Гаечный ключ вновь чуть не выскочил у меня из рук, но я сумел удержать его — ценой ободранных костяшек пальцев.

— Черт побери! — буркнул я, высасывая из ссадин кровь. — Будь моя воля, я распорядился бы этим временем по-другому.

Мы втащили одну из торпед в шлюз и теперь разбирали ее в ремонтном отсеке «Джослин-Мари». Работу затрудняли целых две причины: во-первых, большинство инструментов на борту корабля было предназначено для работы в условиях невесомости. Это означало, что инструменты создавали равное давление в двух прямо противоположных направлениях. Иначе работа была бы невозможна. Обычный молоток — отличный пример того, почему нам требовались особые инструменты. Ударьте по чему-нибудь молотком в условиях гравитации — и вы останетесь на месте, удерживаемые собственным весом. Попробуйте сделать то же самое в условиях невесомости — и вы отлетите в сторону Без помощи гравитации приложенная вами сила не только забьет гвоздь, но и поднимет вас к потолку, вызывая ответную, равную по силе и противоположную по направлению реакцию.

Потому все инструменты для работы в невесомости имели противовесы, вращающиеся в обратном направлении муфты и так далее. Особенно электрические инструменты — они выглядели как плоды затуманенного выпивкой воображения помешанного изобретателя.

Второй проблемой было то, что «Джослин-Мари» продвигалась при двух «g» к тщательно вычисленным координатам, где предполагалось совершить прыжок к системе Новая Финляндия. При такой гравитации гаечный ключ, предназначенный для работы в невесомости, становится скорее орудием самоубийства, чем инструментом.

Имелось, разумеется, и третье затруднение: мы двигались к системе Новая Финляндия, когда нам хотелось рвануть в обратную сторону.

— Мак, полегче с этой штукой! Ты переусердствовал — смотри не сорви резьбу.

— Виноват.

— Давай сделаем перерыв. Мы и так опережаем график.

— Звучит заманчиво. — Я отшвырнул гаечный ключ, и он ударился об обшивку с вызывающим удовлетворение грохотом. Не вдаваясь в обсуждения, я последовал за Джоз в кают-компанию, выпить чаю. Пока Джоз возилась с посудой, я сел и задумался.

— Не могу поверить, — вдруг произнес я вслух.

— Во что? — спросила Джослин, занятая больше чаем, чем мной.

— Во всю эту чертовщину. В этот безрассудный поступок. И в то, что мы на него согласились.

— Да, не понимаю, как мы могли решиться на такое. Ты прав, и это самое страшное, — подтвердила Джослин, ставя на стол чайник и садясь. Во внутренней гравитации были свои плюсы: мы имели возможность пользоваться такими домашними и уютными вещами, как чайник, а не питаться пастами из тюбиков. — Если бы у меня был шанс подумать, — продолжала Джослин, разливая чай, — я наверняка убедила бы себя, что необходимо помочь жителям Новой Финляндии. И дала бы согласие. Но меня слишком ошеломила стремительность, с которой все произошло, я чувствую себя фигурой на шахматной доске, у которой нет выбора, кроме как двигаться туда, куда ее пошлют.

— Вряд ли и Питу эта затея по душе. Но, по-моему, у него тоже не было выбора — как не было у всех остальных после нападения на финнов. Лига надеется только на нашу помощь. Бедный старина Пит, — печально заключил я.

— Он пробовал давить на все кнопки — напоминал о том, что он заменил тебе отца, говорил о долге…

— И намекал, что мы могли бы найти исчезнувших однокашников. — Впервые я назвал тех, кто был на «Венере», «исчезнувшими», а не «погибшими». Только тут я понял: я не сомневался, что они еще живы.

— Не забывай, что в наших руках судьба Лиги, — с мимолетной улыбкой напомнила Джослин.

— Я все помню, но от этого мне не легче. — Я отпил чаю и некоторое время сидел молча. — Меня убивает то, что мы лишены возможности остановиться, послать все к черту и увести «Джослин-Мари» подальше от опасности. Если бы мы развернулись и бежали, если бы уничтожили курьерский корабль, вернулись через пару лет и заявили, что не нашли его, нам бы не грозило никакое наказание.

— Единственное, что заставило нас влезть в это дело и рискнуть жизнью ради незнакомых людей, — чувство долга. — Я помедлил. — Полагаю, его хватило. Хвала чувству долга, которое долго взращивали в нас и вбивали нам в головы. Я понимаю, что ты имела в виду, говоря, что у нас не было выбора.

— И теперь, когда мы уже далеко от нашей системы, давай закончим с коляской, — заключила Джослин, взъерошив мне волосы.

«Коляской» она назвала то, что осталось от торпеды. Мы с Джослин разобрали всю носовую часть. Я установил перегрузочное ложе перед отсеком для торпедного двигателя, пока Джослин вытаскивала приборы поиска из носовой части и устанавливала их вновь на обезглавленную торпеду. Она оставила на месте всю электронику: ей надлежало принимать вычисленную траекторию с компьютера шлюпки «Полосы» и оперировать этими цифрами. На контрольной панели осталась единственная кнопка с надписью: «Пуск».

Перегрузочное ложе по виду ничем не отличалось от садового шезлонга и складывалось точно так же, но было не в пример крепче. Таких шезлонгов на «Джослин-Мари» было около десятка — на случай, если придется везти пассажиров.

