Книга: Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры
Назад: Орджоникидзе и Молотов: корректировка второй пятилетки
Дальше: Сталин «против» НКВД

Сталин и Киров

Ключевое место в спорах об авторстве «умеренных» инициатив и принципах функционирования высшей власти в период «умеренности» занимает фактор Кирова. Неясные обстоятельства убийства Кирова и последовавшее за ним резкое ужесточение политического курса позволяли предполагать, что Киров мог выдвигать и отстаивать «умеренную» политическую программу, а соответственно притягивать к себе силы, настроенные оппозиционно по отношению к Сталину. По мнению историков-скептиков, Киров был и до последнего момента оставался верным сторонником Сталина, никогда не рассматривался в партии как политический деятель, соизмеримый со Сталиным, и не имел никаких политических программ, отличных от сталинских. Изучив опубликованные выступления Кирова и официальную советскую прессу, Ф. Бенвенути, например, пришел к выводу, что Киров может рассматриваться только как один из сторонников «умеренного» курса, признаки которого действительно существовали в 1934 г. На самом деле, новую политику поддерживали все советские вожди. Некоторое время спустя А. Гетти также пришел к выводу, что Киров не был значительной политической фигурой.

Какими же фактами располагают в настоящее время историки для разрешения этих вопросов? Источниками, питающими предположения о существовании относительно независимой «политической платформы» Кирова, являются мемуары Н. С. Хрущева, свидетельства некоторых членов комиссии, созданной после XX съезда КПСС для изучения обстоятельства убийства Кирова, а также воспоминания некоторых участников XVII съезда ВКП(б). Все эти данные попали в книги историков и благодаря этому получили широкое распространение. Если отвлечься от многочисленных расхождений в этих рассказах, то в целом из них складывается следующая картина. Во время XVII съезда ВКП(б) ряд высокопоставленных партийных деятелей (фамилии называют разные — Косиора, Эйхе, Шеболдаева, Орджоникидзе, Петровского и т. д.) обсуждали возможность замены Сталина на посту генерального секретаря Кировым. Киров отказался от предложения, но об этих планах стало известно Сталину (иногда пишут, что Киров сам рассказал о них Сталину, предопределив тем самым собственную судьбу). При выборах ЦК на XVII съезде против Сталина якобы проголосовали многие делегаты (цифры опять же называют разные — от 270 до 300). Сталин, узнав об этом, приказал изъять бюллетени, в которых была вычеркнута его фамилия, и публично на съезде объявить, что против него подано всего три голоса. Если историки, разрабатывающие версию «оппозиционности» Кирова, склонны доверять этим свидетельствам, то историки, отрицающие роль Кирова как сколько-нибудь самостоятельного политического деятеля и причастность Сталина к его убийству, опровергают подобные рассказы очевидцев как вымысел. В целом, однако, нужно признать, что версия двойного заговора (делегатов XVII съезда против Сталина и Сталина против Кирова) в свете открывшихся архивных документов выглядит менее обоснованной, чем ранее.

Скорее опровергает, чем подтверждает предположения о независимой политической позиции Кирова весь ход его партийной карьеры. Киров, как и другие члены Политбюро 1930-х годов, был человеком Сталина. Именно по настоянию Сталина Киров занял пост руководителя второй по значению партийной организации в стране, что гарантировало ему вхождение в высшие эшелоны власти. Личные отношения Сталина и Кирова в определенной мере демонстрирует сталинское письмо от 6 марта 1929 г.: «Здравствуй, Кирыч! Очень прошу тебя оказать содействие подателю сего, старому коммунисту и специалисту по горному делу т. Радченко. Его назначили недавно председателем Геологического комитета, он думает подобрать несколько человек надежных коммунистов […], знающих так или иначе дело, — помоги ему, мой Кирыч. Жму руки. Сталин». Помимо личных симпатий, не исключено, что для Сталина определенное значение имел тот факт, что Киров был политически скомпрометированным деятелем. В партии знали, что Киров в дореволюционные годы не только не примыкал к большевикам, но занимал небольшевистские, либеральные политические позиции, причем, будучи журналистом, оставил многочисленные следы этого своего «преступления» в виде газетных статей. Весной 1917 г., например, он проявил себя как горячий сторонник Временного правительства и призывал к его поддержке.

