03

Обстоятельного разговора с тестем не получилось. Ни в первую встречу, ни во вторую, хотя что-то вроде молчаливого перемирия выстроилось. На свадьбу, которую Павел устроил в тихом месте на далекой турбазе, Виктор Антонович не приехал, по телефону говорить с зятем отказывался, сухо здоровался и просил передать трубку Тамаре. Томка пожимала плечами и смешно надувала губы, всем своим видом давая понять, что папа у нее не подарок и сделать с этим ничего нельзя.

Первый раз она решилась представить мужа отцу только через полгода. Майор обитал в дачном поселке на окраине старинного подмосковного городка, в часе езды от мастерской, в двух часах от Москвы и не так уж далеко от родного города Шермеров. Когда машина Павла сползла с асфальта и зашуршала по усыпанной раскисшим известковым щебнем дороге, Томка нервно переплела пальцы и напрягла скулы. Павел даже удивленно поднял брови — он уже привык, что его жена ко всякой возможной неприятности относится с легкой усмешкой. Когда же он увидел тестя, напряг скулы и сам. Первое, что почувствовал Шермер, разглядев лицо майора, была уверенность, что тот способен убить человека и, возможно, проделывал это неоднократно. Если бы не колючий взгляд серых глаз, тесть показался бы обычным отставником, разве только успешнее прочих сохранившим выправку и физическую форму: ни градуса сутулости не оказалось в его почти двух метрах роста. И черты его были обычными: лицо — крупным, чуть вытянутым, глаза под зауженным лбом и широкими надбровными дугами — несмотря на мгновенную колючесть, почти добрыми, губы — полными, складки у рта — резкими, морщины на висках и лбу — мелкими и частыми, волосы — темными, редеющими, с сединой. Но все вместе эти черты не только складывались в довольно приятное, если не сказать красивое, лицо, но и почему-то звучали нотками смертельной опасности. Интересно, с неприязнью подумал Павел, не слышно ли в окрестностях о похождениях какого-нибудь маньяка?

Тесть встретил молодых у калитки небольшого, но крепкого домика. Легко снял блок штакетника, который тянул никак не меньше чем на пару пудов, дождался, когда Павел загонит машину и поставит ее возле забрызганного грязью уазика, и так же легко вернул заборину на место, но ломать пальцы зятю ладонью-лопатой не стал. Пожал руку спокойно, едва касаясь. Так же спокойно поймал другой рукой Томку за загривок, как котенка прижал к себе и больше не посмотрел в ее сторону и не обмолвился с ней ни единым словом до тех самых пор, пока не пришло время вновь снимать штакетник и выпускать «импрезу» Павла на волю. Томка повела мужа в дом, проходя через сени, он наклонился, чтобы не разбить лоб о притолоку, и вдруг оказался в солдатской казарме. Узкая комнатка, отгороженная от кухни печкой, не могла похвастаться не только обычной деревенской обстановкой, но и подобием уюта. Постель на железной кровати была заправлена байковым одеялом и даже отбита по-армейски по краю в складку. Единственная табуретка имела прорезь для руки и была выкрашена вместе с полом и Дверными косяками в узнаваемый коричневый цвет. Бельевой шкаф часть прошлой жизни явно провел на мебельном кладбище и все еще не вполне ожил.

— Сюда! — позвала мужа Томка из-за печки, где отыскалась крохотная кухонька. Посадила его за покрытый клеенкой стол и стала выкладывать из сумок гостинцы: колбасу, сыр, московский хлеб, водку, затянутую в пленку копченую рыбу. Все это тут же перекочевывало в старомодный холодильник «ЗИЛ».

— Теплая, — заметил Павел, приложив ладони к беленым, но вытертым печным кирпичам.

— Топил, — пожала плечами Томка. — Чего ты хотел, апрель же.

— Непривычно как-то, — засмеялся Павел, — Печка. Туалет на улице. Назад к природе? Еще есть что интересное?

— Вот, — прошептала Томка заговорщицки и присела на корточки у печки, — Видишь? Умереть — не встать! Эта дырка называется «шесток».

— «Всяк сверчок знай свой шесток», — тут же вспомнил Павел. — Там что? Шанцевый инструмент?