Переделка торпеды составляла основную часть нашего грандиозного плана доставки меня на землю для переговоров с местным населением и подготовки к перемещению в пространстве войск. Мне надлежало стать единственным грузом торпеды — мы не хотели даже тащить на планету приемник, пока не установим контакт с местными жителями.

Вместе с сообщением Пита нам доставили другие записи со всей имеющейся информацией о финнах.

Самое важное, Лига располагала некоторыми сведениями о противнике. Как только с Новой Финляндии прибыло тревожное сообщение, самые светлые умы Лиги засели за работу, копаясь в старых папках, просматривая древние записи и пытаясь определить, кто такие гардианы. Лиге не понадобилось много времени, чтобы выяснить, кто они такие или, по крайней мере, какими были в начале своего существования.

Около шестидесяти лет назад, в начале двадцать первого столетия, свора фашистов и деятели правого толка из Великобритании и Соединенных Штатов объединили силы, назвав себя Атлантическим Фронтом Свободы, или попросту Фронтом — очевидно, позаимствовав название из истории Англии XX века, когда был создан Национальный фронт. Они устраивали демонстрации, вызвали пару мятежей, а во время кризиса в начале XXI века привлекли к себе более пристальное внимание. Члены Фронта были готовы поддержать кого угодно — ку-клукс-клан, новых последователей Джона Берча, остатки африканеров в изгнании. Они неуклонно завоевывали положение, в котором, как им казалось, будут представлять собой реальную силу.

15 марта 2008 года они попытались свергнуть британское и американское правительства. Оба правительства в те времена были в полной безопасности — во Фронте насчитывалось всего лишь несколько тысяч членов по обе стороны Атлантики. Задуманный блестящий двойной переворот закончился парой кровавых стычек в Вашингтоне и Лондоне. Уличным бандитам, получившим название гардианов Фронта, удалось прикончить нескольких полицейских, солдат, а также ни в чем не повинных зрителей. Главным образом пострадали сами гардианы. Лидеры Фронта и наиболее видные из его деятелей были схвачены и приговорены к тюремному заключению. Предполагалось, что на этом Фронт прекратит свое существование.

В те времена законы колонизации были слишком неопределенными — какими, полагаю, остались и по сей день. Любому человеку, который был в состоянии нанять корабль и собрать необходимое имущество, позволялось покинуть Землю и отправиться на поиски подходящей планеты для колонизации.

Гардианы, или то, что от них осталось, именно так и поступили. Причем из своих намерений они не делали тайны — в числе прочих материалов мы получили копии старых объявлений в газетах, в которых добровольцев призывали «установить новый порядок на небесах». Их корабль, названный «Мосли», был готов к запуску в июне 2010 года.

Ни у кого не вызвала удивления попытка гардианов вызволить своих лидеров из тюрьмы прежде, чем покинуть Землю. Власти ожидали нечто подобное, но не предполагали, что побег будет настолько хорошо организован и осуществлен: гардианы умели учиться на своих ошибках. Одновременные налеты на тюрьмы Англии и США застали власти врасплох и повлекли гибель множества хороших людей.

Через два часа после налетов гардианы и спасенные ими лидеры движения отбыли в баллистической ракете к «Мосли», а час спустя «Мосли» покинул орбиту, вошел в режим С2 и больше не вернулся. Впрочем, расставание с гардианами Земля восприняла без сожалений.

Планета, к которой направлялись гардианы — по их заявлениям, — была обнаружена спустя некоторое время. На ней не оказалось никаких следов пребывания человека — ни в прошлом, ни в настоящем. «Мосли» был внесен в списки кораблей, пропавших вместе со всем экипажем и пассажирами. Услышав о предполагаемой гибели последних гардианов, многие вздохнули с облегчением. И пребывали в неведении, пока не поступило сообщение с Новой Финляндии. Несомненно, на финнов напали те самые гардианы. Опознавательные знаки на кораблях подтверждали это наряду с жестокостью захватчиков.

Лига предоставила нам план действий лишь в общих чертах; доставить приемник на поверхность планеты в нужное место и включить его в нужное время.

В нашем распоряжении оказались наборы карт и схем строения системы Новая Финляндия, относящиеся еще ко времени обнаружения планеты. По-видимому, эта информация изрядно устарела.

Кроме того, в числе присланных материалов оказались электронные переводчики и полный комплект записей с курсом финского языка.

Но никакие программы изучения языков под гипнозом, изучения во сне, аудиовизуальные пособия и все тому подобное не в силах изменить тот факт, что некоторым языки даются с трудом, и я принадлежу к числу таких людей. Меня бесят фразы вроде: «Кот сидит на крыше дома моей седовласой бабушки с материнской стороны», — в голове сразу же начинает складываться нечто вроде: «Бабушка моей матери сидит на крыше с седовласым котом на голове».

Но Джослин — одна из тех людей, которые усваивают языки с такой же легкостью, с какой сдувают пылинку с одежды. С ее способностями это было неудивительно. Мало-помалу Джослин помогла мне освоиться в дебрях чужого языка и разобраться со всеми бабулями и котами, сидящими на крышах.