Воспользовавшись этими фактами, в конце 1929 г. группа ленинградских функционеров (в том числе руководители Ленинградского совета и областной партийной контрольной комиссии) потребовали у Москвы снять Кирова с должности за дореволюционное сотрудничество с «левобуржуазной» прессой. Дело рассматривалось на закрытом совместном заседании Политбюро и Президиума ЦКК ВКП(б). Во многом благодаря поддержке Сталина Киров вышел из этого столкновения победителем. Его противники были сняты со своих постов в Ленинграде. Однако в решении заседания Политбюро и Президиума ЦКК (оно имело гриф «особая папка») предреволюционная деятельность Кирова была все же охарактеризована как «ошибка». Фактически это была мина, заложенная под дальнейшую политическую карьеру Кирова. Она могла взорваться или нет в зависимости от решения Сталина.

В партии прекрасно осознавали эту зависимость Кирова от Сталина. Несколько лет спустя в известной «платформе Рютина» Киров.

был поставлен в один ряд с бывшими противниками большевиков, которые в силу своей политической беспринципности особенно верно служили Сталину: «Наши оппортунисты тоже сумели приспособиться к режиму Сталина и перекрасились в защитный цвет […] Гринько (нарком финансов СССР. — О. X.), Н. Н. Попов (один из руководителей «Правды». — О. X.) — бывшие меньшевики, столь хорошо известные Украине, Межлаук — зам. пред. ВСНХ, бывший кадет, потом меньшевик, Серебровский — зам. пред. Наркомтяжа, бывший верный слуга капиталистов (видимо, имелась в виду работа Серебровского как инженера на частных предприятиях в дореволюционной России. — О. X.), Киров — член Политбюро, бывший кадет и редактор кадетской газеты во Владикавказе. Все это, можно сказать, столпы сталинского режима. И все они представляют из себя законченный тип оппортунистов. Эти люди приспособляются к любому режиму, к любой политической системе». Через несколько десятков страниц авторы «платформы» повторили выпады против Кирова. Заявляя о безнаказанности «верных чиновников и слуг» Сталина, они напоминали: «Всем известно, чем кончилась попытка ленинградцев разоблачить Кирова, как бывшего кадета и редактора кадетской газеты во Владикавказе. Им дали “по морде” и заставили замолчать. Сталин […] решительно защищает своих собственных мерзавцев».

В этих обвинениях в адрес Кирова и других «оппортунистов» была значительная доля истины. Сталин действительно предпочитал опираться на людей, имевших «пятна» в политической биографии. Вспомним, например, бывшего меньшевика А. Я. Вышинского, или Л. П. Берию, обвиняемого с начала 1920-х годов в сотрудничестве с мусаватистской разведкой. Причем время от времени Сталин действительно напоминал своим соратникам об их «грехах» и особенно часто делал это в период обострения политической ситуации.

Трудно сказать, в какой мере прошлый «оппортунизм» влиял на Кирова, но, судя по документам, он вел себя не как полноправный член Политбюро, а скорее, как влиятельный руководитель одной из крупнейших партийных организаций страны. Инициативы Кирова ограничивались нуждами Ленинграда (требования новых капиталовложений и ресурсов, попытки перевода ленинградских работников в Москву, просьбы об открытии новых магазинов и т. п.). В Москве, на заседаниях Политбюро, Киров бывал крайне редко. Столь же редко (видимо, прежде всего по причинам удаленности) участвовал в голосовании решений Политбюро, принимаемых опросом. В общем, из доступных пока документов никак не удается вывести не только образ Кирова лидера антисталинского крыла партии, не только образ Кирова — «реформатора», но даже сколько-нибудь деятельное участие Кирова в разработке и реализации того, что называется «большой политикой». Кстати, Хрущев, столь много сделавший для создания вокруг Кирова ореола таинственности, писал в мемуарах: «В принципе Киров был очень неразговорчивый человек. Сам я не имел с ним непосредственных контактов, но потом расспрашивал Микояна о Кирове […] Микоян хорошо его знал. Он рассказывал мне: “Ну, как тебе ответить? На заседаниях он ни разу ни по какому вопросу не выступал. Молчит, и все. Не знаю я даже, что это означает”».

