01
Димка их и познакомил. Привел год назад красавицу-незнакомку в спортзал, который Павел, как всегда, покидал последним. Дюков держался в метре от девчонки, не ближе, что ясно давало понять — разгрызть орешек пока что ему не удалось. Он еще долго потом нудил, что такую надо было ломать сразу, бесполезно ждать, когда она сама обратит на тебя внимание. Павел не прислушивался к его стонам — знал, что рано или поздно Дюков заткнется. Павел вообще не любил разговоров «о бабах», хотя в ответ на Димкины откровения частенько посмеивался. Как-то само собой вышло, что к почти тридцати годам у него образовалось немало подружек, с некоторыми из них он мог непринужденно сменить дружеские отношения на более близкие, чтобы потом вновь обратиться в доброго приятеля, хотя и чувствовал, что в каждой из них копится обида. Даже начал подумывать, с кем из подруг связать жизнь, но тут он впервые забыл обо всех. Застыл с вытаращенными глазами.
Неотразимый Дмитрий Дюков дал осечку не просто так. Томка сама определяла, кого ей любить, а на кого посматривать с доброй усмешкой, как на подбежавшего вильнуть хвостиком пуделька. И сломать ее было нельзя — сам скорее сломаешься. Впрочем, не пришлось и пытаться: она первой обратила внимание на приятеля незадачливого ухажера. Остановилась, чтобы задать какой-то вопрос, но, едва Павел сдвинул на затылок маску, замерла, поймала пальцами подбородок, удивленно подняла брови, наклонила голову к плечу и осветилась улыбкой. Высокая, спортивная, с растрепанными темными волосами. Красивая. Вроде бы ничего особенного, а глаз не оторвать. Отведешь взгляд в сторону — и тут же торопишься вернуться: поймать линию подбородка, губ, бровей, блеск глаз, путаницу прядей, увериться, что не видение только что мелькнуло перед тобой.
— Вот… — Димка пожал плечами, подергал себя за кончик носа, взъерошил белобрысую шевелюру, прокашлялся, мотнул головой в сторону гостьи: — Тамара. Зашел тут к Костику в фитнес-центр — давно не был, — слово за слово, он и сболтнул насчет твоих развлечений. Она там у него матрон гоняет. Которым уже и липосакция не поможет. Тома, это — Павлик. Мой деловой партнер. Мы с ним работаем вместе. Впрочем, не принципиально. Она насчет страйка, Паш. Хочет поиграть в войну.
— Многие хотят, — медленно проговорил Павел, освободив непослушные вихры из-под сдвинутой на затылок фехтовальной маски.
Он сам потом удивлялся, как сумел остаться спокойным, хотя все внутри у него зашлось — словно кипятком плеснуло в распахнутые ребра.
— Не переодевайся.
Голос у Томки оказался под стать ее внешности. Бархатным, как позже определил Димка. Необычным, с легким акцентом.
— Не переодевайся, — повторила она, потерла щеки, словно набежавший румянец обжигал их, сдернула с крючка нагрудник, — Мальчики, которые хохочут в душевой, не обидятся, если я воспользуюсь чужой амуницией?
— Они не из обидчивых, — словно передразнивая гостью, наклонил голову Павел, — Чего хочешь?
— Ой, многого! — улыбнулась Тома, — Но это потом. Пока — проверить тебя на прочность. На дорожке, но вживую, без электричества. Работаем до пояса. До хорошего контакта. Что вы тут скрещиваете?
— Что угодно, — Павел почувствовал странный холод, побежавший по спине, — Это любительский клуб. Сабли, рапиры, шпаги.
— Тогда шпаги — они чуть тяжелее.
Она взяла маску, подошла к стойке с оружием, вытянула трехгранный клинок, хмыкнула, пощупав насадку:
— Баловство.
— Тома! — забеспокоился Димка. — Имей в виду, Пашка из лучших. Хоть на шпагах, хоть на мечах, хоть на ножах. Это тебе не два притопа, три прихлопа, как в вашем фитнес-центре. Он еще и историческое фехтование в институте вел, и кэндо занимался в детстве. Я ничего не путаю? Паш, занимался ведь?
— Дима, отвянь, — попросил Павел и в первый раз назвал ее по имени. — Значит, Тома? Перчатки?
— Зачем? — Она взмахнула несколько раз шпагой, словно приноравливалась к ее весу и рукояти, надела маску, — Ты же не будешь меня калечить?
— Не должен, — Он двинулся к противоположному концу дорожки, — Хотя все правила я нарушаю по-любому. Сам себе удивляюсь.
— Ну мы же не в аптеке? — Румянец все еще красовался у нее на щеках, — Или таки да? Димка сказал, что ты относишься к редкому отряду благожелательных зануд.
— Реже не бывает, — согласился Павел. — Отряд зануд, класс млекопитающих. Вид — Шермер обыкновенный. Дюков, как всегда, точен.