Джослин попыталась вообще избавить меня от проблем с языком, предложив самой установить контакт с финнами. Но подобный вариант был невозможен. В материалах, присланных Лигой, подчеркивался тот факт, что гардианы редко позволяют женщинам-финкам выходить из дома. Ни одной из женщин не дозволялось занять мало-мальски руководящий пост. Единственными гардианами, которых видели финны, были мужчины, хотя не раз слышали о существовании «службы удовольствий». Кто бы из нас ни высадился на планету, ему предстояло играть роль шпиона и под видом местного жителя проникать, куда ему понадобится. Для мужчины такая задача была всего лишь трудной, а для женщины — невозможной. Взять эту задачу на себя должен был я.

И остаться в одиночестве. До этого момента одиночество для нас означало одиночество вдвоем. Теперь же кто-нибудь из нас мог погибнуть, и тогда другому предстояло остаться одному среди чужаков или в бесконечном космосе.

Отогнать от себя подобные мысли нам было тяжелее всего.

Мы вышли в точку смены режима и совершили самый длительный прыжок в режиме С2, какой только испытывали прежде. Ощущения при этом почти такие же, как и в нормальном космосе — генератор С2 вводит в условия режима достаточно большой участок космоса вместе с кораблем. Единственное, чем отличались режимы, — наружные камеры не действовали. Камеры, обращенные на корабль, работали нормально, но снаружи все словно исчезало. По крайней мере, теоретически. Впрочем, наши ощущения было иными — в космосе всегда найдется, за что зацепиться глазу. Но окружающий мир в режиме С2 был лишен каких бы то ни было цветов, подробностей, веществ, выхлопов энергии созданных людьми аппаратов. И все же в нем что-то было — я чувствовал это, хотя и не мог сказать, что именно. Но как могли глаза, приспособленные видеть свет, заметить что-нибудь в условиях, теоретически требуемых для режима С2 — так сказать, в свете, движущемся во много раз быстрее света…

Все подобные рассуждения кажутся лишенными смысла — вот еще одна черта режима С2.

Вернувшись в нормальный космос, мы были уже у внешних границ системы Новая Финляндия. Даже при ускоренных темпах работы Джослин понадобилось почти полчаса, чтобы сверить наши координаты с заданными, а тем временем я не сводил глаз со всех пассивных детекторов, которыми мы располагали. Если бы финны ошиблись и неправильно указали расположение оборонных ракетных систем, мы давно были бы мертвы. Вероятно, ракеты срабатывали так быстро, что у нас не было никакого шанса сбить их выстрелом из лазерных орудий, не пользуясь при этом радаром, — но радаром мы могли воспользоваться, лишь рискуя выдать себя. Несмотря на это, я подготовил лазерное орудие и был настороже.

Но проходили часы, а мы по-прежнему были целы и невредимы — за это время нас уже сотню раз успело бы разнести ракетой в пыль, если бы за нами кто-нибудь наблюдал. Таким образом, мы оказались внутри системы и пока были в безопасности.

Наконец Джослин определила положение достаточного количества планет системы, чтобы уточнить наши координаты. Мы двигались точно по курсу, находились в орбитальной плоскости системы планет, от Новой Финляндии нас отделяло солнце системы, и мы направлялись прямиком к этому солнцу. Разумеется, мы тут же сбавили скорость и перешли на безопасную орбиту, но нынешнее наше положение было как нельзя более выгодным: солнце представляло собой идеальный щит. Чтобы скрыться из виду, нам требовался простейший маневр — нырок вниз. К тому времени, как нам пришлось бы включать двигатели, мы были бы надежно заслонены огненным светилом.

Джослин намеревалась вывести нас на солнечную орбиту как раз напротив Новой Финляндии, двигаясь с той же скоростью, чтобы мы оставались под прикрытием солнца, на расстоянии ста восьмидесяти градусов от планеты, но на той же орбите.

Но прежде чем нам понадобился такой маневр, прошла целая неделя. О том, как мы провели это время, я умолчу — скажу только, что мы были счастливы, как никогда, и отсрочка нас полностью устраивала.

Наконец пришло время вывести «Джослин-Мари» на нужную орбиту. Но перед этим мы подготовили к запуску шлюпку. Я должен был вывести одно из двух баллистических суденышек, «Полосы», на заранее вычисленную траекторию. В грузовой отсек «Полос» мы закатили коляску, сооруженную из торпеды, замаскировали ее отражающим и защищающим от нагревания материалом и погрузили мои вещи на борт «Полос».

Времени оставалось в обрез. Я торопился. Стоит мне опоздать, и пятитысячное войско навсегда останется в пузыре, вращающемся в безвременье. Ни одному приемнику не обнаружить и не вернуть этот пузырь на планету. Если считать, что в условиях С2 нет ничего, то и тем, кто окажется там навсегда, нечего надеяться на спасение в смерти. Стоит мне хоть немного опоздать, и эта солнечная система погибнет, и ее участь, возможно, разделит множество других.

Терять время было непростительно.

В последний раз мы попрощались в шлюзе возле «Полос». Мы ввязались в войну. Вполне возможно, что видели друг друга в последний раз.

Крепко обнявшись, мы бормотали то, о чем неинтересно рассказывать посторонним. Мы были вместе до последней минуты — последней перед тем, как двигатели грозили заглохнуть и нам пришлось бы потерять топливо, жертвовать которым было никак нельзя.

Люки захлопнулись, я уселся перед пультом и запустил двигатели «Полос», сразу уводя шлюпку на безопасное расстояние. Двигатели «Джослин-Мари» тут же пробудились к жизни, и выхлоп из дюз унес мою жену вдаль.