Известные пока сведения о разработке и проведении «реформ» также скорее подтверждают точку зрения о том, что руководство страны в период «потепления» 1934 г. выступало единым фронтом. Причем, как и в предшествующий период, главным инициатором всякого рода преобразований был Сталин.

Например, одним из важнейших свидетельств «потепления» справедливо считается отмена карточек на хлеб по решению пленума ЦК ВКП(б) в ноябре 1934 г. Это событие положило начало отмене карточной системы в целом и дальнейшей переориентации экономической политики от преимущественно административно-репрессивного к смешанному административно-«квазирыночному» регулированию экономики. Некоторые сторонники версии о реформаторстве Кирова относят ноябрьское решение об отмене карточек на его счет. Источник этого предположения содержится в известной книге А. Орлова. По утверждению Орлова, весной и летом 1934 г. у Кирова начались конфликты со Сталиным и другими членами Политбюро. Одно из столкновений произошло якобы по вопросу о снабжении Ленинграда продовольствием. Киров без разрешения Москвы использовал неприкосновенные фонды ленинградского военного округа. Ворошилов выразил недовольство этим на заседании Политбюро. Киров ответил, что эти действия были вызваны крайней нуждой и что продовольствие будет возвращено на склады, как только прибудут новые поставки. Ворошилов, чувствуя поддержку Сталина, заявил, что Киров «ищет дешевой популярности среди рабочих». Киров вспылил и заявил, что рабочих нужно кормить. Микоян возразил, что ленинградские рабочие питаются лучше, чем в среднем по стране. «“А почему, собственно, ленинградские рабочие должны питаться лучше всех остальных?” — вмешался Сталин. Киров снова вышел из себя и закричал: “Я думаю, давно пора отменить карточную систему и начать кормить всех наших рабочих как следует!”»

Документы, подтверждающие этот рассказ Орлова, не обнаружены. Однако конфликты между ленинградскими руководителями (как, впрочем, и руководителями других регионов) и Москвой по поводу распределения ресурсов и использования государственных фондов были постоянными и начались вовсе не с весны 1934 г. Особой интенсивности такие трения достигли в период голода 1932–1933 гг. Протоколы Политбюро за этот период переполнены решениями по поводу ходатайств мест, в том числе Ленинграда, об увеличении лимитов централизованного снабжения и снижения планов заготовок. Много подобных конфликтов было и в 1934 г. 5 января 1934 г. Политбюро опросом приняло решение в связи с перерасходом в третьем-четвертом кварталах 1933 г. хлеба по Ленинграду на 5 тыс. тонн по сравнению с утвержденным планом. По предложению наркома земледелия Чернова, Политбюро списало эту задолженность, но обязало ленинградский обком и облисполком впредь никаких перерасходов не допускать. В тот же день, 5 января, по требованию Сталина Политбюро запретило открывать в Ленинграде универмаг для продажи промышленных товаров повышенного качества. Эту просьбу Кирова (он прислал в Москву специальную телефонограмму) поддержали и нарком снабжения Микоян, и председатель СНК Молотов. Однако Сталин продиктовал отрицательное решение: «Я против. Открыть лишь тогда, когда мы получим гарантию того, что имеется товаров не менее чем на 6 месяцев». Сталинское требование было принято Политбюро.

