28

Он словно поделился на части. Сердце стучало как мотор на горном серпантине. Тело отзывалось слабостью и болью. В голове крутился калейдоскоп событий и предположений. В глотке копились отчаяние и страх. Ему нужно было успокоиться, а значит, следовало отдохнуть. Павел проехал по Зеленому проспекту, взглянул на серую девятиэтажку, в которой назавтра его должен был ждать Алексей, ушел на Свободный проспект и через десять минут был у Дюкова в Вешняках. Дом только что отстроили, вместо клумб все еще высились кучи перемешанной с мусором земли, у подъезда суетились два гастарбайтера в новых спецовках, вынимая из кузова «газели» коробки с плиткой. В отдалении за приспущенными стеклами «трешки» «БМВ» томились два молодца. «По мою душу», — понял Павел. На автостоянке пока что в основном стояли грузовички и пикапчики. Дюков едва ли не каждый день жаловался, что живет как в зубном кабинете, только сверлят его не в зубы, а в мозг: что они, стены у себя чешуей покрывают, что ли?

Павел приткнул «девятку» у соседнего дома — почти у трассы, и хотя пройти предстояло метров двести, придуманную роль надо начать играть немедленно. Не торопясь, вылез из машины, закурил, распечатав специально купленную для такого случая пачку дешевых сигарет, открыл багажник и вытащил оттуда коробку, позаимствованную в подсобке магазина обоев. С учетом заляпанной побелкой бейсболки и дорожного оранжевого жилета, который был у него в багажнике по умолчанию, впечатление он должен был произвести соответствующее.

— Лифт работает? — спросил Павел у смуглых работяг, когда наконец доковылял до подъезда, и, услышав «работает, работает», приложил к замку ключ. Дверь щелкнула, Павел вошел внутрь, кивнул консьержу: «Привет, Михалыч! Все, все, не курю» — и пока пенсионер-отставник пытался припомнить, где и когда он был запанибрата с наглым строителем, вызвал лифт. Лифт шел долго, консьерж устал торчать над стойкой, сел, а когда вновь поднялся, кабинка уже закрылась и ушла на двенадцатый этаж. Павел остался. Дюков боялся высоты и квартиру купил на первом этаже.

Тяжелая стальная дверь тамбура открылась легко, словно ее петли были залиты маслом. Из трех дверей в коридоре бронированной была только дверь Дюкова: квартиры на первом этаже расходились не слишком хорошо, или их хозяева откладывали ремонт на будущее. Длинный и причудливый ключ повернулся беззвучно, но из-за двери раздалось недовольное мяуканье кота. Павел мгновенно оказался в квартире, опустил на пол коробку, поймал на руки изголодавшегося зверя и скривился от боли, которую он все это время терпел.

— Тихо, тихо, киса! Сейчас накормлю, только не ори. Хотя двери тут толстые, остекление тройное, никто тебя не услышит. Думаешь, я не знаю, что Дюков дал тебе кличку Шермер? Знаю, знаю, сам же Димыч и сболтнул однажды. Что же он тебя не накормил? Сам, значит, слинял, а кот хоть подыхай? Вот же Дюков гад! Даже холодильник разморозил! И электричество отключил? Продуманный парень. Экономный! Сколько уже без еды, Шермер?

Двойная фирменная миска кота и в самом деле была пуста. Павел налил ему воды и, пока абиссинский тезка жадно брылял языком, насыпал в соседнее отделение корма.

— Ешь, дорогой, ешь, — погладил он зверя. — Я, конечно, не такой красивый и обаятельный, как твой хозяин, но своих не бросаю.

Потерев ногу и отдышавшись, Павел сбросил оранжевую куртку, швырнул в мусорное ведро сигареты, которые взял в рот впервые в жизни, открыл дверь в кладовку и натянул на себя строительный халат Дюкова. Димка гордился малярным прошлым и даже поговаривал, что когда купит виллу где-нибудь в Испании, то устроит небольшую экспозицию из униформы и кистей бывалого маляра. Впрочем, в связи с ремонтом в его кладовой лежали не только малярные атрибуты. Павел подхватил ящик с инструментами и снял с крючка маленький ключ. Еще минута ушла на то, чтобы выбраться в коридор, открыть щиток и перебросить провода дюковской квартиры в обход счетчика. Судя по двум другим счетчикам, квартиры по соседству и в самом деле были пусты. Вернувшись, Павел кивнул облизывающемуся коту и с удовлетворением постучал по коробу охранной сигнализации.