Я надел крохотные пластиковые наушники и крепко прижал их к ушам — так, словно хотел вновь приблизить к себе Джослин.

— До свидания, малыш, — тихо произнес я.

— Удачной охоты тебе, Мак. Не забудь оставить пару этих ублюдков мне.

— Ублюдков? — переспросил я, невольно улыбаясь. — Чем же они тебе так насолили?

— Как это чем? Ведь тебя больше нет со мной рядом, верно?

Выбросы двигателей «Джослин-Мари» создавали плазменное облако, поток сверхгорячего газа, состоящий из отработанных частиц топлива. Он создавал помехи связи. Как только большой корабль замедлил ход, а я отклонился в сторону, плазма окончательно приглушила все сигналы рации. Нас словно отрезало друг от друга.

«Джослин-Мари» вышла на орбиту, в одиноком космосе ожидая вестей от меня — если, конечно, я выживу и сумею дать о себе знать.

Мне тоже пришлось выпустить пару ракет — первая ускорила мое приближение к солнцу, а вторая помогла отклониться от прежнего курса, и описать крутую дугу вокруг него. Маневр с использованием сил гравитации должен был доставить меня к Новой Финляндии меньше чем через месяц.

Маневр был рискованным, при нем утлая посудина «Полосы» вполне могла немного пострадать — и я вместе с ней, если выйдет из строя система охлаждения, но мне нельзя было сбавлять скорость. Так близко от солнца пользоваться режимом С2 не представлялось возможным: в таком случае я, вероятно, кончил бы жизнь в пламени, а не там, куда мне следовало добраться. Кроме того, существовала и еще одна причина оставаться в нормальном режиме: гардианы отлавливали корабли, выходящие из С2, и меня сразу же засекли бы.

Тем временем мне оставалось лишь ждать, причем это ожидание становилось все более неприятным по мере приближения к звезде. Я прошел всего в сорока миллионах километров от солнца Новой Финляндии. При этом слегка пострадала наружная обшивка «Полос», но старушка-шлюпка благополучно вынесла меня.

Хуже всего я переносил скуку длительного полета. Развлечения на корабле не радовали разнообразием. Вдобавок неизвестность, ждущая впереди, раздражала и пугала. Отвлекался я лишь за уроками финского.

Наконец все было кончено. Сто восемьдесят градусов солнечной орбиты отделили меня от «Джослин-Мари», и я оказался вблизи от Новой Финляндии — не слишком быстро, хотя двигался с максимальной относительной скоростью. Я не мог сбавить скорость «Полос»: мы с Джослин считали, что шлюпке следует держаться на почтительном расстоянии от планеты. Если подойти ближе, шанс, что кто-нибудь ее заметит, многократно возрастал. Теперь я должен был покинуть шлюпку.

Для этого и была предназначена переделанная торпеда, прозванная нами «коляской». Я подготовил ее к катапультированию, забрался в раскладное ложе и запустил двигатели. «Полосы» должны были идти прежним курсом еще некоторое время и, только оказавшись на значительном расстоянии от Новой Финляндии, прибавить скорость, не рискуя быть замеченными. Затем шлюпке следовало вернуться к солнцу и остаться на его полярной орбите — так, чтобы оказаться в зоне видимости с Новой Финляндии и «Джослин-Мари» на много месяцев — если, конечно, ее не собьют гардианы. Оставаясь в таком положении, шлюпка могла служить станцией для передачи сообщений между мной и Джослин.

До сего момента полет был только опасным, но ничуть не захватывающим — даже скучным. Теперь все переменилось. Десятки раз я пересматривал свой багаж и одежду — долгое время мне предстояло полагаться лишь на них. Затем я запустил программу с курсом, перегруженную в компьютер торпеды с астронавигаторского компьютера «Полос». По крайней мере теоретически компьютер торпеды должен был знать, где я нахожусь и куда хочу попасть.

Прежде чем покинуть «Полосы», я оставил для Джослин краткую записку — ничего важного. Но если я не выживу, что весьма вероятно, и Джослин подберет шлюпку, у нее останется хоть несколько слов, написанных моей рукой.

Покончив с делами на шлюпке, я начал протискиваться, в люк. Он с трудом вместил мое упакованное в скафандр, слишком громоздкое тело, рюкзак и сумку с инструментами. Все вещи я разложил в торпеде так, чтобы она была как следует уравновешена в полете. Покончив с этим, я протянул палец к кнопке, открывающей торпедный отсек. Мелкая вибрация подсказала мне, что торпеда отделилась от корабля. Пролетая мимо, она ощутимо задела обшивку «Полос». Я медленно уплывал в сторону. Через некоторое время я проверил хронометр в шлеме. Оставался еще час до того момента, как я нажму кнопку «пуск» и направлюсь к планете. Уйма времени, чтобы «Полосы» успели уйти на безопасное расстояние. Торпеда медленно разворачивалась, но это было не важно. Этот час я провел, наблюдая, как «Полосы» неторопливо уплывают из поля зрения, сменяясь великолепным видом Новой Финляндии и ее единственной естественной луны, Куу. Я был слишком далеко, чтобы заметить Вапаус, мою конечную цель. К счастью, большую часть времени солнце оставалось за моей спиной.