В архиве Совнаркома сохранились материалы еще об одном конфликте такого рода между ленинградскими и центральными властями — по поводу незаконного расходования ленинградскими руководителями части продовольственных фондов. Речь шла о том, что ленинградцы получили от Наркомата снабжения СССР несколько сотен тонн мяса и консервов (на 653 тыс. руб. по государственным ценам), продали их по повышенным ценам (за 1143 тыс. руб.), а разницу (490 тыс. руб.) направили на развитие местных свиносовхозов. Суть этой акции была достаточно простой. Ленинградцы, скорее всего, требовали в Наркомате снабжения денег для развития местных свиноводческих совхозов. В Москве денег не дали, поскольку получение дополнительных капиталовложений было сложной и длительной процедурой. Но взамен выделили дополнительные продовольственные фонды для продажи. Такая операция была более простой и быстрой, чем прямое получение финансовых средств. Операция эта была незаконной, но вполне обычной. Местные руководители, директора предприятий регулярно обходили существующие правила и законы для получения необходимых финансовых ресурсов, сырья и материалов. Широкое распространение в 1930-е годы получили, например, так называемые «товарообменные операции», когда предприятия обменивались своей продукцией помимо утвержденных централизованных фондов и т. д. Несмотря на строгие указания правительства, такие нарушения приобрели всеобщий характер, потому что без них экономическая система просто не смогла бы работать. Время от времени, однако, некоторых нарушителей привлекали к ответственности. Очередной жертвой кампании по «наведению порядка» как раз и стали ленинградские руководители.

3 марта 1934 г. Молотов послал председателю Ленсовета И. Ф. Ко-дацкому, одному из ближайших сотрудников Кирова, телеграмму с требованием отменить постановление президиума Ленсовета об открытии специального счета, на который перечислялись деньги от перепродажи полученного продовольствия, и наказать виновных. На следующий день Кодацкий сообщил телеграммой, что решение отменено, и просил у Молотова разрешения доложить подробности дела не письменно, а при личной встрече в Москве 7 марта. У Молотова эта просьба, свидетельствующая о нежелании Кодацкого наказывать своих сотрудников, вызвала приступ раздражения. Он собственноручно составил и отправил Кодацкому новую телеграмму: «Предложенных Вами личных соображений недостаточно. Чтобы избежать задержки и устранить неясности в деле образования незаконного продфонда Ленсовета предлагаю немедленно прислать письменные объяснения и сообщение о мерах взыскания в отношении виновных». Кодацкий, однако, проигнорировал приказ Молотова (с большой долей вероятности можно предположить, что он советовался с Кировым, прежде чем идти на столь рискованный шаг). Только через полтора месяца, 20 апреля, окончательно обозленный Молотов послал Кодацкому новую телеграмму: «Считаю совершенно недопустимым игнорирование Вами требования Совнаркома от 5 марта дать письменные объяснения об образовании незаконного продфонда Ленсовета. Ставлю этот вопрос на рассмотрение Совнаркома 21 апреля. Ваше присутствие на Совнаркоме обязательно».

21 апреля вопрос в присутствии Кодацкого рассматривался на заседании СНК СССР. Несмотря на чрезвычайно скандальный характер дела и явное неподчинение ленинградских властей правительству, решение Совнаркома было мягким. Президиуму Ленсовета предлагалось наказать работников, участвовавших в образовании фонда. Кодацкому было указано на ошибочность игнорирования указаний СНК о предоставлении письменных объяснений и наказании виновных. Заместителю Наркомснаба СССР М. Н. Беленькому, который разрешил Ленсовету образовать фонд, сделали замечание. Совнарком также поручил Комиссии советского контроля проверить наличие и порядок реализации сверхплановых продовольственных фондов в Ленинграде и других городах, что косвенно свидетельствовало о том, что акция ленинградских руководителей была достаточно распространенным явлением. Через неделю, 28 апреля, президиум Ленсовета принял чрезвычайно мягкое решение — поставил на вид должностным лицам, причастным к образованию фонда.

Описанные трения между ленинградскими и московскими чиновниками был достаточно типичным явлением, по крайней мере, для первой половины 1930-х годов. Местные руководители постоянно требовали у центра новых капиталовложений, дополнительных продовольственных и промышленных фондов и т. д. При этом они снисходительно относились ко всякого рода нарушениям и старались защитить своих людей, если те попадались на совершении противозаконных операций. Киров и его подчиненные в этом смысле вели себя точно так же, как и все другие местные начальники. Противостояние мест и центра по поводу распределения централизованных фондов не было предопределено никакими особыми политическими позициями. Москва в этих конфликтах не выступала как принципиальный приверженец карточного распределения, а места не требовали отмены карточек. Более того, известные сегодня факты позволяют утверждать, что отмена карточной системы осуществлялась именно по инициативе центральных властей, прежде всего по инициативе Сталина.