— Теперь мы с электричеством, но все еще без сигналки. Так она нам и не нужна. Понимаешь, брат Шермер, с одной стороны, хорошо, что Димка не закончил обустройство гнездышка, с другой — плохо. Домашний кинотеатр так и не установил. Скучать придется. Зато шторки светонепроницаемые навесить успел. Все-таки первый этаж, да. В прошлые времена сказал бы, что фотографии собирается печатать, а теперь — если только фотографии чужих жен. Ты меня слушаешь? Уже все сожрал?

Кот ходил по пятам за Павлом, как собачонка. Павел опустил шторы в спальне, в гостиной, на кухне, пока из источников света не остались только кошачьи глаза.

— Значит, темнота не полная, — понял Павел, но свет включил.

Судя по всему, прекращать холостяцкое существование Дюков явно не собирался. Спальня была оформлена в темно-красных тонах, потолок украшало огромное зеркало в лепной раме, кровать если и уступала подобному сооружению в квартирке Павла, то только размерами. По количеству резьбы по дереву и бронзового литья она скорее напоминала трон для управления какой-нибудь африканской державой в положении лежа. Со вкусом у Дюкова чувствовались проблемы. Чеканные светильники сочетались с прикроватным столиком в стиле хай-тек. Домотканые половички делили пол с персидским ковром. Нечто подобное Димка собирался устроить и в гостиной. На кожаном диване, разбежавшемся на две стены в комнате площадью в полсотни метров, лежали вязаные салфетки и плюшевые подушки. На стене сверкала пластмассовыми глазами голова лося, на рогах которого болтались позвякивающие «ветерки». Под лосем искрилось позолотой полуметровое распятие. На антикварном буфете среди множества разномастных подсвечников возвышались парой кованый семисвечник и латунный кальян.

Павел покачал головой. Единственными помещениями, которые не вызывали мгновенного отторжения, были прихожая, кухня и ванная. Первая оставалась пуста, вторую, скорее всего, оформляла одна фирма, которая не заморачивалась с изысками, а третья была просто белой. Павел даже опять вспомнил то давнее обследование в диковинной клинике. Потолок, ванная, компакт, биде, душевая кабинка, стиральная машина, раковина, шкафчики — все сияло, как улыбка обложечной красавицы. Все, кроме кранов, но и на них были белые вентили. Павел прижался щекой к белому полотенцу и вздохнул.

— Вот на что ты тратишь деньги, Дима Дюков. Не уверен, что в Америке твои родители живут так же хорошо. Что они там преподают? Русскую литературу? Они явно не уделяли внимания вкусам мальчика.

— Мяу! — потребовал внимания тезка.

— После, приятель, — начал расстегивать рубашку Павел, — Знаешь, киса, это странно, но, чтобы заработала голова, нужно привести в порядок тело и набить живот. Я тебе не говорил, что даже машина лучше едет после хорошей мойки?

Через час, обновив повязки и отметив, что краснота вокруг ран начала обращаться в желтизну, Павел вынес из спальни столик, уселся на диван, разгладил листок бумаги, выдернутый из дюковского принтера, и закрыл глаза. Голова пухла от неясностей, но еще сильнее была боль в груди. Не сердечная боль, а тяжесть и невыносимое, до Удушья, беспокойство. Даже досада на судьбу, бросившую его в круговорот несчастий, таяла на фоне тревоги за Томку. Однако прежде чем как-то действовать, нужно было хоть что-то понять.

В центре листа Павел написал «Шермер», подумал и добавил в скобках — «Иванов». Обвел в круг. Выше пометил — «Томка» и прошептал с грустной усмешкой: «Ноль-ноль-семь». Скрипнул зубами и пометил рядом — «плюс один». Написал справа — «Виктор Антонович Соленый. Майор». Слева вывел крупно — «Серый». Задумался — кто еще был важным действующим лицом в том кавардаке, который закрутился вокруг него с пятницы? Карандаш вновь зашуршал по бумаге. Павел писал имена, чертил связи, вспоминал последние дни по часам и минутам, боясь упустить хоть что-то, хотя все отчетливее понимал, что беда начала накатывать на него уж никак не три дня назад.

Вскоре у него получилось что-то вроде квадрата, составленного из девяти кругов. В центре — сам, вокруг — серый, Томка, майор, Бабич (менты), дядя Федор (погибший под уазиком), Дед — Краснов (бандиты), Жора (спецслужба), Алексей. Отдельно Павел перечислил тех, кто так или иначе имел отношение к нему или к Томке, но напрямую в события вроде бы не вмешивался, если только не в качестве жертвы. Вспомнились — Дюков, Костик, Людка, дедовский Сашок, следователь Мартынов, погибший в его «импрезе» клиент, Ларик и Василиса из команды Жоры, баба Нюра, папа, мама, священник, что ухаживал за могилой Шермеров, баба Маша, тесть Костика, дядя Федор, который замерз в Хибинах. Наконец, девочка с фотографии.