Наконец час прошел. Я нажал кнопку, и двигатель торпеды деловито загудел. Я ощутил вибрацию даже сквозь скафандр. Приборы поиска определили местонахождение Новой Финляндии, и торпеда развернулась к цели.

Безо всякого предупреждения двигатель за моей спиной набрал десяток «g», и торпеда сорвалась с места. Этот стремительный полет был захватывающим, но недолгим, и двигатель выключился так же внезапно, как и заработал. Если бы этого не случилось, я последовал бы за «Полосами», медленно дрейфующими от планеты. Теперь же я двигался прямо к Новой Финляндии, притом довольно резвым аллюром. Торпеда начала вращаться вдоль длинной оси, двигателю предстояло включиться вновь через тридцать часов — иначе в атмосфере я начал бы падать и сгорел. Я достаточно доверял механизмам переделанной торпеды, чтобы не волноваться, но этого было слишком мало, чтобы избавить меня от скуки: теперь я двигался в сторону солнца и был вынужден смотреть прямо на него. Визор автоматически убирал лишнюю яркость, но постоянная настройка безумно раздражала.

Я опустил матовый солнечный фильтр, чувствуя, как при виде яркого света внутри скафандра начинает раскаляться тело. Система охлаждения тут была ни при чем, и полет от этого не стал более приятным.

Мне предстояло ждать еще слишком долго. Часть этого времени я потратил, заново обдумывая состряпанный вместе с Джоз план проникновения на астероид Вапаус.

Кое-что о нем я уже знал: Вапаус начал свое существование как обломок камня, плывущий по собственной орбите совсем близко от Новой Финляндии. Финны перевели его на планетарную орбиту и превратили в орбитальную промышленную базу и космопорт.

Первым их шагом было выдалбливание сердцевины астероида и превращение его из бесформенной глыбы в правильный цилиндр.

У внешних границ системы Новая Финляндия находилось несколько гигантских газовых планет. Ближайший из этих гигантов имел маленькую ледяную луну, движущуюся в зоне гравитации. Здесь добывали лед, а его буксировали к орбите астероида.

Внутренней поверхности астероида была придана цилиндрическая форма, которую финские инженеры заполнили льдом. Шахты выходили на поверхность и заканчивались воздушными шлюзами. Затем астероид был приведен во вращение.

Расположенные вокруг астероида гигантские солнечные отражатели посылали на его поверхность сконцентрированный свет и тепло.

Камень расплавился, как масло.

От жары растаял лед внутри астероида. Закипев, он обратился в сверхгорячий пар и наполнил астероид, заставив его раздуться, как детский шарик.

Инженеры знали толк в своем деле, и воздушные шлюзы сработали в нужный момент. Девяносто процентов воды вышло в космос, а затем шлюзы были запечатаны вновь. Остаток воды стал основой искусственной экологической системы Вапауса.

Когда расплавленный камень остыл, финны получили планету, размером в шесть раз превышающую прежний астероид. Финны первыми испытали подобный способ обработки каменного астероида. Люди уже пытались «надувать» таким образом небесные тела с большим содержанием железа и никеля, но на таких спутниках возникали досадные проблемы с вихревыми магнитными полями и электрическими эффектами, вызванными вращением большого количества мегатонн материала-проводника.

Извлеченный из недр астероида камень был переведен на нижнюю орбиту. Солнечные отражатели оплавили его, превратив в глыбу, которую называли не иначе, как Камень. Камень стал хорошей базой для множества процессов, требующих условий невесомости, и выполнял функции орбитальной станции.

Мы с Джослин разработали свой план, основываясь на сведениях о том, что Вапаус был «надут». Нам было известно, что кое-где в камне образовались наполненные воздухом пустоты. Должно быть, не представляло затруднения найти такую пустоту и пробраться в нее.

По крайней мере, я надеялся на это. Иначе мне грозила смерть.

Я вздохнул. Лучше всего было не думать о незначительной вероятности, а именно такую вероятность имел успех всех предстоящих мне в самом ближайшем будущем задач.

Когда стекло шлема становилось матовым, его можно было использовать в качестве экрана. Я включил записи, и между делом заучил еще десяток новых слов на финском.

Это занятие почти не сократило путь.

Тридцать часов я провел, чередуя уроки, сон и беспокойство. Полет при матовом фильтре на стекле шлема оказался еще скучнее: кроме текста на стекле и голоса внутри шлема, я ничего не видел и не слышал. Потемневшее стекло находилось на расстоянии пяти сантиметров от лица. Я висел в космосе, зная, что от бесконечного пространства меня отделяет лишь тонкий скафандр и обшивка торпеды, и ощущал приближение приступа клаустрофобии. Это лишь усилило тревогу. Десятки раз я уже тянулся к кнопке, чтобы убрать матовый фильтр и хоть что-нибудь видеть, но каждый раз уговаривал себя не делать этого. Солнце сразу же ослепило бы меня. Аргумент оказался убедительным даже в моих теперешних обстоятельствах.

Согласно заложенной программе, торпеда должна была вывести меня на высоту около ста километров над Вапаусом, а затем перейти на орбитальную скорость. Преодолеть остальной путь мне следовало с управляемым парашютом, а торпеде предстояло попасть в атмосферу Новой Финляндии и сгореть.