Уже в самом начале 1930-х годов высшее партийное руководство объявило карточную систему вынужденной временной мерой. Получивший некоторое распространение лозунг скорого перехода к социалистическому продуктообмену и отмены торговли был осужден как «левацкий». «[…] Нормирование — не социалистический идеал […] От него хорошо бы поскорее избавиться, как только будет достаточно товаров», — говорил, например, на пленуме ЦК ВКП(б) в октябре 1931 г. нарком снабжения СССР А. И. Микоян. На XVII съезде партии Сталин, в свое время внесший немалый вклад в подрыв денежной экономики и распространение «левых загибов», уделил проблемам торговли специальное внимание, осудив «левацкую болтовню» «о том, что советская торговля является якобы пройденной стадией, что нам надо наладить прямой продуктообмен». Находясь в отпуске на юге, Сталин 22 октября 1934 г. писал Кагановичу: «Нам нужно иметь в руках государства 1 миллиард 400–500 мил. пудов хлеба для того, чтобы уничтожить в конце этого года карточную систему по хлебу, недавно еще нужную и полезную, а теперь ставшую оковами для народного хозяйства». Именно после этого поручения Сталина началась подготовка отмены карточек. Причем, как показывают факты, эта реформа была предопределена не столько чистыми политическими мотивами, сколько экономической ситуацией, в частности серьезными осложнениями в бюджетной сфере.

На ноябрьском пленуме 1934 г. при обсуждении вопроса об отмене карточной системы Сталин вновь подчеркнул значение торговли и денег как важнейших рычагов экономической политики. Выслушав выступавших на пленуме ораторов, которых интересовали прежде всего технические, организационные вопросы отмены карточек, Сталин заявил (речь эта не была опубликована): «Я взял слово для того, чтобы несколько вопросов разъяснить, как я их понимаю в связи с тем, что ораторы, видимо, не совсем представляют, не совсем поняли насчет смысла и значения введения этой реформы. В чем смысл политики отмены карточной системы? Прежде всего в том, что мы хотим укрепить денежное хозяйство […] Денежное хозяйство — это один из тех немногих буржуазных аппаратов экономики, который мы, социалисты, должны использовать до дна […] Он очень гибкий, он нам нужен […] Развернуть товарооборот, развернуть советскую торговлю, укрепить денежное хозяйство, — вот основной смысл предпринимаемой нами реформы […] Деньги пойдут в ход, пойдет мода на деньги, чего не было у нас давно, и денежное хозяйство укрепится. Курс рубля станет более прочный, бесспорно, а укрепить рубль — значит укрепить все наше планирование и хозрасчет».

Материалы ноябрьского пленума 1934 г. не подтверждают утверждения Б. Николаевского, что этот пленум был «завершением успехов Кирова», что «Киров был главным Докладчиком и героем дня». Если и были «герои дня» на этом пленуме, то к ним скорее можно причислить Сталина, Молотова и Кагановича, которые выступили с докладами по принципиальным вопросам и вели себя на пленуме особенно активно. Киров не шел дальше установок, выдвинутых Сталиным. 1 декабря 1934 г., в день своей гибели, Киров должен был выступать на собрании партийного актива с докладом об итогах ноябрьского пленума. Сохранившийся в фонде Кирова конспект выступления показывает, что Киров готовился лишь повторить общие места из речи Сталина: «Промышленность неплохая. Сельское хозяйство. Сомкнуть их товарооборотом. Прямой продуктообмен — рано. Товарооборот не использован […] Укрепление хозрасчета […] Роль денег […] Новый стимул вперед».

Ведущую роль, судя по известным фактам, Сталин играл также в реорганизации ОГПУ и некотором смягчении карательной политики, о чем необходимо сказать отдельно.

Назад: Орджоникидзе и Молотов: корректировка второй пятилетки
Дальше: Сталин «против» НКВД