Павел посмотрел на фото и вновь поймал себя на ощущении, что он где-то видел девчонку, наморщил лоб, но ничего так и не вспомнил. Потом окинул взглядом список и вдруг понял, что среди перечисленных людей — одиннадцать мертвы, и некоторые погибли в последние дни. Как и многие не попавшие в этот список. Ничего, у того же Бабича или Жоры списки будут полнее. Павел поднялся, прошел на кухню, похлопал дверцами шкафов, нашел банку кошачьих консервов и бутылку коньяка.

— Спасибо, Дима, — вспомнил Павел приятеля.

— Мяу, — согласился из-под ног его тезка.

— Горазд же ты жрать, — вздохнул Павел, вывалил в миску еду и вернулся с бутылкой к листку. Коньяк был не самым лучшим, но уж никак не плохим. Павел с минуту рассматривал серую крепость или форт на этикетке, потом еще хлебнул из горла и уставился на листок.

Сторон было слишком много. Алексей учил своих подопечных, что всякая схватка начинается с определения трех сторон. Потом они могут дробиться, перебегать друг к другу, но поначалу требуют мгновенного развешивания ярлыков. Первая стороны — мы. Вообще-то Алексей постоянно повторял, что никакого «Мы» — не существует, что беда всякого «Мы» в том, что рано или поздно оно само распадется на все те же три стороны, если, конечно, не будет уничтожено в схватке, но для начала представить, кто входит в это «Мы», важно. То есть кто будет сражаться вместе с тобой, или страдать вместе с тобой, или страдать за тебя и сражаться за тебя. Кто будет, как и ты, против второй стороны.

Вторая сторона называлась «Они». Они были врагом. Иногда на первый взгляд обезличенным, но, в сущности, всегда конкретным. Не имело значения, кто или что ими движет. Не имело значения, осознают ли «Они» твое «Мы» в качестве препятствия на своем пути, или твое «Мы» — цель их посягательства, или «Они» пытаются нанести урон твоему «Мы» просто в силу стечения обстоятельств. «Они» в силу определения были врагами твоего «Мы» и подлежали уничтожению. Ситуация осложнялась тем, что «Они» всегда или почти всегда оказывались многочисленнее, чем «Мы», а значит, и сильнее, чем «Мы». Это легко объяснялось тем, что, как бы ни был широк круг, пространство за обрамляющим его кольцом всегда будет больше круга. Пусть даже оно неоднородно, потому что есть еще и третья сторона. Пусть даже «Они» вовсе не всегда осознают себя как «Мы», хотя твое «Мы» чаще всего мгновенно осознается для них как «Они». С первого мгновения схватки, но обычно еще раньше. Больше того, именно существование твоего «Мы» чаще всего превращало «Они» в нечто цельное и опасное. Именно твое «Мы» всегда делало и будет делать «Мы» из «Они». Самый худший вариант, когда «Они» — это чужое «Мы».

Третья сторона называлась «Никто». Она была проста и неимоверно сложна. Ее простота таилась в самом ее определении: «Никто» — это те, кто не «Мы» и не «Они». Ее сложность была в ее переменчивости. «Никто» в любое мгновение могло стать «Они», очень редко — «Мы», но, даже становясь «Они», оно все равно оставалось «Никто». И тем более оставалось «Никто», становясь «Мы».

Нет, все-таки Алексею следовало больше внимания уделять не размягчению мозгов учеников, а их физической подготовке. Павел потер глаза и, скомкав листок, бросил его на пол. Скользя на дубовом паркете, из-под дивана выкатился повеселевший тезка и погнал бумажный шарик обратно к ногам гостя.

— Так, — хмыкнул Павел, поднял шарик и вновь разгладил его на столе. — Войдешь, котяра, в мое «Мы»?

Он опять уперся взглядом в листок. Имя Томки было обведено карандашом уже десяток раз. Она явно была самой важной персоной из списка, но Павел никак не мог понять, входит он в ее «Мы» или в ее «Никто»? А она?

Кот поднялся на задние лапы и вцепился в колено Павла когтями.

— Осторожнее, тезка, — попросил Павел. — Надо еще подумать. Все очень сложно. Просто только с твоим хозяином.

Павел был уверен, что Дима Дюков — классическое и незамутненное «Никто».