К назначенному времени я заснул. Мне снилось, что я лечу на «Звездах» сквозь угольно-черную пещеру, пытаясь догнать Джослин, но та все отдаляется. Проснувшись, я долгое время не мог сориентироваться, перейти от снов к реальности, пока не вспомнил, что пора убрать фильтр. Передо мной всплыла Новая Финляндия, медленно повернулась и осталась позади. Ее работа была выполнена, системы поиска отключены, и торпеда плыла, не нуждаясь в корректировке курса.

Мне захотелось поскорее выбраться из торпеды. Я ни в коем случае не желал сопровождать ее на пути к поверхности планеты. Рюкзак с парашютом, включающим маневренный реактивный агрегат и систему жизнеобеспечения, находился под перегрузочным ложем вместе с остальным необходимым мне оборудованием. Я подсоединил шланги и рукава системы жизнеобеспечения, выпутался из ремней на ложе и вытащил из-под него свое имущество.

Действуя быстро и осторожно, я выбрался из торпеды, таща за собой вещи. Надев рюкзак, я вновь проверил шланги, а затем включил ручной пульт и заработал рукояткой управления. Я нашел радиомаяк Вапауса, прочел сигнал, подождал минуту и проверил его еще раз. Определить координаты по показаниям приборов в рюкзаке можно было настолько же точно, как силу ветра — с помощью послюненного пальца, но повторное считывание показаний помогло мне в общих чертах понять, куда лететь. Я подкачал топливо и проследил, как торпеда задумчиво уплывает в верхние слои атмосферы. Она скользнула вниз и скрылась из виду за считанные минуты. Я заметил крохотное светящееся пятнышко впереди, слишком странное на вид, чтобы быть звездой. Настроив бинокль, я без сомнений узнал в светящемся пятне Вапаус.

Пользуясь встроенным в шлем секстантом, я приблизительно определил скорость моего приближения к цели. Цифры казались такими, какими им и следовало быть, и у меня появилась уверенность, что я вышел на нужную орбиту.

Пришло время очередного ожидания.

Час спустя я уже мог ясно различить Вапаус, который превратился из бесформенного пятнышка в ровный круг, напоминающий вид корабля со стороны кормы. Еще полчаса — и я увидел, как пятно света приобретает форму, а затем — как вращается это пятно и одновременно поворачивается ко мне другим боком.

Я слегка подправил траекторию и прибавил скорость, взяв более точный курс на цель.

Вапаус быстро увеличивался в размерах.

С помощью легкого маневра я направился точно в сторону кормы спутника. Носовая его часть представляла собой лабиринт воздушных шлюзов, причалов, доков и других сооружений. Вапаус был оживленным местом. С точки зрения экономики центром этой солнечной системы следовало считать именно Вапаус, а не Новую Финляндию. Опасаясь загрязнения планеты, финны перенесли почти всю тяжелую промышленность в космос. Однако деловая жизнь была сосредоточена в основном в носовой части спутника. Никто еще не удосужился освоить его корму. Она казалась мрачной и пустынной.

Я надеялся, что это обстоятельство окажется моим козырем.

Астероид рос, заполняя собой небо, — огромный серый силуэт, напоминающий гигантскую картофелину правильной формы. Возможно, для планеты он был маловат, но довольно обширен по людским меркам.

Внезапно оказалось, что я уже прибыл: я больше не двигался к еле различимому пятнышку, а видел перед собой рукотворную планету, громадную, как мамонт.

Я не мог разобраться, что испытываю: удивление или страх. Впрочем, это было не важно. Зрелище потрясло меня.

Останавливая и вновь запуская двигатели, я обогнул Вапаус, видя, как укорачивается цилиндрическая картофелина, оказался прямо напротив его кормы и завис в небе, обратившись лицом точно к центру круглой каменистой площадки, наполовину освещенной заходящим солнцем.

Астероид медленно и умиротворенно вращался прямо передо мной, а я спускался к нему, разыскивая место для посадки.

Я искал взглядом хороших размеров трещину в камне, говорящую о том, какому расплавлению подверглась каменная оболочка Вапауса. Кое-где пузыри, наполненные воздухом, прорвались, оставив после себя на поверхности астероида кратеры с рваными краями. Другие же остывали достаточно медленно, чтобы сохранить прежнюю форму — вероятно, они должны были напоминать купола на хаотическом ландшафте.

Я подлетел еще ближе, пока поверхность астероида не оказалась всего в тридцати — сорока метрах впереди меня — или подо мной, в зависимости от того, с какой стороны смотреть, а затем затормозил, чтобы осмотреться. Кругом был только камень, серый и бурый, и вращение, которое с километрового расстояния казалось умиротворенным, теперь достигло головокружительной скорости.

Я обнаружил, что слегка смещаюсь от центра поверхности планеты к ее боку, пока не оказался в тени. Я спустился слишком низко, чтобы видеть из такого положения солнце. Я чертовски приблизился к этому мрачному камню.

Тут же я постарался взять себя в руки. Мне предстояла виртуозная работа. Я внимательно оглядел несущуюся ко мне поверхность. Вот он! Пузырь, достигающий в поперечнике двух метров, почти прямо по курсу. Запустив двигатели, я двинулся к поверхности астероида со скоростью около метра в секунду. Пот катился у меня со лба, и я потряс головой, чтобы избавиться от него. Капли слетели с лица и немедленно высохли на внутренних стенках шлема.