— Ухваты. Кочерга. Совок для золы, — загремела отполированными рукоятями Томка, — А если руку подальше засунуть, справа внизу кирпич вынимается, а за ним — нычка. Бутылка водки. И не боится, что выдохнется от жара. Хотя жара там и нет никакого — прохлада с погреба, жар, наверное, вверх идет. Представляешь? Мамки уже лет двадцать как нет, в этом доме она и не была ни разу, а майор до сих пор по привычке нычку сохраняет. Ой! Идет!

Тесть загромыхал в сенях сапогами, вошел в кухоньку, которая сразу стала еще теснее, бросил на стол деревянный кругляшок и водрузил на него закопченный чайник. Томка тут же загремела посудой, тесть, не глядя на дочь, кивнул и, выложив на клеенку ручищи, терпеливо дождался стакана горячего чая, в который опустил два куска сахара, позвякал ложкой и тут же отпил половину, словно из чашки и не поднимался клубами горячий пар.

— Образование?

— Автодорожный, — постарался скрыть всегдашнюю ухмылку Павел.

— Служил?

Голос майора звучал глухо, но резко.

— Служил, — кивнул Павел. — Батальон связи. Водителем. Механиком.

— Уазик? — поднял брови тесть.

— БТР, — ответил Павел. — Но и с уазиком справлюсь.

— Однако на «японце» ездишь, — буркнул Виктор Антонович. — Отечественные машины надо любить.

— Как же их любить, если их тот, кто делает, не любит? — не согласился Павел, — Я как раз отечественными машинами в основном занимаюсь. И уазиками в том числе. Не одну до винтика разобрал. Все отечественные машины одной конструкции — «сделай сам» называется.

— Руки покажи, — потребовал майор.

— Пожалуйста. — Павел с улыбкой раскрыл ладони.

— Так… — Тесть презрительно прищурился. — Мозоли есть, а пальцы не сбиты.

— А зачем пальцы сбивать? — удивился Павел. — При хорошем инструменте да умной голове… В перчатках работаю. Руки мою. Ухаживаю за ними.

— Ухаживает он… — пробурчал майор, — Ты вон… за Томкой лучше ухаживай, совсем от рук отбилась девка.

Грохнул о стол стаканом, поднялся и вышел из избы.

— Вот и поговорили, — с облегчением выдохнула Томка. — Ты ему понравился.

— Да ну? — удивился Павел, — А мне показалось, что он придушит меня сейчас.

— Показалось, — улыбнулась Томка, — Он… добрый на самом деле.

— До жути добрый, — рассмеялся Павел, — Если в нем и была доброта, то он передал ее дочке без остатка. Кстати, что-то непохоже, что ты в этом домике выросла.

— Не в этом, — кивнула она с готовностью. — Последнюю квартиру продали, когда я школу закончила. Помоталась я по этим школам, повидала… разного, ни в одной больше пары лет не училась. Я ведь когда доучивалась, сама за собой смотрела. Отец в отставку вышел и уже двигал по этим своим газораспределительным станциям, а мамку я почти и не помню. Так… отдельные картинки словно. Может быть, он и злится на себя, что приглядывать за мной толком не мог. А там уж я и школу закончила. Тогда он продал квартиру, перебрался из-за Урала сюда и купил этот домишко. А на разницу я поехала Москву завоевывать.

— И завоевала? — Павел внимательно смотрел на Томку. Иногда ему казалось, что она чего-то недоговаривает.

— Жизнь покажет, — вернула жена на лицо улыбку, потянулась, — Да и разница была, прямо скажем, мизерная. Что уставился? Не нагляделся еще?

— Никогда не нагляжусь, — кивнул Павел, — Ты непохожа на отца.

— Значит, похожа на мать. — Она села напротив, подперла подбородок ладонями, — Или ты хотел, чтобы я была вот такого же роста, как батя, и с такой же физиономией?

— Я бы от страха давно уже умер, — сделал серьезное лицо Павел, — Да и в фехтовальном зале ты б зарубила меня. Пришла бы с двуручником и…

Томка прыснула, не сдержал улыбки и он.

— А фотографии какие-нибудь детские у тебя есть? Фотографии мамы? Детские рисунки? Я хотел бы посмотреть.

