39
— Ты подстригся? — спросил Дюков, когда машина уже ползла по Люблинской.
Спросил тихо. Так, словно едва пришел в себя после долгой и тяжелой болезни. Вышел из комы.
— Нет, — пробормотал Павел. — Просто снял парик.
— Смешно, — ответил Дюков и отвернулся.
Дядя был из этих же — теперь Павел был в этом уверен. Участковый, который выехал на место происшествия, написал справку, почти не глядя на труп. Да и на что там было смотреть: машина упала с высоты полуметра, удар был сильным, половину ребер размолотило, а черепушку так вообще сплющило. Еще и нашли его не в первый день, кожа потемнела, едва в зелень не пошла — наверное, гадость какая-то из машины вылилась. Все эти слова Павел слышал не раз, оборачивался на мрачные лица соседей по гаражному кооперативу, когда улаживал все дела и с гаражом, и с квартирой. Соседки задарили его гостинцами — каждая хотела пожалеть четырежды сироту. Только с тремя бабками, что обмывали дядино тело и потом шептали друг другу на ухо, что старый Шермер-то ну чисто урод, поговорить не удалось: в неделю все они отправились вслед за дядей. Кого инсульт хватил, у кого сердце разорвалось. Сразу три крышки от гробов встали у подъезда, хотя еще еловые ветки от дядиных похорон не замела дворничиха. Ни разу такого не было в городе, ну да Пашке о том думать не приходилось. Другие заботы нахлынули. Хорошо еще молодой тогда священник — отец Михаил — из деревенского храма, куда повезли хоронить дядю, помог: мужиков вызвал, сам с ними за Пашку сговорился, службу отслужил, все устроил как надо. Зато и Павел о священнике не забыл — и машину помог в порядок привести, и денег подбрасывал, сторицей за все отплатил.
Дядя был из этих. Кажется, что из этих. Но в пепел он не обратился, нет. Наверное, так же и лежит там, под серым крестом, рядом с бабой Нюрой, мамой и отцом. Не дядя, нет — чужак, принимавший облик дяди, марсианин какой-то, а настоящий дядя похоронен под казенной табличкой или вовсе без нее где-то в Хибинах. Ведь к нему ездила баба Нюра, к нему, когда мамка познакомилась с отцом? От него ждала писем, а телеграммы и деньги приходили от чужака. Почему?
А отец? Тоже чужой? Тоже такой? Он же ведь тоже в пепел обратился? И деревенские увальни, что пытались его обидеть или место пришлому указать, все плохо кончили — их же ведь всех не стало? С другой стороны, жизнь такая была в деревне — вино да водка, топор да монтировка, и кроме тех обалдуев многие спились, угорели, замерзли, отравились. Да и батя ведь не обратился в пепел вовсе! Не развеялся в дым! Обгорел только — так и захоронили. О том ведь сокрушалась баба Нюра, что обмыть нельзя было, да и мамка его не горсть же пепла к себе прижимала, когда выла за кладбищем? Вскрыть и посмотреть. Вскрыть могилу и посмотреть! И что ты там увидишь? Что разберешь? Уверишься, что сам такой же, как и они?
Нет, не такой же. На него не действует эта ерунда. Не сгорает он от газоанализатора. Так, может, поэтому за ним охота? Помесь потому что? Гибрид? Выродок? Вон как раны затягиваются: на ноге и в боку только белесые рубцы остались, а коросту, что на плече случилась от пули, уже через час стряхнул, словно пыль. Урод и есть — правильно, все взрывать: мастерскую, машину, квартиру, все, пока не взорвется он сам! Но резать зачем? Зачем резать? Людей зачем резать?!
— Всему приходит конец, — пробормотал знакомым, но мрачным голосом Дюков, — Ты же везунчик, Шермер. Но у обычных людей везение рассеяно по их жизни, а у тебя все скопом сразу. Плотненько так. Ты смотри — школа, армия, институт. Везде на первых ролях, нуты же сам рассказывал. Первый ученик, незаменимый, образцовый солдат, первый студент. Потом как из-под земли — дружки: тот же Жора, Костик, Людка. Менты с уважением, бандюги сквозь пальцы. Ни тебе наездов, ни тебе проблем. Ты по сторонам хоть смотрел? Нет, ну трудное детство что-то оправдывает, конечно. Сирота, жил с дядей, в деньгах не купался, но у других-то все в тысячу раз хуже было! И при живых родителях многие хуже живут, чем ты при мертвых! Ты по улицам ходил, Павлик? К соотечественникам приглядывался? В глаза им смотрел? Слушал, о чем они говорят? Девки, пацаны, еще паспортов не получали, а изо рта мат да перегар! Я уж не говорю про наркотики там…
— Заткнись, Дюков! — процедил сквозь зубы Павел.