Теперь я находился всего в десяти метрах над поверхностью, наблюдая за ее стремительным приближением. От приземления меня отделяли секунды. Сейчас следовало попробовать привести скорость моего движения по горизонтали в соответствие с интенсивностью вращения астероида. Требовалось двигаться с той же скоростью, что и камень, на который я намеревался приземлиться. Если мое движение окажется слишком медленным, я пропущу выбранное место и, вероятно, буду отброшен в космос. Если же поторопиться, я вообще пролечу мимо астероида и буду вынужден предпринять еще одну попытку — на этот раз под угрозой нехватки топлива.

Стиснув зубы, я двинулся вперед, сворачивая в сторону центра каменистой поверхности. Запустив двигатели, я выровнял скорость — так, чтобы она совпала со скоростью вращения астероида. Камень вращался все медленнее, и, когда мои ноги оказались всего в пяти метрах над поверхностью, я вновь настроил скорость. Оставив в покое пульт маневрирования, торопясь и нервничая, я вынул из-за пояса крепежный костыль. Я чуть не ударился о камень, прежде чем успел пустить в него управляемый костыль. Даже когда он вонзился в камень, меня продолжало тащить вперед. Я подтянулся на тросе, привязанном к костылю, и аккуратно приземлился на ноги, балансируя свободной рукой.

Астероид вращался, создавая искусственную гравитацию. Чем дальше от оси, тем заметнее становились силы притяжения. Я находился не в самой дальней точке, но все-таки далеко. Я почувствовал заметный толчок вниз — насколько позволяло мне судить тело, несколько отвыкшее от гравитации, хотя «вниз» теперь значило не к поверхности астероида, а к горизонту.

Внезапно я осознал, что нахожусь не на небольшой возвышенности посреди плоскогорья, а свисаю на веревке с утеса высотой в три километра. Внизу, у подножия — или у вершины — утеса начиналась пустота — ничего, кроме пустого космоса. Как только я сделал ошибку, взглянув вниз, солнце выплыло из-за горизонта с ошеломляющей скоростью. Фоторецепторы внутри шлема успели отреагировать на смену освещения. Словно завороженный, я смотрел, как потемневшее солнце заливает мрачную равнину и проходит подо мной. Пылающий ад находился прямо под моими ногами.

Я поскользнулся.

Мгновение я болтался, хватаясь за неровную поверхность утеса, удерживаемый лишь тонким тросом, прикрепленным к поясу. Я чуть не упал! Прямо на солнце! Душа моя вопила от страха, уйдя в пятки. Снова взглянув вниз, чтобы убедиться, что солнце действительно там, я заметил планету, Новую Финляндию, проплывающую под моими ногами. Ближе и больше, чем звезды, она, казалось, двигалась намного быстрее. Затем она вышла из поля зрения, оставив после себя только россыпь холодных звезд. Смерть среди них была хуже, в тысячу раз хуже мгновенной смерти на солнце. Вой миллионов обезьяноподобных предков отдавался у меня в ушах. Я мог упасть, и это падение обещало быть вечным — падение в никуда, лишь одно падение…

Вероятно, этот ужас длился всего несколько секунд. Очнувшись, я попытался успокоить собственные инстинкты. Горло горело, словно я и впрямь вопил. Я старался смирить дрожь во всем теле, глубоко дышал, расслабляя и напрягая мускулы. Я даже попытался спеть себе песню, но самое главное — постоянно запрещал себе смотреть вниз и даже открывать глаза.

Все страхи, которые обычно защищают нас от безрассудных поступков — боязнь падения, боязнь темноты, неожиданной потери направления, опасных сюрпризов, — сейчас ополчились против меня. Если бы я держался за трос руками, а не был обмотан им, вероятно, я разжал бы руки и страх убил бы меня.

Чтобы победить страх, мне понадобилось несколько долгих минут.

Когда дрожь утихла, я медленно и осторожно приоткрыл один глаз, стараясь смотреть только перед собой и убеждая свое внутреннее око, что все в порядке, я всего лишь повис на самой обычной скале в полуметре от карниза. Словно на учениях. Я подождал еще немного и с такими же предосторожностями открыл второй глаз. Пока все шло нормально.

Не без опаски я начал болтать ногами туда-сюда, раскачиваясь, словно маятник, чтобы добраться до поверхности.

Схватившись за каменный карниз так отчаянно, словно цеплялся за жизнь, я с радостью увидел каменный пузырь, который выбрал еще в полете. Я испустил облегченный вздох. Оказалось, что я не совсем промахнулся и приземлился всего лишь в пятнадцати метрах от цели. Поверхность астероида была наклонена к боковому горизонту, и быстрое вращение Вапауса вновь привело к тому, что солнце оказалось прямо подо мной.

Вспомните обо всем — остатках дрожи, от которых я так и не смог избавиться, о поте, заливающем внутренность скафандра, двух сутках, проведенных в скафандре, внезапной мысли, что стекло шлема вот-вот треснет — может быть, совсем скоро, — и вы поймете, что спуск со скалы проходил совсем не в благоприятных или обнадеживающих условиях. Единственным моим преимуществом стало приближение к оси вращения, и следовательно, ожидалось снижение искусственной гравитации. Вероятно, в условиях нормального притяжения совершить этот спуск я бы не смог.