— Алло! — подал голос Дюков. — Я пока еще здесь!
— Фамилия у тебя красивая, — не повела в сторону Димки даже глазом Томка, — Отец был из французов?
— Из немцев, — прищурился Павел, — И не отец, а дед по матери. Из обрусевших немцев. С петровских времен.
— А отец? — не отставала девчонка, — Или у вас в роду властвовал матриархат?
— Училась? — хмыкнул Павел, оценив выполнение девчонкой салюта.
— Было, — встала она в правостороннюю стойку, — Отец как-то пристроил в секцию, чтобы не пропала глупая и молодая. Не думала, что пригодится… А ты умеешь не отвечать на вопросы.
— Познакомишь с отцом? — согнул колени Павел.
— Будет повод? — заинтересовалась Томка, — Тогда и ты.
— Эй! — повысил голос Димка. — О чем это вы договариваетесь?
— Молодость уходит, Дима. Пора устраивать личную жизнь, — ответила Томка и тут же сделала выпад.
Она сражалась неумело, но интересно. Павел сразу понял, что девчонка и в самом деле не в первый раз оказалась в фехтовальном зале, но вряд ли увлекалась шпагой по-настоящему. И все-таки в ее движениях было что-то едва различимое, но особенное — не просто талант, умноженный на хорошую физическую подготовку. Она сражалась так, словно когда-то родилась с саблей или мечом в руке. И не менее десятка ее предков рождались с саблями или мечами в руках. Или эти мечи и сабли висели у них в жилищах, и они хватались за них при первой возможности.
Нет, Томка не показала ничего особенного, да и не сражалась всерьез, скорее играла, неумело выполняла обычные приемы и вдруг, словно случайно, закручивала редкие и сложные. Играла, как играют молодые щенки, прихватывая зубами друг друга, не боясь сделать больно. Павел только защищался. Отбивал ее выпады, парировал уколы, но не пытался уколоть сам, хотя такие возможности она ему предоставляла. Или намекала на их возможность. Провоцировала она его напрасно: Павел никогда не раскрывал умения полностью. Даже в схватках со старыми знакомыми фехтовал скупо, сдержанно, чего уж говорить о незнакомцах. Выкладывался ровно настолько, чтобы не уступить, не более того. Точно так же и в жизни. Сколько себя помнил, всегда держал дистанцию, и если даже с кем-то разговаривал откровенно, выкладывал едва ли десятую часть из того, что знал, а чаще всего предпочитал держать язык за зубами даже в ответ на откровенность. А чем отличалась схватка от разговора? Разве только тем, что в ней не удавалось отмолчаться вовсе: приходилось отвечать на стальные Томкины возгласы хотя бы короткими репликами.
Когда прошло минут пять и всякий новичок давно бы уже сбил дыхание, она уколола его в бедро. Или он позволил ей уколоть себя в бедро. Вышедшие к этому времени из душевой друзья Павла встретили ее укол аплодисментами.
— Работаем до пояса? — сдвинул маску Павел.
— Никогда никому не верь, — ответила она и, сдувая капли пота, повисшие на носу, повторила: — Никогда никому не верь, — и еще раз выговорила медленно и отчетливо: — Ни-ког-да ни-ко-му не верь.
И тут же улыбнулась.
— В схватке никогда никому не верь. Ведь это не страйкбол? Абсолютная честность нужна только там. Я правильно поняла? Да и то, не стреляй эти ваши пукалки шариками…
Через неделю Томка сжимала в руках австрийскую универсальную винтовку и в команде из восьми человек подбиралась к занятой «противником» высотке. Жора-гигант, командир отряда со смешным названием «Планктон», который принял незнакомку в игру с кислой миной, вечером показал Павлу большой палец. Девчонка за весь день не задала ни одного вопроса, вообще не сказала ни единого слова и не только не заныла, когда группе пришлось переползать через болото, но еще и сумела не отстать от умудренных военной забавой крепких мужиков. К тому же она не сбивала дыхания и двигалась бесшумно. Что же касалось внезапной атаки на позицию соперников, именно она не только обнаружила дозорного, но и неслышно подобралась к тому и смогла удерживать здорового парня с зажатым ртом не меньше минуты, которой хватило, чтобы противник был застигнут врасплох.
— Ну? — спросила Томка Павла, когда едва ли не каждый из новых знакомцев с восхищением похлопал ее по плечу, — Не пожалел?
— А сама? — Он аккуратно упаковал в чехол любимый дробовик.
— Ноготь сломала, — смешно надула она губы, — Здоровый бугай оказался, хотя я вроде его правильно зажала — как батя учил, за шею. Едва не задушила!
— Ага. — Павел сдержанно улыбнулся, — Ему теперь вся команда завидует. Такая дивчина грудью к спине прижималась! Говорит, всякий бы без движения замер!