— Это мерзкая страна! — задышал Димка, — Я вот в Штатах был — там, конечно, не все ладно, а уж если покопаться, дерьмо разыскать можно, оно иногда в общем-то само в лицо бросается, но здесь… Здесь люди ненавидят друг друга. А еще больше, чем друг друга, они ненавидят свою власть. И больше этой их ненависти только та ненависть, которая сверху на них обращена! Здесь все друг другу мешают! И калечат друг друга, и калечат! И врут, врут, врут, на каждом шагу врут!
— Однако жить ты сюда приехал, — посмотрел Павел на раскрасневшегося Дюкова, — Не ты ли говорил, что деньги здесь надо зарабатывать?
— Где теперь мои деньги? — растопырил ладони Дюков, — Где? — принялся выворачивать карманы, — Ничего не осталось. Совсем ничего! Там, где золотишко позвякивает, там, конечно, приятнее породу долбить, особенно если тебе самому по кум полу не долбят, так ведь долбят же!
— Нам просто не повезло, — отрезал Павел.
— Тебе не повезло, тебе! — ткнул пальцем в Павла Дюков, — Исчерпал ты свое везение. Я так и знал, что исчерпаешь! Все ждал, когда к тебе одновременно придут и налоговая, и санэпидемстанция, и пожарники, и менты, и бандюги, и черт знает кто! Должны были они прийти, потому что даже к тем приходят, у которых ничего нет, чтобы из их «ничего» нитку тянуть, а у тебя много чего было. Я только надеялся, что везения твоего и на меня хватит. Денежку в твое везение вложил. Квартиру купил. Машину! А ты сделал перебор.
— Какой перебор? — не понял Павел.
— Туза взял! — снова захихикал Дюков, — У тебя на руках, считай, почти очко было. Двадцать! Куда тебе еще карта? А ты потянулся еще за одной. И вытянул Томку. Туза! Перебор. Тут-то тебе кирдык и настал. Нельзя иметь столько везения. Нельзя! Слетел банк, Пашка, слетел, и ты слетел, и я вместе с тобой…
— Бред ты несешь, — стиснул зубы Павел, — Все не так…
— Конечно, не так, — оборвал хихиканье Дюков, — Все гораздо хуже. Теперь мы с тобой долговой ямой не отделаемся. Кончать нас будут, вот увидишь. Ты думаешь, что Василису и Машку просто так зарезали? Нет, дорогой. Это за мной приходили! Не видел, а чувствую. И за тобой приходили! И придут еще!
— Придут — тогда поговорим, — отрезал Павел. — Знать бы еще, кто приходил!
— А ты еще не понял? — вытаращил глаза Дюков и ткнул пальцем вверх. — Они и приходили!
— А может, они? — показал Павел пальцем вниз. — Методы-то уж больно адские.
— Они?! — в ужасе повернул Дюков палец вниз.
Одно время Димку несло по эзотерике. Павел не единожды находил в покрасочной камере под полиэтиленом слегка прихваченные грязными пальцами толстые книжки. Чего там только не было! Потом в руках у Дюкова обнаружился покетбук с интригующим названием «Даосские техники секса». Димка листал брошюрку, не отрываясь, а когда закрыл последнюю страницу, посмотрел на Павла обескураженно:
— Абзац!
— Не понял? — Павел спустил домкрат, и очередная машинка плавно встала на свежую резину.
— Именно, — прошептал Дюков, подскочил к домкрату и несколько раз нажал на кнопку, — Стравливать надо реже! Тут все написано. У каждого мужика запланировано на всю его жизнь определенное количество семени, и если стравливать часто…
— Дюков, — поморщился Павел. — Не трави меня!