Спуск с гор, особенно с таких крутых, состоит из пауз и рывков. Поглядывая на поверхность скалы, надо не раз мысленно повторить, какую конечность передвинуть первой и что делать потом. Человек ждет, набираясь храбрости перед следующим рывком. Иногда он даже пытается сдвинуться с места, не отрывая от камня рук и ног, просто расслабившись и удерживаясь одной рукой, пытаясь угадать, хватит ли у него сил для очередного спуска. Иногда оказывается, что план был построен неудачно, и тогда приходится подолгу обдумывать другой вариант. И наконец, когда причин медлить больше не остается, человек продолжает спуск, двигаясь быстро и уверенно, словно перехватывая руками и переступая ногами на ступеньках лестницы в уверенности, что они выдержат. Иногда это помогает.

Я передвигался ползком и короткими рывками, полз и висел, медлил и срывался с места. Дважды опоры для рук и ног оказывались ненадежными, и я сваливался со скалы, вновь начиная раскачиваться, чтобы вернуться к ней. Наконец мне удавалось за что-нибудь зацепиться, я ждал, пока утихнет дрожь, и начинал все заново.

Наконец каменный пузырь оказался прямо подо мной, на расстоянии полуметра. Вбив еще один костыль в поверхность скалы, я запустил второй к пузырю, а затем укоротил и связал концы двух веревок. Еще одной я воспользовался, чтобы надежнее держаться на скале. После пятиминутной передышки я перешел к пузырю.

Вытащив ручной лазер из кобуры, я настроил его на узкий луч и выстрелил в пузырь. Потребовалось почти полторы секунды, чтобы луч пронзил поверхность пузыря, и вскоре воздух вырвался наружу вместе с клубами пыли, которые быстро рассеялись. Я вырезал на поверхности пузыря неровный круг с центром в том месте, где был вбит костыль с веревкой.

Через пятнадцать минут в поверхности пузыря было проделано отверстие размером как раз для человека. Я сунул в кобуру почти разряженный лазер и потянул за веревку, привязанную к костылю. Потребовалось лишь небольшое усилие, и с противным скрипом кусок камня отделился от пузыря и вывалился. Я отпустил его, и он несколько секунд качался на веревке, как маятник, нелепо отклоняясь от центральной линии движения под воздействием непостоянной кориолисовой силы, создаваемой вращением спутника.

Избавившись от рюкзака, я отсоединил шланги и протолкнул рюкзак в щель первым, а следом забрался сам.

Теперь я был внутри пузыря и сумел это сделать. По крайней мере, сполз со скалы. Я ощущал под ногами твердый камень, а не видел его лишь над своей головой.

Я развязал все веревки, связывающие меня с костылями на скале. Использовав одну из них как лассо, я с третьей попытки притянул обратно вырезанный кусок камня. Вбив костыль на его внутренней поверхности, я обмотал веревку вокруг локтя.

Удерживая каменную пластину одной рукой и сожалея, что у меня всего две руки, я вытащил банку герметика для камня и нанес его толстым слоем на края пластины и отверстия.

Отступив подальше в свое убежище, я включил на шлеме фонарь, поставил плиту на место и как следует прижал ее, чтобы герметик успел затвердеть. Ради предосторожности я еще раз покрыл клейким веществом все стыки камня.

Герметик схватился через несколько минут. За это время я успел вынуть из рюкзака плоскую коробку системы жизнеобеспечения и снова надел ее на спину, присоединив обратно шланги. Это было сделано как раз вовремя — еще немного, и от недостатка кислорода у меня перед глазами поплыли бы пятна.

Я вытащил из рюкзака последний положенный туда инструмент — нож для камня, очень простое, мощное, надежное и самое большое из устройств, которые я захватил с собой. Я приставил его к стене, напротив которой находилось отверстие. По другую сторону этой стены начиналась внутренняя поверхность астероида. Я включил нож. Три ряда вращающихся алмазных зубьев вгрызлись в поверхность камня. Камень перемалывался в тонкую пыль и выводился наружу через шланг. Конец шланга я отвел к дальней стороне пузыря.

Сцепив зубы, я снова приложил нож к стене. Звук работающего ножа отражался от каменных стен и проникал сквозь скафандр, представляя собой пронзительный, дьявольский вой. Вскоре нож выгрыз в камне туннель около полуметра в диаметре. Несмотря на отводной шланг, пыль вскоре осела мне на шлем, и пришлось сделать паузу, чтобы смахнуть ее.

Туннель медленно рос. Через двадцать томительных минут я продвинулся на метр в каменную толщу. Я не представлял, насколько толстыми могут быть здесь стены, и приготовился провести долгие часы в обществе оглушительно воющей машины и каменной пыли.

Но прошло меньше часа, прежде чем нож чуть не выпрыгнул у меня из рук, а остатки стены обвалились перед ним. Я отключил инструмент в тот момент, когда внутренний воздух Вапауса со свистом ворвался в вакуум каменного пузыря, поднимая тучи пыли, которая осела лишь через несколько минут. Я встревожился, что это пыльное облако могут заметить, но, когда оно рассеялось, я увидел, что внутри спутника темно. На Вапаусе стояла ночь.

Я отбросил нож назад, в переполненный каменной пылью пузырь, прополз по туннелю с гладкими, словно отполированными стенками и высунул голову, а затем снял шлем и вдохнул сладкий воздух Вапауса.

Прошло сорок два дня, тысяча часов с того момента, как сигнал маяка разбудил нас.

И вот теперь я был внутри Вапауса. Дальше предстояло самое трудное.