фельдмана. Тот не отрицал факт избиения и заявил, «что он бил и будет бить». Вскоре Фельдман был переведен из Читинской области с повышением. А начальник особого отдела Черноморского флота Лебедев в конце 1939 г. в ответ на претензии прокурора флота по поводу избиений арестованных заявил: «Бил и бить буду. Я имею на сей счет директиву т. Берии».