— Нет ничего. — Она прикусила губу, уставилась в окно. — Ничего не осталось. Нет, можно было бы найти каких-нибудь одноклассников, мотнуться на Сахалин, в Хабаровск, в Красноярск. Порыться в их альбомах, отыскать мою физиономию, но своего ничего не осталось. Мы тут с отцом вообще без вещей оказались: контейнер наш пропал на железной дороге, так и не отыскали его. А скорее, отыскали, да не мы. А знаешь, я и рада этому. Ничто не тянет, ничто не рвет на части. Зато я вся тут перед тобой, без прошлого. Вся здесь.

— Отец твой без акцента говорит, — заметил Павел.

— Так это мать моя из Прибалтики, а не он, — подмигнула мужу Томка. — Я ее язык раньше русского выучила. Когда мамка умерла, отец меня вообще не понимал. Я по-русски только в школе начала говорить. Имей в виду, что и ты будешь мой язык учить. Вот уж что у меня от мамы осталось, та к это язык. Хочу, чтобы мои дети не только русский знал;и, но и родной. Вот научу тебя первым словам и буду требовать, чтобы дома со мной только на моем языке говорил!

— И ты думаешь, что напугала меня? — Павел поймал ее за талию и произнес несколько тягучих фраз. — Правильно?

— Смотри-ка! — обрадовалась Томка и перевела на русский: — «Извините, сейчас никого нет дома, но, если вы оставите сообщение, мы обязательно свяжемся с вами». Когда ты успел выучить? Я же пошутила, потом записала на русском. Зачем пугать твоих клиентов?

— Ты же знаешь… — Он прикоснулся губами к ее шее. — Клиенты не звонят мне домой.

— Тихо. — Она вырвалась из объятий, и Павел успел заметить мелькнувшую за окном тень. — Он этого не любит.

— Ну я же не его обнимаю?

Павел поднялся, взъерошил Томке волосы, подмигнул ей.

— Пойду налаживать контакт.

— Будь осторожнее. — Она шутливо зажмурилась.

Тесть стоял между кособокой банькой и домом, прижавшись спиной к неказистой беседке, попыхивал сигаретой, оглядывал огородик. Кусты смородины, крыжовника были подвязаны проволокой. Яблоньки побелены. На грядках под рукавами полиэтилена пробивалась первая зелень.

— Когда все успеваете? — спросил Павел.

Тесть обернулся, выпустил клуб дыма, медленно отчеканил:

— Мир не без добрых людей. Соседка помогает. Не забесплатно.

— Что это у вас?

В кулаке у тестя был зажат странный прибор, напоминающий миниатюрный отбойный молоток. Только рукоять его была разомкнута, да вместо хвостовика темнел раструб шириной в два пальца.

Газоанализатор, — проворчал тесть, свернул рукоять набок и сунул прибор в карман куртки, вновь затянулся сигаретой, не сводя косого взгляда с зятя, — Почистить собрался. Что делать будешь?

— Делать? — не понял Павел. — Так уже делаю. Живу. Работаю. Хочу растить детей. Потом внуков. Ну дом хочу построить. Деревья посадить. Много деревьев. Все же просто.

— Да ну? — криво усмехнулся тесть. — Проще не бывает. А здоровья хватит?

— Не жалуюсь, — твердо сказал Павел. — Вы не одобряете выбора дочери?

— Выбора дочери? — Тесть прищурился, бросил быстрый взгляд через плечо зятя.

Павел обернулся. Томка стояла в дверях домика, и на лице ее была написана такая тревога, что он почувствовал боль в груди. Она поймала взгляд Павла, улыбнулась, но тревога не исчезла, утонула в глазах.

— Мы поехали, папа, — сказала негромко.

Тесть отбросил сигарету, пошел к забору, поднял блок штакетника и стоял с ним в выставленных перед грудью крепких руках, пока Павел и Томка не уселись в машину, не выехали на узкую улочку и не укатили по пробивающемуся сквозь известняк подорожнику прочь.

Ехали молча. Уже у самой Москвы Томка сбросила ремень безопасности, наклонилась и уткнулась носом в плечо Павла.

— Все будет хорошо, — постарался он ее успокоить.

— Не сомневаюсь, — чуть слышно прошептала она.