— Но ты же — не всякий? — Она в мгновение стала серьезной, хотя уже привычно залилась румянцем, — Когда следующая войнушка?
— Через месяц, — Он застегнул молнию. — Удовольствия нельзя частить.
— Это касается всех удовольствий? — Томка стянула с лица защитные очки. — Что мне придумать, чтобы увидеть тебя раньше?
— Ну существуют разные способы… — Павел все еще не мог понять, что его удерживало от того, чтобы обнять ладно сложенную воительницу, на которой даже камуфляж казался модельным одеянием, — К примеру, ты могла бы пригнать в нашу с Димкой мастерскую свою машину.
— У меня нет машины, — Она смотрела на него строго, словно хотела поручить ему что-то важное.
— Тогда ничего не придумывай. — Павел постарался убрать с лица всегдашнюю ухмылку, хотя и знал, что это у него не получится, — Просто поехали ко мне.
Она была родом из Латвии. Точнее, в Латвии родилась ее мать. Отец-сибиряк, который когда-то окончил Вильнюсское радиотехническое, мотался по воинским частям по всему Союзу, слепил офицерскую семью, заполучил дочь, потерял где-то в вечных переездах жену и на излете службы уже значительно позднее кончины огромного государства все-таки сумел перебраться с Дальнего Востока под Москву. Томка так и звала его — майор. На самом деле майора звали Виктором Антоновичем Соленым, но Павел тоже, с легкой руки Томки, стал звать его майором. Правда, встретиться ему удалось с тестем не сразу. Тот работал инспектором газнадзора и редко бывал дома, мотался по командировкам. Томка проехалась по этому его свойству в первый же день, заявив, что семья у них будет неполная: у Павла, оказывается, ни отца, ни матери, у нее только отец, да и тот дома не бывает. Трудное детство ожидает маленьких Палычей — без дедушек и бабушек придется обходиться.
— Ты сейчас о каких Палычах говоришь? — спросил Павел, доставая из кармана ключи.
Она шагнула в открытую дверь, сунула ноги в тапки, огляделась.
— О твоих детях. И, надеюсь, и моих. А ты молодец.
— В чем же на этот раз? — Павел закрыл за собой дверь.
— Почему на этот раз? — Она остановилась в центре его единственной комнаты — небольшого зала, объединяющего и коридор, и кухню. — Я хвалю тебя впервые. Фехтовал ты слишком скованно, не легко. Боялся раскрыться, а уколоть, не раскрываясь, невозможно. Ну так мне показалось, на мой… дилетантский взгляд. На страйке тоже больше за мной следил, чем за противником. Машину водишь осторожно. Частенько оглядываешься. Прислушиваешься к чему-то. Ты вообще очень осторожный человек, Шермер. Осторожный и сдержанный. Но это не так плохо: моей несдержанности на обоих хватит. Зато здесь… очень хорошо и легко. Твоя берлога говорит о тебе больше, чем ты готов рассказать сам. Оглянись.
Томка стояла посредине его жилища, уже привычно пощипывая подбородок, и улыбалась. Румянилась и пьянела от собственной развязности и легкости. Чуть кривила губы, чуть поднимала брови, чуть суживала глаза. Ровно настолько, чтобы он это заметил. Павел так бы и подумал, если бы не ее пальцы. Они дрожали, медленно расстегивая кнопки ладного камуфляжа. Да и глаза словно избегали его взгляда.
Павел огляделся. Попробовал взглянуть на собственный интерьер ее глазами. Высокий потолок. Пара больших окон. Огромная кровать между ними, или, как говорил с завистью Димка, окончательный брачный постамент. Стенные и книжные шкафы, прикрытые зеркалами и стеклом. Закуток с компьютером. Диван, кресла, подушки на полу. Уютная кухонная зона. Светильники. Несколько странных картин, купленных по случаю. Изображенные на них шуты словно играли в «замри — отомри».
— Отомри, — как всегда, прошептал Павел. Или подумал.
— Здесь хорошо. — Она бросила на кресло куртку, — И я вижу, что баб ты сюда не водишь. Спасибо. Ой! Глупость сказала! Глупею на глазах! Это от счастья. Которая из двух дверей в ванную? Левая?
— Правая. — Он по-прежнему стоял у дверей. — Хотя до ремонта было наоборот. Захотелось ванную с окном. Слева — гардеробная.
— Там найдется место для пары платьев?
Павел не ответил. Томка растерянно улыбнулась, выпятила нижнюю губу, подула на раскрасневшееся лицо, взъерошила волосы.
— Чистое полотенце — там. — Он не узнал своего голоса. — В ванной. Третья дверца слева.
— Не бойся, — попробовала она ему подмигнуть, — Где же эта фраза? Я же ее учила! А! Вот! Если ты захочешь со мной расстаться, я исчезну быстрее, чем ты поймешь, что именно ты этого захотел. Ну как? Классно сказала?