— …скоро оно кончится, — закончил фразу Дюков, подкачал домкрат, вновь приподнял машину, стравил воздух и изобразил щеками «упс». — И все. Вешайте свои контрацептивы на гвоздь.
— Как? — не понял Павел.
— Как чеки в сберкассе, — плюнул Дюков, — Все равно не пригодятся.
— И много там у тебя еще осталось? — усмехнулся Павел. — Есть еще стратегический запас семени?
— В этом-то и весь вопрос, — понизил голос Дюков, — Никто не знает точно.
На следующий день Димка пришел слегка озадаченный. Выудил из шкафчика книжку, торжественно ее разорвал и бросил в мусорный бак.
— Что такое? — не понял Павел. — Приоритеты поменялись?
— Нет, — задумался Дюков. — Понимаешь, я подумал так. А зачем мне стратегический запас семени, если закончится ресурс у спины, у ног, у рук, у сердца, черт меня возьми? Что я тогда, солить его буду, этот запас? Но даже и это не главное! Понимаешь, к женщине с калькулятором нельзя! От женщины с калькулятором — можно, а к ней — никак! И самое главное, представляешь, вот эта книжка… она для извращенцев.
— То есть? — поднял брови Павел.
— Ну представь себе, что ты садишься за стол. — Дюков облизнулся, — Перед тобой роскошные кушанья, запах стоит такой, что, если умрешь в эту секунду, все грехи простятся! Неминуемо отправишься в райские кущи. И вот ты кладешь в рот самый вкусный кусочек из самого вкусного блюда и медленно жуешь…
— И?.. — сглотнул слюну Павел.
— Вот тебе и «и»! — плюнул Дюков. — А глотать нельзя! Пожевал — и выплюнул, пожевал — и выплюнул! Извращение это, а никакое не дао любви!
— Куда мы едем? — спросил Дюков, когда «матиз» миновал Останкино, — К Людке, что ли? Она где-то в Алтуфьеве живет?
— Не к Людке, — мрачно объяснил Павел, — Сейчас на Ботаническую, под мост и в гостиничный квартал. Подберем не слишком приметный номерок, купим успокоительного, водочки — и будем успокаиваться. Не волнуйся, оформим номер на меня. Твоя задача — пьянствовать и отсыпаться, я тебя, правда, оставлю, но ночью вернусь и присоединюсь. Надеюсь, дежурный на этаже и охрана у входа позволят тебе спать спокойно.
— А ты думаешь, что они смогут остановить это? — прошептал Дюков.
— А кто тогда может это остановить? — скрипнул зубами Павел, — Ты, Димка, главное — успокойся. Завтра, бог даст, в деревню поедем. Воздухом подышим. Ты мне ключи от своего «фолькса» дашь?
— Да бери чего хочешь, — махнул рукой Дюков, — Только водки купи побольше.
— Ерунду ты гонишь, Дима, — задумался Павел, — Я насчет твоих слов о нашей стране. В нюансах, конечно, прав, а по существу — гонишь ерунду. Земля везде одинаковая. На всякий плюс всегда и везде найдется минус. И люди везде одинаковые. Процент негодяев примерно один и тот же. Что у нас, что в Штатах. И им несладко приходилось, и нам хуже, чем теперь, на порядок. Конечно, можно сказать, что теперь не то время, цивилизация, Интернет, открытость. Правильно, но есть, Дима, такая штука, как маховик. Так вот наш маховик раскручен туда, куда раскручен. А к нему куча шестеренок с зубцами. И жернова. И вот они мелют и мелют. Но мелят не то. Тут ты прав. Только маховик просто так не остановить. Пальцы приходится в шестерни запихивать. Но и это не самое тяжелое.
— Мне и пальцев хватило, — пробурчал Дюков. — Я сам как палец. Я сам между шестеренками вот в этот конкретный момент! Ты это понимаешь?
— Понимаю, — кивнул Павел. — Но пойми и ты, что, когда маховик остановится, его тут же нужно будет раскручивать заново. В правильную сторону или неправильную — другой вопрос. Но вручную! А в остальном… В остальном у нас все, как везде. Кроме нюансов.
— Вот что я тебе тогда скажу, Шермер, — процедил сквозь зубы Дюков, — Нам очень не повезло с нюансами! Очень!
